CОСТОЯНИЕ ЕГИПТА В ЭПОXУ XIX И XX ДИНАСТИЙ

Войны в Сирии отразились на жизни и администрации Египта в эпоху XIX и XX династий. Чтобы быть ближе к Сирии, фараоны жили нередко уже не в Фивах, а на севере, в новом «Граде Рамсеса» (см. Исход 1, 11) и в Танисе; однако южная столица продолжала оставаться все время религиозным центром; кроме того, некоторая двойственность Египта, существовавшая издревле, теперь усилилась и отразилась на последующей истории его; в стране было два визиря, два корпуса армии, состоявшие каждый из двух полков, которые назывались по именам богов четырех главных городов (Фив, Илиополя, Мемфиса, Таниса) — полками Амона, Ра, Пта, Сутеха. Централизация и военный характер царства продолжали усиливаться, истощая страну и внося в нее в изобилии наемнический элемент.

Египетские поэты, льстя мнимому могуществу фараона, много говорят о веселой я богатой жизни во «Граде Рамсеса». Вот что пишет один из них, как «возвещение побед» царя, по поводу прибытия в царскую резиденцию царей хеттов и области Коди:

«Воздвиг себе его величество замок великий; Онахту имя его («Великий победой» — поэтическое имя города). Он между Финикией и Тамери (поэтическое имя Египта), полон продуктов и запасов. Он подобен по плану Ермонту; он долговечен, как Мемфис; восходит Шу на горизонте его и заходит внутри его. Оставляют все люди города свои и устраиваются в его области. Запад его — достояние Амона, юг — Сутеха; явилась Астарта на его востоке, Уадит жительствует на его севере. А замок, что в центре его, — это горизонт небесный. Рамсес Миамун — это бог Монту, наместник Ра для царей, визирь, сладостный для сердца Египта. Вся земля стекается к его резиденции; посылает и великий князь хеттов к князю Коди, говоря: «готовься, «спешим в Египет, скажем: воля бога (т. е. фараона) исполнена; отправимся с посольством к Усермара (Осимандию): ведь он дает дыхание тому, кому хочет, и все страны находятся в его распоряжении».

Другой писец сообщает своему коллеге в письме следующее:

«Прибыл я в Град Рамсеса, нашел его в хорошем состоянии. Он прекрасен, нет равного ему, он основан, как Фивы. О столица, приятная жизнью! ее поле полно я всем хорошим, вкусная пища там ежедневно; ее воды полны рыбами, ее округи — цветами и травой (следует описание рыб, вин и всяких яств). Провизия и дары в ней ежедневно. Ликуют живущие в ней; в ней малые подобны великим. Давайте устроим праздники неба и времен года. Обитатели Онахту ежедневно в праздничных одеждах; благовонные мази на их головах и новые парики; они стоят у своих дверей, руки их держат букеты, ветви храма Хатор и гирлянды канала Пахери — в день вступления Рамсеса, как Монту обеих земель утром в праздник Хояка, тогда все равны и говорят друг другу свои просьбы. Сладки напитки в Онахту: там вина из плодов «Ину», мед, пиво из Коди в гавани, вина в погребах, благовонные мази в области канала Салаби, гирлянды во фруктовом саду, приятные обитательницы у Мемфисских врат. Веселие царит всюду, ничто ему не препятствует».

Действительно, двору, чиновникам и войску в то время жилось хорошо; благосклонностью правительства пользовались также иностранцы, служившие сначала в войске, затем проникшие в канцелярии и, что было особенно опасно, оседавшие на земле целыми поселениями (особ, ливийцы). Они делали нередко блестящую карьеру. Чиновники заботились большею частью только о своем обогащении. Об их злоупотреблениях мы имеем достаточно данных, из которых ясно, что благие начинания лучших фараонов не привились. Протесты недовольных выливались только в молитвы «богам; напр.: «о Амон, ты, который был некогда первым царем, бог предвечный, судья для бедных, не берущий взяток с злодеев, ты не говоришь — «приведите свидетелей». Амон-Ра судит землю перстом своим; осуждает он грешников на костер, а праведников — направо». Или другая молитва: «Амон, преклони ухо твое к одинокому в суде, когда он беден, а враг его богат; ведь суд сокрушит его; серебро и золото для писцов счетоводов; одежда — для слуг. Да найдет он, что Амон — визирь, дающий выйти из бедности, да найдет и бедный справедливость на суде».

Такие тексты встречаются не часто; гораздо более были распространены излюбленные произведения чиновничьего профессионального самовосхваления. В школе, которая была при дворе и приготовляла молодых людей к чиновничьей карьере, ради практики переписывались различные дела или сочинения, имевшие предметом прославление преимуществ такой карьеры. В одном из дошедших до нас писем (фиктивных) автор пишет следующее:

«Говорят мне, что ты бросаешь книги, предаешься танцам, обращаешь лицо к сельскому хозяйству, а тыл к слову божию (т. е. иероглифическому письму). Неужели ты не помнишь положения земледельца во время жатвы? Черви воруют половину зерна; гиппопотамы пожирают другую, мыши умножаются в поле; саранча опускается, скот пожирает, воробьи воруют, повреждая все; остальное, что попало на гумно — приканчивают воры. Земледельческие орудия портятся, лошадь умирает у сохи. А тут чиновник пристает к берегу; он обходит вокруг жатвы, свита его с палками, негры с ветвями. Они говорят: «подавай зерно». Нет его — они бьют хозяина, растянув его во всю длину. Он связан, брошен в канаву, он избит, он подобен утопленному, его жена и дети связаны перед ним; его соседи бросают все и бегут, гибнет их хлеб».

Таким образом, основа благосостояния классической страны земледелия в казенной школе высмеивалась в угоду канцелярской службе. Не менее нездоровым симптомом было высмеивание военной службы. Например, следующий текст, также предлагавшийся в качестве прописи:

«Ты, кажется, сказал: «говорят, что приятнее быть офицером, чем чиновником». Слушай, я расскажу тебе об офицере. У него множество неприятностей. С детства приводят его, чтобы запереть в казарму. Удары — на животе его, побои — на глазах его, синяки над бровями. Голова его проломана. Он лежит, а его бьют, как пучок папируса. Он сокрушен ударами. А вот я расскажу тебе про его путешествие в Сирию, его восхождение в горную страну. Его хлеб и вода на плечах, как у осла, его спина согнута, он пьет гнилую воду. Когда он достигает врагов, он попадается, как птица, нет силы в членах его. Когда ему приходится возвращаться в Египет, он бывает подобен дереву, изъеденному червями. Он болен и ложится в постель. Его везут на осле; одежда его украдена ворами, а денщик убежал. Обрати сердце твое, чтобы сделаться писцом, ты будешь управлять людьми. А вот я расскажу тебе еще о несчастной должности офицера конницы. Отдали его в корпус по протекции дедушки, с рабами... Он перед его величеством. Берет лошадь, рад и ликует. Приходит он в свой город. Усердно топчет: хорош он в топоте. Колесница его в 5 фунтов. Он едет на ней для шума, но ему приходится стать пешеходом — он попал в муравейник и лежит в кустах; ноги его истерзаны. А тут смотр. Он уже совсем несчастен — его бьют на земле сотней ударов»...

Коробочка для румян в форме купальщицы. Собрание Гос. музея изобразительных скусств в Москве.

Некоторые полагают, вероятно, неосновательно, что странные рисунки на папирусе, изображающие мышиного царя, на колеснице, в позе фараона, осаждающего кошачью крепость в азиатском стиле — карикатуры на азиатские походы, царей.

Переписывался охотно в это время в придворной школе также известный нам трактат о преимуществах чиновничьей профессии над всеми прочими. Другой трактат дошел до нас в сборнике фиктивных писем Брит. музея. Он озаглавлен «Наставления в форме писем» (в отличие от категории «Хорошей речи»). Здесь также на разные лады прославляется карьера чиновника, но корень ее горек: «Я даю тебе сто ударов. Ты для меня осел, которого бьют каждый день. Ты для меня — неразумный негр, приведенный, как добыча. Заставляют садиться на гнездо орла, приучают летать кобчика, а я делаю человеком тебя, злого мальчика». В другом письме, из другого сборника, учитель выговаривает своему питомцу:

«Ты бродишь по улицам, от тебя несет пивом; запах пива отдаляет от тебя людей и отдает душу твою на погибель.Ты подобен сломанному рулю, наосу без бога, дому без хлеба и с шатающейся стеной; люди бегут от тебя — ты наносишь им раны. О, знай как отвратительно вино, удаляйся от пива, не знай напитка тилку! Ты научился петь под флейту, говорить нараспев под псалтирь, петь под аккомпанимент гуслей. Ты сидишь с девицами, умащенный, с гирляндой на шее. Ты колотишь по животуг переваливаешься, как гусь, падаешь затем в грязь»...

