Глава 2. "Принадлежит истории"

Говоря в предисловии о теме книги, мы отмечали, что главное внимание в ней будет уделено полемике вокруг "Истории государства Российского". Здесь еще раз необходимо подчеркнуть: речь идет именно о полемике, а не только о критике труда Карамзина, о чем много писалось обычно в литературе. Дискуссия вокруг "Истории" - явление более широкое, чем ее критика, более существенное и важное для понимания общественной мысли России первых трех десятилетий XIX в. Однако мы вправе поставить вопрос: была ли полемика в связи с выходом "Истории"? Иначе говоря, был ли спор не только с Карамзиным, но и между его противниками, защитниками и союзниками, существовали ли лагери, соглашавшиеся или расходившиеся с идеями, выводами "Истории", наконец, каковы оказались те особенности обсуждения труда историографа, которые обусловили самостоятельность звучания мнений о нем, о его критиках и защитниках в общественном движении эпохи? Ответы на эти вопросы можно получить только после выявления и классификации сохранившихся источников о восприятии "Истории" ее современниками, выяснения особенностей их возникновения, форм, способов и приемов выражения в них суждений о труде историографа, о мнениях его критиков и защитников.

Две принципиально отличающиеся друг от друга группы источников составляют корпус известных материалов полемики: опубликованные в период издания "Истории" и оставшиеся в это время принадлежностью рукописной традиции. В чем заключается их принципиальное различие, ясно: первая группа отражает процесс полемики в книгах и отечественной периодике, т. е. в рамках подцензурной печати, вторая отражает бесцензурные мнения участников полемики. Подобные обстоятельства предопределили особенности, как содержательной части полемических выступлений каждой группы, так и формы выражения, обстоятельства их возникновения. Эти особенности и будут рассмотрены в настоящей главе.

Подцензурные материалы дискуссии составляют ее наибольшую часть. Полемика, начавшись с устных обсуждений труда Карамзина, в первую очередь среди жителей Петербурга и Москвы, очень скоро перешла на страницы книг и отечественной периодики. Это было естественно и неизбежно. Выход "Истории" представлял собой реальный факт общественной жизни России независимо от оценок его значимости современниками, которые в своих духовных исканиях не могли обойти идеи и оценки, содержавшиеся в труде Карамзина. Суждений о них ждали и рядовые читатели: кто из любопытства, кто как дань моде, а кто и, надеясь найти ответы на современные проблемы.

Отечественная периодика, переживавшая подъем еще в период работы Карамзина над первыми восемью томами "Истории", живо откликнулась на ее издание. Периодика стала ареной многолетних, пространных и ожесточенных споров о труде историографа. Материалы об этом выявлены нами в 21 издававшемся в 1817 - 1830 гг. журнале и альманахе. По мере выхода очередных томов "Истории" круг периодических изданий, принимавших участие в их обсуждении, постепенно расширялся. Наряду с уже существовавшими ко времени издания первых томов труда Карамзина периодическими изданиями и альманахами ("Сын Отечества", "Вестник Европы", "Благонамеренный", "Украинский вестник", "Соревнователь просвещения и благотворения", "Журнал древней и новой словесности") в полемику постепенно включались вновь созданные ("Азиатский вестник", "Казанский вестник", "Московский вестник", "Московский телеграф", "Отечественные записки", "Исторический, статистический, географический журнал", "Северный архив", "Литературные листки", "Северные цветы", "Полярная звезда", "Денница", "Славянин", "Атеней", "Литературная газета", "Литературный музеум") - журналы и альманахи разного издательского статуса (частные, официальные органы правительственных учреждений и общественных организаций), различной общественно-политической а литературной ориентации. В течение 1818 - 1829 гг., т. е. периода выхода в свет всех двенадцати томов "Истории", в отечественной периодике было помещено не менее 150 материалов, в той или иной степени и форме касавшихся обсуждения "Истории". Распределение этих материалов по годам отчетливо показывает спонтанный и лавинообразный характер их появления как в целом по всем изданиям, так и в пределах конкретных журналов и альманахов. "Всплески" числа публикаций соответствуют выходу очередных томов "Истории": первых восьми, девятого, десятого и одиннадцатого, двенадцатого. Их появление, таким образом, становилось своеобразным "катализатором" дискуссии, каждый раз внося в ее обсуждение новые темы.

Значительным оказался и круг авторов, принявших участие в полемике. Наряду с известными в начале XIX в. историками (С. Г. Саларев, М. Т. Каченовский, М. П. Погодин, Н. А. Полевой, 3. Ходаковский, И. Лелевель, Н. С. Арцыбашев, П. М. Строев, С. В. Руссов, Д. Е. Зубарев), журналистами, писателями, поэтами, критиками (П. А. Вяземский, А. С. Пушкин, К. А. Полевой, Н. И. Греч, Ф. В. Булгарин, А. Ф. Воейков, А. Е. Измайлов, Н. И. и А. И. Тургеневы, А. А. Бестужев, И. В. Киреевский, О. М. Сомов, П. И. Шаликов и др.) на страницах периодики мы встречаем и менее заметные, подчас просто малоизвестные имена (Н. И. Бояркин, М. Гусятников, Г. Прандунас и др.).

Дискуссия вокруг труда Карамзина в отечественных журналах и альманахах оказалась представленной разнообразными по форме выступлений материалами, охватив все основные виды журнальных публикаций этого времени.

По широте, серьезности подхода к обсуждавшимся проблемам на первом плане среди них стоят специальные рецензии, посвященные всем, отдельным томам или частям томов "Истории". В этих рецензиях не только содержались попытки общей оценки труда Карамзина или отдельных аспектов его историко-публицистической концепции, но нередко излагались и собственные представления рецензентов на ряд исторических проблем. Среди них выделяются рецензии Каченовского¹, Лелевеля², Булгарина³, Полевого⁴, Арцыбашева⁵.

¹ (К[аченовский М. Т.]. История государства Российского. Т. XII // Вестн. Европы. 1829. № 17/18. С. 3 - 15, 94 - 121.)

² (Лелевель И. Рассмотрение "Истории государства Российского" г. Карамзина // Сев. арх. 1822. Ч. 4. С. 402 - 434, 458 - 471; 1823. Ч. 8. С. 54-80, 147 - 160, 287 - 297; 1824. Ч. 9. С. 41 - 57, 91 - 103, 163 - 172; Ч. 11. С. 132 - 143, 187 - 197; Ч. 12. С. 47 - 53.)

³ ([Булгарин Ф. В.] Критический взгляд на X и XI тома "Истории государства Российского", сочиненную Карамзиным // Там же. 1825. Ч. 13. С. 60 - 84, 182 - 201; Ч. 14. С. 176 - 197, 362 - 372.)

⁴ (Н[иколай] П[олевой]. [Рец. на I - XII тома "Истории" Карамзина] // Моск. телеграф. 1829. Ч, 27, С. 467 - 500, Об авторство Полевого см.: Шикло А. Б. Исторические взгляды Н. А. Полевого. М., 1981. С. 194.)

⁵ (Арцыбашев Н. Замечания на "Историю государства Российского", сочиненную г. Карамзиным, 2-го издания, иждивением братьев Слениных // Казан, вести. 1822. Ч. 5. С. 2 - 21; Ч. 6. С. 45 - 66, 145 - 170; 1823. Ч. 7. № 1. С. 15-40, 79 - 107.)

Специальные статьи, посвященные отдельным конкретным вопросам, затронутым в "Истории", являясь результатом исследовательской работы их авторов, уточняли, подтверждали или опровергали точки зрения историографа, его критиков и защитников. Наиболее заметными среди них стали работы Ходаковского¹, Арцыбашева², Полевого³, Васильева⁴, Погодина⁵, Гусятникова⁶.

¹ (Ходаковский З. Розыскания касательно русской истории // Вестн. Европы. 1819. № 20. С. 282 - 302; Он же. О Гиляй-городе // Сев. арх. 1823. Ч. 5. С. 369 - 371; и др.)

² ([Арцыбашев Н. С.] О степени доверия к "Истории", сочиненной князем Курбским // Вестн. Европы. 1821. № 12. С. 278 - 317; Он же. О свойствах царя Иоанна Васильевича // Там же. № 18. С. 126 - 141; № 19. С. 184 - 200 (здесь же указание на авторство предыдущей статьи); и др.)

³ (Н[иколай] П[олевой]. О медных капищах и медных конях, упомянутых в летописце преп. Нестора // Отеч. зап. 1823. Ч. 16. С. 52 - 72, 198 - 233; [Он же]. Обозрение хода и упадка удельной системы в России // Вести. Европы. 1825. № 12. С. 255-273. Об авторстве Полевого см.: Шикло А. Б. Указ. соч. С. 178 - 179.)

⁴ (Ил[л]ар[и]он В[а]с[и]лъ[е]в. Историческое известие о поместьях и вотчинах в России // Вестн. Европы. 1823. № 12. С. 278 - 285.)

⁵ (М[ихаил] П[огодин]. Нечто против мнения Н. М. Карамзина о начале Российского государства // Моск. вестн. 1828. Ч. 7. С. 483 - 490; Он же (подпись М. П.). Об участии Годунова в убиении царевича Димитрия // Там же. 1829. Ч. 3. С. 90 - 126; Он же. Нечто об Отрепьеве // Там же. С. 144 - 170; и др.)

⁶ (Гусятников М. Замечания на "Историю государства Российского", сочиненную Н. М. Карамзиным: О титуле великого князя // Там же. 1828. Ч. 7. С. 203 - 209.)

В качестве своеобразной формы выступления в полемике ее участники использовали статьи, прямо не касавшиеся труда историографа, но своим содержанием направленные за или против Карамзина, в поддержку мнений его противников или опровергающие их. К подобному приему прибег, например, Г. И. Спасский, опубликовав рассуждение Словцова об историках¹. Аналогичный прием использовал Каченовский, поместив в "Вестнике Европы" обширные выписки из различных сочинений о необходимости и пользе критики, которые как бы готовили читателей журнала к будущему разбору на его страницах труда Карамзина и одновременно были направлены против идеи историографа о терпимости критики².

¹ ([Словцов П.] Письма из Сибири // Азиатский вестн. 1825. Ч. 3. С. 395.)

² (Т. От любителя изящных искусств к его другу: Письмо третье // Вестн. Европы. 1818. № 22. С. 119 - 129; № 24. С. 286 - 293.)

Полемика вокруг "Истории" в подцензурной печати отразилась и в получавших признание русских читателей обзорах литературы за определенный период. В них давались оценки не только вышедших томов труда Карамзина, но и тех материалов, которые публиковались в связи с этим. Среди таких обзоров можно назвать статьи А. А. Бестужева¹, Ф. В. Булгарина², И. В. Киреевского³, О. М. Сомова⁴.

¹ (Бестужев А. Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года // Полярная звезда: Альманах А. Бестужева и К. Рылеева. М.; Л., 1960. С. 268 - 270; Он же. Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начала 1825 годов // Там же. С. 493.)

² (Булгарин Ф. [Обозрение русской литературы 1822 года] // Сев. арх. 1823. Ч. 5. С. 384.)

³ (Киреевский И. В. Обозрение русской словесности за 1829 год // Денница. М., 1839. Здесь и далее используется по кн.: Киреевский И; В. Полн. собр. соч. М., 1911. Т. II. С. 14 - 39.)

