В. С. Лопатин Суворов в своих письмах [1986 -

А. В. Суворов. Портрет работы И. Крейцингера. Апрель 1799. Местонахождение неизвестно

"Жизнь столь открытая и известная, какова моя, никогда и никаким биографом искажена быть не может. Всегда найдутся неложные свидетели истины", - писал Суворов 28 декабря 1794 г. своему боевому офицеру Е. Г. Цукато, изъявившему желание стать биографом полководца (с. 290). Но сколько раз за свою долгую и полную событий жизнь Суворов с горечью должен был признаваться в том, что заслуги и победы могут быть принесены в жертву угодничеству, корысти, кумовству, зависти. "Часто розовые каблуки преимуществовать будут над мозгом в голове, складная самохвальная басенка - над искусством, тонкая лесть - над простодушным журчанием зрелого духа", - восклицает Суворов в письме к П. И. Турчанинову 10 февраля 1781 г. (с. 76).

Чем выше всходила звезда полководца, тем больше появлялось у него завистников и недоброхотов, пытавшихся исказить правду. Доходило до курьезов. "Предупреждаю вас, милостивый государь, что в 123 номере геттингенской газеты напечатана величайшая нелепость, какую только возможно сказать, - писала 4 января 1790 г. Екатерина II своему корреспонденту в Германии И. Г. Циммерману. - В ней говорится, что генерал граф Суворов - сын гильдесгеймского мясника. Я не знаю автора этого вымысла, но не подлежит сомнению, что фамилия Суворовых давным-давно дворянская, спокон века русская и живет в России. Его отец служил при Петре I... это был человек неподкупной честности, весьма образованный, он говорил, понимал или мог говорить на семи или восьми мертвых или живых языках. Я питала к нему огромное доверие и никогда не произносила его имя без особого уважения"^*.

Осенью того же года, незадолго до штурма Измаила, потрясшего военную мощь Оттоманской империи и произведшего огромное впечатление в Европе, главнокомандующий русской армией генерал-фельдмаршал Г. А. Потемкин писал в Варшаву Я. И. Булгакову: "Суворов, слава богу, целехонек!" - и просил опровергать слухи о его гибели, являвшиеся своеобразным признанием его боевой славы^*.

1799 год. Суворов во главе союзных русско-австрийских войск побеждает в Италии французские армии, предводимые лучшими генералами Директории. Слава его достигает апогея. Огромный интерес к русскому полководцу нашел отражение в изданиях его биографии в ряде европейских стран, в выпуске памятных медалей, отчеканенных в честь его побед, в широко распространенных портретах "великого московита", на которых зачастую вместо Суворова изображались самые разные лица, в том числе герой войны за независимость Северо-Американских штатов Джордж Вашингтон^*. "Этот замечательный человек находится сейчас в расцвете жизненных сил, - сообщала подпись под английской карикатурой, на которой вместо Суворова был изображен усатый великан, опирающийся на огромную саблю, с головой, украшенной страшным шрамом. - Он ростом 6 футов 4 дюйма, он не пьет ни вина, ни водки, ест лишь раз в день и каждое утро погружается в ледяную ванну. Он ничего не носит на голове ни днем, ни ночью; когда испытывает усталость, то заворачивается в простыню и спит на открытом воздухе. Он предводительствовал в 29 генеральных сражениях и участвовал в 75 боях"^**.

^* (Стремоухов М. Б., Симанский П. Н. Жизнь Суворова в художественных изображениях. М., 1900, с. 331.)

Однако далеко не все сведения о Суворове носили столь доброжелательный, хотя порой и анекдотический характер. Были и открытые нападки на русского полководца, особенно во французской печати. Его называли варваром, Аттилой, расписывали "ужасы" штурмов Измаила и Праги. О тысячах пленных, взятых в Измаиле и Праге, хулители Суворова предпочитали молчать.

Суворов знал об этой двойной мерке недобросовестных историков. Прочитав в одной иностранной газете описание своих кампаний в Италии и Швейцарии, Суворов философски заметил: "У этого наемника-историка два зеркала: одно увеличительное для своих, а уменьшительное для нас. Но потомство разобьет вдребезги оба и выставит свое, в котором мы не будем казаться пигмеями"^*.

^* (Фукс Е. Анекдоты князя Италийского, графа Суворова-Рымникского. 2-е изд. СПб., 1900, с. 27.)

Ж. В. Моро. Гравюра Вейтлинга с рисунка Герена. 1799. ГМИИ

Пророческие и полные глубокого смысла слова. Потомство выставило свое зеркало. Но как же непрост и долог был путь к признанию! Генералиссимус всех российских войк, любимец армии и народа, Суворов умирает в опале. Снискавший еще при жизни славу лучшего полководца своего времени, он отодвигается в тень бурными событиями начала XIX в., когда император Наполеон, лишивший независимости многие европейские государства, сделал в 1812 г., как ему казалось, последний шаг к завоеванию мирового господства. Известны его слова: "Я буду владыкой вселенной. Остается только Россия, но я раздавлю ее". Отечественной войной ответил русский народ на нашествие "двунадесяти языков". Рухнула наполеоновская империя. Современники еще осмысливали грандиозные события, потрясшие мир, а бывший император в изгнании, на острове Святой Елены, уже диктовал свои мемуары, в которых пытался оправдаться перед историей, создавая миф о "русских морозах", якобы погубивших "Великую армию". Заодно Наполеон стремился приписать себе честь создания новой стратегии и тактики, задвигая в тень знаменитого Л. Карно, прозванного "творцом побед", и таких выдающихся французских генералов, как Л. Гош, Ш. Пишегрю, Ж. В. Моро, А. Бертье и многих других, которые вместе с солдатами и офицерами республиканской армии творили новое военное искусство. Чего же было ждать от Наполеона русским полководцам? У Кутузова - своего победителя - Наполеон находит только одно достоинство - осторожность. Суворов, с которым он никогда не встречался, по словам Наполеона, был человеком с сильной волей и характером, делавшим чудеса со своей армией, но все же не имевшим военного таланта, что не дает ему права быть причисленным к великим полководцам^*. В другом месте своих мемуаров Наполеон, хотя и был вынужден признать "блестящие успехи" Суворова в Итальянской кампании 1799 г., тут же назвал его "варваром", обагренным кровью несчастных жертв^**.

^** (Наполеон Бонапарт. Избранные произведения. М.: Воениздат, 1956, с. 353, 613.)

Следуя за Наполеоном, некоторые историки и сегодня утверждают на страницах солидных изданий, что Суворов всегда шел напролом и "так же мало щадил своих солдат, как и население завоеванных городов"^*. Можно только поражаться предвзятости и необъективности бывшего императора, потерпевшего страшную катастрофу в России, разбитого в сражениях при Лейпциге и Ватерлоо. Наполеон, заявлявший, что такому человеку, как он, наплевать на миллионы жертв, обвиняет в варварстве Суворова, который требовал от своих войск, чтобы с пленными поступали человеколюбиво^**. "Обывателя не обижай, он нас поит и кормит. Солдат не разбойник!" - читаем мы в знаменитой "Науке побеждать". А вот слова из приказа Наполеона накануне нападения на Россию: "Москва и Петербург будут наградою ваших подвигов. Вы в них найдете золото, серебро и другие драгоценные сокровища... Вы будете господствовать над русским народом, готовым раболепно исполнять все ваши повеления..."^***. Тысячу раз был прав Суворов, говоря о наемниках-историках с их двойным зеркалом. Во имя исторической правды считаем необходимым привести хотя бы несколько отзывов современников о Суворове, еще не искаженных в угоду наполеоновской легенде.

"Суворов есть один из величайших генералов. Никто лучше его не умел воодушевлять войска, никто не соединял в себе в высшей степени качеств военачальника", - говорил Ж. В. Моро, называя суворовский марш на Треббию "совершенством военного искусства"^*.

^* (Михайловский-Данилевский А. Записки о походе 1813 г. СПб., 1834, с. 290. )

"Все восхищаются Вашими великими и блистательными подвигами. Это делает и Нельсон, - писал Суворову прославленный английский адмирал, будущий герой Трафальгара. - Но он Вас любит за Ваше презрение к богатству..."^*

Н. Бонапарт. Гравюра. 1796-1797

"Не видать бы этой челяди Тюильрийского дворца, если бы у вас был теперь другой Суворов" ^*. Это говорилось в 1807 г., в разгар славы и могущества императора, говорилось русскому послу графу П. А. Толстому Ж. Э. Макдональдом, который спустя два года решил исход сражения при Ваграме и получил за этот подвиг звание маршала Франции. Другой француз, в течение ряда лет руководивший внешней политикой республики, а затем империи, писал Бонапарту после первых побед русского полководца в Италии: "Суворов каждый день торжествует новую победу; покоритель Измаила и Варшавы, впереди которого идет фантастическая слава, ведет себя, как проказник, говорит, как мудрец, дерется, как лев, и поклялся положить оружие только в Париже... Франция гибнет, не теряйте времени" ^**.

И Бонапарт, получив это "приглашение" Ш. М. Талейрана, бросает армию в Египте и устремляется домой, где напуганные победами Суворова правящие круги ищут диктатора.

Но что до этих отзывов тем, кого Суворов называл наемниками истории? Ведь даже в России военно-теоретическое наследие Суворова явно недооценивалось. Всесторонне обоснованная мысль выдающегося военного деятеля Д. А. Милютина о том, что Суворов "создавал совершенно новый образ войны", который не был усвоен прежде, чем "Наполеон дал Европе уроки новой стратегии и тактики" ^*, с трудом прокладывала себе дорогу. Курс истории русского военного искусства в русской Академии Генерального штаба был открыт только в 1890 г. благодаря настойчивости замечательного военного историка Д. Ф. Масловского, да и то в виде опыта. Потомки победителей Фридриха II и Наполеона воспитывались не на образцах отечественного военного искусства, данных Румянцевым, Суворовым, Кутузовым, а на стратегии и тактике тех, кто в конечном счете потерпел сокрушительный разгром. Даже в столетнюю годовщину со дня смерти Суворова русские военные историки должны были отстаивать право считать Суворова одним из величайших полководцев мировой истории ^**. Как не вспомнить слова Л. Н. Толстого об уделе истинно великих людей, которые без громких слов и театральных жестов уверенно делают свое дело.

^** (Кавтарадзе А. Г. А. В. Суворов в отечественной историографии. - В кн.: Александр Васильевич Суворов. К 250-летию со дня рождения. М.: Наука, 1980, е. 38. В дальнейшем ABC.)

История выставила свое зеркало. Труды отечественных и в значительной мере советских историков раскрыли оригинальность гения Суворова. Интерес к полководцу, обладавшему поразительным умением побеждать всегда и везде, при любых обстоятельствах, не ослабевает. Национальный герой нашей страны, чьим именем названы военные училища и одна из высших наград за боевые заслуги перед Родиной, Суворов не ошибался, когда писал, что "всегда найдутся неложные свидетели истины", которые не позволят биографам исказить его "жизнь, столь открытую и известную". Победы Суворова, его дела были и останутся этими неложными свидетелями истины. Такими же свидетелями являются суворовские документы-рапорты, диспозиции, приказы (или, как тогда говорили, ордера), реляции, записки и, разумеется, письма.

Письма Суворова занимают особое место в суворовском наследии. Слова П. А. Вяземского о том, что "Суворов жив у нас в одних реляциях военных, что, конечно, достаточно для его славы, но не для любопытства нашего" ^*, едва ли справедливы, если брать их целиком. Серьезная научная публикация суворовских реляций началась только во второй половине XIX в. и была достойно завершена лишь в 50-е годы нашего столетия изданием четырехтомного Собрания суворовских документов ^**. Опираясь на этот документальный материал, стало возможным серьезно и всесторонне исследовать военно-теоретическую и практическую деятельность Суворова. Но здесь-то и уместно вспомнить слова П. А. Вяземского и задуматься над вопросом: а достаточно ли одних реляций? В приведенном выше письме от 28 декабря 1794 г. Суворов признавался, что "материалы, принадлежащие к Истории моих военных действий, столь тесно сплетены с Историею моей жизни, что оригинальный человек и оригинальный воин должны быть между собою нераздельны, чтоб изображение того или другого сохраняло существенный свой вид" (с. 290). Следуя за мыслью Суворова, мы не можем не отметить одного важного обстоятельства: в самом обширном четырехтомном издании суворовских документов, опубликованных в 1949-1953 гг., меньше всего повезло письмам полководца. В известной степени это связано с сугубо специальными целями издания. Чтобы понять, чем пожертвовали составители четырехтомника (всего в сборник вошло около 2250 писем и служебных документов полководца), приведем несколько примеров. Составители поместили одно-единственное письмо Наташе-Суворочке, а ведь Суворов писал своей дочери на протяжении многих лет. Сохранившиеся письма с 1787 по 1800 г. высвечивают душу воина "без страха и упрека", проведшего всю жизнь в походах и боях. "У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцовали, то я с балету вышел - в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театру в камеру" (с. 122), - пишет Суворов после Кинбурнского сражения, приноравливаясь к понятиям девочки-подростка.

^* (Дмитриев И. И. Стихотворения Ивана Ивановича Дмитриева. 6-е изд. СПб., 1823,ч. 1, с. XIII.)

^** (Суворов А. В. Документы./Под ред. Г. П. Мещерякова. М., 1949-1953, т. 1-4.Далее СД.)

"Что хорошего, душа моя сестрица? Мне очень тошно; я уж от тебя и не помню, когда писем не видал... Мне теперь досуг, я бы их читать стал, - замечает он в период затишья после славной Рымникской победы. - Знаешь, что ты мне мила; полетел бы в Смольный на тебя посмотреть, да крыльев нет" (с. 186).

Разве не прибавляют эти письма новых черт к облику полководца, чье сердце не зачерствело среди ужасовой войны?!

"У крестьянина Михаилы Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаилу Иванова дожить до одной коровы, - гневается Суворов на своих крестьян, требуя от сельского мира помощи бедным и особенно многодетным, как у Михаилы Иванова, семьям. - Но на сей раз в первые и в последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтоб впредь на то же еще никому не надеяться. Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам" (с. 108). Эти единственные в своем роде письма, рисующие хозяйственную деятельность Суворова, были опубликованы всего лишь раз, небольшим тиражом. Сами письма вскоре исчезли безвозвратно, и книжка стала первоисточником, до сих пор никем не переизданным. А ведь письма показывают полководца с новой, почти неизвестной стороны в его отношениях к своим крестьянам, к их труду и быту, к крестьянским детям и позволяют глубже понять ту удивительную связь, какая существовала между полководцем и его солдатами.

Из ста семидесяти писем Суворова выдающемуся военному и государственному деятелю России Г. А. Потемкину в четырехтомник вошло менее половины. Выходец из старинной дворянской семьи среднего достатка, с твердыми нравственными устоями, Суворов всю свою жизнь оставался верен семейным традициям, был трудолюбив, всегда презирал роскошь, довольствовался самым необходимым и видел смысл жизни в служении родине, общему благу.

"Изторгните меня из праздности, - взывает он к Г. А. Потемкину из своего села Ундол Владимирской губернии, - ... в роскоши жить не могу" (с. 100-101). Это письмо от 10 декабря 1784 г. попало в четырехтомник, а письмо от 9-10 июня 1788 г., в котором Суворов высказывает одну из своих любимых мыслей о предпочтительности таланта другим качествам, не попало. "Батюшка Князь Григорий Александрович, - восклицает Суворов в разгар боев с турецким флотом на лимане. - Главное дарование великого человека - знать избирать особ по их талантам" (с. 148). Замечательно, что он считает нелишним напомнить об этом самому Потемкину, умевшему ценить талантливых людей и смело выдвигавшему их на большие дела.

Разве не поражает пророческая оценка, данная Суворовым молодому Бонапарту в письме к племяннику князю Алексею Ивановичу Горчакову от 27 октября 1796 г. "Вот мое заключение, - читаем мы в письме, написанном по горячим известиям об успехах двадцатисемилетнего генерала в Италии, - пока генерал Бонапарт будет сохранять присутствие духа, он будет победителем; великие таланты военные достались ему в удел. Но, ежели на несчастье свое, бросится он в вихрь политический, ежели изменит единству мысли - он погибнет" (с. 312). Письмо, отмеченное печатью гения, если вспомнить, что написано оно задолго до того, как Бонапарт "бросился в вихрь политический" и погиб, оплатив свое падение миллионами жертв. Почти в то же самое время в другом письме (от 29 августа 1796 г. Д. И. Хвостову) Суворов, оценивая стратегическую обстановку в Европе, указывает на главный источник военной опасности и дает поразительный по точности расчет сил, необходимых для защиты границ России: "...принягца за корень, бить французов... От них она (война,) родитца, когда они будут в Польше... России выходит иметь до полумиллиона" ^* (с. 308). Это письмо вошло в четырехтомник. Но совершенно очевидно, что вместе с невошедшим письмом А. И. Горчакову оно производит несравненно большее впечатление, рисует нам Суворова совсем не таким, каким его привыкло видеть обыденное сознание, в представлении которого Суворов - знаменитый полководец, лично водивший своих чудо-богатырей в атаки, кричавший "Ура!", "Заманивай, ребята!", певший петухом, говоривший прибаутками и совершавший множество забавных и смешных чудачеств. Письма раскрывают перед нами не загадочного чудака, оставшегося для современников и потомков своего рода "непрочитанным иероглифом" (легенда о его чудачествах рождалась в придворных кругах), но человеком обширного ума, широкого, европейского образования и глубокой нравственной культуры. Красноречивее всяких слов письма Суворова опровергают другую легенду, пущенную недругами России, легенду о варварстве, необразованности и жестокости великого русского и мирового полководца, кочующую и по сей день по страницам зарубежных книг и энциклопедических изданий.

^* (В 1812 г., сосредоточив на границах России полумиллионную армию, император Наполеон бросил ее в русский поход.)

Приведенные примеры "неложных свидетелей истины" (а их можно продолжать и продолжать) время от времени появлялись в печати, но никогда не были собраны вместе.

Разумеется, с чисто военной точки зрения рапорты, ордера, реляции, диспозиции Суворова полнее, чем письма, обрисовывают его полководческую деятельность, но несомненно, что именно в письмах в большей степени отразились затаенные движения его души, его нравственные искания идеалы, думы о судьбах Родины, которые помогают глубже понять и личность самого Суворова, и его военную деятельность.

Приступая к работе, составитель знал о значительном количестве неопубликованных писем Суворова, хранящихся в фонде 755 (А. В. Суворов) отдела рукописей Государственной Публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина. Подавляющее большинство этих писем написано близкому родственнику и другу Суворова Д. И. Хвостову. Предполагалось включить наиболее интересные из них в настоящее издание, что и было сделано. (Среди 83 впервые публикуемых писем 33 адресованы Д. И. Хвостову.) Но то, что удалось обнаружить в других рукописных фондах и архивах, превзошло самые смелые ожидания. За 30 лет, протекших со времени последнего издания писем Суворова, архивисты провели большую работу по описи хранящихся в архивах и рукописных фондах документов и выявили новые материалы. Читатель впервые может ознакомиться с тремя (!) письмами М. И. Кутузову.

Письма Кутузову носят официальный характер. Но знаменателен сам факт: Суворов пишет Кутузову! Эти письма позволяют уточнить некоторые подробности переписки двух великих русских полководцев. Так, из найденных писем Суворова следует, что, помимо известных и опубликованных шести писем Кутузова Суворову, было, по крайней мере, еще три письма: письмо от 10 марта 1793 г., на которое ссылается Суворов в письме от 24 марта 1793 г. (№ 432), ответ на это суворовское письмо и ответ на письмо от 15 декабря 1795 г. (№ 526). В свою очередь, Суворов не мог не ответить на письма Кутузова, занимавшего пост чрезвычайного и полномочного посла России в Константинополе. Не исключено, что и другие пять писем Суворова сохранились и будут когда-нибудь обнаружены. Несомненный интерес представляют письма Суворова его петербургскому приятелю А. И. Набокову (пять писем), четыре письма фельдмаршалу П. А. Румянцеву и одно письмо его сыну по поводу смерти фельдмаршала, которого Суворов считал своим учителем. Два письма 3. Г. Чернышеву, семь писем правителю канцелярии Г. А. Потемкина В. С. Попову, тринадцать писем И. М. Рибасу (часть из них была известна лишь в отрывках), письма Г. А. Потемкину, Екатерине II, П. А. Зубову, Павлу I, поэту В. Г. Рубану, дипломату И. М. Муравьеву (отцу трех декабристов Муравьевых-Апостолов) - эти и другие впервые публикуемые письма позволяют уточнить многие факты биографии Суворова, и представляют большой интерес для каждого, кто интересуется историей России. К ним следует прибавить около 300 писем, известных по редчайшим публикациям прошлого века (во многих случаях единичным), которые фактически заново вводятся в научный оборот; три письма отцу героя Отечественной войны 1812 года М. А. Милорадовича, письмо национальному герою США П. Джонсу и некоторые другие. Публикуются практически все письма Суворова дочери, впервые увидевшие свет в 1809 г. и изданные в полном объеме в 1866 г.

Радость новых открытий дает почувствовать горечь утрат. Собрание писем дочери, входившее в так называемый "Талызинский сборник", в конце прошлого века было поделено между потомками Н. А. Зубовой (урожд. Суворовой) и дошло до наших дней в половинном объеме, рассредоточенном по двум хранилищам.

В издание включены двадцать четыре письма принцу К. Г. Нассау-Зигену, относящиеся к кампании 1788 г. и практически неизвестные в нашей стране. Эти письма (всего 39), обнаруженные в конце прошлого века в Париже, хранятся в частном собрании во Франции и были там изданы всего лишь раз в 1965 г. очень небольшим тиражом^*.

Впервые издаваемые в таком объеме и таком составе письма Суворова дают более полное представление о его жизненном пути и деятельности. За рамками издания осталось более 1200 писем. Значительная их часть (около 1000) носит в основном служебный характер и повторяет содержание отобранных писем. Служебная переписка Суворова, хотя порой невозможно отделить ее от личной, довольно полно представлена в трудах Е. Б. Фукса, Д. А. Милютина, А. Ф. Петрушевского, Н. Ф. Дубровина, в "Сборниках военно-исторических материалов" по истории русско-турецкой войны 1787-1791 гг. Не вошедшие в издание письма в подавляющем большинстве принадлежат к переписке с Д. И. Хвостовым, о которой следует сказать особо. Начав писать ему летом 1791 г., Суворов за неполные девять лет написал ему более 250 писем! Больше, чем кому-либо из своих корреспондентов. Драгоценным собранием писем Д. И. Хвостову пользовались многие биографы Суворова, в том числе Ф. Смитт и А. Ф. Петрушевский, опубликовавшие большое количество писем из этой переписки целиком или в отрывках. Тридцать пять писем Д. И. Хвостову были включены в четырехтомник. Надо отметить, что эта переписка велась очень неравномерно. В те периоды, когда Суворов считал себя отторгнутым от настоящего дела, и особенно в период кончанской ссылки, известны дни, когда Д. И. Хвостову посылались два и даже три письма (как, например, 18 ноября 1798 г. из Кончанского). Приходилось выбирать из этих близких по содержанию писем наиболее интересные и жертвовать остальными. Надеемся, что со временем вся переписка Суворова с Д. И. Хвостовым будет издана в полном собрании писем полководца или в отдельном издании.

Избранные письма Суворова - всего 688 писем - охватывают 1764-1800 годы, то есть приходятся на второй, самый насыщенный событиями период жизни военного гения России, победы которого оказали такое большое влияние на судьбы его родины, на исторический процесс. Письма Суворова являются важнейшим историческим памятником второй половины XVIII в. - эпохи, на которую приходится разрешение великих исторических задач, стоявших перед Россией на протяжении нескольких столетий. "Ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать в таком отдаленном от моря положении, в котором первоначально находилось государство Петра Великого, - отмечал К. Маркс. - Никогда ни одна нация не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья в устьях рек были от нее оторваны. Россия не могла оставлять устья Невы, этого естественного выхода для продукции Северной России, в руках шведов, так же как устьев Дона, Днестра и Буга и Керченского пролива в руках кочевых разбойников-татар"^*. Поколению Петра I удалось отвоевать исконно русские земли в Прибалтике. На долю поколения Суворова выпала задача утвердиться на берегах Черного моря, которое еще в X в. звалось "Русским морем". Важнейшей задачей внешней политики России, унаследованной от прошлого, являлось воссоединение всех украинских и белорусских земель, избавление братских народов от жестокого национального гнета. Роль Суворова в решении этих исторических задач трудно переоценить. Недаром благодарное потомство отметило выдающуюся деятельность Суворова установкой многочисленных памятников полководцу в городах и селах Украины, Белоруссии, Крыма.

^* (Marx К. Secret diplomatic history of eighteenth century. L., 1899, p. 79.)