Сборник фиктивных и действительных писем в Британском (папирусы Sallier и Anastasi), Берлинском (пап. Roller), Лейденском, Болонском и других музеях — богатые сокровищницы первостепенного культурно-исторического материала, вводящего нас непосредственно в эпоху Рамессидов. Здесь и литературные произведения вроде царских од, и восхваления столицы, и чиновничья мораль, и деловые письма, и приветственные послания, и выговоры по службе, и жалобы на переутомление, и приказы, и распоряжения и т. п.

В форме письма дошло до нас также одно странное произведение чиновничьей литературы, хранящееся в Британском музее под именем papyrus Anastasi I. Оно имеет большой интерес для знакомства с Сирией в эпоху Рамсеса II, но любопытно и с литературной стороны, как едва ли не первый образец литературной критики, в притом с сословной подкладкой.

Папирус адресован чиновником Гори, служившим в царских конюшнях, другому — кавалерийскому офицеру Аменопе, секретарю войскового приказа, и является ответом на составленное последним в высокопарном стиле с многочисленными семитизмами описание своего путешествия по Азии. Автор ставит целью указать адресату на слабые стороны стиля его произведения. Он получил его во время отдыха. Он возрадовался и возвеселился, но скоро нашел, что его «нельзя ни хвалить, ни порицать»: «твои фразы смешивают все в одно, твои слова употреблены некстати и выражают не то, что ты хочешь». Он обижен на невежливость своего корреспондента, опустившего подобающие его рангу приветствия, и имеет на это право. Напрасно его «друг» называет его «плохим чиновником с поломанными руками», говорит даже, будто он не внесен в списки личных составов. Нет, он не таков. Он знает многих негодных чиновников, и с мало говорящим для нас чиновничьим остроумием перечисляет таковых с их характеристиками. Он на них непохож: «имя мое ты найдешь в списках — оно занесено в великих конюшнях Рамсеса II — наведи справку у начальника конюшенного ведомства: на мое имя записываются доходы». Напротив, Аменопе уже неоднократно доказал свою несостоятельность, особенно когда дело идет о вычислениях, напр., при снабжении войска, при назначении рабочих для постановки обелиска или колосса и т. п. Теперь он якобы «витязь» и путешествует по Сирии. Критик следует за ним по пятам.

«Я писец и mahar (семитизм — «витязь»), говоришь много раз. Правда ли это? Посмотрим. Ты осматриваешь свою колесницу: лошади быстры, как шакалы, подобны бурному ветру. Ты схватываешь узду, берешь лук. Посмотрим, что сделает твоя рука. Я опишу тебе, каково положение mahar'a, и расскажу тебе про его дела. Ты не достиг страны хеттов и не видел области Иупа. Ты не представляешь себе Хадумы и Игадаи. Не ходил ты в Кадеш и Тубаху. Никогда тебе не приходилось итти к бедуинам со вспомогательными отрядами и солдатами. Ты не ступал по дороге, где небо и днем мрачно, ибо земля заросла доходящими до неба дубами и кедрами, где львы многочисленнее шакалов и гиен, и где бедуины преграждают путь. Не восходил ты на горы. Когда ты возвращаешься домой, все твои члены разбиты и кости переломаны. Ты засыпаешь. Когда ты пробуждаешься, еще печальная ночь и ты одинок. Разве не приходит вор, чтобы ограбить тебя? Да, он приходил ночью и украл, твое платье. Твой денщик проснулся ночью, заметил случившееся и взял себе, что еще оставалось. Потом он пошел к злодеям, смешался с племенем бедуинов, сделался азиатом. Я хочу рассказать тебе о другом таинственном городе, называемом Кепной (Гебал — Библ). Что это за город? Об его богине — в другой раз. Ты в него не входил. Я восклицаю, расскажи мне про Бейрут, Сидон, Сарепту. Где река Ниджана? Где Уту? они лежат близ другого города на море, который называется Тиром. Воду привозят в него на кораблях. Он более богат рыбой, чем песком... Когда ты приходишь в Иоппию, ты находишь зеленый сад. Ты входишь, чтобы поесть, и находишь там красивую девушку, которая стережет виноград»...

Коробочка для румян в форме купальщицы. Собрание Гос. музея изобразительных скусств в Москве

Подобным образом бедный «витязь» провожается по всей Сирии. По поводу различных местностей ему задаются вопросы, указывающие на незнание автором Сирии и фиктивность путешествия. Иногда выставляются в комичном виде его приключения — напр., пока он развлекается в иоппйском винограднике, у него крадут колесницу и коней. Или приключение другого рода. Герой попадает в дикое ущелье в 2 000 локтей глубины: «ты приобретаешь себе имя героя, лучшего из египетских офицеров. Твое имя будет славно, как Кардади, князя Асару, которого застигли гиены в чаще в теснине, загражденной бедуинами — они скрывались в кустах и некоторые из них были в 4 локтя от носа до пяток. У них были дикие глаза, сердца неприветливые, и они не внимали ласкам. А ты один, у тебя нет провожатого, нет за тобой войска... ты не находишь пути. Тебя охватывает ужас, волоса твои становятся дыбом, душа уходит в руки (ср. наше «в пятки»)». Комичное положение — офицер, бегущий от бедуинов и попадающий к гиенам, затем теряющий свою колесницу и продолжающий путь пешком. — Наконец, истощив всю свою иронию, автор заканчивает: «как превратно все, что исходит от твоего языка, как слабы твои речения! Ты пришел ко мне, облаченный в путаницу и нагруженный невероятностями... Я дошел до конца твоего писания... его не легко понять — это все равно, что разговор жителя Дельты с обитателем Элефантины. Но ты — писец фараона — посмотри на это благосклонно и не подумай, что я хотел сделать твое имя смрадным пред другими. Ведь я только рассказал тебе о витязе, я прошел для тебя Сирию, привел тебе все страны и города. Прими это благосклонно и ты научишься их описывать, окажешься действительно путешественником».

Интересным памятником поземельных отношений и судебной волокиты того времени служит надпись в гробнице Меса в Саккара, приводящая дословно процесс, благодаря счастливому исходу которого Мес достиг благосостояния, чем отчасти и объясняется, что он велел начертать его в своей гробнице. Процесс тянулся несколько поколений. Предок Меса, Неши, начальник кораблей, вероятно за отличие в войне с гиксосами, получил от Яхмоса I недалеко от Мемфиса участок земли; после его смерти он переходил из рода в род, при условии неделимости. При Харемхебе было шесть членов рода; старшей была Урла, которая по приговору верховного суда в Илиополе назначена управительницей, т. е. ответственной за обработку и доходность, среди братьев и сестер. Но сестра ее Тахару сочла себя обиженной и потребовала пересмотра. Суд командировал жреца Инну в 59-й год Харемхеба (очевидно, ему были присчитаны года поклонников Атона) и затем присудил разделить участок между всеми шестью. Урла и ее сын Хеви опять протестовали; процесс тянулся долго: во время его умерли и Урла и Тахару, и Хеви выиграл его только у брата ее Сментауи. После смерти Хеви, за малолетством его сына Меса, управляла вдова его Нубнофрет. Но едва она вступила в права, как явился некто Хай и выгнал ее, ссылаясь на какое-то свое родство с владельцами участка. Ш 18-м году Рамсеса II Нубнофрет подала жалобу в верховный суд в Илиополе. Обе стороны явились с документами, восходящими ко времени Яхмоса. Визирь был в затруднении и объявил, что документы одной стороны подделаны. Нубнофрет просила навести справки в архивах казначейств и царской житницы, для доказательства, что ее родные платили туда подати (таким образом и жалованные земли не были от них изъяты). Визирь согласился и послал в резиденцию фараона «Град Рамсеса» жреца Аменопе вместо с Хай для справок. Последний склонил жреца и подделал результаты справок. Нубнофрет было отказано в иске, несмотря на заступничество Ха, секретаря царской столовой. Когда Мес достиг совершеннолетия, он начал процесс. Верховный суд послал опять комиссию и допрашивал в присутствии мемфисских судей стороны. Приводят речи Меса и Хай. Затем допрашивали под присягой свидетелей. Они показали в пользу Меса, напр., пастух Месмен: «клянусь Амоном и государем: я говорю правду фараону, а не ложь. Если я скажу ложь, пусть мне отрежут нос и уши и сошлют в Нубию. Писец Хеви, сын Урла, как они говорят, сын Неши»... (Было прочтено несколько документов, между прочим один от времени «врага Эхнатона»). Все они сделали права Меса неоспоримыми, и ой снова получил свой участок.

