ТОМ VI

Глава I. Государь, державный великий князь Иоанн III Василиевич г. 1462—1472

Вступление. Князь рязанский отпущен в свою столицу. Договор с князьями тверским и верейским. Дела псковские. Ахмат восстает на Россию. Всеобщая мысль о скором преставлении света. Кончина супруги Иоанновой. Избрание нового митрополита. Походы на Казань. Воина с Новымгородом. Явление комет. Завоевание Перми. Нашествие Ахмата на Россию. Смерть Юрия, Иоаннова брата.

[1462—1465 гг.] Отселе история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские, но деяния царства, приобретающего независимость и величие. Разновластие исчезает вместе с нашим подданством; образуется держава сильная, как бы новая для Европы и Азии, которые, видя оную с удивлением, предлагают ей знаменитое место в их системе политической. Уже союзы и войны наши имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества. Народ еще коснеет в невежестве, в грубости; но правительство уже действует по законам ума просвещенного. Устрояются лучшие воинства, призываются искусства, нужнейшие для успехов ратных и гражданских; посольства великокняжеские спешат ко всем дворам знаменитым; посольства иноземные одно за другим являются в нашей столице: император, папа, короли, республики, цари азиатские приветствуют монарха Российского, славного победами и завоеваниями, от пределов Литвы и Новагорода до Сибири. Издыхающая Греция отказывает нам остатки своего древнего величия: Италия дает первые плоды рождающихся в ней художеств. Москва украшается великолепными зданиями. Земля открывает свои недра, и мы собственными руками извлекаем из оных металлы драгоценные. Вот содержание блестящей истории Иоанна III, который имел редкое счастие властвовать сорок три года и был достоин оного, властвуя для величия и славы россиян.

Иоанн на двенадцатом году жизни сочетался браком с Мариею, тверскою княжною; на осьмнадцатом уже имел сына, именем также Иоанна, прозванием Младого, а на двадцать втором сделался государем. Но в лета пылкого юношества он изъявлял осторожность, свойственную умам зрелым, опытным, а ему природную: ни в начале, ни после не любил дерзкой отважности; ждал случая, избирал время; не быстро устремлялся к цели, но двигался к ней размеренными шагами, опасаясь равно и легкомысленной горячности и несправедивости, уважая общее мнение и правила века. Назначенный судьбою восстановить единодержавие в России, он не вдруг предприял сие великое дело и не считал всех средств дозволенными. Московские наместники управляли Рязанью; малолетний князь ее, Василий, воспитывался в нашей столице: Иоанн одним словом мог бы присоединить его землю к великому княжению, но не хотел того и послал шестнадцатилетнего Василия господствовать в Рязани, выдав за него меньшую сестру свою, Анну. Признал также независимость Твери, заключив договор с шурином, Михаилом Борисовичем, как с братом и равным ему великим князем; не требовал для себя никакого старейшинства; дал слово не вступаться в дом святого Спаса, не принимать ни Твери, ни Кашина от хана; утвердил границы их владений, как они были при Михаиле Ярославиче. Зять и шурин условились действовать заодно против татар, Литвы, Польши и немцев; второй обязывался не иметь никакого сношения с врагами первого, с сыновьями Щемяки, Василия Ярославича Боровского и с можайским; а великий князь обещал не покровительствовать врагов тверского. Михаил Андреевич Верейский по договорным грамотам уступил Иоанну некоторые места из своего удела и признал себя младшим в отношении к самым меньшим его братьям; в прочем удержал все старинные права князя владетельного.

Псковитяне оскорбили Иоанна. Василий Темный незадолго до кончины своей дал им в наместники, без их воли, князя Владимира Андреевича: они приняли его, но не любили и скоро выгнали: даже обругали и столкнули с крыльца на вече. Владимир поехал жаловаться в Москву, куда вслед за ним прибыли и бояре псковские. Три дня великий князь не хотел их видеть; на четвертый выслушал извинения, простил и милостиво дозволил, им выбрать себе князя. Псковитяне избрали князя звенигородского, Ивана Александровича: Иоанн утвердил его в сем достоинстве и сделал еще более: прислал к ним войско, чтобы наказать немцев за нарушение мира: ибо жители Дерпта посадили тогда наших купцов в темницу. Сия война, как обыкновенно, не имела важных следствий. Немцы с великим стыдом бежали от передового отряда российского; а псковитяне, имея у себя несколько пушек, осадили Нейгаузен и посредством магистра ливонского скоро заключили перемирие на девять лет, с условием, чтобы епископ дерпт-ский, по древним грамотам, заплатил какую-то дань великому князю, не утесняя в сем городе ни жителей русской слободы, ни церквей наших. Воевода Иоаннов, князь Феодор Юрьевич, возвратился в Москву, осыпанный благодарностию псковитян и дарами, которые состояли в тридцати рублях для него и в пятидесяти для всех бывших с ним бояр ратных.

Новогородцы не взяли участия в сей войне и даже явно доброжелательствовали ордену: в досаду им псковитяне отложились от их архиепископа, хотели иметь своего особенного святителя и просили о том великого князя. Еще Новгород находился в дружелюбных сношениях с Москвою и слушался ее государя: благоразумный Иоанн ответствовал псковитянам: «В деле столь важном я должен узнать мнение митрополита и всех русских епископов. Вы и старшие братья ваши, новогородцы, моя отчина, жалуетесь друг на друга; они требовали от меня воеводы, чтобы смирить вас оружием: я не велел им мыслить о сем междоусобии, ни задерживать ваших послов на пути ко мне; хочу тишины и мира; буду праведным судкею между вами». Сказав, совершил дело миротворца. Псковитяне возвратили церковные земли архиепископу Ионе и взаимными клятвами подтвердили древний союз братский с новогородцами. Чрез несколько лет духовенство псковское, будучи весьма недовольно правлением Ионы, обвиняемого в беспечности и корыстолюбии, хотело без его ведения решить все церковные дела по номоканону и с согласия гражданских чиновников написало судную для себя грамоту; но великий князь вторично вступился за древние права архиепископа: грамоту уничтожили, и все осталось, как было.

Три года Иоанн властвовал мирно и спокойно, не сложив с себя имени данника ординского, но уже не требуя милостивых ярлыков от хана на достоинство великокняжеское и, как вероятно, не платя дани, так что царь Ахмат, повелитель волжских улусов, решился прибегнуть к оружию; соединил все силы и хотел идти к Москве. Но счастие, благоприятствуя Иоанну, воздвигло орду на орду: хан крымский, Ази-Гиргей, встретил Ахмата на берегах Дона: нача-лася кровопролитная война между ими, и Россия осталась в тишине, готовясь к важным подвигам.

[1466—1467 гг.] Кроме внешних опасностей и неприятелей, юный Иоанн должен был внутри государства преодолеть общее уныние сердец, какое-то расслабление, дремоту сил душевных. Истекала седьмая тысяча лет от сотворения мира по греческим хронологам: суеверие с концом ее ждало и конца миру. Сия несчастная мысль, владычествуя в умах, вселяла в людей равнодушие ко славе и благу отечества; менее стыдились государственного ига, менее пленялись мыслию независимости, думая, что все ненадолго. Но печальное тем сильнее действовало на сердца и воображение. Затмения, мнимые чудеса ужасали простолюдинов более, нежели когда-нибудь. Уверяли, что Ростовское озеро целые две недели страшно выло всякую ночь и не давало спать окрестным жителям. Были и важные, действительные бедствия: от чрезвычайного холода и морозов пропадал хлеб в полях; два года сряду выпадал глубокий снег в мае месяце. Язва, называемая в летописях железою, еще искала жертв в России, особенно в новогородских и псковских владениях, где, если верить исчислению одного летописца, в два года умерло 250 652 человека; в одном Новегороде 48 402, в монастырях около 8000. В Москве, в других городах, в селах и на дорогах также погибло множество людей от сей заразы.