Россия второй половины XVIII в. испытывала большой экономический и культурный подъем после петровских преобразований. Укрепление дворянского государства и усиление крепостничества^* шло вместе с развитием внутреннего рынка и внешней торговли, ростом капиталистических отношений. Оно шло вместе с ускорением процесса формирования русской нации и ростом национального самосознания. Во времена Суворова жили и творили Михаил Ломоносов и Александр Сумароков, Денис Фонвизин и Гавриил Державин, Федот Шубин и Федор Рокотов, Дмитрий Левицкий и Василий Боровиковский, Варфоломей Растрелли и Иван Старов, Василий Баженов и Матвей Казаков, Федор Волков и Евстигней Фомин и многие другие выдающиеся деятели русской культуры, отразившие национальный, социально-экономический и культурный подъем страны. Вот в какой исторической обстановке формировалось мировоззрение Суворова, рос и развивался его военный гений, создавший законченную для своего времени систему военного искусства, которая не только поднялась над уровнем господствовавшей в тогдашней Европе военной доктрины, но и предварила позднейшую стратегию и тактику на сокрушение противника, рожденную в конце XVIII в. в горниле революционных войн.

^* (Следует помнить, что в Европе XVIII в. крепостное право не было исключительным явлением. В Шотландии, например, рабочие угольных и соляных копей вплоть до конца XVIII в. фактически находились на положении крепостных. Крепостное право существовало в Чехии и Моравии до 1781 г., в Дании до 1800 г., в восточных землях Германии до первых десятилетий XIX в., в Венгрии до 1848 г. Причем подавляющее большинство крестьян в Чехии, Польше, Восточной Германии были крепостными; в Дании в 1750 г. Доля крепостных составляла 85% от общего числа крестьянских хозяйств. Что же касается России, то удельный вес крепостных в массе крестьянского населения Великороссии, Сибири, прибалтийских губерний и Украины составлял в 1766 г. 52,9%, в 1796 г. - 57% (Илюшечкин В. П. Система и структура добуржуазной частнособственнической эксплуатации. М.: Наука, 1980, вып. 2, с. 261-263). Неодинаковым было и правовое положение крепостных. В Прибалтике еще в XVII в. "виселицы в имениях бывших вассалов Ливонского ордена были явлением бытовым". Необычайно жестокий характер носила крепостническая эксплуатация в восточногерманских землях, и особенно в Пруссии, где еще в начале XIX в. помещик обладал правом присуждать своих крепостных к смерти. Польские помещики вплоть до 1768 г. имели юридическое право казнить своих крепостных. В России помещики никогда формально не располагали правом жизни и смерти в отношении своих крепостных крестьян. См.: Там же, вып. 1, с. 1 17-118.)

Когда Суворов делал первые шаги на военном поприще, высшие достижения европейского военного искусства воплощались в прусской армии Фридриха II. Эта армия действовала на поле боя, как прекрасно отлаженный механизм ^*. Если нужно было произвести маневр в ходе сражения, его производила вся армия. Только при таком порядке офицеры могли осуществлять постоянный контроль за солдатами-наемниками, повиновение которых зиждилось на страхе перед палкой. В прусской армии палку (согласно уставу) имели все, за исключением солдат. Эта армия, снискавшая своему предводителю прозвище "Великого", не выдержала столкновения с русской армией, менее обученной, но однородной по национальному составу ^**. "Русского солдата мало убить, его нужно еще и повалить", - говорил Фридрих Великий, сознавая, что никакой муштрой, никакими палками нельзя добиться от наемников той стойкости и самоотверженности в бою, какие были у русских солдат. Знаменательно, что первым крупным сражением, в котором участвовал Александр Суворов, было сражение при Кунерсдорфе 1 августа 1759 г., закончившееся разгромом прусской армии и бегством короля, едва не попавшего в плен к казакам.

^* (В те времена сражение носило характер фронтального столкновения равномерно расположенных, вытянутых в тонкие линии армий. Каждому элементу линейного боевого порядка, начиная от полка и кончая отдельным солдатом, соответствовало строго определенное место.)

^** (Однородный состав русской армии обеспечивался введенной Петром I рекрутской системой комплектования, самой передовой для своего времени.)

Проложив своим талантом и подвигами путь в самые верхи феодально-сословной монархии, Суворов сумел, как и другие лучшие представители русского дворянства, подняться над сословными предрассудками своего класса. Письма полководца свидетельствуют о том, что он, оставаясь приверженцем монархического строя, выступал против тирании, мечтал о совершенном обществе, основанном на "добродетели и справедливости", верил в силу разума и просвещения. Выше всего он ставил служение отечеству, деятельность на благо общества. Уважение к человеку, какое бы место он ни занимал на ступенях социальной лестницы, воплощалось у Суворова на деле. Его военное искусство, его система обучения и воспитания войск были основаны на подлинном уважении к солдату, в котором Суворов видел прежде всего человека, защитника отечества, сильного не только воинским уменьем, но и нравственным чувством - чувством любви к Родине. Не бесслозесный механизм, не просто "нижний чин", слепо выполняющий приказы, а солдат - чудо-богатырь, смелый, решительный, находчивый, правдивый, благочестивый, не унывающий от неудач, - вот важнейший фактор войны, по Суворову. Широко известен суворовский афоризм: "Каждый воин должен понимать свой маневр!"^*

Большое влияние на Суворова оказали реформы русской армии во второй половине XVIII в., проведенные П. А. Румянцевым и Г. А. Потемкиным. Эти реформы явились значительным шагом вперед на пути приведения вооруженных сил страны в соответствие с требованиями времени. Г. А. Потемкин, встав во главе военного ведомства, решительно порвал с. прусской системой обучения солдат и с нерусской традицией обмундирования войск. "Русская армия была избавлена от париков, кос, неудобных мундиров и множества вещей, солдатский "век сокращавших", - отмечает советский военный историк Л. Г. Бескровный. - С именем Потемкина связано введение удобной формы (суконной куртки и шаровар, сапог, касок) и короткая стрижка волос. Он боролся с палочной дисциплиной и парадоманией в войсках. Потемкин снискал имя защитника солдат"^* . "Малороссийского гренадерского полка капитана Волкова, которого бесчеловечные с рекрутами поступки погубили столь знатную их часть, предписываю написать в рядовые и определить в надзиратели к больным, чрез его жестокосердие страждущим"^**. Этот и подобные приказы Г. А. Потемкина, заставившего офицера-дворянина ухаживать в госпитале за своими жертвами-солдатами, бывшими крепостными были немыслимыми в наемнических армиях, в которых солдата не считали за человека. Отзыв императора Наполеона I, называвшего солдат "пушечным мясом", свидетельствует о том, насколько сильны были подобные взгляды даже среди тех кто прошел школу республиканской французское армии.

^* (Бескровный Л. Г. А. В. Суворов: Этапы жизни и деятельности. - В кн.: ABC, с.)

^** (Гордин Р. Странная персона. Кишинев, 1977, с. 78-79.)

Передовое русское военное искусство, уходившее корнями в вековой опыт борьбы народа против иноземных захватчиков, развивалось в борьбе с реакционными взглядами, имевшими широкое распространение среди значительной части правящего класса. Из письма в письмо Суворов не устает повторять: "Я не наемник, я русский!" Именно в верности национальным традициям лежат основы суворовской " Науки побеждать", на которую обрушился главный удар реакционной реформы русской армии, осуществленной императором Павлом I и его окружением. Гражданское мужество Суворова, смело выступившего за национальную русскую военную школу против гатчинских реформ по прусскому образцу, стоит в одном ряду с его выдающимися победами на полях сражений. Его письма конца 1796 - начала 1797 г. с резкой критикой "нововведений" Павла I поражают своей смелостью, исторической прозорливостью. За судьбой русской военной школы Суворову виделась судьба страны.

"Всемогущий Боже, даруй, чтоб зло для России не открылось прежде 100 лет, - пишет он Д. И. Хвостову 12 января 1797 г., - но и тогда основание к сему будет вредно" (с. 319). Дорогой ценой заплатила Россия за гатчинские преобразования. Аустерлицкое поражение, нашествие Наполеона в 1812 г., поставившее страну на грань национальной катастрофы, поражение в Крымской войне - вот плата за торжество гатчинской системы, которая на долгие десятилетия законсервировала крепостничество и обрекла Россию на отставание в экономической, социальной и военной областях. Как отмечают советские исследователи, в дореволюционной России Суворов не получил общегосударственного признания, а его "военно-педагогическая система, находившаяся в противоречии с существующими социально-экономическими отношениями самодержавно-крепостнического строя, не имела предпосылок для того, чтобы стать официально принятой школой русской армии" ^*. Далеко не случайно, что именно в декабристской среде была сформулирована глубокая мысль о причинах непобедимости Суворова. Разбирая в 1816 г. жизнеописания Суворова. Н. М. Муравьев указал на связь его гения с пониманием им духа народного и горячо ратовал за наиболее полное издание писем Суворова, видя в них "сокровище военной и политической истории... века" (**). Прежде чем остановиться на литературном значении писем Суворова и принципах их отбора для настоящего издания проследим историю появления их в печати и покажем значение эпистолярного наследия Суворова как исторического памятника эпохи и как первоклассного источника для понимания жизни и деятельности национального героя нашего народа.

Первая биография Суворова была издана еще при его жизни на немецком языке в городе Гота в Германии ^*. Но писалась она в России. Некий Иоганн Фридрих Антинг, приехав из Германии в Россию, сменил карандаш модного рисовальщика силуэтных портретов на офицерскую шпагу. Судьба свела его довольно близко с Суворовым, у которого он служил в штабе в начале 1790-х годов. Антинг добился разрешения написать его биографию. Суворов не только предоставил ему документы (некоторые из них дошли до нас лишь благодаря труду Антинга), но и лично в 1795 г. отредактировал первую часть книги и сделал замечания по второй^**. Первая часть книги Антинга вышла в 1795 г., вторая - в 1796 г. В начале 1797 г. Суворов был отставлен от службы и сослан в село Кончанское Новгородской губернии. Репрессии коснулись и майора Антинга, арестованного вместе с отставными офицерами суворовского штаба в Кобрине. Поэтому третья часть книги Антинга вышла с опозданием только в 1799 г. Намерение Антинга описать кампанию 1799 г. осталось неосуществленным. Незатейливая, сжато излагавшая боевую, дипломатическую и военно-инженерную деятельность Суворова, книга Антинга в течение десяти лет была единственным источником сведений о жизни великого полководца. Биограф сохранил для потомства драгоценные свидетельства, рисующие облик 65-летнего Суворова. Он писал: "Телесные немощи и припадки ему вовсе неизвестны. Причиною тому не что иное, как привычка от самой молодости к строгой и суровой жизни; крепкое телосложение и великая во всем умеренность... Летом и доколе погода позволяет, живет и спит в саду в палатке. Одевается в несколько минут; наблюдает чрезвычайную опрятность; моется и, когда не препятствуют обстоятельства, обливается водою по нескольку раз на день; носит всегда мундир, никогда не носит шлафрока, сюртука, перчаток, плаща или шубы.."^*** - эти и многие другие черты Суворова, запечатленные Антингом, подтверждаются воспоминаниями современников, письмами самого полководца. В 1799 г., в дни европейского триумфа русского оружия, книга Антинга была издана в Англии, Германии, Италии под разными названиями. Антинг писал свою книгу на основании официальных документов. В приложении он поместил письма и рескрипты на имя Суворова от коронованных особ, но не дал ни одного письма самого полководца, не упомянул его "Науки побеждать", уже ходившей в списках. Были у Антинга и отдельные неточности, ошибки в изложении фактов, в датах. И хотя критика того времени справедливо отмечала, что "книга сия, писанная без критики, лишенная красок, не подкрепленная размышлениями, не показывающая ни состояния борющихся народов, ни причин действий, не предлагает никакой пищи уму" ^****, все же нельзя забывать, что эта книга - единственная прижизненная биография Суворова и, по мнению самого авторитетного его биографа А. Ф. Петрушевского, даже в конце XIX в. оставалась одним из лучших источников для изучения его военной деятельности.

^* (Anthing F. Versuch einer Kriegs-Geschichte des Grafen Alexander Suworow Rymniksi Russisch Kayserlichen General-Feldmarschal. T. 1-3. Gotha, 1795, T. 1; 1795; T. 2; 1799 T 3)

^*** (Антинг И. Ф. Жизнь и военные деяния генералиссимуса князя Италийского графа Суворова-Рымникского с виньетками и планами: В 3-х ч./Изд. М. Парпурою. СПб., 1799-1800. Цитирую по этому первому полному переводу книги И. Ф. Антинга на русский язык, ч. 1, с. V-VII.)

Со смертью Суворова интерес к нему не ослабел. Тайна побед русского полководца занимала многих, особенно после Ульма и Аустерлица, Иены и Ауэрштадта - битв, в которых французские войска нанесли сокрушительные поражения армиям ведущих держав Европы. Представляется далеко не случайным издание во Франции в начале 1800-х нескольких книг о Суворове. Готовя нападение на Россию, император, очевидно, сознавал, что ему придется иметь дело с армией, отличной от армий европейских государств. Стойкость, мужество и боевая выучка русских войск в кампаниях 1805-1807 гг. показывали, что русские солдаты, офицеры и генералы помнят заветы Суворова. При той жесточайшей цензуре, какая была установлена во Франции и в оккупированных ею странах, выход в свет книг о Суворове в Париже и Гамбурге свидетельствовал о том, что император интересовался русским полководцем. Книги Лаверна^* и особенно Гильоманш-Дюбокажа ^**, служившего у Суворова и хорошо знакомого с суворовскими учениями войск, его "Наукой побеждать", давали богатый материал для понимания боевых качеств и тактики русской армии. Также не случайно французская разведка, на которую Наполеон не жалел средств, собирала досье на Суворова^***. Одновременно французская печать задолго до 1812 г. повела идейное наступление против России. Под видом исторических сочинений выпускались книги, в которых наша страна, ее политика, ее выдающиеся исторические деятели подвергались очернению, нападкам ^****. Так, в одном из подобных "трудов" описывалось, как в первую турецкую войну Суворов якобы бросился в ряды неприятелей, задушил несколько янычар, отрезал им головы и, наполнив ими мешок, тотчас высыпал их у ног своего начальника^*****. В таком же духе расписывались "жестокости" Суворова при штурме Измаила и Праги^****** Эти нападки на Россию и русских делались и до Наполеона, но именно он придал им особый размах. Создание образа России как страны, будто бы населенной азиатами, варварами, преследовало вполне определенную цель: сражаясь с варварами, цивилизованные нации могут не соблюдать правил и обычаев войны. Так действовал генерал Бонапарт в Египте, мирное население которого подвергалось чудовищным экзекуциям, а военнопленные расстреливались тысячами ^*******. Так император Наполеон собирался поступать и в России.

^* (Tranchant de Laverne L. M. P. Histoire du feldmaréchal SouvoroL. Paris, 1809.)

^** (Cuillaumanches-Duboscage I. Précis historique sur le célébre feldmaréchal comte Souworow Rymnikski. prince Italiski. Hamburg, 1808.)

^**** (Castera J. Histoire de Catherine II... Paris, 1799, v. 1-3; Masson F. M?moires secrets)

^***** (sur la Russie. Amsterdam, 1800-1802, v. 1-3. Castera J. Op. cit., v. 3, p. 7.)

Непосредственная угроза Франции границам России, о чем пророчески писал Суворов еще в 1796 г., вынуждала правящие круги страны обращаться к наследию русской военной школы. Аустерлицкий разгром заставил осознать непривычную истину: увенчанная победами на протяжении последних ста лет, русская армия вдруг стала терпеть поражения. И от кого? От французов, которых Суворов совсем недавно громил в Италии. Вставал вопрос: способна ли армия защитить национальную независимость и государственную целостность России? Наряду с совершенствованием организации русской армии, проведенным в 1806-1811 гг., в эти же годы начинают одна за другой выходить книги о Румянцеве ^*, Потемкине ^**, Орлове^*** и, разумеется, о Суворове, хотя писать правду о нем было нелегко.

^* (Анекдоты, объясняющие дух фельдмаршала графа П. А. Румянцева-Задунайского.СПб., 1811.)

^** (Жизнь князя Г. А. Потемкина-Таврического, взятая из иностранных и отечественных источников. М, 1808. 2-е изд. М., 1812; Левшин В. А. Жизнь генерала-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического. СПб., 1811.)

^*** (Жизнь графа А. Г. Орлова-Чесменского. СПб., 1811.)

В 1805 г., еще до Аустерлица, в Москве вышла книга о жизни императора Павла I, переведенная с немецкого В. Кряжевым^*. Большая часть книги посвящена подвигам Суворова в Италии и Швейцарии. Суворов, а не император является героем повествования. "Имя Суворова бессмертно: дела его, общественная и частная жизнь суть величайшие похвалы, какими превознести его может перо панегириста, - восклицает с пафосом автор. - Он умер, не быв никогда побежден: никакой полководец, какого б народу ни был, не может похвалиться, чтоб преодолел его. Суворов без пятна сохранил до гроба славу свою, добродетели и лавры" ^**. Через три года этот гимн непобедимому полководцу был дословно повторен в книге "Дух великого Суворова..."^***. Автор скрыл свое имя под инициалами "В. С." Возможно, им был тот же самый Василий Степанович Кряжев, близкий друг старшего адъютанта Суворова С. С. Кушникова, пользовавшегося доверием генералиссимуса. Именно от С. С. Кушникова и других близких к Суворову лиц идут устные рассказы (относящиеся главным образом к событиям 1799 г.), запечатлевшие крылатые выражения непобедимого полководца, его живую, образную речь. Эти рассказы (или, как тогда говорили, "анекдоты") разошлись потом по всем биографиям Суворова. Заимствовав ряд эпизодов у Антинга, автор "Духа великого Суворова" обогатил свою книгу, в частности, и таким важным для понимания личности Суворова материалом, как его письма. Пятнадцать писем Суворова вместе с "оригинальным и неподражаемым творением бессмертного полководца и храброго героя" - знаменитый суворовской тактикой, известной под именем "Наука побеждать", - украсили новую биографию Суворова, высоко оцененную историками и особенно А. Ф. Петрушевским.

^* (Жизнь Павла I, императора и самодержца всероссийского. Писанная на немецком языке российской службы офицером/Пер. В. Кряжев. М., 1805.)

^*** (Дух великого Суворова, или Анекдоты подлинные о князе Италийском, графе Александре Васильевиче Суворове-Рымникском... с присовокуплением безсмертного его сочинения тактики или науки искусно побеждать и переписки Суворова с Разными знаменитыми особами. Российское сочинение В. С. СПб., 1808. Далее ДВС.)

Но честь первого публикатора писем Суворова принадлежит человеку, которому мы обязаны и первой публикацией, и самим названием "Наука побеждать". Питомец Московского университета, отставной майор М. И. Антоновский, образованнейший литератор и переводчик, еще в 1798 г. попытался опубликовать два письма Суворова (№ 445, 456 наст, изд.), перевод из книги Антинга и суворовское наставление солдатам (вторую часть "Науки побеждать"). Горячий патриот, человек трудной судьбы, М. И. Антоновский не побоялся выразить свое сочувствие опальному фельдмаршалу, совершив акт высокого гражданского мужества. За выговором, переданным от имени императора генерал-прокурором князем А. Б. Куракиным, вскоре последовало увольнение М. И. Антоновского от должности библиотекаря Императорской Публичкой библиотеки. Он остался без всяких средств к существованию (см. подробнее в прим. с. 767). Только в 1806 г., после аустерлицкого разгрома, М. И. Антоновскому удалось напечатать "Науку побеждать" и шесть писем Суворова^*. М. И. Антоновский первый сделал достоянием читателей письмо-наставление крестнику Александру Карачаю о том, каким должен быть военный человек (№ 445), с прибавлением на ту же тему П. Н. Скрипицыну (№ 456); два письма Г. А. Потемкину "О чувствованиях своих, какие имел по случаю неудовольствия на него от князя Потемкина-Таврического при осаде Очакова, ему оказанного"^** (№ 266, 271); письмо Г. А. Потемкину о штурме Измаила (№ 355) и письмо принцу Саксен-Кобургу о подробностях этого штурма.

^* ([Антоновский М.] Наука побеждать. Творение препрославившегося в свете всегдашними победами генералиссимуса российских армий, князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, с письмами, открывающими наиболее в нем величайшие свойства его души и таковые же знания военного искусства. СПб., 1806.)

Автор книги "Дух великого Суворова" перепечатал эти письма, присовокупив к ним еще несколько, относящихся к Итальянскому и Швейцарскому походам, а также обращения к народам Италии с призывом подняться на борьбу с захватчиками-французами. В подтверждение слов о том, что великий Суворов "имел большой и редкий талант воспламенять свои войска", автор привел многочисленные примеры любви солдат к своему "отцу родному". Он впервые рассказал об остроумных выходках полководца по отношению к придворным, столь же сокрушительных, по словам П. А. Вяземского, как и суворовский штык, и первым в России открыто затронул такую опасную тему, как опала и ссылка Суворова, напечатав знаменитое четверостишие:

"Сии острые слова, - говорилось в книге, - сделались у русских некоторою пословицею и были, наконец, причиною того, что император Павел отозвал и отставил его..." ^*

Книга "Дух великого Суворова" была запрещена цензурным комитетом по причине якобы вкравшихся в нее неточностей. Но это был лишь повод. Само название книги резало ухо влиятельных гатчинцев, которые не могли без негодования читать обращенные к ним строки: "Враги его (Суворова. - В. Л.) не те, которых он поражал на поле брани, но те, которые пресмыкаются по чертогам царским, шипели подобно змеям и хотели заградить его славу; торжества приписывали щастью... Разум и твердость - вот его щастие! Он проник всеобъемлющею прозорливостью во все составы военного искусства, а творческим духом гибельной, но знаменитой науке сей дал новые способы и направление..." ^*.

Интересна и сама личность В. С. Кряжева. Бывший крепостной графа П. И. Панина, отпущенный им на волю, он дослужился до капитанского чина, в 1797 - начале 1798 г. управлял канцелярией Смоленского военного губернатора M. M. Философова и принял деятельное участие в офицерском заговоре против Павла I. Среди руководителей и участников заговора были офицеры, пользовавшиеся доверием Суворова: полковник А. М. Каховский (родной дядя декабриста П. Г. Каховского), майор М. Д. Балк, полковник П. С. Дехтерев и другие. В. С. Кряжев показал на следствии, что в начале 1797 г. А. М. Каховский предлагал Суворову поднять армию против засевших в Петербурге гатчинцев^*. Много лет спустя знаменитый А. П. Ермолов (тоже участник заговора, брат по матери А. М. Каховскому) рассказал об ответе Суворова Каховскому: "Молчи, молчи - не могу. Кровь сограждан!"^** Суворов не мог увести армию с юга и отдать туркам все, ради чего Россия воевала полтора столетия. Он не мог пойти и на гражданскую войну, ослаблявшую отечество. Но Суворов - главнокомандующий армией - не выдал полковника А. М. Каховского, героя Очакова и кампании 1794 г., сохранил доверенную ему тайну. Заговор был разгромлен в 1798 г. Незадолго до ареста В. С. Кряжев писал А. М. Каховскому, цитируя Вольтера: "Брут, ты спишь, а Рим в оковах" ^***. Знаменательно, что на пути в Италию Суворов хлопотал о прощении А. М. Каховского, который был лишен чинов и дворянства и заточен в Динамюндскую крепость "бессрочно". Вместе с ним были осуждены и разосланы по крепостям и другие офицеры, среди которых находился В. С. Кряжев. Все они были амнистированы лишь после смерти Павла I.

^* (Снытко Т. Г. Новые материалы по истории общественного движения конца XVIII века. - ВЦ, 1952, № 9, с. 112-120.)

Вот какие тайны, опасные для правящих кругов, таила суворовская тема. Правота Суворова, заплатившего опалой и ссылкой за противоборство реакционным реформам Павла I, была слишком очевидной: аустерлицкий разгром, неудачная кампания 1807 г., унизительный Тильзитский мир.

В 1809 г. появляется книга "Собрание писем и анекдотов, относящихся до жизни Александра Васильевича князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, в коих изображается истинный дух и характер сего ироя.. " ^*. Несколько ослабив пафос книги "Дух великого Суворова", В. А. Левшин сделал следующий важный шаг в ознакомлении широкой публики с эпистолярным наследием Суворова. Он добавил 18 писем Наташе-Суворочке, письма поэтам Е. И. Кострову и Г. Р. Державину и другие, среди которых находилось письмо императору Павлу I из Кончанского с просьбой отпустить его - Суворова - в Нилову пустынь - свидетельство опалы фельдмаршала. Среди писем Суворова В. А. Левшин впервые поместил два письма Г. А. Потемкина от октября-ноября 1789 г., в которых главнокомандующий отдавал дань талантам и заслугам своего подчиненного.

^* (Собрание писем и анекдотов, относящихся до жизни Александра Васильевича князя Италийского, графа Суворова-Рымникского.../Собр. Васильем Левшиным. М., 1809.)

