Глава II. Продолжение государствования Иоаннова г. 1472—1477

Брак Иоаннов с греческою царевною. Посольства из Рима и в Рим. Заключение Ивана Фрязина и Тревизана, посла венецианского. Прение легата папского о вере. Следствия Иоаннова брака для России. Выезжие греки. Братья Софиины. Посольства в Венецию. Зодчий Аристотель строит в Москве храм Успения. Строение других церквей, палат и стен кремлевских. Льют пушки, чеканят монету. Дела с Ливонисю, с Литвою, с Крымом, с Большою Ордою, с Персиею. Посол венецианский Контарини в Москве.

В сие время судьба Иоаннова ознаменовалась новым величием посредством брака, важного и счастливого для России: ибо следствием оного было то, что Европа с любопытством и с почтением обратила взор на Москву, дотоле едва известкую; что государи и народы просвещенные захотели нашего дружества; что мы, вступив в непосредственные сношения с ними, узнали много нового, полезного как для внешней силы государственной, так и для внутреннего гражданского благоденствия.

Последний император греческий, Константин Палеолог, имел двух братьев, Димитрия и Фому, которые, под именем деспотов господствуя в Пелопоннесе, или в Морее, ненавидели друг друга, воевали между собою и тем довершили торжество Магомета II: турки овладели Пелопоннесом. Димитрий искал милости в султане, отдал ему дочь в сераль и получил от него в удел город Эн во Фракии; но Фома, гнушаясь неверными, с женою, с детьми, с знатнейшими греками ушел из Корфу в Рим, где папа, Пий II, и кардиналы, уважая в нем остаток древнейших государей христианских и в благодарность за сокровище, им привезенное: за главу апостола Андрея (с того времени хранимую в церкви Св. Петра) назначили сему знаменитому изгнаннику 309 золотых ефимков ежемесячного жалованья. Фома умер в Риме. Сыновья его, Андрей и Мануил, жили благодеяниями нового папы, Павла II, не заслуживая оных своим поведением, весьма легкомысленным и соблазнительным; но юная сестра их, девица, именем София, одаренная красотою и разумом, была предметом общего доброжелательства. Папа искал ей достойного жениха и, замышляя тогда воздвигнуть всех государей европейских на опасного для самой Италии Магомета II, хотел сим браком содействовать видам своей политики. К удивлению многих, Павел обратил взор на великого князя Иоанна по совету, может быть, славного кардинала Виссариона: сей ученый грек издавна знал единоверную Москву и возрастающую силу ее государей, известных и Риму по делам их с Литвою, с немецким орденом и в особенности по Флорентийскому собору, где митрополит наш, Исидор, представлял столь важное лицо в церковных прениях. Отдаленность, благоприятствуя баснословию, рождала слухи о несметном богатстве и многочисленности россиян. Папа надеялся, во-первых, чрез царевну Софию, воспитанную в правилах флорентийского соединения, убедить Иоанна к принятию оных и тем подчинить себе нашу церковь; во-вторых, лестным для его честолюбия свойством с Палеологами возбудить в нем ревность к освобождению Греции от ига Магометова. Вследствие сего намерения кардинал Виссарион, в качестве нашего единоверца, отправил грека, именем Юрия, с письмом к великому князю (в 1469 году), предлагая ему руку Софии, знаменитой дочери деспота морейского, которая будто бы отказала двум женихам, королю французскому и герцогу медиоланскому, не желая быть супругою государя латинской веры. Вместе с Юрием приехали в Москву два венециянина, Карл и Антон, брат и племянник Ивана Фрязина, денежника, или монетчика, который уже давно находился в службе великого князя, переселясь к нам, как вероятно, из Тавриды и приняв веру греческую.

Сие важное посольство весьма обрадовало Иоанна; но, следуя правилам своего обыкновенного хладнокровного благоразумия, он требовал совета от матери, митрополита Филиппа, знатнейших бояр: все думали согласно с ним, что сам бог посылает ему столь знаменитую невесту, отрасль царственного древа, коего сень покоила некогда все христианство православное, неразделенное; что сей благословенный союз, напоминая Владимиров, сделает Москву как бы новою Византиею и даст монархам нашим права императоров греческих. — Великий князь желал чрез собственного посла удостовериться в личных достоинствах Софии и велел для того Ивану Фрязину ехать в Рим, имея доверенность к сему венециянскому уроженцу, знакомому с обычаями Италии. Посол возвратился благополучно, осыпанный ласками Павла II и Виссариона; уверил Иоанна в красоте Софии и вручил ему живописный образ ее вместе с листами от папы для свободного проезда наших послов в Италию за невестою: о чем Павел особенно писал к королю польскому, именуя Иоанна любезнейшим сыном, государем Московии, Нсвагорода, Пскова и других земель.— Между тем сей папа умер, и слух пришел в Москву, что место его заступил Калист: великий князь в 1472 году, генваря 17, отправил того же Ивана Фрязина со многими людьми в Рим, чтобы привезти оттуда царевну Софию, и дал ему письмо к новому папе. Но дорогою узнали послы, что преемник Павлов называется Сикстом: они не хотели возвратиться для переписывания грамоты; вычистив в ней имя Калиста, написали Снкстово к в мае прибыли в Рим.

Папа, Виссарион и братья Софиины приняли их с отменными почестями. 22 мая, в торжественном собрании кардиналов, Сикет IV объявил им о посольстве и сватовстве Иоанна, великого князя Белой России. Некоторые из них сомневались в православии сего монарха и народа его; но папа ответствовал, что россияне участвовали в Флорентийском соборе и приняли архиепископа или митрополита от латинской церкви; что они желают ныне иметь д себя легатз римского, который? мог бы исследовать на месте обряды веры их и заблуждающимся указать путь истинный; что ласкою, кротостию, снисхождением надобно обращать сынов ослепленных к нежной матери, т. е. к церкви; что Закон не противится бракосочетанию царевны Софии с Иоанном.

