Глава IX. Великий князь Иоанн Даниилович, прозванием Калита г. 1328—1340

Северная Россия отдыхает. Москва — глава России. Предсказание митрополита. Милость хана к Иоанну. Великодушие псковитян. Особенный епископ во Пскове. Происшествия новогородские. За-камское серебро. Политика Новагорода. Хан прощает Александра. Иоанн повелевает князьями. Несчастие Александра. Мир с Нор-вегиею. Неприязнь шведов. Разбои литовские. Ссора Иоаннова с Новымгородом. Поход к Смоленску. Кончина и достоинства Иоанновы. Прозвание Калиты. Кремник. Торг на Мологе. Завещание великого князя. Ярославская грамота. Судьба Галича.

Летописцы говорят, что с восшествием Иоанна на престол великого княжения мир и тишина воцарились в северной России; что моголы престали наконец опустошать ее страны и КрОВИю бедных жителей орошать пепелища; что Христиане на сорок лет опочили от истомы и насилий долговременных — то есть Узбек и преемники его, довольствуя обыкновенною данию, уже не посылали воевод своих грабить великое княжение, занятые делами Востока и внутренними беспокойствами Орды или устрашаемые примере Твери, где Шевкал был жертвою ожесточенного народа. Отечество наше сетовало в уничижении; головы князей все еще падали в Орде по единому мановению ханов; но земледельцы могли спокойно трудиться на полях, купцы ездить из города в город с товарами, бояре наслаждаться избытком; кони татарские уже не топтали младенцев, девы хранили невинность, старцы не умирали на снегу. Пepвое добро государственное есть безопасность и покой; честь драгоценна для народов благоденствующих: угнетенные желают только облегчения и славят бога за оное.

Карта. Литовское великое княжество в XIII - первой половине XIV вв.

Сия действительно благословенная по тогдашним обстоятельствам перемена ознаменовала возвышение Москвы, которая со времён. Иоанновых сделалась истинною главоюРоссии. Мы видели, что и прежние великие князья любили свои удельные, или наследственные, города более Владимира, совершая в нем только обряд восшествия на главный пРесТол российский: Димитрий Александрович жил в Переславле Залесском, Михаил Ярославич в Твери; следуя той же естественной привязанности к родине, Иоанн Даниилович не хотел выехать из Москвы, где находилась уже и кафедра митрополии: ибо Святой Петр, имев несколько раз Случай быть в сем городе, полюбил его красивое место-положение и доброго князя, оставил знаменитую столицу Андрея Боголюбского, правимую тогда уже одними наместниками княжескими, и переселился к Иоанну. «Если ты,— говорил он князю в духе пророчества, как пишет митрополит Киприан в житии Св. Петра,— если ты успокоишь мою старость и воздвигнешь здесь храм, достойный богоматери, то будешь славнее всех иных князей, и род твой возвеличится; кости мои останутся в сем граде; святители заходят обитать в оном, и руки его взыдут на плеща врагов наших", Иоанн исполнил желание старца и в 1326 году, 4 августа, заложил в Москве на площади первую церковь каменную во имя успения богоматери, при великом стечении народа. Святой митрополит, собственными руками построив себе каменный гроб в ее стене, зимою преставился; над прахом его в следующем году освятил сию церковь епископ ростовский, и новый митрополит, именем Феогност, родом грек, основал свою кафедру также в Москве, к неудовольствию других князей: ибо они предвидели, что наследники Иоанновы, имея у себя главу духовенства, захотят исключительно присвоить себе достоинство великокняжеское. Так и случилось, ко счастию России. В то время, когда она достигла вышней степени бедствия, видя лучшие свои области отторженные Литвою, все другие истерзанные моголами, — в то самое время началось ее государственное возрождение, и в городке, дотоле маловажном, созрела мысль благодетельного единодержавия, открылась мужественная воля прервать цепи ханские, изготовились средства независимости и величия государственного. Новгород знаменит бывшею в нем колыбелию монархии, Киев купелию христианства для россиян; но в Москве спаслися отечество и вера.— Сие время великих подвигов и славных усилий еще далеко. Обратимся к происшествиям.

Первым делом великого князя было ехать в Орду вместе с меньшим братом Александра Тверского, Константином Михайловичем, и с чиновниками новогородскими. Узбек признал Константина тверским князем; изъявил милость Иоанну: но отпуская их, требовал, чтобы они представили ему Александра. Вследствие того послы великого князя и новогородские, архиепископ Моисей и тысячский Аврам, прибыв во Псков, именем отечества убеждали Александра явиться на суд к хану и тем укротить его гнев, страшный для всех россиян. «И так вместо защиты, — ответствовал князь тверской, — я нахожу в вас гонителей! Христиане помогают неверным, служат им и предают своих братьев! Жизнь суетная и горестная не прельщает меня: я готов жертвовать собою для общего спокойствия». Но добрые псковитяне, умиленные его несчастным состоянием, сказали ему единодушно: «Останься с нами: клянемся, что тебя не выдадим; по крайней мере умрем с тобою». Они велели послам удалиться и вооружились. Так народ действует иногда по внушению чувствительности, забывая свою пользу, и стремится на опасность, плененный славою великодушия. Чем реже бывают сии случаи, тем они достопамятнее в летописях. Разделяя с Новымгородом выгоды немецкой торговли, псковитяне славились в сие время и богаттвом и воинственным духом. Под защитою высоких стен они готовились к мужественной обороне и построили еще новую каменную крепость в Изборске, на горе Жераве.