⁴ (Сомов О. Обзор российской словесности за 1827 год // Северные цветы на 1828 год. СПб., 1827. С. 55-56; Он же. Обозрение российской словесности за первую половину 1829 года // Северные цветы на 1830 год. СПб., 1829. С. 7 - 27.)

Постепенно все более определявшиеся позиции участников дискуссии обусловили появление в подцензурной печати материалов, посвященных уже не столько "Истории", сколько оценкам публикаций о ней ее критиков и защитников. Эти материалы доносят до нас живость восприятия труда Карамзина современниками, раскрывают попытки участников полемики обосновать свое место в ней. Наиболее интересны среди них "критики" и "антикритики" А. Ф. Воейкова¹, Н. Д. Иванчина-Писарева², М. А. Дмитриева³, К. А. Полевого⁴, С. В. Руссова⁵, О.М. Сомова⁶.

¹ ([Воейков А. Ф.]. Мои мысли о критике сочинителя "Истории русского народа" на "Историю государства Российского" // Славянин. 1829 Ч. 12. С. 375 - 394. В том же году статья вышла под аналогичным названием, но с указанием автора, отдельной брошюрой.)

² (Н[иколай И[ванчин]-П[исарев]. О некоторых критиках // Сын Отечества и Северный архив. 1829. № 1. С. 58 - 60.)

³ ([Дмитриев М. А.] О противниках и защитниках историографа Карамзина // Атеней. 1829. № 3. С. 295 - 312; № 4. С. 424 - 444; № 5. С. 524 - 535)

⁴ (Кс[енофонт] П[олевой]. Взгляд на два обозрения русской словесности 1829 года, помещенные в "Деннице" и "Северных цветах" // Моск. телеграф. 1830. Ч. 31, № 2. С. 201 - 218.)

⁵ (Руссов С. Обозрение критики Ходаковского на "Историю Российского государства", сочиненную Николаем Михайловичем Карамзиным. СПб., 1820; Он же. Разбор академической речи, произнесенной в торжественном собрании Харьковского университета 30 августа 1827 г. о разрешении некоторых вопросов, относящихся до славянской древности // Славянин. 1829. Ч. 12. С, 40 - 41, 64 - 90; Он же. О критике г. Арцыбашева на "Историю государства Российского", сочиненную Н. М. Карамзиным. СПб., 1829.)

⁶ (Сомов О. Хладнокровные замечания на толки гг. критиков "Истории государства Российского" и их сопричетников // Моск. телеграф. 1829. Ч. 25. С. 338 - 347.)

Особую группу полемических материалов составили письма читателей, критиков к редакторам журналов¹ (от таких писем следует отличать серьезные научные работы, лишь облеченные в эпистолярную форму), сатирические заметки типа фельетонов², а также заметки, обычно помещавшиеся в периодике в разделах типа "Краткие известия, выписки, замечания". Все такие материалы представляли собой оперативные отклики на новейшие мнения об "Истории", в которых авторы не стесняли себя ни доказательствами своих точек зрения, ни "тоном" их выражения. Но о том, насколько важную роль играли некоторые из таких публикаций, свидетельствует хотя бы тот факт, что известная заметка А. С. Пушкина об "Истории" и ее первых критиках, в том числе из лагеря декабристов, появилась под заголовком "Отрывки из писем, мысли и замечания"³.

¹ (Житель Девичьего Поля. Письмо к редактору // Вестн. Европы. 1819. N° 6. С. 115 - 124; Ф. Як[овлев]. Письмо к редактору // Там же. 1821. № 5. С. 31 - 44; Арцыбашев Н. Первый и последний ответ на псевдокритику // Там же. 1826. № 2. С. 106 - 118; Письмо г-на Арцыбашева к издателю "Московского вестника" // Моск. вестн. 1829. Ч. 3. С. 196 - 201; Погодин М. П. Ответ издателя "Московского вестника" на письмо г-на Арцыбашева // Там же. С. 201 - 204; и др.)

² (К[нязъ] Ш[алико]в. Новость//Сын Отечества. 1818. № 10. С. 157 - 159. Об авторстве Шаликова см.: Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 267; Ъ. [Измайлов А. Е.]. Московский бродяга // Сын Отечества. 1818. № 23. С. 153-158 (об авторстве Измайлова см.: Томашевский Б. В. Пушкин. М.; Л., 1956. Кн. 1. С. 223); [Яковлев П. Л.]. Записки Лужницкого старца // Вестн. Европы. 1818. № 20. С. 307 - 313 (об авторстве Яковлева см.: Данилевский Г. Основьяненко // Отеч. зап. 1855. № И. Отд. 2. С. 36); Бенигна [Полевой Н. А.]. Литературные опасения кое-за что // Моск. телеграф. 1828. Ч. 23. С. 319 - 380 (об авторстве Полевого см.: Шикло А. Б. Указ. соч. С. 195); и др.)

³ (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. 2-е изд. М., 1958. Т. VII. С. 61 - 62.)

Среди различных групп материалов полемики в подцензурной печати выделяются и публикации переводов частей, целых рецензий из иностранных журналов, а также библиографических справок о них¹, которые играли особую роль в дискуссии, о чем пойдет речь ниже. К ним примыкают информационные заметки об изданиях переводов труда Карамзина в России и за рубежом с краткими полемическими предисловиями и примечаниями редакторов и переводчиков², библиографические заметки о выходящих томах "Истории", подчас с далеко не формальными их аннотациями³. Участники полемики в ходе ее использовали публикации заметок об официальных заседаниях Российской академии, на которых Карамзин выступал с чтением отрывков из своего труда⁴, издания различных источников, иначе, чем историограф, трактующих те или иные события⁵. Различные оценки "Истории" и помещенных по ее поводу материалов содержались в некрологах Карамзину⁶.

¹ (Новости литературные // Сын Отечества. 1819. № 37. С. 185 - 186; Геерен А. Г. Взгляд на "Историю государства Российского" Н. М. Карамзина // Сев. арх. 1822. Ч. 4. С. 486 - 506. Перевод рецензии принадлежал Н. А. Тургеневу. Подробнее см.: Панда С. С. Дух революционных преобразований...: Из истории формирования идеологии и политической организации декабристов, 1816 - 1825. М., 1975. С. 70 - 74, 325 - 327; Спор в немецких журналах об "Истории государства Российского" // Моск. телеграф. 1827. № 23. С. 207 - 220. Материал был сообщен А. И. Тургеневым. Подробнее см.: Тургенев А. И. Хроника русского: Дневники (1825-1826). М.; Л., 1964. С. 510 - 511.)

² (См., например: N. N. О переводах "Истории Российского государства" // Сын Отечества. 1818. № 38. С. 255 - 261.)

³ (О русской истории Н. М. Карамзина // Там же. 1817. № 40. С. 78; Новые книги // Там же. 1818. № 6. С. 251 - 256; [Информация о выходе первого тома второго издания] // Там же. № 52. С. 320; Новости литературные // Там же. 1820. № 5. С. 231-232; Новые книги // Там же. 1821. № 21. С. 35 - 36; и др.)

⁴ (Там же. 1818. № 48. С. 79 - 80; П. Петербургские записки // Благонамеренный, 1820. № 1. С. 64 - 65; и др)

⁵ ([Дневник Маскевича] // Сев. арх. 1825. Ч. 13; Повесть о Казанском царстве, откуда начался // Казан, вестн. 1823. Ч. 9. С. 101 - 108, 141 - 149; и др.)

⁶ (Полевой Н. Некролог Карамзину // Моск. телеграф. 1826. Ч. 9. С. 80 - 87; К[аченовский М. Т.] Некрология // Вестн. Европы. 1826. № 9. С. 69 - 72; К[нязъ] Ш[аликов П.]. О кончине Николая Михайловича Карамзина // Дамский журн. 1826. № 12. С. 239 - 241; Золотое В. Об историографе Российской империи Н. М. Карамзине // Ист. стат. геогр. журн. 1826. Ч. 1. С. 145 - 154; и др.)

Однако прозаические "жанры" полемических выступлений уже к моменту выхода "Истории" стали тесными для выражения мнений современников. В ход были пущены и поэтические. В рамках подцензурной печати они представлены посвященными Карамзину стихотворениями К. Н. Батюшкова¹, С. П. Румянцева², П. П. Хвостова³, П. И. Шаликова⁴. Особенно интересно использование в полемике эпиграмм, басен, сатирических зарисовок, стихотворных посланий, ставших важным агитационным средством в литературной и общественной борьбе тех лет. Наиболее яркие образцы этих "жанров" в подцензурной части полемики были представлены стихотворными сатирическими посланиями П. А. Вяземского к М. Т. Каченовскому⁵, С. Т. Аксакова, А. Писарева к Вяземскому, сатирой П. А. Катенина на Карамзина⁶ и др.

¹ (Полярная звезда. С. 278.)

² (Вацуро В. "Подвиг честного человека" // Прометей. М., 1968. Т. 5. С. 27.)

³ (Хвостов Н. П. Николай Михайлович Карамзин, 1810-го года, августа 10-го дня // Рус. вестн. 1810. № 10. С. 130 - 136; Он же Надгробие историографу Карамзину 20 мая 1828 г. // Дамский журн. 1828. Ч. 24. С. 137; и др.)

⁴ (Шаликов П. К историографу империи // Сын Отечества. 1818. № 48. С. 131; Он же. К гению Карамзина // Дамский журн. 1828. Ч. 24. С. 174; Он же (подпись: К. Ш.). На выздоровление Н. М. Карамзина // Там же. 1823. Ч. 2. С. 218 - 219; и др.)

⁵ (Дiхit. [Вяземский П. А.]. Послание к Каченовскому // Сын Отечества. 1821. № 2. С. 14 - 21 (псевдоним автора послания был расшифрован Каченовским при его перепечатке в "Вестнике Европы". См.: [Качвновский М. Т.]. Послание ко мне от князя Вяземского // Вестн. Европы. 1821. № 2. С. 98 - 106); Вяземский П. А. Быль // Моск. телеграф. 1828. № 19. С. 271 - 272; и др.)

⁶ ([Аксаков С. Т.]. Послание к Птелинскому - Ульминскому // Вестн. Европы. 1821. № 9. С. 12 - 14; [Писарев А.] К молодому любителю словесности // Там же. № 7. С. 19 - 20; Катенин П. А. Старая быль // Избр. произведения. М.; Л., 1965. С. 183.)

Мы уже отмечали, что цензурные условия исключали возможность откровенного разговора в опубликованных материалах о достоинствах и недостатках труда Карамзина, а также о многих других животрепещущих вопросах, возникших в процессе его обсуждения. Подцензурный характер этой части материалов полемики определил ряд их особенностей, на которых следует остановиться.

