В. Д. Черный. "Мамаево Побоище" в древнерусских миниатюрах (Миниатюра как культурно-исторический феномен)

Свидетельством огромной популярности произведений о Куликовской битве в средневековой Руси является чрезвычайная распространенность списков "Сказания о Мамаевом побоище". Можно представить, насколько велик был в то далекое время "тираж" этого наиболее содержательного литературного произведения о Куликовской битве, если сквозь грозные годы истории, наполненные многочисленными утратами, дошло свыше 150 списков "Сказания", а может быть и гораздо больше. Будучи с самого начала (т. е. с первой половины XV в.) многосоставным сочинением, включающим элементы из "Задонщины", Летописной повести, произведений устного народного творчества и др., "Сказание о Мамаевом побоище" и в дальнейшем неоднократно изменяло свое содержание в угоду различным политическим течениям, представляющим определенные исторические концепции. Об этом свидетельствуют восемь редакций "Сказания" и обилие вариантов в каждой из них¹.

Среди многочисленных списков "Сказания о Мамаевом побоище" наибольшей торжественностью и особым назидательным смыслом отличаются лицевые списки. Понятные современникам и без текста, миниатюры предлагали читателю свое отношение к описываемым событиям. Миниатюрам приходилось гораздо чаще и более конкретно отвечать на вопросы, где и как происходило то или иное событие. Ответы складывались из представлений художника, его кругозора, информации, почерпнутой из самых разных источников, как устных, так и письменных.

Выявление компонентов, формирующих "живописное" повествование о Куликовской битве, выяснение его природы позволит говорить о миниатюрах как о культурно-историческом феномене. Под таким углом зрения русские книжные миниатюры, в том числе и миниатюры "Сказания", еще не рассматривались. Между тем в историографии, посвященной изучению миниатюр о "Мамаевом побоище", накоплен определенный опыт, позволяющий предложить эту проблему для изучения.

Первая работа о лицевых списках "Сказания" была издана С. К. Шамбинаго в 1907 г.² в качестве приложения к одному из списков, и только спустя полвека исследователи вновь обратились к миниатюрам о Куликовской битве. Работы Е. Ф. Хилл³, Л. А. Дмитриева⁴, О. А. Белобровой⁵, А. А. Амосова⁶, Е. С. Овчинниковой⁷, публикации некоторых лицевых списков "Сказания" Т. В. Диановой, М. М. Черниловской, Э. В. Шульгиной, Л. А. Дмитриевым и Д. С. Лихачевым⁸ позволяют четче представить весь комплекс изобразительного материала, взаимосвязь списков и их особенности.

В нашей работе используются девять известных в настоящее время лицевых списков "Сказания"⁹. Как отмечал С. К. Шамбинаго, анализировавший списки Ув., М., P₁., изображения "восходят к одному художественному оригиналу, значительно более древнему, чем настоящие переводы..."¹⁰ В свою очередь, Л. А. Дмитриев показал, что и другие лицевые списки восходят к одному архетипу¹¹.

Что касается самого древнего сохранившегося лицевого списка "Сказания" из Лицевого летописного свода, то он, напротив, доносит до нас изображения, отнюдь не самые древние. По справедливому утверждению Л. А. Дмитриева, миниатюры списка "Сказания" из Свода "никак не связаны" с миниатюрами других списков¹². Более того, можно утверждать, что эти миниатюры являются оригинальными, созданными в 70-е годы XVI в. вместе с особым вариантом Киприановской редакции, написанной специально для Лицевого летописного свода¹³.

Созданные и переработанные в различные исторические периоды, миниатюры отразили среду их создания и бытования. В тех случаях, когда содержание изображения изменяется в процессе неоднократных переписок "Сказания", речь может идти и о культурно-историческом развитии миниатюр. Именно поэтому при их изучении было бы методически верным выделять и учитывать поэтапность складывания изображения.

На наш взгляд, миниатюру как культурно-исторический феномен целесообразно рассматривать в двух аспектах. Во-первых, необходимо выяснить, каковы особенности отражения "исторического пространства", связанного с походом Дмитрия Ивановича на Куликово поле. Во-вторых, как художниками осмысляются сами события и действия персонажей.