Другой интересный документ подобного же характера имеется в одном из берлинских папирусов. Брат жалуется на сестер, владеющих совместно с ним землей, за неплатеж ими своих частей. Виновным оказывается храм богини Мут, не выплачивающий сестрам арендных денег. Хотя судьями были жрецы, тем не менее приговор был не в пользу храма.

Могущество и влияние жрецов, особенно фиванских, в эту эпоху развилось непомерно. Ученые справедливо говорят о клерикализме в Египте. Цари попрежнему приносили Амону в жертву символически и реально результаты своих подвигов. Каждая удачная война обогащала казну храма и наполняла его владения крепостными пленными. Получив после изгнания гиксосов снова всю землю в свои руки и награждая ею в умеренном количестве, они стали нерассудительно раздаривать ее храмам. Когда умер Рамсес III, его сын приказал ко дню похорон изготовить огромный папирус с перечислением его подвигов и перечнем имущества всех храмов, причем в отдельных рубриках должно быть помещено то, что он утвердил при восшествии на престол, и то, что храмы приобрели за 31 год его царствования, что, по понятному для египтян представлению, считалось его даром. С этим документом должен был царь предстать пред загробным судьей, но счастливая находка его дала и нам возможность достойным образом оценить богатство египетских храмов в конце Нового царства. Оказывается, что одних крепостных было у храмов 103 175 (в Фивах 81 322, в Илиополе 12 963, Мемфисе 3 079, у прочих 5 811), скота 490 386 голов, 88 кораблей, 2 961 кв. км земли, из них 2 393 у фиванских и 441 у илиопольских храмов, не считая 513 садов и 168 местностей — всего до 15% общей, площади удобной для обработки части Египта. Амону принадлежали целые города в Сирии и Нубии и собственные корабли для перевозки сокровищ Пунта и Азии. Все это делало жречество экономической силой, особенно при отсутствии уравновешивающей светской феодальной аристократии. Но еще в большей степени оно было силой политической. После победы над телль-амарнским богом, престиж Амона еще более увеличился. То обстоятельство, что Фивы перестали фактически быть резиденцией, не переставая быть столицей, делало их Римом без императора, но с папой, а смуты и частая смена царей еще более содействовали авторитету жрецов. Для царей далеко не безразлично, кто является носителем этого сана, некогда посадившего на трон Тутмоса III и Харемхеба. Даже великий Рамсес, отстранив от престола своего брата, первым делом позаботился о замещении первосвященнической кафедры удобным для себя человеком; он немедленно едет в Фивы, где по оракулу бога поставляет некоего Небуненфаг: «я назвал Амону всех царедворцев, военачальников, доложил ему о жрецах, причем все они были пред лицом его, но он не возблаговолил ни к кому из них, пока я не назвал твоего имени. Я знаю твои дарования — умножь их, да похвалит тебя дух его... Он, владыка Эннеады, избрал тебя за твое превосходство»... Мало-по-малу жрецы Амона приобретают характер пап: они получили главенство над всеми египетскими храмами, т. е. присвоили себе царскую прерогативу, а затем с согласия царей превратили свой сан в наследственный. Подобно другим профессиям, и эта стала приобретать характер касты. Верховный жрец назначался оракулом бога и только утверждался царем. Так, при XIX дин., мы встречаем династию верховных жрецов Амона: Бакнехонсу, гама, Рои, Бакнехонсу II. Третий из них, современник Мернепта, говорил, что царь узаконил кооптацию из его родных и утвердил его сыновей в их санах. Сам он на свой страх предпринимал реставрации и ремонты в Карнаке и увековечил себя в надписях, в которых между прочим говорится: «Ты (Амон) даешь мне долголетие, чтобы носил я твое изображение и мои очи созерцали уреи ежедневно... Мой сын на моем месте, мой сан в его руках при наследственном преемстве во веки»... В то же время в Египте не было ни одной женщины «из общества», которая не гордилась бы титулом «певицы Амона»; царицы и царевны назывались «супругами бога», т. е. составляли как бы его гарем. При Рамсесах III—IX в Фивах сидели могущественные жрецы Рамсеснахт и его сын Аменхотеп. Последний поставил также в Карнаке надписи о своих реставрациях и сооружениях и о наградах, полученных за это от царя. Он изобразил себя одинакового роста с царем, который возлагает на него знаки отличия. Невидимому, ему было дозволено самому непосредственно собирать подати на храм. Мы слышим при одном из Рамессидов о попытке верховного жреца даже восстать против фараона, а при Рамсесе XII фактическая власть в Фивах была в руках жреца Херихора, который, после смерти слабого царя, сам занял его место.

Таково было положение дел среди высшего класса египетского общества. Что касается простого народа, то здесь, кроме бедствующего и обремененного земледельческого класса, мы теперь встречаем египетский рабочий пролетариат — рабочих фиванского Некрополя. Этот класс рабочих был не вполне лишен образования и должен был по крайней мере уметь переписывать иератические рукописи иероглифами на гробницы. Тяжелое положение вынуждало их брать силой то необходимое, чего они не имели. Несколько иллюстраций дают сохранившиеся до нас документы судебного характера; так, на черепке Британского музея мы читаем: «опись всего, что украл у меня рабочий Нехтеммут. Ворвались в дом и украли мои хлебы, вылили мое масло; взломали мой закром, взяли еще два предмета и отправились в сарай; украли половину вчерашней порции хлеба и вылили масло, предназначенное на 13 число месяца эпифи, день коронации. Пришли в кладовую и украли три больших хлеба, 8 булок, вытащили мех пива и выпили его, когда я находился в доме отца моего». Сохранилась также целая воровская эпопея (папирус Salt Брит. музея) — любопытная картинка нравов эпохи Рамессидов — это жалоба сына начальника артели рабочих на другого начальника рабочих, враждовавшего с его семейством. «Он преследовал моего брата. Тот от него убежал и заперся. Он взял камень, разбил двери, приставил людей сторожить и сказал: «я убью его ночью». Ночью он исколотил девять человек». Попутно перечисляется множество других подвигов злодея — это невероятный по разносторонности список: он крал все, что хотел, так, напр., он ухитрился украсть балдахин царя Сети II, ограбил его погреб, крал камни и колонны с его гробницы для своей собственной, насиловал женщин и т. д. В заключение жалобщик говорит: «неужели на подобные гнусности не будет обращено внимания? Он до сих пор невредим, он — такой злодей — ведь он убивал тех, кто мог донести на него фараону; и вот я довожу до сведения визиря все, что он сделал».

При Рамсесе III рабочие Некрополя взбунтовались из-за неполучения жалованья, удерживаемого чиновниками. Вот что повествуют отрывки туринского дневника этого движения: «29 года, 10 мехира. Пролом пяти стен Некрополя рабочими, которые кричат: «мы голодны уже 18-й день». Они сели на задней части храма Тутмоса III. Явились секретари тюрьмы Некрополя, двое начальников рабочих, два квартирмейстера и закричали: «возвращайтесь». И они поклялись: «возвращайтесь, у нас есть зерно фараона: оно сложено там, в Некрополе». Рабочие послушались, но вероятно были обмануты; под следующим днем написано: «Новый пролом. Достижение южной части храма Сети II». На третий день явились к ним для переговоров прежние лица и военные власти, но рабочие не хотел с ними говорить. Призваны были жрецы; рабочие им сказали: «мы ушли сюда от голода и жажды. У нас нет платья, нет масла, нет рыбы, пищи. Напишите об этом фараону, нашему милостивому господину, чтобы нам дали возможность существовать». Чиновники испугались апелляции к фараону и выдали рабочим жалованье за предыдущий месяц; они, очевидно, собрались было его присвоить. Но беспорядки на этом не прекратились. Уже на следующий день начался бунт в крепости Некрополя. «Сказал Пехор: «уходите и захватите с собою инструменты, разбейте двери, заберите жен и детей; я пойду пред вами к храму Тутмоса III и посажу вас там». Новые беспорядки произошли в месяце таменоте; хроника отмечает: «прохождение чрез стены, прекращение работ в Некрополе. Явились трое офицеров гарнизона за рабочими. Тогда сказал рабочий Месу: «именем Амона, именем царя, меня сегодня не заставят работать». Чиновники на это ответили: «его нельзя наказывать, — он поклялся именем фараона». Власти ничего не могли «делать с рабочими: те упорствовали и издевались над чиновниками. Фиванский градоначальник в то время был в отсутствии; он сопровождал фараона на юг, «к богам южной страны, чтобы привезли их к празднику юбилея» (дело происходило незадолго до тридцатилетнего юбилея, на 29-м году царствования Рамсеса III); тем не менее он прислал в Фивы и приказал прочесть странное послание: «Если я к вам не пришел, то не потому ли это, что мне нечего вам принести? Что касается вашей речи: «не воруй наших припасов» — то разве я для того поставлен визирем, чтобы воровать? Я в этом не виноват. Даже в закромах ничего нет, но вам все-таки дам, что найдется». Рабочим действительно выдали половинные порции; они успокоились, но потом опять стали бунтовать. Конец папируса не сохранился.