Письма (всего 42) представляли читателю нового, мало известного Суворова - нежного отца, любителя изящной словесности, человека просвещенного, философа-моралиста, защитника слабых. Одним из первых В. А. Левшин попытался прокомментировать некоторые письма. Так, приводя два письма Суворова Потемкину, связанных с очаковской размолвкой (они были опубликованы еще М. И. Антоновским), В. А. Левшин обратил внимание на изменение тона этих писем и сделал предположение: "На сие письмо надлежало быть важному от князя Потемкина ответу: поелику вскоре следовало от графа (Суворова. - В. Л.) ниже приложенное, к тому же относящееся письмо"^*. Это предположение подтвердилось в том же 1809 г.: Сергей Глинка опубликовал ответные письма Потемкина и показал, что главнокомандующий недолго негодовал на Суворова ^**.

Угроза вражеского нашествия заставила обратиться к военному наследию Суворова. Победы Наполеона, искусно раздуваемые французской печатью, а затем и печатью стран, подпавших под иго завоевателей, оказывали деморализующее влияние на тех, кто пытался бороться против самой отлаженной военной машины в Европе. Необходимо было что-то противопоставить психологическому нажиму Наполеона. Тогда-то и вспомнили о "Науке побеждать", которая девять раз (!) издавалась в России с 1806 по 1812 г. В 1810-1812 гг. в "Военном журнале" были опубликованы десятки писем Суворова, показывавших неутомимую деятельность полководца во время Итальянского и Швейцарского походов. Накануне войны с Наполеоном совсем нелишне было напомнить о победах над французской армией устами самого Суворова.

В 1812 г. история вынесла свой приговор. В столкновении с агрессивной военной машиной Западной Европы, которую олицетворяли император Наполеон и его армия, русская армия, прогрессивная русская военная школа вышли победителями. В рядах русской армии сражались солдаты, офицеры и генералы, помнившие суворовские заветы. Всего несколько имен, но какие имена: Кутузов, Багратион, Платов, Милорадович, Горчаков 2-й, Ермолов! "Пусть всякий помнит Суворова, - говорилось в приказе Кутузова от 29 октября 1812 г., - он научал сносить и голод и холод, когда дело шло о победе и о славе русского народа"^*.

^* (М. И. Кутузов. Документы: В 5-ти т. М., 1950-1956, т. 4, ч. 2, с. 239.)

По окончании войны в обстановке патриотического подъема, охватившего все слои общества, в периодической печати, наряду с обсуждением недавних событий, суворовская тема по-прежнему занимала видное место. Патриотически настроенные офицеры (будущие декабристы) в своих статьях доказывали, что "Суворов основал свое искусство на быстроте и натиске сосредоточенных сил" ^*, что "многие правила военного искусства занял Наполеон у великого нашего Суворова" ^**.

^** (Глинка Ф. Н. Краткое начертание "Военного журнала". СПб., 1817, с. 10.)

Лучшие офицеры армии широко использовали суворовский опыт для обучения солдат. Забота о солдатском быте, отказ от жестоких наказаний, напоминание о славных традициях Румянцева, Потемкина, Суворова в служении Родине - вот главные мысли приказов по 16-ой пехотной дивизии, написанных ее командиром генерал-майором М. Ф. Орловым, видным деятелем ранних декабристских организаций.

Продолжалась разработка эпистолярного наследия Суворова. С. Н. Глинка - неутомимый собиратель и издатель суворовских писем - в 1815 г. публикует пополненную новыми письмами переписку Суворова с Потемкиным, относящуюся к 1787-1788 гг. ^* Глинка сообщает и драматическую подробность о том, что письма взяты из уцелевшей во время пожара Москвы рукописи Платона Петровича Бекетова: "У сего почтенного любителя отечественных памятников от многочисленного собрания осталась самая малая часть" ^**. Не исключено, что среди рукописных сокровищ, погибших вместе с драгоценным списком "Слова о полку Игореве" в пожаре 1812 года, находились и письма Суворова, и в первую очередь - письма Суворову, которых сохранилось всего несколько десятков.

Вводимый в оборот документальный материал делал необходимым создание новой биографии великого полководца. Попытка в этом роде была предпринята еще в 1811 г. Е. Б. Фуксом ^*, заявившим в предисловии к своей книге, что он не следует "примеру тех писателей, которые списывают одну и ту же Историю о Суворове, писанную Антингом", и "пышными заглавиями обманывают публику". Основываясь на "оригинальных бумагах" и "всей архиве канцелярии", Фукс обещал написать новую биографию героя. Биограф преследовал еще одну важную цель. Отметив, что "всякая история жизни Суворова есть ему похвальное слово", Фукс собирался дать отповедь тем иностранным писателям, "которые никогда Суворова не видали и изображали его в оскорбительных даже ужасных чертах.., опираясь, может быть, на ложных сказаниях или увлекаемых пристрастием и ненавистью" ^**.

^* (Фукс Е. Б. История генералиссимуса князя Италийского, графа Суворова-Рымникского: В 2-х ч. М., 1811. Далее - Фукс. История Суворова.)

Автор располагал большими возможностями для решения этих задач. Во время Итальянского и Швейцарского походов Суворова он управлял канцелярией Александра Васильевича, был очевидцем многих важных событий. Суворов любил беседовать с Фуксом, делился с ним своими мыслями об истории, науке, искусстве, военном деле, политике. Фукс приводит важные свидетельства об образованности Суворова, о его знакомстве с философией Вольфа, Лейбница, его увлечении древней и новой историей ^*. И все же Фукс не сумел решить им самим поставленной задачи: его биография Суворова оказалась сухим пересказом основных событий жизни великого полководца и была невысоко оценена критикой. Очевидно, сознавая недостаточность словесных рассуждений и обилие общих мест в отношении Суворова, Фукс^**, как и другие русские писатели и публицисты начала XIX в., стал вводить в оборот новые документы и письма Суворова.

^** ([Фукс Е. Б.] История Российско-австрийской кампании 1799 года под предводительством генералиссимуса князя Италийского, графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского. СПб., 1825-1826, ч. 1-3. По словам Д. А. Милютина, 2-я и .5-я части являются "драгоценным источником для истории кампании 1799 года" (Милютин, т. 3, с. 21). Далее ИРАК.)

В 1819 г. С. Н. Глинка делает первую попытку рассказать о жизни Суворова, опираясь на его письма, снабженные комментариями^*. Эта книга на долгие годы стала самым полным собранием суворовских писем.

^* (Жизнь Суворова, им самим описанная, или собрание писем и сочинений его/Изд. с прим. Сергеем Глинкою. М., 1819, ч. 1-2. Далее Глинка.)

Кроме уже известных писем Суворова дочери, Глинка опубликовал семь писем А. И. Бибикову, несколько новых писем, относящихся к Итальянскому и Швейцарскому походам, письмо Ф. В. Ростопчину от 4 февраля 1800 г. - одно из последних писем Суворова, начинающееся словами: "Князь П[етр] И[ванович] Багратион разскажет Вам о моем грешном теле" (№ 682). Особый интерес представляли письма из Финляндии, где Суворов в 1791-1792 гг. трудился над постройкой крепостей для защиты столицы со стороны Швеции. В этих письмах Суворов отстаивает свои проверенные жизнью меры "по драгоценности наблюдения здоровья солдат", смело выступает против сильных мира сего, по вине которых болезни уносили больше солдатских жизней, чем иные сражения^*. В наброске, озаглавленном "Греза или сновидение", Суворов высказывает свои сокровенные мысли о нетерпимости в армии "побочных талантов", "бабушкиного старшинства". "Искусство не может терпеть порабощения!" - восклицает полководец, оскорбленный недооценкой его заслуг лицами, делавшими карьеру окольными путями (с. 395).

И снова со страниц писем встает образ сильной личности, неутомимого труженика, защитника солдат, горячего патриота. "Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, - писал Суворов Бибикову 22 ноября 1772 г., - не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей" (с. 25). К сожалению, это письмо вместе с другими письмами Бибикову, как и ряд других, опубликованных Глинкою писем, впоследствии исчезли. Весьма содержательными были комментарии составителя. С большим знанием дела, опираясь на неоспоримые документальные доказательства ("Наука побеждать" и другие важные суворовские документы были уже представлены историкам). Глинка писал: "Отчего же в новых книгах о военном искусстве уверяют, будто бы только со взятия мостов Лодиского и Аркольского известна стала наука невозможное делать возможным (сия книга сочинена и переведена в 1808 году). В сей же книге говорят, что в 1793 году предписано было всем французским генералам быть всегда впереди войск, не осведомляться о числе неприятелей и, не тратя времени в стрельбе, прямо идти на него на штыках; наконец, овладеть навсегда победою. Все сие было известно русским и в 1787 году" ^*.

Несомненно, Глинка имел в виду Кинбурнское сражение 1 октября 1787 г., когда Суворов в жестоком многочасовом бою, имея всего около полутора тысяч пехоты и конницы, разгромил пятитысячный десант отборных турецких войск. Действия десанта прикрывались мощным огнем господствовавшего на лимане турецкого флота. Бывший все время в первых рядах и дважды раненный в ходе сражения, Суворов показал, как невозможное делать возможным (задолго до взятия Лодиского и Аркольского мостов во время Итальянского похода Бонапарта в 1796-1797 гг.). Публикуя письма Суворова, С. Н. Глинка вслед за своим братом Ф. Н. Глинкой, военным писателем, видным деятелем ранних декабристских организаций, отстаивал приоритет русской военной школы, которая шла своим путем и открыла многое из того, что впоследствии было приписано Наполеону. Это было очевидно современникам. Во французской рукописи 1808 г., близкой по содержанию книге, о которой писал Глинка, основательно образованный в военном деле специалист, француз-эмигрант (имя его осталось нераскрытым) с большим знанием дела рассказывает о том, кем создавалась теория "невозможное делать возможным" и как Наполеон по мере усиления своей личной власти присваивал опыт, добытый другими. Для нас интересным и важным является признание автора рукописи, подтверждающее тот высокий авторитет, которым пользовался Суворов среди военных специалистов: "Австрийцы доказали не одной кампанией, что понимали характер новой системы войны, но им недоставало решительности в исполнении и величия средств; Суворов соединил то и другое; он появился, и французы были побеждены" ^*.

Дом в Праге, в котором в декабре 1799 г. - январе 1800 г. жил А. В. Суворов. Современная фотография

Публикации суворовских документов, в том числе и писем, в период 1812-1827 гг. были довольно многочисленными. "Отечественные записки" напечатали в 1822 г. 17 писем (часть их оказалась рапортами) Суворова Потемкину За 1789-1790 гг., 15 писем и предписаний генералу Ферзену за сентябрь-ноябрь 1794 г.^* Более двухсот суворовских документов (из них, большая часть - письма) привел Е. Б. Фукс в своей трехтомной "Истории Российско-австрийской кампании 1799 года". Однако, несмотря на столь обширный новый материал, новая биография Суворова не была создана. Факт примечательный. Еще более примечательным является наметившееся в эти же годы стремление превратить Суворова в чудака, странности которого порой переходили все границы дозволенного.

Так, "Дух журналов" опубликовал в 1816-1817 гг. ряд новых анекдотов о Суворове, в которых умиление добродетелями великого человека чередовалось с удивлением перед его странностями. Современного читателя не должно смущать слово "анекдот". Под анекдотами тогда понимали, как правило, интересный случай, происшедший с тем или иным известным человеком, его слова, достойные истории. В анекдотах (устных преданиях) сохранилось много ценных и важных исторических свидетельств. Недаром ими так интересовался А. С. Пушкин. Для историков важно критически подходить к этим свидетельствам, проверять их документами, другими источниками. Среди анекдотов о Суворове, напечатанных в "Духе журналов" ^*, одному была уготована особая судьба. В этом рассказе под названием "Суворов не дает себя унизить" впервые было поведано о размолвке Суворова с Потемкиным после взятия Измаила в декабре 1790 г. Считаем необходимым привести целиком это "свидетельство", послужившее для биографов Суворова (за исключением ранних) основанием для создания мифа о гонениях Потемкина на измаильского победителя: "По взятии графом Суворовым Измаила князь Потемкин ожидал победителя в Яссы. Желая сделать ему почетную встречу, князь велел расставить по дороге нарочных сигнальщиков, а в зале, из которой видно было далее версты на дорогу, приказал смотреть г. Боуру, чтобы, как скоро увидит едущего графа, немедленно доложил бы князю, ибо о выезде его из последней к Яссам станции дано уже было знать. Но Суворов, любивший все делать по-своему, приехал в Яссы ночью и остановился у молдаванского капитан-исправника, запретивши ему строго говорить о приезде своем. На другой же день, часу в десятом поутру, севши в молдаванский берлин (похожий на большую архиерейскую повозку), заложенный парою лошадей в шорах; кучер на козлах был молдаван же, в широком плаще с длинным бичом; а назади - лакей капитан-исправника в жупане с широкими рукавами. И в таком великолепном экипаже поехал к князю. Дорогою никто из наблюдавших его не мог подумать, чтоб это был Суворов, а щитали, что едет какая-нибудь важная духовная особа. Когда же въехал он к князю на двор, то Боур, увидя из окошка, побежал к князю доложить, что Суворов приехал. Князь немедленно вышел из комнат и пошел по лестнице, но не успел сойти три ступеньки, как граф был уже наверху. Потемкин обнял его, и оба поцеловались. При князе был один только г. Боур, а мы стояли все в дверях и смотрели. Князь, будучи чрезвычайно весел, обнимая графа, говорит ему: "Чем могу я вас наградить за ваши заслуги?" Граф поспешно отвечал: "Нет, Ваша Светлость! Я не купец и не торговаться с вами приехал. Меня наградить, кроме бога и Всемилостивейшей Государыни, никто не может!" Потемкин весь в лице переменился, замолчал и вошел в залу, а за ним и граф входит. Здесь подает ему граф рапорт; Потемкин принимает оный с приметною холодностию. Потом, походя по зале, не говоря ни слова, разошлись: князь в свои комнаты, а Суворов уехал к своему молдавану; и в тот день более не видались"^*.

^* (ДЖ, 1816, ч. XIV, кн. 36, с. 457-458; 1817, ч. XVIII, кн. 8, с. 355-359; 1817, ч. XVIII. кн. 9, с. 425-430.)

"Это была его последняя встреча с князем Таврическим", - утверждает один из современных авторов^*, даже не подозревая о том, что Потемкин и Суворов неоднократно виделись в 1791 г., а их последняя встреча произошла в Царском Селе 22 июня того же года. Такова сила исторических мифов, увеличенная их многократным повторением. Чем же объяснить слепоту авторов суворовских биографий (в их числе оказались такие крупные исследователи, как А. Ф. Петрушевский и В. А. Алексеев), безоговорочно принявших на веру анонимное устное предание, рассказанное 27 лет спустя после события, не подтверждаемое ни единым документом?

^* (Осипов К. Александр Васильевич Суворов. 1730-1800. М.: Молодая гвардия, 1949, с 174.)

Появление в новых биографиях Суворова, увидевших свет в 30-40-е годы XIX в., версии о завистливом и сильном враге Суворова в лице Потемкина совпало с попытками официальной историографии затушевать конфликт полководца с носителем верховной власти-императором Павлом I. Эта тенденция наметилась на страницах того же "Духа журналов", который, наряду с анонимными анекдотами о Суворове, поместил рескрипты императора Павла I полководцу конца 1799 - начала 1800 г., сопроводив их весьма примечательным заглавием: "Отличное уважение императора Павла I к Суворову". Неужели издатели ничего не слыхали ни о кончанской ссылке, ни об опале, последовавшей сразу же после милостивых рескриптов императора? Разумеется, знали. Тот же "Дух журналов" поведал читателям о том, что "незабвенный Герой наш Суворов с немногими особами имел дружескую переписку. В числе сих немногих был отлично ему любезнейший племянник его граф Дмитрий Иванович Хвостов. Его сиятельство обладает великим сокровищем драгоценнейших писем сего своего друга... оно превосходно изображает и характер самого Суворова, и портреты многих лиц, с коими он был в связи; и для того, к сожалению, не все могут быть изданы в свет, разве со временем...^*"

При желании издатели могли бы познакомиться с драгоценнейшими письмами этого собрания, скажем с письмом Д. И. Хвостову из Тульчина от 12 января 1797 г., в котором Суворов в следующих словах отзывался о нововведениях Павла I в армии: "Государь лутче Штейнвера не видал. Я - лутче Прусского покойного великого короля; я, милостью Божиею, батальи не проигрывал..." (с. 319).

^** (Бескровный Л. Г. Система обучения и воспитания войск А. В. Суворова. - ABC, с, 193.)

^*** (Фукс Е. Анекдоты князя Италийского, графа Суворова-Рымникского. СПб., 1827. Цитаты во всей статье даются по 2-му изданию (СПб., 1900).)

И таких писем не одно, не два - более десяти^*. Они точно изображали и характер самого Суворова, и портрет "некоего лица", писать правду о котором было опасно. К чести Хвостова заметим, что эти опасные свидетели истины не были принесены им в жертву осторожности и сохранились для потомков. Конечно, издатели "Духа журналов" знали правду, но они чутко уловили перемену в отношении к Суворову со стороны правящих кругов. Надвигалась полоса реакции. В армии снова насаждалась муштра и палочная дисциплина. Лучшие боевые офицеры и генералы были вынуждены покидать ее ряды. Вместо них выдвигались фрунтовики, мастера шагистики и плацпарадов. Огромная власть сосредоточилась в руках А. А. Аракчеева, старого павловского служаки, гатчинца. Но все же Аракчеев был исполнителем, жестоким и педантичным, но исполнителем. Душой реакции был сам Александр I, который так же, как и его братья Константин и Николай Павловичи, по воспитанию и убеждениям всегда был и оставался гатчинцем, ставившим форму выше духа. Страх перед пробуждением гражданского самосознания в обществе, лучшая часть которого выступила на борьбу против самодержавия и крепостничества, сплотил реакцию. Разгром восстания декабристов означал ее торжество. Все это надолго определило отношение официальных кругов к Суворову. Отказаться ог Суворова, ставшего символом непобедимости русской армии, было невозможно. Но невозможно было и принять созданную Суворовым систему обучения, воспитания и боевого использования войск, основанную на широком почине каждого солдата и офицера. Суворовская система "объективно входила в противоречие с феодально-крепостническим строем" ^**. Поэтому в новых жизнеописаниях Суворова, вышедших в свет в годы реакции, приобрели совершенно неправомерное значение малодостоверные анекдоты о столкновениях Суворова с Потемкиным, Румянцевым, а конфликт с Павлом I подавался приглушенно. Закреплению некоторых малодостоверных анекдотов способствовал Е. Б. Фукс, собравший в 1827 г. анекдоты о Суворове в отдельной и в целом очень содержательной книге ^***, без которой не обходится ни один биограф Суворова.

Так, без критической проверки Е. Б. Фукс повторил анекдот о размолвке с Потемкиным в Яссах, сопроводив его пометкой "достоверный" ^*. Но в 1811 г. тот же Фукс, издавая жизнеописание Суворова, ни словом не обмолвился об этом "достоверном" событии. Ничего не слыхали о размолвке в Яссах ни Антинг, ни автор "Духа великого Суворова", ни Левшин, ни Глинка.

Другой миф связан с П. А. Румянцевым. В "Духе великого Суворова" рассказывалось о лаконичном донесении Суворова главнокомандующему П. А. Румянцеву после взятия Туртукая в 1773 г.:

Румянцев, по словам Фукса, повторившего этот рассказ в жизнеописании Суворова, "умея ценить достоинство" своего подчиненного, отправил донесение Екатерине II в качестве "беспримерного лаконизма беспримерного Суворова"^*. Но Фукс прибавил одну подробность, сообщив, что "за взятие Туртукая без воли и ведома главного начальства был Суворов отдан под суд, приговорен к лишению чинов и жизни... но Екатерина... написала на докладе: "Победителя судить не должно" и сею строкою спасла спасителя своего царства"^**. Так писалось в 1811 г. А в собрании анекдотов 1827 г. тот же Е. Б. Фукс уверяет, что Суворов за самовольное взятие Туртукая был якобы отдан под суд самим Румянцевым^***, который из начальника, умевшего ценить достоинства подчиненного, превратился в его гонителя.

1. Мемориальная доска на фасаде дома, в котором 6 мая 1800 г. скончался А. В. Суворов. Ленинград. Набережная Крюкова канала. Современная фотография

Новые биографы Суворова, и в первую очередь Н. А. Полевой, чья роскошно изданная книга^* (прекрасно проиллюстрированная Т. Шевченко, А. Коцебу и Р. Жуковским), выдержавшая семь изданий, на долгие годы стала самой популярной биографией великого полководца, делали упор не на письма и документы, а на анекдоты, причем самого сомнительного свойства Под талантливым пером Николая Полевого сложилась версия о том, что среди врагов и завистников гениального полководца oсамым непримиримым был всесильный Г. А. Потемкин. Казалось бы, принести в жертву мифам такую крупную историческую личность, как Потемкин, нелегко. Выдающийся государственный деятель, реформатор русской армии, один из создателей Черноморского флота, Г. А. Потемкин обладал поистине царскими полномочиями и умело использовал их для укрепления международного авторитета России. Молодой А. С. Пушкин с замечательной верностью исторического взгляда писал: "Имя странного Потемкина будет отмечено рукой истории... ему мы обязаны Черным морем..." ^**. В 1836 г. в основанном Г. А. Потемкиным Херсоне, ставшем колыбелью Черноморского флота, был установлен памятник князю Таврическому. Памятник был создан по всенародной подписке. Фигуру Г. А. Потемкина изваял знаменитый И. П. Мартос (памятник не сохранился). И несмотря на это, в те же самые годы создается и укрепляется версия о Г. А. Потемкине как о бездарном главнокомандующем, завистливом и самолюбивом временщике, преследовавшем гениального подчиненного - Суворова. "Наступило царство Полевого"^***, - писал об этом периоде суворовской историографии П. Н. Симанский, знаток и исследователь жизни Суворова и его времени. Полевой искусно драматизировал очаковскую размолвку между Суворовым и Потемкиным, использовав для этого их переписку конца июля - августа 1788 г. Эта переписка была известна с начала 1800-х годов. Еще в 1819 г. С. Н. Глинка дал ей правильнее объяснение. "Потемкин недолго негодовал на Суворова, несмотря на завистников, радующихся падению тех, которым они не могут подражать. Князь Таврический и сердечно и письменно примирился с Суворовым и опять призывал его к Очакову" ^****. Н. А. Полевой, меняя последовательность писем и перемежая переписку с малодостоверными анекдотами, утверждает (вопреки фактам), что Суворову "оставалось просить об увольнении... Потемкин был неумолим, он хотел доказать, что если гнев его постиг кого-либо, то для такого опального нет службы нигде ни по практике, ни по степени. Все заслуги Суворова были забыты"^*****. Далее сообщается, что Суворов был вызван в столицу императрицей и что "ум Екатерины примирил все затруднения... Лучшею наградою ему была неограниченная доверенность Потемкина и немедленное отправление в армию, где возложили на него главную обязанность..."^****** в кампании 1789 г.

^* (Полевой Н. А. История князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, генералиссимуса российских войск. СПб.. 1843. Цит. по 2-му изд., 1857.)

^** (Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: В 17-ти т. М; Л., 1937-1959, т. 11, с. 15.)

Пристрастный тон Полевого очевиден. Кто преследует полководца? Бездарный военачальник, капризный временщик, вельможа. Кто защищает Суворова? Матушка-императрица.

Впервые публикуемые в полном объеме письма Суворова Потемкину, написанные в августе 1788 г., опровергают распространенную в суворовской литературе версию о том, что очаковский конфликт затянулся на долгие месяцы и едва не стоил Суворову места в действующей армии.

Отношения были восстановлены к 22 августа (письмо 259).

Из писем также следует, что после взятия Очакова Суворов отправился в Петербург, причем вместе с Потемкиным. В столице Суворов участвовал в торжествах по случаю покорения оплота турецкого могущества в Северном Причерноморье и в день вручения наград вторым, после Потемкина, принял из рук императрицы бриллиантовое перо на каску с литерой "К" (Кинбурн), обойдя тем самым ряд генералов - непосредственных участников штурма. (Суворов, как известно, в штурме не участвовал.) На этой награде настоял Потемкин, который в своем представлении Екатерине II напомнил и о Кинбурнской победе, и о роли Суворова в морских сражениях на лимане летом 1788 г., считая эти победы прологом к сокрушению очаковской твердыни.

В том же духе Н. Полевым подается размолвка после Измаила. "Пора было высказать истину Потемкину! Суворов уже не боялся его и не думал о том, что гордый временщик оскорбится. Они расстались холодно.

