Глава III. Продолжение государствования Иоаннова г. 1475—1481

Таким образом до Тибра, моря Адриатического, Черного и пределов Индии обнимая умом государственную си- стему держав, сей монарх готовил знаменитость внешней своей политики утверждением внутреннего состава России.— Ударил последний час новогородской вольности! Сие важное происшествие в нашей истории досюйно описания подробного. Нет сомнения, что Иоанн воссел на престол с мыслию оправдать титул великих князей, которые со времен Симеона Гордого именовались государями всея Руси; желал ввести совершенное единовластие, истребить уделы, отнять у князей и граждан права, несогласные с оным, но только в удобное время, пристойным образом, без явного нарушения торжественных условий, без насилия дерзкого и опасного, верно и прочно: одним словом, с наблюдением всей свойственной ему осторожности. Новгород изменял России, пристав к Литве; войско его было рассеяно, гражданство в ужасе: великий князь мог бы тогда покорить сию область; но мыслил, что народ, веками приученный к выгодам свободы, не отказался бы вдруг от ее прелестных мечтаний; что внутренние бунты и мятежи развлекли бы силы государства Московского, нужные для внешней безопасности; что должно старые навыки ослаблять новыми и стеснять вольность прежде уничтожения оной, дабы граждане, уступая право за правом, ознакомились с чувством своего бессилия, слишком дорого платили за остатки свободы и наконец, утомляемые страхом будущих утеснений, склонились предпочесть ей мирное спокойствие неограниченной государевой власти. Иоанн простил новогородцев, обогатив казну свою их серебром, утвердив верховную власть княжескую в делах судных и в политике; но, так сказать, не спускал глаз с сей народной державы, старался умножать в ней число преданных ему людей, питал несогласие между боярами и народом, являлся в правосудии защитником невинности, делал много добра, обещал более. Если наместники его не удовлетворяли всем справедливым жалобам истцов, то он винил недостаток древних законов новогородских, хотел сам быть там, исследовать на месте причину главных неудовольствий народных, обуздать утеснителей, и (в 1475 году) действительно, призываемый младшими гражданами, отправился к берзгам Волхова, поручив Москву сыну. Сие путешествие Иоанново — без войска, с одною избранною, благородною дружиною — имело вид мирного, но торжественного величия: государь объявил, что идет утвердить спокойствие Новагорода, коего знатнейшие сановники и граждане ежедневно выезжали к нему, от реки Цны до Ильменя, навстречу с приветствиями и с дарами, с жалобами и с оправданием: старые посадники, тысячские, люди житые, наместник и дворецкий великокняжеские, игумены, чиновники архиепископские. За 90 верст от города ожидали Иоанна владыка Феофил, князь Василий Васильевич Шуйский-Гребенка, посадник и тысячский степенные, архимандрит Юриева монастыря и другие первостепенные люди, коих дары состояли в бочках вина, белого и красного. Они имели честь обедать с государем. За ними явились ствросты улиц новогородских; после бояре и все жители Городища, с вином, с яблоками, винными ягодами. Бесчисленные толпы народные встретили Иоанна перед Городищем, где он слушал литургию и ночевал; а на другой день угостил обедом владыку, князя Шуйского, посадников, бояр и 23 ноября [1475 г.] въехал в Новгород. Там, у врат Московских, архиеписком Феофил, исполняя государево повеление, со всем клиросом, с иконами, крестами и в богатом святительском облачении принял его, благословил и ввел в храм Софии, в коем Иоанн поклонился гробам древних князей: Владимира Ярославича, Мстислава Храброго — и приветствуемый всем народом, изъявил ему за любовь благодарность; обедал у Феофила, веселился, говорил только слова милостивые и, взяв от хозяина в дар 3 постава ипрских сукон, сто корабельников (нобилей, или двойных червонцев), рыбий зуб и две бочки вина, возвратился в свой дворец на Городище.

За днем пиршества следовали дни суда. С утра до вечера дворец великокняжеский не затворялся для народа. Одни желали только видеть лицо сего монарха и в знак усердия поднести ему дары; другие искали правосудия. Падение держав народных обыкновенно предвещается наглыми злоупотреблениями силы, неисполнением законов: так было и в Новегороде. Правители не имели ни любви, ни доверенности граждан; пеклися только о собственных выгодах; торговали власткю, теснили неприятелей личных, похлебствовали родным и друзьям; окружали себя толпами прислужников, чтобы их воплем заглушать на вече жалобы утесняемых. Целые улицы, чрез своих поверенных, требовали государевой защиты, обвиняя первейших сановников. «Они не судьи, а хищники»,— говорили челобитчики и доносили, что степенный посадник, Василий Ананьин, с товарищами приезжал разбоем в улицу Слав-кову и Никитину, отнял у жителей на тысячу рублей товара, многих убил до смерти. Другие жаловались на грабеж старост. Иоанн, еще следуя древнему обычаю новогородскому, дал знать вечу, чтобы оно приставило стражу к обвиняемым; велел им явиться на суд и, сам выслушав их оправдания, решил — в присутствии архиепископа, знатнейших чиновников, бояр — что жалобы справедливы; что вина доказана; что преступники лишаются вольности; что строгая казнь будет им возмездием, а для других примером. Обратив в ту же минуту глаза на двух бояр новогородских, Ивана Афанасьева и сына его, Елевферия, он сказал гневно: «Изыдите! вы хотели предать отечество Литве». Воины Иоанновы оковали их цепями, также посадника Ананьина и бояр, Федора Исакова (Марфина сына), Ивана Лошинского и Богдана. Сие действие самовластия поразило новогсродцев; но все, потупив взор, молчали.

На другой день владыка Феофил и многие посадники явились в великокняжеском дворце, с видом глубокой скорби моля Иоанна, чтобы он приказал отдать заключенных бояр на перуки, возвратив им свободу. «Нет,— ответствовал государь Феофилу: — тебе, богомольцу нашему, и всему Новугороду известно, что сии люди сделали много зла отечеству и ныне волнуют его своими кознями». [1476 г.] Он послал главных преступников окованных в Москву; но, из уважения к ходатайству архиепископа и веча, освободил некоторых, менее виновных, приказав взыскать с них денежную пеню: чем и заключился грозный суд великокняжеский. Снова начались пиры для государя и продолжались около шести недель. Все знатнейшие люди угощали его роскошными обедами: архиеписком трижды, другие по одному разу, и дарили деньгами, драгоценными сосудами, шелковыми тканями, сукнами, ловчими птицами, бочками вика, рыбьими зубами и проч. Например, князь Василий Шуйский подарил три половинки сукна, три камки, тридцать корабельников, два кречета и сокола; владыка — двести корабельников, пять поставов сукна, жеребца, а на проводы бочку вина и две меда; в другой же раз — триста корабельников, золотой ковш с жемчугом (весом в фунт), два рога, окованные серебром, серебряную мису (весом в шесть фунтов), пять сороков соболей и десять поставов сукна; Василий Казимер — золотой ковш (весом в фунт), сто корабельников и два кречета; Яков Короб — двести корабельников, два кречета, рыбий зуб и постав рудожелтого сукна; знатная вдова, Настасья Иванова, 30 корабельниксв, десять поставов сукна, два сорока соболей и два зуба. Сверх того степенный посадник, Фома, избранный на место сверженного Василия Ананьина, и тысячский Есипов поднесли великому князю от имени всего Новагорода тысячу рублей. В день рождества Иоанн дал у себя обед архиепископу и первым чиновникам, которые пировали во дворце до глубокой ночи. Еще многие знатные чиновники готовили пиршества; но великий князь объявил, что ему время ехать в Москву, и только принял от них назначенные для него дары. Летописец говорит, что не осталось в городе ни одного зажиточного человека, который бы не поднес чего-нибудь Иоанну и сам не был одарен милостиво, или одеждою драгоценною, или камкою, или серебряным кубком, соболями, конем и проч.— Никогда новогородцы не изъявляли такого усердия к великим князьям, хотя оно происходило не от любви, но от страха: Иоанн ласкал их, как государь может ласкать подданных, с видом милости и приветливого снисхождения.

Великий князь, пируя, занимался и делами государственными. Правитель Швеции, Стен Стур, прислал к нему своего племянника, Орбана, с предложением возобновить мир, нарушенный впадением россиян в Финляндию. Иоанн угостил Орбана, принял от него в дар статного жеребца и велел архиепископу именем Новагорода утвердить на несколько лет перемирие с Швециею по древнему обыкновению.— Послы псковские, вручив Иоанну дары, молили его, чтобы он не делал никаких перемен в древних уставах их отечества; а князь Ярослав, тамошний наместник, приехав сам в Новгород, жаловался, что посадники и граждане не дают ему всех законных доходов. Великий князь отправил туда бояр, Василия Китая и Морозова, сказать псковитянам, чтобы они в пять дней удовлетворили требованиям наместника, или будут иметь дело с государем раздраженным. Ярослав получил все желаемое.— Быв девять недель в Новегороде, Иоанн выехал оттуда со множеством серебра и золота, как сказано в летописи. Воинская дружина его стояла по монастырям вокруг города и плавала в изобилии; брала, что хотела: никто не смел жаловаться. Архиепископ Феофил и знатнейшие чиновники проводили государя до первого стана, где он с ними обедал, казался весел, доволен. Но судьба сей народной державы уже была решена в уме его.

Заточение шести бояр новогородских, сосланных в Муром и в Коломну, оставило горестное впечатление в их многочисленных друзьях: они жаловались на самовластие великокняжеское, противное древнему уставу, по коему новогородец мог быть наказываем только в своем отечестве. Народ молчал, изъявляя равнодушие; но знатнейшие граждане взяли их сторону и нарядили посольство к великому князю: сам архиепископ, три посадника и несколько житых людей приехали в Москву бить челом за своих несчастных бояр. Два раза владыка Феофил обедал во дворце, однако ж не мог умолить Иоанна и с горестию уехал на страстной неделе, не хотев праздновать пасхи с государем и с митрополитом.

