З. П. Морозова. Прорись иконы "Явление Николы на древе князю Дмитрию Ивановичу перед Куликовской битвой" [1983 - - Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины]

Легенда об основании Николо-Угрешского монастыря под Москвой Дмитрием Донским в память победы на Куликовом поле достаточно хорошо известна: когда Дмитрий Донской выступил против Мамая, по дороге на Коломну, в пятнадцати поприщах (верстах) от Москвы, явилась ему над древом икона святителя и чудотворца Николы. Возвращаясь с поля Куликова той же дорогой, Дмитрий Иванович отслужил на этом месте благодарственный молебен и обещал основать монастырь. В фондах Государственного Исторического музея находится памятник изобразительного искусства, посвященный этой теме, - прорись 80-90-х годов XVII в. с иконы того же времени, на листе размером 35x28 см¹. На лицевой стороне листа (илл. 38), в центре, изображен момент чудесного явления иконы Николы над древом, справа - лагерь русских войск; на втором плане, за холмами, показан эпизод битвы; слева на переднем плане - сцена посещения князем построенного им по обету монастыря. На горизонте вырисовываются контуры "стольного града" - стены и башни Кремля, колокольня Ивана Великого, главы московских соборов. Из-за дальнего горизонта поднимается солнце. Над иконой Николы, на верхнем поле листа, изображение Спаса облачного с державой. Изображение окружено точечной рамкой. Оттиск выполнен сажей и киноварью с подцветкой кромки холмов, размытой сажей; сажей подцвечены и кроны деревьев за холмами, и кусты у нижней кромки листа. Над отдельными деталями изображения поставлены буквы, обозначающие цвет при "роскрыше".

На обороте листа, против каждой сцены помещены следующие надписи, раскрывающие смысл изображения:

Сейчас нам известны два ранних варианта текста легенды о явлении иконы Николы Дмитрию Донскому. Один из них - на обратной стороне листа рассматриваемой прориси; второй - в сборнике смешанного содержания конца XVII - начала XVIII в.² Оба варианта очень близки между собой, очень кратки, деловиты.

Обычно основание монастыря исследователи относят к 1380- 1381 гг.³ В подтверждение этого зачастую приводится икона Николы с клеймами из Николо-Угрешского монастыря, которую часть исследователей датирует 80-ми годами XIV в.⁴, но существует точка зрения, что она относится к первой половине XV столетия⁵. Исследования последних лет позволили архитекторам-реставраторам предложить реконструкцию древнейшего Никольского собора, создание которого относят к 80-м годам XIV в.⁶ В литературе есть упоминание о том, что в Троице-Сергиевой лавре хранилась книга, списанная настоятелем Николо-Угрешского монастыря по благословению Троицкого игумена во второй трети XV в.⁷ А. Ратшин, ссылаясь на "достоверные источники", приводит сведения, что Дмитрий Донской в 1381 г. построил первый деревянный храм, посвященный Николе, и основал иноческую обитель, а первый каменный храм возводится в XV в.⁸ Во всяком случае, большинство исследователей очень осторожно, с оговоркой "по легенде", относят основание монастыря к 1380-1381 гг. В летописи же упоминание о монастыре появляется только в 1479 г.⁹

Таким образом, в письменных и художественных памятниках XIV-XVI вв. не отразились даты основания монастыря и возникновения легенды.

Для атрибуции прориси необходимо последовательно рассмотреть, в каких случаях обращались наши предки к образу Николы-защитника, каким образом Никола, "скорый помощник" против "своих поганых", появляется в одном изображении с Димитрием Донским - реальным героем Куликовской битвы. Ответ на эти вопросы также поможет нам датировать легенду об основании Николо-Угрешского монастыря, положенную в основу созданной иконы и прориси с нее.

Почитание Николы как покровителя города и защитника Руси от врагов начинается с XIII в. Именно к этому времени и относится возникновение иконографического типа "Николы Зарайского"¹⁰. Широко известны такие иконографические изводы, как "Никола Можайский" начала XIV в., "Никола Великорецкий" начала XVI в.