[1329 г.] Иоанн, боясь казаться хану ослушником или нерадивым исполнителем его воли, приехал в Новгород с митрополитом и многими князьями российскими, в числе коих находились и братья Александровы, Константин и Василий, также князь суздальский, Александр Васильевич. Ни угрозы, ни воинские приготовления Иоанновы не могли поколебать твердости псковитян: в надежде, что они одумаются, великий князь шел медленно к их границам и чрез три недели расположился станом близ Опоки; но видя, что надобно сражаться или уступить, прибегнул к иному способу, необыкновенному в древней России: склонил митрополита наложить проклятие на Александра и на всех жителей Пскова, если они не покорятся. Сия духовная казнь, соединенная с отлучением от церкви, устрашила народ. Однако ж граждане все еще не хотели предать несчастного сына Михайлова. Сам Александр великодушно отказался от их помощи. «Да не будет проклятия на моих друзьях и братьях ради меня! — сказал он им со слезами: — иду из вашего града, освобождая вас от данной мне клятвы». Александр уехал в Литву, поручив им свою печальную юную супругу. Горесть была общая: ибо они искренно любили его. Посадник их, именем Солога, объявил Иоанну, что изгнанник удалился. Великий князь был доволен, и митрополит, разрешив псковитян, дал им благословение. Хотя Иоанн в сем случае казался только невольным орудием ханского гнева, но добрые россияне не хвалили его за то, что он, в угодность неверным, гнал своего родственника и заставил Феогноста возложить церковное проклятие на усердных христиан, коих вина состояла в великодушии.— Новогородцы также неохотно участвовали в сем походе и спешили домой, чтобы смирить немцев и князей устюжских: первые убили в Дерпте их посла, а вторые купцов и промышленников на пути в землю югорскую. Летописцы не говорят, каким образом новогородское правительство отмстило за то и другое оскорбление.

[1330—1332 гг.] Страх, наведенный Иоанном на Псков, не имел желаемого действия: ибо Александр, принятый дружелюбно Гедимином Литовским, обнадеженный им в защите и влекомый сердцем к добрым псковитянам, чрез 18 месяцев возвратился. Они приняли его с радостию и назвали своим князем; то есть отложились от Новагорода и, выбрав даже особенного для себя епископа, именем Арсения, послали его ставиться к митрополиту, бывшему тогда в Больший. Александр Михайлович и сам Гедимин убеждали Феогноста исполнить волю псковитян; однако ж митрополит с твердостию отказал им и в то же время — с епископами полоцким, владимирским, галицким, перемышльским, хелмским — посвятил архиепископа Василия, избранного новогородцами, коего епархия, согласно с древним обыкновением, долженствовала заключать в себе и Псковскую область. Гедимин стерпел сие непослушание от митрополита, уважая в нем главу духовенства, но хотел перехватить архиепископа Василия и бояр новогородских на их возвратном пути из Больший, так что они едва могли спастися, избрав иную дорогу, и принуждены были откупиться от киевского неизвестного нам князя Феодора, который гнался за ними до Чернигова с татарским баскаком.

Между тем как Иоанн, частыми путешествиями в Орду доказывая свою преданность хану, утверждал спокойствие в областях великого княжения, Новгород был в непрестанном движении от внутренних раздоров, или от внешних неприятелей, или ссорясь и мирясь с великим князем. Зная, что новогородцы, торгуя на границах Сибири, доставили много серебра из-за Камы, Иоанн требовал оного для себя и, получив отказ, вооружился, собрал всех князей низовских, рязанских; занял [ в 1333 г.] Бежецк, Торжок и разорял окрестности. Тщетно новогородцы звали его к себе, чтобы дружелюбно прекратить взаимное неудовольствие: он не хотел слушать послов, и сам архиепископ Василий, ездив к нему в Переславль, не мог его умилостивить. Новогородцы давали великому князю 500 рублей серебра, с условием, чтобы он возвратил села и деревни, беззаконно им приобретенные в их области; но Иоанн не согласился и в гневе уехал тогда к хану.

Сия опасность заставила новогородцев примириться с князем Александром Михайловичем. Уже семь лет псковитяне не видали у себя архипастыря: святитель Василий, забыв их строптивость, приехал к ним с своим клиросом, благословил народ, чиновников и крестил сына у князя. Желая иметь еще надежнейшую опору, новогородцы подружились с Гедимином, несмотря на то, что он в сие время вступил в родственный союз с Иоанном Данииловичем, выдав за его сына, юного Симеона, дочь или внуку свою Августу (названную в крещении Анастасиею). Еще в 1331 году (как рассказывает один летописец) Гедимин, остановив архиепископа Василия и бояр новогородских, ехавших в Волынию, принудил их дать ему слово, что они уступят Нариманту, его сыну, Ладогу с другими местами в вечное и потомственное владение. Обстоятельство весьма сомнительное: в достовернейших летописях нет оного; и могло ли обещание, вынужденное насилием, быть действительным обязательством? Гораздо вероятнее, что Гедимин единственно изъявил новогородцам желание видеть Нари-манта их удельным князем, обещая им защиту, или они сами вздумали таким образом приобрести оную, опасаясь Иоанна столько же, сколько и внешних врагов: политика не весьма согласная с общим благом государства Российского; но заботясь исключительно о собственных выгодах — думая, может быть, и то, что Россия, истерзанная моголами, стесняемая Литвою, должна скоро погибнуть, новогородцы искали способ устоять в ее падении с своею гражданскою вольностию и частным избытком. Как бы то ни было, Наримант, дотоле язычник, известил новогородцев, что он уже христианин и желает поклониться Святой Софии. Народное вече отправило за ним послов и, взяв с него клятву быть верным Новугороду, отдало ему Ладогу, Орехов, Кексгольм, всю землю Корельскую и половину Копорья в отчину и в дедину, с правом наследственным для его сыновей и внуков. Сие право состояло в судебной и воинской власти, соединенной с некоторыми определенными доходами.