Огорчаясь вместе с народом, великий князь сверх того имел несчастие оплакать преждевременную смерть юной, нежной супруги, Марии. Она скончалась внезапно: Иоанн находился тогда в Коломне: мать его и митрополит погребли ее в кремлевской церкви Вознесения (где со времен Василия Димитриевича начали хоронить княгинь). Сию неожидаемую кончину приписывали действию яда, единственно потому, что тело умершей вдруг отекло необыкновенным образом. Подозревали жену дворянина Алексея Полуевктова, Наталью, которая, служа Марии, однажды посылала ее пояс к какой-то ворожее. Доказательства столь неверные не убедили великого князя в истине предполагаемого злодейства; однако ж Алексей Полуевктов шесть лет не смел показываться ему на глаза.

К горестным случаям сего времени летописцы причисляют и то, что первосвятитель Феодосии, добродетельный, ревностный, оставил митрополию. Причина достопамятна. Набожность, питаемая мыслию о скором преставлении света, способствовала неумеренному размножению храмов и священнослужителей: всякий богатый человек хотел иметь свою церковь. Празднолюбцы шли в диаконы и в попы, соблазняя народ не только грубым невежеством, но и развратною жизнию. Митрополит думал пресечь зло: еженедельно собирал их, учил, вдовых постригал в монахи, распутных лишал сана и наказывал без милосердия. Следствием было, что многие церкви опустели без священников. Сделался ропот на Феодосия, и сей пастырь строгий, но не весьма твердый в душе, с горести отказался от правления. Великий князь призвал в Москву своих братьев, всех епископов, духовных сановников, которые единодушно избрали суздальского святителя, Филиппа, в митрополиты; а Феодосии заключился в Чудове монастыре и, взяв в келию к себе одного прокаженного, ходил за ним до конца жизни, сам омывая его струпы. Россияне жалели о пастыре столь благочестивом и страшились, чтобы небо не казнило их за оскорбление святого мужа.

Наконец Иоанн предпринял воинскими действиями рассеять свою печаль и возбудить в россиянах дух бодрости. Царевич Касим, быв верным слугою Василия Темного, получил от него в удел на берегу Оки мещерский городок, названный с того времени Касимовым; жил там в изобилии и спокойствии; имел сношения с вельможами казанскими и, тайно приглашенный ими свергнуть их нового царя, Ибрагима, его пасынка, требовал войска от Иоанна, который с удовольствием видел случай присвоить себе власть над опасною Казанью, чтобы успокоить наши восточные границы, подверженные впадениям ее хищного, воинственного народа. Князь Иван Юрьевич Патрекеев и Стрига-Оболенский выступили из Москвы с полками: Касим указывал им путь и думал внезапно явиться под стенами Ибрагимовой столицы; но многочисленная рать казанская, предводимая царем, уже стояла на берегу Волги и принудила московских воевод идти назад. В сем неудачном осеннем походе россияне весьма много претерпели от ненастья и дождей, тонули в грязи, бросали доспехи, уморили своих коней и сами, не имея хлеба, ели в пост мясо (что могло случиться тогда единственно в ужасной крайности). Однако ж возвратились все живы и здоровы. Царь не смел гнаться за ними, а послал отряд к Галичу, где татары не могли сделать важного вреда: ибо великий князь успел взять меры, заняв воинскими дружинами все города пограничные: Нижний, Муром, Кострому, Галич.

[1468 г.] Немедленно другая рать московская с князем Симеоном Романовичем пошла из Галича в Черемисскую землю (в нынешнюю Вятскую и Казанскую губернию) сквозь дремучие леса, уже наполненные снегом, и в самые жестокие морозы. Повеление государя и надежда обогатиться добычею дали воинам силу преодолеть все трудности. Более месяца шли они по лесным пустыням, не видя ни селений, ни пути пред собою: не люди, но звери жили еще на диких берегах Ветлуги, Усты, Кумы. Вступив в землю Черемисскую, изобильную хлебом и скотом — управляемую собственными князьями, но подвластную царю казанскому, — россияне истребили все, чего не могли взять в добычу; резали скот и людей; жгли не только селения, но и бедных жителей, избирая любых в пленники. Наше право войны было еще древнее, варварское; всякое злодейство в неприятельской стране считалось законным. — Князь Симеон доходил почти до самой Казани и, без битвы пролив множество крови, возвратился с именем победителя. — Князь Иван Стрига-Оболенский выгнал казанских разбойников из Костромской области. Князь Даниил Холмский побил другую шайку их близ Мурома: только немногие спаслися бегством в дремучие леса, оставив своих коней. Муромцы, нижегородцы опустошили берега Волги в пределах Ибрагимова царства.

Иоанн еще хотел подвига важнейшего, чтобы загладить первую неудачу и смирить Ибрагима; собрал всех князей, бояр и сам повел войско к границе, оставив в Москве меньшего брата, Андрея. По древнему обыкновению наших князей он взял с собою и десятилетнего сына своего, чтобы заблаговременно приучить его к ратному делу. Но сей поход не совершился. Узнав о прибытии литовского, Казимирова посла, Якова писаря, то есть секретаря государственного, Иоанн велел ему быть к себе в Переславль и ехать назад к королю с ответом; а сам, неизвестно для чего, возвратился в Москву, послав из Владимира только малый отряд на Кичменгу, где казанские татары жгли и грабили села. Оставив намерение лично предводительствовать ратию, Иоанн дал повеление воеводам идти к берегам Камы из Москвы, Галича, Вологды, Устюга и Кичменги с детьми боярскими и козаками. Главными начальниками были Руно Московский и князь Иван Звенец Устюжский. Все соединились в земле Вятской, под Котельничем, и шли берегом реки Вятки, землею Черемисскою, до Камы, Тамлуги и перевоза татарского, откуда поворотили Камою к Белой Воложке, разрушая все огнем и мечом, убивая, пленяя беззащитных. Настигнув в одном месте 200 вооруженных казанцев, полководцы московские устыдились действовать против них всеми силами и выбрали охотников, которые истребили сию толпу, взяв в плен двух ее начальников. Иных битв не было: татары, привычные ко впадениям в чужие земли, не умели оборонять своих. Перехватив на Каме множество богатых купеческих судов, россияне с знатною добычею возвратились через великую Пермь к Устюгу и в Москву. — С другой стороны ходил на казанцев воевода нижегородский, князь Федор Хрипун Ряполовский с московскою дружиною и, встретив на Волге отряд царских телохранителей, побил его наголову. В числе пленников, отосланных к Иоанну в Москву, находился знаменитый князь татарский, Хозюм Бердей.

Но касанцы между тем присвоили себе господство над Вяткою: сильное войско их, вступив в ее пределы, так устрашило жителей, что они, не имея большого усердия к государям московским, без сопротивления объявили себя подданными царя Ибрагима. Сие легкое завоевание было непрочно: Казань не могла бороться с Москвою.

[1469 г.]. В следующую весну Иоанн предприял нанести важнейший удар сему царству. Не только двор великокняжеский с боярскими детьми всех городов и всех уделов, но и московские купцы вместе с другими жителями столицы вооружились под особенным канальством киязя Петра Васильевича Оболенского-Нагого. Главным предводителем был назначен князь Константин Александрович Беззубцев, а местом соединения — Нижний Новгород. Полки сели на суда в Москве, в Коломне, в Владимире, Суздале, Муроме. Дмитровцы, можайцы, угличане, ростовцы, ярославцы, костромичи плыли Волгою; другие Окою, и в одно время сошлися при устье сих двух величественных рек. Такое знаменитое судовое ополчение было зрелищем любопытным для северной России, которая еще не витала подобных.

