Вместо предисловия

Это было на Хингане

В тот день я дежурил в редакции и возвращался домой поздно, в первом часу ночи. Мерно двигавшиеся полупустые вагоны метро убаюкивали. Вот и станция. Вошел на эскалатор, взялся за поручень и задремал.

Вдруг кто-то толкнул меня в бок. Я очнулся. И о чудо! Передо мной стоял не кто иной, как Димка Траханов. Высокий и могучий Димка глядел на меня и улыбался. Вместо гимнастерки он был одет в элегантный серый костюм. Мы обнялись под удивленными взглядами редких пассажиров.

- Куда?- спросил я, будто мы вчера расстались.

- Домой,- ответил он.- Я тут живу неподалеку. А ты?

И сразу нахлынули воспоминания...

Ночь. Темная маньчжурская ночь. Впрочем, не совсем темная. Впереди горит низкий, густой лес. Горит каким-то неестественным синеватым пламенем. Только что его "прочесала" с раздирающим душу треском (как будто рвут гигантский брезент) батарея "катюш". На опушке леса - противник. Из окопов и дотов с перерывами бьют цветные пульсирующие струи.

Но вот пулеметы японцев затихают, противник поднимается в атаку. Мы еще не знаем, что это их последняя атака...

До нас долетает глухое "банзай". Видим, как в предрассветной мгле будто растворяются в тумане набегающие темные цепи...

Мы с Дмитрием лежим на вершине горки в наскоро отрытом окопчике наблюдательного пункта пехотного полка, занимающего позиции внизу. Мы, артиллерийские разведчики, готовим данные для своих батарей. Расчеты надо делать моментально, в уме. Ведь вся ценность этих данных для закрытых, отстоящих на километры батарей, которые поддерживают огнем лежащую впереди пехоту,- в оперативности. Мы это понимаем, не отрываемся от стереотрубы. Устали оба до крайности. В те минуты, когда смотрю не в окуляры, а, например, вверх, кажется, что по небу ползут красные, синие, зеленые мурашки. Смотрю на измученное, с провалившимися глазами лицо Дмитрия. "Наверное, и у меня такое",- успеваю подумать - и снова к стереотрубе.

...Сереет рассвет. Острые пики Хинганского хребта вырисовываются на фоне начинающего светлеть неба.

- Куда подевались связисты, стервецы,- ворчит Дмитрий.- Нет и нет!- И снова хриплым голосом кричит что-то в телефонную трубку.

В самом деле, где они? Переваливаюсь через бруствер и попадаю под разрывы мин. Вжимаюсь в воронку. Рядом два молодых солдата, убитых взрывом. В мертвых руках одно го - размотанная телефонная катушка.

И вдруг японцы замолкли, прекратили стрельбу и наши. Стало тихо-тихо. В ушах бьют молоточки: так, так, так...

В чем дело? Впрочем, мы догадались. Японцы будут сдаваться. Неясные, глухие слухи об этом ходили среди солдат уже несколько дней.

Вот в одном окопе робко поднялся белый лоскут, в другом, и вдруг весь склон Хинганского хребта запестрел белыми флагами.

А потом... Потом невиданная картина. Они шли к нам, построенные повзводно, и на повороте бросали оружие, патроны, снаряжение. Росла и росла куча винтовок, пистолетов, подсумков. Полупьяные смертники в новеньком обмундировании тоже выбирались из укрытий и осторожно укладывали на песок мины.

Я глядел на своих товарищей. Как-то непривычно вели они себя, Затих и с любопытством всматривался в бесконечную ленту людей в желто-зеленых мундирах батарейный балагур Валя Никитин. Мрачно стоял на склоне сопки сержант Дмитрий Траханов. Автомат держал в руках вниз стволом. Присев на корточки, снизу вверх с интересом глядел на японцев ефрейтор Василий Елисеев. Мы звали его по имени-отчеству - Василием Никаноровичем, что в армии случается довольно редко. Очень уважали. За житейскую мудрость, за сноровку, за готовность помочь в трудную минуту и даже за то, что умел Елисеев как никто красиво носить пилотку, ремень и сапоги.

- А что они все в очках?- неожиданно спросил он. У Елисеева вопросы всегда были неожиданные.

- Грамотные,- сострил кто-то.

- Грамотные-то грамотные, да не в ту сторону,- пробормотал Елисеев. И снова все молчали, глядели на низкорослых, но отнюдь не хилых кадровых японских солдат и офицеров, молча складывающих оружие. Блестели стекла их очков, а под стеклами прятались черные прищуренные глаза.

Военные удачи агрессивной Империи восходящего солнца кончились. Солнце жгучее, августовское, всходило из-за Хингана не для нее.

И еще помнится, ползли по пыльному хинганскому серпантину в глубь Китая параллельно две колонны: желто-зеленая - рядами военные японцы и серая беспорядочная - живые скелеты - китайцы в лохмотьях, вчерашние заключенные из чжалайнорских подземных катакомб. Они с ненавистью смотрели на японцев. Стоило кому-либо из бывших солдат-оккупантов на минутку выйти из колонны, как на него набрасывались сотни китайцев, и зазевавшийся пленный исчезал. И только конвойные автоматчики - советские солдаты - удерживали толпу от готового вот-вот разразиться массового самосуда.

А на самом высоком перевале виднелся зеленый силуэт агитмашины. Оттуда несся вальс "На сопках Маньчжурии": "Тихо вокруг. Это герои спят..."

Да, погибли десятки тысяч советских солдат и офицеров. Многие из них полегли на нашем участке фронта, штурмуя железобетонные доты Хайлара и ощетинившиеся оружием предгорья Хинганского хребта.

Так мы встретили 17 августа 1945 года. Командующий Квантунской армией отдал в тот день приказ о повсеместной капитуляции. Кончилась война. Так кончилась, а начиналась...