25 мая послы Ноаньовы были введены в тайный совет папский, вручили Сиксту великокняжескую, писанную на русском языке грамоту с золотою печатню и поднесли в дар шестьдесят соболей. В грамоте сказано было единственно так: «Сиксту, первосвятителю римскому, Иоанн, великий князь Белой Руси, кланяется и просит верить его послам». Именем государя они приветствовали папу, который в ответе своем хвалил Иоанна за то, что он, как добрый христианин, не отвергает собора Флорентийского и не принимает митрополитов от патриархов константинопольских, избираемых турками: что хочет совокупиться браком с христианкою, воспитанною в столице апостольской, и что изъявляет приверженность к главе церкви. В заключение святой отец благодарил великого князя за дары. — Тут находились послы неаполитанские, венециянские, ме-диоланские, флорентийские и феррзрские. Июня 1 София в церкви Св. Петра была обручена государю Московскому, коего лицо представлял глазный из его поверенных, Иван Фрязин.

Июня 12 собралися кардиналы для дальнейших переговоров с российскими послами, которые уверяли папу о ревности их монарха к благословенному соединению церквей. Сикст IV, так же как ч Павел II, имея надежду изгнать Магомета из Царяграда, хотел, чтобы госудаоь Московский склонил хака Золотой Орды воевать Турцию. Послы Иоанновы ответствовали, что России легко воздвигнуть татар на султана; что они своим несметным числом могут еще подавить Европу и Азию; что для сего нужно только послать в Орду тысяч десять золотых ефимков и богатые, особенные дары хану, коему удобно сделать впадение в султанские области чрез Паннонию; но что король венгерский едва ли согласится пропустить столь многочисленное всйско чрез свою державу; что сии вероломные наемники, в случае неисправного платежа, бывают злейшими врагами того, кто их нанял; что победа татар оказалась бы равно бедственною и для турков и для христиан. Одним словом, послы московские старались доказать, что неблагоразумно искать помощи в Орде, и папа удовольствовался надеждою на собственные силы Иоанна, единоверца греков и естественного неприятеля их утеснителен.

Так говорят церковные летописи римские о посольстве московском. Действительно ли великий князь манил палу обещаниями принять устав Флорентийского собора или Иван Фрязин клеветал на государя, употребляя во зло его доверенность? Или католики, обманывая самих себя, не то слышали и писали, что говорил посол наш? Сие остается неясным. — Папа дал Софии богатое вено и послал с нею в Россию легата, именем Антония, провождаемого многими римлянами; а царевичи Андрей и Мануил отправили послом к Иоанну грека Димитрия. Невеста имела свой особенный двор, чиновников и служителей: к ним присоединились и другие греки, которые надеялись обрести в единоверной Москве второе для себя отечество. Папа взял нужные меры для безопасности Софии на пути и велел, чтобы во всех городах встречали царевну с надлежащею честию, давали ей съестные припасы, лошадей, проводников, в Италии и в Германии, до самых областей московских. 24 июня она выехала из Рима, сентября 1 прибыла в Любек, откуда 10 числа отправилась на лучшем корабле в Ревель; 21 сентября вышла там на берег и жила десять дней, пышно угощаемая на иждивение ордена. Гонец Ивана Фрязина спешил из Ревеля через Псков и Новгород в Москву с известием, что София благополучно переехала море. Посол московский встретил ее в Дерпте, приветствуя именем государя и России.

Между тем вся область Псковская была в движении; правители готовили дары, запас, мед и вина для царевны; рассылали всюду гонцов; украшали суда, лодки и 11 октября выехали на Чудское озеро, к устью Эмбаха, встретить Софию, которая со всеми ее многочисленными спутниками тихо подъезжала к берегу. Посадники, бояре, вышедши из судов и налив вином кубки, ударили челом своей будущей великой княгине. Достигнув наконец земли Русской, где провидение судило ей жить и царствовать; видя знаки любви, слыша усердные приветствия россиян, она не хотела медлить ни часу на берегу ливонском: степенный посадник принял ее и всех бывших с нею на суда. Два дня плыли озером; ночевали у Св. Николая в Устьях и 13 октября остановились в монастыре Богоматери: там игумен с братиею отпел за Софию молебен; она оделась в царские ризы и, встреченная псковским духовенством у ворот, пошла в соборную церковь, где народ с любопытством смотрел на папского легата, Антония, на его червленую одежду, высокую епископскую шапку, перчатки и на серебряное литое распятие, которое несли перед ним. К соблазну наших христиан правоверных, сей легат, вступив в церковь, не поклонился святым иконам; но София велела ему приложиться к образу богоматери, заметив общее негодование. Тем более народ пленился царевною, которая с живейшим усердием молилась богу, наблюдая все обряды греческого Закона. Из церкви повели ее в великокняжеский дворец. По тогдашнему обыкновению гостеприимство изъявлялось дарами: бояре и купцы поднесли Софии пятьдесят рублей деньгами, а Ивану Фрязину десять рублей. Признательная к усердию псковитян, она, чрез пять дней выезжая оттуда, сказала им с ласкою: «Спешу к моему и вашему государю; благодарю чиновников, бояр и весь Великий Псков за угощение и рада при всяком случае ходатайствовать в Москве по делам вашим».— В Новегороде была ей такая же встреча от архиепископа, посадников, тысячских, бояр и купцов; но царевна спешила в Москву, где Иоанн ожидал ее с нетерпением.

Уже София находилась в пятнадцати верстах от столицы, когда великий князь призвал бояр на совет, чтобы решить свое недоумение. Легат папский, желая иметь более важности в глазах россиян, во всю дорогу ехал с латинским крыжам: то есть пред ним в особенных санях везли серебряное распятие, о коем мы выше упоминали. Великий князь не хотел оскорбить легата, но опасался, чтобы москвитяне, увидев сей торжественный обряд иноверия, не соблазнились, и желал знать мнение бояр. Некоторые думали, согласно с нашим послом, Иваном Фрязином, что не должно запрещать того из уважения к папе; другие, что доселе в земле Русской не оказывалось почестей латинской вере; что пример и гибель Исидора еще в свежей памяти. Иоанн отнесся к митрополиту Филиппу, и сей старец с жаром ответствовал: «Буде ты позволишь в благоверной Москве нести крест перед латинским епископом, то он внидет в единые врата, а я, отец твой, изыду другими вон из града. Чтить веру чуждую есть унижать собственную». Великий князь немедленно послал боярина, Феодора Давидовича, взять крест у легата к спрятать в сани. Легат повиновался, хотя и с неудовольствием: тем более спорил Иван Фрязин, осуждая митрополита. «В Италии (говорил он) честили послов великокняжеских: следственно, в Москве надо честить папского». Сей Фрязин, будучи в Риме, таил перемену веры своей, сказывался католиком и, в самом деле приняв греческий Закон в России только для мирских выгод, внутренне исповедывал латинский, считая нас суеверами. Но боярин Феодор Давидович исполнил повеление государя.