[1477 г.] Между тем решительный суд великокняжеский полюбился многим новогородцам так, что в следующий год некоторые из них отправились с жалобами в Москву; вслед за ними и ответчики, знатные и простые граждане, от посадников до земледельцев: ЕДОВЫ, сироты, монахини. Других же позвал сам государь: никто не дерзнул ослушаться. «От времен Рюрика (говорят летописцы) не бывало подобного случая: ни в Киев, ни в Владимир не ездили судиться новогородцы: Иоанн умел довести их до сего уничижения. Еще он не сделал всего: пришло время довершить начатое.

Умное правосудие Иоанново пленяло сердца тех, которые искали правды и любили оную: утесненная слабость, оклеветанная невинность находили в нем защитника, спасителя, то есть истинного монарха, или судию, не причастного низким побуждениям личности: они желали видеть судную власть в одних руках его. Другие, или завидуя силе первостепенных сограждан, или ласкаемые Иоанном, внутренно благоприятствовали самодержавию. Сии многочисленные друзья великого князя, может быть, сами собою, а может быть и по согласию с ним замыслили следующую хитрость. Двое из оных, чиновник Назарий и дьяк веча, Захария, в виде послов от архиепископа и всех соотечественников, явились пред Иоанном (в 1477 году) и торжественно наименовали его государем Новагорода, вместо господина, как прежде именовались великие князья в отношении к сей народной державе. Вследствие того Иоанн отправил к новогородцам боярина, Феодора Давидовича, спросить, что они разумеют под названием государя? хотят ли присягнуть ему как полному властителю, единственному законодателю и судии? соглашаются ли не иметь у себя тиунов, кроме княжеских, и отдать ему двор Ярославов, древнее место веча? Изумленные граждане ответствовали: «Мы не посылали с тем к великому князю; это ложь». Сделалось общее волнение. Они терпели оказанное Иоанном самовластие в делах судных как чрезвычайность, но ужаснулись мысли, что сия чрезвычайность будет уже законом; что древняя пословица: Новгород судится своим судом, утратит навсегда смысл и что московские тиуны будут решить судьбу их. Древнее вече уже не могло ставить себя выше князя, но по крайней мере существовало именем и видом: двор Ярославов был святилищем народных прав: отдать его Иоанну значило торжественно и навеки отвергнуться оных. Сии мысли возмутили даже и самых мирных граждан, расположенных повиноваться великому князю, но в угодность собственному внутреннему чувству блага, не слепо, не под острием меча, готового казнить всякого по мановению самовластителя. Забвенные единомышленники Марфины воспрянули как бы от глубокого сна и говорили народу, что они лучше его предвидели будущее; что друзья или слуги московского князя суть изменники, коих торжество есть гроб отечества. Народ остервенился, искал предателей, требовал мести. Схватили одного знаменитого мужа, Василия Никифорова, и привели на вече, обвиняя его в том, что он был у великого князя и дал клятву служить ему против отечества. «Нет,— ответствовал Василий: — я клялся Иоакну единственно в верности, в доброжелательстве, но без измены моему истинному государю, Великому Новугороду; без измены вам, моим господам и братьям». Сего несчастного изрубили в куски топорами; умертвили еще посадника, Захарию Овина, который ездил судиться в Москву и сам доносил гражданам на Василия Никифорова; казнили и брата его, Козьму, на дворе архиепископском; многих иных ограбили, посадили в темницу, называя их советниками Иоанновыми: другие разбежались. Между тем народ не сделал ни малейшего зла послу московскому и многочисленной дружине его: сановники честили их, держали около шести недель и наконец отпустили именем веча с такою грамотою к Иоанну: «Кланяемся тебе, господину нашему, великому князю; а государем не зовем. Суд твоим наместникам будет на Городище по старине; но твоего суда, ни твоих тиунов у нас не будет. Дворища Ярославля не даем. Хотим жить по договору, клятвенно утвержденному на Коростыне тобою и нами (в 1471 году). Кто же предлагал тебе быть государем новогородским, тех сам знаешь и казни за обман; мы здесь также казним сих лживых предателей. А тебе, господин, челом бьем, чтобы ты держал нас в старине, по крестному целованию». Так писали они и еще сильнее говорили ка вече, не скрывая мысли снова поддаться Аитве, буде великий князь не откажется от своих требований.

Но Иоанн не любил уступать и без сомнения предвидел отказ новогородцев, желая только иметь вид справедливости в сем раздоре. Получив их смелый ответ, он с печалию объявил митрополиту Терентию, матери, боярам, что Новгород, произвольно дав ему имя государя, запирается в том, делает его лжецом пред глазами всей земли Русской, казнит людей, верных своему законному монарху, как злодеев, и грозится вторично изменить святейшим клятвам, православию, отечеству. Митрополит, двор и вся Москва думали согласно, что сии мятежники должны почувствовать всю тягость государева гнева. Началось молебствие в церквах; раздавали милостыню по монастырям и богадельням; отправили гонца в Новгород с грамотою складною, или с объявлением войны, и полки собралися под стенами Москвы. Медленный в замыслах важных, но скорый в исполнении, Иоанн или не действовал, или действовал решительно, всеми силами: не осталось ни одного местечка, которое не прислало бы ратников на службу великокняжескую. В числе их находились и жители областей Кашинской, Бежецкой, Новоторжской: ибо Иоанн присоединил к Москве часть сих тверских и новогород-скнх земель.

Поручив столицу юному великому князю, сыну свсему, он сам выступил с войском 9 октября, презирая трудности и неудобства осеннего похода в местах болотистых. Хотя новогородцы и взяли некоторые меры для обороны, но знали слабость свою и прислали требовать опасных грамот от великого князя для архиепископа Феофила и посадников, коим надлежало ехать к нему для мирных переговоров. Иоанн велел остановить сего посланного в Торжке, также и другого; обедал в Волоке у брата, Бориса Васильевича, и был встречен именитым тверским вельможею, князем Микулинским, с учтивым приглашением заехать в Тверь, отведать хлеба-соли у государя его, Михаила. Иоанн вместо угощения требовал полков, и Михаил не смел ослушаться, заготовив, сверх того, все нужные съестные припасы для войска московского. Сам великий князь шел с отборными полками между Яжелбяцкою дорогою и Метою; царевич Данияр и Василий Образец по Замете; Даниил Холмский пред Иоанном с детьми боярскими, владимирцами, переславцами и костромитянами; за ним два боярина с дмитровцами и кашинцами; на правой стороне князь Симеон Ряполовский с суздальцами и юрьевцами, на левой — брат великого князя, Андрей Меньший, и Василий Сабуров с ростовцами, ярославцами, угличанами и бежичачами; с ними также воевода матери Иоанновой, Семен Пешек, с ее двором; между дорогами Яжелбицкою и Демонскою — князья Александр Васильевич и Борис Михайлович Оболенские; первый с колужанами, алексинцами, серпуховцами, хотуничами, москвитянами, радонежцами, новоторжцами; второй с можайцами, волочанами, звенигородцами и ружанами; по дороге Яжелбицкой — боярин Феодор Давидович с детьми боярскими двора великокняжеского и коломенцами, также князь Иван Васильевич Оболенский со всеми его братьями и многими детьми боярскими. 4 ноября присоединились к войску Иоаннову полки тверские, предводимые князем Михаилом Феодоровичем Микулинским.

В Еглине, ноября 8, великий князь потребовал к себе задержанных новогородских опасчиков (то есть присланных за опасными грамотами): старосту Даниславской улицы, Федора Калитина, и гражданина житого, Ивана Маркова. Они смиренно ударили ему челом, именуя его государем. Иоанн велел им дать пропуск для послов новогородских. — Между тем многие знатные новогородцы прибыли в московский стан и вступили в службу к великому князю, или предвидя неминуемую гибель своего отечества, или спасаясь от злобы тамошнего народа, который гнал всех бояр, подозреваемых в тайных связях с Москвой

Ноября 19, в Палине, Иоанн вновь устроил для начатия неприятельских действий: вверил передовой отряд брату своему, Андрею Меньшему, и трем храбрейшим воеводам: Холмскому с костромитянами, Феодору Давидовичу с коломенцами, князю Ивану Оболенскому-Стриге с владимирцами; в правой руке велел быть брату, Андрею Большему, и тверским воеводою, князем Микулинским, с Григорием Никитичем, с Иваном Житом, с дмитровцами и кашинцами; в левой брату, кнчзю Борису Васильевичу, с князем Васильем Михайловичем Верейским и с воеводою матери своей, Семеном Пешком; а в собственном полку великокняжеском — знатнейшему боярину, Ивану Юрьевичу Патрекееву, Василию Образцу с боровичами, Симеону Ряполовскому, князю Александру Васильевичу, Борису Михайловичу Оболенскому и Сабурову с их дружинами, также всем переславцам и муромцам. Передовой отряд должен был занять Бронницы.

Еще не довольный многочисленностью своей рати, государь ждал псковитян. Тамошний князь Ярослав, ненавидимый народом, но долго покровительствуемый Иоанном — быв даже в явной войне с гражданами, не смевшими выгнать его, и пьяный имев с ними битву среди города — наконец по указу государеву выехал оттуда. Псковитяне желали себе в наместники князя Василия Васильевича Шуйского: Иоанн отправил его к ним из Торжка и велел, чтобы они немедленно вооружились против Новагорода. Обыкновенное их благоразумие не изменилось и в сем случае: псковитяне предложили новогородцам быть за них ходатаями у великого князя; но получили в ответ: «Или заключите с нами особенный тесный союз как люди вольные, или обойдемся без вашего ходатайства». Когда же псковитяне, исполняя Иоанново приказание, грамотою объявили им войну, новогородцы одумались и хотели, чтобы они вместе с ними послали чиновников к великому князю; но дьяк московский, Григорий Волнин, приехав во Псков от государя, нудил их немедленно сесть на коней и выступить в поле. Между тем сделался там пожар: граждане письменно известили Иоанна о своей беде, называли его царем Русским и давали ему разуметь, что не время воевать людям, которые льют слезы на пепле своих жилищ; одним словом, всячески уклонялись от похода, предвидя, что в падении Новагорода может не устоять и Псков. Отговорки были тщетны: Иоанн велел, и князь, взяв осадные орудия — пушки, пищали, с семью посадниками вывел рать псковскую, которой надлежало стать на берегах Ильменя, при устье Шелони.