Во-первых, отчасти из-за цензурных условий, отчасти по традиции, не возбранявшейся действовавшими в период полемики цензурными уставами, значительное число материалов дискуссии оказалось анонимными либо авторы их скрыли себя под псевдонимами. Авторство ряда таких публикаций устанавливается сравнительно точно. В первую очередь это касается работ редакторов и редакторов-издателей журналов и альманахов: в соответствии с существовавшей практикой они их либо не подписывали вообще, либо подписывали инициалами, представлявшими начальные буквы фамилий, имен и отчеств (с разной последовательностью). Поэтому анонимные статьи, заметки и другие материалы, помещенные в таких журналах, как "Вестник Европы", "Московский телеграф", "Московский вестник", "Северный архив", "Отечественные записки", либо подписанные псевдонимами "К." ("К-ий"), "Н. П.", "М. П." ("П."), "Ф. Б.", "П. С.", можно отнести к авторству соответственно М. Т.. Каченовского, Н. А. Полевого, М. П. Погодина, Ф. В. Булгарина, П. П. Свиньина. Подписи типа монограмм, не совпадающие с монограммами редакторов журналов, использовали и другие участники полемики: князь П. И. Шаликов ("К. Ш-въ", "К. Ш."), С. В. Руссов ("Р.", "Р***"), А. А. Бестужев ("Ал. Бес...жевъ"), И. Васильев ("Илрнъ Всльевъ"), Д. Зубарев ("Д. 3."), Н. Иванчин-Писарев ("Н. И. П."), А. Леопольдов ("А. Л."). Псевдонимами типа "Дiхit", "Бенигна", "-Ъ", "Лужницкий старец", "Никодим Недоумко", "Соотечественник" соответственно подписывали свои работы Вяземский, Полевой, Измайлов, Каченовский, Надеждин, А. И. Тургенев. Авторы, использовавшие подобные псевдонимы, широко известны и давно установлены¹.

¹ (См.: Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. М., 1960. Т. 1 - 4.)

Ряд псевдонимов был раскрыт позже современниками и самими авторами опубликованных работ. Так, С. Д. Полторацкий автором опубликованного в "Вестнике Европы" под псевдонимом "Ф...Як...въ" разбора послания Вяземского к Каченовскому назвал Ф. Яковлева¹. Об одном из своих псевдонимов рассказал Вяземский. "Многие статьи мои, - вспоминал он, - написанные в "Телеграфе", означены подписью Ас., т. е. сокращением слова Асмодей (арзамасское прозвище Вяземского. - В. К.)"². Именно этим псевдонимом подписана рецензия на речь Иванчина-Писарева о Карамзине. Однако сам Вяземский предупреждал: "Помнится мне, что после другие Лжеасмодеи присваивали себе мое имя, равно как и звание "Журнального сыщика", которым я иногда подписывал свои журнальные заметки"³. Впрочем, принадлежность рецензии на речь Иванчина-Писарева Вяземскому бесспорна, так как она была включена им в полное собрание своих сочинений⁴. По свидетельству Погодина, им в "Московском вестнике" была инспирирована заметка в виде письма к издателю, которое он написал сам, поставив псевдоним "Z"⁵. По воспоминаниям современников, в "Вестнике Европы" под псевдонимом "Лужницкий старец" выступал брат лицейского товарища А. А. Дельвига (М. Л. Яковлева) П. Л. Яковлев⁶, ставший одним из центральных авторов журнала в конце 10-х годов и не обошедший вниманием в целом ряде язвительных отзывов "Историю" Карамзина. Цифровым псевдонимом "200-1" Каченовский скрыл фамилию автора "Послания к Вяземскому" (С. Т. Аксакова) с разбором его сатиры на Каченовского (сам Аксаков в рукописи подписал его буквосочетанием "С. А.")⁷.

¹ (Гиллелъсон М. И. П. А. Вяземский: Жизнь и творчество. Л., 1969. С. 268.)

² (Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. СПб., 1879. Т. 2. С. 25.)

³ (Там же.)

⁴ (Там же. С. 14 - 24.)

⁵ (Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 188&. Т. 2. С. 240.)

⁶ (Данилевский Г. Указ. соч. С. 36.)

⁷ (Эпиграмма и сатира: Из истории литературной борьбы XIX века. М.; Л., 1931. Т. 1. С. 349.)

Существует, однако, группа работ, авторство которых в настоящее время либо спорно, либо просто не представляется возможным установить. Среди них интересная заметка о девятом томе "Истории", присланная в "Вестник Европы" неким "Н. Любороссовым"¹. В литературе, начиная еще с В. С. Иконникова², она без каких-либо оснований, приписывается Арцыбашеву. Этот псевдоним встречается в других периодических изданиях, в том числе и более раннего времени, причем однажды под статьей, рьяно отстаивающей крепостнические порядки³.

¹ (Любороссов Н. Нечто об отрывке из Леклерка // Вестн. Европы. 1821. № 23. С. 191 - 199. Автор указывает на себя как на жителя Калуги.)

² (Иконников В. С. Скептическая школа в русской историографии и ее противники. Киев, 1871. С. 53.)

³ (Любороссов Н. Послание россиянина к издателю "Отечественных записок" (о политической экономии) // Отеч. зап. 1822. Ч. 16, № 44. С. 34 - 39.)

Неизвестным остается автор письма об "Истории", скрывший себя под псевдонимом "Житель Девичьего Поля"¹: И. Ф. Масанов связывает его с именем Погодина², хотя приводимые в письме автобиографические сведения (автору 57 лет, он бывший "бригадир", два последних года находящийся в отставке) никак не подходят для начинавшего свою научную деятельность историка.

¹ (Житель Девичьего Поля. Письмо к редактору // Вестн. Европы. 1819. № 6. С. 115 - 124.)

² (Масанов И. Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 378.)

Нет твердых оснований полагать, что под псевдонимом "Т." в 1818 г. в "Вестнике Европы" с письмом "От любителя изящных искусств к его другу", содержавшим критику Карамзина, выступил Каченовский¹. Да и наиболее известную критику "Истории" Карамзина в этом журнале, подписанную псевдонимом "Ф."² и также приписываемую Каченовскому³, можно рассматривать как отражение только позиций редактора "Вестника Европы", а не принадлежащую ему лично. На это, во всяком случае, наталкивает внимательное прочтение единственного свидетельства, которое используется в литературе как доказательство авторства Каченовского⁴.

¹ (Т. От любителя изящных искусств к его другу // Вестник Европы. 1818. № 22, С. 119, 129; № 24. С. 286 - 293)

² (Ф. От Киевского жителя к его другу // Вестник Европы. 1819. № 2. С. 120 - 131; № 3. С. 197 - 210; № 4. С. 306 - 311; № 5 С 43 - 53; № 6. С. 125 - 131.)

³ (Кудрявцев И. А. "Вестник Европы" М. Т. Каченовского об "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина // Труды МГИАИ. М, 1965. Т. 22.)

⁴ (С. 217. См. гл. 3.)

Неясным остается авторство статьи, помещенной Булгариным в "Северном архиве" под псевдонимом "Московский уроженец А. М."¹: С. С. Волк называет ее автором декабриста А. Н. Муравьева², С. С. Ланда³, а за ним М. И. Гиллельсон⁴ - редактора "Северного архива".

¹ (Московский уроженец А. М. Замечания одного из сотрудников "Северного архива" на статью, помещенную в № 24 сего журнала на 1822 год под заглавием "Взгляд на "Историю государства Российского" г. Карамзина" // Сев. архив. 1823. Ч. 5. С. 91 - 100).

² (Волк С. С. Исторические взгляды декабристов. М.; Л, 1958. С. 317.)

³ (Ланда С. С. Указ. соч. С. 72.)

⁴ (Гиллелъсон М. И. П. А. Вяземский. С. 133)

Неизвестен автор заметки о переводах "Истории" за рубежом, скрывший себя под псевдонимом "N. N."¹. Можно предположить, что им был Вяземский, находившийся в Варшаве и имевший возможность получить информацию из европейских стран.

¹ (См. выше, примеч. № 28.)

Установление авторства опубликованной части материалов полемики имеет важное значение для конкретизации позиций участников дискуссии. Но в ряде случаев этот вопрос является далеко не принципиальным. Говоря так, мы имеем в виду те случаи, когда источники свидетельствуют о коллективном характере подготовки ряда работ либо об отражении в них позиций определенных группировок, общественных объединений. Так, например, И. Лелевель готовил свою критику "Истории" вместе с И. Онацевичем, К. Контрымом, И. Н. Лобойко¹. Последний по его просьбе запросил мнение об "Истории" Ходаковского, часть соображений которого вошла в рецензию Лелевеля². Современный исследователь, касаясь работ Вяземского, помещенных в "Московском телеграфе", справедливо отмечает, что "сотрудничество Вяземского с Н. А. Полевым было столь тесным, что вряд ли представится возможным полностью разграничить их авторство"³.

¹ (Сосновский Т. А. Иоахим Лелевель как критик "Истории государства Российского", сочинения Карамзина: Переписка с Ф. В. Булгариным 1822 - 1830 гг. // Рус. старина. 1878. № 8. С. 655; Попков В. С. Польский ученый и революционер Иоахим Лелевель. М., 1974. С. 26.)

² (ОР ГПБ. Ф. 588. Оп. 4. Д. 78. Л. 7 об. 8.)

³ (Гиллелъсон М. И. П. А. Вяземский... С. 130.)

Второй особенностью подцензурной части материалов полемики является довольно распространенное расхождение их с подлинными авторскими рукописями. Прежде всего, это характерно для тех из них, которые публиковались в периодике. В практике издания журналов и альманахов авторские рукописи проходили, по меньшей мере, двухступенчатый барьер: редакторскую правку, подчас не согласовывавшуюся с авторами, и цензурные рогатки. К сожалению, из-за того, что документы редакций журналов и альманахов этого времени дошли до нас в фрагментарном виде, мы не можем показать по отношению хотя бы к наиболее интересным материалам полемики "потери" при прохождении этих барьеров. Но и то, что сохранилось, достаточно красноречиво говорит о них. Так, рецензия Лелевеля, написанная на польском языке, была не только опубликована Булгариным в вольном переводе, но редактор-издатель "Северного архива" пошел еще дальше, исключив ряд мыслей автора и добавив в рецензию свои соображения. В частности, из нее были исключены мысли Лелевеля о вреде религиозной нетерпимости историка, об отрицательном отношении античных писателей к деспотизму, ряд сравнений труда Карамзина с сочинением польского историка А. И. Нарушевича¹. В то же время Булгарин включил в рецензию Лелевеля важную фразу о том, что историческая истина может искажаться от ослепления "политическими мнениями"². Сохранившаяся рукопись "Московского вестника" со статьей Вяземского против Арцыбашева показывает, насколько решительно члены редакции - М. П. Погодин и С. П. Шевырев - правили эту работу смягчая имевшиеся в ней оценки и вставляя свой текст³.

¹ (Сосновский Т. А. Указ. соч. С. 78, 82.)

² (Там же. С. 82.)

³ (ОР ГПБ. Ф. 588. Д. 314.)

Не менее существенными были и цензурные правки. Так, например, со значительными купюрами увидело свет послание Вяземского к Каченовскому. В нем, в частности, были исключены (А. И. Тургеневым) строки о Б. Х. Минихе и сочувственное упоминание о А. Н. Радищеве, а также разоблачение лагеря литературных и политических ретроградов¹. Письмо об "Истории" декабриста Н. И. Тургенева, по свидетельству его брата А. И. Тургенева, было "изуродовано цензурою". В авторском тексте письма декабриста, говоря словами А. И. Тургенева, "не было недобрых татар, но было кое-что прочее, которого теперь нет"².

¹ (Гиллелъсон М. И. П. А. Вяземский... С. 269.)

² (Цит. по: Ланда С. С. Указ. соч. С. 324.)

Стремясь обойти цензурные рогатки, многие участники полемики были вынуждены прибегать к хорошо понятным современникам иносказаниям, недомолвкам, намекам, теперь подчас с трудом поддающимся расшифровке. Эзоповский язык многих материалов подцензурной части дискуссии является ее третьей особенностью.