Царевна въехала в Москву 12 ноября, рано поутру, при стечении любопытного народа. Митрополит встретил ее в церкви: приняв его благословение, она пошла к матери Иоанновой, где увиделась с женихом. Тут совершилось обручение: после чего слушали обедню в деревянной соборной церкви Успения (ибо старая каменная была разрушена, а новая не достроена). Митрополит служил со всем знатнейшим духовенством и великолепием греческих обрядов; наконец обвенчал Иоанна с Софиею, в присутствии его матери, сына, братьев, множества князей и бояр, легата Антония, греков и римлян. На другой день легат и посол Софииных братьев, торжественно представленные великому князю, вручили ему письма и дары.

В то время, когда двор и народ в Москве праздновали свадьбу государя, главный пособник сего счастливого брака, Иван Фрязин, вместо чаемой награды заслужил оковы. Возвращаясь в первый раз из Рима чрез Венецию и называясь великим боярином московским, он был обласкан дожем, Николаем 1 роно, который, узнав от него о тесных связях россиян с моголами Золотой Орды, вздумал отправить туда посла чрез Москву, чтобы склонить хана к нападению на Турцию. Сей посол, именем Иван Батист Трезизан, действительно приехал в нашу столицу с грамотою от дожа к великому князю и с просьбою, чтобы он велел проводить его к хану Ахмату; но Иван Фрязин уговорил Тревизана не отдавать государю ни письма, ни обыкновенных даров; обещал и без того доставить ему все нужное для путешествия в Орду и, пришедши с ним к великому князю, назвал сего посла купцом венециянским, своим племянником. Ложь их открылась прибытием Софии: легат папский и другие из ее спутников, зная лично Тревизана — зная также, с чем он послан в Москву, — сказали о том государю. Иоанн, взыскательный, строгий до суровости, в гневе своем за дерзкий обман велел Фрязина оковать цепями, сослать в Коломну, дом разорить, жену и детей взять иод стражу, а Тревизана казнить смертию. Едва легат папский и греки могли спасти жизнь сего последнего усердным за него ходатайством, умолив государя, чтобы он прежде обослался с сенатом и дожем венецианским.

Ласкаемый в Москве, посол римский, согласно с данным ему от папы наставлением, домогался, чтобы Россия приняла устав Флорентийского собора. Может быть, Иоанн, во время сватовства искав благосклонности папы, давал сию надежду словами двусмысленными; но будучи уже супругом Софии, не хотел о том слышать. Летописец говорит, что легат Антоний имел прения с нашим митрополитом Филиппом, но без малейшего успеха; что митрополит опираясь на особенную мудрость какого-то Никиты, московского книжника, ясно доказал истину греческого исповедания, и что Антоний, не находя сильных возражений, сам прекратил спор, сказав: «нет книг со мною». — Пробыв одиннадцать недель в Москве, легат и посол Софииных братьев отправились назад в Италию с богатыми дарами для папы и царевичей от великого князя, сына его и Софии, которая, по известию немецких историков, обещав Сиксту IV, наблюдать внушенные ей правила западной церкви, обманула его и сделалась в Москве ревностною христианкою веры греческой.

Главным действием сего брака (как мы уже заметили) было то, что Россия стала известнее в Европе, которая чтила в Софии племя древних императоров византийских и, так сказать, провождала ее глазами до пределов нашего отечества; начались государственные сношения, пересылки; увидели москвитян дома и в чужих землях; говорили об их странных обычаях, но угадывали и могущество. Сверх того многие греки, приехавшие к нам с царевною, сделались полезны в России своими знаниями в художествах и в языках, особенно в латинском, необходимом тогда для внешних дел государственных; обогатили спасенными от турецкого варварства книгами московские церковные библиотеки и способствовали велелепию нашего двора сообщением ему пышных обрядов византийского, так что с сего времени столица Иоаннова могла действительно именоваться новым Царемградом, подобно древнему Киеву. Следственно, падение Греции, содействовав возрождению наук в Италии, имело счастливое влияние и на Россию. — Некотооые знатные греки выехали к нам после из самого Константинополя: например, в 1485 году Иоанн Палеолог Рало, с женою и с детьми, а в 1495 боярин Феодор Ласкир с сыном Димитрием. София звала к себе и братьев; ко Мануил предпочел двор Магомета II, уехал в Царьград и там, осыпанный благодеяниями султана, провел остаток жизни в изобилии: Андрей же, совокупившись браком с одною распутною гречанкою, два раза (в 1480 и 1490 году) приезжал в Москву и выдал дочь свою, Марию, за князя Василия Михайловича Верейского; однако ж возвратился в Рим (где лежат кости его подле отцовских в храме Св. Петра). Кажется, что он был не доволен великим князем: ибо в духовном завещании отказал свои права на Восточную империю не ему, а иноверным государям Кастиллии, Фердинанду и Елисавете, хотя Иоанн, по свойству с царями греческими, принял и герб их, орла двуглавого, соединив его на своей печати с московским: то есть на одной стороне изображался орел, а на другой всадник, попирающий дракона, с надписью: «Великий Князь, Божиею милостию Господарь всея Руси».