Ноября 23 великий князь находился в Сытине, когда донесли ему о прибытии архиепископа Феофила и знатнейших сановников новогородских. Они явились. Феофил сказал: «Государь князь великий! Я, богомолец твой, архимандриты, игумены и священники всех семи соборов бьем тебе челом. Ты возложил гнев на свою отчину, на Великий Новгород; огнь и меч твой ходят по земле нашей; кровь христианская льется. Государь! смилуйся: молим тебя со слезами; дай нам мир и освободи бояр новогородских, заточенных в Москве!» А посадники и житые люди говорили так: «Государь князь великий! Степенный посадник Фома Андреев и старые посадники, степенный тысячский Василий Максимов и старые тысячские, бояре, жктые, купцы, черные люди и весь Великий Новгород, твоя отчина, мужи вольные, бьют тебе челом и молят о мире и свободе наших бояр заключенных». Посадник Лука Федоров примолвил: «Государь! челобитье Великого Нова-города пред тобою: повели нам говорить с твоими боярами». Иоанн не ответствовал ни слова, но пригласил их обедать за столом своим.

На другой день послы новогородские были с дарами у брата. Иоаннова, Андрея Меньшего, требуя его заступления. Иоанн приказал говорить с ними боярину, князю Ивану Юрьевичу. Посадник Яков Короб сказал: «Желаем, чтобы государь принял в милость Великий Новгород, мужей вольных, и меч свой унял».— Феофилакт посадник: «Желаем освобождения бояр новогородских». — Лука посадник: «Желаем, чтобы государь всякие четыре года ездил в свою отчину, Великий Новгород, и брал с нас по тысяче рублей; чтобы наместник его судил с посадником в городе; а чего они не управят, то решит сам великий князь, приехав к нам на четвертый год; но в Москву да не зовет судящихся!» — Яков Федоров: «Да ке велит государь вступаться своему наместнику в особенные суды архиепископа и посадника!» — Житые люди сказали, что подданные великокняжеские зовут их на суд к наместнику и посаднику в Новегороде, а сами хотят судиться единственно на Городище; что сие несправедливо и что они проект великого князя подчинить тех и других суду ново-городскому. — Посадник Яков Короб заключил сими словами: «Челобитье наше пред государем: да сделает, что ему бог положит на сердце!»

Иоанн в тот же день велел Холмскому, боярину Феодору Давидовичу, ккязю Оболеискому-Стриге и другим воеводам под главным начальством брата его, Андрея Меньшего, идти из Бронниц к Городищу и занять монастыри, чтобы новогородцы ке выжгли оных. Всеводы перешли озеро Ильмень по льду и в одну ночь заняли все окрестности новсгородские.

25 ноября бояре великокняжеские, Иван Юрьевич, Василий и Иван Борисович, дали ответ послам. Первый сказал: «Князь великий Иоанн Василисвпч всея Руси тебе, своему богомольцу владыке, посадникам и житым людям так ответствует на ваше челобитье». — Боярин Василий Борисович продолжал: «Ведаете сами, что вы предлагали нам, мне и сыну моему, чрез сановника Назария и дьяка вечевого, Захарию, быть вашими государями; а мы послали бояр своих в Новгород узнать, что разумеете под сим именем? Но вы заперлися, укоряя нас, великих князей, насилием и ложью; сверх того делали нам и многие иные досады. Мы терпели, ожидая вашего исправления; но вы более и более лукавствовали, и мы обнажили меч, по слову господню: аще согрешит к тебе брат твой, обличи его наедине; аще не послушает, пойми с собою два и ш три свидетеля; аще ли и тех не послушает, повеждь церкви; аще ли и о церкви нерадети начнет, будете яко же язычник и мытарь. Мы посылали к вам и говорили: уймитесь, и будем вас жаловать; но вы не захотели того и сделались нам как бы чужды. И так, возложив упование на бога и на молитву наших предков, великих князей русских, идем наказать дерзость».— Боярин Иван Борисович говорил далее именем великого князя: «Вы хотите свободы бояр ваших, мною осуждённых; но ведаете, что весь Новгород жаловался мне на их беззакония, грабежи, убийства: ты сам, Лука Исаков, находился в числе истцов; и ты, Григорий Киприанов, от имени Никитиной улицы; и ты, владыка, и вы, посадники, были свидетелями их уличения. Я мыслил казнить преступников, но даровал им жизнь, ибо вы молили меня о том. Пристойно ли вам ныне упоминать о сих людях?» — Князь Иван Юрьевич заключил сими словами ответ государев: «Буде Новгород действительно желает нашей милости, то ему известны условия».

Архиеписком и посадники отправились назад с великокняжеским приставом для их безопасности. — 27 ноября Иоанн, подступив к Новугороду с братом Андреем Меньшим и с юным верейским князем, Василием Михайловичем, расположился у Троицы Паозерской на берегу Волхова, в трех верстах от города, в селе Лошинского, где был некогда дом Ярослава Великого, именуемый Ракомлею; велел брату стать в монастыре Благовещения, князю Ивану Юрьевичу в Юрьеве, Холмскому в Аркадьевском, Сабурову у Св. Пантелеймона, Александру Оболенскому у Николы на Мостищах, Борису Оболенскому на Сокове у Богоявления, Ряполовскому на Пидьбе, князю Василию Верейскому на Лисьей Горке, а боярину Феодору Давидовичу и князю Ивану Стриге на Городище. 29 ноября пришел с полком брат Иоаннов, князь Борис Васильевич, и стал на берегу Волхова в Кречне, селе архиепископа. — 30 ноября государь велел воеводам отпускать половину людей для собрания съестных припасов до 10 декабря, а 11 числа быть всем налицо, каждому на своем месте; и в тот же день послал гонца сказать наместнику псковскому, князю Василию Шуйскому, чтобы он спешил к Новугороду с огнестрельным снарядом.

Новогородцы хотели сперва изъявлять неустрашимость; дозволили всем купцам иноземным выехать во Псков с товарами; укрепились деревянною стеною по обеим сторонам Волхова; заградили сию реку судами; избрали князя Василия Шуйского-Гребенку в военачальники и, не имея друзей, ни союзников, не ожидая ниоткуда помощи, обязались между собою клятвенною грамотою быть единодушными, показывая, что надеются в крайности на самое отчаяние и готовы отразить приступ, как некогда предки их отразили сильную рать Андрея Боголюбского. Но Иоанн ке хотел кровопролития, в надежде, что они покорятся, и взял меры для доставления всего нужного многочисленной рати своей. Исполняя его повеление, богатые псковитяне отправили к нему обоз с хлебом, пшеничною мукою, колачами, рыбою, медом и разными товарами для, вольной продажи; прислали также и мостников. Великокняжеский стан имел вид шумного торжища, изобилия; а Новгород, окруженный полками московскими, был лишен всякого сообщения. Окрестности также представляли жалкое зрелище: воины Иоанновы не щадили бедных жителей, которые в 1471 году безопасно скрывались от них в лесах и болотах, но в сие время умирали там от морозов и голода.

Декабря 4 вторично прибыл к государю архиепископ Феофил с теми же чиновниками и молил его только о мире, не упоминая ни о чем ином. Бояре московские, князь Иван Юрьевич, ©еодор Давидович и князь Иван Стрига отпустили их с прежним ответом, что новогородцы знают, как надобно бить челом великому князю. — В сей день пришли к городу царевич Данияр с воеводою, Василием Образцом, и брат великого князя, Андрей Старший, с тверским воеводою: они расположились в монастырях Кириллове, Андрееве, Ковалевском, Болотове, на Деревенице и у Св. Николы на Островке.

Видя умножение сил и непреклонность великого князя — не имея ни смелости отважиться на решительную битву, ни запасов для выдержания осады долговременной — угрожаемые и мечом и голодом, новогородцы чувствовали необходимость уступить, желали единственно длить время и без надежды спасти вольность надеялись переговорами сохранить хотя некоторые из ее прав. Декабря 5 владыка Феофил с посадниками и с людьми жи-тыми, ударив челом великому князю в присутствии его трех братьев, именем Новагорода сказал: «Государь! Мы, виновные, ожидаем твоей милости: признаем истину посольства Назариева и дьяка Захарии; но какую власть желаешь иметь над нами?» Иоанн ответствовал им через бояр: «Я доволен, что вы признаете вину свою и сами на себя свидетельствуете. Хочу властвовать в Новегоро-де, как властвую в Москве».— Архиепископ и посадники требовали времени для размышления. Он отпустил их с повелением дать решительный ответ в третий день.— Между тем пришло войско псковское, и великий князь, расположив его в Бискупицах, в селе Федотине, в монастыре Троицком на Варяжи, приказал знаменитому своему художнику, Аристотелю, строить мост под Городищем, как бы для приступа. Сей мост, с удивительною скоростию сделанный нэ судах через реку Волхов, своею твердостию и красою заслужил похвалу Иоаннову.

7 декабря Феофил возвратился в стан великокняжеский с посадниками и с выборными от пяти концов новогородских. Иоанн выслал к ним бояр. Архиепископ молчал: говорили только посадники. Яков Короб сказал: «Желаем, чтобы государь велел наместнику своему судить вместе с нашим степенным посадником». — Феофилакт: «Предлагаем государю ежегодную дань со всех волостей новогородских, с двух сох гривну». — Лука: «Пусть государь держит наместников в наших пригородах; но суд да будет по старине». — Яков Федоров бил челом, чтобы великий князь не выводил людей из владений новогородских, не вступался в отчины и земли боярские, не звал никого на суд в Москву. Наконец все просили, чтобы государь не требовал новогородцев к себе на службу и поручил им единственно оберегать северо-западные пределы России.