Примеры хорошо известны. Так, С. С. Ланда¹ убедительно показал, что выступления в полемике декабриста Н. И. Тургенева одновременно представляли попытку не только защитить Карамзина от критики Каченовского, но и использовать подцензурную печать для пропаганды своих социально-политических убеждений. В одной из своих заметок Н. И. Тургенев остроумно перевел обсуждение вопроса о последствиях ордынского ига и рассказ об извозчике, вернувшем ему по ошибке полученный империал, на осуждение "внутреннего татарского ига" (крепостного права) и его защитников.

¹ (Там же. С. 66 - 73.)

К наблюдениям Ланды следует добавить еще одно? эпизод с извозчиком прямо высмеивал Карамзина, поместившего в 1802 г. на страницах журнала "Вестник Европы" заметку "Русская честность". В ней в сентиментально-восторженном духе рассказывалось о бедном мещанине, который нашел портфель с деньгами и возвратил его владельцу. "Я читал где-то, - замечал Тургенев, - довольно остроумное рассуждение о том, надобно ли детей или людей простого состояния, что во мнении добрых людей значит одно и то же, - надобно ли их награждать или одобрять за дела честные, происходящие от их произвола? И рассуждающий серьезно решил, что такие награды и одобрения вредны и что на добрые поступки детей и простых людей не должно в их присутствии обращать никакого внимания, дабы показать им, что они не сделали ничего особенного и только исполнили долг свой"¹. В другой заметке Н. И. Тургенев, говоря о существовании в Древней Руси понятий чести и рыцарства (которые связывались им с республиканскими добродетелями), пропагандировал свою излюбленную идею о наличии давних республиканских традиций в отечественной истории².

¹ (*** [Тургенев Н. И.]. Письмо к издателю // Сын Отечества. 1818. № 42. С. 149 - 150. Об авторстве Тургенева см.: Ланда С. С. Указ. соч. С. 324.)

² (Ланда С. С. Указ. соч. С. 73 - 75.)

Примечательна иносказаниями и недомолвками и рецензия Лелевеля на "Историю". Внешне она, отличавшаяся ненавязчивым тоном, неторопливыми, обстоятельными рассуждениями, сопоставлением достоинств и недостатков труда Карамзина с "Историей польского народа" Нарушевича, содержала высокую оценку труда историографа. Но за всем этим скрывалась решительная и последовательная критика "Истории", и прежде всего, ее монархической концепции, представлений автора о задачах и предмете исторического труда. "Я хотел вежливо говорить обиняками", - признавался польский ученый Булгарину¹.

¹ (Сосновский Т. А. Указ. соч. С. 655.)

Исследования советских ученых обнаружили немало других примеров использования подцензурной печати в полемике вокруг "Истории" для рассказа о важных событиях в общественной жизни России и выражения отношения к труду Карамзина. В 1828 г. А. С. Пушкин, используя систему намеков, несложной "зашифровки" фамилий современников их начальными буквами, сумел рассказать на страницах альманаха "Северные цветы" о нелегальной критике, которой была подвергнута "История" со стороны декабристов Н. М. Муравьева и М. Ф. Орлова, а также о спорах, которые вызвал труд. Карамзина в русском обществе¹. Об откликах на "Историю" в московском обществе с помощью тех же приемов сообщил в печати А. Е. Измайлов. В его заметке фигурируют несомненно реальные лица московского салона некоей "Ефразии"; "лукавый учтивец света", "простодушный мудрец", "муж славный талантом и добродетелью", "явный враг ума, достоинства и славы" и другие, решительно не сходящиеся в своих мнениях об "Истории". По словам Измайлова, один из его собеседников заметил, что, если бы был остракизм, он написал бы на черепке имя Карамзина, "как афинский поселянин имя Аристида... по одному с ним побуждению"². Намек очевиден: как легендарному афинянину в свое время надоело слушать о справедливости древнегреческого политического деятеля, так и собеседнику Измайлова - о "беспристрастии" Карамзина.

¹ (Вацуро В. Указ. соч. С. 8 - 51.)

² (Измайлов А. Е. Московский бродяга. С. 157.)

Целую систему намеков использовал и автор опубликованной в "Вестнике Европы" рецензии на предисловие к "Истории". Фактически рецензия была направлена не только против Карамзина. Как известно, незадолго до ее опубликования в списках получили распространение письма декабриста Орлова из Киева к Вяземскому в Варшаву от 4 мая и 4 июня с критикой "Истории"¹. В числе прочего они содержали обвинения Карамзина в отсутствии у него "пристрастия к Отечеству", в стремлении к "сухой истине", в непродуманной концепции "дорюрикова могущества" Древней Руси. Название рецензии ("Письма от Киевского жителя к его другу"), подзаголовки ее двух частей ("Письмо 1", "Письмо 2"), псевдоним "Ф.", которым она подписана (первая буква отчества Орлова), были призваны создать у информированного читателя впечатление о принадлежности этой рецензии Орлову, связать ее с подлинными письмами декабриста. В какой-то степени это удалось, о чем свидетельствует письмо А. И. Тургенева к Вяземскому в феврале 1819 г. В Москве, сообщал Тургенев, "приписывают эту рецензию молодому генералу, разумея М. Орлова, вероятно, потому только, что письмо из Киева"².

¹ (Декабрист Михаил Орлов - критик "Истории" Н. М. Карамзина // Лит. наследство. М., 1954. Т. 59. С. 560, 568.)

² (Там же. С. 568.)

Одним из ответов на публикацию рецензии в "Вестнике Европы" стало упоминавшееся выше стихотворное послание Вяземского к Каченовскому. Автор послания использовал для критики редактора "Вестника Европы" не менее остроумный прием. Послание было написано в подражание стихотворению Вольтера "От зависти" и внешне содержало осуждение зависти, как порока, особенно несносного у писателя. Подлинный же смысл послания - обвинение Каченовского в зависти к Карамзину - открывался перестановкой знаков препинания в начальных строках ("Перед судом ума сколь, Каченовский, жалок талантов низкий враг, завистливый Зоил" на "Перед судом ума, сколь Каченовский жалок, талантов низкий враг, завистливый Зоил"), в результате которой обращение превращалось в обвинение. Позже К. А. Полевой писал: "Послание это написано так ловко, что из него нельзя вытолковать никакой личности, почему оно и было напечатано"¹. Соответственно и Каченовский, опубликовав ответное послание Аксакова, скрыл его адресата (без ведома автора) за вымышленной фамилией Птелинского-Ульминского, представлявшей русскую транскрипцию греческого и латинского слова "вяз" (т. е. "Вяземскому").

¹ (Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого. СПб., 1888. Т. 1, С. 130 - 131.)

Опубликованные материалы полемики представляли доступную широкому кругу современников ее часть. Другая часть осталась неопубликованной и в силу особенностей видов составивших ее документов, и по причине невозможности их появления на страницах печати. Ряд неопубликованных материалов полемики по форме близок к опубликованным. Письма декабриста Орлова к Вяземскому напоминают эпистолярные материалы, помещавшиеся в периодической печати о труде Карамзина. Известны постраничные замечания (как в ряде статей Арцыбашева) на отдельные тома "Истории" историка и, археографа К. Ф. Калайдовича¹. Они были написаны по просьбе самого Карамзина и касались конкретных исторических и источниковедческих неточностей в "Истории". Среди неопубликованных материалов полемики мы встречаем сочинения и различных поэтических жанров: стихотворения С. П. Румянцева, Н. Иванчина-Писарева, прославлявшие Карамзина и его труд; эпиграммы П. А. Вяземского, А. С. Пушкина на М. Т. Каченовского и А. С. Пушкина, Н. И. Тургенева, С. Н. Марина, А. С. Грибоедова на Карамзина и др. "Мысли об "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина" декабриста Н. М. Муравьева, явно предназначавшиеся для печати, по форме представляют документ, сочетающий элементы рецензии и самостоятельного исторического исследования.

¹ (ОР ГПБ. Ф. 328. Д. 45. Л. 2 - 3; Д. 68. Л. 24 - 25 об.; Д. 311. Л. 45 - 61 об. и др.; ЦГАЛИ. Ф. 248. Оп. 2. Д. 13.)

Одним из интересных источников неопубликованной части дискуссии стали маргиналии на сочинениях ее участников. Замечания в текстах и на полях произведений, судя по всему, являлись довольно распространенной формой отношения современников Карамзина к его труду, характерной особенностью работы многих из них с книгой и вообще научного и литературного творчества. Нам известны сведения о маргиналиях и маргиналии трех участников дискуссии - критиков Карамзина. Это пометы на первом томе "Истории" С. Н. Бегичева¹, замечания, которыми испещрил свой экземпляр труда историографа декабрист Н. М. Муравьев², и многочисленные поправки З. Ходаковского в его экземпляре "Истории" Карамзина. О последних красочно рассказал в своих воспоминаниях К. А. Полевой, "...пять, шесть разрозненных томов "Истории" Карамзина были у него исписаны заметками, иногда самыми циническими"³. В настоящее время известны четыре первых тома "Истории" с замечаниями Ходаковского⁴.

¹ (Тебиев Б. Пометы "молодого якобинца" // В мире книг. 1976. № 8. С. 86 - 87.)

² (Дружинин Н. М. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933. С. 98.)

³ (Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого. С. 89 - 90.)

⁴ (ГПБ. Пог. 2022/1 - 4.)

Наряду с такими бесцензурными материалами полемики представляют интерес сохранившееся эпистолярное наследие первых читателей "Истории", их дневниковые записи и воспоминания. Среди них выделяются переписка Вяземского, Пушкина, Жуковского, Каченовского. Булгарина, Лелевеля, Ходаковского, братьев Тургеневых и др., дневники Погодина, Снегирева, Кюхельбекера, Тургеневых¹ и др., воспоминания Булгарина, Аксакова, К. Полевого, Сербиновича, Н. Тургенева, Вяземского, Никитенко и др.

¹ (Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899. Т. 1 - 2; Письма М. Т. Каченовского к Ф. В. Булгарину (1823 - 1824) // Рус. старина. 1903. № 12; Из переписки князя В. Ф. Одоевского // Там же. 1904. № 2; Декабрист Н. И. Тургенев: Письма к брату С. И. Тургеневу, 1811 - 1821. М.; Л., 1936; Сосновский Т. А, Указ, соч.; и др.)

Полемически заостренные суждения об "Истории" мы встречаем и в ряде документов, носящих официальный характер. Пространное мнение о труде Карамзина было помещено в неопубликованном политическом трактате декабриста Н. И. Тургенева, условно названном его первыми издателями "Политикой"¹. Свое несогласие со взглядами историографа на процесс закрепощения русских крестьян он выразил в конфиденциальной записке "Нечто о крепостном состоянии в России", поданной в 1819 г. Александру I². Полемические выпады, навеянные чтением "Истории", содержатся и в ряде других документов официального характера: замечаниях неизвестного лица на проект цензурного устава А. С. Шишкова и М. Л. Магницкого³, послании калужского губернского предводителя дворянства князя Н. Г. Вяземского к малороссийскому военному губернатору Н. Г. Репнину (1818 г.)⁴, письме барона В. И. Штейнгеля Александру I (1823 г.) об освобождении крестьян⁵. Пример перехода подцензурной части полемики вокруг "Истории" на официальный уровень правительственных учреждений дает нам цензурная тяжба Каченовского с редактором-издателем "Московского телеграфа" Н. А. Полевым и его цензором С. Н. Глинкой в 1828 г⁶. Характеристика "Истории" с точки зрения идеологических задач, стоящих перед самодержавной властью, была дана в 1823 г. Магницким в конфиденциальной записке для Александра I "О воспитании"⁷. Оценка труда Карамзина еще до его выхода в свет содержалась в ряде официальных сообщений попечителя Московского учебного округа П. И. Голенищева-Кутузова министру народного просвещения графу А. К. Разумовскому⁸. Сохранились также протоколы заседаний ряда научных и общественных организаций, зафиксировавшие отношение некоторых их членов к сочинению Карамзина и развернувшейся вокруг него полемике. Наиболее интересный из них - протокол заседания Российской академии от 30 марта 1818 г., где с критикой Карамзина выступил Т. С. Мальгин⁹.