[1334—1335 гг.] Однако ж новогородцы все еще старались утишить гнев великого князя и наконец в том успели посредством, кажется, митрополита Шеогноста, с коим деятельный архиепископ Василий имел свидание в Владимире. Иоанн, возвратясь из Орды в Москву, выслушал милостиво их послов и сам приехал в Новгород. Все неудовольствия были преданы забвению. В знак благоволения за оказанную ему почесть и приветливость жителей, умевших иногда ласкать князя, Иоанн позвал в Москву архиепископа и главных их чиновников, чтобы за роскошное угощение отплатить им таким же. В сих взаимных изъявлениях доброжелательства он согласился с новогородцами вторично изгнать Александра Михайловича из России и смирить псковитян, исполняя волю татар или следуя движению личной на него злобы. Условились в мерах, но отложили поход до иного времени.

Спокойные с одной стороны, новогородцы искали врагов в стенах своих. Еще и прежде, сменяя посадника, народ ограбил домы и села некоторых бояр: в сем году река Волхов была как бы границею между двумя неприятельскими станами. Несогласие в делах внутреннего правления, основанного на определениях веча или на общей воле граждан, естественным образом рождали сии частые мятежи, бывающие главным злом свободы, всегда беспокойной и всегда любезной народу. Половина жителей восстала на другую; мечи и копья сверкали на обоих берегах Волхова. К счастию, угрозы не имели следствия кровопролитного, и зрелище ужаса скоро обратилось в картину трогательной братской любви. Примиренные ревностию благоразумных посредников, граждане дружески обнялися на мосту, и скромный летописец, умалчивая о вине сего междоусобия, говорит только, что оно было доказательством и гнева и милосердия небесного, ибо прекратилось столь счастливо — хотя и ненадолго. Чрез несколько времени опять упоминается в Новогородской летописи о возмущении, в коем пострадал один архимандрит, запертый и стерегомый народом в церкви как в темнице.

[1337 г.] Согласие с великим князем было вторично нарушено походом его войска в Двинскую область. Истощая казну свою частыми путешествиями в корыстолюбивую Орду и видя, что новогородцы не расположены добровольно поделиться с ним сокровищами сибирской торговли, он хотел вооруженною рукою перехватить оные. Полки Иоанновы шли зимою: изнуренные трудностями пути и встреченные сильным отпором двинских чиновников, они не имели успеха и возвратились, потеряв множество людей. Сие неприятельское действие заставило новогородцев опять искать дружбы псковитян чрез их общего духовного пастыря: архиепископ Василий отправился во Псков; но жители, считая новогородцев своими врагами, уже не хотели союза с ними: приняли владыку холодно и не дали ему обыкновенной так называемой судной пошлины, или десятой части из судебных казенных доходов. Напрасно Василий грозил чиновникам именем церкви и, следуя примеру митрополита Феогноста, объявил проклятие всему их городу. Псковитяне на сей раз выслушали оное спокойно, и разгневанный архиепископ уехал, видя, что они не верят действию клятвы, внушенной ему корыстолюбием или политикою и несогласной с духом христианства.

Впрочем, великий князь, испытав неудачу, оставил новогородцев в покое, встревоженный переменою в судьбе Александра Михайловича. Жив около десяти лет во Пскове, Александр непрестанно помышлял о своей отчизне и средствах возвратиться с безопасностию в ее недра. «Если умру в изгнании, — говорил он друзьям, — то и дети мои останутся без наследия». Псковитяне любили его, но сила не соответствовала их усердию: он предвидел, что новогородцы не откажутся от древней власти над цими, воспользуются первым случаем смиригь сих ослушников, выгонят его или оставят там из милости своим наместником. Покровительство Гедимина не могло возвратить ему тверского престола: ибо сей литовский князь избегал войны с ханом. Александр мог бы обратиться к великому князю; но, будучи им издавна ненавидим, надеялся скорее умилостивить грозного Узбека и послал к нему юного сына своего. Феодора, который (в 1336 году) благополучно возвратился в Россию с послом могольским. Привезенные вести были таковы, что Александр решился сам ехать в Орду и, взяв заочно благословение от митрополита Феогноста, отправился туда с боярами. Его немедленно представили Узбеку. «Царь верховный! — сказал он хану с видом покорности, но без робости и малодушия: — я заслужил гнев твой и вручаю тебе мою судьбу. Действуй по внушению неба и собственного сердца. Милуй или казни: в первом случае прославлю бога и твою милость. Хочешь ли головы моей? Она пред тобою». Свирепый хан смягчился, взглянул на него милостиво и с удовольствием объявил вельможам своим, что «князь Александр смиренною мудростию избавляет себя от казни». Узбек, осыпав его знаками благоволения, возвратил ему достоинство князя тверского.