Позже рабочие действовали другим путем, что иногда приводило к хорошим результатам. При Рамсесе IX, когда опять чиновники стали удерживать жалованье рабочих, они посылали депутации в фиванский суд к верховному жрецу Амона. Дневник отмечает: «29-е число. Забастовка рабочих. Представление их вельможам и князьям и верховному жрецу Амона. Мы говорим: «не дадут ли нам зерна в добавление к тому, что мы получили; мы ляжем на месте». Последний день месяца. Говорят: «пусть выведут к нам писца Хамуаса». Судьи призвали писца и распорядились выдать порции, а рабочие дали своему ходатаю бакшиш — две шкатулки и два письменных прибора. Но так как обстоятельства рабочих не улучшались, то они в конце концов стали из своей среды пополнять контингент шаек бродяг и грабителей, подвизавшихся уже повидимому давно в, Некрополе, занимавшихся грабежом царских и других мумий. Это было открыто, и при Рамсесе IX произошел скандальный процесс, о котором повествуют папирусы Abbot, Amherst и Mayer. Началом своим он обязан вражде между чиновниками. Фиванский градоначальник был во вражде с полицеймейстером Некрополя; узнав каким-то образом, что там происходят хищения, он собрал материалы для обвинения и явился с доносом к визирю; но еще накануне донос был сделан на рабочих самим полицеймейстером, который проведал о грозившей ему опасности. Визирь, царский секретарь Несуамон и царский докладчик нарядили следственную комиссию из начальника Некрополя, двух офицеров, двух жрецов и двух секретарей — визиря и казначейства. В результате ревизии оказалось, что из царских гробниц пострадала только та, в которой был похоронен царь Себекемсаф, что воры проникли в усыпальницу через подкоп. «Место, где был погребен царь, лишено своего хозяина; равным образом и место царской супруги Нубкас: воры наложили на нее руку». О каждой другой гробнице, в том числе и той, на которую указывал градоначальник, в протоколе говорится: «исследована в этот день и найдена нетронутой». Хуже обстояло дело с гробницами, частных лиц, но это было не так важно. По указаниям начальника Некрополя были арестованы подозреваемые им личности — низшие прислужники храма Амона и каменщики. Под пыткой они сознались в краже: «мы открыли саркофаги и погребальные пелены и нашли почтенную мумию царя с длинным рядом золотых амулетов и украшений на шее и голове. Почтенная мумия была совершенно покрыта золотом, и саркофаг был им украшен, равно как всякими драгоценными камнями. Мы оторвали золото, украшения и амулеты». После этого виновных заставили привести судей на то место, где совершена была ими кража; потом их отдали верховному жрецу для заключения в тюрьму в ожидании наказания по повелению царя. Между тем судившийся в это время известный рецидивист, тоже из рабочих Некрополя, под пыткой сознался, что им была обокрадена гробница царицы Исиды, жены Рамсеса II. Его с завязанными глазами повели в Некрополь, но здесь он не узнал этой гробницы, а указал на пустую гробницу, говоря: «вот место, где я побывал». Под пыткой его допрашивали, не был ли он еще где-нибудь, но он клялся: «пусть ему отрежут нос и уши и посадят на кол, если он знает какое-либо другое место, кроме этого». Комиссия произвела новую ревизию и действительно все оказалось в порядке, к великой радости администрации Некрополя. Она отправила в правобережную часть Фив своего рода посольство для успокоения умов. Оно устроило демонстрацию против градоначальника перед его домом. Градоначальник увидел, что ревизии производились недобросовестно; в присутствии ликующей депутации он обратился к толпе народа и наговорил на счет своих недругов грубостей, между прочим, пригрозил: «писец Пебаса из Некрополя сообщил мне еще две вещи: они также занесены в протокол; невозможно о них молчать. Отвращение! Эти преступления так страшны, что заслуживают казни и всякого рода кары. Да, я напишу о них фараону, моему господину, чтобы он прислал человека и погубил вас». Эти слова были донесены полицеймейстером Некрополя в длинном письме визирю, который, еще ранее сердившийся на градоначальника за то, что тот вмешивается в подведомственное ему, визирю, дело, теперь совершенно обиделся: градоначальник не имел права сноситься с фараоном, минуя его. На следующий день было назначено заседание суда; воров (трех рабочих, на которых указал градоначальник) выслушали и оказалось, что они не знали ни одного из мест, на которые указывал губернатор. Поэтому градоначальника объявили виновным, а воров отпустили. Это было не последним делом об ограблении царских гробниц: подобные же процессы повторяются в ближайшие годы, и тогда в кражах оказались виновными несколько мелких чиновников и даже жрецов. Многие из воров были людьми без определенных занятий — напр., «бывший жрец бога Собека». Они уже не ограничивались сравнительно бедными гробницами древних царей, но добрались до роскошных усыпальниц Сети I и Рамсеса II. Для спасения царских; мумий от воров, их пришлось перетаскивать из одной усыпальницы в другую, пока, они не были перенесены при XXI династии в подземные галлереи Дейр-эль-Бахри; там они были открыты феллахами, которые довольно долго скрывали их местонахождение; в 1881 г. их нашел Масперо; теперь они находятся в Каирском музее. Грабители проникли и в царские пирамиды у Мемфиса и Ираклеополя. Впрочем в этом отношении первый пример подал Рамсес II, обративший Мейдумскую пирамиду Снофру в каменоломню для своих ираклеопольских построек.

Глубокий интерес представляет египетская религия в эту эпоху.

Амон победил, но кратковременное господство его соперника не прошло бесследно. Монотеистическая струя, всегда заметная в истории египетской религии, получила новый стимул к очищению и углублению представлений, в целом ряде поэтичных гимнов, свидетельствующих о существовании целой школы, увидавшей, сквозь множество неизящных образов и противоречивых представлений, единого бога, творца и промыслителя не только Египта, но и всей вселенной. Конечно, эта идея была соединена прежде всего с верховным в это время солнечным божеством — Амоном, но и другие древние боги сопоставлялись с последним и, при помощи различных ухищрений, объявлялись тожественными с ним. Вот наиболее характерные места одного из таких текстов:

«Славословие Амону-Ра, тельцу илиопольскому, главе всех богов, благому, возлюбленному, подающему жизнь. Слава тебе, Амон-Ра, владыка престолов обеих земель, глава Фив, телец своей матери, глава своей области, глава южной страны, владыка ливийцев, царь Пунта, старейшина неба, начальник земли, владыка всего, существующего, основавший все вещи. Единственный по своей сущности среди — богов, прекрасный телец Эннеады, владыка правды, отец богов, создатель людей, творец животных, творец плодоносных растений... которому боги воздают почитание, творец горних и дольних, освещающий землю, проезжая по небу в мире... Любя его благовоние боги, когда шествует он из Пунта, царь розы, и спускается в Ливии, прекрасный при шествии из божественной земли. Увиваются боги у ног его, ибо узнают в его величестве своего владыку. Слава тебе, Ра, владыка правды, сокровенный в своем святилище! Ты изрек слово, и получили бытие боги. Ты — Атум, создавший всех людей, сколько их ни есть, давший им жизнь, разделивший их по цвету кожи, слушающий бедного, который в утеснении, сладостный сердцем для; того, кто взывает к нему, избавляющий боязливого от надменного, рассуждающий между убогим и богатым. Идет Нил для любящего его, владыка сладости, великий любовью... Сокровенно имя его пред детьми его, ибо имя его — Амон. Любовь твоя в небе южном, сладость твоя в северном, красота твоя пленяет сердца, любовь твоя заставляет опускать руки (т. е. положить оружие)... Образ единый, создавший все существующее, единый, единственный, создатель сущих, из очей которого вышли люди и изречением которого составились боги... дающий траву для питания скоту и древо плодоносное для жизни человеков, дающий жизнь рыбам речным и птицам небесным, подающий дыхание находящимся в яйце, питающий пресмыкающихся... мышей в их норах, птиц на всех деревьях. Единый, единственный, со множеством рук. Спят все, а ты не спишь, промышляя полезное для твари своей... Слава тебе от тварей всех, величание тебе от всех стран до высоты небесной, в широту земную, в глубину океана. Боги преклоняются пред твоим величеством, величая волю создавшего их, ликуя при приближении родившего их. Они восклицают тебе: — Привет тебе, отец отцов всех богов, повесивший небо и попирающий землю! Слава тебе, создатель всего, владыка правды... единый, единственный, которому нет подобного... живущий правдой... царь единый среди богов, имеющий множество имен, число которых неведомо!»