Уже главный воевода, князь Константин, сделав общие распоряжения, готовился идти далее; но Иоанн, вдруг переменив мысли, написал к нему, чтобы он до времени остался в Нижнем Новегороде и только легкими отрядами, составленными из охотников, тревожил неприятельскую землю на обеих сторонах Волги. Летописцы не сказывают, что побудило к тому Иоанна; но причина кажется ясною. Царевич Касим, виновник сей войны, умер: жена его, мать Ибрагимова, взялась склонить сына к дружбе с Россиею, и великий князь надеялся без важных усилий воинских достигнуть своей цели и смирить Казань. Случилось не так.

Воевода объявил князьям и чиновникам волю государеву: они единогласно ответствовали: «мы все хотим казнить неверных» — и с его дозволения немедленно отправились, по тогдашнему выражению, искать ратной чести, имея более ревности, нежели благоразумия; подняли паруса, снялись с якоря, и пристань скоро опустела. Воевода остался в Нижнем почти без войска и даже не избрал для них главного начальника. Они сами увидели необходимость сего: приплыв к месту старого Нижнего Новагорода, отпели там молебен в церкви Преображения, роздали милостыню и в общем совете выбрали Ивана Руна в предводители. Им не велено было ходить к Казани; но Руно сделал по-своему: не теряя времени, спешил к царской столице и, перед рассветом вышедши из судов, стремительно ударил на ее посад с криком и трубным звуком. Утренняя заря едва осветила небо: казанцы еще спали. Россияне без сопротивления вошли в улицы: грабили, резали; освободили бывших там пленников московских, рязанских, литовских, вятских, устюжских, пермских и зажгли предместие со всех сторон. Татары с драгоценнейшим своим имением, с женами и детьми запираясь в домах, были жертвою пламени. Обратив в пепел все. что могло сгореть, россияне, усталые, обремененные добычею, отступили, сели на суда и пошли к Коровничьему острову, где стояли целую неделю без всякого дела: чем Руно навлек на себя подозрение в измене. Многие думали, что он, пользуясь ужасом татар, сквозь пламя и дым предместия мог бы войти в город, но силою отвел полки от приступа, чтобы тайно взять окуп с царя. По крайней мере никто не понимал, для чего сей воевода, имея славу разума необыкновенного, тратит время; для чего не действует или не удаляется с добычею и пленниками?

Легко было предвидеть, что царь не будет дремать в своей, кругом обожженной столице: наконец русский пленник, выбежав из Казани, принес весть к нашим, что Ибрагим соединил все полки камские, сыплинские, костяцкие, беловолжские, вотяцкие, башкирские и готовится в следующее утро наступить на россиян конною и судовою ратию. Воеводы московские спешили взять меры: отобрали молодых людей и послали их с большими судаки к Ирихову острову, не велев им ходить на узкое место Волги; а сами остались на берегу, чтобы удерживать неприятеля, который действительно вышел из города. Хотя молодые люди не послушались воевод и стали как бы нарочно в узком протоке, где неприятельская конница могла стрелять в них: однако ж мужественно отбили ее. Воеводы столь же удачно имели бой с лодками казанскими и, прогнав оные к городу, соединились с своими большими судами у Ирихова острова, славя победу и государя.

Тут прибыл к ним главный воевода, князь Константин Беззубцев, из Нижнего Новагорода, сведав, что они, в противность Иоаннову намерению, подступили к Казани. Доселе успех служил им оправданием: Константин хотел еще важнейшего: отправил гонцов в Москву, с вестлю о происшедшем, и в Вятку, с повелением, чтобы ее жители немедленно шли к нему под Казань. Он еще не знал их коварства. Иоанн, послав весною главную рать в Нижний, в то же время приказал князю Даниилу Ярославскому с отрядом детей боярских и с полком устюжан, а другому воеводе, Сабурову, с вологжанами плыть на судах к Вятке, взять там всех людей, годных к ратному делу, и с ними идти на царя казанского. Но правители вятских юродов, мечтая о своей древней независимости, ответствовали Даниилу Ярославскому: «Мы сказали царю, что не будем помогать ни великому князю против него, ни ему против великого князя; хотим сдержать слово и остаемся дома». У них был тогда посол Ибрагимов, который немедленно дал знать в Казань, что россияне из Устюга и Вологды идут к ее пределам с малыми силами. Отказав в помощи князю ярославскому, вятчане отказали и Беззубцеву, но выдумали только иной предлог, говоря: «Когда братья великого князя пойдут на царя, тогда и мы пойдем». Около месяца тщетно ждав полков вятских, не имея вести от князя ярославского и начиная терпеть недостаток в съестных припасах, воевода Беззубцев пошел назад к Нижнему.

На пути встретилась ему вдовствующая царица казанская, мать Ибрагимова, и сказала, что великий князь отпустил ее с честию и с милостию; что война прекратится и что Ибрагим удовлетворит всем требованиям Иоанновым. Успокоенные ее словами, воеводы наши расположились на берегу праздновать воскресный день, служить обедню и пировать. Но вдруг показалась рать казанская, судовая и конная. Россияне едва успели изготовиться. Сражались до самой ночи: казанские суда отступили к противному берегу, где стояла конница, пуская стрелы в наших, которые не захотели биться на сухом пути, и ночевали на другой стороне Волги. В следующее утро ни те, ни другие не думали возобновить битвы; и князь Безэубцев благополучно доплыл до Нижнего.

Не столь счастлив был князь ярославский. Видя непослушание вятчан, он решился идти без них, чтобы в окрестностях Казаки соединиться с московскою ратию. Уведомленный о походе его, Ибрагим заградил Волгу судами и поставил на берегу конницу. Произошла битва, достопамятная мужеством обоюдным: хватались за руки, секлись мечами. Главные из вождей московских пали мертвые; другие были ранены или взяты в плен; но князь Василий Ухтомский одолевал многочисленность храбростию: сцеплялся с Ибрагимовыми судами, разил неприятелей ослопом и топил их в реке. Устюжане, вместе с ним оказав редкую неустрашимость, пробились сквозь казанцев, достигли Новагорода Нижнего и дали знать о том Иоанну, который, в знак особенного благоволения, прислал им две золотые деньги к несколько кафтанов. Устюжане отдали деньги своему иерею, сказав ему: «Молись богу за государя и православное воинство; а мы готовы и впредь так сражаться».

[1469 г.] Обманутый льстивыми обещаниями Ибрагимовой матери, недовольный и нашими воеводами, Иоанн предпринял новый поход в ту же осень, вручив предводительство своим братьям, Юрию и Андрею. Весь двор великокняжеский и все князья служивые находились с ними. В числе знатнейших воевод летописцы именуют князя Ивана Юрьевича Патрекеева. Даниил Холмский вел передовой полк; многочисленная рать шла сухим путем, другая плыла Волгою; обе подступили к Казани, разбили татар в вылазке, отняли воду у города и принудили Ибрагима заключить кир на всей воле государя Московского: то есть исполнить все его требования. Он возвратил свободу нашим пленникам, взятым в течение сорока лет.

Сей подвиг был первым из знаменитых успехов государствования Иоаннова: второй имел еще благоприятнейшие следствия для могущества великокняжеского внутри России. Василий Темный возвратил новогородцам Торжок; но другие земли, отнятые у них сыном Донского, Василием Димитриевичем, оставались за Москвою: е:це ке уверенные в твердости Иоаннова характера и даже сомневаясь в ней по первым действиям сего князя, ознаменованным умерен-ностию, миролюбием, они вздумали быть смелыми, в надежде показаться ему страшными, унизить гордость Москвы, восстановить древние права своей вольности, утраченные излишнею уступчивостию их отцов и дедов. С сим намерением приступили к делу: захватили многие доходы, земли и воды княжеские; взяли с жителей присягу только именем Новагорода; презирали Иоанновых наместников и послов; властию веча брали знатных людей под стражу на Городище, месте, не подлежащем народной управе; делали обиды москвитянам. Государь несколько раз требовал от них удовлетворения: они молчали. Наконец приехал в Москву новогородский посадник, Василий Ананьин, с обыкновенными делами земскими; но не было слова в ответ на жалобы Иоанковы. «Я ничего не знаю,— говорил посадник боярам московским, — Великий Новгород не дал мне никаких о том повелений». Иоанн отпустил сего чиновника с такими словами: л Скажи ковогородцам, коей отчине, чтобы они, признав вину свою, исправились; в земли и воды мои не вступалися, имя мое держали честно и грозно по старине, исполняя обет крестный, если хотят от меня покровительства и милости; скажи, что терпению бывает конец и что кое не продолжится».