[1338 г.] Александр с восхищением прибыл в свою отечественную столицу, где братья и народ встретили его с такою же искреннею радостию. Тверь, в 1327 году опустошенная моголами, уже возникла из своего пепла трудами и попечением Константина Михайловича; рассеянные жители собралися, и церкви, вновь украшенные их ревностию к святыне, сияли в прежнем велелепии. Добрый Константин, восстановитель сего княжения, охотно сдал правление старшему брату, коего безрассудная пылкость была виною столь великого несчастия, и желал, чтобы он превосходством опытного ума своего возвратил их отчизне знаменитость и силу, приобретенные во дни Михайловы. Александр призвал супругу и детей из Пскова, велев объявить его добрым гражданам вечную благодарность за их любовь, и надеялся жить единственно для счастия подданных. Но судьба готовила ему иную долю.

Благоразумный Иоанн — видя, что все бедствия России произошли от несогласия и слабости князей — с самого восшествия на престол старался присвоить себе верховную власть над князьями древних уделов владимирских и действительно в том успел, особенно по кончине Александра Васильевича Суздальского, который, будучи внуком старшего сына Ярославова, имел законное право на достоинство великокняжеское, и хотя уступил оное Иоанну, однако ж, господствуя в своей частной области, управлял и Владимиром: так говорит один летописец, сказывая, что сей князь перевез было оттуда и древний вечевой колокол Успенской соборной церкви в Суздаль, но возратил оный, устрашенный его глухим звуком. Когда ж Александр (в 1333 году) преставился бездетным, Иоанн не дал Владимира его меньшему брату, Константину Васильевичу, и, пользуясь благосклонностию хана, начал смелее повелевать князьями; выдал дочь свою за Василия Давидовича Ярославского, другую за Константина Васильевича Ростовского и, действуя как глава России, предписывал им законы в собственных их областях. Так московский боярин, или воевода, именем Василий Кочева, уполномоченный Иоанном, жил в Ростове и казался истинным государем: свергнул тамошнего градоначальника, старейшего боярина Аверкия; вмешивался в суды, в расправу; отнимал и давал имение. Народ жаловался, говоря, что слава Ростова исчезла; что князья его лишились власти и что Москва тиранствует! Самые владетели рязанские долженствовали следовать за Иоанном в походах; а Тверь, сетуя в развалинах и сиротствуя без Александра Михайловича, уже не смела помышлять о независимости. Но обстоятельства переменились, как скоро сей князь возвратился, бодрый, деятельный, честолюбивый. Быв некогда сам на престоле великокняжеском, мог ли он спокойно видеть на оном врага своего? Мог ли не думать о мести, снова уверенный в милости ханской? Владетели удельные хотя и повиновались Иоанну, но с неудовольствием, и рады были взять сторону тверского князя, чтобы ослабить страшное для них могущество первого: так и поступил Василий Ярославский, начав изъявлять недоброжелательство тестю и заключив союз с Александром. Боясь утратить первенство, и лестное для властолюбия, и нужное для спокойствия государства, Иоанн решился низвернуть опасного совместника.

В сие время многие бояре тверские, недовольные своим государем, переехали в Москву с семействами и слугами: что было тогда не бесчестною изменою, но делом весьма обыкновенным. Произвольно вступая в службу князя великого или удельного, боярин всегда мог оставить оную, возвратив ему земли и села, от него полученные. Вероятно, что Александр, быв долгое время вне отчизны, возвратился туда с новыми любимцами, коим старые вельможи завидовали: например, мы знаем, что к нему выехал из Курляндии во Псков какой-то знаменитый немец, именем Доль, и сделался первостепенным чиновником двора его. Сие могло быть достаточным побуждением для тверских бояр искать службы в Москве, где они без сомнения не старались успокоить великого князя в рассуждении мнимых или действительных замыслов несчастного Александра Михайловича.

[1339 г.] Иоанн не хотел прибегнуть к оружию, ибо имел иное безопаснейшее средство погубить тверского князя: отправив юного сына, Андрея, к новогородцам, чтобы прекратить раздор с ними, он спешил в Орду и взял с собою двух старших сыновей, Симеона и Иоанна; представил их величавому Узбеку как будущих надежных, ревностных слуг его рода; искусным образом льстил ему, сыпал дары и, совершенно овладев доверенностию хана, мог уже смело приступить к главному делу, то есть к очернению тверского князя. Нет сомнения, что Иоанн описал его закоснелым врагом моголов, готовым возмутить против него всю Россию и новыми неприятельскими действиями изумить легковерное милосердие Узбеково. Царь, устрашенный опасностию, послал звать в Орду Александра, Василия Ярославского и других князей удельных, коварно обещая каждому из них, и в особенности первому, отменные знаки милости. Иоанн же, чтобы отвести от себя подозрение, немедленно возвратился в Москву ожидать следствий.

Хотя посол татарский всячески уверял Александра в благосклонном к нему расположении Узбековом, однако ж сей князь, опасаясь злых внушений Иоанновых в Орде, послал туда наперед сына своего, Феодора, чтобы узнать мысли хана; но, получив вторичный зов, должен был немедленно повиноваться. Мать, братья, вельможи, граждане трепетали, воспоминая участь Михайлову и Димитриеву. Казалось, что самая природа остерегала несчастного князя: в то время, как он сел в ладию, зашумел противный ветер, и гребцы едва могли одолеть стремление волн, которые несли оную назад к берегу. Сей случай казался народу бедственным предзнаменованием. Василий Михайлович проводил брата за несколько верст от города; а Константин лежал тогда в тяжкой болезни: чувствительный Александр всего более жалел о том, что не мог дождаться его выздоровления. — Вместе с тверским князем поехали в Орду Роман Михайлович Белозерский и двоюродный его брат, Василий Давидович Ярославский. Ненавидя последнего и зная, что он будет защищать Александра перед ханом, великий князь тайно отправил 500 воинов схватить его на пути; но Василий отразил их и ехал в Орду с намерением жаловаться Узбеку на Иоанна, своего тестя.

