Глава X. Великий князь Симеон Иоаннович, прозванием Гордый г. 1340—1353

Корыстолюбие моголов. Твердость Симеона Гордого. Свойства Ольгердовы. Сношения папы с Ордою. Убиение Коротопола. Дела псковские и новогородские. Постыдное дело ноеогородцев. Война с Магнусом. Псков — брат Новагорода. Хитрость Олъгердова. Браки. Раздел западной России. Ссора псковитян с Литвою. Оль-герд миротворец. Черная смерть. Земной рай. Белый клобук. Кончина Симеона. Великий князь всея Руси. Привидение. Завещание. Св. Алексии. Ссоры удельных князей. Обновление Мурома. Начало Троицкой -гаеры. Художества в России.

Смерть Иоаннова была важным происшествием для князей российских: они спешили к хану. Два Константина, Тверской и Суздальский, могли искать великого княжения: другие желали им успеха, боясь исключительного первенства московских владетелей. Но Симеон Иоаннович (во время кончины родителя быв в Нижнем Новегороде) также поехал с братьями в Орду; представил Узбеку долговременную верность отца своего, обещал заслужить милость царскую и был объявлен великим князем: прочие долженствовали ему повиноваться как главе или старейшему. Без сомнения, не красноречие юного Симеона и не дружба ханова к его родителю произвела сие действие, но другая, сильнейшая для варваров причина: корысть и подкуп. Моголы, некогда ужасные своею дикостию в снежных степях Татарии, изменились характером на берегах Черного моря, Дона и Волги, узнав приятности роскоши, доставляемые им торговлею образованной Европы и Азии; уже менее любили опасности битв и тем более удовольствие неги, соединенной с грубою пышностию: обольщались золотом как главным средством наслаждения. Любимцы прежних ханов искали завоеваний: любимцы Узбековы требовали взяток и продавали его милости; а князья московские, умножив свои доходы приобретением новых областей и новыми торговыми сборами, находили ревностных друзей в Орде, ибо могли удовлетворять алчному корыстолюбию ее вельмож и, называясь смиренным именем слуг ханских, сделались могущественными государями.

Симеон, в бодрой юности достигнув великокняжеского сана, умел пользоваться властию, не уступал в благоразумии отцу и следовал его правилам: ласкал ханов до уничижения, но строго повелевал князьями российскими и заслужил имя Гордого. Торжественно воссев на престол в соборном храме владимирском, он при гробе отца клялся братьям жить с ними в любви иметь всегда одних друзей и врагов; взял с них такую же клятву и скоро имел случай доказать твердость своего правления. Считая себя законным государем Новагорода, он послал наместников в Торжок для собрания дани. Недовольные сим действием самовластия, тамошние бояре призвали новогородцев, которые, заключив наместников княжеских в цепи, объявили Симеону, что он только государь московский; что Новгород избирает князей и не терпит насилия. Симеон, не споря с ними о правах, готовил войско. Новогородцы также вооружались; но чернь требовала мира, а жители Торжка взбунтовались: выгнали от себя новогородских чиновников и бояр своих, убив одного знатнейшего и разломав домы прочих; освободили наместников Симеоновых и с усердными восклицаниями приняли великого князя, окруженного полками московскими, суздальскими, ярославскими и другими. Все удельные князья и бояре их составляли его двор воинский. Тут же был и митрополит Феогност. Встревоженные новогородцы велели областным жителям идти в столицу для ее защиты; послали архиепископа с боярами в Торжок требовать мира; уступили Симеону всю народную дань, собираемую в области сего пограничного города, или 1000 рублей серебра, и были довольны тем, что великий князь, следуя обыкновению, грамотою обязался наблюдать их древние уставы.

[1341 г.] Согласив честь княжескую с обычаем народа вольного, Симеон распустил войско и вдруг услышал, что Ольгерд, сын Гедиминов, князь витебский, осадил Можайск с намерением завоевать его для владетеля смоленского, союзника Литвы. Великий князь не успел сразиться с неприятелем: Ольгерд выжег предместие; но видя крепость города и мужество защитников, отступил, может быть и для того, что в сие время умер славный Гедимин, отказав каждому из семи сыновей особенный удел. Ольгерд, второй сын, превосходил братьев умом и славолюбием; вел жизнь трезвую, деятельную; не пил ни вина, ни крепкого меду; не терпел шумных пиршеств, и когда другие тратили время в суетных забавах, он советовался с вельможами или с самим собою о способах распространить власть свою.