Миниатюры всех списков "Сказания" (за исключением Лицевого летописного свода XVI в.) сохраняют общую композицию архетипа: движение в них имеет направление слева направо, т. е. напоминает своей логикой процесс письма. При такой композиции, которую условно называют фризовой, или ленточной, события могут развиваться только по горизонтальной линии, что, естественно, препятствует показу какого-либо географического пространства. Композиция такого рода типична для ранних лицевых рукописей, по крайней мере до XV в.¹⁴

В "многослойных", насыщенных деталями композициях миниатюр Свода уже появляется возможность показать различные направления движения персонажей и более сложное пространство. Здесь присутствуют различные типы изображений, которые условно можно назвать географическими, топографическими, архитектурными. В чем это выражается? В миниатюрах, обозначающих значительное пространство, учитывается ориентировка, принятая в русской средневековой картографии: верх листа обозначает Юг, низ - Север, правая сторона - Запад, левая - Восток. Поэтому движение русских против татар показано справа налево - с запада на восток, т. е. против "восточного царя", каковым, согласно "Сказанию", объявил себя Мамай (илл. 32). Своеобразным ключом к разгадке этой ориентировки являются миниатюры, текст под которыми называет части света¹⁵.

Илл. 32. 'Выступление русских войск против ордынцев'. Миниатюра Лицевого летописного свода XVI в. Остермановский II том, л. 87 об. БАН

В миниатюрах Свода, в отличие от всех других списков "Сказания", в сценах "городского масштаба" в отдельных случаях можно заметить и элементы топографических обозначений местности. Например, изображая выход войск из Кремля, художник верно показывает расположение трех башен с проездными воротами: Никольскую, Спасскую и Тимофеевскую (О.-П., л. 58 об.). Используемый миниатюристами Свода прием позволяет как бы с птичьего полета показать в составе архитектурных комплексов наиболее известные сооружения Москвы (О.-П., л., 57, 117), Коломны (О.-П., л. 61 об., 56 об.). Правда, когда сооружения не называются в тексте, а только подразумеваются, их образ в значительной степени обезличен.

Из всех компонентов, составлявших историко-географическую среду, связанную с Куликовской битвой, наибольшим вниманием художников пользуются архитектурные сооружения. Да это и понятно: "пожалуй, ни у одного народа средневековой Европы не проявилась с такой ясностью историческая значимость произведений архитектуры. Сооружение зданий в древней Руси очень часто связывалось с определенным событием в поступательном развитии государства или в истории русского народа, память о котором и увековечивалась в данном здании, в его образе. Так здание становилось мемориальным сооружением, "памятником" в буквальном смысле слова"¹⁶. Своеобразными мемориалами были и те архитектурные сооружения, которые в процессе своего существования связывались с теми или иными историческими событиями, становились их символами. Таковы постройки, изображенные в миниатюрах лицевых списков "Сказания о Мамаевом побоище". Практически все названные в тексте в связи с различными этапами подготовки и проведения похода русских войск на Куликово поле 1380 г. архитектурные памятники нашли отражение в миниатюрах. Среди них - сооружения Москвы, Коломны, Троице-Сергиева и Андроникова монастырей. Центральное место в миниатюрах занимают кремлевские постройки. Однако крепостные стены Кремля лишь изредка удостаиваются внимания миниатюристов, поскольку текст о самой крепости упоминает вскользь. В частности, в связи с изображением возвращения в Москву русского войска на одной из миниатюр показаны две крепостные башни (одна с проездными воротами) и прясло стены (Р₁, л. 66). Башни увенчаны низкими шатрами. Именно такие покрытия имели кремлевские стрельницы до XVII в. (до 1625 г. - Фроловская, до 80-х годов - остальные). Более того, соблазнительно увидеть в них башни белокаменного Кремля, каковым он был до 80-90-х годов XV в. Об этом, казалось бы, свидетельствует фактура кладки, более крупная, чем кирпичная. Однако следует заметить, что в палатном письме до XVII в. строительный материал, как правило, не обозначался, стены были гладкими¹⁷.