Юный Феодор Александрович, встретив родителя в улусах, со слезами известил его о гневе хана. «Да будет воля божия!» — сказал Александр и понес богатые дары Узбеку и всему его двору. Их приняли с мрачным безмолвием. Прошел месяц: Александр молился богу и ждал суда. Некоторые вельможи татарские и царица вступались за сего князя; но прибытие в Орду сыновей Иоанновых решило дело: Узбек, подвигнутый ими или друзьями хитрого их отца, без всяких исследований объявил, что мятежный, неблагодарный князь тверской должен умереть. Еще Александр надеялся: ждал вестей от царицы и, сев на коня, спешил видеть своих доброжелателей; узнав же, что казнь его неминуема, возвратился домой, вместе с сыном причастился святых тайн, обнял верных слуг и бодро вышел навстречу к убийцам, которые, отрубив голову ему и юному Феодору, разняли их по составам! Сии истерзанные остатки несчастных князей были привезены в Россию, отпеты в Владимире митрополитом Феогностом и преданы земле в тверской соборной церкви, подле Михаила и Димитрия: четыре жертвы Узбекова тиранства, оплаканные современниками и отмщенные потомством! Никто из ханов не умертвил столько российских владетелей, как сей: в 1330 году он казнил еще князя стародубского, Феодора Михайловича, думая, что сии страшные действия гнева царского утвердят господство моголов над Россиею. Оказалось следствие противное, и не хан, но великий князь воспользовался бедственною кончиною Александра, присвоив себе верховную власть над Тверским княжением: ибо Константин и Василий Михайловичи уже не дерзали ни в чем ослушаться Иоанна и как бы в знак своей зависимости должны были отослать в Москву вещь по тогдашнему времени важную: соборный колокол отменной величины, коим славились тверитяне. Узбек не знал, что слабость нашего отечества происходила от разделения сил оного и что, способствуя единовластию князя московского, он готовит свободу России и падение царства Капчакского.

Новогородцы, столь безжалостно отвергнув Александра в несчастии и способствовав его изгнанию, тужили о погибели сего князя: ибо предвидели, что Иоанн, не имея опасного соперника, будет менее уважать их вольность. Между тем они старались обеспечить себя со стороны внешних неприятелей. Мир, в 1323 году заключенный со шведами, продолжался около пятнадцати лет. Король Магнус, владея тогда Норвегиею, распространил его и на сию землю, нередко тревожимую новогородцами, которые издавна господствовали в восточной Лапландии. Так они, по летописям норвежским, в 1316 и 1323 году опустошили пределы Дронтгеймской области, и папа Иоанн XXII уступил Магнусу часть церковных доходов, чтобы он мог взять действительнейшие меры для защиты своих границ северных от россиян. Вельможа сего короля, именем Гаквин, в 1326 году, июня 3, подписал в Новегороде особенный мирный договор, по коему россияне и норвежцы на десять лет обещались не беспокоить друг друга набегами, восстановить древний рубеж между обоюдными владениями, забыть прежние обиды и взаимно покровительствовать людей торговых. Но в 1337 году шведы нарушили мир: дали убежище в Выборге мятежным российским корелам; помогли им умертвить купцов ладожских, новогородских и многих христиан греческой веры, бывших в Корелии; грабили на берегах Онежских, сожгли предместие Ладоги и хотели взять Копорье. В сей опасности новогородцы увидели худое к ним усердие Нариманта и бесполезность оказанной ему чести: еще и прежде (в 1335 году) — несмотря на его княжение в их области и на родственный союз Иоаннов с Гедимином — шайки литовских разбойников злодействовали в пределах Торжка: за что великий князь приказал своим воеводам сжечь в соседственной Литве несколько городов: Рясну, Осечен и другие, принадлежавшие некогда к Полоцкому княжению. Хотя сии неприятельские действия тем и кончились, однако ж доказывали, что дружба Гедимина с россиянами была только мнимая. Когда же новогородцы, встревоженные нечаянною ратию шведскою, потребовали Нариманта (бывшего тогда в Литве) предводительствовать их войском, он не хотел ехать к ним и даже вывел сына своего, именем Александра, из Орехова, оставив там одного наместника. Но шведы имели более дерзости, нежели силы: гордо отвергнув благоразумные предложения новогородского посадника Феодора, ушли от Копорья и не могли защитить самых окрестностей Выборга, где россияне истребили все огнем и мечом. Скоро начальник сей крепости дал знать новогородцам, что предместник его сам собою начал войну и что король желает мира. Написали договор, согласный с ореховским и через несколько месяцев клятвенно утвержденный в Лунде, где послы российские нашли Магнуса. Они требовали еще, чтобы шведы выдали им всех беглых корелов; но Магнус не согласился, ответствуя, что сии люди уже приняли веру латинскую и что их число весьма невелико. «Корелы, — сказал он, — бывают обыкновенно виною раздоров между нами; и так возьмем строгие меры для отвращения сего зла: впредь казните без милости наших беглецов; а мы будем казнить ваших, чтобы они своими злобными наветами не мешали нам жить в согласии».