В тот же год умер и знаменитый хан капчакский Узбек, памятный в нашей истории разорением Твери и бедствиями Михайлова рода, союзник и приятель папы Венедикта XII, который надеялся склонить его к христианству и коему он дозволял утверждать веру латинскую в странах Черноморских, особенно в земле ясов, обращенных монахом римским Ионою Валентом; жена ханова и сын присылали дары Венедикту, и генуэзцы, жители Кафы, ездили к нему в качестве послов татарских. Но Узбек не думал изменить Алкорану, терпя христиан единственно как политик благоразумный. [1342 г.] Сын его, Чанибек, подобно отцу ревностный служитель Магометовой веры, открыл себе путь к престолу убиением двух братьев, и князья российские вместе с митрополитом долженствовали немедленно ехать в Орду, чтобы смиренно пасть пред окровавленным ее троном. С честию и милостию отпустив Симеона, хан долго держал митрополита, требуя, чтобы он, богатый доходами, серебром и золотом, ежегодно платил церковную дань татарам; но Фео-гност ссылался на льготные грамоты ханов, и Чанибек удовольствовался наконец шестьюстами рублей, даром единовременным: ибо — что достойно замечания — не дерзнул самовольно отменить устава своих предков; а Феогност за его твердость был прославлен нашим духовенством. Все осталось, как было при Узбеке; один князь пронский, Ярослав, сын убиенного Александра, милостию нового хана распространил свое владение. Гнусный убийца, Иоанн Коро-топол, лишился престола и жизни. Провождаемый Киндяком, вельможею Чанибека, Ярослав осадил Иоанна в столице: сей злодей ночью бежал, однако ж не избавился от казни; его умертвили чрез несколько месяцев. К сожалению, татары, будучи орудиями справедливой мести, не могли действовать бескорыстно: они хотели добычи и пленили многих жителей Переславля Рязанского. Ярослав княжил с того времени в Ростиславле (ныне селе на берегу Оки) и чрез два года умер; а наследники его — кажется, добровольно — уступили после сие приобретение сыну Коротопола, Олегу.

В отсутствие Симеона псковитяне воевали с ливонскими немцами, которые уб,или в Летгаллии послов их. Во Пскове начальствовал князь Александр Всеволодович, коего род нам неизвестен: отмстив немцам разорением сел в юго-восточной Ливонии, он уехал в Новгород, и псковитяне тщетно убеждали его возвратиться, представляя ему свою опасность; тщетно молили и новогородское правительство дать им наместника и войско. Так говорит их собственный летописец, прибавляя, что немцы заложили крепость Нейгаузен в границах России на берегу реки Пижвы; что псковитяне, взяв предместие Ругодива, или Нарвы (города, основанного датчанами в 1223 году), и слыша о сильных вооружениях ордена, отправили в Витебск послов, которые сказали Ольгерду: «Братья наши, нового-родцы, в злобе своей не помогают нам. Государь! Вступись за утесненных». Но летописец новогородский обвиняет псковитян в вероломстве: они сами, по его известию, выслали князя Александра Всеволодовича и, встретив ново-городцев, шедших защитить их от рыцарей, советовали им возвратиться, уверяя, что опасность миновалась и что немцы строят крепость на своей земле. Сие было в начале весны: 20 июля Ольгерд как союзник явился во Пскове с дружиною и с братом Кестутием. Они думали идти в Ливонию; но рыцари, истребив их передовой отряд, вдруг осадили Изборск и, схватив племянника Гедиминова, Любка, изрубили его в куски. Огорченные смертию сего князя, Ольгерд и Кестутий отказались действовать для спасения осажденных, и жители, не имея ни капли воды, долженствовали бы сдаться, если бы немцы не отступили от города, испуганные, как вероятно, слухом о литовской силе. Хотя псковитяне не могли быть весьма довольны союзником, однако ж молили Ольгерда снова принять веру христианскую, им отверженную, и княжить в их области, надеясь, что Б таком случае он будет уже верным ее защитником. Вместо себя Ольгерд дал им сына, именем Андрея, и позволил ему креститься; но как сей юный князь, оставив у них наместника, вслед за отцом уехал в Литву, то граждане для своей безопасности старались помириться с Новымгородом и признали верховную власть его над ними.