Вслед за легатом римским великий князь послал в Венецию Антсна Фрязина с жалобою на Тревизана, велев сказать дожу: «Кто шлет посла чрез мою землю тайно, обманом, не испросив дозволения, тот нарушает уставы чести». Дож и сенат, услышав, что бедный Тревизан сидит в Москве под стражею окованный цепями, прибегнули к ласковым убеждениям, прося, чтобы великий князь освободил его для общего блага христиан и отправил к хану, снабдив всем нужным для сего путешествия, из дружбы к республике, которая с благодарностию заплатит сей долг. Иоанн умилостивился, освободил Тревизана, дал ему семьдесят рублей и, вместе с ним послав в Орду дъяка своего возбуждать хана против Магомета II, уведомил о том венециянского дожа. Сие новое посольство в Италию особенно любопытно тем, что главою оного был уже не иноземец, но россиянин, именем Семен Толбузин, который взял с собою Антона Фрязина в качестве переводчика и сверх государственного дела имел поручение вывезти оттуда искусного зодчего.

Здесь в первый раз видим Иоанна пекущегося о введении художеств в Россию: ознаменованный величием духа, истинно царским, он хотел не только ее свободы, могущества, внутреннего благоустройства, но и внешнего велелепия, которое сильно действует на воображение людей и принадлежит к успехам их гражданского состояния. Владимир Святой и Ярослав Великий украсили древний Киев памятниками византийских искусств: Андрей Боголюбский призывал оные и на берега Клязьмы, где владимирская церковь Богоматери еще служила предметом удивления для северных россиян; но Москва, возникшая в веки слез и бедствий, не могла еще похвалиться ни одним истинно величественным зданием. Соборный храм Успения, основанный св. митрополитом Петром, уже несколько лет грозил падением, и митрополит Филипп желал воздвигнуть новый по образцу владимирского. Долго готовились; вызывали отовсюду строителей; заложили церковь с торжественными обрядами, с колокольным звоном, в присутствии всего двора; перенесли в оную из старой гробы князя Георгия Данииловича и всех митрополитов (сам государь, сын его, братья, знатнейшие люди несли мощи св. чудотворца Петра, особенного покровителя Москвы). Сей храм еще не был достроен, когда Филипп митрополит, скоро после Иоаннова бракосочетания преставился, испуганный пожаром, который обратил в пепел его кремлевский дом; обливаясь слезами над гробом св. Петра и с любовию утешаемый великим князем, Филипп почувствовал слабость в руке от паралича; велел отвезти себя в монастырь Богоявленский и жил только один день, до последней минуты говорив Иоанну о совершении новой церкви. Преемник его, Геронтий (бывший коломенский епископ, избранный в митрополиты собором наших святителей) также ревностно пекся об ее строении; но едва складенная до сводов, она с ужасным треском упала, к великому огорчению государя и народа. Видя необходимость иметь лучших художников, чтобы воздвигнуть храм, достойный быть первым в Российской державе, Иоанн послал во Псков за тамошними каменщиками, учениками немцев, и велел Толбузину, чего бы то ни стоило, сыскать в Италии архитектора опытного для сооружения Успенской кафедральной церкви. Вероятно даже, что сие дело было главною виною его посольства. Уже Италия, пробужденная зарею наук, умела ценить памятники древней, римской изящной архитектуры, презирая готическую, столь несоразмерную, неправильную, тяжелую, и арабскую, расточительную в мелочных украшениях. Образовался новый, лучший вкус в зданиях, хотя еще и несовершенный, но италиянские архитекторы уже могли назваться превосходнейшими в Европе.

Принятый в Венеции благосклонно от нового дожа, Марчелла, и взяв с республики семьсот рублей за все, чем снабдили Тревизана в Москве из казны великокняжеской, Толбузин нашел там зодчего, болонского уроженца, именем Фиоравенти Аристотеля, которого Магомет II звал тогда в Царьград для строения султанских палат, но который захотел лучше ехагь в Россию, с услсвием, чтобы ему давали ежемесячно по десяти рублей жалованья, или около двух фунтов серебра. Он уже славился своим искусством, построив в Венеции большую церковь и ворота, отменно красивые, так что правительство с трудом отпустило его, в угождение государю московскому. Прибыв в столицу нашу, сей художник осмотрел развалины новой кремлевской церкви: хвалил гладкость работы, но сказал, что известь наша не имеет достаточной вязкости, а камень не тверд, и что лучше делать своды из плит. Он ездил в Владимир, видел там древнюю соборную церковь и дивился в ней произведению великого искусства; дал меру кирпича; указал, как надобно обжигать его, как растворять известь; нашел лучшую глину за Андроньевым монастырем; махиною, неизвестною тогдашним москвитянам и называемою бараном, разрушил до основания стены кремлевской церкви, которые уцелели в ее падении; выкопал новые рвы и наконец заложил великолепный храм Успения, доныне стоящий пред нами как знаменитый памятник греко-италиянской архитектуры XV века, чудесный для современников, достойный хвалы и самых новейших знатоков искусства своим твердым основанием, расположением, соразмерностию, величием. Построенная в четыре года, сия церковь была освящена в 1479 году, августа 12, митрополитом Геронтием с епископами.

Чтобы представить читателям в одном месте все сделанное Иоанном для украшения столицы, опишем здесь и другие здания его времени. Довольный столь счастливым опытом Аристотелева искусства, он разными посольствами старался призывать к себе художников из Италии: создал новую церковь Благовещения на своем дворе, а за нею — на площади, где стоял терем — огромную палату, основанную Марком Фрязином в 1487 году и совершенную им в 1491 с помощию другого италиянсксго архитектора, Петра Антония. Она долженствовала быть местом торжественных собраний двора, особенно в случае посольств иноземных, когда государь хотел являться в величии и блеске, следуя обычаю монархов византийских. Сия палата есть так называемая Грановитая, которая в течение трехсот двадцати лет сохранила всю целость и красоту свою: там видим и ныне трон венценосцев российских, с коего они в первые дни их царствования изливают милости на вельмож и народ. — Дотоле великие князья обитали в деревянных зданиях: Иоанн (в 1492 году) велел разобрать ветхий дворец и поставить новый на Ярославском месте, за церковию Архангела Михаила; но недолго жил в оном: сильный пожар (в 1493 году) обратил весь город в пепел, от Св. Николая на Песках до поля за Москвою-рекою и за Сретенскою улицею: Арбат, Неглинную, Кремль, где сгорели дворы великого князя и митрополитов со всеми житницами на Подоле, обрушилась церковь Иоанна Предтечи у Боровицких ворот (под коею хранилась казна великой княгини Софии), и вообще не осталось ни одного целого здания, кроме новой палаты и соборов (в Успенском обгорел алтарь, крытый немецким железом). Государь переехал в какой-то большой дом на Яузу, к церкви Св. Николая Подкопаева, и решился соорудить дворец каменный, заложенный в мае 1499 года медиолакским архитектором, Алевизом, на старом месте, у Благовещения; глубокие погребы и ледники служили основанием сего великолепного здания, совершенного через девять лет и ныне именуемого дворцом теремным. Между тем Исанн жил на своем кремлевском дворе в деревянных хоромах, а иногда на Воронцовом поле. Угождая государю, знатные люди также начали строить себе каменные домы: в летописях упоминается о палатах митрополита, Василия Федоровича Образца, и головы московского, Дмитрия Владимировича Ховрина.