¹ (Билинкис М. Я., Пугачев В. В. и др. Неизвестная рукопись Н. И. Тургенева: (Первая часть "Политики") // Освободительное движение в России. Саратов, 1971. Вып. 1. С. 105 - 125.)

² (Тургенев Н. И. Нечто о крепостном состоянии в России // Архив братьев Тургеневых. Пг., 1921. Т. 3, вып. 5.)

³ (Гиллелъсон М. И. Литературная политика царизма после 14 декабря 1825 г. // Пушкин: Исслед. и материалы. Л., 1978. Т. VIII. С. 197.)

⁴ (Послание российского дворянина к князю Репнину // Сборник исторических материалов, извлеченных из архива с. е. и. в. канцелярии. СПб., 1895. Вып. VII. С. 154 - 156.)

⁵ (Всеподданнейшее письмо барона Владимира Штейнгеля 5 февраля 1823 года. О легкой возможности уничтожить существующий в России торг людьми // Там же. С. 194 - 195.)

⁶ (Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1889. Т. 2. С. 270 - 274.)

⁷ (Магницкий М. Л. Краткий опыт о народном воспитании // Сборник исторических материалов, извлеченных из архива первого отделения с. е. и. в. канцелярии. СПб., 1876. Вып. I. С. 364 - 375.)

⁸ (Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. СПб., 1880. Т. 2. С. 326 - 327, 336 - 343; и др.)

⁹ (Сухомлинов М. И. История Российской академии. СПб., 1894. Вып. 5. С. 42.)

Названные материалы дополняют суждения участников полемики в ее подцензурной части, донося до нас непосредственность восприятия "Истории" современниками. Эти суждения примечательны откровенностью мнений авторов, нередко содержат сведения об отношении к труду историографа лиц, не оставивших каких-либо письменных "следов" в полемике, а значит, расширяют круг ее участников. Кроме того, в них нашла отражение тактика участников полемики в ее опубликованной части, содержатся подчас важные дополнения к подцензурным материалам. Важной особенностью указанных материалов является в ряде случаев откровенная оценка политических идей "Истории".

Бесцензурная часть материалов полемики вокруг "Истории" вызывает необходимость рассмотрения двух вопросов, ответы на которые важны для понимания их роли в спорах о труде Карамзина.

Первый вопрос - это степень известности таких материалов современникам. Она определялась видовым составом документов полемики, замыслами их авторов и рядом других обстоятельств. Понятно, что мемуары, в подавляющей части, создававшиеся спустя многие годы после завершения полемики и к тому же отнюдь не только ради того, чтобы рассказать о ней, не могли быть известны современникам. Ясно, что и дневники, как документы сугубо личного характера, не предназначались для обнародования, хотя известно, что некоторые из их авторов нередко устраивали своеобразные публичные чтения своих записей среди наиболее близких друзей. Так, например, поступал Погодин в кругу семейств Трубецких и Тютчевых.

Иное дело переписка. Эпистолярный жанр в начале века был средством не только личного общения, но и общественной агитации. Письма предназначались подчас не для одного, а для нескольких корреспондентов. Их зачитывали в кругу друзей, распространяли в списках нередко даже без согласия авторов. Именно так случилось о упоминавшимися письмами Орлова к Вяземскому. Посланные из Киева в Варшаву, они (по крайней мере, первое из них) уже, очевидно, в копии, изготовленной Вяземским, попали в Россию и стали известны, во всяком случае в Москве¹, за что варшавский корреспондент Орлова получил от него осторожный упрек: "Прошу тебя, - писал Орлов Вяземскому, - не быть щедрым в разглашении сего письма"². Зато Ходаковский, направляя Лобойко по его просьбе свои замечания на "Историю", прямо просил своего виленского корреспондента сообщить о них по крайней мере Лелевелю³.

¹ (См.: Декабрист Михаил Орлов - критик "Истории"... С. 598.)

² (Там же. С. 597.)

³ (ГПБ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 4. Л. 12.)

Характер открытой бесцензурной полемики с Карамзиным носили известные замечания на "Историю" Н. Муравьева. Они не только читались в кругу близких ему людей, в том числе в присутствии Карамзина, но и распространялись в списках¹. Именно после этого Муравьев снискал заслуженный авторитет в среде декабристов своими историческими познаниями. В то же время пространные замечания Калайдовича предназначались исключительно для Карамзина, с тем, чтобы тот использовал их при переиздании "Истории". О многих из них историограф (как и о ряде написанных по его просьбе замечаниях Ходаковского) демонстративно сообщил современникам в дополнениях и поправках ко второму изданию первых восьми томов своего труда.

¹ (Записка Никиты Муравьева "Мысли об "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина" // Лит. наследство. М., 1954. Т. 59. С. 595; Дружинин Н. М. Указ. соч. С. 98 - 100.)

Совершенно очевиден публичный характер стихотворных жанров полемики (особенно эпиграмм на Карамзина). Известно, например, что послание Вяземского к Каченовскому до публикации в "Сыне Отечества" в полном виде читалось в московском Английском клубе. Списки эпиграмм говорят об их хождении среди современников. Бескомпромиссное звучание, полемическая заостренность и политическая направленность эпиграмм предопределили их анонимность. Установление авторов эпиграмм в полемике вокруг "Истории" - одна из сложных задач, решение которой имеет богатую, преимущественно литературоведческую, традицию. Достаточно сказать, что до сих нор нет уверенности в том, какие из известных эпиграмм па Карамзина принадлежат Пушкину, собственное свидетельство которого на этот счет достаточно неопределенно¹. Речь идет о трех эпиграммах: "Решившись хамом стать", "Послушайте: я сказку вам начну" и "В его Истории, изящность простота". Первая из них когда-то приписывалась Пушкину:

¹ (См., например, полемику, развернувшуюся по этому поводу на страницах "Литературной газеты" в 1988 г. между А. В. Гулыгой и Н. Я. Эйдельманом, и отклики на нее (Вопр. лит. 1988. № 12).)

Решившись хамом стать пред самовластья урной, 
Он нам старался доказать, 
Что можно думать очень дурно 
И очень хорошо писать1.

¹ (Цит. по: Лузянина Л. Н. Эпиграмма на Карамзина // Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 260.)

Затем эпиграмма была предположительно отнесена к "кружку" декабриста Н. И. Тургенева¹. Л. П. Лузянина обратила внимание на то, что в несколько измененном виде и, по всей вероятности, вне связи с именем Карамзина эта эпиграмма была опубликована еще в 1823 г. в журнале "Благонамеренный" под заголовком "К портрету N. N." и под псевдонимом "В.":

¹ (Там же. С. 260 - 262.)

Благих законов враг, добра противник бурный, 
Умел он явно доказать, 
Что можно думать очень дурно 
И очень хорошо писать.

Полагая, что в таком виде эпиграмма была помещена в журнале поэтом В. И. Туманским, близким к декабристским кругам (вслед за редактором собрания стихотворений Туманского С. Н. Браиловским), Лузянина справедливо отмечает, что идейное содержание и фразеология первоначального варианта эпиграммы соответствуют "кружковой фразеологии младших Тургеневых"¹. Она приводит веское доказательство авторства Н. И. Тургенева. Эпиграмма представляет почти дословный стихотворный пересказ мыслей Тургенева о Карамзине и его труде, отразившихся в его переписке и дневнике, В письме к брату Сергею (1816 г.) Тургенев отмечал: "Что касается до Карамзина, то я по самым суждениям брата (А. И. Тургенева. - В. К.) о его Истории, заключаю мало о ней выгодного, т. е. хорошего, либерального и, следовательно, полезного. Брат пишет: "в ней нет рассуждений", "может, со временем послужить основанием возможной русской конституции". Вот его похвала. Я понимаю оную так: автор видел, что рассуждать хорошо трудно, а иногда опасно, и потому молчал. Второй же период "со временем", "возможной" да еще и русской, делают Карамзина в глазах моих хамом"². В дневниковой записи 31 декабря 1819 г. Тургенев, передавая разговор с Карамзиным, отметил его "гнусные рассуждения о простом народе русском". "Он говорит об Отечестве, - продолжал Тургенев, - языком для меня непонятным, и, попросту сказать, он иногда пустомеля, а чувство его, ибо в чувстве нельзя отказать ему, есть чувство непростое, истинное, бескорыстное"³.

¹ (Впрочем, публикацию эпиграммы в этой редакции можно трактовать и как ответ на известное стихотворение Шаликова "К портрету Н. М. Карамзина", опубликованное в 1822 г.)

² (Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату... С. 182.)

³ (Дневники и письма Николая Ивановича Тургенева. Пг., 1921. Т. 3. С. 221.)

Вторая эпиграмма ("Послушайте: я сказку вам начну...") также долгое время связывалась с именем Пушкина, но затем его авторство было поставлено под сомнение Б. В. Томашевским¹. Совсем недавно с обоснованием принадлежности этой эпиграммы перу А. С. Грибоедова выступил Ю. П. Фесенко². Несмотря на относительность его аргументации, особенно в части трактовки этой эпиграммы как попытки оценить разные этапы творчества Карамзина, что встретило справедливую критику со стороны П. В. Бекедина³, представляются заслуживающими внимания два наблюдения Фесенко. Во-первых, автор вслед за Томашевским обратил внимание на наличие близких по характеру выпадов против раннего стихотворения Карамзина "Илья Муромец" в комедии Грибоедова и Катенина "Студент", созданной до выхода "Истории", что не может не приниматься во внимание при атрибуции эпиграммы. Во-вторых, Фесенко принадлежит тонкое наблюдение о связи эпиграммы с информацией о скором выходе труда Карамзина, помещенной в 1816 г. в журнале "Сын Отечества", в которой трижды употреблено слово "кончил". По мнению Фесенко, тавтология "кончил" в этой информации и вызвала иронию в эпиграмме. Нам представляется, что, наоборот, информация в "Сыне Отечества" с ее демонстративной тавтологией была уже ответом на эпиграмму. На наш взгляд, соображения Томашевского и Фесенко об авторстве эпиграммы и времени ее создания при существующем положении дел имеют серьезные основания, и к авторству Пушкина, следовательно, можно отнести знаменитую эпиграмму "В его Истории изящность, простота".

¹ (Томашевский Б. В. Эпиграммы Пушкина на Карамзина // Пушкин: Исслед. и материалы. М.; Л., 1956. Т. I. С. 208 - 209.)

² (Фесенко Ю. П. Эпиграмма на Карамзина: (Опыт атрибуции) // Там же. Т. VIII. С. 293 - 296.)