Успенский собор изображается дважды в связи с посещением его князьями Дмитрием Ивановичем Московским и Владимиром Андреевичем Серпуховским накануне битвы: в первом случае князья обращаются к образу Спаса, во втором - к гробнице митрополита Петра или к иконе Владимирской Богоматери¹⁸. На миниатюре, посвященной обращению князей к Спасу, Успенский собор во всех списках показан одноглавым¹⁹ (илл. 34). Тем не менее разница в этой серии изображений все-таки существует и сводится главным образом к обозначению приделов. Приделы показаны в семи списках. В пяти из них обозначены два придела (Ув., л. 16 об.; Р₁, л. 11; М., л. 9 об.; П., л. 12; У., л. 32); в других списках (М., л. 160 и Б., л. 257 об.) помимо этих двух приделов²⁰ есть еще третий, показанный несколько в стороне. Без приделов, одноглавым, почти одинаково, изображен Успенский собор в двух миниатюрах из Лондонского лицевого списка (Л. 14 об., середина; л. 15 об., верх)²¹. Примечательно, что на этих изображениях четко видно черепичное покрытие²². Одноглавым Успенский собор был до 1472 г., когда старая церковь изрядно обветшала: "ветха и двинулися своды еа древом убо подкреплени быша"²³. Что же касается приделов, то, вероятно, Дмитровский был возведен одновременно с собором в 1326 г. В 1329 г. был сооружен придел во имя апостола Петра²⁴. До начала 70-х годов XV в. Успенский собор имел еще один придел - в 1459 г. была сооружена церковь "Похвала Богородице"²⁵. Вероятно, эти приделы и отмечаются в рассматриваемых списках.

На первый взгляд удивляет изображение Успенского собора в миниатюрах, иллюстрирующих сюжеты: поклонение князей гробнице митрополита Петра и обращение к иконе Владимирской Богоматери. В этих миниатюрах храм пятиглавый (Р₁, л. 12; М., л. 10; П., л. 13; Р₂., л. 161 об.; Б., л. 258об)., напоминающий в общих чертах собор 1479 г. (илл. 35). Здесь, вероятнее всего, мы имеем дело с "редактированием" миниатюр во время копирования с более древних списков, т. е. с приведением изображения Успенского собора в соответствие с внешним видом храма, существовавшим в момент создания нового списка.

Примерно такой же прием "двухэтапного" показа архитектурного памятника используется в ряде списков при изображении собора Троицкого монастыря. В первом случае - это одноглавый храм (У., л. 13; Р₁, л. 9; М, л. 6; П., л. 9), во втором - с приделом (У., л. 14; Р₁, л. 9 об.; М., л. 7 об.; П., л. 10), который появился уже в 1548 г.²⁶ Некоторые пояснения можно найти в миниатюрах Лицевого свода, изображения которого вследствие их многочисленности и однотипности легче поддаются систематизации. Отличающиеся изображения одного и того же памятника в миниатюрах Свода присутствуют тогда, когда художник хочет подчеркнуть, что это архитектурное сооружение существовало в различные исторические эпохи и соответственно имело различный облик.²⁷.

Наряду с кремлевским Успенским собором определенный интерес представляют изображения одноглавого Архангельского собора с приделом (Ув., л. 19 об.; Р₁, л. 14 об.), т. е. того, который предшествовал ныне существующему, сооруженному в 1505-1508 гг. Последний показан только в списке "Сказания" из Лицевого свода (О.-П., л. 59). Его нетрудно узнать по характерной алевизовой раковине.

Среди гражданских построек выделяется изображение Набережных теремов в Лондонском лицевом списке (Л., л. 18). Здесь палаты напоминают сказочный городок, составленный из множества клетей. Такой внешний вид терема могли иметь до 1487 г., когда началось строительство каменной набережной палаты, существенно изменившей облик этого комплекса²⁸.

Иногда художники изображают и постройки, прямо не названные в тексте. Например, в "Сказании" из Свода иллюстрируются слова: "по преставлении Алексиеве хотяше князь великий Митяя...", миниатюрист изображает гроб митрополита на фоне придельного храма (О.-П., л. 34). Известно, что до 70-х годов XV в. гроб митрополита находился в приделе Благовещения церкви Чуда Михаила Архангела²⁹. Сведения об этом миниатюрист мог почерпнуть в том же Лицевом своде за рамками "Сказания": "...положиша святое его (митрополита Алексея. - В. Ч.) тело в церкви; в пределе Благовещениа пречистыа по десной стране иде же суть и до сего дни..." (БАН, ОР, 31.7.30, Остермановский I том, л. 755).

За пределами Кремля интерес художника Лондонского списка привлекает собор Андроникова монастыря (Л., л. 42 об.). И хотя в тексте не сообщается, о каком именно храме идет речь, миниатюрист верно определяет его посвящение, изображая на фасаде образ Спаса.