Окончив дело с шведами, новогородцы отправили обыкновенную ханскую дань к Иоанну; но великий князь, недовольный ею, требовал с них еще вдвое более серебра, будто бы для Узбека. Они ссылались на договорные грамоты и на древние Ярославовы, по коим отечество их свободно от всяких чрезвычайных налогов княжеских. «Чего не бывало от начала мира, того и не будет, — ответствовал народ послам московским: — князь, целовав святой крест в соблюдении наших уставов, должен исполнить клятву». Прошло несколько времени: великий князь ждал вестей из Орды. Когда же хан отпустил его сыновей с честию и всех других Князей с грозным повелением слушаться московского: тогда Иоанн объявил гнев Новугороду и вывел оттуда своих наместников, думая, подобно Андрею Боголюбскому, что время унизить гордость сего величавого народа и решить вечную прю его вольности со властию княжескою. К счастию новогородцев, он должен был обратить силы свои к иной цели.

Хотя мы не видим по летописям, чтобы князья смоленские когда-нибудь ездили в Орду и платили ей дань: но сему причиною то, что повествователи наших государственных деяний, жив в других областях, вообще редко упоминают о Смоленске и его происшествиях. Возможно ли, чтобы княжение, столь малосильное, одно в России спаслося от ига, когда и Новгород, еще отдаленнейший, долженствовал повиноваться царю капчакскому? В Смоленске господствовал тогда Иоанн Александрович, внук Глебов, с коим Димитрий, князь брянский, в 1334 году имел войну. Татары помогали Димитрию; однако ж ни в чем не успели, и князья, пролив много крови, заключили мир. Вероятно, что хан не участвовал в предприятии Димитрия и что сему последнему служила за деньги одна вольница татарская; но Иоанн Александрович ободрился счастливым опытом своего мужества и, вступив в союз с Гедимином, захотел, кажется, совершенной независимости. По крайней мере Узбек объявил его мятежником, отрядил в Россию могольского воеводу, именем Товлубия, и дал [в 1340 г.] повеление всем нашим князьям идти на Смоленск. Владетель рязанский, Коротопол, выступил с одной стороны, а с другой сильная рать великокняжеская. Под знаменами московскими шли Константин Васильевич Суздальский, Константин Ростовский, Иоанн Ярославич Юрьевский, князь Иознн Друцкий, выехавший из Витебской области, и Феодор Фоминский, князь смоленского удела. Не имея особенной склонности к воинским действиям, Иоанн Даниилович остался в столице и вверил начальство двум своим воеводам. Казалось, что соединенные полки моголов и князей российских должны были одним ударом сокрушить державу смоленскую; но, подступив к городу, они только взглянули на стены и, не сделав ничего, удалились! Вероятно, что россияне не имели большого усердия истреблять своих братьев и что воевода Узбеков, смягченный дарами смолян, взялся умилостивить хана.

Сим заключилось достопамятное правление Иоанна Данииловича: остановленный в важных его намерениях внезапным недугом, он променял княжескую одежду на мантию схимника и кончил жизнь в летах зрелого мужества, указав наследникам путь к единовластию и к величию. Но справедливо хваля Иоанна за сие государственное благодеяние, простим ли ему смерть Александра Тверского, хотя она и могла утвердить власть великокняжескую? Правила нравственности и добродетели святее всех иных и служат основанием истинной политики. Суд истории, единственный для государей — кроме суда небесного, — не извиняет и самого счастливого злодейства: ибо от человека зависит только дело, а следствие от бога.

Несмотря на коварство, употребленное Иоанном к погибели опасного совместника, москвитяне славили его благость и, прощаясь с ним во гробе, орошаемом слезами народными, единогласно дали ему имя собрателя земли Русской и государя-отца: ибо сей князь не любил проливать крови в войнах бесполезных, освободил великое княжение от грабителей внешних и внутренних, восстановил безопасность собственную и личную, строго казнил татей и был вообще правосуден. Жители других областей российских, от него независимых, завидовали устройству, тишине Ноанновых, будучи волнуемы злодействами малодушных князей или граждан своевольных: так в Козельске один из потомков Михаила Черниговского, князь Василий Пантелеймо-нович, умертвил дядю родного Андрея Мстиславича; так владетель рязанский, Коротопол, возвращаясь из Орды перед смоленским походом, схватил по дороге родственника своего, Александра Михайловича Пронского, ехавшего к хану с данию, ограбил его и лишил жизни в нынешней Рязани; так брянцы, вследствие мятежного веча, умертвили (в 1340 году) князя Глеба Святославича, в самый великий для россиян праздник, в день св. Николая, несмотря на все благоразумные убеждения бывшего там митрополита Феогноста.

Отменная набожность, усердие к строению храмов и милосердие к нищим не менее иных добродетелей помогли Иоанну в снискании любви общей. Он всегда носил с собою мешок, или калиту, наполненную деньгами для бедных: отчего и прозван Калитою. Кроме собора Успенского им построены еще каменный Архангельский (где стояла его гробница и где с того времени погребали всех князей московских), церковь Иоанна Лествичника (на площади Кремлевской) и Св. Преображения, древнейшая из существующих ныне и бывшая тогда архимандритиею, которую основал еще стец Иоаннов на берегу Москвы-реки при созданной им деревяной церкви Св. Даниила: Иоанн же перевел сию обитело к своему дворцу, любил более всех иных, обогатил доходами; кормил, одевал там нищих и в ней постригся пред кончиною. — Украшая столицу каменными храмами, он окружил ее (в 1339 году) дубовыми стенами и возобновил сгоревший в его время Кремник, или Кремль, бывший внутреннею крепостию или, по старинному именованию, детинцем. В княжение Иоанна два раза горела Москва; были и другие несчастия: ужасное наводнение от сильного дождя и голод, названный в летописях рослою рожью. Но подданные, облаготворенные деятельным, отеческим правлением Калиты, не смели жаловаться на бедствия случайные и славили его счастливое время.