Императрица звала Суворова в Петербург в январе. Он отправился в столицу и был пожалован в подполковники гвардии Преображенского полка. Награда была не щедрая за подвиг неслыханный. Ожидали, что Суворова наградят чином фельдмаршала, но Потемкин не хотел, изъявил Сузорову немилость свою и уже не прощал его..." ^*

Зато конфликт Суворова с императором Павлом I, закончившийся опалой и ссылкой в с. Кончанское, в глушь Новгородской губернии, подается Полевым в высшей степени дипломатично. "Пылкий в гневе, но великодушный" император "по-царски умел сознаваться в ошибках".

"Несколько слов его с Суворовым в одно мгновение могли разрушить все коварные умыслы врагов"^*. Так описывается отставка и опала, закончившиеся ссылкой на два года в Кончанское. А вот возвращение из ссылки: "царь-рыцарь... милостью и ласкою как будто хотел наградить Суворова за претерпенные им страдания..."^**. И наконец, последняя опала, внезапно обрушившаяся на тяжело больного Суворова: "..Сердце царево в руце божией", - говорил мудрый царепевец. Не смеем разгадывать, какие причины внезапно изменили милости и благорасположение императора Павла. Не было ли здесь тайного умысла врагов, клеветавших на великого человека" ^***.

Итак, анонимные враги (один из них, правда, назван - Потемкин) всю жизнь преследуют Суворова, а защищают его императрица и царь-рыцарь.

И снова публикуемые письма Суворова помогают опровергнуть исторический миф о разрыве в Яссах и о гонениях Потемкина после Измаила (см. письма № 360, 362 и прим.), миф, ставший общим местом во всех без исключения суворовских биографиях, вышедших в свет после талантливо и живо написанной книги Н. А. Полевого.

Для полноты картины 30-40-х годов следует сказать, что в эти годы были опубликованы многие новые письма Суворова. В 1830 г. "Отечественные записки" напечатали письмо Суворова графу Е. Г. Цукато ^*, полное глубоких мыслей о своей жизни и военном деле. Полевой отыскал и опубликовал четыре письма Суворова В. С. Попову периода второй русско-турецкой войны^**. Среди них одно из самых восторженных писем полководца, осыпанного наградами за Фокшаны и Рымник: "Долгий век Князю Григорию Александровичу!.. Он честный человек, он добрый человек, он великий человек! Щастье мое за него умереть!" (с. 190). Неутомимый С. Глинка в 1845 г. в двухтомнике под заглавием "Русское чтение" ^*** публикует интереснейшие письма Суворова, относящиеся к разным периодам его жизни. Одно из писем проливает свет на деятельность Суворова в Крыму в 1779 г., когда он по поручению русского правительства осуществил трудную военно-дипломатическую миссию - вывод христиан - и тем самым подготовил присоединение Крымского ханства к России. Другое - касалось оценки молодого Бонапарта. Между ними находилась подлинная жемчужина - письмо Потемкину из села Ундол Владимирского наместничества от 10 декабря 1784 г., в котором Суворов высказал суть своих жизненных принципов. "Одно мое желание, - писал Суворов, изнывая от тягот мирной сельской жизни, - чтоб кончить Высочайшую Службу с оружием в руках... Наука просветила меня в добродетели... Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что я повелевал щастьем... Изторгните меня из праздности... в роскоши жить не могу" ^****.

^*** ([Глинка С] Русское чтеьгае. СПб., 1845, т. I-П.)

Заслуживают внимания некоторые подробности, которыми сопровождались эти публикации. Глинка, собравший около 100 суворовских писем, считал, что для некоторых из них еще не пришло время: "Предыдущее под № 12 от 10 февраля ^* своеручное письмо очень важно, справедливо, нравоучительно и совершенно мудрое; но позволит ли цензура и даже общежитие употреблять фамилии известных и почтенных особ, как-то: Репнина, Каменского и других? А исключа оные, выйдет письмо предиканта-хвастуна, жалующегося на свою неудачу. Чтоб сберечь это для потомства, не угодно ли будет вместо фамилии ставить иной..." (далее зачеркнуто) ^**. О чем же шла речь в письме, которое, несмотря на все его достоинства, могла не пропустить цензура? Письмо помечено 1781 годом. Направленный в Астрахань с секретным поручением подготовить военную экспедицию против персидских феодалов, чтобы пробить торговый путь в Индию через Каспий, а заодно помочь армянам свергнуть иноземное иго, Суворов развил кипучую деятельность. Однако изменившаяся международная обстановка заставила русское правительство сосредоточить усилия на борьбе с Оттоманской Портой, готовившей реванш за поражение в войне 1768-1774 гг. Оказавшись в стороне от важных дел, Суворов сетует на недооценку своих прежних заслуг, пишет, что за его победу при Козлуджи, которая поставила точку в первой русско-турецкой войне, награды получил "сей мальчик Камбейский,).., а мне - ни доброго слова, как и за Гирсов место первого классу, по статуту, хотя всюду стреляют мои победы, подобно донкишотским" (с. 76). И он разражается знаменитой тирадой, которую мы уже цитировали в начале статьи: "Часто розовые каблуки преимуществовать будут над мозгом в голове..." В конце письма, снова возвращаясь к этой мысли, Суворов с горькой иронией перечисляет мнимые "заслуги" тех, кто обошел его в чинах и наградах, завершая письмо французской фразой: "А разве ж те сделали для империи больше, чем я?!" Как созвучно это с "Сатирой о благородстве", написанной Сумароковым десятью годами раньше:

Только через шестьдесят лет это письмо стало достоянием читателей.

О том, как много могут дать исследователям суворовские письма, свидетельствует публикация 1853 г. в газете "Русский инвалид" ^*. Адъюнкт-профессор и правитель дел канцелярии Николаевской Академии Генерального штаба подполковник П. М. Сакович при разборе архива военно-походной канцелярии П. А. Румянцева обнаружил письма Суворова генералу И. П. Салтыкову, относящиеся к маю-июлю 1773 г. Сакович показал, что всего 7 дней понадобилось Суворову, только что прибывшему на Дунайский театр военных действий, чтобы подготовить поиск на Туртукай. Понимая, как много значит для репутации военачальника его первый шаг среди новых сослуживцев, Суворов просил у Салтыкова подкреплений, особенно пехоты. Но подкреплений не было. И полководец доказал, что значит воевать не числом, а умением. Накануне поиска отряд Суворова был открыт нападением турок. Казалось, шансы на успех невелики, но Суворов не перенес срока переправы, как поступили бы многие на его месте. В ту же ночь он осуществил поиск и разбил четырехтысячный отряд турок, имея немногим более 700 человек. "Слава Богу, слава Вам! Ваше Сиятельство, мы победили!" - доносил Суворов с места сражения. По-видимому эта записка И. П. Салтыкову и послужила основанием для анекдота о донесении Румянцеву в стихах. Опубликованная П. М. Саковичем переписка доказала, что и первый, и второй поиски на Туртукай были проведены Суворовым по приказанию главнокомандующего П. А. Румянцева. Никакого суда не было и не могло быть. Остается только удивляться живучести подобных выдумок, в ложном свете выставляющих и Суворова, и Румянцева ^**.

^* (Русский инвалид. 1853, №№ 181 - 182 (всего 21 письмо). Москвитянин. 1854, IV- V (всего 22 письма).)

^** (Алексеев С. П. Рассказы о Суворове и русских солдатах. М.: Детская литература, 1961 (переиздание 1963, 1968 гг.).)

П. М. Сакович на основании найденных им писем Суворова написал серьезное исследование о деятельности полководца в русско-турецкой войне 1768-1774 гг.^* Благодаря таким исследованиям жизнеописание Суворова из легендарного и полулегендарного становилось строго научным.

^* (Сакович П. М. Действия Суворова в Турции в 1773 году. СПб., 1853 (отдельный оттиск: ВЖ, 1853, № 4, 5).)

Подлинным переворотом в изучении Суворова и его военно-теоретического наследства стала книга, первые тома которой вышли в свет в одно время с публикациями Саковича. Полковник Генерального штаба Д. А. Милютин (впоследствии военный министр и реформатор русской армии) дал глубокое и всесторонне документированное описание войны 1799 г.^* Исследование Д. А. Милютина стало классическим произведением русской и мировой военно-исторической литературы. Уже не десятки, а сотни суворовских писем, распоряжений, приказов, наставлений, в том числе ранее не опубликованных, раскрывали титаническую работу полководца, который в труднейших условиях руководства союзными войсками дал выдающиеся образцы стратегии и тактики. С документами в руках Д. А. Милютин исследовал причины, приведшие к распаду второй коалиции, показал, что неудачи русских войск под Цюрихом и в Голландии были следствием грубых просчетов англо-австрийского руководства и пошедшего у него на поводу Павла I. Разрабатывая стратегические планы будущей кампании, Суворов считал, что необходимо принять все меры к "скорому достижению конца военной бури", разразившейся над Европой: не раздроблять силы на бесполезные десанты и демонстрации, а посредством решительного наступления на Париж закончить войну. Кто знает, если бы этот план Суворова был принят, Европа может быть была бы избавлена от полутора десятилетий захватнических наполеоновских войн, стоивших ей более пяти миллионов жизней.

^* (Милютин Д. А. История войны 1799 года между Россией и Францией в царствовании императора Павла ?. 2-е изд. В 3-х т. СПб., 1857. 1-е издание 1852-1853, в котором Д. А. Милютин выступал соавтором А. И. Михайловского-Данилевскпго, было им коренным образом переработано.)

Кроме документов из официальных архивов Д. А. Милютин широко использовал личный архив Суворова, хранившийся когда-то у Д. И. Хвостова, а затем переданный им внуку полководца А. А. Суворову. Внимательно изучая это собрание, Д. А. Милютин не мог не обратить внимания на письма Суворова, в которых великий полководец подверг уничтожающей критике павловские реформы русской армии. По цензурным условиям Д. А. Милютин дал выдержки из писем, которые говорили сами за себя:

"Русские прусских всегда бивали; что же тут перенять?" "Солдаты не веселы, унылы; разводы скучны. - Шаг мой уменьшен на 74, и тако на неприятеля вместо 40-30 верст... я пахарь в Кобрине лучше, нежели только инспектор, каковым я был подполковником... Со дни на день умираю" ^*.

Надгробная плита на могиле А. В. Суворова. Нижняя Благовещенская церковь Александро-Невской лавры. Ленинград. Современная фотография

Д. А. Милютин привел письма, относящиеся к кончанской ссылке, написал и о последней опале. Эти документы, показывающие, какие ничтожные поводы использовал император, чтобы сделать выговор прославленному полководцу, объективно являлись критикой Павла I. Первое издание книги вышло в свет накануне Крымской войны. Несмотря на массовый героизм солдат, матросов, офицеров, несмотря на то, что среди высшего командного состава были такие выдающиеся военные деятели как адмиралы В. А. Корнилов и П. С. Нахимов, Крымская война закончилась поражением, которое означало приговор отжившему свой век крепостничеству и мертвящей казарменной гатчинской военной системе. Осознание правящими кругами России необходимости реформ было куплено ценой национального позора и поражения.

В этих условиях второе издание труда Д. А. Милютина вызвало большой общественный резонанс: оно было отмечено Демидовской премией - высшей академической наградой за труды по военной истории; сам автор был удостоен звания доктора русской истории. Работа Д. А. Милютина знаменовала собой новый этап в изучении суворовского наследия, поворот на научный путь. Эта задача могла быть решена только с помощью всестороннего изучения и освоения архивных материалов. Д. А. Милютин, потративший годы на работу в архивах, показал, какие сокровища таятся в них и доказал, что суворовская тема поистине неисчерпаема.

В эпоху реформ резко возросло количество публикаций документов по русской истории, в том числе и по суворовской теме. Однако сами по себе письма и документы не давали ответов на многие вопросы. Они требовали не только точного прочтения, но и правильного истолкования. Без знания эпохи, людей, событий письма могли оказаться мертвым грузом, более того, затемнить истину, стать источником новых мифов.

До выхода в свет труда Милютина лучшим сочинением о Суворове считалась книга Ф. фон Смитта - русского военного историка, писавшего на немецком языке^*. В 1833 г. Ф. Смитт выпустил первую часть своей книги, которая заканчивалась описанием штурма Измаила. Обстоятельный разбор суворовской литературы, ее критический анализ, обильно процитированные документы - все это выделяло книгу Ф. Смитта из круга суворовских жизнеописаний. Положительно оценивая первую часть работы Ф. Смитта, Д. А. Милютин пожелал автору "продолжить превосходный свой труд и довести его до конца" ^**. В 1858 г. Ф. Смитт издал вторую часть вместе с первой, но довел повествование только до 1793 г.^*** Третья часть, задуманная Ф. Смиттом, так и не была закончена. Выпуская в 1858 г. вторым изданием первую часть своей книги, Ф. Смитт повторил легенду о гневе Румянцева и военном суде над Суворовым за туртукайский поиск. После работы П. М. Саковича такая ошибка была непростительной. И это не единственный случай. Внимательное чтение второй части книги Ф. Смитта позволяет утверждать, что автор не только не способствовал "повороту суворовской литературы на новый исторический путь с прежнего легендарного" ^****, но и сам внес вклад в легенду о Суворове.

^*** (В русском переводе: Смитт Ф. Суворов и падение Польши. СПб., 1866-1867, ч. 1-2.)

^**** (Петрушевский А. Ф. Краткий обзор суворовской литературы русской, француз и немгикой по 1903 г. СПБ., 1903, с. 92.)

Получив от Д. И. Хвостова собрание суворовских писем, Ф. Смитт в буквальном смысле был ошеломлен этим огромным по своему объему материалом, нигде до того не опубликованном.

Эти письма, написанные человеку, которому Суворов доверял все свои тайны, не предназначались для чужих глаз. И вот среди писем Хвостову лета-осени 1791 г. Ф. Смитт обнаружил несколько резких выпадов Суворова против Потемкина. Обвиняя Светлейшего в властолюбии, Суворов писал о своей поддержке Н. И. Салтыкова и Н. В. Репнина "для понижения другого" (Потемкина. - В. Л.).

Что же произошло? Почему Суворов, неоднократно писавший о бескорыстии и добросердечии Потемкина, вдруг изменил свое отношение к тому, с кем рука об руку трудился столько лет, под начальством которого прошли лучшие годы его службы? Ф. Смитт дает исчерпывающий ответ. После взятия Измаила во время свидания в Яссах Суворов и Потемкин не нашли общего языка. Свидание окончилось полным разрывом. Разгневанный временщик якобы своими эстафетами предупредил приезд Суворова в Петербург. Последний был холодно принят при дворе и из-за интриг Потемкина не получил за свой измаильский подвиг фельдмаршальский жезл ^*.

Памятник А. В. Суворову. Ленинград. Площадь А. В. Суворова. Скульптор М. И. Козловский. 1801

Все эти мысли уже были высказаны Н. Полевым, но именно Ф. Смитт придал им доказательность, подкрепив ссылками на письма самого Суворова. Однако такой вывод основывался на поверхностном прочтении писем, попавших в его руки. Ф. Смитт не сумел разобраться в обстановке, в которой оказался Суворов по приезде в Петербург, не понял мотивов его действий. Не разобрался Ф. Смитт и в той сложной международной обстановке, в которой протекала русско-турецкая война 1787-1791 гг. Эта война обернулась для России борьбой с европейской коалицией, стоявшей за спиной Турции. Когда после блестящей кампании 1789 г., завершившейся Рымникской победой и падением крупнейшей турецкой крепости Бендеры, начались мирные переговоры, западноевропейская дипломатия сделала все, чтобы не допустить окончания войны на условиях, предложенных Россией. Особенно усердствовала прусская дипломатия. Пруссия предложила Турции оборонительный и наступательный союз; Швеции, вступившей в войну на стороне Турции, была обещана Лифляндия с Ригой, которую надо было отобрать у России. Польша за отказ от союза с Россией должна была получить от Австрии Галицию, утраченную по первоглу разделу, а вознаградить Австрию предполагалось из земель в Молдавии и Валахии, за счет Турции, которой обещали Крым. Пруссия же за услуги требовала Данциг и Торн (Гданьск и Торунь) - последние польские города, обеспечивающие Польше выход к морю ^*. Англия, опасаясь за свои торговые интересы на Востоке, стремилась не допустить усиления России на Черное море и действовала заодно с Пруссией.

^* (Костомаров Н. И. Последние годы Речи Посполитой. СПб., 1870, с. 195-198, 252- 254; Соловьев С. М. Падение Польши. М., 1863.)

Возникла угроза войны на три фронта: на юге с Турцией, на севере - со Швецией, на западе - с Пруссией и Польшей, которых Англия обещала поддержать своим флотом. Надо было проявить высокое дипломатическое искусство, твердость и гибкость, чтобы довести - до победного конца войну с Турцией и Швецией и не допустить войны с коалицией европейских государств. Россия с честью вышла из трудного положения. Личную роль Потемкина в этой сложной борьбе трудно переоценить. По общему признанию и друзей и врагов, Потемкин был главной фигурой политической жизни России^*, именно против него были направлены основные удары прусской дипломатии, которая не могла простить Потемкину союза России с Австрией и поворота русской политики на юг, к Черному морю. Прусская партия при русском дворе всегда имела сильных сторонников. При Елизавете Петровне в разгар Семилетней войны наследник русского престола великий князь Петр Федорович шпионил в пользу Фридриха. Накануне и в период второй русско-турецкой войны великий князь Павел Петрович поддерживал контакты с берлинским двором через прусского посла в Петербурге и других агентов ^**.

^* (Из дипломатической переписки сэра Джемса Гарриса, графа Мальмсбюри. - PC, 1908, т. 134-136; Григорович Н. И. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его времени. В 2-х т. СПб., 1879-1881; Ловягин А. Потемкин. - В кн.: Русский биографический словарь. СПб., 1905, т. 14, с. 649-670.)

^** (Вернадский Г. В. Русское масонство в царствование Екатерины II. Пг., 1917, с. 238- 239.)

М. И. Кутузов перед портретом А. В. Суворова. Ксилография Л. Серякова. 1877. С миниатюры работы неизвестного художника, выполненной в 1812 г

В конце лета 1790 г. мирные переговоры с Портой зашли в тупик. Австрия под давлением Пруссии и Англии вышла из войны. Россия осталась одна. Правда, в это самое время победы русского флота на Балтике и усилия русской дипломатии привели к окончанию войны со Швецией. "Одну лапу из грязи вытащили", - сообщала Екатерина II Потемкину, предписывая постараться заключить "свой особенный мир с турками" ^*, без посредничества Пруссии и Англии. Но вторую лапу оказалось вытащить нелегко. Снова заговорили пушки. Сначала успеха добился флот под командованием Ф. Ф. Ушакова. Затем возобновились действия сухопутных сил. По условиям соглашения австрийцев с турками для действий русской армии оставалась узкая полоса, ограниченная районом нижнего Дуная. Блестяще задуманная операция сухопутных сил, гребной флотилии и корабельного флота завершилась рядом побед и штурмом Измаила - главной турецкой крепости на нижнем Дунае.

Незадолго до этого в Систов за Дунаем стали съезжаться западноевропейские дипломаты, которые решили путем дипломатического шантажа заставить Россию подписать мир с Турцией на условиях, выдвинутых Пруссией и поддержанных Англией и Голландией. Россия отказалась принять участие в Систовской конференции. Необходимо было разрушить козни "миротворцев", нанести противнику новый удар и заставить его пойти на мирные переговоры. "Мы ожидаем известий из-под Измаила, - писала императрица Потемкину, - т. е. истинно это важный пункт в настоящую минуту, он решит - мир или война" ^*. Суворов подготовил и осуществил штурм сильно укрепленной крепости, гарнизон которой насчитывал больше сил, чем нападающие, за 10 дней. Эта выдающаяся победа произвела ошеломляющее впечатление в Европе. Конференция в Систове была прервана, турки открыто обвиняли прусских дипломатов в измаильских жертвах. И все же под давлением Пруссии и Англии Турция не пошла на мир ^**.

^** (Станиславская А. Англия и Россия в годы второй турецкой войны (1787-1791). - ВИ, 1948, № 11, с. 37-38.)

Вот в каких условиях состоялась встреча Суворова с Потемкиным. Никто из биографов Суворова, рассказывая о "разрыве в Яссах", не потрудился даже узнать, когда могла состояться встреча Суворова с Потемкиным, якобы закончившаяся столь драматично. Обычно ее относят к концу декабря 1790 - началу января 1791 г. По документам, хранящимся в ЦГВИА (ф. BУА, д. 2415, ч. III, лл. 296-312), легко установить, что до середины января 1791 г. Суворов находился со своим корпусом в Галаце, а затем отвел его на зимние квартиры в Берлад (Бырлад). 2 февраля он получил отпуск и отправился в Петербург. Дорога лежала через Яссы, где находилась ставка Потемкина.

Если верить анонимному анекдоту, рассказанному на страницах "Духа журналов" в 1817 г., столкновение Суворова с Потемкиным произошло на глазах у всех. Но никто из современников (а в Яссах находились многие генералы и офицеры, между прочим, И. М. Рибас уведомлявший находившегося в Петербурге В. С. Попова о всех местных новостях) не упоминает о таком, казалось бы из ряда вон выходящем событии^*. Молчат о нем и все ранние биографы Суворова, в том числе лично знавшие полководца Антинг и Фукс.

Еще в 1841 г. журнал "Русский вестник" писал: "Сомневаемся в истинности сего рассказа" ^*, - и в доказательство приводил отзыв Потемкина о Суворове из донесения Екатерине II о штурме Измаила (от 8 января 1791 г.), в котором главнокомандующий писал о выдающихся заслугах победителя (см. прим. к письму № 360) ^**.

^** (Документ хранится в ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2413, лл. 66-66 об.)

Это донесение было напечатано 5 февраля 1791 г. в "Санкт-Петербургских ведомостях", опередив приезд Суворова в столицу.

Прибывший в Петербург 3 марта, тремя днями позже Потемкина, Суворов был достойно встречен при дворе ^*. В знак признания его заслуг, императрица пожаловала выпущенную из Смольного дочь Суворова во фрейлины, а 25 марта подписала произвождение за Измаил. Награды участникам штурма были обильные. Предводитель был пожалован чином подполковника лейб-гвардии Преображенского полка и похвальной грамотой с описанием всех его заслуг. Было приказано выбить медаль с изображением Суворова на память потомству - очень высокая и почетная награда.

^* (Камер-фурьерский журнал за 1791 г. СПб., 1890, записи от 2 марта, 4 марта 1791 г.)

"Нет, - утверждают сторонники версии разрыва в Яссах. - Суворов был оскорблен этими наградами. Потемкин оговорил его перед императрицей, и Суворов не получил заслуженный фельдмаршальский жезл". Но в руках исследователей нет ни одного документа, который бы подтверждал версию о намерении Екатерины II наградить Суворова за Измаил чином генерал-фельдмаршала. Сам Суворов ничего не говорит об этом в своих письмах, хотя, как видно из писем, относящихся к 1792-1793 гг., он действительно был недоволен наградами за Измаил. "Наконец, чувствую напрестанно, что я за Измаил худо награжден, сколько ни философствую", - сетует он Хвостову в письме от апреля-мая 1792 г. (с. 229). "При торжестве мира, естли 6 мне какая милость - я ее не прошу, ниже желаю. Лутче процент за долг измаильский" (7 сентября 1793 г., с. 256). Ф. Смитт, впервые прочитавший эти письма, решил, что доказательство найдено. Но письма Суворова совершенно ясно говорят о том, какой "измаильский долг" имелся в виду. "Берите произходящее с худой стороны, - пишет Суворов Хвостову в августе 1791 г. - Но я еще и не Г[енерал]-Ад[ъютант]" (с. 217). "Г[енерал]-Ад[ъютанта] мне должно и давно, или все оставили"^*, - настаивает он в феврале 1792 г. И, наконец, 20 октября 1792 г. тому же Хвостову: "Стыд измаильский из меня не изчез, сколько времени тянется одно Гене[рал]-Адъю[тантство] : от Ирода к Пилату, от Пилата к Ироду. Обещать можно до замирения, до новой войны и до нового замирения" (с. 239).

Г. А. Потемкин и А. В. Суворов. Фрагмент памятника Екатерине II, Ленинград. Авторы М. О. Микешин, А. М. Опекушин. 1873

Совершенно очевидно, что Потемкин, умерший в 1791 г., тут не при чем. Под Иродом и Пилатом подразумеваются здравствующие П. И. Турчанинов (кабинет-секретарь императрицы по военным делам) и Платон Зубов. Биографы Суворова упорно не желают считаться с этими свидетельствами, не хотят вчитаться в представление, поданное Потемкиным Екатерине II в марте 1791 г., в котором главнокомандующий писал:

"Если будет Высочайшая воля сделать медаль генералу графу Суворову, сим наградится его служба при взятии Измаила. Но как он всю кампанию один токмо в действии был из генерал-аншефов, трудился со рвением ему сродным и, обращаяся по моим повелениям на пункты отдаленные правого фланга с крайним поспешанием, спас, можно сказать, союзников, ибо неприятель, видя приближение наших, не осмеливался атаковать их, иначе, конечно, были бы они разбиты, то не благоугодно ли будет отличить его гвардии подполковника чином или генерал-адъютантом" ^* (разрядка наша. - В. Л.).