Последним городом на пути русских войск на Куликово поле была Коломна. В миниатюрах обращается пристальное внимание на оборонительные сооружения города, тем самым художники подчеркивают значение его как важнейшей крепости. Вместе с тем в отдельных списках довольно точно показан соборный храм Коломны (Р₂., л. 167 об.; Б., л. 265 об.), возведение которого приурочивалось к началу решительной битвы (разобран в 1672 г.). На миниатюрах собор имеет три главы. В отдельных случаях (Р₂., л. 167 об.) художник условно показывает сложную конструкцию его верха. Эта особенность сохраняется и в миниатюрах Лицевого свода (О.-П., л. 61 об.: 69, 115 об.), где за пределами "Сказания" находится и наиболее яркое изображение коломенского собора (О.-II., л. 1.8), полностью совпадающее с описанием Павла Алеппского, сделанным спустя столетие после создания Свода: "...Три купола, снизу приподнятых... в каждой из четырех стен церкви есть нечто вроде трех арок, под которыми другие поменьше, потом еще меньше кругом купола - очень красивое устройство"³⁰.

Изображения памятников архитектуры в лицевых списках являются основным показателем места происходящих событий, важнейшим датирующим признаком как архетипа лицевого "Сказания", так и отдельных этапов редактирования миниатюр.

Если, отвечая на вопрос, где происходит событие, миниатюрист способен главным образом уточнить текст, то для ответа на вопрос, как это происходило, ему необходимо проявить обширные познания в различных областях. Миниатюры, названные П. Н. Кондаковым "тайниками народной жизни"³¹, демонстрируют нам то понимание литературных текстов, которое существовало в период их активного бытования.

Своеобразно, однако в русле идейного содержания "Сказания", осмысливается художником эпизод прощания русских воинов с женами перед уходом на Куликово поле. Их уверенность в своих силах передается в тексте словами Дмитрия Ивановича, утешающего княгиню Евдокию: "Жено, аще бог по нас, то кто на ны"³². Одно из изображений этого эпизода (Р₁, л. 15 об.) сопровождается знамением: на небесной сфере солнце и светило, напоминающее восьмиконечную звезду (илл. 33). Обычно в древнерусских рисунках и текстах рядом с солнцем соседствует луна. Исчезновение луны при восходящем солнце символизирует, согласно истолкованию Кирилла Туровского, Ветхий завет, уступающий Евангелию, т. е. обновление мира³³. Ведь луна в русской народной традиции символизировала собой братский раздор, место убийства Авеля Каином³⁴. Примечательно, что аналогично трактуется и появление звезды "по заходе солнечнемь" как предвестие "крови пролитья" - междоусобий и нашествия "поганых"³⁵. Вероятно, в контексте рассматриваемого нами изображения звезда играет ту же роль, что и луна. Таким образом, миниатюрист как бы подчеркивает, что век раздора и братоубийства минул и грядет новое время.

Илл. 33. 'Прощание воинов с женами'. Миниатюра лицевого списка 'Сказания о Мамаевом побоище'. XVII в. ГБЛ, Муз. собр. 3123, л. 15 об.

Миниатюрист остро чувствует затаенные в текстах символы, обозначает их доступными ему средствами. Например, на рисунке (Л., л. 17 об.), изображающем русское войско, направляющееся на Куликово поле, художник расшифровывает символику текста: "Князь великий Дмитрей всед на конь и вси его воеводы вседоша на кони, а солнце ясно сияет". Солнце в данной миниатюре играет определенную - символическую роль, оно освещает воинство тремя лучами, которые, согласно Иоанну Лествичнику, уподобляются вере, т. е. Троице. Изображение диска с личиной, своеобразная индивидуализация солнца, выдает устойчивую народную традицию, берущую начало в язычестве. Стяги русского войска в данной и большинстве других миниатюр (Ув., л. 26,; Р₁, л. 22 об.; Р₂., л. 174; Б., л. 283 об.; П., л. 21 об.; и др.), развивающиеся по ходу движения, свидетельствуют о благодати божьей, выраженной в попутном ветре, о котором "Сказание" упоминает дважды: перед выходом войска из Москвы и перед выступлением засадного полка. При этом в первом случае Дмитрий Иванович говорит жене: "с нами бог...", в другом - русские с криками "с нами бог" громят ордынские войска³⁶.