В сие время Новгород сам находился в обстоятельствах неблагоприятных. Пожары истребили большую часть оного: конец Неревский, Людин и Славянский; не уцелели ни дом архиепископа, ни мост, ни богатые церкви: Софийская, Борисо-Глебская и Сорока Мучеников. Люди бежали из домов и жили вне города, на поле, даже в лодках, непрестанно ожидая новых пожаров, так что архиепископ едва успокоил их церковными ходами и молебнами. Другого рода несчастие состояло в дерзости и междоусобии граждан. В начале Симеонова княжения толпа их удальцов опустошила Устюжну и волости Белозерские, которые зависели от великого князя. Еще в 1294 году один из знатных бояр новогородских, построив крепость близ границ эстонских, хотел там властвовать независимо: оскорбленное правительство велело срыть оную и сжечь его село. Сей пример должного наказания не мог обуздать своевольных: сын умершего посадника Варфоломея, именем Лука, набрал шайку бродяг и, разорив множество деревень в Заволочье, по Двине и Ваге, основал для своей безопасности городок Орлец на реке Емце. Его умертвили жители как разбойника; но чернь новогородская, преданная ему, думала, что он убит слугами посадника Феодора, и требовала мести. Граждане разделились на два веча: одно было у Св. Софии за Луку, другое на дворе Ярослава за посадника. Архиепископ и наместник княжеский едва отвратили кровопролитие.

Карта. Новгородская феодальная республика в XII-XV вв.

[1343 г.] Однако ж новогородцы были готовы стоять всеми силами за псковитян, которые, в надежде на их дружбу, решились смелее воевать Ливонию, предводимые каким-то князем Иоанном и Евстафием Изборским. Они пять дней не сходили с коней, опустошая села вокруг Оденпе. Магистр Бурхард гнался за ними до границы и с жаром начал битву, в коей россияне, утомленные и гораздо слабейшие числом, купили победу кровию некоторых лучших бояр своих, а немцы лишились славнейшего из их витязей, Иоанна Левенвольда. Между тем в Изборске и Пскове народ был в ужасе: один священник, прибежав с места битвы, объявил, что немцы умертвили всех россиян; но отправленные гонцы псковские нашли рать свою уже под стенами Изборска, где князья и воины отдыхали среди пленников и трофеев. Орден заключил мир с городом Псковом, ибо имел опасных неприятелей внутри собственных владений. Историк Ливонии говорит, что сия земля могла тогда справедливо назваться «небом дворян, раем духовенства, золотым рудником иностранцев и адом утесненных земледельцев». В 1343 году открылось всеобщее возмущение в Эстонии: народ умертвил множество датчан и немцев, осадил Ревель, взял Крепость Эзельскую. Около двух лет продолжалась война кровопролитная: меч и голод истребили большую часть бедных жителей, и король датский за 19 000 марок серебра уступил немецкому ордену все права свои на Эстонию.

[1345 г.] В Литве сделалась перемена. Сын Гедиминов, Евнутий, княжил в Вильне, Наримант в Пинске, Кестутий в Троках. Последний вступил в тесный союз с Ольгердом: будучи оба властолюбивы, они условились соединить раздробленное отечество и неожидаемо взяли Вильну с другими городами. Евнутий ушел в Смоленск, Наримант к хану татарскому: Ольгерд же, присвоив себе господство над прочими братьями, сделался владыкою единодержавным. Устроив порядок внутри государства, сей князь обратил глаза на Россию: он слышал, что новогородцы явно поносят честь его; сверх того изгнанник Евнутий прибегнул к великому князю Симеону, крестился в Москве, названный христианским именем Иоанна, и хвалился дружбою россиян. Ольгерд вступил [в 1346 г.] в область Шелонскую: завоевал Опоку и берега Луги, взял 300 рублей дани с Порхова и велел сказать новогородцам: «Ваш посадник Евстафий осмелился всенародно назвать меня псом: обида столь наглая требует мести; иду на вас». Они вооружились, чтобы сразиться с Литвою. Но посадник имел врагов между согражданами, утверждавших, что безрассудно лить кровь многих за нескромность одного чиновника; что лучше принести его в жертву отечеству и тем удовольствовать раздраженного Ольгерда. Другие, уже будучи в походе, согласились с ними и, возвратясь с пути, умертвили Евстафия на вече. Сие дело, противное народной чести, противное всем законам, есть одно из постыднейших в истории новогородской, буде летописцы не скрыли некоторых обстоятельств, уменьшающих его гнусность. Ольгерд был доволен уничижением гордейшего из народов российских и согласился на мир [в 1347 г.], чтобы воевать с немецким орденом, коего великий магистр чрез несколько месяцев одержал над Литвою блестящую победу, горестную для Витебска Полоцка и Смоленска: ибо жители сих городов сражались под знаменами Ольгерда.