Если бы не пропущенные нами намеки на мифическое путешествие бога солнца по преисподней и борьбу с силами мрака, а также эпитеты, ставящие его в связь с различными центрами культа, то наш гимн трудно было бы отличить от аналогичных произведений библейской поэзии. Впрочем, и она не вполне свободна от мифологических намеков и местных эпитетов и приурочений (Синай, Сион, Иерусалим и др.); даже о «богах» говорится кое-где (напр., пс. 49, 81)... Но последнее было для священного поэта или литературным приемом, или унижением богов соседей, для египтянина же дело было несравненно сложнее.

Великое множество мифов и имен богов было для него не пустым звуком и не достоянием чуждых религий, а дорогим наследием национальной старины, недавно оказавшимся сильнее и реформатора на троне. Мы видели, что египетские богословы уже издавна старались выйти из этого затруднения, поставив верховное божества на несравненную высоту и объявив прочих богов его членами или именами, или, говоря нашим языком, его проявлениями. Один жрец, например, говорит от имени Амона: «я — один, ставший двумя, я — два, ставший четырьмя, я — четыре, ставший восемью, и все-таки един». В приведенных выдержках эта идея выражена с достаточной ясностью; в пропущенных нами местах верховный бог сопоставляется с отдельными божествами: Мином, Гором и др. Однако и здесь мы находим, между прочим: «возводит Тот очи свои и успокаивает его своими волхвованиями» или «образ (?) прекрасный, созданный Пта». Традиция оказалась сильнее и фиванских богословов. Пробовали они подойти к делу с другой стороны и примирить единство со множеством учением о предвечности и безвиновности («единый, создавший себя сам») единого, создавшего прочих богов, а также представлением о вездесущии единого, принимающего в разных местах разные формы и имена. В этом отношении особенно интересен богословский трактат огромного размера, дошедший в одном из лейденских папирусов. В нем, между прочим, читаем:

«Огдоада — твои первоначальные проявления, пока ты не восполнил ее, будучи единым. Непостижимо тело твое среди великих. Ты сокровенен, как Амон во главе богов. Ты принимаешь образ Та-танена, чтобы родить первобытных богов в начале века. Ты возносишь красоту твою, как телец своей матери. Ты удаляешь себя, как небожитель, утвержденный, как Ра. Ты шествуешь, как отец, создающий детей, производящий наследников, сокровенный для детей своих. Ты был по бытию первым, когда еще ничего не было. Не было земли, лишенной тебя в начале века. Все боги появились после тебя.

Эннеада соединена в членах твоих. Твои части — все боги, соединенные, в теле твоем. Твой вход — первый, твое начало — искони, Амон, сокрывший имя твое пред богами. Старец возрастом, более ветхий, чем они, Та-танен, сотворивший себя сам в виде Пта. Персты членов его — Огдоада. Вставая, как Ра из хаоса Нун, он повторяет свою юность. Эманация его... Шу и Тефнут, соединенные в духе его (?). Он сияет на престоле своем, сообразно своему желанию. Он царит над всем существующим, благодаря своему могуществу (?). Он принимает царство вечное до (скончания) века, непоколебимый, как владыка единый. Воссияли образы его в начале века. Все существующее цепенеет от его силы. Он отверз слова среди молчания. Он открыл око всех людей и дал им видеть; он первый воскликнул, когда земля была безмолвна. Крик его обошел (ее). Нет подобного ему. Он породил все, он дал всем жизнь; он дал каждому человеку знать путь, чтобы тот шел по нему. Живут сердца их, когда они видят его.

Первый по бытию искони, Амон был изначала, и никто не знает его появления. Не было бога до него, не было другого бога одновременно с ним, чтобы рассказать о его (первоначальном) образе. Нет у него матери, которая бы дала ему имя, нет и отца, который произвел его и сказал «он мой». Он сам образовал свое яйцо. Он — таинственный по рождению, создавший свои красоты. Он бог божественный, создавший себя сам. Все боги появились (лишь) с того времени, как он предварил бытием.

Таинственный образами, блистающий проявлениями, бог чудесный, многообразный. Все боги хвалятся им, чтобы величаться его красотами, сообразно божественности его. Сам Ра соединен с телом его. Он — старец, обитающий в Илиополе.

Его называют Та-таненом Амон, вышедший из Нун, водитель людей (?); другое проявление его — Огдоада. Родивший первобытных богов, произведший (?) Ра, он как Атум дополняет себя, будучи одним телом с ним. Он — вседержитель, начало сущих. Он — душа; ему говорят: «находящийся на небе». Он — в преисподней, против востока (?). Душа его на небе, тело его — в западном доме, статуя его в Ермополе, вознося его появления. Един Амон, сокрывший себя от них, утаивший себя от богов; неведом вид его. Удален он от неба, чужд он преисподней. Никто из богов не знает настоящего вида его; его образ не передан на письме... Он сокровенен, чтобы была постигнута сила его. Он велик, чтобы быть проповеданным, он могуч, чтобы быть познанным.

Три бога есть всего: Амон, Ра, Пта. Нет никого рядом с ними. Сокровенный именем — Амон; он же Ра — в лице, а тело его — Пта. Города их утверждены на земле навеки: это Фивы, Илиополь, Мемфис, навсегда. Указ с неба заслушивается в Илиополе, повторяется в Мемфисе для Прекрасноликого и записанный на документе Тота (посылается) во град Амона. В Фивах делу дается ход.

Сиа — его сердце, Хиу — его уста. Ка его — все существующее, находящееся во рту его. Когда он входит, пещеры Керти находятся под ногами его, выходит Нил из отверстий, что под его сандалиями. Душа его — Шу, сердце его Тефнут (?). Он — Хармахис, исходящий в небе. Правое око его — день, левое — ночь. Он руководитель людей по всякому пути. Плоть его — Нун, она находится в Ниле, рождая все и оживляя существующее. Он вдыхает дыхание во все носы Шайт и Ренент при нем для всех людей... семя его — древо жизни, эманации его — хлебный злак... Великий бог, родивший первобытных богов».

Итак, египтянин-бюрократ после долгих умозрений нашел все-таки наиболее целесообразным втолковать великий догмат, перенеся на небо чиновничью волокиту. Но и при таком понимании, он все же не только дошел до идеи всемогущего, вездесущего, непостижимого, безначального, единого божества, но говорит о благости божества к человеку, о том, что он выше и могущественнее судьбы и слушает молитвы:

«Прогнано зло, отбежала болезнь. Он — врач, исцеляющий око без лекарства, отверзающий очи, прогоняющий дурной глаз... спасающий того, кого любит, даже если бы тот находился в преисподней, избавляющий от судьбы сообразно желанию своему. У него есть очи и уши на всех путях его для того, кого он любит. Он слушает призывания взывающих к нему. Он идет по пути взывающего к нему немедленно. Юн удлиняет время и сокращает его; он дает прибавку к (определенному) судьбою для того, кого он любит. Амон — заклинание вод; имя его на водах, не имеет силы крокодил при произнесении имени его. Ветер, обращающий назад бунтовщиков, дуя назад (?)... Превосходный устами в час борьбы, сладостный ветер для взывающего к нему. Спасающий слабого. Бог пишущий, превосходный планами. Он у того, кто опирается на него во время свое. Он полезнее миллионов для того, кто полагает его в сердце своем. Благодаря его имени, один сильнее сотен тысяч. Он — благой покровитель воистину».