^* (Императрица Екатерина II и князь Потемкин. Подлинная их переписка. - PC, 18"6. т. 17, с. 643.)

В записке нет и тени раздражения. Спокойно, со знанием дела главнокомандующий перечисляет все заслуги Суворова в минувшей кампании. Поскольку Суворов уже имел все высшие степени российских орденов, то, по мнению Потемкина, главной наградой за Измаил должна была стать именная медаль с изображением победителя на лицевой стороне. Сам Потемкин был удостоен такой медали за штурм Очакова. Пищущий эти строки держал в руках обе эти медали, - массивные золотые диски, на которых и Потемкин и Суворов изображены в виде античных героев, согласно господствовавшим тогда в искусстве канонам классицизма.

Что же до чина подполковника гвардии, то следует помнить, что полковником всех гвардейских полков была сама императрица, а подполковниками - наиболее известные генералы того времени: Н. В. Репнин, И. П. и Н. И. Салтыковы, Ю. В. Долгоруков и другие военачальники, которых Суворов не без оснований считал своими соперниками. Сам Потемкин был подполковником лейб-гвардии Преображенского полка. Так что Суворов, получив чин подполковника гвардейского Преображенского полка, как бы становился на одну ступеньку с "всесильным временщиком". Важно и другое: из записки Потемкина вовсе не следует, что он настаивал на чине подполковника гвардии. Выбор сделала сама Екатерина П. Но Суворову именно генерал-адъютантство было нужнее других наград. Звание генерал-адъютанта открывало прямой доступ к императрице. Как уже говорилось, дочь Суворова была пожалована во фрейлины. Болезненно пережил старый воин эту "милость". Будучи самого невысокого мнения о царивших при дворе нравах, Суворов не мог вынести мысли о том, что его дочь станет жертвой какого-нибудь придворного ловеласа. 28 марта 1791 г. в письме к Потемкину, написанном после того, как он узнал о наградах за Измаил, Суворов просит об одной милости: помочь в увольнении дочери в Москву "к ее тетке К[нягине] Горчаковой года на два" (с. 210). Не о фельдмаршальстве хлопотал старый солдат. Из письма в письмо он не устает повторять: "Вы знаете у меня больше всего на сердце благонравие моего невинного ребенка. При Высоч[айшей] милости только что ей пока жить в отцовском дому..." (19 июля 1791 г. Хвостову, с. 213). "Смерть моя для отечества, жизнь моя для Наташи" (август 1791 г.) ^*.

Мы не знаем, сумел ли помочь Потемкин своему старому боевому товарищу. Он сам переживал трудные времена. Пропрусская партия вела большую политическую интригу. Ее первой целью было свалить Потемкина. В условиях тяжелейшего кризиса (неоконченная война с Турцией, вооружения Англии и Пруссии, грозивших России войной), отставка Потемкина должна была привести к падению императрицы и замене ее Павлом, о чем уже поговаривали при берлинском дворе^*. Придворные интриганы заметили мучения Суворова. Они познакомили его с новым фаворитом Платоном Зубовым, через которого велась главная атака на Потемкина. Зубов обещал помочь.

Они даже подыскали жениха Наташе Суворовой - сына Н. И. Салтыкова, одного из самых осторожных и ловких придворных политиков, умевшего ладить и с Екатериной, и с Павлом. Будучи вице-президентом военной коллегии, Н. И. Салтыков в отсутствие Потемкина незаметно захватил управление важными отраслями военного ведомства. Надо ли говорить, что и Н. И. Салтыков, и Н. В. Репнин, оставшийся вместо Потемкина во главе армии на Юге, принадлежали к партии наследника престола. Плохо знакомый с придворными баталиями, Суворов не сразу разобрался в этих интригах. Позже он с горечью заметил: "Я был ранен десять раз: пять раз на войне, пять при дворе. Все последние раны - смертельные". А весной и летом 1791 г. ему казалось, что он служит "общему благу", что понижение Потемкина, сосредоточившего в своих руках необъятную власть, пойдет на пользу делу. Весной 1791 г. Потемкин использовал все свое влияние на императрицу, чтобы не допустить войны с Англией и Пруссией и разрешить кризис дипломатическим путем. Екатерина не выдала своего тайного мужа и открытого соправителя его врагам. В июне в Петербурге состоялись переговоры, в ходе которых представители Англии и Пруссии признали справедливость требований России к Турции ^*. Это была победа. Оставалось доказать, что у России достаточно сил, чтобы отстоять свои интересы. Армия и флот возобновили боевые действия, и противник был повержен. Последней битвой второй русско-турецкой войны стала блестящая морская победа Ф. Ф. Ушакова 31 июля 1791 г. при мысе Калиакрии. Известие об этом вызвало панику в Константинополе. Но Репнин не воспользовался победой Ушакова. Он поторопился подписать предварительные условия мира (31 июля 1791 г.), пойдя на неоправданные уступки Турции. Очевидно это было сделано в интересах группировки, к которой принадлежал Реп-нин: лавры завершителя упорной войны достались ему - одному из самых рьяных и умных приверженцев наследника престола и пропрусской партии при дворе. Опоздавший на три дня Потемкин взял переговоры в свои руки, желая поправить "ошибку" Репнина и довести до конца главное дело своей жизни.

^* (Григорович Н. И. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко.., т. 2, с. 118.)

А. В. Суворов. Портрет работы И. Г. Шмидта. 1800. ГЭ

А что же Суворов? Он получил назначение в Финляндию. Ему предстояло построить систему укреплений, чтобы обезопасить столицу от возможных покушений со стороны Швеции. Как свидетельствуют письма, Суворов охотно принял это предложение. Но вскоре настроение его изменилось. Потемкин устоял, и новые "друзья" поспешили переменить фронт. Суворов сразу почувствовал эти перемены: "...предвижу обновившуюся возрастшую силу, - пишет он Хвостову 20 июля 1791 г. о Потемкине. - Перун в руках, - кто не припадет? Летит моя глава" (с. 214). Он преувеличивал. Он знал благородный характер своего начальника. Совсем недавно он получил подтверждение этому: в одном из своих писем он ссылается на слова Потемкина, сказанные Безбородко по случаю назначения Суворова в Финляндию: "Див[изие]ю погодить его обременять, он потребен на важнейшее" (с. 223). Другое дело - Н. И. Салтыков. Осторожный царедворец решил не связывать себя родственными узами с человеком, который нанес оскорбление императрице, потребовав вернуть ему дочь (Наташу Суворову удалось на время забрать из дворца и поместить у родственников). Жених - сын Н. И. Салтыкова - фактически отказал Наталье Александровне. Болезненно пережил Суворов этот отказ. Он поспешил уведомить Н. И. Салтыкова о том, что и не думал о скорой свадьбе дочери. И еще долго делал вид, что он сам отказал "кривому" жениху, пытаясь этой хулой, как принято в простонародье, оградить честь своей дочери. Суворов чувствует, что запутался в сетях придворных интриг.

"Кто при дворе мне отзывается зложелательным? - властно вопрошает он Хвостова 6 августа 1791 г. - Надобно их имяна мне знать для ежевремянных предосторожностей и чтоб не принять ель за сосну" (с 215).

И все-таки он принял ель за сосну. Не сумел разглядеть подлинных намерений мнимых друзей, втравивших его в интригу против Потемкина.

Остротами против Потемкина Суворов пытается скрыть раскаяние, на все же оно прорывается наружу: "Г[раф] Н[иколай] И[ванович] С[алтыков] нечто времянное и частное, усилен мною и моею честью, меняет ту импульзию на глупые одни petits intérêts ^* и малодушием уже поселяет разкаяние прежней моей к общему ж благу связи, - пишет он Хвостову 15-18 августа 1791 г. - И с какими ж гусями... сей К[нязь] Г[ригорий] А [лександрович] имеет дело. Всего больше я могу остаться между неба и земли. Я в счислении на юге и по обстоятельствам... легко изключусь. В норде служу, но чужая команда, не постоянная. Вот мое перспективное благосостояние!.. Разсмеется К[нязь] Г[ригорий] А[лександрович] П[отемкин].

Да, он проиграл, поддавшись посулам Салтыковых и им подобных. Но можно не сомневаться, что Потемкин сумел бы восстановить отношения с "другом сердешным". Потемкин, умевший подмечать таланты, смело выдвигавший таких людей, как Ушаков, Платов, Кутузов, знал настоящую цену Суворову. Его последний отзыв о Суворове говорит о многом. Но Потемкин скоропостижно скончался в разгар переговоров. Ясский мир, подведшие итоги войны, заключил А. А. Безбородко, а Суворов надолго застрял на строительстве укреплений в Финляндии. Он так и не получил обещанного: императрице не нужны были такие "неполитесные" генерал-адъютанты. А, может быть, она не простила Суворову его мимолетной "дружбы" с врагами Потемкина, которого, по ее словам, "некем было заменить" ^*.

^* ([Храповицкий А. В.] Дневник Храповицкого. М., 1901, запись от 16 октября 1791 р,)

Суворов остался один и очень скоро почувствовал тяжелую руку своих вчерашних "друзей". Уже в октябре 1791 г. в письме П. И. Турчанинову звучат тревожные ноты: "Пред выездом моим сюда осуждали в компании невежды мою дисциплину и субординацию, полагая первую в кичливости, другую - в трепете подчиненных... непохвально тем частным особам платить так мою службу и одолжают меня, чтоб я требовал удовольствия" ^*.

Не жалея сил, работает он над постройкой крепостей. Заготовка материалов и их доставка к месту строительства, контракты с подрядчиками и организация работ, обучение войск и борьба с болезнями - и так изо дня в день полтора года. Сотни служебных писем Суворова свидетельствуют, каким великим тружеником и замечательным строителем был Александр Васильевич. Сделать в срок, добротно, на века, сберечь при этом казенные деньги, строго соблюдать здоровье солдат и матросов, возводивших укрепления, - вот те требования, которые Суворов предъявлял своим подчиненным и в первую очередь себе. В разгар работ до него доходит страшная весть: про него в столице распускают слухи, что он изнуряет солдат работами, присваивает себе заработанные ими деньги, разогнал госпитали, отчего увеличилась смертность в войсках. В гневе пишет он Хвостову: "И в малейшем предосуждении моей чести буду всегда требовать удовольствия. И чтоб то не было одно угрожение, то я и ныне желаю знать, кто на меня дерзнул клеветать" (с. 226).

Биографы Суворова вслед за Ф. Смиттом уклончиво отвечают на этот вопрос. Но Суворов из письма в письмо повторяет имена тех, кого он считает своими злейшими врагами. Это оба Салтыковых и Репнин.

Особенно тяжело Суворов переживал свою судьбу весной-летом 1792 г. Все его просьбы о переводе в действующую армию получали отказы. Суворов советуется с Хвостовым - не взять ли отставку; но сам же отвергает эту мысль как недостойную. Дела с постройкой крепостей и каналов идут хорошо. Но как бы ни были важны крепости в Финляндии, он - не инженер, он полевой генерал. "Поле мой элемент"... "Пора меня в поле", - напоминает он Турчанинову, Безбородко, Зубову. Он следит за военными действиями в Польше по газетам и страдает: "Пред сим в реляциях видел я себя, - пишет он П. И. Турчанинову, - ныне же их слушать стыдно, кроме патриотства.., о мне нигде ни слова, как о погребенном..." ^* И чем тяжелее у него на душе, тем чаще вспоминает он Потемкина, поручавшего ему "первые роли".

Смерть Г. А. Потемкина 5 октября 1791 г. Гравюра Г. И. Скородумова по рисунку M. M. Иванова. 1793

Ф. Смитт напечатал обильные выдержки из этих писем 1791-92 гг., но не сумел сделать правильных выводов. А выводы очевидны: после смерти Потемкина Суворов в полной мере ощутил, как сильны его завистники и враги и как много значила для него поддержка "батюшки Григория Александровича". Это, повторяем, были не анонимные недоброхоты Суворова, на которых намекал Николай Полевой. Когда во время коронации Павла I пришел донос о брожении среди офицеров армии Суворова и о том, что "сам фельдмаршал волнует умы", именно Репнин настоял на представлении доноса императору ^*. Имеются и другие свидетельства вражды к Суворову Салтыковых и Репнина ^**.

^* ([Головина В. Н.] Записки графини Варвары Николаевны Головиной. СПб.. 1900, с. 113.)

^** (Дневник Храповицкого. Запись от 29 января 1789 г.; Григорович Н. И. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко, т. 2, с. 274.)

Из переписки Суворова с Хвостовым видно, что Суворов сумел разобраться в интригах придворных группировок (он называл их "факциями") и резко отмежевался от партии Репнина.

Противостояние Суворова пропрусской группировке было оценено Екатериной II. Он был переведен в Херсон и получил под свое командование значительные силы - более 50 тысяч человек.

Когда в 1794 г. начались боевые действия в Польше, руководившие военными операциями Н. И. Салтыков и Н. В. Репнин планировали длительную войну из нескольких кампаний. Суворов, направленный в Польшу П. А. Румянцевым, сумел закончить войну в кратчайший срок, еще раз доказав всю несостоятельность стратегии поклонников Фридриха II. Звание генерал-фельдмаршала было присвоено Суворову втайне от придворных кругов. Уже подписанный рескрипт был оглашен Екатериной II на торжественном обеде в Зимнем дворце. Даже гром орудийного салюта в честь побед Суворова не мог заглушить раздражения "факционеров". Суворов резко выдвинулся вперед среди десятка генерал-аншефов, список которых он замыкал. Он получил большую самостоятельность и возможность более широко внедрять в войска свою систему. Далеко не случайно, что в первые же дни нового царствования Павел I произвел в фельдмаршалы Н. В. Репнина и Н. И. Салтыкова (а вскоре и И. П. Салтыкова). Надо было понизить Суворова ^*. "Пожалованные при пароле" фельдмаршалы (как отзывался о них Суворов) стали рьяными проводниками преобразований русской армии на прусский лад.

^* (Лебедев П. С. Преобразователи русской армии в царствование императора Павла Петровича. - PC, 1877, т. 18, с. 246.)

Новый этап в изучении суворовского наследия начался, как уже говорилось, со второй половины XIX в. Буржуазные реформы вызвали небывалый общественный подъем. Отражением этого подъема в исторической науке явилось резкое увеличение количества публикаций архивных материалов, долгое время находившихся под спудом. На страницах журналов "Русский архив" (издавался с 1863 г.), "Русская старина" (издавалась с 1870 г.) и других периодических изданий из номера в номер печатались официальные документы и частная переписка из государственных и семейных архивов, дневники, воспоминания, заметки, посвященные событиям и людям русской истории. Среди деятелей второй половины XVIII в., чьи письма наиболее часто появлялись в печати, Суворов занимал одно из первых мест.

В 1856 г. Г. П. Данилевский опубликовал суворовские бумаги, хранившиеся в семье Куриса ^*, одного из близких к Суворову людей (с 1787 г. в течение восьми лет он возглавлял его канцелярию). Коротенькие письма Суворова самому Курису добавляли новые черты к портрету полководца, с трогательной заботливостью принимавшего участие в личной жизни своих подчиненных. В 1793 г. Екатерина II прислала Суворову георгиевский крест 3-й степени, который тот (по случаю торжества мира с Турцией) должен был возложить на достойнейшего. Суворов выбрал Куриса и продиктовал ему наставление о том, каким должен быть военный человек в "достоинствах генеральских". "Выше всего, - говорилось в наставлении, - глазомер, то есть пользование положением места, - трудолюбие, бдение и постижение".

Письма Суворова дочери были опубликованы еще в 1809 г. Издатель "Русского архива" П. И. Бартенев в 1866 г. опубликовал собрание писем дочери "в полном составе" ^*. Это собрание долгое время хранилось у внучки Суворова О. Н. Талызиной, почему сборник получил название "талызинского". Помимо нескольких новых писем Наташе Суворовой в талызинском сборнике оказались письма зятю Н. А. Зубову, среди которых нельзя не упомянуть письма из Кобрина от 7 апреля 1797 г. У Суворова, узнавшего о рождении внука, вырывается вздох облегчения: "Вы меня потешили тем, чего не имел близ семидесяти лет: читая, дрожал..." И здесь же шутливо-нежное обращение к дочери: "Наташа, привози Графа Александра Николаевича ко мне в гости, а он пусть о том же попросит своего батюшку, твоего мущину" (с. 321). Все это пишется по горячим следам недавней отставки и надвигающейся опалы. 23 апреля в Кобрин прискакал посланец царя Ю. А. Николев с повелением Суворову отправиться на жительство "в новгородское его имение" село Кончайское. Несколько писем из Кончанского касаются денежных дел. Разного рода сомнительные личности стали требовать взыскать в их пользу с Суворова значительные суммы якобы за ущерб, причиненный их имуществу во время минувшей войны. Вздорность этих исков была очевидна, но им давали ход: опалу и ссылку решено было дополнить разорением.

Хранившиеся большей частью в семейных архивах и у коллекционеров, письма Суворова начинают поступать в фонд Императорской публичной библиотеки. В 1856 г. по инициативе Главного хранителя библиотеки А. Ф. Бычкова были приобретены 49 писем Суворова И. М. Рибасу, опубликованные в "Русском архиве" вместе с письмами из "талызинского сборника".

В 1884 г. библиотека получает от правнука Суворова князя А. А. Суворова 15 томов рукописных материалов (ранее хранившихся у Д. И. Хвостова) и становится самым крупным обладателем эпистолярного наследия великого полководца. В 1872 г. эти письма начали печататься с "дозволения владельцев"^*. Но удалось опубликовать только 24 письма за 1791 - начало 1792 г. Подавляющее большинство писем Д. И. Хвостову так и остались неопубликованными.

Кроме столичных журналов и газет суворовские письма печатаются и в провинции. Так, в "Донских войсковых ведомостях" за 1856-1857 гг. были опубликованы 19 писем Суворова войсковому атаману А. И. Иловайскому из архива Донского казачьего войска в Новочеркасске. Эти письма были перепечатаны в приложении к книге М. X. Сенюткина "Донцы" ^*. В огне пожара 1858 г., уничтожившего архив в г. Новочеркасске, сгорело большинство суворовских писем, относящихся к периоду борьбы за присоединение Крымского ханства к России. Благодаря М. X. Сенюткину они сохранились для истории.

Нельзя не сказать о деятельности членов Одесского отделения "Императорского исторического общества". В многотомном издании "Записок Одесского общества истории и древностей" были опубликованы богатейшие архивные материалы, относящиеся к последней четверти XVIII в. - времени широкого хозяйственного освоения Северного Причерноморья, борьбы за Крым, второй русско-турецкой войны. Труды "Общества" помогли раскрыть тот большой вклад, который внесли Потемкин и его соратники в решение задачи - стать твердой ногой на Черном море. Опубликованная переписка Суворова с Потемкиным убедительно показала, что ни к кому из своих сотрудников периода второй русско-турецкой войны (а среди них были Репнин, Кречетников, Каховский, Меллер-Закомельский и многие другие видные генералы) Потемкин не писал с такой теплотой и таким уважением, как к Суворову ^*.

^* (ЗООИД, 1872, т. 8, с. 227-230; 1901, т. 23, отд. V, с. 54-56.)

Огромным приобретением для биографии Суворова явилась публикация Н. Рыбкина. Служивший управляющим в имениях новгородских помещиков, Н. Рыбкин приоткрыл совершенно неизвестные страницы жизни Суворова. Он сообщил, что ему "предоставился счастливый случай по вновь открытым источникам в вотчинном архиве села Кончанского с дозволения его владельца изучить жизнь и хозяйственную деятельность мужа чудес, удивившего в прошлом веке весь мир своими геройскими подвигами" ^*. В отрывках и целиком Рыбкин привел более 40 (!) писем Суворова, написанных главным образом в 1784-1785 гг., когда, командуя Владимирской дивизией, генерал-поручик Суворов получил редкую для него передышку и имел возможность посетить все свои владения - Ундол и Кистошь во Владимирской губернии, село Рождествено под Москвой и село Кончанское на Новгородчине. Большая часть писем адресована "Государю моему, моему младшему адъютанту, его благородию Степану Матвеевичу Кузнецову, в доме моем близ церкви Вознесения, у Никитских ворот". Кузнецов вел дела Суворова в Москве и Рождествене. Письма к Матвеичу, как называл его Суворов, содержат драгоценные подробности быта и привычек великого человека, его отношений с соседями-помещиками и со своими крестьянами. Натура деятельная, творческая, Суворов, занявшись хозяйственными делами, и здесь проявил себя человеком сведущим, рачительным хозяином, строгим, но справедливым. Рыбкин отмечает, что помещик Суворов задолго до героя романа Пушкина Евгения Онегина перевел своих крестьян с барщины на оброк. А ведь и полвека спустя во времена Онегина это казалось неслыханным новшеством, фармазонством. Как известно, Суворов был одним из самых последовательных и оригинальных гигиенистов своего времени, сторонником народной медицины. Командуя войсками, он настойчиво проводил в жизнь правило, что болезнь легче предупредить, чем вылечить. Узнав, что среди его крестьян очень часты случаи смерти детей от оспы, Суворов в наставлениях крестьянам требует больных детей в людные места и в церковь не носить, за больными следить внимательно, не простужать, хорошо кормить.

^* (Рыбкин Н. Генералиссимус Суворов. Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность. М., 1874. с. 5. (Британская энциклопедия назвала книгу Н. Рыбкина "стандартной биографией Суворова", что совершенно не соответствует содержанию книги.))

Забота о плодородии земель, о предупреждении голода в случае неурожая созданием запасных "хлебных магазейнов" подкрепляется настойчивым напоминанием старостам следить, чтобы сильные мужики не давили слабых. Телесные наказания за нерадивость и особенно за воровство, одобренные резолюциями помещика Суворова, были типичной чертой того времени, когда владелец крестьян был одновременно и их судьей. К чести Суворова необходимо заметить, что он никогда не злоупотреблял наказаниями ни в своих деревнях, ни в войсках.

Домик А. В. Суворова в селе Кончанском. Современная фотография

Н. Рыбкин опубликовал только часть того, что хранилось в заброшенном Кончанском. Кроме "Вотчинного архива князей Суворовых", материалы которого были использованы Рыбкиным, в Кончанском находился личный архив полководца, состоявший из 24 тетрадей. А. Ф. Петрушевский, уже несколько лет трудившийся над биографией Суворова, поспешил ознакомиться с этим архивом. Его в первую очередь интересовала военная деятельность полководца. Под этим углом зрения он обследовал кончанский архив и сделал выписки из писем Суворова. Через несколько лет оказалось, что кончанский архив исчез. По одним сведениям, новые владельцы Кончанского продали все бумаги, по другим - бумаги сгорели во время пожара, уничтожившего значительную часть предметов обстановки дома, в котором Суворов провел почти два года ссылки ^*.

Такие работы, как книга Рыбкина, были редким явлением среди многочисленных публикаций суворовских писем. Обычно в газетах и журналах появлялись одно-два письма. Так, в 1872 г. "Русский архив" опубликовал переписку Суворова с знаменитым английским адмиралом Г. Нельсоном^*.

В 1880 г. увидела свет часть писем Суворова, переданных в 1845 г. С. Н. Глинкой князю М. С. Воронцову ^*. 68 писем Г. А. Потемкину и 8 писем В. С. Попову. Письма охватывали период с 1773 по 1790 гг. и свидетельствовали о том, что всеми своими назначениями, начиная с 1774 г., Суворов был обязан Потемкину, с которым познакомился еще в 1773 г. в армии П. А. Румянцева, на Дунае.

^* (Архив князя Воронцова. М., 1880, кн. 24, с. 283-316. Далее АКВ.)

Так шаг за шагом вводились в оборот письма Суворова. Но все это бессистемно, от случая к случаю. Одни письма печатались по нескольку раз, другие были известны по одной единственной публикации, терявшейся в "журнальном и газетном море. Ряд писем великого полководца был использован в статьях по истории русской армии. В 1877 г. П. С. Лебедев в статье о преобразователях армии в царствование императора Павла впервые привел некоторые письма Суворова Хвостову, в которых старый фельдмаршал со всей резкостью дал отповедь гатчинским новшествам: "Мою тактику прусские принимают, а старую, протухлую оставляют... Не буду сообщник вреду отечества... Вначале Ваши розы крыли России терны; Ваши лавровые листы открывают трухлый корень, древо валится" ^*. Восемьдесят лет лежали под спудом эти письма - свидетельство гражданского мужества и пророческого предвиденья Суворова.