Гораздо лучше и великодушнее поступили новогородцы в делах с Швециею. Король Магнус, легкомысленный, надменный, вздумал загладить грехи своего нескромного сластолюбия, услужить папе и прославиться подвигом благочестивым; собрал в Стокгольме государственный совет и предложил ему силою обратить россиян в латинскую веру, требуя людей и денег. Сие намерение казалось совету достохвальньш; но Швеция, истощенная корыстолюбием духовенства, могла только дать людей Магнусу. Король дерзнул прикоснуться к церковным сокровищам, или доходам св. Петра; презрел неудовольствие епископов и нанял многих немецких воинов. В сие время славилась там пророчествами и святостию вдовствующая супруга вельможи Гудмарсона, дочь Биргерова, именем Бригитта: она, как вдохновенная Пифия, заклинала Магнуса не брать с собою развратных иноземцев, но идти на Россию с одними набожными шведами и готами, достойными воевать для успехов истины: в противном случае грозила ему бедствием. Король смеялся над ее предсказанием и, с войском многочисленным приплыв [в 1348 г.] к острову Березовому, или Биорку, послал объявить новогородцам, чтобы они избрали русских философов для прения со шведскими о вере и приняли латинскую, если она будет найдена лучшею, или готовились воевать с ним. Архиепископ Василий, посадник, все чиновники и граждане, изумленные таким предложением, благоразумно ответствовали: «Ежели король хочет знать, какая вера лучше, греческая или римская, то может для состязания отправить людей ученых к патриарху цареградскому: ибо мы приняли Закон от греков и не намерены входить в суетные споры. Когда же Новгород чем-нибудь оскорбил шведов, то Магнус да объявит свои неудовольствия нашим послам». Боярин Козма Твердисла-вич поехал для свидания с королем; но Магнус сказал ему, что он, не имея никаких причин к неудовольствию, желает только обратить россиян на путь душевного спасения, добровольно или оружием. Война началася. Шведы приступили к Орехову, предлагая окрестным жителям на выбор смерть или папу. Сие безумное насилие воспалило гнев и мужество в новогородцах. Воины стекались к ним из областей в Ладогу. Хотя Орехов (где был еще наместник сына Гедиминова, Нариманта) сдался Магнусу; но потеряв 500 человек в битве на берегах Ижеры, имея недостаток в съестных припасах, видя множество больных в своем войске и зная, что россияне идут со всех сторон окружить его флот на реке Неве, сей легкомысленный король уверился в истине Бригиттина предсказания, оставил несколько полков в Невской крепости и возвратился в отечество с одним стыдом и с десятью пленниками, в числе коих были Аврам тысячский и Козма Твердиславич, взятые в Орехове. Шведские летописцы говорят, что Магнус, овладев сим городком и неволею крестив жителей по обрядам римской церкви, великодушно освободил их; что они дали ему клятву склонить всех своих единоземцев к принятию латинской веры, но коварно обманули его и действовали после как самые злейшие неприятели шведов и папы.

Великий князь, по-видимому, мало заботился о новогородцах, и только однажды (в 1347 году) жил у них три недели, призванный ими чрез архиепископа. Слыша о нападении шведов, он долго медлил; наконец выступил с войском, но возвратился в Москву за каким-то ханским делом и вместо себя велел идти в Новгород брату своему Иоанну с Константином Ростовским; а сии князья — сведав, что Орехов завоеван Магнусом, — немедленно ушли назад, не приняв, как говорит летописец, архиепископского благословения, ни челобитья новогородского. Вероятно, что не робость, но хитрые намерения политические были тому причиною: Симеон хотел, кажется, довести сей величавый народ до крайности и воспользоваться ею для утверждения своей власти над оным. — «Князь оставляет нас, — говорили новогородцы: — возложим упование на бога и на Святую Софию». Вспомогательная дружина псковская была в их стане под Ладогою: они хотели доказать свою благодарность за сие усердие и торжественно объявили, что знаменитый город Псков должен впредь называться младшим братом Новагорода. «Одна любовь и вера да утвердят искренний, вечный союз между нами! — сказали новогородцы псковитянам: — не будем давать вам посадников; не будем требовать вас на суд к Св. Софии: правьте и рядите сами; а для суда церковного архиепископ изберет наместника из ваших сограждан». Таким образом отчизна Св. Ольги приобрела гражданскую независимость — и, к сожалению, запятнала себя черным делом неблагодарности. Когда новогородцы в августе месяце приступили к Орехову и, видя упорство шведов, решились зимовать в стане: псковитяне, не захотев терпеть ненастья и холода, объявили, что идут обратно в землю свою, разоряемую немцами. Ливонские рыцари действительно, нарушив тогда мир, выжгли села на границе в области Изборской, Островской и самое предместие Пскова: следственно, обстоятельства извиняли псковитян, и новогородцы, согласные на их отступление, желали единственно, чтобы оно было ночью и чтобы неприятель не видал его; но чиновники псковские, в досаду великодушным благодетелям, вывели рать свою из стана в самый полдень, затрубили в трубы, ударили в бубны и тем порадовали шведов, которые, стоя на валу, громко смеялись. Оставленные великим князем и союзниками, новогородцы не уныли, сделали примет к стенам крепости, взяли оную 24 февраля [1349 г.], убив или пленив 800 неприятелей, и торжествовали сей успех как славное происшествие для отечества и веры. Они положили употребить отнятое ими у шведов серебро на украшение церкви Бориса и Глеба, отправили пленников в Москву к Симеону и, несмотря на худую верность псковитян, сдержали данное им слово, считая их с того времени уже не подданными, а совершенно вольными в избрании гражданских правителей. — Чтобы озаботить Магнуса с другой стороны его владений, новогородцы из Двинской земли ходили воевать Норвегию; разбили также шведов под Выборгом; наконец, заключив с ними мир в Дерите, разменялись пленниками, с условием, чтобы область Яскиская, Эграпская и часть Саволакса принадлежали России: Си-стербек остался границею. Договор был подписан королем, графом Генриком Голштейнским, вельможами Турсоном, Геннингом, священником Вамундом и двумя готландскими купцами; также новогородским посадником Юрием, тысяч-ским Авраамом и другими боярами. Хотя король в 1351 году замышлял новую войну против россиян и папа в угодность ему дозволил его витязям ознаменоваться святым крестом; но внутренние раздоры и несчастия Швеции не допустили сего ветреного монарха вторично безумствовать для мнимого душевного спасения.