Величественные кремлевские стены и башни равномерно воздвигнуты Иоанном: ибо древнейшие, сделанные в княжение Димитрия Донского, разрушились, и столица наша уже не имела каменной ограды. Антон Фрязин в 1485 году, июля 19, заложил на Москве-реке стрельницу, а в 1488 другую, Свибловскую, с тайниками, или подземельным ходом; италиянец Марко построил Беклемишевскую; Петр Антоний Фрязин две над Боровицкими и Константино-Еленскими воротами и третию Фроловскую; башня над речкою Неглинною совериена в 1492 году неизвестным архитектором. Окружили всю крепость высокою, твердою, широкою стеною, и великий князь приказал сломать вокруг не только все дворы, но и церкви, уставив, чтобы между ею и городским строением было не менее ста девяти саженей. Таким образом Иоанн украсил, укрепил Москву, оставив Кремль долговечным памятником своего царствования, едва ля не превосходнейшим в сравнении со всеми иными европейскими зданиями пятого-надесять века. — Последним делом италиячского зодчества при сем государе было основание нового Архангельского собора, куда перенесли гробы древних князей московских из ветхой церкви Св. Михаила, построенной Иоанном Калитою и тогда разобранной. — Кроме зодчих великий князь выписывал из Италии мастеров пушечных и серебреников, ©рязин, Павел Дебосне, в 1488 году слил в Москве огромную Царь-пушку. В 1494 году выехал к нам из Медиолана другой художник огнестрельного дела, именем Петр. Италиянские серебреники начали искусно чеканить русскую монету, вырезывая на оной свое имя: так, на многих деньгах Иоанна Васильевича видим надпись: Aristoteles: ибо сей знаменитый архитектор славился и монетным художеством (сверх того лил пушки и колокола).— Одним словом, Иоанн, чувствуя превосходство других европейцев в гражданских искусствах, ревностно желал заимствовать от них все полезное, кроме обычаев, усердно держась русских; оставлял вере и духовенству образовать ум и нравственность людей; не думал в философическом смысле просвещать народа, но хотел доставить ему плоды наук, нужнейшие для величия России. — Теперь обратимся к государственным происшествиям.

Запад России, немцы и литва были предметом Иоаннова внимания. Князь Феодор Юрьевич Шуйский, несколько лет властвовав во Пскове как государев наместник и сведав, что тамошние граждане, не любя его, послали к великому князю требовать себе иного правителя, уехал в Москву. Псковитяне желали вторично иметь своим князем Ивана Стригу, или Бабича, или Стригина брата, князя Ярослава: государь дал им последнего, сказав, что первые нужны ему самому для ратного дела. В то же время псковитяне известили Иоанна о неприятельском расположении Ливонского ордена. Еще не минул срок перемирия, заключенного ими с магистром в 1463 году на девять лет, когда немцы, подведенные русскими лазутчиками, сожгли несколько деревень на берегах Синего озера: псковитяне, казнив своих изменников, удовольствовались жалобами на вероломство ордена. В 1471 году магистр прислал брата своего сказать им, что он намерен переселиться из Риги в Феллин и желает соблюсти дружбу с ними, требуя, чтобы они не вступались в землю и воды за Красным городком. Псковитяне ответствовали, что магистр волен жить, где ему угодно; что мир с их стороны не будет нарушен, но что упомянутые места издревле суть достояние великих князей. Условились решить спор на общем съезде и назначили время. Уже Иоанн, замышляя быть истинным государем всей России, не считал дел псковских или новогородских как бы чуждыми для Москвы: он послал своего боярина выслушать требования ордена; но переговоры, бывшие в Нарве и в Новегороде, не имели успеха: немецкие послы уехали назад с досадою, и великий князь, исполняя желание псковитян, отправил к ним войско, составленное из городских полков и детей боярских, коими предводительствовал славный муж, князь Даниил Холмский, имея под своим начальством более двадцати князей. Чиновники псковские, встретив сию знатную рать с хлебом и с медом, удивились ее многочисленности, так, что она едва могла поместиться в городе, за рекою Великою. Холмский нетерпеливо желал вступить в Ливонию: к несчастию, сделалась оттепель в декабре месяце; реки вскрылись; не было ни зимнего, ни летнего пути; воины скучали праздностию, э граждане убытком, ибо должны были безденежно кормить и людей и коней. С москвитянами пришло несколько сот татар: сии наемники силою отнимали у жителей скот и разные запасы, пока Холмский строгостию не унял их, определив, что город обязан ежедневно давать на содержание полков.