Великий князь в то же время написал к верным ему псковитянам, чтобы они, в случае дальнейшей строптивости новогэродцев, готовились вкесте с ним действовать против сих ослушников. Наместником его во Пскове был тогда князь Феодор Юрьевич, знаменитый воевода, который с московскою дружиною защитил сию область в последнюю войну с немцами: из отменного уважения к его особе псковитяне дали ему судное право во всех двенадцати своих пригородах; а дотоле князья судили и рчдили только в семи: прочие зависели от народной власти. Боярин московский, Селиван, вручил псковитянам грамоту Иоаинову. Они сами имели разные досады от новогородцев; однако ж, следуя внушениям благоразумия, отправили к ним посольство с предложением быть миротворцами между ими и великим князем. «Не хотим кланяться Иоанну и не просим вашего ходатайства, — ответствовали тамошние правители: — но если вы добросовестны и нам друзья, то вооружитесь за нас против самовластия московского». Пскозитяне сказали: «увидим» — и дали знать великому князю, что они готовы помогать ему всеми силами.

[1470 г.] Между тем, по сказанию летописцев, были страшные знамения в Новегороде: сильная буря сломила крест Софийской церкви; древние херсонские колокола в монастыре на Хутыне сами собою издавали печальный звук; кровь являлась на гробах, и проч. Люди тихие, миролюбивые трепетали и молились богу: другие смеялись над ними и мнимыми чудесами. 'Легкомысленный народ более нежели когда-нибудь мечтал о прелестях свободы; хотел тесного союза с Казимиром и принял от него воеводу, князя Михаила Олельковича, коего брат, Симеон, господствовал тогда в Киеве с честию и славою, подобно древним князьям Владимирова племени, как говорят летописцы. Множество панов и витязей литовских приехало с Михаилом в Новгород.

В сие время скончался новогородский владыка Иона: народ избрал в архиепископы протодиакона Феофила, коему нельзя было ехать в Москву для поставления без согласия Иоаннова: новогородцы чрез боярина своего, Никиту, просили о том великого князя, мать его и митрополита. Иоанн дал опасную грамоту для приезда Феофилова в столицу и, мирно отпуская посла, сказал ему: «Феофил, вами избранный, будет принят с честию и поставлен в архиепископы; не нарушу ни в чем древних обыкновений и готов вас жаловать, как мою отчину, если вы искренно признаете вину свою, не забывая, что мои предки именовэсь великими князьями владимирскими, Новагорода и всея Руси». [1471 г.] Посол, возвратясь в Новгород, объявил народу о милостивом расположении Иоанновом. Многие граждане, знатнейшие чиновники и нареченный архиепископ Феофил хотели воспользоваться сим случаем, чтобы прекратить опасную распрю с великим князем; но скоро открылся мятеж, какого давно не бывало в сей народной державе.

Вопреки древним обыкновениям и нравам славянским, которые удаляли женский пол от всякого участия в делах гражданства, жена гордая, честолюбивая, вдова бывшего посадника Исаака Борецкого, мать двух сыновей уже взрослых, именем Марфа, предприяла решить судьбу отечества. Хитрость, велеречие, знатность, богатство и роскошь доставили ей способ действовать на правительство. Народные чиновники сходились в ее великолепном или, по-тогдашнему, чудном доме пировать и советоваться о делах важнейших. Так, св. Зосима, игумен монастыря Соловецкого, жалуясь в Новегороде на обиды двинских жителей, в особенности тамошних приказчиков боярских, должен был искать покровительства Марфы, которая имела в Двинской земле богатые села. Сперва, обманутая клеветниками, она не хотела видеть его; но после, узнав истину, осыпала Зосиму ласками, пригласила к себе на обед вместе с людьми знатнейшими и дала Соловецкому монастырю земли. Еще не довольная всеобщим уважением и тем, что великий князь, в знак особенной милости, пожаловав ее сына, Димитрия, в знатный чин боярина московского, сия гордая жена хотела освободить Новгород от власти Иоанновой и, по уверению летописцев, выйти замуж за какого-то вельможу литовского, чтобы вместе с ним господствовать, именем Казимировым, над своим отечеством. Князь Михаил Олелькович, служив ей несколько времени орудием, утратил ее благосклонность и с досадою уехал назад в Киев, ограбив Русу. Сей случай доказывал, что Новгород не мог ожидать ни усердия, ни верности от князей литовских; но Борецкая, открыв дом свой для шумных сонмищ, с утра до вечера славила Казимира, убеждая граждан в необходимости искать его защиты против утеснений Иоанновых. В числе ревностных друзей посадницы был. монах Пимен, архиепископский ключник: он надеялся заступить место Ионы и сыпал в народ деньги из казны святительской, им расхищенной. Правительство сведало о том и, заключив сего коварного инока в темницу, взыскало с него 1000 рублей пени. Волнуемый честолюбием и злобою, Пимен клеветал на избранного владыку Феофила, на митрополита Филиппа; желал присоединения новогородской епархии к Литве и, лаская себя мыслию получить сан архиепископа от Григория Киевского, Исидорова ученика, помогал Марфе советом, кознями, деньгами.

Видя, что посольство боярина Никиты сделало в народе впечатление, противное ее намерению, и расположило многих граждан к дружелюбному сближению с государем Московским, Марфа предприяла действовать решительно. Ее сыновья, ласкатели, единомышленники, окруженные многочисленным сонмом людей подкупленных, явились на вече и торжественно сказали, что настало время управиться с Иоанном; что он не государь, а злодей их; что Великий Новгород есть сам себе властелин: что жители его суть вольные люди и не отчина князей московских; что им нужен только покровитель; что сим покровителем будет Казимир и что не московский, а киевский митрополит должен дать архиепископа Святой Софии. Громогласное восклицание: «Не хотим Иоанна! да здравствует Казимир!» — служило заключением их речи. Народ восколебался. Многие взяли сторону Еорецккх к кричали: «Да исчезнет Москва!» Благоразумнейшие сановники, старые посадники, тысячские, житые люди хотели образумить легкомысленных сограждан и говорили: «Братья! что замышляете? изменить Руси и православию? поддаться королю иноплеменному и требовать святителя от еретика латинского? Вспомните, что предки каши, славяне, добровольно вызвали Рюрика из земли варяжской; что более шестисот лет его потомки законно княжили на престоле новогородском; что мы обязаны истинною верою Святому Владимиру, от коего происходит великий князь Иоанн, и что латинство доныне было для нас ненавистно». Единомышленники Марфины не давали им говорить; а слуги и наемники ее бросали в них каменьями, звонили в вечевые колокола, бегали по улицам и кричали: «Хотим за короля!» Другие: «Хотим к Москве православной, к великому князю Иоанну и к отцу его, митрополиту Филиппу!» Несколько дней город представлял картину ужасного волнения. Нареченный владыка Феофил ревностно противоборствовал усилиям Марф иных друзей и говорил им: «Или не изменяйте православию, или не буду никогда пастырем отступников: иду назад в смиренную келию, откуда вы извлекли меня на позорище мятежа». Но Борецкие превозмогли, овладели правлением и погубили отечество, как жертву их страстей личных. Совершилось, чего издавна желали завоеватели литовские и чем Новгород стращал иногда государей московских: он поддался Казимиру, добровольно и торжественно. Действие беззаконное: хотя сия область имела особенные уставы и вольности, данные ей, как известно, Ярославом Великим; однако же составляла всегда часть России и не могла перейти к иноплеменникам без измены или без нарушения коренных государственных законов, основанных па естественном праве. Многочисленное посольство отправилось в Литву с богатыми дарами и с предложением, чтобы Казимир был главою Новогородской державы на основании древних уставов ее гражданской свободы. Он принял все условия, и написали грамоту следующего содержания:

«Честный король польский и князь великий литовский заключил дружественный союз с нареченным владыкою Фесфилом, с посадниками, тысячскими новогородскими, с боярами, людьми житыми, купцами и со всем Великим Новымгородом; а для договора были в Литве посадник Афанасий Евстафиевкч, посадник Димитрий Исакович (Бореукий)... от людей житых Панфил Селифонтович, Кирилл Иванович... Ведать тебе, честному королю, Великий Новгород по сей крестной грамоте и держать на Городище своего наместника греческой веры, вместе с дворецким и тиуном, коим иметь при себе не более пятидесяти человек. Наместнику судить с посадником на дворе архиепископском как бояр, житых людей, младших граждан, так и сельских жителей, согласно с правдою, и не требовать ничего, кроме судной законной пошлины; но в суд тысячского, владыки и монастырей ему не вступаться. Дворецкому жить на Городище во дворце и собирать доходы твои вместе с посадником; а тиуну вершить дела с нашими приставами. Если государь Московский пойдет войной на Великий Новгород, то тебе, господину, честному королю, или в твое отсутствие Раде Литовской дать нам скорую помощь. — Ржева, Великие Луки и Холмовский погост остаются землями нозогородскими; но платят дань тебе, честному королю. — Новогородец судится в Литве по вашим, литвин в Нсвегороде по нашим законам без всякого притеснения... В Руге будешь иметь десять соляных варниц; а за суд получаешь там и в других местах, что издревле установлено. Тебе, честному королю, не выводить от нас людей, не купить ки сел, ни рабов и не принимать их в дар, ни королеве, ни панам литовским; а нам не таить законных пошлин. Послам, наместникам и людям твоим не брать подвод в земле Новогородской, и волости ее могут быть управляемы только нашими собственными чиновниками. — В Луках будет твой и наш тиун: торопецкому не судить в новогородских владениях. В Торжке и Волоке имей тиуна; с нашей стороны будет там посадник.— Купцы литовские торгуют с немцами единственно чрез новогородских. Двор немецкий тебе не подвластен: не можешь затворить его. — Ты, честный король, не должен касаться нашей православной веры: где захотим, там и посвятим нашего владыку (в Москве или в Киеве); а римских церквей не ставить нигде в земле Новогородской.— Если примиришь нас с великим князем московским, то из благодарности уступим тебе всю народную дань, собираемую ежегодно в новогородских областях; но в другие годы не требуй оной. — В утверждение договора целуй крест к Великому Новугороду за все свое княжество и за всю Раду Литовскую вправДУ, без извета; а послы наши целовали крест новогородскою душею к честному королю за Великий Новгород».

И так сей народ легкомысленный еще желал мира с Москвою, думая, что Иоанн устрашится Литвы, не захочет кровопролития и малодушно отступится от древнейшего княжества российского. Хотя наместники московские, быв свидетелями торжества Марфиных поборников, уже не имели никакого участия в тамошнем правлении, однако ж спокойно жили на городище, уведомляя великого князя о всех происшествиях. Несмотря на свое явное отступление от России, новогородцы хотели казаться умеренными и справедливыми; твердчли, что от Иоанна зависит остаться другом Святой Софии; изъявляли учтивость его боярам, но послали суздальского князя, Василия Шуйского-Гребенку, начальствовать в Двинской земле, опасаясь, чтобы рать московская не овладела сею важною для них страною.

Еще желая употребить последнее миролюбивое средство, великий князь отправил в Новгород благоразумного чиновника, Ивана Федоровича Товаркова, с таким увещанием: «Люди новогородские! Рюрик, Св. Владимир и великий Всеволод Юрьевич, мои предки, повелевали вами; я наследовал сие право: жалую вас, храню, но могу и казнить за дерзкое ослушание. Когда вы бывали подданными Литвы? Ныне же раболепствуете иноверным, преступая священные обеты. Я ничем не отяготил вас и требовал единственно древней законной дани. Вы изменили мне: казнь божия над вами! Но еще медлю, не любя кровопролития, и готов миловать, если с раскаянием возвратитесь под сень отечества." В то же время митрополит Филипп писал к ним: «Слышу о мятеже и расколе вашем. Бедственно и единому человеку уклониться от пути правого: еще ужаснее целому народу. Трепещите, да страшный серп божий, виденный пророком Захэриею, не снидет на главу сынов ослуш-ных. Вспомните сеченное в писании: беги греха яко ратника; беги от прелести, яко от лица змиина. Сия прелесть есть латинская: ока уловляет вас. Разве пример Константинополя не доказал ее гибельного действия? Греки царствовали, греки славились во благочестии: соединились с Римом и служат ныне туркам. Доселе вы были целы под крепкою рукою Иоанна: не уклоняйтеся от святой, великой старины и не забывайте слов апостола: бога бойгеся, а князя чтите. — Смиритеся, и бог мира да будет с вами!» — Сии увещания остались бесполезны: Марфа с друзьями своими делала что хотела в Новегороде. Устрашаемые их дерзостию, люди благоразумные тужили в домах и безмолствовали на вече, где клевреты или наемники Борецких вопили: «Новгород государь нам, а король покровитель!» Одним словом, летописцы сравнивают тогдашнее состояние сей народной державы с древним Иерусалимом, когда бог готовился предать его в руки Титовы. Страсти господствовали над умом, и совет правителей казался сонмом заговорщиков.

Посол московский возвратился к государю с уверением, что не слова и не письма, но один меч может смирить новогородцев. Великий князь изъявил горесть: еще размышлял, советовался с матерью, с митрополитом и призвал в столицу братьев, всех епископов, князей, бояр и воевод. В назначенный день и час они собралися во дворце. Иоанн вышел к ним с лицом печальным: открыл Государственную думу и предложил ей на суд измену новогородцев. Не только бояре и воеводы, но и святители ответствовали единогласно: «Государь! возьми оружие в руки!» Тогда Иоанн произнес решительное слово: «Да будет война!» — и еще хотел слышать мнение Совета о времени, благоприятнейшем для ее начала, сказав: «Весна уже наступила: Новгород окружен водою, реками, озерами и болотами непроходимыми. Великие князья, мои предки, страшились ходить туда с войском в летнее время, и когда ходили, то теряли множество людей». С другой стороны поспешность обещала выгоды: новогородцы не изготовились к войне, и Казимир не мог скоро дать им помощи. Решились не медлить, в надежде на милость божию, на счастие и мудрость Иоаннову. Уже сей государь пользовался общею доверенностию: москвитяне гордились им, хвалили его правосудие, твердость, прозорливость; называли любимцем неба, властителем богоизбранным; и какое-то новое чувство государственного величия вселилось в их душу.

Иоанн послал складную грамоту к новогородцам, объявляя им войну [23 мая 1471 г.] с исчислением всех их дерзостей и в несколько дней устроил ополчение: убедил Михаила Тверского действовать с ним заодно и велел псковитянам идти к Новугороду с московским воеводою, князем Феодором Юрьевичем Шуйским; устюжанам и вятчанам в Двинскую землю под начальством двух воевод, Василья Федоровича Образца и Бориса Слепого Тютчева; князю Даниилу Холмскому с детьми боярскими из Москвы к Русе, а князю Василью Ивановичу Оболенскому-Стриге с татарскою конницею к берегам Мсты.