Илл. 34. 'Успенский собор Московского Кремля 1326 г.' Миниатюра лицевого списка 'Сказания о Мамаевом побоище'. XIX в. ГБЛ, собр. Прянишникова, л. 12

Центральными персонажами "Сказания", в том числе и лицевых списков, являются великий князь Дмитрий Иванович и его двоюродный брат, серпуховской князь Владимир Андреевич. Почти во всех списках (Ув., Р₁, М., У., Р₂., Б., П.) эти князья изображаются в коронах. В списке Лицевого летописного свода XVI в. на них княжеские шапки с опушкой. В Лондонском списке XVII в., с наибольшей точностью воспроизводящем изображения протографа XV в.³⁷, шапки обычные, без опушки (Л., л. 6, 8 об., 10 и др.). Совершенно ясно, что в архетипе лицевого "Сказания" корон еще не было. Они могли появиться в лицевых рукописях только с середины и даже со второй половины XVI в., после венчания Ивана IV на царство. В это время для доказательства царского происхождения Ивана Грозного начинают привлекаться и изобразительные источники. В частности, сам царь пишет, что "скифетродержание в Российской земле от сего великого Владимира... иже царским венцом описуется на святых иконах..."³⁸ (выделено нами. - В. Ч.). В 70-е годы XVI в., в период создания Лицевого летописного свода, в последнем его томе Иван IV изображался в короне: в первом варианте - с момента венчания на царство, во втором варианте - с рождения³⁹. Вероятно, со второй половины XVI в. в короне начинает изображаться и Дмитрий Донской, происхождением от которого гордился Иван Грозный, неоднократно упоминая об этом в своих посланиях⁴⁰.

Помимо Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича заметными фигурами в миниатюрах оказываются князья Дмитрий и Андрей Ольгердовичи. Они обычно изображаются в шапках с темными, несколько загнутыми краями (возможно, так показаны шапки с опушкой) и, что для нас особенно интересно, с длинными волосами (Ув., л. 32; Р₁, л. 29 об.; М., л. 11 об.; и др.). Об этом текст умалчивает, значит, здесь художники используют свои представления или предания об Ольгердовичах.

Изобразительный материал лицевых списков "Сказания" отражает наряду с традиционными представлениями русского человека круг его чтения. Художник знает достаточно хорошо не только иллюстрируемый текст, но и содержание некоторых других списков "Сказания" и других произведений.

Илл. 35. 'Успенский собор Московского Кремля 1479 г.' Миниатюра лицевого списка 'Сказания о Мамаевом побоище'. XIX в. ГБЛ, собр. Прянишникова, л. 13

В некоторых списках (П., л. 7 об.; М., л. 13 об.; Р₁, л. 19 об.) при изображении переправы помимо князей Дмитрия, Владимира и двух Ольгердовичей показаны двое в княжеских шапках с веслами в руках. Не исключено, что здесь мы видим "сродников" Дмитрия Ивановича, Бориса и Глеба, которые, по словам "Сказания", "путь же ему поведают" на Куликово поле. Они же оказывают "помощь" во время самой битвы⁴¹. Упоминания о Борисе и Глебе содержатся и в житии Александра Невского - одном из источников Летописной повести и собственно "Сказания"⁴². Борис и Глеб оказывали помощь не только "новому Александру", как "Сказание" называет Дмитрия, но и самому Александру Невскому. Накануне битвы их "видит" в лодке стоящий на стороже Пелгусий Ижорянин: "И рече Борис: "Брате Глебе! Вели грести, же поможем сроднику своему, великому князю Александру... "⁴³ Единственное известное в настоящее время изображение этого эпизода, отразившегося в лицевом Житии Александра Невского из Лицевого летописного свода XVI в. (ГПБ, F. IV. 233; Лаптевский том, л. 908 об.), дает нам основания говорить о сходной трактовке миниатюристами этого эпизода.

Поединок Александра Пересвета и Темир-Мурзы (Челубея) нашел отражение во всех лицевых списках. Сюжет этот носит характер своеобразной эмблемы Куликовской битвы (Л., л. 38 об.). Здесь - весь драматизм исторического момента и высокая цена достигнутой победы. Поединок - схватка двух сил: на одной стороне - физическая мощь, подчеркнутая более крупными размерами ордынского богатыря; на другой - самоотверженность, сила духа. Русский воин вонзает копье свое прямо в лицо противнику (Ув., л. 53; Р₁, л. 45 об.; П., л. 24 об.; М., л. 21 об.). Стремление к открытой борьбе с подлым врагом типично для эпохи Куликовской битвы. Еще в сражении на реке Воже в 1378 г. великий князь, как отмечает летопись, "удари в лице" войску мурзы Бегича (выделено нами. - В. Ч.)⁴⁴. Согласие "Сказанию", Дмитрий Иванович и во время Куликовской битвы стремится "прежде сам ис полку своего битися"⁴⁵.