Бояре донесли о том великому князю и вышли от него с следующим ответом: «Ты, богомолец наш, и весь Новгород признали меня государем, а теперь хотите мне указывать, как править вами?» — Феофил и посадники били челом и сказали: «Не смеем указывать; но только желаем ведать, как государь намерен властвовать в своей новогородской отчине: ибо московских обыкновений не знаем». Великий князь велел своему боярину, Ивану Юрьевичу, ответствовать так: «Знайте же, что в Новегороде не быть ни вечевому колоколу, ни посаднику, а будет одна власть государева; что как в стране Московской, так и здесь хочу иметь волости и села; что древние земли великокняжеские, вами отнятые, суть отныне моя собственность. Но снисходя на ваше моление, обещаю не выводить людей из Новагорода, не вступаться в отчины бояр и суд оставить по старине».

Прошла целая неделя: Новгород не присылал ответа Иоанну. Декабря 14 явился Феофил с чиновниками и сказал боярам великокняжеским: «Соглашаемся не иметь ни неча, ни посадника; молим только, чтобы государь утолил навеки гнев свой и простил нас искренно, но с условием не выводить новогородцен в Низовскую землю, не касаться собственности боярской, не судить нас в Москве и не звать туда на службу». Великий князь дал слово. Они требовали присяги. Иоанн ответствовал, что государь не присягает. «Удовольствуемся клятвою бояр великокняжеских или его будущего наместника новогородского», — сказал Феофил и посадники: но и в том получили отказ; просили опасной грамоты: п той им не дали. Бояре московские объявили, что переговоры кончились.

Тут любовь к древней свободе в последний раз сильно обнаружилась на вече. Новогородцы думали, что великий князь хочет обмануть их и для того не дает клятвы в верном исполнении его слова. Сия мысль поколебала в особенности бояр, которые не стояли ни за вечевой колокол, ни за посадника, но стояли за свои отчины. «Требуем битвы! — восклицали тысячи: — умрем за вольность и Святую Софию!» Но сей порыв великодушия не произвел ничего, кроме шума, и должен был уступить хладнокровию рассудка. Несколько дчей народ слушал прение между друзьями свободы и мирного подданства: первые могли обещать ему одну славную гибель среди ужасов голода и тщетного кровопролития; другие жизнь, безопасность, спокойствие, целость имения: и сии наконец превозмогли. Тогда князь Василий Васильевич Шуйский-Гребенка, доселе верный защитник свободных нсвогородцев, торжественно сложил с себя чин их воеводы и перешел в службу к великому князю, который принял его с особенною милостию.

29 декабря послы веча, архиепископ Феофил и знатнейшие граждане, снова прибыли в великокняжеский стан, хотя и не имели опаса; изъявили смирение и молили, чтобы государь, отложив гнев, сказал им изустно, чем жалует свою новогородскую отчину. Иоанн приказал впустить их и говорил так: «Милость моя не изменилась; что обещал, то обещаю и ныне: забвение прошедшего, суд по старине, целость собственности частной, увольнение от вазовской службы; не буду звать вас в Москву; не буду выводить людей из страны новогородской». Послы ударили челом и вышли; а бояре великокняжеские напомнили им, что государь требует волостей и сел в земле их. Новогородцы предложили ему Луки Великие и Ржеву Пустую: он не взял. Предложили еще десять волостей архиепископских и монастырских: не взял и тех. «Избери же, что тебе самому угодно, — сказали они: — полагаемся во всем на бога и на тебя». Великий князь хотел половины всех волостей архиепископских и монастырских: новогородцы согласились, но убедили его не отнимать земель у некоторых бедных монастырей. Иоанн требовал верной описи волостей и в знак милости взял из Феофиловых только десять: что вместе с монастырскими составляло около 2700 обеж, или тягол, кроме земель новоторжских, также ему отданных.— Прошло шесть дней в переговорах.

[1478 г.] Января 8 владыка ®еофил, посадники и жи-тые люди молили великого князя снять осаду: ибо теснота и недостаток в хлебе произвели болезни в городе так, что многие умирали. Иоанн велел боярам своим условиться с ними о дани и хотел брать по семи денег с каждого земледельца; но согласился уменьшить сию дань втрое. «Желаем еще другой милости, — сказал Феофил: — молим, чтобы великий князь не посылал к нам своих писцов и даньщиков, которые обыкновенно теснят народ; но да верит он совести новогородской: сами исчислим людей и вручим деньги, кому прикажет; а кто утаит хотя единую душу, да будет казнен». Иоанн обещал.

Января 10 бояре московские требовали от Феофила и посадников, чтобы двор Ярославов был немедленно очищен для великого князя и чтобы народ дал ему клятву в верности. Новогородцы хотели слышать присягу: государь послал ее к ним в архиепископскую палату с своим подьячим. На третий день владыка и сановники их сказали боярам Иоанновым: «Двор Ярославов есть наследие государей, великих князей: когда им угодно взять его, и с площадью, да будет их воля. Народ слышал присягу и готов целовать крест, ожидая всего от государей, как бог положит им на сердце и не имея уже иного упования». Дьяк новогородский списал сию клятвенную грамоту, а владыка и пять концов утвердили оную своими печатями. Января 13 многие бояре новогородские, житые люди и купцы присягнули в стане Иоанновом. Тут государь велел сказать им, что пригороды их, заволочане и двиняне будут оттоле целовать крест на имя великих князей, не упоминая о Новегороде; чтобы они не дерзали мстить своим еди-ноземцам, находящимся у него в службе, ни псковитянам, и в случае споров о землях ждали решения от наместников, не присвоивая себе никакой своевольной управы. Но-вогородцы обещались и вместе с Феофилом просили, чтобы государь благоволил изустно и громко объявить им свое милосердие. Иоанн, возвысив голос, сказал: «Прощаю и буду отныне жаловать тебя, своего богомольца, и кашу отчину, Великий Новгород».

Января 15 рушилось древнее вече, которое до сего дня еще собиралось на дворе Ярослава. Вельможи московские, князь Иван Юрьевич, Феодор Давидович и Стрига-Оболенский, вступив в палату архиепископскую, сказали, что государь, вняв молению Феофила, всего священного собора, бояр и граждан, навеки забывает вины их, в особенности из уважения к ходатайству своих братьев, с условием, чтобы Новгород, дав искренний обет верности, не изменял ему ни делом, ни мыслию. Все знатнейшие граждане, бояре, житые люди, купцы целовали крест в архиепископском доме, а дьяки и воинские чиновники Иоанновы взяли присягу с народа, с боярских слуг и жен в пяти концах. Новогородцы выдали Иоанну ту грамоту, коею они условились стоять против него единодушно и которая скреплена была пятидесятые семью печатями.

Января 18 все бояре новогородские, дети боярские и житые люди били челом Иоанну, чтобы он принял их в свою службу. Им объявили, что сия служба, сверх иных обязанностей, повелевает каждому из них извещать великого князя о всяких злых против него умыслах, не исключая ни брата, ни друга, и требует скромности в тайнах государевых. Они обещали то и другое. — В сей день Иоанн позволил городу иметь свободное сообщение с окрестностями; января 20 отправил гонца в Москву к матери своей (которая без него постриглась в инокини), к митрополиту и к сыну с известием, что он привел Великий Новгород во всю волю свою; на другой день допустил к себе тамошних бояр, житых людей и купцов с дарами и послал своих наместников, князя Ивана Стригу и брата его, Ярослава, занять двор Ярославов; а сам не ехал в город, ибо там свирепствовали болезни.

Наконец, 29 января, в четверток масляной недели, он с тремя братьями и с князем Василием Верейским прибыл в церковь Софийскую, отслушал литургию, возвратился на Паозерье и пригласил к себе на обед всех знатнейших новогородцев. Архиепископ пред столом поднес ему в дар панагию, обложенную золотом и жемчугами, струфово яйцо, окованное серебром в виде кубка, чарку сердоликовую, хрустальную бочку, серебряную мису в 6 фунтов и 200 корабельников, или 400 червонцев. Гости пили, ели и беседовали с Иоанном.

Февраля 1 он велел взять под стражу купеческого старосту, Марка Памфилиева, февраля 2 славную Марфу Борецкую с ее внуком Василием Феодоровым (коего отец умер в муромской темнице), а после из житых людей — Григория Киприанова, Ивана Кузмина, Акинфа с сыном Романом и Юрия Репехова, отвезти в Москву и все их имение описать в казну. Сии люди были единственною жертвою грозного московского самодержавия, или как явные, непримиримые враги его, или как известные друзья Литвы. Никто не смел за них вступиться. Февраля 3 наместник великокняжеский, Иван Оболенский-Стрига, отыскал все письменные договоры, заключенные новогородцами с Литвою, и вручил их Иоанну.— Все было спокойно; но великий князь прислал в город еще двух иных наместников, Василия Китая и боярина Ивана Зиновьевича, для соблюдения тишины, велев им занять дом архиепископский.

Февраля 8 Иоанн вторично слушал литургию в Софийской церкви и обедал у себя в стане с братом Андреем Меньшим, с архиепископом и знатнейшими новогородца-ми. Февраля 12 владыка Феофил пред обеднею вручил государю дары: цепь, две чары и ковш золотые, весом около девяти фунтов; вызолоченную кружку, два кубка, мису и пояс серебряные, весом в тридцать один фунт с половиною, и 200 корабельников. — Февраля 17, рано поутру, великий князь отправился в Москву; на первом стане, в Ямнах, угостил обедом архиепископа, бояр и житых людей новогородских; принял от них несколько бочек вина и меда; сам отдарил всех, отпустил с милостию в Новгород и приехал в столицу 5 марта. Вслед за ним привезли в Москву славный вечевой колокол новогородский и повесили его на колокольне Успенского собора, на площади. - Если верить сказанию современного историка, Длугоша, то Иоанн приобрел несметное богатство в Новегороде и нагрузил 300 возов серебром, золотом, каменьями драгоценными, найденными им в древней казне епископской или у бояр, коих имение было описано, сверх бесчисленного множества шелковых тканей, сукон, мехов и проч. Другие ценят сию добычу в 14000000 флоринов: что без сомнения увеличено.