Но сей убыток был вознагражден счастливыми следствиями. Слух о прибытии московской рати столь испугал магистра и епископа дерптского, что они немедленно прислали своих чиновников для возобновления мира: первый на двадцать пять, а второй на тридцать лет, с условием, чтобы немцам не вступаться в земли псковитян, давать везде свободный путь их купцам и не пропускать в Россию из Ливонии ни меда, ни пива. В сем договоре участвовали и новогородцы, коих войско также готовилось действовать против ордена вместе с великокняжеским. Так Иоанн вводил единство в систему внешней политики российской, к крайнему беспокойству наших западных соседей, видевших, что Новгород, Псков и Москва делаются одною державою, управляемою государем благоразумным, миролюбивым, но решительным в намерениях и сильным в исполнении. Получив известие, что магистр и правительство дерптское клятвою утвердили мирные условия, князь Холмский возвратился в Москву с честию и с даром двухсот рублей от признательных псковитян, которые особенною грамотою, отправленною с гонцом, изъявили благодарность Иоанну за его милостивое вспоможение.

Но великий князь не был доволен ни ими, ни Холмским: ими за то, что они дерзнули, вместо знатных людей, прислать к нему гонца; а князь Холмский заслужил гнев Иоаннов какою-то виною, вероятно не умышленною: ибо всей государь, строгий по нраву и правилам, скоро простил ему оную, взяв с него клятвенную грамоту следующего содержания: «Я, князь Данило Дмитриевич Холмский, бил челом государю за мою вину посредством господина Геронтия митрополита и епископов: во уважение чего он простил меня, слугу своего; а мне, князю Данилу, быть ему верным до конца жизни и не искать службы в иных землях. Когда же преступлю клятву, да лишуся милости божией и благословения пастырского в сей век и в будущий: государь же и дети его вольны казнить меня», и проч. Сверх того вельможи дали восемь поручных грамот за Холмского, обязываясь, в случае его измены, внести в казну две тысячи рублей. Иоанн же, в знак искреннего прощения, пожаловал князя Даниила боярином.

Псковитяне, услышав о гневе государя, немедленно отправили к нему князя Ярослава Васильевича с тремя посадниками и многими боярами: Иоанн не пустил их к себе на глаза, даже в город, так что они, простояв пять дней в шатрах на поле, должны были ехать обратно; наконец, смягченный их скорбию и новым торжественным посольством, сей хитрый государь принял от них в дар сто пятьдесят рублей и милостиво объявил, что будет править своею псковскою отчиною согласно с древними грамотами великих князей: то есть он хотел, наблюдая во всем достоинство монарха, приучить и вельмож и граждан к благоговению пред его священным саном и, грозя внешним неприятелям, умножал вчутреннюю силу России строгим действием самодержавной власти.

Доселе Иоанн не имел никаких известных дел, ни сношений с Литвою, сильным ударом меча исхитив из ее рук Новгород и до времени оставляя Казимира тщетно злобиться на Россию. Одни псковитяне пересылались с сим королем, желая дружелюбно утвердить границы между его и своими владениями. С обеих сторон честили и дарили послов, съезжались сановники на рубеже л не могли согласиться в прениях. Сам Казимир был в Полоцке, обещался собственными глазами осмотреть все спорные места, но не сдержал слова. Ааская псковитян, он давал им чувствовать, что признает их народом вольным, независимым от Москвы и готов всегда жить в дружбе с ними. Осенью в 1473 году открылись неприятельские действия между москвитянами и лятвою. Первые, ограбив город Любутск, ушли назад с добычею и с пленниками; а любчане напали на князя Симеона Одоевского, российского подданного, убили его в сражении, но не могли ничего завоевать в наших пределах. Вероятно, что сей случай заставил Казимира отправить в Москву посла, именем Богдана, или с жалобами, или с дружественными предложениями, на которые Иоанн ответствовал ему чрез своего посла, Василия Китая: следствием было то, что сии государи остались только внутренне неприятелями, не объявляя войны друг другу.

Хитрая политика Иоаннова еще яснее видна в делах ординских сего времени. Царь казанский жил тогда спокойно и не тревожил России, однако ж был опасным для нас соседом: чтобы иметь в руках своих орудие против Казани, великий князь подговорил одного из ее царевичей, Муртозу, сына Мустафы, к себе в службу и дал ему Нов-городок Рязанский с волостями.

Хан таврический, или крымский, знаменитый Ази-Гирей, умер около 1467 года, оставив шесть сыновей: Нордоулата, Айдара, Усмемаря, Мекгли-Гирея, Ямгурчея и Милксчана, из коих старший, Нордоулат, заступил место отца, ко, сверженный братом, Менгли-Гиреем, искал убежища в Польше. Сие обстоятельство и союз Казимиров с неприятелем Таврической Орды, ханом волжским, Ахматом, возбудив в Менгли-Гирее недоверие к королю польскому, дали мысль прозорливому Иоанну искать дружбы нового царя крымского, посредством одного богатого жида, именем Хози Кокоса, жившего в Кафе, где купцы наши часто бывали для торговли с генуэзцами. Зная по слуху новое могущество России и личные достоинства государя ее, Менгли-Гирей столь обрадовался предложению Иоаннову, что немедленно написал к нему ласковую грамоту, привезенную в Москву Исупом, шурином Хози Кокоса. Так началася дружелюбная связь между сими двумя государями, непрерывная до конца их жизни, выгодная для обоих и еще полезнейшая для нас: ибо она, ускорив гибель Большой, или Золотой, Орды и развлекая силы Полыни, явно способствовала величию России.

Иоанн послал в Крым толмача своего Иванчу, желая заключить с ханом торжественный союз; а Менгли-Гирей в 1473 году прислал в Москву чиновника Ази-Бабу, который именем его клятвенно утвердил предварительный мирный договор между Крымом и Россиею, состоящий в том, что царю Менгли-Гирею, уланам и князьям его быть с Иоанном в братской дружбе и любзи, против недругов стоять заодно, не воевать государства Московского, разбойников же и хищников казнить, пленных выдавать без окупа, все насилием отнятое возвращать сполна и с обеих сторон ездить послам свободно без платежа купеческих пошлин. — Вместе с Ази-Бабою отправился в Крым послом боярин Никита Беклемишев, коему, сверх упомянутого мирного договора, даны были еще прибавления: первое в таких словах: «Ты, великий князь, обязан слать ко мне, царю, поминки, или дары ежегодные». Гссударь велел Беклемишеву согласиться на сие единственно в случае неотступного ханского требования. Во втором прибавлении Иоанн обещался действовать с Менгли-Гиреем совокупно против хана Золотой Орды, Ахмата, если он (Менгли-Гирей) сам будет помогать России против короля польсксго. — Никита Беклемишев должен был увериться в приязни ближних князей царевых, одарить их соболями, заехать в Кафу, изъявить благодарность Хозе Кокосу за оказанную им услугу в сношениях с крымским царем и требовать от тамошнего консула, чтобы генуэзцы выдали российским купцам отнятые у них товары на две тысячи рублей и впредь не делали подобного насилия, вредного для успехов взаимной торговли.