Очевидно, в силу того что первый русский иконографический извод оказался исторически связан с борьбой против монголо-татарских орд, и в последующее время к Николе стали обращаться за помощью против монголо-татарской опасности. Интересны в этом плане сведения, дошедшие от XVI в., времени Ивана Грозного. В 1546 г., когда разнесся слух, что крымский хан Девлет Гирей собирается совершить набег на Московское государство, Иван IV, перед отъездом в стан "6 мая, в четверток на второй неделе по Пасхе ездил по Москве-реке в судах на богомолье к Николе на Угрешу, а от Николы пошел на Коломну так же водой"¹¹. Иван IV уделяет внимание Николо-Угрешскому монастырю, одаривая его землями, переписывая старые грамоты¹². Не меньшей заботой пользовался "Никола Зарайский", что на Рязани. Восстанавливается Николо-Радовицкий монастырь, прославившийся именно в это время явлением "чудотворной иконы"¹³. Обращает на себя внимание такая деталь: со второй половины XVI в. все чаще фигурируют не местные типы Николы - "Зарайский", "Можайский", "Великорецкий", а "Святитель" и "Чудотворец" Никола. Объясняется это, вероятно, тем, что при создании митрополитом Макарием общерусского свода святых, святитель и чудотворец Никола занимает в нем одно из почетных мест, выступая радетелем за интересы всего Русского государства. Эта же мысль появляется и в литературных памятниках, отразивших "Казанское взятие". В "Летописце начала царства", созданном по свежим следам событий, роль Николы специально не подчеркнута, он стоит в ряду с другими многочисленными "помощниками", к которым обращается Иван IV перед выступлением в поход¹⁴. В Степенной книге уже рассказывается о двукратном видении Николы в русском стане, о предсказании им победы. Второе "явление" заканчивается кратко и выразительно: "И бысть, яко же повеле святый Никола"¹⁵. В "Казанском летописце" Николе отведено одно из центральных мест. Именно он предсказывает победу русским войскам, вдохновляет их на последний приступ: "...встань, человек, и иди скажи царю свому... да приступает дерзновенно ко граду, всякое сомнение отложа, безо всякого страха, не ленясь"¹⁶.

В "Истории о казанском взятии" Никола выступает именно как общерусский святой, наряду с наиболее почитаемыми отечественными святыми: Борисом и Глебом, митрополитом Петром, великим чудотворцем Сергием. Взятие Казани - акт общегосударственного, общерусского значения, такой же как Куликовская битва. Возможно,. покорение Казанского царства рассматривалось в то время как логическое продолжение славной Куликовской победы. Отправляясь в. Казанский поход, Иван IV повторяет путь Дмитрия Донского на Коломну, молится перед иконой Богоматери, по преданию, бывшей с Дмитрием на Куликовом поле, громит крымчан под Рязанью и идет на Казань завершать дело, начатое Дмитрием. В честь славного предка называет Иван IV своего сына-первенца, весть о рождении которого пришла к нему на обратном пути после взятия Казани: "и тако посылает во всю область царства своего великия России, возвещая свою великую радость, яко дарова [Бог] е[м]у сына, в прародителей его место, великого князя Димитрия Ивановича, иже показа великую победу и одоление на безбожного Мамая за Доном"¹⁷.

Годы Казанских походов наполнены воспоминаниями о славных битвах былых веков, о стремлении "положить душу свою за люди своя", достойном высшей награды: "венца нетленного"¹⁸.

В песнопениях, посвященных Николе, звучит тот же мотив жертвенности и высшей награды: "Евангелие исполнишь, положи душу твою о людях твоих"¹⁹. В это время и могли объединиться в представлениях современников князь Дмитрий Донской, герой Куликовской битвы, и чудотворец Никола, по молитве которого "сокрушаться языци поганстии"²⁰.

Союз этот в какой-то степени нашел отражение в памятниках Казанского цикла. Рассказ Степенной книги и особенно развернутое повествование "Казанского летописца могли послужить своеобразным "строительным материалом" легенды о явлении иконы Николы Дмитрию Донскому по дороге на Куликово поле.

Говоря об источниках этой легенды, нельзя исключить из поля зрения и иной обширный легендарный материал. Обращает на себя внимание тот факт, что именно во второй половине XVI в. многие малоизвестные или забытые монастыри обновляются "явлениями" чудотворных икон²¹. Слагаются новые легенды, предания обретают реальность факта. Таким образом, возникновение рассматриваемой легенды можно отнести ко времени не раньше середины XVI в.

Первым живописным воплощением легенды о "Явлении иконы Николы на древе Дмитрию Ивановичу..." явилась хоругвь походной церкви, которая упоминается в описи Оружейной палаты 1643 г. Впоследствии хоругвь пришла в ветхость, судить о ее иконографии мы можем только по сохранившемуся описанию XIX в.: "На хоругви написан образ св. Николая Чудотворца, перед которым изображен в молении Великий князь Дмитрий Донской со своими боярами, вдали видна ставка"²².

Насколько можно судить, первое изображение легенды существенно отличается от имеющейся у нас прориси. Это традиционный иконографический извод "явленной" иконы, основным смысловым звеном которой является икона святителя. Интересно, что именно этот "краткий" иконографический тип стал образцом для более поздних гравюр и лубочных изображений²³.