Так Новгород покорился Иоанну, более шести веков слыв в России и в Европе державою народною, или республикою, и действительно имев образ демократии: ибо вече гражданское присвоивало себе не только законодательную, но и вышнюю исполнительную власть; избирало, сменяло не только посадников, тысячских. но и князей, ссылаясь на жалованную грамоту Ярослава Великого; давало им власть, но подчиняло ее своей верховной; принимало жалобы, судило и наказывало в случаях важных; даже с московскими государями, даже и с Иоанном заключало условия, взаимною клятвою утверждаемые, и в нарушении оных имея право мести или войны; одним словом, владычествовало как собрание народа афинского или франков на поле Марсовом, представляя лицо Ковагорода, который именовался Государем. Не в правлении вольных городов немецких — как думали некоторые писатели, — но в первобытном составе всех держав народных, от Афин и Спарты до Унтервальдена или Глариса, надлежит искать образцов новогородской политической системы, напоминающей ту глубокую древность народов, когда они, избирая сановников вместе для войны и суда, оставляли себе право наблюдать за ними, свергать в случае неспособности, казнить в случае измены или несправедливости и решить все важное или чрезвычайное в общих советах. Мы видели, что князья, посадники, тысячские в Новегороде судили тяжбы и предводительствовали войском: так древние славяне, так некогда и все иные народы не знали различия между воинскою и судебною властию. Сердцем или главным составом сей державы были огнищане, или житые люди, то есть домовитые, или владельцы: они же и первые воины, как естественные защитники отечества; из них выходили бояре или граждане, знаменитые заслугами. Торговля произвела купцов: они, как менее способные к ратному делу, занимали вторую степень; а третью — свободные, но беднейшие люди, названные черными. Граждане младшие явились в новейшие времена и стали между купцами и черными людьми. Каждая степень без сомнения имела своп права: вероятно, что посадники и тысячские избирались только из бояр; а другие сановники из житых, купцов и младших граждан, но не из черных людей, хотя и последние участвовали в приговорах веча. Бывшие посадники, в отличие от степенных или настоящих именуясь старыми, преимущественно уважались до конца жизни. — Ум, сила и властолюбие некоторых князей, Мономаха, Всеволода III, Александра Невского, Калиты, Донского, сына и внука его, обуздывали свободу новогородскую, однако ж не переменили ее главных уставов, коими ока столько веков держалась, стесняемая временно, но никогда не отказываясь от своих прав.

История Новагорода составляет любопытнейшую часть древней российской. В самых диких местах, в климате суровом основанный, может быть, толпою славянских рыбарей, которые в водах Ильменя наполняли свои мрежи изобильным ловом, он умел возвыситься до степени державы знаменитой. Окруженный слабыми, мирными племенами финскими, рано научился господствовать в соседстве; покоренный смелыми варягами, заимствовал от них дух купечества, предприимчивость и мореплавание; изгнал сих завоевателей и, будучи жертвою внутреннего беспорядка, замыслил монархию, в надежде доставить себе тишину для успехов гражданского общежития и силу для отражения внешних неприятелей; решил тем судьбу целой Европы северной и, дав бытие, дав государей нашему отечеству, успокоенный их властию, усиленный толпами мужественных пришельцев варяжских, захотел опять древней вольности: сделался собственным законодателем и судиею, ограничив власть княжескую: всевал и купечествовал; еще в X веке торговал с Царемградом, еще ЕО XII посылал корабли в Любек; сквозь дремучие леса открыл себе путь до Сибири и, горстию людей покорив обширные земли между Ладогою, морями Белым и Карским, рекою Обию и нынешнею Уфсю, насадил там первые семена гражданственности и веры христианской; передавал Европе товары азиатские и византийские, сверх драгоценных произведений дикой натуры; сообщал России первые пледы ремесла европейского, первые открытия искусств благодетельных; славясь хитростию в торговле, славился и мужеством в битвах, с гордостию указывая на свои стены, под коими легло многочисленное войско Андрея Боголюбского; на Альту, где Ярослав Великий с верными новогородцами победил злочестивого Святополка; на Липицу, где Мстислав Храбрый с их дружиною сокрушил ополчение князей суздальских; на берега Невы, где Александр смирил надменность Биргера, и на поля ливонские, где орден меченосцев столь часто уклонял знамена пред Святою Софиею, обращаясь в бегство. Такие воспоминания, питая народное честолюбие, произвели известную пословицу: кто против бога и Великого Новагорода? Жители его хвалились и тем, что они не были рабами моголов, как иные россияне: хотя и платили дань ординскую, но великим князьям, не зная баскаков и не быв никогда подвержены их тиранству.

Летописи республик обыкновенно представляют нам сильное действие страстей человеческих, порывы великодушия и нередко умилительное торжество добродетели среди мятежей и беспорядка, свойственных народному правлению: так и летописи Новагорода в неискусственной простоте своей являют черты, пленительные для воображения. Там народ, подвигнутый омерзением к злодействам Святополка, забывает жестокость Ярослава I, хотящего удалиться к варягам; рассекает ладии, приготовленные для его бегства, и говорит ему: «Ты умертвил наших братьев, но мы идем с тобою на Святополка и Болеслава; у тебя нет казны: возьми все, что имеем». Здесь посадник Твердислав, несправедливо гонимый, слышит вопль убийц, посланных вонзить ему меч в сердце, и велит нести себя больного на градскую площадь, да умрет пред глазами народа, если виновен, или будет спасен его защитою, если невинен; торжествует и навеки заключается в монастырь, жертвуя спокойствию сограждан всеми приятностями честолюбия и самой жизни. Тут достойный архиепископ, держа в руке крест, является среди ужасов междоусобной брани; возносит руку благословляющих, именует новогородцев детьми своими, и стук оружия умолкает: они смиряются и братски обнимают друг друга. В битвах с врагами иноплеменными посадники, тысячские умирали впереди за Святую Софию. Святители новогородские, избираемые гласом народа, по всеобщему уважению к их личным свойствам, превосходили иных достоинствами пастырскими и гражданскими; истощали казную свою для общего блага; строили стены, башни, мосты и даже посылали на войну особенный полк, который назывался владычным; будучи главными блюстителями правосудия, внутреннего благоустройства, мира, ревностно стояли за Новгород и не боялись ни гнева митрополитов, ни мести государей московских. — Видим также некоторые постоянные правила великодушия в действиях сего часто легкомысленного народа: таковым было не превозноситься в успехах, изъявлять умеренность в счастии, твердость в бедствиях, давать пристанище изгнанникам, верно исполнять договоры, и слово: новогородская честь, новогородская душа служило иногда вместо клятвы.— Республика держится добродетелию и без нее упадает.

Падение Новагорода ознаменовалось утратою воинского мужества, которое уменьшается в державах торговых с умножением богатства, располагающего людей к наслаждениям мирным. Сей народ считался некогда самым воинственным в России и где сражался, там побеждал, в воинах междоусобных и внешних: так было до XIV столетия. Счастием спасенный от Батыя и почти свободный от ига моголов, он более и более успевал в купечестве, но слабел доблестию: сия вторая эпоха, цветущая для торговли, бедственная для гражданской свободы, начинается со времен Иоанна Калиты. Богатые новогородцы стали откупаться серебром от князей московских и Литвы; но вольность спасается не серебром, а готовностию умереть за нее: кто откупается, тот признает свое бессилие и манит к себе властелина. Ополчения новогородские в XV веке уже не представляют нам ни пылкого духа, ни искусства, ни успехов блестящих. Что кроме неустройства и малодушного бегства видим в последних решительных битвах за свободу? Она принадлежит льву, не агнцу, и Новгород мог только избирать одного из двух государей, литовского или московского: к счастию, наследники Витовтовы не наследовали его души, и бог даровал России Иоанна.

Хотя сердцу человеческому свойственно доброжелательность республикам, основанным на коренных правах вольности, ему любезной; хотя самые опасности и беспокойства ее, питая великодушие, пленяют ум, в особенности юный, малоопытный; хотя новогородцы, имея правление народное, общий дух торговли и связь с образованнейшими немцами, без сомнения отличались благородными качествами от других россиян, униженных тиранством моголов: однако ж история должна прославить в сем случае УМ Иоанна, ибо государственная мудрость предписывала ему усилить Россию твердым соединением частей в целое, чтобы она достигла независимости и величия, то есть чтобы не погибла от ударов нового Батыя или Витовта; тогда не уцелел бы и Новгород: взяв его владения, государь московский поставил одну грань своего царства на берегу Наровы, в угрозу немцам и шведам, а другую за Каменным Поясом, или хребтом Уральским, где баснословная древность воображала источники богатства и где они действительно находились в глубине земли, обильной металлами, и во тьме лесов, наполненных соболями. — Император Гальба сказал: «Я был бы достоин восстановить свободу Рима, если бы Рим мог пользоваться ею». Историк русский, любя и человеческие и государственные добродетели, может сказать: «Иоанн был достоин сокрушить утлую вольность новогородскую, ибо хотел твердого блага всей России».

Здесь умолкает особенная история Новагорода. Прибавим к ней остальные известия о судьбе его в государ-ствсвание Иоанна. В 1479 году великий князь ездил туда, сменил архиепископа Феофила, будто бы за тайную связь с Литвою, и прислал в Москву, где он через шесть лет умер в обители Чудовской как последний из знаменитых народных владык; преемником его был иеромонах Троицкий, именем Сергий, избранный по жребию из трех духовных особ: чем великий князь хотел изъявить уважение к древнему обычаю новогородцев, отняв у них право иметь собственных святителей. Сей архиепископ, не любимый гражданами, через несколько месяцев возвратился в Троицкую обитель за болезнию. Место его заступил чудовский архимандрит Геннадий.— Не мог вдруг исчезнуть дух свободы в народе, который пользовался ею столько веков, и хотя не было общего мятежа, однако ж Иоанн видел неудовольствие и слышал тайные жалобы новогородцев: надежда, что вольность может воскреснуть, еще жила в их сердце; нередко обнаруживалась природная им строптивость; открывались и злые умыслы. Чтобы искоренить сей опасный дух, он прибегнул к средству решительному: в 1481 году велел взять там под стражу знатных людей: Василия Казимера с братом Яковом Коробом, Михаила Берденева и Луку Федорова, а скоро и всех главных бояр, коих имущество, движимое и недвижимое, списали на государя. Некоторых, обвиняемых в измене, пытали: они сами доносили друг на друга; но, приговоренные к смерти, объявили, что взаимные их доносы били клеветою, вынужденною муками: Иоанн велел разослать их по темницам; другим, явно невинным, дал поместья в областях московских. В числе богатейших граждан, тогда заточенных, летописец именует славную жену Анастасию и боярина Ивана Козмина: у первой в 1476 году пировал великий князь с двором своим; а второй уходил в Литву с тридцатью слугами, но, будучи недоволен Казимиром, возвратился в отчизну и думал по крайней мере умереть там спокойно.— В 1487 году перевели из Новагорода в Владимир 50 лучших семейств купеческих. В 1488 году наместник новогородский, Яков Захарьевич, казнил и повесил многих житых людей, которые хотели убить его, и прислал в Москву более осьми тысяч бояр, именитых граждан и купцов, получивших земли в Владимире, Муроме, Нижнем, Переславле, Юрьеве, Ростове, Костроме; а на их земли, в Новгород, послали москвитян, людей служивых и гостей. Сим переселением был навеки усмирен Новгород. Остался труп: душа исчезла; иные жители, иные обычаи и нравы, свойственные самодержавию. Иоанн в 1500 году, с согласия митрополитова, роздал все новогородские церковные имения в поместье детям боярским.