Между тем великий князь был занят иными делами. Узнав, что Ольгерд, теснимый немцами, прислал к хану брата своего, Корияда, требовать помощи, Симеон внушил Чанибеку, что сей коварный язычник есть враг России, подвластной татарам, следственно и самих татар; а хан, убежденный представлениями московских бояр, выдал им Корияда с другими послами литовскими. Столь беззаконное действие могло справедливо раздражать Ольгерда; но, вместо злобы, он изъявил Симеону желание быть его другом: ибо тогдашние обстоятельства Литвы не позволяли ему искать новых неприятелей. Мы упоминали о мирном договоре Казимира Польского с Литвою, отдавшего Любарту и Кестутию всю западную Волынию с городом Брестом: переменив мысли, Казимир в 1349 году отнял у них сие владение, из милости дав Любарту один Луцк, а некоторых частных князей российских, потомков Св. Владимира, оставив господствовать в их уделах как своих присяжников. Сие происшествие заставило Ольгерда и братьев его искать дружбы Симеоновой, тем естественнее, что король польский, ободренный успехами, вздумал быть гонителем церкви греческой, теснил духовенство в Больший и православные церкви обращал в латинские. Граждане стенали: утратив государственную независимость, они еще умели крепко стоять за веру отцов и, гнушаясь насилием папистов, славили терпимость литовского правления; а глас народа единокровного громко отзывался в Москве. Нет сомнения, что и митрополит ревностно ходатайствовал за князей литовских — которые не мешали ему повелевать духовенством в Больший — особенно же за Любарта, усердного сына нашей церкви. И так великий князь, согласно с общим желанием, не только освободил Корияда, взяв за него окуп, но вступил и в тесную связь с сыновьями Геди-мина, утвержденную свойством: Любарт женился на ростовской княжне, племяннице Симеона; язычник Ольгерд на его свояченице Иулиании, дочери Александра Михайловича Тверского. Сие второе бракосочетание затрудняло совесть великого князя; но митрополит Феогност благословил оное, в надежде, как вероятно, что Ольгерд рано или поздно будет христианином, и с условием, чтобы его дети воспитывались в истинной вере. Изгнанник Евнутий, покровительствуемый Россиею, мог безопасно возвратиться в отечество: братья дали ему удел в Минской области.

В то время, когда государь польский веселился и торжествовал свои успехи в Кракове, литовские князья в тишине собирали войско, имели тайные сношения с жителями Больший и, желая еще более усыпить Казимира, обещали ему принять римскую веру, так, что папа, Климент VI, уже готовился послать им знаки королевского сана. Но хитрость обнаружилась: уверенные в дружбе московского князя и пользуясь его содействием для умножения своих ревностных доброжелателей в юго-западной России, Ольгерд, Кестутий и Любарт ударили на поляков и выгнали их из Больший.— С сего времени четыре народа спорили о древнем достоянии нашего отечества: о Галиции, Подолии и земле Волынской. Моголы, по сказанию флорентийского современного историка, изгнанные из своих жилищ голодом, около 1351 года ворвались в землю Брацлавскую, где властвовал один из российских князей. Людовик, король венгерский, его покровитель, старался вытеснить их оттуда: в 1354 году, вместе с Казимиром Великим, перешел за Буг и взял в плен юного князя татарского. Однако ж моголы еще несколько лет держались в окрестностях Днестра. Венгрия хотела присвоить себе Галицию и наконец долженствовала уступить оную Польше; а князья литовские удерживали в своем подданстве большую часть других западных областей российских, до самого XVI века, когда Литва и Польша составили одно государство.