Мы уже имели случай цитировать тексты, в которых Амон-Ра является идеалом судьи и защитником слабых. Но не только слабые и те, «кого он любит», могли рассчитывать на его помощь и милость, они были также наградой за любовь к богу и добродетель. Это видно из первого цитированного нами гимна. В одном тексте египтянин восклицает: «Амон-Ра! я люблю тебя и заключил тебя в мое сердце (а потому чужд забот): все, что Амон изрек, исполняется... Ты избавишь меня от уст человека в день, когда он лжет». В заупокойных формулах нередко просят, проходящих прочесть над могилой молитву, ибо «к добросердечному милостив бог, а сделавший это, сделал уже доброе дело». Напротив, грех возбуждает гнев божества, и египтянин молится: «не казни меня за множество грехов моих». Таким образом, человек вступает в непосредственные, личные отношения к божеству, благочестие получает интимный, теплый характер. Монотеизм, не переставая быть космическим, приближается к этическому, и с этой стороны особенно интересен один дошедший до нас памятник дидактической литературы, так наз. папирус Ании, по форме напоминающий Prisse, но по духу стоящий гораздо выше его. Здесь мораль чище и находится в связи с религией, причем говорится о боге вообще, а не о богах или о каком-либо определенном лице пантеона. Текст весьма труден для понимания, вполне понятно очень немногое, напр.:

«Берегись посторонних женщин, которых никто не знает в их городе, это — неведомая пучина... Женщина, муж которой далеко, готова писать тебе ежедневно... О, смерти достойное преступление ее слушать!.. Не лги, чтобы имя твое не смердело. Не будь многоглаголив, ибо шум — отвращение для бога, молись за себя в сердце твоем, ибо бог любит того, чьи слова скрыты; он исполнит твои желания, услышит твои слова и примет твою жертву... Давай воду отцу и матери, покоящимся в долине... Не предавайся пиву, или из твоих уст будет исходить неудобопроизносимое; ты падаешь, твои члены переломаны; некому поддержать тебя; твои собутыльники продолжают пить; они встают и говорят: «вон его — он пьян». Если придут искать тебя, чтобы с тобой посоветоваться, тебя найдут лежащим в грязи, как ребенка... Устрой себе могилу в ущелье; может быть, завтра же она сокроет тело твое... Думай всегда об этом, чем бы ни занимался. Как и к старику, и к тебе явится вестник, чтобы взять тебя. Ты не знаешь смерти своей; она идет, не разбирая ни грудного ребенка, ни старика... Не сиди, когда другой стоит, кто старше тебя летами или саном... Если ты грамотен, вникай в письмена, слагай их в сердце твоем и все, что ты говоришь, будет хорошо... Не бывает сына у казначея, не бывает наследника у начальника крепости; у должностей нет детей (выходка против непотизма и призыв к деланию карьеры собственными заслугами)... К болтуну бывают глухи; если ты молчалив, ты будешь приятен. Человек гибнет из-за своего языка... Тело людей — закром, полный всяких ответов; выбери хороший, а дурной да останется запертым в теле твоем... Совершай жертву и остерегайся греха. Не оскорби изображения бога, не шагай во время процессии».

Заметим еще, что - в это время особенно распространяется представление, что боги «живут правдой», и цари считают наиболее угодной жертвой — поднесение статуэтки богини правосудия.

Эти возвышенные представления, однако, были не в силах переродить официальную, и народную религию. Причин было много. Прежде всего носители их едва ли стремились к этому. Они веровали по-своему, а до народа им дела не было, и они едва лиг считали его способным переварить их догматику.

Но самым больным местом египетской религии было учение о загробном мире, Оно было камнем преткновения даже для Эхнатона; оно же и теперь было едва ли не главной причиной банкротства богословских порывов фиванских жрецов. Все прежние представления не только удерживаются, но и получают новое развитие. Рядом с «Книгой Мертвых» и ее магическим инвентарем появляются новые заупокойные книги: «Книга о том, что находится на том свете» (так наз. Амдуат), «Книга Врат» и величания бога солнца. В первых двух приводится учение о том, что бог Ра в виде «плоти» (т. е. он умер, закатившись на горизонте) проезжает на своей барке в сопровождении богов и избранных покойников, в течение двенадцати часов ночи преисподнюю, по которой протекает продолжение Нила. Берега его заселены покойниками и невероятными чудовищами, продуктами больного воображения жреческой фантазии. Ра должен магическими изречениями отражать их, и особенно дракона Апопи. Не казалось диким и то, что Ра в 7-й и 8-й час проезжает мимо гробниц — своей собственной и других божеств, между прочим отожествленных с ним — Хепры и Атума. В 11-й час происходят всевозможные казни «врагов Осириса». По «Книге Врат», каждая из 12 частей ада отделялась железными вратами и засовами, охраняемыми огнедышащими змеями. Обитатели их могли только в течение одного часа в сутки наслаждаться лицезрением солнца, все остальное время они проводили в стонах и тоске. Чудовища здесь другие. В 6-м часу происходит какой-то суд пред Осирисом, хотя этот суд едва ли соответствует тону и характеру книги. Назначение этих странных произведений — избавить египтянина от загробного мрака, дать ему возможность вечно видеть Ра и все время плавать с ним в его барке или выходить, из ада когда угодно и любоваться восходом солнца. И вот стены гробниц, гробов и т. п., преимущественно царей и жрецов, покрываются изображениями из этих книг с их чудовищами и текстами, а также молитвами солнечному божеству. Сцены пиршеств и семейные группы, столь обычные в Среднем царстве, исчезают с надгробных плит или отступают на второй план, заменяясь благочестивыми изображениями покойника, молящегося Осирису, Ра, или другим важным для него богам. Нередко в гробницы ставили небольшие пирамидки, на четырех скатах которых изображалось солнечное божество в четырех формах, соответственно четырем периодам суточной жизни его, пред ним на коленях покойник, читающий тут же начертанные гимны. Эта пирамидка должна была обеспечить ему возможность видеть солнце в течение целых суток.

Таким образом, и здесь мы видим усиление благочестия. Но если цари XIX—XX династий и жрецы не только не гнушались странными книгами о преисподней, но даже считали их своей привилегией, то можно себе представить, какие формы приняло это благочестие среди народных масс. Прежние суеверия и вера в магию, в необыкновенные чудеса и фетиши продолжалась и развивалась, обогащаясь новыми предметами культа, новыми волшебными средствами и книгами, новыми демоническими существами. Как будто нарочно в то время, как высшие классы умствовали о единстве бога, масса изобретала себе чудовищных карликов-уродцев, недоношенных младенцев, стоячих женских гиппопотамов, змей с тремя головами (человеческой, змеиной и птичьей), молилась им как добрым гениям и держала в домах их идольчики. Эти божки начинают особенно распространяться с этого времени; первый назывался Бес, второй имел связь с богом творения — Пта, третья — помощница при родах Тауэрт, четвертая — Меритсегер, «любящая молчание», считалась богиней горы фиванского Некрополя. Однако в этом Некрополе, на ряду с рабочими и сбившимся с пути сбродом жили и люди скромного положения, принадлежавшие к числу низших служителей заупокойных культов или низшего персонала храмов. Это так наз. «послушатели зова» в «Месте Правды» (Некрополе), посвятившие себя культу древних царей, особенно XVIII дин., художники и мастеровые храмов и т. п. До нас дошло большое количество надписей от этих лиц. Они — религиозного содержания и большею частью начертаны на камнях, поставленных по обету божеству, оказавшему милость, или в ожидании этой милости. Такими божествами являются, главным образом, Амон, Меритсегер, иногда называемая «вершиной горы», Тауэрт, Тот и др. Представления о божестве отличаются теплотой и сознанием его близости. Оно промышляет о всех тварях, оно идет на помощь взывающему к нему, оно не любит многословия и отличает молчаливого. Особенно же заботится оно о несчастных и покинутых, возложивших на него упование. За зло и грех оно карает болезнями и бедствиями, но насколько человек от природы склонен к греху, настолько бог — к милости; его гнев можно умилостивить, но необходимо быть осторожным, а удостоившись милости, следует возвещать о ней людям и всей природе. Так, один художник храма Амона возвещает силу своего бога всем «плывущим вниз и вверх» и убеждает их бояться его и учит этому своих детей, поведать грядущим поколениям, рыбам водным и птицам небесным. Амон — владыка молчаливых, идущий на зов бедняка, дающий дыхание убогому ж спасающий даже из ада. Другой «послушатель зова» сознается, что он был неразумен и, не разбираясь в добре и зле, согрешил против «Вершины». Та его наказала одышкой. Тогда он возопил к ней и ко всем богам и богиням: «я возвещу всем малым и великим среди рабочих: бойтесь Вершины, ибо она — лев и преследует того, кто против нее грешит». После этого он убедился, что «она была милостива, дав почувствовать свою руку. Она вернула свое благоволение и заставила забыть о болезни».

Как отразилось новое возвышенное представление о божестве на догмате божественного достоинства царей? Казалось бы, что расстояние между богом и людьми теперь сделалось необъятным... Но цари всегда были не только богами, но и сынами богов; даже Эхнатону не мешала его высокая религия сохранять богосыновство. И мы действительно видим теперь теплые молитвы, вроде помещенных в большом папирусе Harris, или в интересной надписи Рамсеса II в Абидосе, где он обращается к своему покойному отцу Сети I:

«Ты взошел на небеса, ты в свите Ра, ты соединился со звездами и месяцем. Ты находишься в Дуате, подобно тем, которые пребывают там рядом с Онуфрием, владыкой веков. Твои руки простираются к Атуму на небе и на земле, как у неподвижных и незаходящих звезд, когда ты сам пребываешь на барке миллионов лет. И вот я молюсь о дыхании твоих ноздрей, я поминаю имя твое ежедневно... Я поминаю твою силу, находясь на чужбине... Помолись Ра... и его сыну Онуфрию с любящим сердцем. Даруй мне время жизни, соединенное с юбилеями. Для тебя будет благо, если я буду царем навеки: я буду ежедневно заботиться о твоем храме». — Отец из загробного мира, как «превосходная душа», подобная Осирису, отвечает длинной речью, в которой говорит, что молится богам о его долголетии и благоденствии, и боги уже обещали и то, и другое.