Один Псков еще сохранил древнее гражданское образование, вече и народных сановников, обязанный тем своему послуыанкю. Великий князь, довольный его содействием в походе новогородском, прислал ему в дар кубок и милостиво обещал не применять старины; а сведав, что послы великокняжеские делают там наглые обиды жителям, с гордостию отвергают дары веча, но своевольно берут у граждан и поселян что им вздумается, он строго запретил такие насилия. В сем случае, как и в других, видим Иоанново правило соглашать вводимое им единовластие с уставом естественной справедливости и не отнимать ничего без вины. Псков удержал до времени свои законы гражданские, ибо не оспоривал государевой власти отменить их.

Довольный славным успехом новогородского похода, Иоанн скоро насладился и живейшею семейственною радостию. София была уже материю трех дочерей: Елены, Феодосии и второй Елены; хотела сына и вместе с супругом печалилась, что бог не исполняет их желания. Для сего ходила она пешком молиться в обитель Троицкую, где, как пишут, явился ей Св. Сергий, держа на руках своих благовидного младенца, приблизился к великой княгине и ввергнул его в ее недра; София затрепетала от видения столь удивительного; с усердием облобызала мощи святого и чрез девять месяцев родила сына, Василия-Гавриила. Сию повесть рассказывал сам Василий (уже будучи государем) митрополиту Иоасафу. После того София имела четырех сыновей: Георгия, Димитрия, Симеона, Андрея, дочерей Феодосию и Евдокию.

Покорение Новагорода есть важная эпоха сего славного княжения: следует другая, еще важнейшая: торжественное восстановление нашей государственной независимости, соединенное с конечным падением Большой, или Золотой Орды. Тут ясно открылась мудрость Иоанновой политики, которая неусыпно искала дружбы ханов таврических, чтобы силою их обуздывать Ахмата и Литву. Недолго Зене-бек господствовал в Тавриде: Менгли-Гирей изгнал его, воцарился снова и прислал известить о том Иоанна, который немедленно отправил к нему гонца с поздравлением, а скоро (в 1480 году) и боярина, князя Ивана Звенца. Сей посол должен был сказать хану, что великий князь, из особенной к нему дружбы, принял к себе не только изгнанного царя Зенебека, но и двух братьев Менгли-Гиреевых, Нордоулата и Айдара, живших прежде в Литве, дабы отнять у них способ вредить ему; что государь согласен действовать с Менгли-Гиреем против Ахмата, если он будет ему поборником против Казимира Литовского. На сих условиях надлежало после заключить союз с ханом: для чего и дали ему шертную, или клятвенную грамоту с повелением изъяснить вельможам крымским, сколь усердно государь доброжелательствует их царю. Сверх того боярин Звенец имел поручение отдать хану наедине тайную грамоту, утвержденную крестным целованием и золотою печатаю: сею грамотою, по желанию Менгли-Гирея написанною, великий князь обязывался дружески принять его в России, буде он в третий раз лишится престола; не только обходиться с ним как с государем вольным, независимым, но и способствовать ему всеми силами к возвращению царства. Испытав непостоянство судьбы, умный, добрый Менгли-Гирей хотел взять меры на случай ее новых превратностей и заблаговременно изготовить себе убежище: сия печальная мысль расположила его к самому верному дружеству с Иоанном. Боярин Звенец успел совершенно в деле своем: заключили союз, искренностию и политикою утвержденный; условились вместе воевать или мириться; наблюдать все движения Ахмата и Литвы; тайно или явно мешать их замыслам, вредным для той или другой стороны; наконец обеим державам, Москве и Крыму, действовать как единой во всех случаях.

Уверенный в дружбе Менгли-Гирея и в собственных силах, Иоанн, по известию некоторых летописцев, решился вывести Ахмата из заблуждения и торжественно объявить свободу России следующим образом. Сей хан отправил в Москву новых послов требовать дани. Их представили к Иоанну: он взял басму (или образ царя), изломал ее, бросил на землю, растоптал ногами; велел умертвить послов, кроме одного, и сказал ему: «Спеши объявить царю виденное тобою: что сделалось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит меня в покое». Ахмат воскипел яростию. «Так поступает раб наш, князь московский!» — говорил он своим вельможам и начал собирать войско. Другие летописцы, согласнее с характером Иоанновой осторожности и с последствиями, приписывают ополчение ханское единственно наущениям Казимировым. С ужасом видя возрастающее величие России, сей государь послал одного служащего ему князя татарского, именем Акирея Муратовича, в Золотую Орду склонять Ахмата к сильному впадению в Россию, обещая с своей стороны сделать то же. Время казалось благоприятным: Орда была спокойна; племянник Ахматов, именем Касыда, долго спорив с дядею о царстве, наконец с ним примирился. Злобствуя на великого князя за его ослушание и недовольный умеренностию даров его, хан условился с королем, чтобы татарам идти из волжских улусов к Оке, а литовцам к берегам Угры, и с двух сторон в одно время вступить в Россию. Первый сдержал слово, и летом (в 1480 году) двинулся к пределам московским со всею Ордою, с племянником Касыдою, с шестью сыновьями и множеством князей татарских.— К ободрению врагов наших служила тогда и несчастная распря Иоаннова с братьями: обстоятельства ее достойны замечания.

Государь, сменив наместника, бывшего в Великих Луках, князя Ивана Оболенского-Лыка, велел ему заплатить большое количество серебра тамошним гражданам, которые приносили на него жалобы, отчасти несправедливые. Князь Лыко в досаде уехал к брату Иоаннову, Борису, в Волок Ламский, пользуясь древним правом боярским переходить из службы государя московского к князьям удельным. Иоанн требовал сего беглеца от брата; но Борис ответствовал: «не выдаю; а если он виновен, то нарядим суд». Вместо суда великий князь приказал наместнику боровскому тайно схватить Лыка, где бы то ни было, и скованного представить в Москву: что он и сделал. Князь Борис Васильевич оскорбился; писал к брату, Андрею Суздальекому, о сем беззаконном насилии и говорил, что Иоанн тиранствует, презирает святые древние уставы и единоутробных, не дал им части ни из удела Юриева, ни из областей новогородских, завоевав их вместе с ними; что терпению должен быть конец и что они не могут после того жить в государстве Московском. Андрей был такого же мнения: собрав многочисленную дружину, оба с женами и детьми выехали из своих уделов; не хотели слушать боярина Иоаннова, посланного уговорить их; спешили к литовской границе, злодействуя на пути огнем и мечом как в земле неприятельской; остановились в Великих Луках и требовали от Казимира, чтобы он за них вступился. Король, обрадованный сим случаем, дал город Витебск на содержание их семейств, к крайнему беспокойству всех россиян, устрашенных вероятностию междоусобной войны. Между тем великий князь подозревал мать свою в тайном согласии с его братьями, зная отменную любовь ее к Андрею, и хотел быть великодушным: послал к ним ростовского святителя, Вассиана, с боярином Василием Федоровичем Образцом, и предлагал мир искренний, обещая Андрею, сверх наследственного удела, Алексин и Калугу. Но братья с гордостью отвергнули все убеждения Вассиановы и милость Иоаннову.

Тогда услышали в Москве о походе Ахмата, который шел медленно, ожидая вестей от Казимира. Иоанн все предвидел: как скоро Золотая Орда двинулась, Менгли-Гирей, верный его союзник, по условию с ним напал на Литовскую Подолию и тем отвлек Казимира от содействия с Ахматом. Зная же, что сей последний оставил в своих улусах только жен, детей и старцев, Иоанн велел крымскому царевичу Нордоулату и воеводе звенигородскому, князю Василью Ноздреватому, с небольшим отрядом сесть на суда и плыть туда Волгою, чтобы разгромить беззащитную Орду или по крайней мере устрашить хана. Москва в несколько дней наполнилась ратниками. Передовое войско уже стояло на берегу Оки. Сын великого князя, младой Иоанн, выступил со всеми полками из столицы в Серпухов 8 июня [ 1480 г.]; а дядя его, Андрей Меньший, из своего удела. Сам государь еще оставался в Москве недель шесть; наконец, сведав о приближении Ахмата к Дону, 23 июля отправился в Коломну, поручив хранение столицы дяде своему, Михаилу Андреевичу Верейскому и боярину князю Ивану Юрьевичу, духовенству, купцам и народу. Кроме митрополита, находился там архиепископ ростовский, Вассиан, старец ревностный ко славе отечества. Супруга Иоаннова выехала с двором своим в Дмитров, откуда на судах удалилась к пределам Белаозера; а мать его, инокиня Марфа, вняв убеждениям духовенства, к утешению народа осталась в Москве.