Тишина Иоаннова княжения способствовала обогащению России северной. Новгород, союзник Ганзы, отправлял в Москву и в другие области работу немецких фабрик. Восток, Греция, Италия (чрез Кафу и нынешний Азов) присылали нам свои товары. Уже купцы не боялись в окрестностях Владимира или Ярославля встретиться с шайками татарских разбойников: милостивые грамоты Узбе-ковы, данные великому князю, служили щитом для путешественников и жителей. Открылись новые способы мены, новые торжища в России; так в Ярославской области, на устье Мологи, где существовал Холопий городок, съезжались купцы немецкие, греческие, италиянские, персидские, и казна в течение летних месяцев собирала множество пошлинного серебра, как уверяет один писатель XVII века: бесчисленные суда покрывали Волгу, а шатры — прекрасный, необозримый луг Моложский, и народ веселился в семидесяти питейных домах. Сия ярмонка слыла первою в России до самого XVI столетия.

Добрая слава Калиты привлекла к нему людей знаменитых: из Орды выехал в Москву татарский мурза Чет, названный в крещении Захариею, от коего произошел царь Борис Федорович Годунов; а из Киева вельможа Родион Несторович, предок Квашниных, который был вызван Иоанном еще во время Михаила Тверского и привел с собою 1700 отроков, или детей боярских. Летописец рассказывает, что сей Родион, возведенный московским князем на первую степень боярства, возбудил зависть во всех других вельможах; что один из них, Акинф Гаврилович, не хотев уступить ему старшинства, бежал к Михаилу Тверскому, с сыновьями своими, оставив в челядне, или в людской избе, новорожденного внука Михаила, прозванного Челяднею; что усердный Родион спас Иоанна Данииловича в битве с тверитянами под городом Переславлем, в 1304 году, зашедши им в тыл, и, собственною рукою отрубив голову Акинфу, привез оную на копье к князю; что Иоанн наградил его половиною Волока, а Родион отнял другую у новогородцев, выгнав их наместника, и получил за то от великого князя еще иную волость в окрестностях реки Восходни. Сии обстоятельства прописаны также в челобитной Квашнина, поданной царю Иоанну Васильевичу на Бутурлиных, потомков боярина Акинфа, во время несчастных споров о боярском старейшинстве.

Древняя русская пословица: близ царя, близ смерти, родилась, думаю, тогда, как наше отечество носило цепи моголов. Князья ездили в Орду как на Страшный суд: счастлив, кто мог возвратиться с милостию царскою или по крайней мере с головою! Так Иоанн Даниилович, в начале своего великокняжения отправляясь к Узбеку, написал завещание и распорядил наследие между тремя сыновьями и супругою, именем Еленою, которая преставилась монахинею в 1332 году. Сия древнейшая из подлинных духовных грамот княжеских, нам известных, свидетельствует, какие города принадлежали тогда к Московской области и как велико было достояние князей. После обыкновенных слов: «Во имя отца и сына и святого духа», Иоанн говорит: «Не зная, что всевышний готовит мне в Орде, куда еду, оставляю сию душевную грамоту, написанную мною добровольно, в целом уме и совершенном здравии. Приказываю, в случае смерти, сыновьям моим город Москву: отдаю Симеону Можайск, Коломну с волостями, Ивану Звенигород и Рузу; Андрею Лопастну, Серпухов, Перемышль; княгине моей с меньшими детьми села, бывшие в ее владении» (следуют имена их) ...«также оброк городских волостей; а купеческие пошлины, в оных собираемые, остаются доходом наших сыновей. Ежели татары отнимут волость или село у кого из вас, любезные дети, то вы обязаны снова уравнять свои части или уделы. Люди численные» — то есть вольные, окладные, платившие дань государственную — «должны быть под общим вашим ведением; а в раздел идут единственно купленные мною. Еще при жизни дал я сыну Симеону из золота четыре цепи, три пояса, две чаши, блюдо с жемчугом и два ковша, а серебром три блюда; Ивану из золота четыре цепи, два пояса с жемчугом и с каменьями, третий сердоликовый, два ковша, две круглые чаши, а серебром трч блюда; Андрею »'з золота четыре цепи, пояс фряжский жемчужный, друюи с крюком на червленом шелку, третий ханский, два ковша, две чарки, а серебром три блюда. Золото княгинино отдал я дочери Фетинье: четырнадцать колец, новый сде\анный мною складень, ожерелье матери ее, чело и гривну; а мое собственное золото и коробочку золотую отказываю княгине своей с меньшими детьми. Из одежд моих назначаю Симеону шубу червленую с жемчугом и шапку золотую, Ивану желтую объяринную шубу с жемчугом и мантию с бармами, Андрею шубу соболью с наплечками, низанными жемчугом, и портище алое с нашитыми бармами; а две новые шубы, низанные жемчугом, меньшим детям, Марье и Фе-досье. Серебряные поясы и другие одежды мои раздать священникам, а 100 рублей, оставленных мною у казначея, по церквам. Большое серебряное блюдо о четырех кольцах отослать в храм Владимирской Богоматери. Прочее серебро и княжеские стада — кроме двух, отданных мною Симеону и Ивану — разделить моей супруге и детям. Тебе, Симеон, как старшему, приказываю меньших братьев и княгиню с дочерьми: будь им по боге главным защитником — Грамоту писал дьяк великокняжеский Кострома, при духовных отцах моих, священниках Ефреме, Феодосии и Давиде; кто нарушит оную, тому бог судия».— К грамоте привешены две печати: одна серебряная вызолоченная с изображением Спасителя и св. Иоанна Предтечи и с надписью: печать великого князя Ивана; а другая свинцовая.— В сем завещании не сказано ни слова о Владимире, Костроме, Пере-сдавле и других городах, бывших достоянием великокняжеского сана: Иоанн, располагая только своею отчиною, не мог их отказать сыновьям, ибо назначение его преемника зависело от хана.