В миниатюре из Лицевого свода (О.-П., л. 89 об.) сраженный русский богатырь как бы покрывает своими одеждами тело противника. Никаких пояснений на этот счет иллюстрируемый текст не содержит, зато в отдельных списках распространенной редакции этот факт расценивается как символ грядущей победы: "И ту не возмогша ни един от единаго востати от земли, но вкупе умроша, токмо Пересвет над поганым лежит и всего разразив его, и край манти старьческой сверчь печенега покрыта бысть, а сам Пересвет цел есть, нигде язвы не приим. И от сего мнози уразумеша - верху великаго князя быти над татары, еже и последи бысть" (выделено нами. - В. Ч.)⁴⁶. Осмысление эпизода поединка представляет собой результат самостоятельного творчества миниатюристов, основанного на глубоком и своеобразном понимании значения Куликовской битвы.

В миниатюрах можно заметить и отражение фольклорных мотивов. В некоторых лицевых списках (Ув., л. 67 об.; П., л. 32; М., л. 21 об.; Р₁, л. 59; илл. 36) у Пересвета вместо щита изображена книга. Символическое значение этой книги еще не вполне понятно. Одна из аналогий, позволяющая несколько прояснить этот вопрос, обнаружена нами в былине "Илья Муромец и Батай", где богатырь Пересчет обладает некоей книгой, по которой определяет час битвы₄₇.

Илл. 36. 'Сраженные Александр Пересвет и Темир-Мурза'. Миниатюра лицевого списка 'Сказания о Мамаевом побоище'. XVII в. ГБЛ, Муз. собр. 3123, л. 60

Дополнительная информация, хотя и неопределенного происхождения, содержится и в последующих миниатюрах. В изображении, сопровождающем текст о бегстве Олега Рязанского из своего стольного города после Куликовской победы (У., л. 74; Р₁., л. 65 об.; П., л. 33), помимо упомянутого в тексте Олега показан еще один князь, возглавляющий вместе с ним выход войска из града (илл. 37). Если в персонаже с бородой можно признать Олега, то имя его безбородого напарника представляет загадку. Отдельные списки "Сказания" сообщают, что "князь Олег... бежа и со княгинею и со детми со бояры"⁴⁸. Однако на миниатюрах изображены только два предводителя и их войско. Принимая во внимание полную изоляцию Олега в период Куликовской битвы и широкую информированность об этом русских источников, можно предположить, что под безбородым напарником скрывается тоже рязанец, вероятно наследник Олега - Федор.

Илл. 37. 'Бегство рязанского воинства'. Миниатюра лицевого списка 'Сказания о Мамаевом побоище'. XVII в. ГБЛ, Муз. собр. 3123, л. 65 об.

Приведенные примеры далеко не исчерпывают богатейшего содержания миниатюр, составляющих "живописное" повествование о Куликовской битве. Полная расшифровка содержания изобразительного материала возможна только в результате тщательного сопоставления всех параллельных сюжетов во всех имеющихся лицевых списках, скрупулезного и всестороннего изучения миниатюр с позиций истории культуры. Но даже анализ отдельных изображений и сопоставление отдельных сюжетов наглядно демонстрирует перспективность отмеченного направления в изучении миниатюр.

Уже сейчас можно предположить, что архетип лицевого "Сказания" был создан не позднее 1472 г., на что указывает изображение "старого" московского Успенского собора. Непреходящая значимость Куликовской битвы для истории средневековой Руси способствовала популярности лицевых списков "Сказания" и дальнейшему развитию изображений. Иными словами, изображения подвергались редактированию. Наиболее серьезная правка миниатюр произошла во второй половине XVI в., скорее всего в 70-80-е годы. В последующее время изменения касались лишь отдельных деталей.

Одно из основных достоинств рассматриваемого комплекса изобразительных источников в том, что в них творчески осмысливаются различные эпизоды, связанные с Куликовской битвой, расставляются свои акценты, отражается культурно-историческая среда бытования представлений об одном из величайших событий русской истории.