³ (Бекедин П. В. Несостоявшаяся атрибуция // Рус. лит. 1981, № 1. С. 199.)

Второй вопрос изучения бесцензурной части материалов полемики вокруг "Истории" - это степень их сохранности. К сожалению, их известная в настоящее время часть представляет собой лишь остатки когда-то существовавшей широкой устной и рукописной традиции обсуждения труда Карамзина. Прежде всего, сохранились лишь отрывочные известия об устных обсуждениях "Истории" современниками, интересные злободневностью, непосредственностью восприятия труда Карамзина, отсутствием каких-либо условностей в формах выражения мыслей о нем, особенно в кругах единомышленников. Свидетельство Пушкина о разговорах по поводу "Истории" в салоне Голицыной, остротах в адрес Карамзина лиц катенинского кружка, критических выступлениях П. М. Муравьева лишь одно из немногих сохранившихся. Между тем известно, что "История" активно обсуждалась в кругу студентов Московского университета, близких к Погодину, в кружке Тютчевых, в беседах, а возможно, и спорах Пушкина в 1829 г. с генералом А. П. Ермоловым. Нам неизвестны московские "молодые люди" и их критические замечания об "Истории", о которых в октябре 1818 г. сообщал А. И. Тургеневу И. И. Дмитриев¹. Неизвестны и конкретные "мнения" какой-то "партии" в Министерстве народного просвещения, князя А. Н. Голицына, А. Н. Оленина, частично М. М. Сперанского, на которые ссылался в переписке с Лелевелем Булгарин.

¹ (Сочинения Ивана Ивановича Дмитриева. СПб., 1895. Т. II. С. 236.)

Общеизвестен факт уничтожения декабристами своих материалов накануне и после восстания. В их числе переписка, дневники, а возможно, и специальная критика "Истории". В частности, не сохранилось письмо С. Г. Волконского к Орлову о труде Карамзина. Неясен характер второй части замечаний Н. М. Муравьева на "Историю" (так называемого "Продолжения"): является ли она только фрагментом так и незавершенного труда или же представляет собой только промежуточную редакцию несохранившегося цельного исследования. Загадочным остается свидетельство жены Карамзина, Екатерины Андреевны, которая в 1820 г. сообщала Вяземскому: "Г-н Муравьев печатает критику на "Историю" мужа"1. Была ли эта "критика" окончательно оформленным "Продолжением" замечаний декабриста или же неизвестным нам трудом Муравьева, по каким-то причинам, не увидевшим света, - ответы на эти вопросы остаются открытыми. В воспоминаниях брата Н. М. Муравьева - А. М. Муравьева - содержится указание, которое, кажется, дает основание склониться к тому, что продолжения не последовало. "Он (Н. М. Муравьев. - В. К.), - пишет А. М. Муравьев, - предполагал написать критику на "Историю" Карамзина, но только коснулся темы: науки политические стали единственным предметом его размышлений"².

¹ (Письма Н. М. Карамзина к князю П. А. Вяземскому. СПб., 1897. С. 98.)

² (Записки А. М. Муравьева "Мой журнал" // Мемуары декабристов: Северное общество. М., 1981. С. 127.)

Неизвестен и экземпляр "Истории", на котором, как свидетельствуют источники, были многочисленные пометы декабриста. Он использовал их при подготовке "Мыслей об "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина". Н. М. Дружинин предположил, что этот экземпляр находится во Флоренции вместе с архивом А. М. Муравьева. Впрочем, характер маргиналий Н. М. Муравьева на "Истории" можно в определенной степени представить, поскольку недавно стали известны замечания декабриста на "Письмах русского путешественника" в изданном в 1814 г. собрании сочинений историографа, возникновение которых исследователи относят к 1818 г. - времени знакомства декабриста с "Историей"¹.

¹ (Верещагина Е. И. Маргиналии и другие пометы декабриста Н. М. Муравьева на "Письмах русского путешественника" в девятитомном издании "Сочинений..." Карамзина 1814 г. // Из коллекции редких книг и рукописей Научной библиотеки Московского университета. М., 1981. С. 48 - 71.)

Неизвестен в настоящее время и экземпляр второго издания "Истории", принадлежавший Погодину, с его пометами, ставший, по свидетельству владельца, его "другом и неразлучным спутником". Еще, будучи студентом, Погодин написал целую тетрадь замечаний, по всей видимости, на первую главу первого тома "Истории". В 1829 г. он систематизировал свои замечания на весь первый том "Истории", а затем прочитал в Московском университете специальную лекцию о Карамзине. Нам не удалось среди опубликованного наследия поэта В. Л. Пушкина обнаружить две написанные им в связи с полемикой вокруг "Истории" эпиграммы на Каченовского, о которых сообщил 4 мая 1819 г. А. И. Тургеневу И. И. Дмитриев¹.

¹ (Сочинения Ивана Ивановича Дмитриева. Т. II..С, 246.)

Сохранились сведения о том, что замечания на "Историю" по просьбе автора писали его друзья - И. И. Дмитриев и А. Ф. Малиновский. О целой "тетради" замечаний на труд историографа, частично известных Карамзину, печатно сообщил в 1828 г. Строев¹. По свидетельству Каченовского, пространный разбор "Истории" готовил рано умерший талантливый московский историк С. Г. Саларев². В фрагментарном виде до нас дошли уже упоминавшиеся замечания Калайдовича. Не сохранились лекции Каченовского, на которых он, по свидетельству его слушателей, выступал с разбором труда Карамзина.

¹ (Строев П. Пятое письмо к издателю "Московского вестника" // Моск. вестн. 1828. Ч. 12. С. 389/390.)

² (Каченовский М. Т. Краткие выписки, известия и замечания // Вестн. Европы. 1821. Ч. 118, № 10. С. 157 - 158.)

Перечень несохранившихся материалов бесцензурной части полемики вокруг "Истории" можно было бы продолжить. Но и перечисленного достаточно, чтобы сделать вывод: их известный в настоящее время комплекс носит фрагментарный характер. Разумеется, не исключена возможность обнаружения некоторых из них, а также находки новых (прежде всего, переписки). Как ни покажется странным, но более полно представлена бесцензурная критика Карамзина со стороны декабристских и близких к ним кругов. Критика же "справа" отразилась в совсем небольшой группе документов, к тому же без достаточно развернутой аргументации.

Для дальнейшего рассказа важно представление о "партиях", как говорили современники, принимавших участие в полемике. Необходимо отметить, что по мере все большего развертывания дискуссии уже сами ее участники пытались наметить эти "партии", или лагери. Первый лагерь - почитатели Карамзина. В 1819 г. Иван-чин-Писарев выделил в нем "толпу крикунов" - фанатичных поклонников всего творчества историографа - и "беспристрастных" - признающих истинный талант Карамзина, отдающих ему дань глубокого уважения, но не считающих совершенным во всех отношениях труд историографа, признающих необходимость его "истинной критики" в интересах дальнейшего развития науки и литературы¹. Спустя 11 лет, анализируя ход полемики, А. В. Никитенко дал несколько иную, с политическим оттенком, характеристику лагеря защитников Карамзина. По его мнению, "партия эта состоит из двух элементов. Одни из них царедворцы, вовсе не мыслящие или мыслящие по заказу властей; другие, у которых есть охота судить и рядить, да недостает толку в образовании, в простоте сердца веруют, что Карамзин действительно написал "Историю русского народа", а не историю русских князей и царей". Размышляя дальше, Никитенко выделяет в этой партии еще одну группу - людей "благомыслящих и образованных", "суд которых основывается на размышлении и доказательствах". По его мнению, "эти последние знают, чем отечество обязано Карамзину, но знают также, что его творение не удовлетворяет требованиям идеи истории столько, сколько удовлетворяет требованиям вкуса"².

¹ (Писарев Н. И. Письмо к П. И. Ш[алико]ву // Сын Отечества, 1819. Ч. 57, № 42. С. 82 - 83.)

² (Никитенко А. В. Дневник, 1826 - 1857. М., 1955. Т. 1. С. 88.)

Второй лагерь - это, как выразился однажды О. М. Сомов, "критики "Истории государства Российского" и их сопричетники". В подцензурной части полемики в этом лагере современники выделяли несколько направлений. Шаликов привел мнения литературных противников Карамзина и некоего "скромного человека", обвинявшего историографа в защите "деспотизма", а также легкомысленные критические суждения светских лиц¹, которых позже, в 1825 г., Н. А. Полевой метко обозвал "литературными простолюдинами". В 1829 г. И. В. Киреевский и М. А. Дмитриев в лагере критиков труда Карамзина наметили два направления: Киреевский - критиков "частных ошибок" историографа и критиков "системы и плана" ученого², а Дмитриев - "изыскателей" и "крикунов".

¹ (Шаликов П. Новость..., С. 157 - 159.)

² (Киреевский И. В. Обозрение... С. 20.)

Ключом к пониманию расстановки сил в лагере критиков "Истории" в значительной мере являются "Отрывки из писем, мысли и замечания" Пушкина. С помощью намеков, легко разгадывавшихся современниками, Пушкин коротко и точно обрисовал направления критики труда историографа в начале полемики. Здесь мы встречаем указание на "глупые светские суждения" (как у князя Шаликова в его заметке-фельетоне), упоминание об отношении к "Истории" "некоторых остряков" - лиц катенинского кружка, бывших литературными противниками Карамзина, не принимавших "слог" его ранних повестей и романов, и, наконец, характеристику негодования "молодых якобинцев" и близких к ним лиц, выступивших с критикой монархической концепции историографа.

Сохранившиеся источники позволяют следующим образом представить расстановку сил участников полемики вокруг "Истории". Дискуссия развернулась между двумя основными лагерями: ее защитников и критиков. Внутри этих лагерей не было единства во взглядах на "Историю", в оценках ее и в использовании аргументов для обоснования своих позиций. Лагерь защитников Карамзина включал, по меньшей мере, три группы, преимущественно оттенявшие то или иное "достоинство" труда историографа. Первая группа - это последователи литературных и языковых новаций Карамзина. В их числе мы видим плодовитых писателей и поэтов Шаликова, Иванчина-Писарева, Хвостова. Вторая группа - это убежденные сторонники политических идей историографа, осознавшие важность его труда в обосновании крепостничества и самодержавной власти. Среди них можно назвать Н. И. Греча, Воейкова, Руссова. Третья группа - это широко образованные, либерально мыслящие и лично близкие к Карамзину люди, убежденные в его таланте и искренности, пытавшиеся найти среди "апофегм" "Истории" идеи, созвучные своим либеральным убеждениям. Кроме того, они разделяли высокую оценку деятельности Карамзина в преобразовании русского литературного языка, его литературно-эстетические взгляды. В их числе мы видим, прежде всего, членов литературно-политического объединения "Арзамас" и близких к нему лиц (П. А. Вяземского, Д. Н. Блудова, А. И. Тургенева, И. И. Дмитриева и др.).

Лагерь критиков Карамзина представлял собой еще более сложный конгломерат различных, подчас непримиримо враждебных, групп и течений. Критика политических основ "Истории" развернулась с двух сторон. "Справа" труд историографа подвергался нападкам представителей реакционных слоев русского общества. Их рупором стали выступления М. Л. Магницкого, Д. П. Рунича, П. И. Голенищева-Кутузова, Н. H. Муравьева, загадочной "партии" в Министерстве народного просвещения. Критика "слева", из декабристской среды, воплощалась в письмах М. Ф. Орлова, замечаниях на "Историю Н. М. Муравьева, письмах и выступлениях Н. И. Тургенева и др. "Ученая" критика "Истории" была представлена работами Арцыбашева, Каченовского, Калайдовича, Погодина, Полевого, Ходаковского и других исследователей. Наконец, как уже отмечалось, существовала сильная струя критики литературных позиций Карамзина, отрицательное, порой откровенно враждебное отношение к его стилевым и языковым новациям.