Исчисляя свои села, великий князь упоминает о купленных или вымененных им в Новегороде, Владимире, Костроме и Ростове: таким образом он старался приобретать наследственную собственность и вне Московской области, к неудовольствию других князей и вопреки условию, заключенному с новогородцами. Но еще несравненно важнейшим приобретением были города Углич, Белозерск и Галич, купленные Иоанном Данииловичем: первые два у потомков Константина I, а третий у наследников Константина Ярославича Галицкого, как сказано в одной из грамот Димитрия Донского: чему надлежало случиться незадолго до преставления Калиты. Однако ж сии уделы до времен Донского считались великокняжескими, а не московскими: потому не упоминается об них в завещаниях сыновей Калитиных.

Мы имеем еще иную достопамятную грамоту времен Иоанновых, данную Василием Давидовичем Ярославским архимандриту Спасской обители. Сей князь пишет, что он, следуя примеру деда, Феодора Черного, определяет жалованье монастырским людям, в год по два рубля; освобождает их от всех налогов, также от яма, или подвод, от постоя и стражи; далее говорит: «Судии мои, наместники и тиуны, да не шлют дворян своих за людьми св. Спаса без ведома игумена, который один судит их, или вместе с моим судиею, буде истец или ответчик не есть человек монастырский; в последнем случае часть денежной пени, налагаемой на виновного, идет в казну ев, Спаса, а другая в княжескую. Жители иных областей, перезванные игуменом в его ведомство, считаются людьми монастырскими; но работники их, приписанные к моим селениям, остаются под судом княжеским. Черноризцы и крылошане спасские, торгуя в пользу святой обители, увольняются от пошлин: что однако ж не уничтожает древнего устава о перевозах и бобровых реках». Сия харатейная грамота скреплена черною восковою печатаю и свидетельствует, какими гражданскими выгодами пользовались монастыри в России, согласно с уважением наших добрых предков к иноческому сану и в противность намерению, с коим были учреждены первые христианские обители, основанные единственно для трудов душеспасительных и чуждые миру.

Наконец, описав княжение Иоанново, должны мы в последний раз упомянуть о Галиции как о Российской области. Внук Юрия Львовича, князь Георгий, скончался около 1336 года, не оставив детей, и хан прислал своих наместников в Галицию; но жители, по сказанию одного современного историка, тайно умертвили их и с дозволения ханского поддалися Болеславу, сыну Тройдена, князя мазовского, и Марии, сестры георгиевой, зятю Гедиминову, обязав его клятвою не отменять их уставов, не касаться сокровищ государственных или церковных и во всех делах важных требовать согласия народного или боярского: без чего город Львов — где находилось сильное войско, составленное отчасти из моголов, армян и других иностранцев — не хотел покориться сему князю. Но Болеслав не сдержал слова. Воспитанный в греческом исповедании, он в угодность папе и королю польскому, своему родственнику, сделался католиком: ибо вера нашего отечества, утесненного, растерзанного, казалась ему уже несогласною с мирскими выгодами. Сего мало: изменив православию, Болеслав хотел обратить и подданных в латинскую веру; сверх того угнетал их налогами, окружил себя немцами, ляхами, богемцами и, следуя прихотям гнусного сластолюбия, отнимал жен у супругов, дочерей у родителей. Такие злодеяния возмутили народ, и Болеслав умер скоропостижно, отравленный столь жестоким ядом, как уверяют летописцы, что тело его распалось на части. Казимир, свояк Болеславов, умел воспользоваться сим случаем и (в 1340 году) завладел Галициею, обещав жителям не теснить их веры. Львов, Перемышль, Галич, Любачев, Санок, Теребовль, Кременец присягнули ему как законному государю, и сокровища древних князей галицких — богатые одежды, седла, сосуды, два креста золотые с чадтию животворящего древа и две короны, осыпанные алмазами — были отвезены изо Львова в Краков. Довольный сим успехом, король ограничил на время свое властолюбие и, заключив мирный договор с Литвою, уступил Кестутию, сыну Гедиминову, Брест, а Любарту, женатому на княжне владимирской, — Холм, Луцк и Владимир, как бы законное наследство его супруги. Так рушилось совершенно знаменитое княжение, или королевство Даниилово, и древнее достояние России, приобретенное оружием Св. Владимира, долго называемое городами червенскими, а после Галичем, было разделено между иноплеменниками.