Несмотря на союз Гедиминовых сыновей с великим князем, псковитяне сделались неприятелями Литвы. Наместником Андрея Ольгердовича был у них вельможа княжеского рода, именем Юрий Витовтович, в 1349 году убитый немцами, в нечаянном набеге, под стенами Изборска: муж храбрый и благочестивый христианин, оплаканный народом и погребенный в соборной церкви. Его кончина прервала связь граждан псковских с Литвою. Взяв крепость, заложенную немцами на берегу Наровы, и гордясь сею удачею, они велели сказать князю Андрею: «Ты не хотел сам управлять нами: мы же не хотим теперь ни твоих наместников, ни тебя». Вследствие чего Ольгерд задержал купцов псковских, отняв у них товары; а сын его, Андрей, княжившей тогда в Полоцке, опустошил несколько сел на реке Велчкой.

[1352 г.] Но хитрый Ольгерд пользовался дружбою Симеона. Сведав, что великий князь, недовольный смоленским владетелем, союзником Литвы, намерен объявить ему войну, Ольгерд желал быть их миротворцем. Послы литовские нашли Симеона, провождаемого братьями и другими князьями, в Вышегороде, на берегу Протвы, и вручили ему богатые дары вместе с дружеским письмом от своего государя. Великий князь уважил его ходатайство, но шел далее к реке Угре: там, встретив послов смоленских, он заключил мир и возвратился в Москву быть свидетелем и, как вероятно, жертвою ужасного гнева небесного.

Еще в 1346 году был мор в странах Каспийских, Черноморских, в Армении, в земле Абазинской, Ясской и Черкесской, в Орне при устье Дона, в Бездеже, в Астрахани и в Сарае. Пишут, что сия жестокая язва, известная в летописях под именем черной смерти, началась в Китае, истребила там около тринадцати миллионов людей и достигла Греции, Сирии, Египта. Генуэзские корабли привезли оную в Италию, где равно как и во Франции, в Англии, в Германии, целые города опустели. В Лондоне на одном кладбище было схоронено 50 000 человек. В Париже отчаянный народ требовал казни всех жидов, думая, что они сыплют яд в колодези. В 1349 году началась зараза и в Скандинавии: оттуда или из Немецкой земли перешла она во Псков и Новгород: в первом открылась весною 1352 года и свирепствовала до зимы с такою силою, что едва осталась треть жителей. Болезнь обнаруживалась железами в мягких впадинах тела; человек харкал кровию и на другой или на третий день издыхал. Нельзя, говорят летописцы, вообразить зрелища столь ужасного: юноши и старцы, супруги, дети лежали в гробах друг подле друга; в один день исчезали семейства многочисленные. Каждый иерей поутру находил в своей церкви 30 усопших и более; отпевали всех вместе, и на кладбищах уже не было места для новых могил: погребали за городом, в лесах. Сперва люди корыстолюбивые охотно служили умирающим в надежде спользоваться их наследством; когда же увидели, что язва сообщается прикосновением и что в самом имуществе зараженных таится жало смерти, тогда и богачи напрасно искали помощи: сын убегал отца, брат брата. Напротив того некоторые изъявляли великодушие: не только своих, но и чужих мертвецов носили в церковь» служили панихиды и с усердием молились среди гробов. Другие спешили оставить мир и заключались в монастырях или отказывали церквам свое богатство, села, рыбные ловли; питали, одевали нищих и благодеяниями готовились к вечной жизни. Одним словом, думали, что всем умереть должно. — В сих обстоятельствах несчастные псковитяне звали к себе архиепископа Василия благословить их и вместе с ними принести жертву моления всевышнему: как достойный пастырь церкви он спешил их утешить, презирая опасность. Встреченный народом со изъявлениями живейшей благодарности, Василий облачился в ризы святительские; взял крест и, провождаемый духовенством, всеми гражданами, самыми младенцами, обошел вокруг города. Мереи пели божественные песни; иноки несли мощи; народ молился громогласно, и не было такого каменного сердца, по словам летописи, которое не изливалось бы в слезах пред Всевидящим Оком. Еще смерть не насытилась жертвами; но архиепископ успокоил души, и псковитяне, вкусив сладость христианского умиления, терпеливее ожидали конца своему бедствию: оно прекратилось в начале зимы.