В других случаях Рамсес II выступает богом с такими притязаниями, как редко кто из его предшественников. Его не стесняет несравнимость божества. Из дошедших до невозможности торжественных надписей, особенно характерна Кубанская, повествующая о сооружении колодца на пути к золотоносным областям.

После длинного вступления с царскими именами, титулами и множеством хвалебных эпитетов, следует повествование об исследовании пути в золотоносную область Акита; путь лишен воды, почему «если много караванов направляются туда, то лишь половина доходит — они умирают от жажды на дороге вместе с ослами»... Чрез хранителя печати созывается двор, которому царь объявляет о своем намерении. Сановники отвечают: «Ты подобен Ра во всех своих деяниях; все, чего желает твое сердце, исполняется. Если ты чего-либо захочешь ночью, наутро оно уже исполнено. Мы видели множество чудес твоих со времени твоего появления, как, царя. Мы не слыхали, и не видали наши глаза, а это случилось в полном объеме. Все, что выходит из уст твоих, подобно словам Гора на горизонте. Твой язык — пара весов; более точны твои уста, чем правильная стрелка Тота. Есть ли что-либо, чего бы ты не знал? Кто совершитель, подобный тебе? Есть ли место, которого ты не видал? Нет страны, в которую ты не проник. Все их судьбы проходят через твои уши с тех пор, как ты получил в обладание эту землю. Ты управлял еще будучи в яйце в твоем, сане юного царевича — князя. Докладывались тебе дела обеих земель, когда ты был еще мальчиком с локоном. Не являлось памятника, который бы был не под твоим ведением, не было поручения без твоего ведома. Ты был «верховными устами» войска, когда ты был мальчиком десяти лет. При всякой предпринимавшейся работе, рука твоя полагала основание. Если ты говоришь воде: «иди на гору», выходит океан согласно твоему изречению, ибо ты — Ра во плоти, Хепра в его истинном существе. Ты - живое подобие на земле отца твоего Атума илиопольского; бог вкуса в устах твоих, бог ведения — в сердце твоем. Место пребывания языка твоего — ковчег богини Правды, сидит бог на устах твоих. Слова твои исполняются ежедневно, сердце твое устроено по подобию Пта, создателя художеств. Ты вечен. Да будет по твоим предначертаниям, да будет услышано все, что ты говоришь, царь, владыка наш».

Затем выступает с речью «царевич Куша», наместник Нубии: «Земля Акита находилась в состоянии недостатка воды со времен бога. В ней умирали от жажды, и каждый из прежних Царей желал открыть в ней колодец, но у них не было удачи. Царь Минмара (Сети I) сделал то же самое; он повелел копать колодец в 120 локтей: в глубину во время свое. Но он был заброшен на дороге, не вышла вода из него. Но если ты скажешь сам отцу твоему, по твоему предначертанию, произойдет пред нами, хотя это и не слыхано в беседе, ибо твои отцы, все боги любят тебя более всех царей, бывших со времен Ра».

Царь отвечает удовольствием на эти слова и выражает еще раз непременное желание дать стране воду. Вельможи опять «падают на животы» и величают его «до высоты небесной». В страну Акита посылают царского секретаря с поручением, которое должно быть исполнено.

Итак Рамсес II может творить все, что ему угодно, как бы невероятно это ни было, ибо он пользуется преимущественной любовью Ра, того самого Ра, который теперь так высоко поднялся, правя тварью и миром! В другом месте Рамсес уверяет своих потомков: «царь божественное семя, когда он обитает на небе, как и тогда, когда он находится на земле; он принимает формы по своему желанию, подобно месяцу»... Мернепта «сошел с неба и родился в Илиополе». Пред ним не могут устоять горы: они трепещут от страха, ибо бытие его равно бытию вечности. Одно из бесчисленных изображений из цикла войны Рамсеса II с хеттами увековечивает его, как он в битве при Тунипе «два часа провел, воюя против этого города поверженных хеттов, причем его брони на нем не было». А знаменитая кадетская поэма, это «восхваление побед», оказавшее такое влияние на официальную придворную поэзию последующего времени и окончательно превратившее ее в безвкусную и малопонятную трескотню, набор громких фраз с туманными метафорами и без системы! В ней Амон выручает своего сына, попавшего в безвыходное положение, и дает ему единолично обращать в бегство и поражать полчища врагов. Увидав себя среди хеттов в одиночестве, фараон восклицает с укором:

«Что с тобой, отец мой Амон? Разве отец забывает о своем сыне? Разве я делал что-либо помимо воли твоей? Разве я не ходил и не стоял согласно твоим речениям? Я не преступал предначертаний уст твоих, я не нарушал твоих мыслей никогда. Великий владыка Египта да отразит азиатов с пути своего. Что для сердца твоего азиаты? Амон да посрамит незнающих бога. Разве я не соорудил для тебя памятников из белого камня, весьма многочисленных, и не наполнил твой храм пленными, не построил тебе храмов миллионов лет? Я дал тебе имущество домашнего обихода, я принес тебе в дар всю землю соединенную для снабжения твоих алтарей. Я заклал тебе мириады быков. Я не давал отдыха руке, не исполнив (всего) для твоего двора. Я выстроил тебе пилон из камня, поставил для тебя вечные шесты для (флагов). Я доставил тебе обелиски из Элефантины, я велел принести тебе вечный камень, я влачил тебе корабли по океану, перевозя дары стран. Да будет иная (неблагоприятная) участь преступающему твои предначертания, да будет благо испытывающему, тебя, Амон, поступающему относительно тебя с любящим сердцем. Я взываю к тебе, отец мой Амон, среди многочисленных стран, которых я не знаю, они все соединились против меня. Я — один, сам с собою, никого нет со мною. Оставили меня моя пехота и конница (вар. — оставили меня мои многочисленные солдаты, не видит меня ни один из моих колесничников). Если я возглашу к ним, никто из них не услышит, когда я закричу к ним. Я нашел, что Амон полезнее для меня миллионов солдат и сотен, тысяч колесниц, мириадов братьев и сыновей, соединившихся вместе. Нет дела многочисленным людям — Амон полезнее их. Я достиг этих мест по повелению уст твоих, Ра (вар. - Амон), я не преступал твоих предначертаний. Я молился тебе на краях страны, и глас мой достиг до Ермонта. Услыхал (?) Ра и пришел, когда к нему воззвали. Он дает мне руку свою, я ликую, он восклицает за мною и предо мною (?): «Я пред лицом твоим, Рамсес, я с тобою, я — твой отец Ра; рука моя с тобою, я для тебя полезнее сотен тысяч соединившихся вместе. Я — владыка победы, любящий силу». — Я нашел мое сердце бодрым, утробу ликующей. Все, что я совершаю, исполняется. Я подобен Монту, стреляя правой рукой и хватая левой. Я подобен Ваалу в его годину пред нами. Я нашел 2 500 колесниц, я — среди них, которые будут уничтожены пред моими конями. Не нашел среди них никто своей руки, чтобы сразиться со мною. Сердца ослабели в их телах, руки их опустились, они не умели пускать стрелы, они не нашли мужества взяться за мечи. Я поверг их в воду, как, крокодилов. Они пали на лица свои, один на другого. Я перебил (многих) из них... ни один из них не увидал, что позади его, ни другой не обернулся. Ни один поверженный не поднялся»...

Культ усопших царей, как настоящих богов, во все времена был свойственен египетской религии. Но для настоящего времени особенно характерным являетса необычайное даже для Египта почитание царей XVIII дин., особенно Аменхотепа I и царицы Яхмоснофертити, как богов фиванского Некрополя. Многочисленные документы убеждают, что в честь Аменхотепа I был установлен четырехдневный большой праздник, во время которого рабочие Некрополя веселились и пили со своими семьями, что он имел оракул, к которому прибегали рабочие в случае споров имущественного характера; «великий бог» давал ответы устные или письменные или решал дело «наклонением».