В 1884 г. известный военный историк генерал-лейтенант А. Ф. Петрушевский выпустил в свет трехтомный труд "Генералиссимус князь Суворов" - первую научную биографию великого полководца ^*. Годы работы в архивах, тщательное изучение отечественной и зарубежной литературы, знакомство с публикациями суворовских писем на протяжении 75 лет - все это давало исследователю полное право заявить, что в России "забыли Суворова", так как за все время, прошедшее после его смерти, не нашлось ни сил, ни желания "изобразить Суворова в виде не легендарного богатыря, а живого исторического лица"^**, последовательно проследить становление его как полководца, и этапы его полководческой деятельности, наконец попытаться понять и показать подлинную сущность личности Суворова. Петрушевский в основном решил эту задачу на высоком научном уровне. Ясность изложения, прекрасный язык, солидный научный фундамент, обширный справочный аппарат, использование малоизвестных и неизвестных источников (автор ввел в научный оборот десятки новых суворовских документов) - все это определило успех книги Петрушевского. Она привлекла заслуженное внимание широкой публики и специалистов. Академия наук удостоила ее одной из высших наград за труды по истории - Mакариевской премии^***. Работа А. Ф. Петрушевского и по сей день остается лучшей биографией Суворова. Особо следует отметить честность, с какой историк пишет о своем герое. А. Ф. Петрушевский ни разу не сбивается на панегирик, прямо говорит о недостатках характера Суворова, его вспыльчивости, мнительности, излишней доверчивости, которой пользовались в корыстных целях некоторые лица из его окружения. А. Ф. Петрушевский обильно цитирует письма Суворова. Читатель как бы слышит голос самого Суворова, видит события и людей его глазами. С большим мастерством Петрушевский дает психологические объяснения мотивов действий и поступков Суворова там, где документы молчат. И здесь мы подходим к самому существенному недостатку выдающегося труда А. Ф. Петрушевского. Несмотря на цензурные ограничения, русская историография накопила к тому времени значительный материал, показывающий борьбу передового и реакционного начал в русской армии. А. Ф. Петрушевский, хотел он того или нет, приглушил остроту и принципиальность этой борьбы, затушевал столкновение Суворова со сторонниками прусской военной системы, с Павлом I, хотя и писал об опале, ссылке и других унижениях, перенесенных великим полководцем. Своей талантливо написанной книгой А. Ф. Петрушевский закрепил легенду о вражде Суворова с Потемкиным, пойдя при этом на искажение исторической правды, в чем он был вынужден признаться во 2-м издании своей книги, так и не отказавшись от этой легенды до конца. Рассказывая в первом издании книги об очаковском конфликте, Д. Ф. Петрушевский сурово критикует Суворова за нарушение дисциплины в деле 27 июля 1788 г. (см. с. 581), признает само дело самой серьезной неудачей полководца, но, не приводя никаких новых документов, принимает на веру версию о якобы легкой возможности овладеть Очаковым в этот злополучный день, винит в бездеятельности главнокомандующего Потемкина и, следуя за Н. Полевым, утверждает, что примирения под Очаковым не состоялось. Более того, по его словам, "при распределении генералитета по войскам обеих действующих армий он [Суворов. - В. Л.] не был внесен в списки; единственной тому причиной могло быть неудовольствие Потемкина", который, хотя и "знал Суворова давно и потому собственной инициативой взял его в свою армию, дал ему самый важный в ней пост и зачастую советовался с ним, в чем удостоверяет их переписка", но "решился отказаться от Суворова", "потому что самолюбие и эгоизм его пересиливали все другие соображения". "Суворов поскакал в Петербург... представился государыне, - пишет Петрушевский, повторяя анекдот, заимствованный из собрания Фукса. - Матушка, я прописной. - Как так?- Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду". Императрице не расчет было лишаться на театре войны такой боевой силы, какую представлял собой Суворов, особенно при усложнившихся обстоятельствах. Не желая поступать прямо наперекор Потемкину, государыня назначила Суворова в армию Румянцева" ^****.

^* (Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов. СПб., 1884, т. 1-3. 2-е изд. СПб., 1900.)

^*** (Учреждена на средства, завещанные известным церковным историком и богословом митрополитом московским Макарием (М. П. Булгаковым 1816-1882) и присуждалась поочередно Академией наук и Синодом. Примечательно, что в статье "Суворов" в последнем издании Британской энциклопедии в ссылке на литературу имя А. Ф. Петрушевского не упоминается. Нет ссылки и на Д. А. Милютина.)

Исследователь прошел мимо документов, из которых следовало, что Суворов направился в действующую армию по ордеру Потемкина (от 23 апреля 1789 г.) ^*, и что к моменту этого назначения Румянцев уже не командовал армией. Еще 8 марта 1789 г. его армия (бывшая Украинская) была объединена с армией Потемкина (бывшей Екатеринославской) под общим командованием последнего ^**. Отбросив личное самолюбие, Румянцев писал Потемкину: "А по моему обыкновению, не скрываясь, вам говорю, что не может лучше и пойтить дело в сем краю, как под одним вашим начальством" ^***.

Под напором фактов Петрушевский во 2-м издании своей книги в 1900 г. был вынужден признать, что напряженность отношений Суворова и Потемкина, вследствие размолвки под Очаковым, скоро исчезла, ибо Потемкин не отличался злопамятностью. Таким образом историк пришел к тем же выводам, которые были очевидны для С. Н. Глинки еще в начале XIX в. "В первом издании сказано, что на кампанию 1789 г. Суворов не попал в список генералитета и получил в командование дивизию лишь вследствие жалобы императрице, - писал А. Ф. Петрушевский. - Ближайшее знакомство с предметом по первоначальным и дополнительным источникам приводит к заключению, что факт этот или извращен сильным преувеличением или просто выдуман, а потому во втором издании нашей книги не нашел места" ^*. Казалось бы, все ясно. Но живучесть исторических мифов поразительна. Опровержение осталось незамеченным, а последующие биографы Суворова снова и снова повторяют отвергнутый миф, заимствуя его из первого издания. А. Ф. Петрушевский не нашел в себе сил отказаться от мифа о разрыве в Яссах, хотя ко времени выхода в свет 2-го издания его книги для этого имелись все основания. Собрание документов военного архива, изданное Д. Ф. Масловским и Н. Ф. Дубровиным ^**, внесло много нового в оценку событий и действующих лиц второй русско-турецкой войны. "Выводы о бездарности Потемкина как полководца, - отмечал Масловский, - не научны", так как сделаны "без опоры на главнейшие материалы, которые были неизвестны до настоящего времени". "Потемкин в турецкую войну является первым главнокомандующим нескольких армий, оперировавших на нескольких театрах, и флота. Потемкин первый, худо-хорошо, дает и первые образцы управления армиями и флотом общими указаниями - "директивами". "Он имел вполне самостоятельный и верный взгляд на сущность самых сложных действий на полях сражений", - подчеркивает Масловский и доказывает свой вывод документами. Отмечая талант Потемкина в подборе сотрудников, его умение вызвать наибольшее напряжение их сил на пользу дела, Масловский указывает, что главнокомандующий "во всех случаях держал себя начальником", не выпускал главные нити из своих рук. Его директивы - "образцовые", по словам Масловского, четко определяли главные задачи подчиненных военачальников, в решении которых исполнителям предоставлялась большая свобода действий ^***.

^** (Сборник военно-исторических материалов. СПб., 1891 -1895, вып. IV, VI-VIII)

^*** (Масловский Д. Ф. Кинбурн-Очаковская операция (1787-1789). - В СБВИМ, 1891. вып. IV, с. IV-XI.)

Не сумев до конца преодолеть антипотемкинскую легенду, А. Ф. Петрушевский обеднил и исказил образ Суворова, который выглядит гениальным одиночкой, не имевшим ни предшественников, ни единомышленников, ни последователей. Как известно, Суворов, называвший себя учеником Румянцева, развил и довел до совершенства многое из того, что закладывалось Петром I, Румянцевым, Потемкиным и другими передовыми русскими военными деятелями, строившими армию на национальной основе. Влияние Суворова - самого яркого представителя русского военного искусства - на развитие военного дела в России ощущалось всегда, несмотря на все препоны, чинимые гатчинцами и их наследниками.

Несмотря на отмеченные недостатки, 2-е издание книги в юбилейном 1900 г., ознаменованном такими событиями, как закладка суворовского музея в Петербурге, утвердило за А. Ф. Петрушевским авторитет лучшего исследователя жизни и деятельности Суворова. "И во втором издании книга осталась прекрасной, кипящей содержанием и преисполненной захватывающего интереса", - писали рецензенты, подчеркивая выдающиеся достоинства первой научно разработанной биографии полководца ^*, Книга А. Ф. Петрушевского и по сей день является своего рода первоисточником для всех пишущих о Суворове. Новые авторы, черпая из нее богатый фактический материал, повторяют и ошибки маститого исследователя ^**. Такова сила авторитета А. Ф. Петрушевского и его труда.

^** (О том, до каких курьезов можно дойти, свидетельствует следующий факт. В 1-м издании книги А. Ф. Петрушевского была допущена опечатка. В записке Суворова, заканчивавшейся словами "...время кратко, сближаетца конец! Изранен, 60 лет, и сок высохнет в лимоне", вместо "60 лет" было напечатано "6 лет" (Петрушевский, 1-е изд., т. 1, с. 406). Несмотря на очевидную бессмыслицу этих "6 лет", ясную из контекста, автор современной суворовской биографии, выдержавшей с 1938 г. более 15 изданий, всюду повторяет: "Изранен, 6 лет..." (Осипов К. Александр Васильевич Суворов. М.: Молодая гвардия, 1949, с. 175).)

С приближением 100-летия со дня кончины генералиссимуса интерес к нему резко возрос: выходили в свет новые исследования о военной деятельности Суворова, публиковались его письма^*. Но лишь на рубеже столетий эпистолярное наследие Суворова стало предметом специального изучения. В 1900 г. Генерального штаба капитан М. К. Марченко выступил с большой работой "Александр Васильевич Суворов в своих рукописях" ^**. Внимательно изучая суворовские письма в Императорской публичной библиотеке, М. К. Марченко обратил внимание на пробелы в бывшем собрании Д. И. Хвостова: "...много месяцев, даже целые года например 1782 г., время с 1785 по октябрь 1786 г., - писал Марченко, - остаются без письменных следов, как бы в тени". Он предположил, что со временем "найдутся неизвестные еще документы, касающиеся деятельности великого полководца" ^***. И сам же блестяще подтвердил свою догадку, обнаружив в архиве князя А. С. Меншикова, хранившемся в Академии наук, собрание писем Суворова, дополняющее рукописный фонд Публичной библиотеки. Это была та часть коллекции С. Н. Глинки, которая почему-то не осталась у князя М. С. Воронцова и неведомыми путями попала в рукописный отдел библиотеки Академии наук. В коллекции находились: 19 собственноручных писем Суворова П. И. Турчанинову за 1778-1781 гг., 32 подписанных им подлинника писем за 1799 г. и другие документы. Особый интерес представляли письма Турчанинову, так как за некоторыми исключениями они не были известны исследователям. Эти письма осветили так называемый "астраханский период жизни" полководца. Они могут быть названы дневником Суворова - так много в них личного, философствований о жизни, службе, смысле бытия, подробностей о нравах провинциального общества, о своем примирении с женой - "бедной Варютой", которую он не только простил, но и горячо защищал от осуждений.

^* (По этому вопросу см. библиографию к статье: Кавтарадзе А. Г. А. В. Суворов в отечественной историографии. - ABC, с. 36-39.)

^** ([Марченко М. К.] Александр Васильевич Суворов в своих рукописях. СПб., 1900.)

М. К. Марченко первым подробно описал состав "Суворовского сборника" Публичной библиотеки и сумел дополнить его новыми письмами Суворова И. М. Рибасу, копии которых находились в рукописи, принадлежавшей С. И. Новосильцеву ^*. Эта рукопись, также неизвестная биографам Суворова, была предоставлена М. К. Марченко В. В. Стасовым.

Работа с суворовскими письмами позволила М. К. Марченко оспорить высказанную академиком Н. Ф. Дубровиным точку зрения, что "частная и общественная жизнь Суворова не представляет нам образцов, достойных подражания", и что в этом отношении он не выделяется из заурядной толпы своих современников". Н. Ф. Дубровин сводил гений Суворова исключительно к военной деятельности, заявляя, что он, "как частный человек затеряется в толпе" ^*. "Дело войны, - возражал М. К. Марченко, - по существу своему затрагивает разнообразнейшие отрасли государственной жизни, а военный гений должен быть и бывает всеобъемлющим... все оставленные им [Суворовым. - В. Л.] письменные памятники твердо устанавливают, что это был солидный государственный ум в самом полном смысле этого слова. По широте образования, по складу ума и обширности кругозора Александру Васильевичу Суворову должно быть отведено почетное место в истории государственной жизни России прошлого столетия" ^**.

^* (Дубровин Н. Ф. Суворов среди преобразователей екатерининской армии. СПб., 1886, с. 3.)

Среди наиболее значительных находок следует отметить обширную переписку полководца с принцем К. Г. Нассау-Зигеном, относящуюся ко времени очаковской осады 1788 г. Эта коллекция (39 писем и записок) была отыскана и приобретена в Париже в 1899 г. Генерального штаба капитаном Д. И. Ознобишиным. Два письма были опубликованы в 1900 г.^* Однако обещание издать все письма отдельной брошюрой по каким-то причинам осталось неисполненным. Понадобилось 65 лет, чтобы интереснейшая переписка Суворова, и поныне находящаяся в частной коллекции во Франции, увидела свет ^**.

^** (ВБ, 1965, № 76. Автор выражает глубокую признательность В. Д. Казакевичу, предоставившему возможность ознакомиться с этими суворовскими письмами, напечатанными во французском издании в виде факсимиле.)

В 1901 г. двумя небольшими книжечками заявил о себе В. А. Алексеев, ставший крупнейшим исследователем писем Суворова ^*. О деятельности В. А. Алексеева и его вкладе в изучение эпистолярного наследия великого полководца надо сказать особо. Известный переводчик античной литературы В. А. Алексеев занялся Суворовым в 1899 г. и посвятил всю свою последующую деятельность разыскиванию, исследованию и публикации суворовских текстов. В. А. Алексеев посетил десятки архивов в столицах и в провинции, разослал сотни запросов всем, кто мог дать какие-либо сведения об эпистолярном наследии Суворова. С замечательной тщательностью исследователь выверял тексты уже опубликованных писем, восстанавливая пропуски, устраняя неточности, связанные как с цензурным вмешательством, так и с небрежностью переписчиков и издателей. Каждое уточнение требовало знания эпохи, людей, обстоятельств, а главное - манеры Суворова излагать свои мысли на бумаге. Язык XVIII в с его архаизмами, давно вышедшими из употребления, наконец особенности языка самого Суворова с его намеками, загадками, понятными только адресату, - все это представляло значительные трудности. В. А. Алексеев уже в первых публикациях доказал, что в его лице суворовские рукописи получили достойного исследователя. Его прочтение суворовских писем можно назвать классическим. Деятельность В. А. Алексеева является научным подвигом. Человек большой культуры, обширных знаний и замечательного трудолюбия В. А. Алексеев сделал в изучении суворовского эпистолярного наследия больше, чем все его предшественники вместе взятые. Работа в архивах расстроила зрение ученого. Но не болезнь, замедлившая работу, волновала исследователя, а косность, равнодушие и невежество, с которыми он столкнулся. Он так и назвал свою статью в "Историческом вестнике" - "Архивные мытарства". С полным правом и знанием дела В. А. Алексеев писал: "...редко, кому из наших выдающихся государственных деятелей не повезло после смерти в литературном отношении так, как Суворову. В России мало кто знает, какая печальная судьба постигла значительную часть суворовского литературного наследства; как варварски мы, к стыду нашему, обращались с его драгоценными строками, истребляя его рукописи даже в наши дни, вообще, как поздно мы стали ценить его слово!" ^**. Исследователь нарисовал ужасающую картину бюрократического равнодушия администрации к бесценным архивным документам, поведал трагедию губернских архивов, многие из которых должны были хранить письма и бумаги Суворова. "Пожалуй, можно думать, - писал В. А. Алексеев, - что стихии и невежды нарочно соединялись для того, чтобы дружными усилиями истребить суворовские подлинники. Впрочем, справедливость требует сказать, что огонь и вода сделали значительно меньше для их уничтожения, чем рука человека" ^***. Так, в 1784 г. страшный пожар в Глухове уничтожил дела военно-походной канцелярии П. А. Румянцева. Смоленский губернский архив был сожжен в 1812 году польскими уланами - телохранителями Наполеона. В том же году в селе Воронцове под Москвой огонь уничтожил архив князя Н. В. Репнина. От пожаров погибли архивы в Казани, Саратове, Уфе, Симбирске, Самаре, Новочеркасске. Ни с чем не сравнимой потерей В. А. Алексеев считал исчезновение Кончанского архива Суворова.

^* (Алексеев В. Суворов-поэт. СПб., 1901. [Алексеев В. А.] Письма и бумаги Суворова. Из "Суворовского сборника..." Публичной библ. СПб., 1901, вып. 1.)

^** (Алексеев В. Архивные мытарства. - ИВ, 1910, т. 122, № 12 с 1035.)

Обстоятельно и глубоко изучал В. А. Алексеев каждый суворовский подлинник, использовал любую возможность для ознакомления широкой публики с письмами великого человека ^*. Тщательно исследовав родословную Суворова, В. А. Алексеев доказал, что за строкой суворовской биографии, написанной самим Александром Васильевичем, утверждавшим, что "в 1622 г., при жизни царя Михаила Феодоровича, выехали из Швеции Наум и Сувор и, по их челобитью, приняты в российское подданство, именуемы "честные мужи", разделились на разные поколения и, по Сувору, стали называться Суворовы" ^** , стоит всего лишь устное и недостоверное семейное предание. В примечании к этому месту "автобиографии Суворова" В. А. Алексеев показал, что Суворовы (от слова "суворый" - суровый) известны были на Руси по письменным источникам и в XIV и XV вв. После Орешковского мира новгородцев со шведами в 1323 г. из уступленной шведам Карелии выходили "честные мужи", новгородцы, не пожелавшие остаться под шведом. Предки Суворова не просто вышли, а поступили на службу к московскому великому князю Симеону Гордому. Так, только в одном из 139 примечаний и объяснений к "автобиографии Суворова" В. А. Алексеев выполнил исследование, которое оказалось не под силу биографам Суворова, начиная от И. Ф. Антинга и кончая А. Ф. Петрушевским ^***.

^* (Русский инвалид, 1901, 13 мая, № 105, отд. приложение. ВВЖ, 1902, № 1, 4, 6, 11; 1904, № 6; ЖРВИО, 1911, № 7; 1913, № 7-8. ВИС, 1914, № 3, 4; 1915. № 1, 2; 1916, № 2.)

В 1916 г. В. А. Алексеев выпустил первый том из задуманного им собрания писем Суворова. Каждое письмо было сверено с подлинником и всесторонне прокомментировано. Примечания, являющиеся сами по себе бесценными материалами по Суворову и его эпохе, заняли половину книги. В 1919 г. смерть оборвала работу исследователя. Судьба подготовленного к печати 2-го тома, охватывавшего переписку Суворова за 1782- 1793 гг., осталась неизвестной. В. А. Апушкин в 1919 г. сделал попытку издать его, но безуспешно. Затем рукопись пропала. Среди бумаг, приобретенных Публичной библиотекой (ныне Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина) в 1924 г. у вдовы В. А. Алексеева, этого тома не оказалось, хотя и имелись некоторые подлинные суворовские документы и копии его писем, снятые с такой тщательностью, что в ряде случаев позднейшие исследователи именно по этим копиям уточняли адресатов и датировку самих писем.

Однако работа В. А. Алексеева по собиранию и научной публикации суворовского эпистолярного наследия имела существенный недостаток. В, А. Алексеев взял за правило печатать только те письма, которые он лично держал в руках. Если по каким-либо причинам это не удавалось, то исследователь не считал возможным перепечатывать такие письма в своей книге. Так, за пределами 1-го тома оказались 49 собственноручных писем Суворова Потемкину за 1773-1781 гг., известных по публикации П. И. Бартенева^*. Владелица воронцовского архива отказалась предоставить эти письма В. А. Алексееву под предлогом неразобранности архива, и он опустил их в своем замечательном издании. Не попали в первый том два письма Я. И. Булгакову 1770 г., шесть писем А. И. Бибикову 1772 г., три письма А. С, Милорадовичу 1773 г., письмо Г. Р. Державину 1774 г., письмо В. И. Храповицкому 1777 г. (редчайшее свидетельство недолгой поры счастливой семейной жизни Суворова) и ряд других - всего 67 писем! Можно понять щепетильность В. А. Алексеева, его научную добросовестность. Но все же это значительно обеднило издание. Исследователь мог напечатать опущенные им письма с соответствующими примечаниями. Он этого не сделал, а только указал, где и когда они были напечатаны. Опасения В. А. Алексеева насчет плохого прочтения этих писем не подтвердились. Сличение публикации П. И. Бартенева с подлинниками суворовских писем, хранящихся ныне в Ленинградском институте истории АН СССР, показало, что письма были прочитаны вполне удовлетворительно.

Отмеченный недостаток нисколько не умаляет вклада В. А. Алексеева в изучение жизни и деятельности Суворова, его эпистолярного наследия. Работы В. А. Алексеева можно поставить в один ряд с трудами таких видных дореволюционных историков, исследователей полководческой деятельности Суворова, как Д. А. Милютин, А. Ф. Петрушевский и другие^*.

^* (Среди наиболее значительных трудов русских военных историков и теоретиков о Суворове следует отметить работы известного военного деятеля М. И. Драгомирова, последовательно и настойчиво проводившего в жизнь суворовские идеи о преобладающем значении на войне нравственной, волевой стороны (см. Драгсмиров М. И. Избранные труды. М., 1955), а также большой коллективный труд профессоров Академии Генерального штаба, приуроченный к 100-летию со дня смерти А. В. Суворова: Суворов в сообщениях профессоров Николаевской академии Генерального штаба, в 2-х т. СПб., 1900. В последней работе были широко процитированы суворовские документы и письма.)

И все же, как бы ни были велики достижения русской дореволюционной историографии, военно-теоретическое наследие Суворова не получило всестороннего истолкования, а его военно-педагогическая система в известном смысле оставалась "мертвым капиталом". Старая историография изучала жизнь и деятельность полководца в отрыве от общественно-исторических условий России того времени. Она оказалась не в состоянии создать источниковедческую базу, характеризующую русское военное искусство в его историческом развитии, в его диалектической связи с экономикой, наукой, культурой страны. Эти задачи были решены советской историографией.

В первые же годы Советской власти, в тяжелых условиях гражданской войны и вооруженной интервенции империалистических держав, молодая Красная Армия обратилась к наследию Суворова. Суворовские взгляды на человека как на важнейший фактор войны, его выдающиеся достижения в деле воспитания сильных духом воинов, мастерски владеющих оружием и приемами вооруженной борьбы, были по достоинству оценены при строительстве армии нового типа. В 1918 г. в служебную "Книжку красноармейца", утвержденную В. И. Лениным, были включены основные положения "Науки побеждать", дополненные наиболее известными афоризмами Суворова: "Три воинские искусства - первое - глазомер, второе - быстрота, третье - натиск", "Сам погибай - товарища выручай", "Каждый воин должен понимать свой маневр". Эти и другие заветы великого полководца, взятые на вооружение армией рабочих и крестьян, являются лучшим доказательством жизненности суворовских взглядов на войну и военное дело. Понятен также интерес к личности Суворова, его военно-теоретическому и практическому наследию, в разработке которого в 20-е годы были сделаны новые важные шаги ^*. Суть новых исследований определялась стремлением их авторов раскрыть роль и место созданной Суворовым передовой системы военного искусства в связи с теми историческими и социально-экономическими условиями, в которых жил и действовал полководец. Именно в этой принципиально новой методике исследования военно-теоретического и практического наследия Суворова, в попытках обобщить основные положения этого наследия, связать его с поступательным развитием общества и понять причины непобедимости гениального полководца, состоит заслуга первых советских авторов, посвятивших свои работы Суворову. При всех несомненных достоинствах этих работ, в них не было новых документальных материалов, а сами работы не выходили за узкий круг военных специалистов. На исследованиях по военной истории России сказались объективные и субъективные трудности становления и развития советской исторической науки ^**. Угроза надвигавшейся войны, особенно после захвата фашистами власти в Германии, потребовала от советской исторической науки преодоления недостатков в изучении истории нашей Родины.

^* (Среди авторов первых советских трудов по Суворову были такие выдающиеся генштабисты и военные теоретики старой армии, как Н. П Михневич, С. Г. Лукирский, А. И. Верховский, перешедшие на сторону народа. Подробнее об их работах о Суворове см. статью: Кавтарадзе А. Г. А. В. Суворов в отечественной историографии. - ABC, с. 46-52.)

Накануне и особенно во время Великой Отечественной войны военно-историческая тема заняла видное место в работах советских ученых. В дни суровых испытаний каждый советский человек почувствовал и осознал, каким драгоценным достоянием является военный опыт народа, его героическое прошлое.