Беклемишев возвратился [15 ноября 1474 г.] в Москву с крымским послом, Довлетеком мурзою, и с клятвенною ханскою грамотою, на коей Иоанн в присутствии сего мурзы целовал крест в уверение, что будет точно исполнять все условия союза.— Довлетек жил в Москве четыре месяца и поехал назад в Тавриду с великокняжеским чиновником, Алексеем Ивановичем Старковым, коего наказ состоял в следующем: «Сказать хану: князь великий Иоанн челом бьет. Ты пожаловал меня себе братом и другом, чтобы нам иметь общих приятелей и врагов: благодарствую за твое жалованье. — Ты хочешь, чтобы я принял к себе Зенебека царевича: в минувшее лето он просился в мою службу; но я отказал ему, считая его твоим недругом: ныне послал за ним в Орду, чтобы сделать тебе угодное. — Мы взаимно обязались крепким словом любви по нашей вере: не преступай клятвы; я исполню свою». Но в сем заключенном между Россиею и Крымом договоре не упоминалось именно ни об Ахмате, ни о Казимире: Иоанн не обязывался воевать с первым, ибо Менгли-Гирей не дал клятвы действовать вместе с Россиею против последнего. Старков долженствовал объявить хану, что одно не может быть без другого. Сверх того ему велено было жаловаться на кафинских генуэзцев, ограбивших какого-то российского посла и наших купцов: в случае неудовлетворения Иоанн грозил силою управиться с сими разбойниками. — Наконец посол московский имел приказание вручить дары манкупскому князю И сайку (из благодарности за дружелюбное принятие Никиты Беклемишева) и разведать чрез Хозю Кокоса, сколько тысяч золотых готовит сей владетель в приданое за своею дочерью, которую он предлагал в невесты сыну великого князя, Иоанну Иоанновичу. Известно, что Манкуп (ныне местечко в Тавриде, на высокой неприступной горе), был прежде знаменитою крепостию и назывался городом готфским: ибо там с третьего века обитали готфы тетракситы, христиане греческой веры, данники козаров, половцев, моголов, генуэзцев, но управляемые собственными властителями, из коих последний был сей Исайко, приятель Иоаннов по единоверию.

Старков не мог исполнить данных ему повелений: ибо все переменилось в Тавриде. Брат ханский Айдар, собрав многочисленную толпу преданных ему людей, изгнал неосторожного Менгли-Гирея, бежавшего в Кафу к генуэзцам. Скоро явился на Черном море сильный турецкий флот под начальством визиря Магометова, Ахмета паши; сей искусный вождь, пристав к берегам Тавриды, в шесть дней овладел Кафою, где в первый раз кровь русская про-лилася от меча оттоманов: там находилось множество наших купцов: некоторые из них лишились жизни, другие имения и вольности. Генуэзцы ушли в Манкуп, как в неприступное месть; но визирь осадил и сию крепость. Пишут, что ее начальник, выехав на охоту, был взят в плен турками и что осажденные, потеряв бодрость, искали спасения в бегстве, гонимые, убиваемые неприятелем. Истребив до основания державу генуэзскую в Тавриде, более двух веков существовавшую, и покорив весь Крым султану, Ахмет паша возвратился в Константинополь с великим богатством и с пленниками, в числе коих был и Мегли-Гирей с двумя братьями. Султан обласкал сего хана, назвал законным властителем Крыма и, велев изобразить его имя на монете, отправил господствовать над сим полуостровом в качестве своего присяжника. — Но Менгли-Гирей, еще не успев восстановить в Тавриде порядка, разрушенного турецким завоеванием, был вторично изгнан оттуда Ахматом, царем Золотой Орды, которого сын, предводительствуя сильным войском, овладел всеми городами крымскими.

Иоанн, огорченный новым бедствием Менгли-Гирея, в то же время сведал, что Ахмат, добровольно или принужденно, уступил Тавриду царевичу Зенебеку, который прежде искал службы в России. Зенебек, став ханом крымским, не ослепился своим временным счастием, предвидел опасности и прислал в Москву чиновника, именем Яфара Бердея, узнать, может ли он, в случае изгнания, найти у нас безопасное убежище. Великий князь ответствовал ему чрез гонца: «Еще не имея ни силы, ни власти и будучи единственно казаком, ты спрашивал у меня, найдешь ли отдохновение в земле моей, если конь твой утрудится в поле? Я обещал тебе безопасность и спокойствие. Ныне радуюсь твоему благополучию; но если обстоятельства переменятся, то считай мою землю верным для себя пристанищем». Сей гонец должен был изъясниться с Зенебеком наедине и предложить ему возобновление союза, заключенного между Россией и Менгли-Гиреем.