Василий, без сомнения зараженный язвою, на возвратном пути скончался, к великому сожалению новогородцев и примиренных с ними псковитян. Сей архиепископ был отменно любим первыми: брал всегда ревностное участие в делах правления; строил не только храмы, но и мосты, нужные для удобного сообщения людей, и собственными руками заложил новую городскую стену на другой стороне Волхова; украсил Софийскую церковь медными, вызолоченными вратами и живописью греческою; славился также разумом: был учителем крестного сына своего, Михаила Александровича Тверского, и в образец тогдашних богословских понятий оставил нам письмо к епископу тверскому Феодору, доказывая в оном, что «рай и ад действительно существуют на земле, вопреки мнению новых еретиков, которые признают их мысленными или духовными». Уважая гражданские и пастырские достоинства Василия, великодушно умершего для облегчения страждущих псковитян, осудим ли сего знаменитого мужа за то, что он искал рая на Белом море и верил, что некоторые путешественники новогородские видели оный издали? — Василий первый из архиепископов получил от митрополита крещатые ризы в знак отличия и белый клобук, как пишут, от патриарха цареградского, доныне хранимый в новогородской Софийской ризнице и прежде носимый в Греции теми святителями, которые были поставляемы из белого духовенства.

Скоро язва посетила и Новгород, где от 15 августа до пасхи умерло множество людей. Го же было и в других областях российских: в Киеве, Чернигове, Смоленске, Суздале. В Глухове и Белозерске не осталось ни одного жителя. Таким образом от Пекина до берегов Евфрата и Ладоги недра земные наполнились миллионами трупов, и государства опустели. Иностранные историки сего бедствия сообщают нам два примечания: 1) везде гибло более молодых людей, нежели старых; 2) везде, когда зараза миновалась, род человеческий необыкновенно размножался: столь чудесна природа, всегда готовая заменять убыль в ее царствах новою деятельностию плодотворной силы!

[1353 г.] Летописцы наши сказывают, что вся Россия испытала тогда гнев небесный: следственно и Москва, хотя они не упоминают об ней в особенности. Сие тем вероятнее, что в короткое время скончались там митрополит Феогност, великий князь, два сына его и брат Андрей Иоаннович. Симеон имел не более тридцати шести лет от рождения. Сей государь, хитрый, благоразумный, пять раз ездил в Орду, чтобы соблюсти тишину в государстве; пользуясь отменною благосклонностию хана, исходатайствовал для разоренного Тверского княжения свободу не платить дани моголам, и первый, кажется, именовал себя великим князем всея Руси, как то вырезано на его печати. Видя внезапную смерть пред собою, он постригся (названный именем Созонта) и духовным завещанием распорядил свое достояние. По кончине первой супруги в 1345 году Симеон сочетался браком с Евпраксиею, дочерию одного из смоленских князей,, Феодора Святославича, управлявшего Волоком в сане наместника; но чрез несколько месяцев отослал ее к отцу, будто бы для того, что «она на свадьбе была испорчена и всякую ночь казалась супругу мертвецом». К общему неудовольствию и соблазну правоверных, Евпраксия вышла за князя фоминского, Феодора Красного; а Симеон женился в третий раз на княжне тверской, Марии Александровне, прижил с нею четырех сыновей, умерших в детстве, и в знак любви отказал ей наследственные и купленные им волости, Можайск, Коломну, все сокровища, золото, жемчуг и пятьдесят верховых коней. «Кто из бояр,— пишет великий князь,— захочет служить моей княгине, тот, владея нашими селами, обязан давать ей половину дохода. Всем людям, купленным или за вину взятым мною в рабство: сельским тиунам (прикащикам), старостам, ключникам или женатым на их дочерях, объявляю вечную свободу.— Вам, любезные братья» (ибо Андрей жил еще около шести недель) «поручаю супругу и бояр моих и приказываю то же, что нам отец приказывал: живите согласно, не переменяйте уставленного мною в делах государственных или судных; не внимайте клеветникам и ссорщикам; слушайтесь добрых, старых бояр и нашего владыки Алексия». Сей знаменитый святитель был крестник Иоанна Данииловича, сын черниговского боярина, Феодора Бяконта, служившего еще отцу его, и назывался мирским именем Елевферия: в самой цветущей юности возненавидев свет, к огорчению родителей он по-стигся в московской обители Св. Богоявления, за добродетель свою получил сан митрополитова наместника и жил в одном доме с Феогностом, 12 лет управляя всеми делами церковными, между тем как митрополит ездил в Царьград, в Орду и в отдаленные епэрхии российские. Сии путешествия иногда не делали чести Феогносту: епископы обязывались щедро дарить его, сверх угощения, весьма для них тягостного. Но Алексий не думал о мзде и с неутомимою деятельностию занимался только общим церковным благоустройством. Поставленный епископом Владимиру, он гласом народа и двора княжеского был назначен заступить место Феогноста, который, готовясь к смерти, писал о том к патриарху, а Симеон к императору, Иоанну Кантакузину. Митрополит отправил послами в Царьград Артемия Коробьина и Михаила Грека, Симеон Дементия Давидовича и Юрия Воробьина: они возвратились уже по кончине великого князя с благоприятным ответом, чтобы Алексий ехал в столицу империи для поставления. Еще при жизни Феогноста терновский патриарх самовольно объявил митрополитом России какого-то инока Феодорита и прислал его в Киев с грамотою; но тамошнее духовенство не хотело иметь никакого дела с сим новым патриархом и единодушно отвергнуло Феодорита как самозванца.