Без преувеличения можно сказать, что слава Суворова обрела второе рождение в годы войны. Его крылатые слова: "Тяжело в ученье - легко в бою", "Не поддавайся унынию от неудач", "Русские прусских всегда бивали", "Мы русские, мы все одолеем" и многие другие, его "Наука побеждать", пронизанная уверенностью в победе, были знакомы миллионам советских людей на фронте и в тылу. Имя Суворова было названо среди имен великих русских полководцев на военном параде в Москве 7 ноября 1941 года.

В осажденном Ленинграде памятник Суворову не был укрыт от вражеских снарядов и бомб, являясь символом мужества и непобедимости. Музей в Кончанском на Новгородчине был открыт осенью 1942 г., когда фронт проходил в нескольких десятках километров от суворовской усадьбы. А летом 1942 г., в период тяжелых оборонительных боев на Сталинградском и Кавказском направлениях, были учреждены ордена Суворова, Кутузова и Александра Невского.

Массовый характер работы по военно-патриотическому воспитанию народа определил преобладание в суворовской литературе периода Великой Отечественной войны книг и брошюр, обращенных.к самым широким читательским кругам. Возобновившуюся накануне войны публикацию новых суворовских документов и писем пришлось временно отложить.

Из всей суворовской литературы, вышедшей в период войны, следует выделить книгу К. В. Пигарева ^*, так как "автору удалось подчеркнуть характерные моменты в развитии русского военного искусства и достаточно ярко показать самобытность и оригинальность Суворова и как человека, и как воспитателя русской армии" ^**. Большим достоинством книги было широкое использование подлинных суворовских документов и его писем. Автор чутко уловил надежду и веру миллионов людей в счастливую встречу с родными и близкими после войны. Поэтому письма Суворова дочери (известные лишь по старым публикациям и по отрывкам в биографиях полководца) прозвучали в книге с новой неожиданной силой, сделали образ "солдата-полководца" человечнее, понятнее, ближе.

^* (Пигарев К. В. Солдат-полководец. Очерки о Суворове. М., 1943. Переиздания 1943, 1944, 1946 гг.)

Советская Армия готовилась к решающим битвам на территории Германии, когда военные историки приступили к грандиозной работе по выявлению, систематизации и научной публикации документального наследия выдающихся русских полководцев и флотоводцев ^*. Уже в 1945 г. вышел сборник документов и материалов П. И. Багратиона ^**. Через два года были изданы сборники документов М. И. Кутузова^*** и А. В. Суворова^****. Суворовский сборник, выпущенный под редакцией известного специалиста по истории русской армии Н. М. Коробкова, впервые дал систематическую подборку документов Суворова (всего 155 единиц), характеризующую основные этапы его полководческой деятельности и важнейшие черты суворовского военного искусства, его военно-педагогической системы. Значительное место занимали письма Суворова А. И. Бибикову, П. А. Румянцеву, Г. А. Потемкину и другим военным и государственным деятелям. Наряду с "Наукой побеждать" и наиболее значительными приказами, наставлениями, диспозициями полководца письма подтверждали высказанную во вступительной статье мысль о том, что "Суворов создал законченную для своего времени систему военного искусства", и что эта система "возвышалась над уровнем дряхлевшей западноевропейской доктрины и предваряла в специфически русских формах позднейшую наполеоновскую систему войны "на сокрушение противника" ^*****. Сборник был снабжен научным аппаратом и краткой справкой по истории публикации суворовских документов и материалов.

^* (В Приказе № 8 Верховного Главнокомандующего от 5 марта 1945 г. наряду с задачей обобщить опыт Великой Отечественной войны ставилась задача вести "разработку теоретического и практического наследства выдающихся русских полководцев и военных деятелей".)

^** (Генерал Багратион. Сборник документов и материалов/Под ред. С. Н. Голубова и m Ф. Е. Кузнецова. М., 1945.)

^*** (Фельдмаршал Кутузов. Сборник документов и материалов/Под ред. H. M. Коробкова. М., 1947.)

^**** (Генералиссимус Суворов. Сборник документов и материалов/Под ред. H. M. Коробкова. М, 1947.)

^***** (Генералиссимус Суворов/Под ред. H. M. Коробкова, с. 5.)

Следующим этапом освоения документального наследия великого полководца стало четырехтомное собрание суворовских документов, выпущенное в 1949-1953 гг. Это издание не имело аналогий в дореволюционной суворовской историографии. Оно вместило в себя более 2250 документов, написанных или продиктованных Суворовым, и более 100 документов других лиц ^*. Значительная часть документов была опубликована впервые. Главная работа по составлению сборника была выполнена З. М. Новиковой при участии Е. И. Дружининой. Нельзя не отдать должного Г. А. Богуславскому, который в приложении к 4 тому опубликовал самый полный библиографический указатель русской литературы о Суворове ^**.

^* (Суворов А. В. Документы/Под ред. Г. П. Мещерякова. Т. 1-4. М, 1949-1953. Издание явилось частью огромной работы советских историков и архивистов, осуществивших в 1950-1960-х годах публикацию тысяч документов П. А. Румянцева, М. И. Кутузова, Ф. Ф. Ушакова и других русских военных деятелей.)

^** (К недостаткам следует отнести крайне незначительный объем комментариев, из-за чего смысл многих писем и других документов остается скрытым от читателя. В некоторых местах был неправильно прочитан текст.)

Каждый том сборника предварялся обстоятельными статьями военного историка полковника Г. П. Мещерякова, под редакцией которого осуществлялось все издание. "Цель настоящей публикации, - писал Г. П. Мещеряков, - сделать достоянием широкой советской общественности наиболее ценные материалы, отражающие пятидесятилетнюю военную деятельность великого русского полководца, суворовские методы обучения войск" ^*. "Полководческое искусство Суворова формируется в обстановке быстро развивающейся национальной дворянской и зарождающейся буржуазной культуры" ^**, отмечал редактор сборника, подчеркивая принадлежность полководца к "прогрессивным, преданным России военным деятелям" ^***, которые вели борьбу с реакционными тенденциями в русском военном искусстве. Именно в этом историческом контексте борьбы двух начал - реакционного и передового - в культуре России XVIII в. становится понятным, почему суворовское военное искусство, глубоко национальное в своих основах, не раз доказавшее свое превосходство над господствовавшими тогда формами стратегии и тактики, встречало на своем пути преграды и нападки со стороны реакционных кругов. Острые расхождения и прямые столкновения Суворова с верховной властью, которые старая историография пыталась затушевать, получили верное историческое объяснение. По-новому прозвучали впервые изданные в полном объеме документы Суворова, отразившие его борьбу против военных реформ Павла I, которые "подрывали военное могущество страны", "грозили потерей самостоятельности русского военного искусства" ^****. Осуждение Суворовым "павловских военных порядков явилось отражением не только его личных взглядов, но и настроений основной массы армии", - отмечает Г. П. Мещеряков^*****. Этот новый вывод подтверждается как самими суворовскими документами, в которых прямо говорится о "тиранстве" императора Павла, о "бесполезной жестокости в войсках", "недовольстве чиновников и солдат" "нерусскими преображениями", так и опубликованными в 1952 г. материалами о широком заговоре армейских офицеров, предлагавших Суворову возглавить вооруженное восстание против павловской тирании ^******.

Документы по-новому освещают и роль Суворова в событиях, связанных с последним периодом существования Речи Посполитой. Блестящая военная кампания Суворова 1794 г. ускорила военное поражение польских повстанцев. Но из приведенных в сборнике документов со всей очевидностью вытекает, что Суворов не был слепым орудием реакционной политики верхов, которые пытались "решить польский вопрос при помощи сговора с западноевропейскими правительствами". Суворов "стремился к тому, чтобы путем переговоров русского правительства с польским спор был решен в интересах обоих славянских государств" ^*. Воссоединение братских белорусского и украинского народов с русским народом, завершенное в 1795 г., имело исторически прогрессивный характер. Решая эту вековую историческую задачу, наиболее дальновидные русские государственные и военные деятели, к которым принадлежал Суворов, выступали против передачи исконно польских земель Австрии и Пруссии. "Варшавою дали хлыст в руки прусскому королю" ^**, - не устает напоминать Суворов даже после того, как его попытки противостоять уничтожению польского государства потерпели неудачу. Суворов считал, что такая близорукая политика даст возможность западноевропейской дипломатии использовать "польский вопрос" в своих эгоистических целях. Это предвидение оправдалось в 1812 г., когда император Наполеон использовал Польшу как плацдарм для агрессии против России, заставив поляков умирать за чуждые им интересы.

Подводя итоги большой научной работы, каковой, без сомнения, была работа по отысканию, прочтению и отбору суворовских документов, Г. П. Мещеряков отмечал, что "впервые публикуемые с такой полнотой документы раскрывают перед читателем исполинскую фигуру истинного патриота, великого полководца-новатора, отдавшего всю свою жизнь служению Родине" ^*.

Разделяя в целом этот вывод, повторим слова, сказанные в начале статьи: исключение многих личных писем Суворова снизило ценность этого издания. По прошествии времени неполнота 4-томника стала еще более очевидной. Небывалый интерес к истории, выразившийся, в частности, в огромном успехе книг, созданных на документальном материале, является важнейшей приметой культуры наших дней.

Так что же такое письма Суворова? Только ли биографический источник, помогающий уточнить обстоятельства жизни и деятельности гениального человека? Разумеется, нет. Письма Суворова являются памятником военной, политической и дипломатической истории последней четверти XVIII в. Одновременно это и замечательный литературный памятник своего времени.

Слова Суворова о том, что он стал бы писателем, если бы не стал полководцем, восходят к единственному устному свидетельству ^*. Сам Суворов писал: "Я только военный человек и иных дарованиев чужд" ^**. Но очевидно и другое: он никогда не выпускал из рук пера, любил писать и оставил эпистолярное наследие, которому мог бы позавидовать любой писатель. Далеко не все из написанного Суворовым дошло до нас. Самое раннее из сохранившихся писем датировано 1764 г., когда Суворову было уже 34 года. За его плечами была служба в лейб-гвардии Семеновском полку и Семилетняя война. Не сохранилось ни одного письма отцу, который очень много значил в его жизни и к которому Суворов испытывал неизменную сыновнюю почтительность. А ведь Василий Иванович Суворов умер, когда сыну было 45 лет. Не могло не быть писем к жене. Даже по тем редким посвященным ей отрывкам, какие сохранились в его переписке, видно, как он был привязан к Варваре Ивановне в первые годы супружества и как тяжело пережил ее неверность. По нашим приблизительным подсчетам сохранилось около половины писем, написанных или продиктованных Суворовым. Но и это количество - более 2000! - писем (не считая 3500 служебных документов - приказов, рапортов, реляций, отношений) - весьма значительно даже по меркам XVIII в. - века эпистолярной литературы.

^* (РВ, 1809, № 9, с. 344. "Я слышал также от одного достоверного человека, - писал С Н. Глинка, - сии слова Суворова: "Естьли б я не был полководцем, то был бы писателем".)

^** (Из письма П. В. Лопухину от 7 января 1799 г. ГПБ, ф. 755. т. 11, л. 45.)

Многие письма крупнейших государственных деятелей России XVIII в. являются великолепными памятниками эпохи и русского языка; но даже по сравнению с ними письма Суворова поражают своей пронзительной искренностью, своим исповедальным характером, всем строем неподражаемой суворовской речи. К Суворову в полной мере приложимы слова В. Г. Белинского: "... в слоге весь человек; слог всегда оригинален, как личность, как характер... у всякого великого писателя свой слог... Если у писателя нет никакого слога, он может писать самым превосходным языком, и все-таки неопределенность и - ее необходимое следствие - многословие будут придавать его сочинению характер болтовни, которая утомляет при чтении и тотчас забывается по прочтении" ^*. В письмах Суворова можно найти тяжелые обороты церковнославянской речи и галлицизмы, погрешности в правописании, но в них нет болтовни. Они насыщены мыслью, действием, чувством, "Я привык быть действующим непрестанно, - признавался Суворов, - тем и питается мой дух!"^**. Страстная натура Суворова наложила отпечаток на его манеру писать и говорить. "Слог его короток и мужествен, - писал первый биограф Суворова И. Ф. Антинг, - в выборе же выражений столь верен, что почти никогда написанного не переменяет и не поправляет"^***. Это правда. Он писал сразу и, как сам признавался, не перечитывал написанного. Служивший в штабе Суворова француз-эмигрант маркиз Г. П. Гильоманш-Дюбокаж в своей книге, до сих пор не переведенной и известной на русском лишь в отрывках, оставил меткую характеристику суворовской речи: "Образ речи его был краткий, страстный, энергичный, колкий, оригинальный и отрывистый. Всякая фраза, заключавшая не более трех или четырех слов, выражала полный смысл, который всегда был точный и глубокий, но не все его понимали, особенно для иностранцев он казался загадочным. Приближенные его должны были напрягать большое внимание и знать все события, могущие его интересовать. Потому что всякая его фраза содержала оконченную идею и переход от одного предмета к другому был чрезвычайно скор и, так как он имел привычку держать два пальца у рта, что прерывало звуки, то это весьма затрудняло хорошо его расслышать и скоро понимать. Одним словом, речь его была неподражаема. Я могу сказать верно, что почти невозможно выразить энергичный лаконизм его идей, когда забываешь их текст... Еще любил в разговоре некоторыми фразами воспроизводить смысл в форме пословиц и притч. Наконец, самый любимый конек его разговора был - война. Особенно любил рассказывать о своих походах. Суворов, кстати, знал, как увертываться тонким и ловким ответом от щекотливых просьб и нравиться даже тем, коим должен был иногда отказывать... Слог писем его носил отпечаток той же оригинальности, лаконизма и энергии, как разговор..." ^****.

^* (Белинский В. Г. Поли. собр. соч. в 13-и т. М., 1953-1959. Т. 8, с. 79.)

Тот факт, что Суворов не стремился олитературить свои письма, придает им особую ценность: письма доносят живую речь одного из самых оригинальных русских людей, вступившего в жизнь, когда новая русская словесность делала первые шаги, и умершего на пороге небывалого взлета русской литературы.

"Ваша кисть изобразит черты лица моего - они видны, - записывает Е. Б. Фукс слова Суворова, сказанные им придворному художнику саксонского курфюрста И. Г. Шмидту ^*, - но внутреннее человечество мое сокрыто. Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьми... Содрагаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик (тут вскочил он на стул); при приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим (сел на стул), как и теперь" ^*. Это говорится за несколько дней до тяжелой болезни, сведшей Суворова в могилу. В портрете И. Г. Шмидта (последнем прижизненном изображении Суворова) поражает какая-то просветленность и умиротворенность: может быть, Суворов чувствовал, что ему недолго осталось жить, но после Италии и особенно Швейцарии он сознавал, что выполнил свой долг до конца.

^* (И.Г. Шмидт писал портрет Суворова для Дрезденской галереи.)

Сравним слова, обращенные к Шмидту, с монологом, составленным из суворовских писем разных лет:

"Доколе жив - служить, хотя иногда и отдыхать: так долг христианина. Чистый разсудок без узлов. Наука просветила меня в добродетели. Я лгу, как Эпаминонд, бегаю, как Цесарь, постоянен, как Тюренн, и праводушен, как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что я повелевал щастьем. Честь моя мне милее всего. Вы знаете меня, унижу ль я себя? Лутче голова долой, нежели что ни есть утратить моей чести. При дворе язык с намеками догадками, недомолвками, двусмыслием. Я - грубый солдат - вовсе не отгадчик. Я не могу оставить 50-летнюю привычку к безпокойной жизни и моих солдатских приобретенных талантов.

Был бы я между Цинциннатом и репным Фабрицием, но в общем виде та простота давно на небесах. Сей глуп, тот совести чужд, оный между ими. Дайте дорогу моему простодушию, я буду вдвое лутче, естество мною правит. Я всех старее службою и возрастом, но не предками и камердинерством у равных. Для усмирения клевретов помните: никогда не negatif, не извинительное, оправдательное ниже объяснительное, но упор наступательный!

Только не отнимайте у меня при конце дней пещись о пользе Отечества." (№№ 270, 153, 111, 116, 410, 409, 301, 405, 390, 458).

Разве не очевидно, что письма действительно передают характер речи Суворова с его истовостью, твердостью, страстностью, заставляющею вспомнить таких подвижников, как протопоп Аввакум и Ф. М. Достоевский. Сознание собственного гения не сделало Суворова эгоистом, презирающим человечество. Гений Суворова - совестливый гений. Полководец, умевший как никто воодушевлять армию на великие подвиги, добивавшийся от своих войск высочайшего напряжения нравственных и физических сил в бою, не раз смотревший в лицо смерти, поражает своей незлобивостью и какой-то особой душевностью. В нем нет и тени ненависти к противнику, той расчетливой жестокости, какая была, например, у Наполеона и заставляла содрогаться даже хорошо знавших его людей. Для Суворова враг до тех пор враг, пока он не сложил оружие. Побежденным "давай пощаду, они такие же люди, - учит он в своем солдатском катехизисе, - грех напрасно убивать!" "С пленными поступать человеколюбиво, - читаем мы в приказе от 16 мая 1778 г., - стыдиться варварства" (*). Как точно выбраны слова, как сильно поставлена вся фраза - не избегать, не недопускать, а именно стыдиться варварства, бессмысленной жестокости, ненужных жертв. Мало найдется в мировой истории полководцев, у которых бы так сильно было развито нравственное чувство, как у Суворова.

"...я умираю за мое отечество... - читаем мы в письме дочери от мая 1790 г. - Смелым шагом приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело мое изувечено ранами, но Господь дарует мне жизнь для блага государства" (с. 197). Письма, согретые чувством патриота и гражданина, без преувеличения можно назвать дневником-исповедью Суворова. Они являются воплощением единства слова и дела, литературы и жизни. За каждым письмом Суворова виден жест и поступок, за каждым поступком - душа человека, ставшего живым олицетворением античной традиции. Современники сознавали это. Г. Р. Державин сравнивал его с Геркулесом, М. И. Козловский изваял его в виде Марса - бога войны.

Мир античных героев для многих русских образованных людей был школой воспитания на протяжении веков. Ссылку на одного из любимейших героев Суворова - на слова Эпаминонда - "Полк без воеводы, акы зверь без главы" - мы находим в "Молении Даниила Заточника"^*. Не случайно первая русская высшая школа называлась "Славяно-греко-латинской академией". Петровские преобразования не только широко открыли перед русским образованным человеком сокровища европейской науки и культуры, накопленные со времени Возрождения, но и позволили ему вернуться к тому уровню межнационального общения, который существовал до монголо-татарского нашествия. Еще Владимир Мономах в своем "Поучении" наставлял детей следующими словами: "Что умеете хорошего, того не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь - как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран"^** Конечно, в обстановке засилия иностранцев, наступившей после смерти Петра I, увлечение всем иноземным особенно среди высшей знати порой приводило к полной оторванности от народа, к забвению родного языка н национальных традиций. Но в массе своей служилое дворянство, к которому принадлежали Суворовы, сохранило верность родным корням. Письма Суворова подтверждают, что он свободно писал по-французски и по-немецки, знал латынь, польский, итальянский, турецкий языки. Его отец, как уже говорилось, также владел несколькими иностранными и древними языками. Его дядя писал по-французски, а какой-то Василий Суворов, не учтенный родословными книгами, перевел в 1724 г. сочинение Вобана по фортификации. А ведь Суворовы были средней дворянской русской семьей. При всех издержках петровской ломки старого русский человек не потерял своего "я". Творчески усваивая европейскую культуру, он брал из нее то, что наиболее соответствовало национальным традициям и складу его характера. Суворова невозможно представить себе с бородой и в стрелецком кафтане. Но также невозможно понять особенности его поведения, стиль его речи и писем без древнерусских народных традиций, запечатленных в произведениях о блаженных, юродивых, странниках. И так же, как древнерусские юродивые, для которых манера их поведения была способом обличения власть имущих, "великий Суворов", по словам декабриста H. M. Муравьева, своими странностями "часто давал чувствовать резкие истины, которые величие престола заставляет обыкновенно хранить в робком и почтительном молчании" ^***.

^* (Лексика и Фразеология "Моления" Даниила Заточника. Л., 1981, с. 36.)

^** (Изборник. - "Библиотека всемирной литературы". Серия первая. М., 1969, с. 154, 155.)

"Хотите ли меня знать? - признается Суворов своим товарищам по Итальянскому и Швейцарскому походам. - Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся и корчился. Я пел петухом, пробуждая сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его; но всегда чуждался бы его пороков" ^*.

В век регламентов, табелей о рангах, мундиров и регалий, олицетворявших сословные и чиновные привилегии, белая рубашка Суворова, в которой он появлялся в самых опасных местах сражения, воодушевляла войска на подвиги, потому что в суворовской простоте таилась огромная сила. Это не было продуманным маскарадом, как серый сюртук императора.

Самобытность и естественность Суворова, умевшего по-разному подавать себя в разных обстоятельствах, заранее обрекали на неудачу все попытки подделаться под него. Он был неподражаем.

Стиль его поведения и языка при огромном внутреннем единстве производит впечатление удивительной многообразности, как и его прижизненная иконография. В скобках заметим, что такое же впечатление на современников производили и другие гениальные люди: Моцарт, Пушкин.

У античности и у народной речи учился Суворов лаконизму, который культивировал во всю свою жизнь и достиг в этом величайших высот. Достаточно вспомнить его ответ австрийскому генералу, взывавшему о помощи перед лицом наступавшей на него огромной армии Великого везира в начале сентября 1789 г. На клочке бумаги Суворов написал только одно слово: "Иду". И эта несокрушимая уверенность в победе, летевшая впереди его войск, подобно греческой Нике, творила чудеса.

Умирая, он завещает написать на своей могиле только три слова: "Здесь лежит Суворов". Спокойно, с сознанием выполненного долга, с чистой совестью смотрит генералиссимус, униженный новой опалой, в лицо вечности. Он уверен, что потомство оценит его и поймет. Сколько подлинного достоинства и простоты в этих трех словах: "Здесь лежит Суворов". Их можно поставить в один ряд с эпитафией спартанцам, павшим при Фермопилах.

Вспомним речь Суворова на военном совете в Швейцарии, когда русская армия оказалась на краю гибели. Речь произвела потрясающее впечатление. П. И. Багратион называл ее "речью военного, красноречивого великого оратора". Когда пишущий эти строки смотрел из окна трапезной монастыря, где проходил военный совет, на громады окружавших долину гор, сами собой вспомнились строки из "Слова о Полку Игореве": "О Русская земля! Уже за шеломянем еси!" Да, русская земля была далеко. - "Мы на краю пропасти!" - говорил Суворов. Знал ли он о древней поэме, в которой с такой трагической силой описана гибель русского войска? Ведь среди тех, кто читал "Слово" в рукописи, были знакомые Суворову литераторы, например, M. M. Херасков. Поражает удивительная общность образов у автора XII в. и у Суворова. "Ту кровавого вина не доста, ту пир докончиша храбрии Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую" ^*. В письме дочери после Фокшанской победы Суворов сравнивает сражение с "трапезой", а в письме П. И. Турчанинову, нападая на Н. В. Репнина, помешавшего ему стать во главе армии, восклицает: "И не от тебя ли, моего кровавого банкета десерт Каховскому?" (с. 238). "Знаешь, что ты мне мила, - пишет он Наташе в период затишья между боями, - полетел бы в Смольный на тебя посмотреть, да крыльев нет" (с. 186). Невольно вспоминается плач Ярославны, рвущейся душой к своему ладе. И что еще существеннее - и автор "Слова", и Суворов, обращаясь к источнику силы духа русских воинов, напоминают им о Русской земле, о чести и славе. "Спасите честь России!" - слышат участники военного совета в далекой Швейцарии, и войска совершают чудо. Вера армии в своего вождя, любовь воинов к родине, сила суворовского слова слились воедино в этой победе.

^* (Изборник. - "Библиотека всемирной литературы". Серия первая, с. 262, 263.)

Письма показывают, что Суворов прекрасно знал древнерусскую и церковную литературу: от библейских и богослужебных текстов до светских средневековых памятников типа "Пчелы" и "Домостроя". Незадолго до смерти тяжело больной полководец создает "Канон умилительный ко Господу нашему Иисусу Христу", который заканчивается словами: "Се на умоление предлагаю Тебе Господи, Матерь Твою Пречистую и всех Тебе угодивших. Молитва их у Тебя много может. Прийми ходатайство их за меня недостойного. Не вем уже что более, чем Тебе изрещи, Твой есмь аз и спаси мя" ^*. До тонкости зная церковную службу, Суворов любил читать и петь на клиросе. Но в его письмах церковнославянские слова и выражения легко уживаются с иностранными, вошедшими в русскую речь со времени Петра I, с народной лексикой, а его речевые конструкции далеки от тяжелых оборотов славянского языка, преобладавшего в прозе XVIII в.^** Язык суворовских писем (как, впрочей, и писем Г. А. Потемкина, Д. И. Фонвизина, Г. Р. Державина) по своему богатству, образности, живости, содержательности опережал современную им прозу. Любопытно, что его официальные письма людям, которых он мало знал, менее интересны по языку, нежели письма родным, друзьям, тому же Г. А. Потемкину, которому он писал в порыве откровения: "Ключ таинства моей души всегда будет в Ваших руках" (с. 120).