Великий князь принял сам начальство над войском, прекрасным и многочисленным, которое стояло на берегах Оки реки, готовое к битов. Вся Россия с надеждою и страхом ожидала следствий. Иоанн был в положении Димитрия Донского, шедшего сразиться с Мамаем: имел полки лучше устроенные, воевод опытнейших, более славы и величия; но зрелостию лет, природным хладнокровием, осторожностию располагаемый не верить слепому счастию, которое иногда бывает сильнее доблести в битвах, он не мог спокойно думать, что один час решит судьбу России; что все его великодушные замыслы, все успехи медленные, постепенные, могут кончиться гибелию нашего войска, развалинами Москвы, новою тягчайшею неволею нашего отечества, и единственно от нетерпения; ибо Золотая Орда ныне или завтра долженствовала исчезнуть по ее собственным, внутренним причинам разрушения. Димитрий победил Мамая, чтобы видеть пепел Москвы и платить дань Тохтамь;шу: гордый Витовт, презирая остатки Капчакского ханства, хотел одним ударом сокрушить их и погубил рать свою на берегах Ворсклы. Иоанн имел славолюбие не воина, но государя; а слава последнего состоит в целости государства, не в личном мужестве: целость, сохраненная осмотрительною уклончивостью, славнее гордон отважности, которая подвергает народ бедствию. Сии мысли казались благоразумием великому князю и некоторым из бояр, так что он желал, если можно, удалить решительную битву.

Ахмат, слыша, что берега Оки к рязанским пределам везде заняты Иоанновым войском, пошел от Дона мимо Мценска, Одоева и Любутска к Угре, в надежде соединиться там с королевскими полками или вступить в Россию с той стороны, откуда его не ожидали. Великий князь, дав повеление сыну и брату идти к Калуге и стать на левом берегу Угры, сам приехал в Москву, где жители посадов перебиралися в Кремль с своим драгоценнейшим имением и, видя Иоанна, вообразили, что он бежит от хана. Многие кричали в ужасе: «Государь выдает нас татарам! Отягощал землю налогами и не платил дани ордин-ской! Разгневил царя и не стоит за отечество!» Сие неудовольствие народное, по словам одного летописца, столь огорчило великого князя, что он не въехал в Кремль, но остановился в Красном селе, объявив, что прибыл в Москву для совета с материю, духовенством и боярами. «Иди же смело на врага!» — сказали ему единодушно все духовные и мирские сановники. Архиепископ Вассиан, седой, ветхий старец, в великодушном порыве ревностной любви к отечеству воскликнул: «Смертным ли бояться смерти? Рок неизбежен, Я стар и слаб; но не убоюся меча татарского, не отвращу лица моего от его блеска».— Иоанн желал видеть сына и велел ему быть в столицу с Даниилом Холмским: сей пылкий юноша не поехал, ответствуя родителю: «Ждем татар»; а Холмскому: «Лучше мне умереть здесь, нежели удалиться от войска. Великий князь уступил общему мнению и дал слово крепко противоборствовать хану. В сие время он помирился с братьями, коих послы находились в Москве; обещал жить с ними дружно, наделить их новыми волостями, требуя единственно, чтобы они спешили к нему с своею воинскою дружиною для спасения отечества. Мать, митрополит, архиепископ Вассиан, добрые советники, а всего более опасность России, к чести обеих сторон, прекратили вражду единокровных. — Иоанн взял меры для зашиты городов; отрядил дмитровцев в Переславль, москвитян в Дмитров; велел сжечь посады вокруг столицы и 3 октября, приняв благословение от митрополита, поехал к войску. Никто ревностнее духовенства не ходатайствовал тогда за свободу отечества и за необходимость утвердить оную мечом. Первосвятитель Геронтий, знаменуя государя крестом, с умилением сказал: «Бог да сохранит твое царство и даст тебе победу, якоже древле Давиду и Константину! Мужайся и крепися, о сын духовный! как истинный воин Христов. Добрый пастырь полагает душу свою за овцы: ты не наемник! Избави врученное тебе богом словесное стадо от грядушего ныне зверя. Господь нам поборник!» Все духовные примолвили: Аминь! буди тало! и молили великого князя не слушать мнимых друзей мира, коварных или малодушных.

Иоанн приехал в Кременец, городок на берегу Лужи, и дал знать воеводам, что будет оттуда управлять их движениями. Полки наши, расположенные на шестидесяти верстах, ждали неприятеля, отразив легкий передовой отряд его, который искал переправы через Угру. 8 октября, на восходе солнца, вся сила ханская подступила к сей реке. Сын и брат великого князя стояли на противном берегу. С обеих сторон пускали стрелы: россияне действовали и пищалями. Ночь прекратила битву. На другой, третий и четвертый день опять сражались издали. Видя, что наши не бегут и стреляют метко, в особенности из пищалей, Ахмат удалился за две версты от реки, стал на обширных лугах и распустил войско по Литовской земле для собрания съестных припасов. Между тем многие татары выезжали из стана на берег и кричали нашим: «Дайте путь царю, или он силою дойдет до великого князя, а вам будет худо».

Миновало несколько дней. Иоанн советовался с воеводами: все изъявляли бодрость, хотя и говорили, что силы неприятельские велики. Но он имел двух любимцев, боярина Ощеру и Григория Мамона, коего мать была сожжена князем Иоанном Можайским за мнимое волшебство: сии, как сказано в летописи, тучные вельможи любили свое имение, жен и детей гораздо более отечества и не преставали шептать государю, что лучше искать мира. Они смеялись над геройством нашего духовенства, которое, не имея понятия о случайностях войны, хочет кровопролития и битвы; напоминали великому князю о судьбе его родителя, Василия Темного, плененного татарами; не устыдились думать, что государи московские, издревле обязывая себя клятвою не поднимать руки на ханов, не могут без вероломства воевать с ними. Сии внушения действовали тем сильнее, что были согласны с правилами собственного опасливого ума Иоаннова. Любимцы его жалели своего богатства: он жалел своего величия, снисканного трудами осьмнадцати лет, и, не уверенный в победе, мыслил сохранить оное дарами, учтивостями, обещаниями. Одним словом, государь послал боярина, Ивана Федоровича Товаркова, с мирными предложениями к Ахмату и князю ординскому, Темиру. Но царь не хотел слушать их, отвергнул дары и сказал боярину: «Я пришел сюда наказать Ивана за его неправду, за то, что он не едет ко мне, не бьет челом и уже девять лет не платил дани. Пусть сам явится предо мною: тогда князья наши будут за него ходатайствовать, и я могу оказать ему милость». Темир также не взял даров, ответствуя, что Ахмат гневен и что Иоанн должен у царского стремени вымолить себе прощение. Великий князь не мог унизиться до такой степени раболепства. Получив отказ, Ахмат сделался снисходительнее и велел объявить Иоанну, чтобы он прислал сына или брата, или хотя вельможу, Никифора Басенка, угодника ординского. Государь и на то не согласился. Переговоры кончились.

Сведав об них, митрополит Геронтий, архиепископ Вассиан и Паинснй, игумен троицкий, убедительными грамотами напоминали великому князю обет его стоять крепко за отечество и веру. Старец Вассиан писал так:

«Наше дело говорить царям истину: что я прежде изустно сказал тебе, славнейшему из владык земных, о том ныне пишу, ревностно желая утвердить твою душу и державу. Когда ты, вняв молению и доброй думе митрополита, своей родительницы, благоверных князей и бояр, поехал из Москвы к воинству с намерением ударить на врага христианского, мы, усердные твои богомольцы, денно и нощно припадали к алтарям всевышнего, да увенчает тебя господь победою. Что же слышим? Ахмат приближается, губит христианство, грозит тебе и отечеству: ты же пред ним уклоняешься, молишь о мире и шлешь к нему послов; а нечестивый дышит гневом и презирает твое моление!.. Государь! каким советам внимаешь? людей, недостойных имени христианского. И что советуют? повергнуть ли щиты, обратиться ли в бегство? Но помысли, от какой славы и в какое уничижение низводят они твое величество! Предать землю Русскую огню и мечу, церкви разорению, тьмы людей погибели! Чье сердце каменное не излиется в слезах от единыя мысли? О государь! кровь паствы вопиет на небо, обвиняя пастыря. И куда бежать? где воцаришься, погубив данное тебе богом стадо? Взыгравши ли яко орел и посреди ли звезд гнездо себе устроишь? свергнет тебя господь и оттуду... Нет, нет! уповаем на вседержителя. Нет, ты не оставишь нас, не явишься беглецом и не будешь именоваться предателем отечества!.. Отложи страх и возмогай о господе в державе крепости его! Един пожнет тысящу и два двигнут тьму, по слову мужа святого: не суть боги их яко бог наш! Господь мертвит и живит: он даст силу твоим воинам. Язычник, философ Демокрит, в числе главных царских добродетелей ставит прозорливость в мирских случаях, твердость и мужество. Поревнуй предкам своим: они не только землю Русскую хранили, но и многие иные страны покоряли; вспомни Игоря, Святослава, Владимира, коих данники были цари греческие, и Владимира Мономаха, ужасного для половцев; а прадед твой великий, хвалы достойный Димитрий, не сих ли неверных татар победил за Доном? Презирая опасность, сражался впереди; не думал: имею жену, детей и богатство; когда возьмут землю мою, еселюся инде — но стал в лицо Мамаю, и бог осенил главу его в день брани.