Разумеется, подобное распределение сил, участвовавших в полемике, в значительной мере условно. Дискуссия об "Истории" велась на протяжении более чем 20 лет. За это время произошло много важных событий в политической, литературной, научной жизни страны. Восстание декабристов резко размежевало общественные силы. Явившись, по выражению Вяземского, критикой Карамзина "вооруженною рукою" со стороны декабристов, восстание вырвало из рядов участников полемики одних из самых непримиримых противников концепции историографа. В этом смысле в условиях последовавшей николаевской реакции политическая острота критики неизбежно должна была притупиться. Одновременно происходили важные изменения в духовной жизни страны, в том числе становление новых литературных и историографических направлений, включивших "Историю" в борьбу вокруг проблем исторического познания, совершенствования языка, развития литературы.

Да и сами выступления участников полемики в значительной части не были ограничены рамками политической, литературной или научной критики и защиты "Истории". Критика Каченовского, Арцыбашева затрагивала вопросы не только исторического познания, но и языка "Истории". Н. М. Муравьев наряду с критикой политических идей Карамзина предпринял попытку научного доказательства несостоятельности выводов историографа относительно древнейшей истории славян. "Ученая" критика Лелевеля, Булгарина имела под собой, как и критика Арцыбашева, Ходаковского, более широкие общественные основания. К этому следует добавить, что участники полемики в процессе ее не оставались неизменными и в своих убеждениях, и в оценках "Истории". Так, Погодин, пережив период юношеской влюбленности в Карамзина и его труд, затем стал одним из лидеров критиков, а спустя несколько лет оказался активным защитником историографа. В процессе эволюции своих взглядов Н. И. Тургенев от открыто неприязненного отношения к Карамзину постепенно перешел на позиции более лояльного восприятия труда историографа. Похожее произошло с Пушкиным - от своей знаменитой эпиграммы на "Историю" он пришел к защите труда историографа.

Эти сложные переплетения позиций и взглядов обусловлены определенными ситуациями и сдвигами в общественной жизни страны, о чем пойдет речь в следующих главах. Сейчас же интересно посмотреть, как эти ситуации и сдвиги влияли на тактику участников полемики, предопределяя формы, характер и аргументы их выступлений. Решение этого вопроса может дать новую, дополнительную информацию о восприятии труда Карамзина, подчас скрытую первичным пластом сохранившихся (опубликованных и неопубликованных) материалов полемики, информацию, связывающую подцензурные и бесцензурные мнения об "Истории" ее критиков и защитников, усиливающую общественное звучание опубликованных материалов дискуссии.

Поясним нашу мысль несколькими примерами. Прежде всего, перед нами на первый взгляд парадоксальное явление: преобладавший в подцензурной части полемики критический тон по отношению к "Истории" был задан и поддерживался вплоть до 1828 г. (года вступления в полемику "Московского вестника" Погодина) журналами, являвшимися полуофициальными и официальными органами различных правительственных учреждений. Исключение составлял лишь "Сын Отечества" Греча, с самого начала занявший благожелательную позицию по отношению к Карамзину. Это не может не показаться странным, если учесть, что журналы "Вестник Европы", "Казанский вестник", "Северный архив" не только в той или иной степени являлись органами соответственно Московского и Казанского учебных округов и Министерства народного просвещения, но и, согласно существовавшему порядку, проходили в них цензуру. Помещение критики против Карамзина на страницах этих журналов придавало даже известную пикантность полемике: в официальных и полуофициальных органах правительственных учреждений (а не в частных журналах или изданиях общественных организаций типа "Благонамеренного", "Соревнователя просвещения и благотворения") подвергался критике государственный историограф, печатавший свой труд по высочайшему повелению.

Можно полагать, что за этими журналами стояли определенные влиятельные лица, чье общественное положение и личные мнения могли помочь беспрепятственному прохождению через цензуру критических материалов против Карамзина. В письмах друзей историографа мы встречаем осторожные (хотя, может быть, и небеспристрастные) намеки на это. Так, 17 октября 1818 г, Дмитриев, сообщая о намерении Каченовского приступить к критике "Истории", писал: "Многие распускают слух, будто журналист делает это в угодность министру просвещения"¹. Если верно это предположение, то становится понятным, например, появление критики Арцыбашева в "Казанском вестнике" - официальном органе Казанского учебного округа, как раз в то время ставшего поприщем небезызвестной "попечительской" деятельности Магницкого. Сохранившиеся материалы по изданию журнала подтверждают это. В присланной Магницкому программе "Казанского вестника" специальный пункт предусматривал публикацию "основательных, беспристрастных и скромных рассмотрений книг, изданных в России". Рукой попечителя на полях против этого пункта записано: "Хорошо. Я рекомендую рецензию на Историю Карамзина и классический разбор Подражания Христу Сперанского"², что и решило вопрос с публикацией критики Арцыбашева. Кажется, подобное объяснение может быть дано и появлению рецензии Булгарина на десятый и одиннадцатый тома "Истории" на страницах "Северного архива". Не случайно Булгарин, подталкивая Лелевеля на продолжение критики Карамзина, намекал на то, что "Северный архив" с 1823 г. приобрел статус неофициального органа Министерства народного просвещения³.

¹ (Сочинения Ивана Ивановича Дмитриева. Т. II. С. 235.)

² (РО ИРЛИ. Ф. 107. Д. 8. Л. 1 - 2.)

³ (Сосновский Т. А. Указ. соч. С. 655.)

Разрозненные факты, на которые мы обратили внимание, позволяют говорить о недовольстве "Историей" не только декабристских кругов. Недовольство носило более широкий характер. Отчасти оно могло иметь личные причины. Независимое положение Карамзина при дворе снискало ему немало недоброжелателей, получавших простое удовольствие от критики "Истории". "Здешняя публика, - сообщал Булгарин Лелевелю, - по преимуществу обращает внимание на это (малейшие неточности в труде Карамзина. - В. К.) и жадно ловит ошибки человека, которого приверженцы почитают непогрешимым, как католики папу"¹.

¹ (Там же. С. 639.)

Но очевидно, что появление критики на "Историю" в ряде периодических изданий имело и более глубокие причины. Идея самодержавия, благонамеренность основ политического мировоззрения Карамзина, конечно же, отвечали официальной идеологии. Однако антидеспотическая направленность "Истории", особенно в девятом и последующих томах, не могла не показаться в условиях российской действительности необычной, смелой и вредной тем кругам, которые еще в первом десятилетии XIX в. видели в авторе "Марфы-посадницы" пропагандиста республиканских идеалов. Показательно в этом смысле, что появление критических материалов в адрес "Истории" в печати резко увеличилось именно после выхода девятого тома.

Таким образом, если признать соответствующими действительности наши предположения и справедливыми основанные на них наблюдения, со всей очевидностью напрашивается вывод: открытая критика "Истории" (обоснованная в значительной части), по крайней мере, до восстания декабристов, если и не была инспирирована, то, во всяком случае, получила возможность легализации, появления в широкой печати благодаря санкции лиц крайне правых убеждений.

Материалы нелегальной части полемики убедительно свидетельствуют: об "Истории" было, что сказать в критическом плане декабристам и близким к ним кругам. Причем не только о первых восьми томах, но и о последующих, ставших для прогрессивного лагеря сильным идеологическим подспорьем в развенчании самодержавия. Тем не менее, ни декабристы, ни близкие к ним лица не выступили открыто против "Истории", хотя и прекрасна, понимали ее антиреспубликанские, антиреволюционные идеи. Конечно же, отсутствие широкой подцензурной критики труда Карамзина с их стороны объясняется невозможностью ее появления в том виде и с тех позиций, которые могли бы устроить декабристов.

Но это лишь одна, хотя и самая важная причина. Критика Карамзина, как отмечалось, началась в официальных и полуофициальных органах правительственных учреждений. К тому же она оказалась связанной с достаточно одиозными в глазах прогрессивного лагеря фигурами: литературными врагами многих его представителей - Каченовским и Арцыбашевым, наконец, со все более и более раскрывавшим свою беспринципность Булгариным. Усиление критики пришлось на время после выхода девятого тома. Выступление против Карамзина в этих условиях означало бы солидарность с Каченовским, Арцыбашевым и Булгариным и одновременно компрометацию последних томов труда историографа, дискредитировавших самодержавие. Учитывая цензурные препятствия, представители прогрессивного лагеря были вынуждены из политического расчета следовать карамзинскому же принципу: "Либо говорить все, либо безмолвствовать". И они молчали. Молчали, несмотря на то, что благородный гнев на историографа за "пренечестивые рассуждения", восхваление самодержавия и умиление "единением" монархов и народа не раз заставлял их тянуться к перу. И вставали на защиту Карамзина, как Пушкин, когда видели, что образ живущего, а вскоре и сошедшего в могилу "честного человека" может сыграть положительную роль для русской литературы.

Такова была тактика в полемике двух противоположных политических лагерей русского общества, объединенных только одним - неприятием политических идей труда Карамзина. Своеобразной оказалась тактика в полемике и "ученых" критиков "Истории".

Можно сказать, что в целом они стремились использовать любую возможность для критики труда Карамзина и его защитников. Отсюда энтузиазм Каченовского, Арцыбашева, Лелевеля, Погодина и других исследователей в стремлении разобрать недостатки "Истории". Но время и обстоятельства накладывали свой отпечаток и на их действия.

Первое осторожное критическое выступление Ходаковского об "Истории" относится к 1819 г. Получив после этого при поддержке Карамзина субсидии от Министерства народного просвещения на организацию археологического обследования России, он отказался от участия в полемике вплоть до 1823 г., когда экспедиция была неожиданно прекращена. Необоснованно считая Карамзина одним из виновников крушения своих планов, Ходаковский решил теперь открыто выступить с критикой "Истории". Свою тактику он откровенно изложил в письмах к Лобойко, осторожно пытавшегося убедить Ходаковского в том, что Карамзин непричастен к прекращению экспедиции. "История Карамзина, - писал Ходаковский, - при первом появлении обрадовала половину славян и незнатоков, послужив мне предлогом к показанию новых идей... Тогда потребно было придраться, устрашить историографа, чтобы получить его дружбу и подпору; ныне, бывши им доволен, не имею надобности стоять в оппозиции и устремляться против его... Не окончив труда моего, не приведши оного в полноту и возможную зрелость, должен ли я отрывистыми, невнятными статьями являться в журналах, как индус среди Лондона? Раздражать с моей стороны Карамзина было бы неблагодарно за его одобрение, которого требовал Департамент] проев[ещения]". Но, не отправив еще этого письма, Ходаковский получил какую-то "ведомость о коварстве Карамзина" по делу о прекращении экспедиции (а с ней и чей-то "наказ, чтобы нимало не щадить (историографа. - В. К.) в критических замечаниях" (!)) и тотчас заявил: "С Гуляй-городка на Оке 1572 г. и с второго Рима, т. е. Москвы, понесу бремя стрел на Карамзина, и с 2-го Царьграда Киева"¹.