В сем сношении не было слова о царе Большой Орды, Ахмате, который, несмотря на свое неудачное покушение смирить Иоанна оружием, еще именовался нашим верховным властителем и требовал дани. Пишут, что великая княгиня София, жена хитрая, честолюбивая, не преставала возбуждать супруга к свержению ига, говоря ему ежедневно: «Долго ли быть мне рабынею ханскою?» В Кремле находился особенный для татар дом, где жили послы, чиновники и купцы их, наблюдая за всеми поступками великих князей, чтобы извещать о том хана: София не хотела терпеть столь опасных лазутчиков; послала дары жене Ахматовой и писала к ней, что она, имев какое-то видение, желает создать храм на Ординском подворье (где ныне церковь Николы Гостунского): просит его себе и дает вместо оного другое. Царица согласилась: дом разломали, и татары, выехав из него, остались без пристанища: их уже не впускали в Кремль. Пишут еще, что София убедила Иоанна не встречать послов ординских, которые обыкновенно привозили с собою басму, образ или болван хана; что древние князья московские всегда выходили пешие из города, кланялись им, подносили кубок с молоком кобыльим и, для слушания царских грамот подстилая мех соболий под ноги чтецу, преклоняли колена. На месте, где бывала сия встреча, создали в Иоанново время церковь, именуемую доныне Спасом на Болвановке. — Однако ж, в надежде скоро видеть гибель Орды как необходимое следствие внутренних ее междоусобий, великий князь уклонялся от войны с Ахма-том и манил его обещаниями; платил ему, кажется, и некоторую дань: ибо в грамотах, тогда писанных, все ещё упоминается о выходе Ординском. В 1474 году был в улусах наш посол Никифор Басенков, а в Москве ханский, именем Карачук: с последним находилось 600 служителей и 3200 торговых людей, которые привели 40 000 азиатских лошадей для продажи в России. В 1475 году дьяк Иоаннов, Лазарев, возвратился из Большой Орды с известием, что хан отпустил венециянского посла, Тревизана, в Италию морем, не изъявив желания воевать с турками. Изгнав Менгли-Гирея из Крыма, Ахмат, ободренный сим успехом, велел гордо сказать Иоанну чрез мурзу, именем Бочюка, чтобы он вспомнил древнюю обязанность российских князей и немедленно сам ехал в Орду поклониться царю своему: великий князь дружелюбно угостил Бочюка, послал с ним в улусы Тимофея Бестужева, вероятно и дары, но не думал исполнять требования Ахматова.

В сие время мы имели сношение и с Персиею, где царствовал славный Узун-Гассан, князь племени туркоманско-го, овладевший всеми странами Азии от Инда и Окса до Евфрата. Слыша о знаменитых успехах его оружия, деятельная республика Венециянская отправила к нему посла, именем Контарини, с предложением действовать общими силами против Магомета II. Контарини ехал туда через Польшу, Киев, Кафу, Мингрелию, Грузию и встретил в Экбатане чиновника великокняжеского, Марка Руфа, италиянского или греческого уроженца, который имел переговоры с царем Узуном. Великий князь без сомнения искал дружбы персидского завоевателя, с намерением угрожать ею хану Большой Орды, Ахмату: сие тем вероятнее, что Узук-Гассан, семидесятилетний, но бодрый старец, вообще ненавидел моголов, зависев некогда от Тамерлансвых слабых наследников и владея южными берегами Каспийского моря, был в соседстве с Ахматовыми улусами. Посол московский отправился назад в Россию вместе с персидским; в числе их спутников находился и Контарини: ибо — сведав, что Кафа завоевана турками — он уже не хотзл прежним путем возвратиться в Италию и вверил судьбу свою Марку Руфу, который взял с собою его и монаха французского, Людовика, называвшегося патриархом антиохийским и послом герцога бургундского. Мы имеем описание их любопытного путешествия. Они ехали из Тифлиса через Кирополь, или Шамаху, богатую шелком, Дербент и Астрахань, где господствовали три брата, племянники Ахматовы. Город сей состоял из землянок, обнесенных худою стеною; а жители хвалились древнею торговою знаменитостию оного, сказывая, что ароматы, привозимые некогда в Венецию, шли от них Волгою и Доном. Тамошние купцы доставляли в Москву шелковые ткани, покупая в России меха и седла. Имя великого князя было особенно уважаемо в Астрахани за его щедрость и приязнь к ее ханам, которые ежегодно отправляли к нему посольства. Марко Руф и Контарини с величайшею осторожностию ехали по степям донским и воронежским, боясь хищных татар; не видали ничего, кроме неба и земли; часто имели недостаток в воде; не находили ни верных дорог, ни мостов; сами делали плоты, где надлежало переправляться через реки, и восхвалили милость божию, когда достигли благополучно до Рязанской области, лесной, малонаселенной, но обильной хлебом, мясом, медом и совершенно безопасной для путешественников. Выехав из Астрахани 10 августа, они прибыли в Москву 26 сентября в 1476 году, видев только два города на пути, Рязань и Коломну. Немедленно представленный государю и три раза обедав за его [столом вместе со многими боярами, Контарини хвалит величественную Иоаннову наружность, осанку, приветливость, умное любопытство. «Когда я,— пишет он,— говоря с ним, из почтения отступал назад, сей монарх всегда сам приближался ко мне, с отменным вниманием слушал мои слова; весьма строго осуждал поступок нашего единоземца, Ивана Баптиста Тревизана, но уверял меня в своем особенном дружестве к Венециянской республике; дозволил мне видеть и великую княгиню Софию, которая обошлась со мною весьма ласково, приказав, чтобы я кланялся от нее нашему дожу и сенату». Контарини жил в доме италиянского зодчего, Аристотеля; но ему велено было переехать в другой. Не имея денег для пути, он ждал их с нетерпением из Венеции. Между тем великий князь ездил осматривать границы юго-восточных областей своих, подверженных набегам степных татар: когда же возвратился, то немедленно приказал, из уважения к Венециянской республике, ссудить его из казны нужною суммою денег. Сверх того Контарини получил в дар тысячу червонцев и шубу. Перед отъездом обедая во дворце, он должен был выпить серебряную стопу крепкого меда и взять ее себе в знак особенной государевой благосклонности. Иоанн дозволил ему не пить, сказав, что иноземцы могут не следовать русским обычаям, и, прощаясь с ним (в генваре 1477 года) весьма милостиво, желал, чтобы республика Венециянская осталась навсегда другом Москвы. В то же время великий князь отпустил и монаха французского, Аюдовика, который, называя себя патриархом антиохийским, но исповедуя веру латинскую, был задержан в Москве как обманщик: ходатайство Контариниево и Марка Руфа возвратило ему свободу. — Одним словом, Контарини, строго осуждая тогдашние нравы россиян, их нетрезвость, грубость, любовь к праздности, говорит о личных свойствах и разуме Иоанна с великою похвалою.