Неужели скажешь, что ты обязан клятвою своих предков не поднимать руки на ханов? Но Димитрий поднял оную. Клятва принужденная разрешается митрополитом и нами: мы все благословляем тебя на Ахмата, не царя, но разбойника и богоборца. Лучше солгать и спасти государство, нежели истинствовать и погубить его. По какому святому закону ты, государь православный, обязан уважать сего злочестивого самозванца, который силою поработил наших отцов за их малодушие и воцарился, не будучи ни царем, ни племени царского? То было действием гнева небесного; но бог есть отец чадолюбивый: наказует и милует; древле потопил фараона и спас Израиля: спасет и народ твой, и тебя, когда покаянием очистишь свое сердце: ибо ты человек и грешен. Покаяние государя есть искренний обет блюсти правду в судах, любить народ, не употреблять насилия, оказывать милость и виновным... Тогда бог восставит нам тебя, государя, яко древле Моисея, Иисуса и других, освободивших Израиля, да и новый Израиль, земля Русская, освободится тобою от нечестивого Ахмата, нового фараона: ангелы снидут с небес в помощь твою; господь пошлет тебе от Сиона жезл силы, и одолееши врагов, и смятутся, и погибнут. Тако глаголет господь: Аз воздвигох тя, царя правды, и приях тя за руку десную, и укрепих тя, да послушают тебе языцы, и крепость царей разрушиши; и аз пред тобою иду, и горы сравняю, и двери медные сокрушу, и затворы железные сломлю... и дарует тебе всевышний царство славное и сынам сынов твоих в род и род во веки. А мы Соборами святительскими день и нощь молим его, да рассыплются племена нечистивые, хотящие брани; да будут омрачены молниею небесною и яко псы гладные да лижут землю языками своими! Радуемся и веселимся, слыша о доблести твоей и богом данного тебе сына: уже вы поразили неверных; но не забуди слова евангельского: претерпевый до конца, той спасен будет.— Наконец прошу тебя, государь, не осудить моего худоумия; писано бо есть: дай мудрому вину, и будет мудрее. Да будет тако! Благословение нашего смирения на тебе, на твоем сыне, на всех боярах и воеводах, на всем христолюбивом воинстве... Аминь».

Прочитав сие письмо, достойное великой души бессмертного мужа, Иоанн, как сказано в летописи, исполнился веселия, мужества и крепости; не мыслил более о средствах мира, но мыслил единственно о средствах победы и готовился к битве. Скоро прибыли к нему братья его, Андрей и Борис, с их многочисленного дружиною: не было ни упреков, ни извинений, ни условий; единокровные обиялися с видом искренней любви, чтобы вместе служить отечеству и христианству.

Прошло около двух недель в бездействии: россияне и татары смотрели друг на друга чрез Угру, которые первые называли поясом богоматери, охраняющим московские владения. Ахмат послал лучшую свою конницу к городищу Опакову и велел ей украдкою переплыть Оку: воеводы Иоанновы не пустили татар на свой берег. Ахмат злобился; грозил, что морозы откроют ему путь через реки; ждал литовцев и зимы. О литовцах не было слуха; но в исходе октября настали сильные морозы: Угра покрывалась льдом, и великий князь приказал всем нашим воеводам отступить к Кременцу, чтобы сразиться с ханом на полях воровских, удобнейших для битвы.

Так говорил он; так, вероятно, и мыслил. Но бояре и князья изумились, а воины оробели, думая, что Иоанн страшится и не хочет битвы. Полки не отступали, но бежали от неприятеля, который мог ударить на них с тылу. Сделалось чудо, по словам летописцев: татары, видя левый берег Угры оставленный россиянами, вообразили, что они манят их в сети и вызывают на бой, приготовив засады: объятый странным ужассм, хан спешил удалиться [1 ноября]. Представилось зрелище удивительное: два воинства бежали друг от друга, никем не гонимые! Россияне наконец остановились; но Ахмат ушел восвояси, разорив в Литве двенадцать городов за то, что Казимир не дал ему помощи. Так кончилось сие последнее нашествие ханское на Россию: царь не мог ворваться в ее пределы; не вывел ни одного пленника московского. Только сын его, Амуртоза, на возвратном пути захватил часть нашей Украины; но был немедленно изгнан оттуда братьями великого князя, посланными с войском вслед за неприятелем. Один летописец казанский удовлетворительно изъясняет сие бегство Ахматово, сказывая, что крымский царевич Нордоулат и князь Василий Ноздреватый счастливо исполнили повеление Иоанново: достигли Орды, взяли Юрт Батыев (вероятно, Сарай), множество пленников, добычи и могли бы вконец истребить сие гнездо наших злодеев, если бы улан Нордоулатов, именем Обуяз, не помешал тому своими представлениями. «Что делаешь? — сказал он своему царевичу: — вспомни, что сия древняя Орда есть наша общая мать; все мы от нее родились. Ты исполнил долг чести и службы московской: нанес удар Ахмату: довольно; не губи остатков!» Нордоулат удалился; а хан, сведав о разорении улусов, оставил Россию, чтобы защитить свою собственную землю. Сие обстоятельство служит к чести Иоаннова ума: заблаговременно взяв меры отвлечь Ахмата от России, великий князь ждал их действия и для того не хотел битвы. Но все другие летописцы славят единственно милость божию и говорят: «Да не похвалятся легкомысленные страхом их оружия! Нет, не оружие и не мудрость человеческая, но господь спас ныне Россию!» Иоанн, распустив войско, с сыном и с братьями приехал в Москву славословить всевышнего за победу, данную ему без кровопролития. Он не увенчал себя лаврами как победитель Мамаев, но утвердил венец на главе своей и независимость государства. Народ веселился; а митрополит уставил особенный ежегодный праздник богоматери и крестный ход июня 23 в память освобождения России от ига моголов: ибо здесь конец нашему рабству.

Ахмат имел участь Мамая. Он вышел из Литвы с богатою добычею: князь шибанских, или тюменских, улусов, Ивак, желая отнять ее, с ногайскими мурзами, Ямгурчеем, Мусою и с шестнадцатью тысячами Козаков гнался за ним от берегов Волги до Малого Донца, где сей хан, близ Азова, остановился зимовать, распустив своих уланов. Ивак приближился ночью, окружил на рассвете царскую белую вежу, собственною рукою умертвил спящего Ахмата, без сражения взял Орду, его жен, дочерей, богатство, множество литовских пленников, скота; возвратился в Тюмень и прислал объявить великому князю, что злодей России лежит в могиле. Еще так называемая Большая Орда не совсем исчезла, и сыновья Ахматовы удержали в степях волжских имя царей; но Россия уже не поклонялась им, и знаменитая столица Батыева, где наши князья более двух веков раболепствовали ханам, обратилась в развалины, доныне видимые на берегу Ахтубы: там среди обломков гнездятся змеи и ехидны. — Отселе татары ши-банские и ногайские, коих улусы находились между рекою Бузулуком и морем Аральским, являются действующими в нашей истории и в сношениях с Москвою, нередко служа орудием ее политике. Князь Ивак Тюменский хвалился происхождением своим от Чингиса и правом на трон Батыев, называя Ахмата, его братьев и сыновей детьми Темир-Кутлуя, а себя истинным царем Бесерменским; искал дружбы Иоанновой и величался именем равного ему государя, уже не дерзая требовать с нас дани и мыслить, чтобы россияне были природными подданными всякого хана татарского.

Заметим тогдашнее расположение умов. Несмотря на благоразумные меры, взятке Иоанном для набавления государства от злобы Ахматовой; несмотря на бегство неприятеля, на целость войска и державы, москвитяне, весе-ляся и торжествуя, не были совершенно довольны государем: ибо думали, что он не явил в сем случае свойственного великим душам мужества и пламенной ревности жертвовать собою за честь, за славу отечества. Осуждали, что Иоанн, готовясь к войне, послал супругу в отдаленные северные земли, думая о личной ее безопасности более, нежели о столице, где надлежало ободрить народ присутствием великокняжеского семейства. Строго осуждали и Софию, что она без всякой явной опасности бегала с знатнейшими женами боярскими из места в место, не хотела даже остаться и в Белозерске, уехала далее к морю и на пути позволяла многочисленным слугам своим грабить жителей как неприятелей. И так славнейшее дело Иоанново для потомства, конечное свержение ханского ига, в глазах современников не имело полной, чистой славы, обнаружив в нем, по их мнению, боязливость или нерешительность, хотя сия мнимая слабость происходит иногда от самой глубокой мудрости человеческой, которая не есть божественная, и, предвидя многое, знает, что не предвидит всего.

Тем более народ славил твердость нашего духовенства и в особенности Вассиана, коего послание к великому князю ревностные друзья отечества читали и переписывали с слезами умиления. Сей добродетельный старец едва имел время благословить начало государственной независимости в России: занемог и скончался [в 1481 году], оплакиваемый всеми добрыми согражданами. Славная память его осталась навеки неразлучною с памя-тию нашей свободы.— Тогда же преставился и брат великого князя, Андрей Меньший, любимый народом за верность и бодрую деятельность, оказанную им против Ахмата. В духовном завещании он признает себя должником Иоанна, получив от него 30 000 рублей для платежа в Орды, в Казань и царевичу Данияру; велит выкупить разные вещи, отданные им в залог Ивану Фрязину и другим; не оставив ни детей, ни жены, отказывает государю удел свой, его сыновьям иконы, кресты, поясы и цепи золотые, братьям Андрею и Борису некоторые волости, Троицкому монастырю 40 деревень на Вологде и проч. Таким образом, делая себя единственным наследником своих ближних, умирающих бездетными, великий князь новыми договорными грамотами утвердил за Андреем старшим, за Борисом и за детьми их уделы родительские с частик» московских пошлин; дал еще первому город Можайск, а второму несколько сел, с условием, чтобы они не вступались в его приобретения, настоящие и будущие. В сих грамотах упоминается об издержках ординских: хотя великий князь уже не мыслил быть данником, но предвидел необходимость подкупать татар, чтобы располагать их остальными силами в нашу пользу. Содержанке царевича Данияра и братьев Менгли-Гиреевых, Нордоулата и Айдара, сосланного за что-то в Вологду; наконец дары, посылаемые в Тавриду, в Казань, в ногайские улусы, требовали немалых расходов, в коих Андрей и Борис Васильевич обязывались участвовать.

Благополучно отразив Ахмата, сведав о гибели его и миром с братьями успокоив как Россию, так и собственное сердце, Иоанн послал к Менгли-Гирею боярина Тимофея Игнатьевича Скрябу, с известием о своем успехе и с напоминанием, чтобы сей хан не забывал их договора действовать всегда общими силами против Волжской Орды и Казимира, в случае, если преемники Ахматовы или король замыслят опять воевать Россию. Боярин Тимофей должен был говорить в особенности с князем крымским, Именеком, нашим доброжелателем, и вручить его сыну, Довлетеку, опасную грамоту с золотою печатию для свободного пребывания во всех московских владениях: ибо Довлетек, не веря спокойствию мятежной Тавриды, просил о том Иоанна. Странное действие судьбы: Россия, столь долго губимая татарами, сделалась их покровительницею и верным убежищем в несчастиях.