¹ (ГПБ. Ф. 440. Оп. 1. Д. 4. Л. 19 - 20.)

Можно привести и другие примеры подобных уловок "ученых" критиков "Истории" в разворачивавшейся полемике. Около 3 лет печаталась в "Северном архиве" рецензия Лелевеля. Ее автор явно медлил с присылкой Булгарину очередного продолжения, ожидая реакции общественности на свою критику. Сам Булгарин после 1825 г. просто молчал, даже постарался публикацией фрагментов воспоминаний¹ показать свою близость к "верноподданному" Карамзину, хотя Булгарину же принадлежала до этого одна из самых резких критик "Истории".

¹ (Булгарин Ф. Встреча с Карамзиным // Альбом северных муз. СПб., 1828. С. 138 - 168.)

Выжидал и Полевой, Его первая большая статья в полемике¹ имела многозначительный подзаголовок: "Статья первая". Вторую читателям "Московского телеграфа" пришлось ждать около 4 лет². После серии критических статей об "Истории" в начале 20-х годов молчал и Погодин. Он вновь вступил активно в полемику едва ли не с первых номеров своего "Московского вестника" - новому журналу были нужны подписчики, а статьи об "Истории" могли стать хорошим способом привлечь их.

¹ (Полевой Н. О новейших критических замечаниях на "Историю государства Российского", сочиненную Н. М. Карамзиным // Моск. телеграф. 1825. № 15. С. 234 - 240.)

² (Полевой Н. Рецензия...)

В этих условиях лагерь сторонников Карамзина оказался в течение долгого времени (по крайней мере, до восстания декабристов, когда елеем полились славословия политических союзников историографа, воодушевленных "монаршей милостью" к нему Николая I) в менее выгодном, пассивном положении. Тактика его представителей сводилась в целом к тому, чтобы осудить и нейтрализовать любые критические выступления в адрес "Истории", с какого бы фланга, из какой-бы группы критиков они ни раздавались. Лишь после 1825 г. этот лагерь начинает проявлять опережающую активность (что выразилось, например, в публикации Иванчиным-Писаревым обширных выписок из сочинений Карамзина), все, более энергично призывая к "беспристрастному" разбору труда историографа.

Полемика вынуждала ее участников использовать целую систему аргументов против своих противников. Примечательно, что подавляющая часть этих аргументов оказалась общей и у критиков и у защитников Карамзинa. Расхождения были лишь в их интерпретации.

Первый аргумент - это апелляция к западноевропейской мысли. Отражено это в нескольких формах: публикация рецензий на труд Карамзина из западноевропейских газет и журналов, приведение библиографии отзывов на "Историю", ссылки на мнения европейских ученых о работе историографа, а также об историческом труде вообще. Так, например, Каченовский свои оценки "Истории" пытался подтвердить ссылками на работы А. Л. Шлецера, Б. Нибура, информациями о критических рецензиях на труд Карамзина в европейской периодике; Полевой - ссылками на европейскую философскую и историческую литературу "новейшего времени"; Н. И. Тургенев - сообщением мнения об "Истории" геттингенского профессора А. Геерена; Вяземский - обширным сводом зарубежных рецензий на "Историю". Как мнение о труде Карамзина известного европейского ученого была представлена Булгариным и Сенковским рецензия Лелевеля. Движущим мотивом апелляции к европейской историко-философской мысли являлось стремление одной стороны либо подчеркнуть отсталость исторических и философских идей Карамзина (например, у Полевого), либо указать на наличие критической струи по отношению к "Истории" в Европе, а другой - желание подчеркнуть ее положительное восприятие (в частности, издания французского, немецкого, итальянского, польского переводов) более "просвещенной" европейской общественностью. В 1828 г. это очень ярко продемонстрировал Шаликов. Опубликовав заметку об "Истории" из одной парижской газеты, он заявлял: "Тогда как у нас всячески стараются лишить Карамзина всех или почти всех литературных заслуг и говорят, что ни стихи, ни проза, ни "История", ни философия его ныне не имеют ни малейшего или почти, ни малейшего достоинства, тогда иностранцы за нас ценят таланты, заслуги и достоинства сего великого писателя"¹. Своеобразную интерпретацию этого аргумента можно обнаружить в отзыве на девятый том Н. Любороссова: жаль, заключал автор, что о небывалых казнях при Грозном узнают в Европе².

¹ (Шаликов П. Новость... С. 157.)

² (Любороссов Н. Нечто об отрывке из Леклерка... С. 197.)

Второй аргумент, использовавшийся участниками полемики, - это попытка определить отношение "Истории" к предшествующим отечественным историческим сочинениям, прежде всего к трудам В. Н. Татищева, И. Н. Болтина и М. М. Щербатова. Для защитников историографа было характерно стремление существенно принизить значение работы, проделанной в области изучения русской истории предшественниками Карамзина, и тем самым подчеркнуть появление труда Карамзина как уникального явления в отечественной историографии. Критикам историографа в этом смысле была присуща более объективная оценка: они справедливо утверждали, что разработка отечественной истории началась задолго до Карамзина и что сам он нередко использовал выводы Шлецера, повествование Щербатова, (лишь литературно обрабатывая текст последнего), стремясь скрыть зависимость от него и других предшественников. Эта мысль наиболее отчетливо звучала в выступлениях Каченовского, Арцыбашева и Лелевеля.

Третий аргумент - использование официального положения Карамзина как государственного историографа. В лагере защитников "Истории" не было единства в трактовке этого аргумента. Для Греча, например, должность или звание Карамзина - "государственного историографа" и его положение при дворе - свидетельство умилительного "единения" монарха и мыслителя-патриота. Вяземский, Пушкин, А. И. Тургенев подчеркивали не столько официальное положение Карамзина-историографа, сколько то, что Александр I читал труд Карамзина, в том числе в рукописи. Тем самым по тактическим соображениям (возможно, чтобы облегчить прохождение через цензуру "Бориса Годунова" Пушкина) ими в полемику как бы вводилось положительное мнение арбитра, которое не могло быть подвергнуто какой-либо критике, особенно в подцензурной части полемики.

Иной смысл придавали этому аргументу многие критики "Истории". По их мнению, должность-звание историографа обязывало Карамзина к осторожности суждений. "Упомянутая книга, - завершал одну из своих статей Арцыбашев, - не есть произведение частного бытописателя, представившего без видов и долга на суд отечества все, что он знает, а г. историографа, который взялся сам за свою должность, имел все пособия и ободрения, питал лестную надежду читателей несколько лет; следственно, при таковой доверенности ошибочные мнения о разных предметах отечественной нашей истории гораздо более могут служить ко вреду ее"¹. Зловещий, доносительный оттенок приобрел этот аргумент в критике девятого тома "Истории" Н. Любороссова. "Внезапно, - писал он, - все подробности убийств и мучительств открыты из-под спуда древних летописей и всякому в печати известны стали"².

¹ (Арцыбашев Н. Замечания на "Историю государства Российского"... С. 107.)

² (Любороссов Н. Нечто об отрывке из Леклерка. С. 191.)

Четвертый аргумент - рассуждения о том, какова должна быть "истинная критика" вообще и "Истории" в частности. Ссылки на "истинную критику" одной стороне (Каченовскому, Зубареву, Арцыбашеву, Погодину, Строеву и др.) служили обоснованием не только ее необходимости, но и той формы, в которую она вылилась по отношению к труду Карамзина.

Другая сторона ссылками на "истинную критику" пыталась свести выступления своих противников до уровня личной неприязни к Карамзину или его защитникам, "мелочных придирок", недостойных быть в серьезном разборе серьезного сочинения.

Долгое время обе стороны не были свободны от крайнего субъективизма в трактовке "истинной критики". И лишь завершение полемики проходило под знаком более заинтересованного поиска критериев ее созидательного характера, поиска, который нашел наиболее удачное воплощение в рецензии Полевого.

С предшествующим аргументом в полемике вокруг "Истории" оказался связанным еще один - использование прецедентов критики, имевших место в истории отечественной и зарубежной науки и литературы. Разумеется, интерпретация таких прецедентов была подчинена тем задачам, которые ставили перед собой участники полемики. Для защитников "Истории" характерно подчеркивание мысли о том, что время показало несправедливость критических выступлений, например, П. Ф. Дефонтена против Вольтера или В. К. Тредиаковского против М. В. Ломоносова. Критики же историографа фактически впервые обратили серьезное внимание на основательно забытую к этому времени полемику Болтина с Щербатовым, справедливо подчеркивая ее положительное значение в развитии исторической науки. Стремление показать положительное значение "достойной" критики послужило причиной публикации активными участниками полемики Погодиным и Полевым на страницах издававшихся ими журналов двух вариантов замечаний Ломоносова на "Историю Петра Великого" Вольтера¹. Когда же не хватало этого аргумента, противники апеллировали к потомству как главному арбитру в споре об "Истории".

¹ (Замечания М. В. Ломоносова на "Историю Петра Великого", сочиненную Вольтером // Моск. телеграф. 1828. № 6. С. 151 - 159; То же / С предисл. П. А. Муханова // Моск. вестн. 1829. Ч. 5. С. 158 - 163.)

Общим для многих участников полемики аргументом в споре оказалось стремление подчас не столько защищать или критиковать "Историю", сколько дискредитировать научные, литературные и другие заслуги своих противников. Ссылки на некомпетентность, отсутствие профессиональной подготовки в области литературы, истории едва ли не в равной мере присущи выступлениям и сторонников и противников Карамзина. О "модных обществах" и "людях со вкусом", но без знаний, не интересующихся и презирающих кропотливые исторические разыскания, писали, например, Каченовский, Погодин, Арцыбашев. В конце полемики обстоятельный, но не беспристрастный критический разбор всего творчества Каченевского предпринял Полевой. К аналогичным заключениям пришел М. А. Дмитриев, анализируя сочинения Арцыбашева. Попытку скомпрометировать научные заслуги Строева предпринял Руссов, а Полевого, Греча, Булгарина - Воейков¹.

¹ (Подробнее см.: Козлов В. П. Полемика вокруг "Истории государства Российского" Н. М. Карамзина в отечественной периодике (1818-1830 гг.) //История СССР. 1984. № 5. С. 99.)

Таким образом, сохранившиеся материалы полемики вокруг "Истории" позволяют говорить о существовании в общественной жизни России первой трети XIX в. многолетней традиции подцензурного и бесцензурного обсуждения вопросов, поставленных в труде Карамзина. Предмет обсуждения - "История государства Российского" - породил многочисленные опубликованные и рукописные сочинения, разнообразные по жанрам и формам, кругу авторов, представлявших различные политические, литературные, историографические направления. Противоречивость, а вернее, непримиримость оценок труда Карамзина, их связь с общественными движениями эпохи определяли остроту разговора об "Истории", вынуждали его участников в отстаивании своих позиций использовать широкий набор тактических уловок и аргументов. Спор об "Истории", тесно связанный с злободневными проблемами общественной жизни, как бы выделился из ее общего фона, приобрел самостоятельность исторического явления, важного для понимания духовных исканий современников Карамзина. Именно, прежде всего, поэтому полемика вокруг труда историографа "принадлежит истории", интересна и важна для характеристики исторической и шире - общественной мысли России первых десятилетий XIX в. В чем сущность этой полемики, каковы были вопросы, затронутые в ее ходе, об этом мы и расскажем в следующих главах.