Изображение на прориси, находящейся в ГИМ, можно рассматривать в двух аспектах: художественное решение, смысловое содержание памятника.

Композиционно изображение делится на два основных регистра: "мир горний" и "земную юдоль". На верхнем поле прориси, в "мире горнем", - Спас облачный, благословляющий с державой. Он торжественно-спокоен и неподвижен. Никола, являясь вестником воли Спаса, связан звездной гирляндой киноварного цвета с верхним регистром; киноварь звезд гирлянды словно впитала в себя отблеск алого сияния Спаса Благословляющего. И в то же время несколько грузная фигура Николы в аксамитовой фелони с пышным зарукавьем, глубоко сидящая в кроне сосны, словно в гнезде прочно связана с земным, действующим миром, с его делами и заботами. Копья и знамена войск Дмитрия на Куликовом поле, изображенные слева, шатер Спасской башни и купол Ивана Великого справа находятся почти на одном уровне с плечами святого. Но формально, внешне Никола связан с нижним регистром только одной сценой - сценой "явления". "Явление" иконы, на которой святой изображен в роскошном облачении, является как бы "зачином" событий, подобно пышным заставкам и инициалам в документах и торжественных обращениях царствующих особ того времени.

Показав "мир горний", художник переходит к изображению "земной юдоли", которая, кстати сказать, занимает его значительно больше. Здесь появляется свой герой, которому посвящен весь нижний регистр листа. Среди походных шатров - князь Дмитрий с двумя приближенными, потрясенные чудесным видением. На втором плане - князь среди своих полков, с мечом и пальмовой ветвью в руках. И, наконец, третий сюжет: великий князь с ближними боярами посещает построенный по обету монастырь. События нижнего регистра организованы по принципу построения клейм: каждое в своем замкнутом действии. В двух нижних сценах это правило соблюдается особенно точно: действия героев подчинены "центростремительным силам", не выплескиваются за пределы отведенного им места и времени. Но в сцене битвы это правило уже нарушено: мы не видим "орд поганых", и войско Дмитрия Донского, увлеченное мощным порывом, "уходит" из плоскости листа, создавая иллюзию продолжения действия за его пределами.

О стремлении художника расширить рамки изображения, вырваться из привычных оков "лещадок", которые здесь заменены крутыми склонами холмов, говорит и то, что автор развертывает действие не вверх по листу, а в глубину, давая не только далекую линию горизонта с восходящим солнцем, но и протяженную холмистую равнину, и миниатюрный, но вполне достоверный силуэт Московского Кремля с высокими шатрами (что позволяет точнее датировать изображение, так как кремлевские башни, за исключением Спасской, надстраивались в 80-90 годы XVII в.).

В этом делении пространства на "планы", в стремлении передать глубину пространства и соблюсти линейную перспективу чувствуется попытка отразить непосредственные впечатления действительности и откликнуться на виденные образцы.

Лист прориси отличается высокими художественными достоинствами. В композиции точно найдено соотношение между изображением, развернутым по вертикали, и эпизодами нижнего регистра, где используются принципы прямой перспективы. Изящество рисунка, мягкая, спокойная линия силуэта говорят об уверенной руке мастера-живописца. Удачно найдены детали для обозначения места действия (княжеский шатер ставки, силуэт Кремля со Спасской башней, древний Никольский собор в Николо-Угрешском монастыре).

Непривычно и, можно сказать, "не канонично" изображение Дмитрия Донского. Если иконография "Николы-защитника" хорошо была известна на протяжении XIII-XVI вв., то иконография Дмитрия Донского только начинает складываться (примерно с XVI в.); во всяком случае, мы не располагаем пока более древним материалом. В нашу задачу не входит детальная разработка этой темы, поэтому ограничимся несколькими замечаниями.