Сии отряды были только передовыми. Иоанн, следуя обыкновению, раздавал милостыню и молился над гробами святых угодников и предков своих; наконец, приняв благословение от митрополита и епископов, сел на коня и повел главное войско из столицы. С ним находились все князья, бояре, дворяне московские и татарский царевич Данияр, сын Касимов. Сын и брат великого князя, Андрей Меньший, остались в Москве: другие братья, князья Юрий, Андрей, Борис Васильевич и Михаил Верейский, предводительствуя своими дружинами, шли разными путями к новогородским границам; а воеводы тверские, князь Юрий Андреевич Дорогобужский и Иван Жито, соединились с Иоанном в Торжке. Началося страшное опустошение. С одной стороны воевода Холмский и рать великокняжеская, с другой псковитяне, вступив в землю Новогородскую, истребляли все огнем и мечом. Дым, пламя, кровавые реки, стон и вопль от востока и запада неслися к берегам Ильменя. Москвитяне изъявляли остервенеиче неописанное: новогородцы-изменники казались им хуже татар. Не бьнло пощады ки бедным земледельцам, ни женщинам. Летописцы замечают, что небо, благоприятствуя Иоанну, иссушило тогда все болота; что от майя до сентября месяца на одной капли дождя не упало на землю: зыби отвердели; войско с обозами везде имело путь свободный и гнало скот по лесам, дотоле непроходимым.

Псковитяне взяли Вышегород. Холмский обратил в пепел Русу. Не ожидав войны летом и нападения столь дружного, сильного, новогородцы послали сказать великому князю, что они желают вступить с ним в переговоры и требуют от него опасной грамоты для своих чиновников, которые готовы ехать к нему в стан. Ко в то же время Марфа и единомышленники ее старались уверять сограждан, что одна счастливая битва может спасти их свободу. Спешили вооружить всех людей, волею и неволею; ремесленников, гончаров, плотников одели в доспехи и посадили на коней: других на суда. Пехоте велели плыть озером Ильменем к Русе, а коннице, гораздо многочисленнейшей, идти туда берегом. Холкский стоял между Ильменем и Русою, на Коростыне: пехота нозогородская приближклась тайно к его стану. вышла из судов и, не дожидаясь коннэго войска, стремительно уд-рила на оплошных москвитян. Но Холмский п товарищ его, боярин Феодор Давидович, храбростию загладили свою неосторожность: положили на месте 500 неприятелей, рассеяли остальных и с жестокосердием, свойственным тогдашнему веку, приказав отрезать пленникам носы, губы, послали их искаженных в Новгород. Москвитяне бросили в воду все латы, шлемы, щиты неприятельские, взятые в добычу ими, говоря, что войско великого князя богато собственными доспехами и не имеет нужды в изменнических.

Новогородцы приписали сие несчастие тому, что конное их войско не соединилось с пехотным и что особенный полк архиепископский отрекся от битвы, сказав: «Владыка Феофил запретил нам поднимать руку на великого князя, а велел сражаться только с неверными псковитянами». Желая обмануть Иоанна, новогородские чиновники отправили к нему второго посла, с уверением, что они готовы на мир и что войско их еще не действовало против московского. Но великий князь уже имел известие о победе Холмского и, став на берегу озера Коломны, приказал сему воеводе идти за Шелонь навстречу к псковитянам и вместе с ними к Новугороду: Михаилу же Верейскому ссадить городок Демон. В самое то время, когда Холмский думал переправляться на другую сторону реки, он увидел неприятеля столь многочисленного, что москвитяне изумились. Их было 5009, а новогородцев от 30 000 до 40 000: ибо друзья Борецких еще успели набрать и выслать несколько полков, чтобы усилить свою конную рать. Но всеводы Иоанновы, сказав дружине: «Настало время послужить государю; не убоимся ни трехсот тысяч мятежников; за нас правда и господь вседержитель», бросились на конях в Шелонь, с крутого берега и в глубоком месте; однако ж никто из москвитян не усомнился следовать их примеру; никто не утонул; и все, благополучно переехав на другую сторону, устремились [14 июля] в бой с восклицанием: Москва! Новогородский летописец говорит, что соотечественники его бились мужественно и принудили москвитян отступить, но что конница татарская, быв в засаде, нечаянным нападением расстроила первых и решила дело. Но по другим известиям новогсродцы не стояли ни часу: лошади их, язвимые стрелами, начали сбивать с себя всадников; ужас объял воевод малодушных и войско неопытное; обратили тыл; скакали без памяти и топтали друг друга, гонимые, истребляемые победителем; утомив коней, бросались в воду, в тину болотовню; не находили пути в лесах своих, тонули или умирали от ран; иные же проскакали мимо Новагорода, думая, что сн уже взят Иоанном. В безумия страха им везде казался неприятель, везде слышался крик: Москва! Москва! На пространстве двенадцати верст полки великокняжеские гнали их, убили 12 000 человек, взяли 1700 пленников, и в том числе двух знатнейших посадников, Василия-Казимера с Димитрием Исаковым Борецким; наконец, утомленные, возвратились на место битвы. Холмский и боярин Феодор Давидович, трубным, звуком возвестив победу, сошли с коней, приложились к образам под знаменами и прославили милость неба. Боярский сын, Иван Замятия, спешил известить государя, бывшего тогда в Яжелбицах, что один передовой отряд его войска решил судьбу Новагорода; что неприятель истреблен, а рать московская цела. Сей вестник вручил Иоанну договорную грамоту новогородцев с Казимиром, найденную в их обозе между другими бумагами, и даже представил ему человека, который писал оную. С какой радсстию великий князь слушал весть о победе, с таким негодованием читал сию законопреступную хартию, памятник новогородской измены.

Холмский уже нигде не видал неприятельской рати и мог свободно опустошать села до самой Наровы или немецких пределов. Городок Демон сдался Михаилу Верейскому. Тогда великий князь послал опасную грамоту к нового-родцам с боярином их, Лукою, соглашаясь вступить с ними в договоры; прибыл в Русу и явил пример строгости: велел отрубить головы знатнейшим пленникам, боярам Дмитрию Исакову, Марфину сыну, Василью Селезеневу Губе, Киприяну Арбузееву и Иеремию Сухощоку, архиепископскому чашнику, ревностным благоприятелям Литвы; Василия-Казимера, Матвея Селезенева и других послал в Коломну, окованных цепями; некоторых в темницы московские; а прочих без всякого наказания отпустил в Новгород, соединяя милосердие с грозою мести, отличая главных деятельных врагов Москвы от людей слабых, которые служили им только орудием. Решив таким образом участь пленников, он расположился станом на устье Шелони [27 июля].

В сей самый день новая победа увенчала оружие великокняжеское в отдаленных пределах Заволочья. Московские воеводы, Образец и Борис Слепой, предводительствуя устюжанами и вятчанами, на берегах Двины сразились с князем Василием Шуйским, верным слугою новогородской свободы. Рать его состояла из двенадцати тысяч двинских и печерских жителей: Иоаннова только из четырех. Битва продолжалась целый день с великим остервенением. Убив трех двинских знаменоносцев, москвитяне взяли хоругвь новогородскую и к вечеру одолели врага. Князь Шуйский раненый едва мог спастися в лодке, бежал в Колмогоры, оттуда в Новгород; а воеводы Иоанновы, овладев всею Двинскою землею, привели жителей в подданство Москвы.