^** (Ссылаясь на беседу с М. М. Херасковым, С. Н. Глинка писал о том, что Суворов в начале 1750-х гг. посещал кадетский корпус в Петербурге, где познакомился с членами "Общества любителей русского слова" - А. П. Сумароковым, И. П. Благиным, M. M. Херасковым и другими. По словам M. M. Хераскова, Суворов был автором "Разговора в царстве мертвых между Александром Великим и Геростратом" и "Разговора в царстве мертвых между Кортецом и Монтецумой" (Очерки жизни и избранные сочинения Александра Петровича Сумарокова, изданные Сергеем Глинкою, ч. 1. СПб., 1841, с. 10-11). Опубликованные в журнале "Ежемесячные сочинения" за август 1755 г. и за июль 1756 г. "Разговоры" подписаны: "сочинения А. С." и "сочинил С.". В 1787 г. Н. И. Новиков издал их в "Полном собрании сочинений Сумарокова".)

Сам Суворов, очень ревниво относившийся к оценке своей деятельности, никогда не упоминал об этой пробе пера, опубликованной в весьма солидном - академическом издании. Это соображение заставляет с большим сомнением отнестись к свидетельству M. M. Хераскова об авторстве Суворова. Может быть, Суворов действительно читал А. П. Сумарокову и его друзьям какие-то сочинения (или переводы), которые до нас не дошли. Тяжелый язык "Разговоров", написанных по канонам высокого стиля, лишь оттеняет живость, точность и красочность языка суворовских писем.

Своей любовью к народным пословицам и поговоркам, к русской песне и хороводу Суворов скорее всего обязан матери - Авдотье Федосеевне, урожд. Мануковой. Она происходила из семьи служилого дворянства среднего достатка. Маленький Суворов до 9 лет жил в доме матери на Арбате, в Москве. В его речи чувствуется московский говор, столь ценимый Пушкиным, и необыкновенно сильно проявляется фольклорная струя - близость к лексике и поэтике былины, сказки, пословицы.

На языке Суворова сказалось и многолетнее тесное общение с солдатской средой, подавляющее большинство которой составляли крестьяне.

"Красны бубны за горами", "Дай синицу в руки, нежели журавля в небе", "Каков поп, таков и приход", "Баба бьет задом, передом, а дело идет своим чередом", эти и многие другие пословицы и поговорки рассыпаны в его письмах. В одном из писем он просит купить ему "Собрание ста русских песен", в другом - поплясать вместо него в хороводе "Эх, хозяин". Он любит короткие предложения, построенные по образу пословиц на противопоставлениях: "Дело в движении, сердце на месте", "Не будьте только угодным, но полезным", "В кабинете врут, а в поле бьют", "А вороны ваши мне, соколу, выпустят кишки", "Вздор, но барабан".

Суворовские эпитеты очень выразительны и заставляют вспомнить эпитеты русских народных сказок: "друг - милый", "сестрицы - любезные", "скука - черная", "молодцы - добрые". Он любит и знает цену таким старинным словам, как "забродчивость", "вертопрах", "полеванье", "денница". Особую прелесть его речи придают обращения на старый русский лад: "батюшка", "матушка", "сестрица", "братец". Примечательно, что "батюшкой" он называет своего начальника Г. А. Потемкина, бывшего моложе Суворова на девять лет, а "матушкой-сестрицей" именует дочь Наташу.

Обилие иностранных слов в языке Суворова таких, как "ордер", "рапорт", "диспозиция", "ретраншемент", "артикул" вполне объяснимо: это принятые в армейском обиходе военные термины. А вот употребление таких слов, как "вояж", "жалузия", "менажировать", "протектовать", имеющих точные соответствия в русском языке - "поездка", "ревность", "беречь", "защищать", - отражают определенный процесс развития русского образованного общества и русского языка.

Часто у Суворова использование иностранных слов вместо русских несет также и важную смысловую нагрузку и свидетельствует о его чувстве языка. Так, слово "жалузия" - "ревность" он применяет исключительно для характеристики эрцгерцога Карла и ему подобных иностранных генералов, ревновавших к славе русского оружия. Говоря о самом себе, Суворов всегда пишет - "ревность", "ревновать", "ревностный". Точно также слово "оффензив" - "наступление" применено для характеристики французской армии, а "дефензив" - "отступление" чаще всего относится к австрийцам. Русские войска знают лишь "наступление". Слова "отступление", "отход" были запрещены Суворовым к употреблению. Известен его приказ: "Шаг назад - смерть! Вперед два, три, десять шагов -- позволяю". Некоторые исследователи, подчеркивая железную волю Суворова, упрекали его в отсутствии лиризма. Письма и воспоминания современников убедительно опровергают это.

"Здравствуйте, мое солнце, мои звезды сестрицы", - обращается он к своей дочери и ее подругам-смолянкам (с. 197). "Сестрицы, приезжайте ко мне, есть чем потчевать: и гривенники, и червонцы есть" (с. 186). "Как будто мое сердце я у тебя покинул... - пишет он из Финляндии Наташе. - Как пойдешь куда гулять и придешь назад домой и будешь скакать дома, то помни меня, как я тебя помню" (с. 213).

Как и у каждого человека в характере Суворова были слабые стороны: горячность, нетерпеливость, мнительность. Он сам сознавал это и говорил: "Я иногда растение Noli me tangere, т. е. не трогай меня; иногда электрическая машина, которая при малейшем прикосновении засыплет искрами, но не убьет" ^*.

Он был чувствительной, художественной натурой. Его любовь к музыке - народной и инструментальной, его постоянный интерес к изящной словесности широко известны. Следует сказать и о его стихотворениях. Все без исключения суворовские стихотворения, а их набирается более тридцати, входят в письма или сами являются письмами. Бросается в глаза одна подробность: Суворов писал стихами (как правило, короткими), когда был особенно счастлив или особенно грустен. Историки отмечают топорность его рифм. Но среди его стихотворений есть такие (неизвестные его биографам), которые доказывают, что он вполне владел формой и писал не хуже некоторых поэтов-современников. Так же, как свои письма, Суворов писал стихи сразу, без помарок и черновиков, писал так, как приходило в голову. По содержанию же, как справедливо отмечал В. А. Алексеев, его стихи очень интересны. Многие из них - это мысли о себе. 40-летний Суворов иронизирует (и не без изящества) над лестными отзывами высшего начальства по поводу его похода с полком от Новой Ладоги к Смоленску (с. 8):

Летом 1791 г. он пишет прелестное четверостишие, в котором признается, что совершил ошибку, пойдя против Потемкина (с. 220). 21 декабря 1793 г. он сетует Д. И. Хвостову: "Что написал, лутче б не читать. Сожгите этот вздор, я в грусти" и тут же набрасывает короткое французское стихотворение, в котором, намекая на свою судьбу, пишет о страданиях великих людей:

Замечательна приписка в конце письма: "Видите меня в стихах... Это Вам дорога".

Саркастический склад ума Суворова дает знать себя в его языке. В книге "Дух великого Суворова" и в собрании анекдотов Е. Б. Фукса приводятся примеры суворовского остроумия. "Об одном русском вельможе говорили, что он не умеет писать по-русски. "Стыдно, - отвечал князь, - но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски"" ^*. Тот же Фукс свидетельствует, что австрийские генералы с некоторой робостью входили к русскому главнокомандующему, побаиваясь его острого языка.

До нас дошло несколько блистательных эпиграмм Суворова. Некоторые из них апокрифичны, как, например, ответ Г. А. Потемкину:

Письма донесли другую эпиграмму на князя Таврического, написанную летом 1791 г., когда Суворов оказался в стане его врагов:

Но лучшими эпиграммами Суворова, в которые он вложил весь свой талант сатирика, были эпиграммы на князя Н. В. Репнина, самого умного и последовательного его недоброхота.

Сначала Суворов как бы пристреливается к нему: "Крайне берегитесь Репнина... Только я ему истинное противостояние... Так для Репнина должно быть на безсменном карауле..." (с. 228). Потом появляется развернутая характеристика этого мастера придворных интриг: "Никто, как сей последний, как я по страсти первым солдатом, не хочет быть - нервым министром. И ни у кого так на то талант всех: 1. стравить, 2. порицать, 3-е. унизить и стоптать. Тверд и долготерпелив, не оставит плана до кончины, низок и высок в свое время, но отвратительно повелителен и без наималейшей приятности" (с. 230).

В какой-то момент Суворову кажется, что "факция" (партия) Фагота-Репнина сумела оттереть его от "активной военной роли": "В сих трудах и сокращающейся жизни оставь меня в покое, о, Фальгот! возпитанный при дворе и министре и от того приобретенными качествами препобеждающий грубого солдата! Не довольно ли уже ты меня унизил?.. Ты меня якобы хвалишь: твой лай не столько мне вреден. Под сею благовидностию плевелы скрыты, и под розами терны!" (с. 238). И следует эпиграмма, мастерски переиначивающая знаменитый лафонтеновский сюжет: "Безумен мачинский, как жаба против быка, в сравненье Рымника" (с 239).

Когда Суворову, вопреки противодействию Репнина, удалось в короткий срок закончить кампанию 1794 г. (за которую он был пожалован в фельдмаршалы), их взаимное положение резко изменилось. Репнин, начавший служить позже Суворова и быстро обогнавший его в чинах, благодаря своим придворным связям, теперь должен был относиться (писать) к своему бывшему подчиненному рапортами. Ничто так не говорит о сердце Суворова, как его отказ встретиться с Репниным в Гродно, в конце 1795 г. по пути в Петербург. Как ни неприятен был ему Репнин, Суворов не захотел унизить убеленного сединами генерала, готовившегося выйти навстречу к нему с рапортом. Когда же при Павле I Репнин сделался самым близким сотрудником императора по перестройке армии на прусский лад, он не преминул воспользоваться своим влиянием и содействовал ссылке Суворова в Кончанское. С полным основанием и чистой совестью Суворов мог повторить сказанное им о Репнине: "Я ему зла не желаю, другом его не буду разве в Шведенберговом раю" (с. 395). Надменный аристократ, влиятельный придворный, один из предводителей пропрусской группировки, последователь и поклонник мистиков Сен-Мартена и Сведенборга, деятельнейший масон, Репнин был полным антиподом Суворова. Суворов и Репнин олицетворяют собой Два пути, по которым пошло русское послепетровское дворянство.

Приведем несколько примеров, показывающих, как Суворов умел немногословно, остро и точно обрисовать характер человека.

Сдача Краковского замка 15 апреля 1772 г. Гравюра Кюфнера по рисунку Шуберта. 1795

1772 г. Французам и польским конфедератам удалось захватить Краковский замок, воспользовавшись беспечностью его коменданта - полковника В. В. Штакельберга. "...он из числа избалованных Иваном Ивановичем Веймарном, - сообщает Суворов А. И. Бибикову, - переписками с ним на иностранных языках... здесь, как в знакомом ему месте, ксендзы и бабы голову ему весьма повредили" (с. 21).

1779 г. Идет упорная борьба за Крым. В сложной обстановке интриг и взаимной вражды между членами правившей в Крыму династии Гиреев Суворов предлагает Г. А. Потемкину заменить хана Шагин-Гирея на одного из его двоюродных братьев: "Казы-Гирей ласкаетца, - детина добрый, весельчак, никогда денег ни полушки, - просил в долг 500 р[ублей]; я обчелся, прислал 600. Был очень рад" (с. 46). Всего несколько слов, и законченный, прямо-таки гоголевский образ.

1792 г. "Наташу пора с рук - выдать замуж! Не глотать звезды, довольно ей К[нязя] Серг[ея] Николаевича] Долгорукова. Не богат - не мот, молод - чиновен, ряб - благонравен... Сродники не мешают ..." (с, 229).

Но как бы ни были содержательны и психологически интересны суворовские характеристики упоминаемых в письмах лиц, письма, вне всякого сомнения, более всего характеризуют его самого. Мы взяли на себя смелость поместить отрывки из писем Суворова рядом с отрывками из писем и дневника Пушкина^*. Предлагаем читателю самому убедиться, как много общего между ними, настоящими русскими людьми, у которых чувство собственного достоинства выступает осознанной чертой национального характера.

^* (Интересная подробность: согласно семейному преданию, одним из тех, кто поддержал страстное желание мальчика Суворова стать военным, был А. П. Ганнибал, знаменитый арап Петра Великого, прадед Пушкина. Не исключено, что и сам Пушкин был назван в честь военного гения России, чьи победы высоко подняли престиж нашей Родины как раз весной 1799 г.)

Суворов, май 1781 г. "Вы знаете меня, унижу ль я себя? Лутче голова долой, нежели что ни есть утратить моей чести..." (с. 82). "Удивительно, право, что у вас хитрость предпочитают разсудку и конец берут за начало! Прилично так поступать с одними шутами придворными" (с. 77).

Пушкин, 10 мая 1834 г. "Г[осударю] неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. - Но я могу быть подданным, даже рабом, - но холопом и шутом не буду и у царя небесного" ^*.

Суворов, апрель 1792 г. "На что мое достоинство поручать зависимости? Искусство не может терпеть порабощения" (с. 395).

Пушкин, 8 июня 1834 г. "Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презренья. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у Господа Бога"^*.

Суворов, 30 июля 1792 г. "Надлежит изподволь разогнуться, круто подняться вверх... Изготовься, атакуй честно, разумно, смело! Царь жалует, псарь не жалует! Последняя лесть горше первой; вскрыто - оборона слаба; достоинство выше старшинства, практика выше пробы; не сули журавля в поле, дай синицу в руке... Но ближе абшид, чуж[ая] служба, смерть - все равно, только не захребетник... Я ползать не могу, вались хоть Вавилон" (с. 234).

Пушкин, 18 мая 1834 г. и февраль 1835 г. "...Да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно когда лет 20 человек был независимым" ^*. "Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге, как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит"^**.

Можно только гадать, каким бы вывел Пушкин своего знаменитого тезку, если бы осуществил свой замысел написать "Историю Суворова".

О Суворове писали многие, но образ его не нашел еще достойного воплощения в художественной литературе. Редчайшими исключениями являются "Снигирь" Г. Р. Державина и, как ни покажется странным, "Война и мир" Л. Н. Толстого. Историки литературы, на наш взгляд, прошли мимо того удивительного влияния, какое оказали и сам Суворов, и его язык на характер и язык одного из самых сложных и трагичных персонажей романа - старого князя Болконского. На этот счет имеется одна-единственная публикация В. А. Апушкина, подметившего черты поразительного сходства между старым князем и Суворовым ^*. Первая сцена, первый разговор князя Андрея с отцом. На вопрос о здоровье старик мгновенно и чисто по-суворовски бросает: "Нездоровы, брат, бывают только дураки и развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержан, ну и здоров..." ^** Можно сослаться на публикуемую в приложении записку Суворова "Греза или сновидение" (с. 395), чтобы показать, как точно передает Толстой язык и манеру мыслить Суворова, олицетворявшего собой, как и старый князь, XVIII век. Как страстно, до боли любит Россию и ее славу этот резкий, порывистый, вспыльчивый, деспотичный человек, тиранящий дочь, которую он обожает больше всего на свете. Николай Андреевич Болконский не может пережить самой мысли об успехах Бонапарта, провозгласившего себя императором. Как напористо ведет он спор с сыном, заявившим, что сам Суворов едва не попался в ловушку, которую ему подстроил Моро, и не умел из нее выпутаться.

"Это кто тебе сказал? Кто сказал? - крикнул князь. - Суворов! (И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон). Суворов!... Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов... Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс-кригс-вурст-шнапс-рат. Ему черт не рад. Вот пойдете, эти гофс-кригс-вурст-раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михаиле Кутузову сладить?.."^*. Это подлинно суворовская речь, его язык, его интонации. И какая точно подмеченная деталь: "Князь Андрей слушал, удерживаясь от замечаний и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостию знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов" ^**. Совершенно очевидно использование Толстым известного эпизода: Суворов, диктующий в Кончанском генералу И. И. Прево Де Люмиану стратегический план кампании против Франции!

В одной из лучших сцен романа, в сцене прощания, старый князь, как самое дорогое завещает премию тому, кто напишет историю суворовских войн, и напоминает сыну о воинской чести: "Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне, старику, больно будет... - Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал. - А коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет... стыдно!" ^*.

Силой художественного гения Толстой передал в образе князя Николая Андреевича черты самого популярного в народе полководца, о котором русские люди не раз горестно вспоминали в дни страшного нашествия. Работая над образом старого князя, Толстой использовал письма Суворова, приведенные в "Жизни Суворова" Сергея Глинки и в монументальном труде Д. А. Милютина, вышедшем в свет незадолго до того, как писатель приступил к своему роману.

Исследователи языка Суворова впадали в ошибку, принимая за чистую монету его слова о том, что он "нехороший штилист" (с. 27). Суворов не любил длинных описаний, не мог, в силу своего темперамента, подолгу сидеть над письмами, исповедуя принцип - дело выше красивых слов! "Мой стиль не фигуральный, но натуральный - при твердости моего духа!" - любил говорить Суворов (с. 170). Большой книжник, он охотно использует образы античных авторов, цитирует Сервантеса (Дон Кихот - один из любимейших его героев), Мольера, Лафонтена, немецкого сатирика Рабенера. Он спорит с Вольтером и Руссо, не принимая у последнего его чувствительной рассудочности, парализующей, по его мнению, волю, способность к действию. Склонный к иронии и сатире, Суворов несколько раз ссылается в письмах на героев романов и пьес блестящего английского сатирика Г. Филдинга.

Ссылок на русскую литературу меньше. Может быть, это объясняется недостаточной полнотой дошедших до нас писем. Но скорее всего, русская литература, рождение, развитие и рост которой совпали с жизнью Суворова ^*, еще не заняла в сознании русского человека то место, какое занимала классическая литература древней Греции и древнего Рима или европейская литература XVII-XVIII вв. Тем интереснее ссылки Суворова на русских авторов. Из всех современников Суворов особо выделял талант Г. Р. Державина ^**. "Песни Ваши как важностию предмета, равно и красотою искусства, возгремят в наипозднейших времянах, пленяя сердце... душу... разум", - писал Суворов поэту (с. 287. Заметим, что Державин - самая крупная художественная величина русской литературы XVIII в. - был по достоинству оценен русской критикой лишь в XIX в.). Уважительно отзывался Суворов и о творчестве поэта и переводчика Е И. Кострова ^***, посвятившего полководцу несколько поэтических посланий и свой перевод "Оссиана, сына Фингалова барда третьего века". Два устных свидетельства об отзывах Суворова о русской литературе относятся к 1799 г. Перед отъездом в Италию Суворов в ответ на вопрос Ф. В. Ростопчина о самых знаменитых военных сочинениях, неожиданно для последнего назвал "Домашний лечебник" и роман "Пригожую повариху" М. Д. Чулкова ^****. Маститый полководец, прекрасно знавший военную историю и рекомендовавший изучать труды военных писателей молодым офицерам, в свойственной ему саркастической манере "объяснил" одному из составителей нового устава по прусскому образцу, что его "труд" не стоит ни такой полезной книги, как "Домашний лечебник", ни такого занимательного романа, как "Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины". Ссылка на роман М. Д. Чулкова говорит и о художественном чутье Суворова. Роман действительно был одним из лучших произведений своего времени и своим легким, живым языком предвосхищал взлет русской прозы в XIX в.

^* ("Образование прозы" (термин К. Н. Батюшкова) в России происходило в 1760-1770-х годах", - пишет авторитетный исследователь русской литературы Г. П. Макогоненко, подчеркивая важнейшую роль "письма": частные письма становились явлением литературы, а литература в свою очередь охотно прибегала к жанру письма для создания достоверного характера. См. Письма русских писателей Xv III века. Л.: Наука, 1960, с. 39.)

^** (Граф А. Ф. Ланжерон вспоминает в своих "Записках" о разговоре с Суворовым на другой день после штурма Измаила: "Знаете ли вы по-русски?" - "Нет, отвечал я ему. - "Тем хуже, это прекрасный язык", и он произнес мне стихи Державина, в которых я ничего не понял". - PC, 1895, т. 83, март, с. 157.)

^*** (Пушкин называет Кострова в одном ряду с Ломоносовым, Херасковым и Державиным, которые, по его словам, "успели уже обработать наш стихотворный язык" (Пушкин, т. 12, с. 35).)

Когда в Италии плененный французский генерал Серюрье обратился к Суворову с просьбой о милосердии к попавшим в плен французским солдатам и офицерам, русский полководец сослался на "отца русской нашей поэзии" Ломоносова и процитировал его стихи:

^* (Фукс. Анекдоты, с. 141. Не совсем точная цитата из трагедии Ломоносова "Тамирз и Селим":)

Примечательно, что все эти отзывы о русских поэтах и писателях сделаны Суворовым в последние годы его жизни, на пороге новой эпохи русской литературы, снискавшей ей всемирное признание.

Письма позволяют проследить работу Суворова над "Наукой побеждать", рождавшейся на протяжении многих лет и ставшей итогом размышлений полководца о военном деле, военном искусстве и одновременно руководством к действию, замечательным тактическим пособием для офицеров и солдат. "Разговор с солдатами их языком" (второй раздел "Науки побеждать") был задуман, как солдатская памятка, которую войска должны были заучивать наизусть. Этот "Разговор" является литературным шедевром своего (и не только своего) времени и ставит Суворова в один ряд с самыми известными русскими писателями. Написанный сильным, образным, народным языком, "Разговор" не имеет аналогий в русской и мировой литературе.

"Ломи чрез засеки, бросай плетни чрез волчьи ямы, быстро беги, прыгай чрез палисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы. Стрелки, очищай колонны, стреляй по головам. Колонны, лети чрез стену на вал... Ров неглубок. Вал невысок... Ударь в штыки, коли, гони, бери в полон!.. Нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет... У неприятеля те же руки, да русского штыка не знает... Богатыри! Неприятель от вас дрожит!" (с. 397-399).

Немного найдется произведений, в которых бы в нескольких строках так зримо и впечатляюще была передана стихия боя с его мгновенно меняющейся обстановкой, когда каждый шаг к победе может стать последним и где так много значат сила, ловкость, выносливость, сметка, быстрота, мужество, находчивость, отвага, чувство локтя, умение владеть оружием, жажда победить - те качества, которые вдохновенно воспитывал в своих воинах Суворов.

Разве не слышны отзвуки суворовского "Разговора" в чеканных строках пушкинской "Полтавы":

"Но, Милостивый Государь! - восклицает Суворов в письме Потемкину от 3 октября 1787 г. (еще не остыв после Кинбурнской баталии), - ежели бы не ударили на ад, клянусь Богом! ад бы нас здесь поглотил" (с, 115).

Три воинские искусства - глазомер, быстрота, натиск, которые Суворов заповедует в своем "Разговоре", - присущи и его языку. Мы даже не отдаем себе отчета, как велико влияние Суворова на русский язык. "Пуля дура, а штык молодец", "Тяжело в ученье, легко в походе", "Сам погибай, а товарища выручай" - эти и многие другие крылатые слова, прочно вошедшие в народную речь, созданы Суворовым. Кажется, что они существовали всегда.

"Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву!" - учил Суворов. И назвав русского солдата чудо-богатырем, он протянул зримые нити к былинной старине, к богатырским заставам, оберегавшим Русскую землю от злых ворогов, и тем самым указал на высшую цель военной службы. От суворовского чудо-богатыря идет образ русского солдата, заставляющий вспомнить и лермонтовское "Бородино", и героев Льва Толстого и бессмертного Теркина, солдата-труженика солдата-героя, выдюжевшего в самой страшной войне в истории вашей Родины.

Духовную силу русских исторических героев, помогавших их потомкам выстоять в годы суровых испытаний, поднимавших на подвиги солдат Великой Отечественной войны, прекрасно выразил Леонид Леонов, писавший в дни Курской битвы: "Ты не один в этой огневой буре, русский человек. С вершин истории смотрят на тебя песенный наш Ермак, и мудрый Минин, и русский лев Александр Суворов, и славный, Пушкиным воспетый мастеровой Петр Первый, и Пересвет с Ослябей, что первыми пали в Куликовском бою. В трудную минутку спроси у них, этих строгих русских людей, что по крохам собирали нашу Родину, и они подскажут тебе, как поступить, даже оставшись в одиночку среди вражьего множества...

Поднимись во весь свой рост, гордый русский человек, и пусть содрогнутся в мире все, кому ненавистна русская речь и нетленная слава России!" ^*

^* (Леонов Л. М. Собр. соч. В 10-ти тт. М., 1981-1934. Т. 10, с. 123-125.)

Письма Суворова помогают понять, почему из всех прославленных русских ратоборцев именно он запечатлелся в памяти народной как истинный солдат-полководец и стал символом национального военного гения.