Дмитрий Донской не был канонизирован, поэтому его облик в иконописи и миниатюре XVI в. трактовался весьма свободно²⁴. Разрешение, данное Стоглавым Собором на изображение "ныне живущих", пробудило интерес к облику исторических деятелей прошлого. В списке "Сказания о Мамаевом побоище", помещенном в Никоновской летописи, мы встречаем описание внешности Дмитрия Донского, очень конкретное, полнокровное, лишенное сухости и краткости иконописного подлинника. "Беаше же сам крепок зело и мужествен, и телом велик и широк, и плечист и чреват вельми, и тяжек собою зело, брадою же и власом черен, и взором же дивен зело"²⁵. Но воспользоваться таким "реалистическим" описанием смогли только мастера XVII в., в частности, в иконе, с которой была снята наша прорись. На прориси у Дмитрия могучая плотная фигура, широкие плечи, крупное лицо, большая борода - поистине "тяжек собою зело"! Особенностью изображения Дмитрия на прориси является то, что в эпизоде битвы и в эпизоде посещения монастыря голову князя венчает нимб. (Вспомним, что канонизирован он не был.) Нимб появляется у Дмитрия уже в "Церкви воинствующей". Значение этого нимба как символа "венца нетленного" для тех, кто положил "душу свою за люди своя", находим в "Послании на Угру" епископа Вассиана²⁶. А Львовская летопись, давая оценку победе на поле Куликовом, восторженно свидетельствует: "...но выше человеческого существа дело соверши: еси..."²⁷

Рисунок головы великого князя и его сподвижников в сцене "Видения" и сопровождающих его бояр в сцене посещения монастыря поражает неожиданной для иконописи манерой изображения волос, расчесанных на прямой пробор, с тщательной разделкой прядей на концах; тонко разделенной мельчайшими штрихами кромки бороды; некоторой сухостью, характерной больше для гравюры.

Ближайшую аналогию изображению отдельных деталей находим в графических листах Евангелия XVII в. Антона Виерихса "Толкование учения о предании" и "Посылают Иудеи рабы ати Иисуса"²⁸. Там же находим аналогии целому ряду второстепенных деталей: доспехи на Дмитрии и конных воинах, форма копий. О знакомстве художника с хорошими западными образцами говорит и гирлянда изящных звезд с тонкими двойными лучами²⁹.

Художественные особенности изображения позволяют отнести прорись к числу памятников переходного этапа развития русского искусства. В этот период влияние западноевропейских образцов, в частности графики, ощущается в привычных рамках древнерусского канона. Элементы "живства" вторгались в традиционные сюжеты, помогая созданию новых композиций.

Илл. 38. 'Явление иконы 'Николы на древе' великому князю Дмитрию Ивановичу по дороге на Куликовскую битву'. Прорись с иконы конца XVII в. ГИМ, ИЗО И XIII 6610

Образный строй прориси при внимательном рассмотрении поражает удивительной конкретностью. Живописец, изображая тот или иной момент, видимо, имел "в уме" определенную литературную канву. Если при изображении Спаса и Николы он пользуется традиционной иконографической схемой, то, создавая сцены, в которых главным действующим лицом был великий князь, он чувствовал себя значительно свободней. Видимо, он хорошо был знаком с широким кругом литературных источников, посвященных Куликовской битве, так как "живописные" образы полней и поэтичней сухих строк краткого варианта легенды, помещенного на обороте. И, глядя на дальний горизонт и поднимающееся солнце, вспоминаешь строки из "Сказания о Мамаевом побоище": "Приспе же праздник сентября 8 начало спасения нашего, рождеству святой богородицы, свитающу пятку, восходящу солнцу, и бысть утра мгла..."³⁰. Последние клочья этой мглы, бегущей от солнечных лучей, мы видим у левого обреза листа. Напрашивается прямая параллель, впрочем, обусловленная всем строем этой сцены: как ночная мгла рассеялась от солнечных лучей, так и орды "поганых" бегут под мощным натиском русских полков.

Та же конкретность литературной канвы чувствуется в эпизоде битвы, когда "Крестоносная же хоругвь довольно гнав во след супротивных, множество безчисленно убиваше"³¹. А сцена встречи великого князя (илл. 39) в монастыре на фоне завершения возведения монастырской стены кажется списанной буквально с натуры по своей наивной реалистичности в изображении второстепенных фигур (каменщики, споро продолжающие свое дело несмотря на присутствие "высокого гостя") и торжественно-церемониальной центральной группы, напоминающей "путные шествия" царя Алексея Михайловича в любимый монастырь³².

39. Фрагмент прориси иконы. Посещение великим князем Дмитрием Ивановичем построенного по обету монастыря

Таким образом, своеобразная композиция листа, изящество рисунка, чуткость, с которой мастер использовал литературные источники и, наконец, хорошее знание западных образцов позволяют предположить, что мастер был связан с кругом мастеров Оружейной палаты.

Эхо Куликовской битвы прозвучало в веках. Подвиг защиты Отечества, подвиг князя и рати народной каждый последующий век воспринимал в контексте своего времени. Возникновение в XVII в. нового сюжета, связанного с событиями Куликовской битвы, и воплощение его в иконописи говорит о том, что в народной памяти были живы образы далекого героического прошлого. Примером памяти о славной победе на Куликовом поле и является прорись, хранящаяся в ГИМ.