Миновало около двух недель после Шелонской битвы, которая произвела в новогородцах неописанный ужас. Они надеялись на Казимира и с нетерпением ждали вестей от своего посла, отправленного к нему через Ливонию, с усильным требованием, чтобы король спешил защитить их; но сей посол возвратился и с горестию объявил, что магистр ордена не пустил его в Литву. Уже не было времени иметь помощи, ни сил противиться Иоанну. Открылась еще внутренняя измена. Некто, именем Упадыш, тайно доброхотствуя великому князю, с единомышленниками своими в одну ночь заколотил железом 55 пушек в Новегороде: правители казнили сего человека; несмотря на все несчастия, хотели обороняться: выжгли посады, не жалея ни церквей, ни монастырей; учредили бессменную стражу: день и ночь вооруженные люди ходили по городу, чтобы обуздывать народ; другие стояли на стенах и башнях, готовые к бою с москвитянами. Однако ж миролюбивые начали изъявлять более смелости, доказывая, что упорство бесполезно; явно обвиняли друзей Марфы в приверженности к Литве и говорили: «Иоанн перед нами; а где ваш Казимир?» Город, стесненный великокняжескими отрядами и наполненный множеством пришельцев, которые искали там убежища от москвитян, терпел недостаток в съестных припасах; дороговизна возрастала; ржи совсем не было на торгу: богатые питались пшеницею; а бедные вопили, что правители их безумно раздражили Иоанна и начали войну, не подумав о следствиях. Весть о казни Димитрия Борецкого и товарищей его сделала глубокое впечатление как в народе, так и в чиновниках: доселе никто из великих князей не дерзал торжественно Казнить первостепенных гордых бояр новогородских. Народ рассуждал, что времена переменились; что небо покровительствует Иоанна и дает ему смелость вместе со счастием; что сей государь правосуден: карает и милует; что лучше спастися смирением, нежели погибнуть от упрямства. Знатные сановники видели меч над своею головою: в таком случае редкие жертвуют личною безопасностию правилу или образу мыслей. Самые усердные из друзей Марфиных, те, которые ненавидели Москву по ревностной любви к вольности отечества, молчанием или языком умеренности хотели заслужить прощение Иоанново. Ещё Марфа силилась действовать на умы и сердца, возбуждая их против великого князя: народ видел в ней главную виновницу сей бедственной войны; он требовал хлеба и мира.

Холмсхий, псковитяне и сам Иоанн готовились с разных сторон обступить Новгород, чтобы совершить последний удар: не много времени оставалось для размышления. Сановники, граждане единодушно предложили нареченному архиепископу Феофилу быть ходатаем мира. Сей разумный инок со многими посадниками, тысячскими и людьми житыми всех пяти концов отправился на судах озером Ильменем к устью Шелони, в стан московский. Не смея вдруг явиться государю, они пошли к его вельможам и просили их заступления: вельможи просили Иоанновых братьев, а братья самого Иоанна. Чрез несколько дней он дозволил послам стать пред лицом своим. Феофил вместе со многими духовными особами и знатнейшие чиновники новогородские, вступив в шатер великокняжеский, пали ниц, безмолвствовали, проливали слезы. Иоанн, окруженный сонмом бояр, имел вид грозный и суровый. «Господин, князь великий! — сказал Феофил: — утоли гнев свои, утиши ярость; пощади нас, преступников, не для моления нашего, но для своего милосердия! Угаси огнь, палящий страну новогородскую; удержи меч, лиющий кровь ее жителей!» Иоанн взял с собою из Москвы одного ученого в летописях дьяка, именем Стефана Бородатого, коему надлежало исчислить перед новогородскими послами все древние их измены; но послы не хотели оправдываться и требовали единственно милосердия. Тут братья и воеводы Иоаннсзы ударили челом за народ виновный; молили долго, неотступно [11 августа]. Наконец государь изрек слово великодушного прощения, следуя, как уверяют летописцы, внушениям христианского человеколюбия и совету митрополита Филиппа помиловать новогородцев, если они раскаются; но мы видим здесь действие личного характера, осторожной политики, умеренности сего властителя, коего правилом было: не отвергать хорошего для лучшего, не со всем верного.

Новогородцы за вину свою обещали внести в казну великокняжескую 15 500 рублей или около осьмидесяти пуд серебра, в разные сроки, от 8 сентября до пасхи; возвратили Иоанну прилежащие к Вологде земли, берега Пинеги, Мезены, Немьюги, Выи, Поганой Суры, Пильи горы, места, уступленные Василию Темному, ко после отнятые ими; обязались в назначенные времена платить государям московским черную, или народную, дань, также и митрополиту судную пошлину; клялися ставить своих архиепископов только в Москве, у гроба св. Петра Чудотворца, в Дому богоматери; не иметь никакого сношения с королем польским, ни с Литвою; не принимать к себе тамошних князей и врагов Иоанновых: князя можайского, сыновей Шемяки и Василия Нрославича Боровского; отменили так называемые вечевые грамоты; признали верховную судебную власть государя московского, в случае несогласия его наместников с новогородскими сановниками; обещались не издавать впредь судных грамот без утверждения и печати великого князя, и проч. Возвращая им Торжок и новые свои завоевания в Двинской земле, Иоанн по обычаю целовал крест, в уверение, что будет править Новымгородом согласно с древними уставами оного, без всякого насилия. Сии взаимные условия или обязательства изображены в шести тогда написанных грамотах, от 9 и 11 августа, в коих юный сын Иоаннов именуется также, подобно отцу, великим князем всей России. Помирив еще Новгород с псковитянами, Иоанн уведомил своих полководцев, что война прекратилась; ласково угостил Феофила и всех послов; отпустил их с милостию и вслед за ними велел ехать боярину Феодору Давидовичу, взять присягу с ковогородцев на вече. Дав слово забыть прошедшее, великий князь оставил в покое и самую Марфу Борецкую и не хотел упомянуть об ней в договоре, как бы из презрения к слабой жене. Исполнив свое намерение, наказав мятежников, свергнув тень Казимирову с древнего престола Рюрикова, он с честию, славою и богатою добычей [ 1 сентября ] возвратился в Москву. Сын, брат, вельможи, воины и купцы встретили его за 20 верст от столицы, народ за семь, митрополит с духовенством перед Кремлем на площади. Все приветствовали государя как победителя, изъявляя радость.

Ещё Новгород остался державою народною; но свобода его была уже единственно милостию Иоанна и долженствовала исчезнуть по мановению самодержца. Нет свободы, когда нет силы защитить ее. Все области новогородские, кроме столицы, являли от пределов восточных до моря зрелище опустошения, произведенного не только ратию великокняжескою, но и шайками вольницы: граждане и жители сельские в течение двух месяцев ходили туда вооруженными толпами из московских владений грабить и наживаться. Погибло множество людей. К довершению бедствия, 9000 человек, призванных в Новгород из уездов для защиты оного, возвращаясь осенью в свои домы на 180 судах, утонули в бурном Ильмене. Зимою священноинок Феофил с духовными и мирскими сановниками приехал в Москву и был поставлен в архиепископы. Когда сей торжественный обряд совершился, Феофил на амвоне смиренно преклонил выю пред Иоанном и молил его умилосердиться над знатными новогородскими пленниками, Василием-Казимером и другими, которые еще сидели в московских темницах: великий князь даровал им свободу, и Новгород принял их с дружелюбием, а владыку своего с благодарностию, легкомысленно надеясь, что время, торговля, мудрость веча и правила благоразумнейшей политики исцелят глубокие язвы отечества.

В исходе сего года явилась комета, в начале следующего другая; народ трепетал, ожидая чего-нибудь ужасного. Иоанн же не участвуя в страхе суеверных, спокойно мыслил о важном завоевании. Древняя славная Биармия, или Пермь уже в XI веке платила дань россиянам, в гражданских отношениях зависела от Новагорода, в церковных от нашего митрополита, но всегда имела собственных властителей и торговала с москвитянами как держава свободная. Присвоив себе Вологду, великие князья желали овладеть и Пермию, однако ж дотоле не могли: ибо новогородцы крепко стояли за оную, обогащаясь там меною немецких сукон на меха драгоценные и на серебро, которое именовалось закамским и столь прельщало хитрого Иоанна Калиту. В самом Шелонском договоре новогородцы включили Пермь в число их законных владений; но Иоанн III, подобно Калите дальновидный и гораздо его сильнейший, воспользовался первым случаем исполнить намерение своего пращура без явной несправедливости. В Перми обидели некоторых москвитян: сего было довольно для Иоанна: он послал туда князя Феодора Пестрого с войском, чтобы доставить им законную управу.