Искусство этого времени стоит в связи с величием фараонов и еще находится на значительной высоте. Стиль Телль-Амарны уступил реакции в сторону образцов эпохи Аменхотепа III, но Сети I, Рамсесы II и III, развившие огромную строительную деятельность, создали новую эпоху искусства. Изящество барельефов Сети I в Абидосе, величественные колоннады Луксора, грандиозные абусимбельские колоссы Рамсеса II достаточно известны. Нельзя не упомянуть замечательных сооружений Рамсеса III в Мединет-Абу, где были выстроены высокие ворота в виде крепости, как вход в храмовой двор, на котором также находился непосредственна примыкавший слева к храму дворец, а также озеро, окруженное деревьями. Подобного рода сочетания дворца с храмом имели место и в Рамессей и в постройках Мернепта в западной части Фив. Эта местность была в данную эпоху грандиозным соединением поминальных храмов царей, производивших своими стенами и колоннами, своей массой, на проезжавших по Нилу необычайное и неотразимое впечатление. Строитель Мединет-Абу обнаружил замечательный вкус и вышколенный глаз, ему нельзя отказать в знакомстве с перспективой; путем некоторых приемов распределения рельефов и архитектурных частей, он достиг зрительных эффектор, благодаря которым постройка выигрывает в стройности и в монументальности.

Нам приходилось говорить столь часто о различных произведениях египетской литературы в эту эпоху, что теперь осталось коснуться только немногого, не вошедшего в предшествующие страницы. До нас дошли от этой эпохи (частью от более раннего времени) многочисленные песни и стихотворения, ничего общего не имеющие с занимавшими нас до сих пор родами «высокой поэзии» — это «песни развлечений сердца» — любовные стихотворения, частью искусственного происхождения. Они по поэтическим достоинствам ниже еврейской «Песни Песней», менее сентиментальны и многоречивы, чем аналогичные произведения других восточных народов, и по трезвости и краткости приближаются к нашим. Конечно, прозаичность египетской природы оказала здесь свое действие. В этой общечеловеческой поэзия, конечно, замечаются мотивы, свойственные и другим литературам: на пути на богомолье герой просит бога дать ему в награду увидеться с «сестрой» и все местные боги должны украсить ее цветами; в другой песне герой хочет быть больным, чтобы «сестра» «посрамила всех врачей», ибо она знает причину его болезни, или зная, что «сестра» сердится, когда открывается ее дверь, он хочет быть ее привратником, чтобы почаще любоваться ее гневом; то «сестра» приглашает героя вместе ловить птиц, то она ходит по саду и находит в каждом цветке намек на свое счастье, то, напротив, подозревает измену и жалуется на свою долю.

Наконец, от этой эпохи дошло несколько беллетристических произведений в египетском смысле, т. е, сказок, напр., переведенный на все языки и неоднократно изучавшийся с литературной и фольклористической стороны так наз. роман о двух братьях. Это — чудесные превращения и приключения целомудренного младшего брата, оклеветанного женой старшего и обманутого собственной женой, созданной специально для него богами. Здесь сложная и запутанная фабула, может быть, стоит в связи с мифом Осириса, а мораль из нее выводимая — награда за гонимую добродетель. Другой рассказ — о заколдованном царевиче — поражает нас неегипетской теплотой и человечностью. Он переносит нас в Месопотамию, на дочери царя которого романически женился инкогнито путешествовавший египетский царевич, волею судеб долженствующий умереть от крокодила, змеи или собаки. Верная жена спасла его от своего отца и от двух первых опасностей, но вероятно (конец потерян) не была в состоянии избавить от смерти от любимой собаки. К этому же времени относится и историческая сказка о Тути, взявшем Иоппию.

Отличительной чертой литературы этого времени было, между прочим, пристрастие к иностранным, особенно семитическим словам, которыми пересыпаны оды в честь царей и многочисленные фиктивные письма, служившие в школе образцами модного стиля. Особенно охотно эти слова употребляются для военных терминов, даже слово «войско» — семитическое. И в религии заметно азиатское (отчасти и ливийское) влияние, выразившееся главным образом во включении в пантеон иноземных богов, особенно Ваала, Астарты, Решепа, Кадеш. Они считались главным образом божествами войны. Ваал был сопоставлен с Сетом, Астарта включена в мемфисский цикл, ее областью считалось море.

Письма впервые разработаны Мазрегов одной из лучших его работ: Du genre epistoiaire chez les egyptiens de l'epoque pharaonique, 1872. Здесь приняты в соображение лондонские тексты. Берлинские издал и перевел Wiedemann, Hieratische Texte, 1879. Туринские изд. Pleyte и Рossi 2 т., 1869. О рабочем движении: Lieblein, Deux papyr. du Turin, 1896. Spiegelberg, Arbeiter und Arbeterbewegung im Pharaonenreich, 1895. Папирусы Salt, Abbot и Amherst изданы и разработаны Сhabas, Melanges Fgyptologiques, III Serie, t. II. См. еще Spiegelberg, The verso of pap. Abbot, 1891. Zwei Beitrage zur Geschichte d. thebanischen Necropolis, 1898. Studien und Materialen zum Rechtswesen d. Pharaohen-reiches, 1892. Erman, Zwei Actenstucke aus d. thebanischen Graberstadt. Berl. Sitzungsber., 1910. Holsсher, Das hohe Thor von Medinet Habu. 12 wissenschaftliche Veroff. d. Deutsch. Orient-gesellschaft. Lpz., 1910 (архитектурное исследование). Настоящее значение великого папируса Harris впервые определил Еrman, Zur Erklarung d. Pap. Harris. Sitzungsber. d. Konigl. Preus. Akad., 1903. XXI. Издал впервые и перев. Birch, Facsimile of an Egypt. Papyr. of the reign, of Ramses III, 1876. Надпись Meса изд. и объяснена Gardiner'ом, A contribution,to the study of Egypt, judicial procedure. Untersuch. zur Geschichte Altert. Aegypt. Sethe, IV, 3 (1905). Papyrus-Anastasi I (разбор путеш. в Сирию): Сhabas, Voyage d'un Egyptien en Syrie, en Phenicie, en Palestine au XIV s., 1866. Spiegelberg, Beitrage zur Erklarung d. Papyr. Anastasi I. Aeg. Zeitschr. 44. Новейшее издание сделал Gardiner в новой серии: Egyptian Hieratic Texts. Каирский гимн Амону изд. и разработан Grebaut, Hymne a Amon-Ra de Pap. de Boulaq. Stern в Aegypt. Zeitschr, 1873. Лейденский — Gardinere Aeg. Zeitschr. Erman, Denk-steine aus der thebanischen Graberstadt. Berl. Sitzungsber., 1911. Тураев, Дверцы наоса с молитвами Тауэрт. Памятники Муз. изящн. искусств в Москве, 1913. Интересное собрание Ostraca с поэтическими текстами эпохи Рамессидов, найденное в царских гробницах Daressy, издано и изучено Еrmаn'ом в Aegypt. Zeitschr., т. 38. См. мою заметку: Новая находка в области египетской поэзии. Зап. клас. отд. Р. арх. общ. III. Книги Амдуат, Врат и др. Masреrо, Les hypogees royaux de Thebes. Bibliot. Egyptol. II. Jequier, Le livre de ce quil у a dans l'Hades, 1894. (Bibl. de l'ecole des Haut, F.tud. 97). Lefebure, Les hypogees royaux. Mem. de la mission du Caire II. Sharре-Воnоmi, The alabaster sarcofagus of Oimenephtah. Naville, La litanie du soleil, 1875. Любовная поэзия: M. Muller, Die Liebespoesie d. alten Aegypter, 1899. Сказки: Masреrо, Les contes populaires de l'Egypte ancienne. 3 изд. В. M. Викентьев, Древне-египетская повесть о двух братьях. Москва, 1917; A. Gardiner, Late—Egyptian Stories. I—II. 1931—1933. В. Стасов, Древнейшая повесть в мире. Вестн. Евр. 1868, окт. Griffith, Egypt, literature, 1898. Соsquin, Un probleme historique a propos du conte d. deux freres. Rev. Quest. Hist, 1877. О семитическом влиянии: Воndi, Dem hebraisch-phoniz. Sprachzweige angehorige Lehnworter in hierogl. u. hierat. Texten, 1886. [A. Ember, Semite-Egyptian sound changes (A. Z. т. 53); его же, Kindred Semite-Egyptian Words. (A. Z. т. 53). Max Muller, Asien und Europa nach altagypt. Denkmalern, 1893. Spiegelberg, Fragments of the story of Astarte in the Amherst collection. Proceed. Soc. Bibl. Arch. XXIV. Ed. Meyer, Ueber einige semitische Gotter. Zeitschr. d. Deutschen Morgenl. Gesellschaft. XXXI. Вurchardt, Die alkananaeischen Fremdworte und Eigennamen in aegyptischen, 1902.