Хотя Симеон умел быть действительно главою князей удельных, однако ж власть его не могла отвратить некоторых раздоров между ими. Константин Тверской ссорился с невесткою Анастасиею, вдовствующею супругою Александра Михайловича, и сыном ее, Всеволодом Холмским, насильственно захватывая их бояр и доходы. Огорченный Всеволод поехал с жалобами к великому князю и в Орду, вслед за дядею, который там и скончался. Хан — согласно, может быть, с волею Симеона — отдал Всеволоду Тверское княжение, а Василий Михайлович Кашинский, брат Конcтaнтинов, взяв дань с Холма, спешил к моголам с богатыми дарами. Дядя и племянник встретились в городе Бездеже как неприятели: второй ограбил первого и, зная, что никто с пустыми руками не бывает прав в Орде, покойно сел на престоле Тверского княжения; но тамошний епископ Феодор убедил его примириться с дядею, уступить ему Тверь и довольствоваться Холмом. Тишина восстановилась: Симеон равно покровительствовал того и другого князя, будучи зятем Всеволода и тестем Михаила, сына Василиева; однако ж Василий не мог забыть своей обиды, изъявлял ненависть к племяннику и теснил его владение.

В государствование Симеона князь Юрий Ярославич Муромский обновил древний Муром, издавна запустевший, как сказывают летописцы: то есть он перенес сей город на его древнее место (в 1351 году), построив там дворец и многие церкви; бояре, купцы начали селиться вокруг дворца, и народ следовал их примеру. Сей Юрий, по Святом Глебе, есть достопамятнейший из муромских князей, о коих наша история говорит мало: ибо они жили тихо от недостатка в силах и со времен Андрея Боголюбского зависели более от великих князей владимирских, нежели от рязанских, хотя их удел издревле был областию Рязани.

К церковным достопамятностям сего времени принадлежит начало Троицкой лавры, столь знаменитой и по важным государственным делам, коих она была феатром. Один из бояр ростовских, Кирилл, с неудовольствием видя уничижение своего князя и самовольство московских чиновников в его земле при Калите, не хотел быть свидетелем оного и переехал в городок Радонеж, удел меньшего брата Симеонова, Андрея. Там охотно селились люди неизбыточные: ибо наместник княжеский давал им льготу и выгоды: Кирилл же, некогда богатый, от разных несчастий оскудел. Двое из юных сыновей его, Стефан и Варфоломей (названный в монашестве Сергием) искали убежища от мирских печалей в трудах святости: первый сделался игуменом Богоявленской обители в Москве, а второй, жив долго пустынником в лесах дремучих, среди безмолвного уединения и диких зверей, близ деревянной церкви Св. Троицы, им созданной, основал нынешнюю лавру: ибо слава о добродетели его привлекла к нему многих иноков. Строгая набожность и христианское смирение возвеличили Св. Сергия между современниками митрополит, князья, бояре изъявляли к нему отменное уважение, и мы увидим сего благочестивого мужа исполнителем трудных государственных поручений.

Чем реже находим в летописях известия о состоянии художеств в древней России, тем оные любопытнее для историка. В княжение Симеоново были расписаны в Москве три церкви, собор Успенский, Архангельский и храм Преображения; первый греческими живописцами Феогноста митрополита, второй российскими придворными, Захариею, Иосифоч и Николаем с товарищами, а третий иностранцем Гайтаном. В сие же время отличался в литейном искусстве россиянин Борис: он лил колокола в Москве и Новегоро-де для церквей соборных. Греция все еще имела тесную связь с Россиею, присылая нам не только митрополитов, но и художников, которые учили русских. Образованная Германия могла также способствовать успеху гражданских искусств в нашем отечестве. Заметим, что при Симеоне начали употреблять в России бумагу, на коей писан договор его с братьями и духовное завещание. Вероятно, что она шла к нам из Немецкой земли чрез Новгород.