[1472 г.] Полки выступили из Москвы зимою, на фоминой неделе пришли к реке Черной, спустились на плотах до местечка Айфаловского, сели на коней и близ городка Искора встретились с пермскою ратию. Победа не могла быть сомнительною: князь Феодор рассеял неприятелей; пленил их воевод, Кача, Бурмата, Мичкина, Зырана; взял Искор с иными городками, сжег их и на устье Почки, впадающей в Колву, заложил крепость; а другой воевода, Гаврило Нелидов, им отряженный, овладел Уросом и Чердынью, схватив тамошнего князя христанской веры, именем Михаила, Вся земля Пермская покорилась Иоанну, и князь Феодор прислал к нему, вместе с пленными, 16 сороков черных соболей, драгоценную шубу соболью, 29 поставов немецкого сукна, 3 панциря, шлем и две сабли булатные. Сие завоевание, коим владения московские прислонились к хребту гор Уральских, обрадовало государя и народ, обещая важные торговые выгоды и напомнив России счастливую старину, когда Олег, Святослав, Владимир брали мечом чуждые земли, не теряя собственных. — Вероятно, что пермский князь Михаил возвратился в свое отечество, где после господствовал и сын его, Матфей, как присяжник Иоаннов. Первым российским наместником великой Перми был в 1505 году князь Василий Андреевич Ковер.

Доселе великий князь еще не имел дела с главным врагом нашей независимости, с царем Большой, или Золотой Орды, Ахматом, коего толпы в 1468 году нападали единственно на Рязанскую землю, не дерзнув идти далее: ибо в упорной битве с тамошними воеводами потеряли много людей. Благоразумный Иоанн, готовый к войне, хотел удалить ее: время усиливало Россию, ослабляя могущество ханов. Но другой естественный враг Москвы, Казимир Литовский, употреблял все способы подвигнуть Ахмата на великого князя. Дед Иоаннов, Василий Димитриевич, купил в Литве одного татарина, именем Мисюря, Витовтова пленника, которого внук, Кирей, рожденный в холопстве, бежал от Иоанна в Польшу и снискал особенную милость Казимирову. Сей государь хотел употребить его в орудие своей ненависти к России, послал в Золотую Орду с ласковыми грамотами, с богатыми дарами, и предлагал Ахмату тесный союз, чтобы вместе воевать наше отечество. Кирей имел ум хитрый, знал хорошо и татар и Москву: доказывал хану необходимость предупредить Иоанна, замышляющего быть самовластителем независимым; подкупал вельмож ординских и легко склонил их на свою сторону: ибо они недоброжелательствовали великому князю за его к ним презрение или скупость. Уже Москва не удовлетворяла их алчному корыстолюбию; уже послы наши не пресмыкались в улусах с мешками серебра и золота. Главный из вельмож ханских именем Темир, всех ревностнее помогал Кирею; но целый год миновал в одних переговорах. Междоусобия татар не дозволяли Ахмату удалиться от берегов Волги, и в то время, когда посол литовский твердил ему о древнем величии ханов, знаменитая их столица, город Сарай, основанный Батыем, не мог защитить себя от набега смелых вятчан: приплыв Волгою и слыша, что хан кочует верстах в пятидесяти оттуда, они врасплох взяли сей город, захватили все товары, несколько пленников и с добычею ушли назад, сквозь множество татарских судов, которые хотели преградить им путь. Наконец Ахмат, взяв меры для безопасности улусов, отправил с Киреем собственного посла к Казимиру, обещал немедленно начать войну и чрез несколько месяцев действительно вступил в Россию с знатными силами, удержав при себе московского чиновника, который был послан к нему от государя с мирными предложениями.

Великий князь, узнав о том, отрядил боярина Феодора Давидовича с коломенскою дружиною к берегам Оки; за ним Даниила Холмского, киязя Оболенского-Стригу и братьев своих с иными полками; услышал о приближении хана к Алексину и сам немедленно выехал из столицы в Коломну, чтобы оттуда управлять движениями войска. При нем находился и сын Касимов, царевич Данияр, с своею дружиною: таким образом политика великих князей вооружала моголов против моголов. Но еще сильно действовал ужас ханского имени: несмотря на 180 000 воинов, которые стали между неприятелем и Москвою, заняв пространство стапятидесяти верст; несмотря на общую доверенность к мудрости н счастию государя, Москва страшилась, и мать великого князя с его сыном для безопасности уехала в Ростов.

Ахмат приступил к Алексину, где не было ни пушек, ни пищалей, ни самострелов; однако ж граждане побили множество неприятелей. На другой день татары сожгли город вместе с жителями; бегущих взяли в плен и бросились целыми полками в Оку, чтобы ударить на малочисленный отряд москвитян, которые стояли на другом берегу реки. Начальники сего отряда, Петр Федорович и Семен Беклемишев, долго имев перестрелку, хотели уже отступить, когда сын Михаила Верейского, князь Василий, прозванием Удалый, подоспел к ним с своею дружиною, а скоро и брат Иоаннов, Юрий. Москвитяне прогнали татар за Оку и стали- рядами на левой стороне ее, готовые к битве решительной: новые полки непрестанно к ним подходили с трубным звуком, с распущенными знаменами. Хан Ахмат внимательно сгдотрел на них с другого берега, удивляясь многочисленности, стройности оных, блеску оружия и доспехов. «Ополчение наше (говорят летописцы) колебалось подобно величественному морю, ярко освещенному солнцем». Татары начали отступать сперва тихо, медленно; а ночью побежали гонимые одним страхом: ибо никого из москвитян не было за Окою. Сие нечаянное бегство произошло, как сказывали, от жестокой заразительной болезни, которая открылась тогда в Ахматовой войске. — Великий князь послал воевод своих вслед за неприятелем; ко татары в шесть дней достигли до своих кату нов, или улусов, откуда прежде шли к Алексину шесть недель; россияне не могли или не хотели нагнать их, взяв несколько пленников и часть обоза неприятельского; а великий князь распустил войско, удостоверенный, что хан не скоро осмелится предприять новое впадение в Россию. Межде тем Казимир, союзник моголов, не сделал ни малейшего движения в их пользу: имея важную распрю с государем венгерским и занятый делами Богемии, сей слабодушный король предал Ахмата так же, как и новогородцез. Иоанн возвратился в Москву с торжеством победителя.

Скоро после того он и все москвитяне были огорчены преждевременною кончиною князя Юрия Васильевича. Меньшие братья его и сам великий князь находились в Ростове, у матери, тогда нездоровой. Митрополит Филипп не стал без повеления Иоаннова хоронить тела Юриева, которое, в противность обыкновению, четыре дня стояло в церкви Архангела Михаила. Великий князь приехал оросить слезами гроб достойного брата, не только им, но и всеми искренна любимого за его добрые свойства и за ратное мужество, коим он славился — Юрий скончался холостым на тридцать втором году жизни и в духовном завещании отказал свое имение матери, братьям, сестре, княгине рязанской, поручив им выкупить разные заложенные им вещи, серебряные, золотые, и даже сукна немецкие: ибо на нем осталось более семисот рублей долгу. О городах своих — Дмитрове, Можайске, Серпухове — он не упоминает в духовной. Иоанн, присоединив их к великому княжению, досадил завистливым братьям; но мать благоразумными увещаниями прекратила ссору, отдав Андрею Васильевичу местечко Романов: великий князь уступил Борису Вышегород, а меньшему Андрею Торусу, утвердив грамотами наследственные уделы за ними и за детьми их.