Звонок из Москвы...

Звонок из Москвы колоколом громкого боя отдался во всех зданиях гигантского музея - и в Новом Эрмитаже с гранитными атлантами на его подъезде, и в Зимнем дворце, на три стороны вытянувшем свои фасады, и в примыкающем ко дворцу Малом Эрмитаже - Ламотовом павильоне, и в фельтеновском Старом Эрмитаже, откуда перекинутый через Зимнюю канавку переход ведет в здание Эрмитажного театра. От Зимней канавки до Адмиралтейского проезда - на всех этажах и во всех помещениях, в кабинетах научных сотрудников и в реставрационных лабораториях, в столярных мастерских и книгохранилищах библиотеки, в дворцовых галереях и в подсобных кладовых, и в резонирующей высоте просторных выставочных залов, и в заглушающей звук тесноте музейных запасников - везде, везде колоколом громкого боя отдался звонок из Москвы: - Эвакуация!

Сокровищам Эрмитажа не впервые предстояло покинуть берега Невы. На протяжении своей 175-летней истории Эрмитаж уже пережил две эвакуации.

В сентябре 1812 года, когда Наполеон вступил в Москву и опасность стала угрожать Петербургу, из столицы были вывезены некоторые государственные ценности, в том числе и ценности, хранившиеся в Эрмитаже. К тому времени "Эрмитаж Его Величества" по-прежнему оставался чисто дворцовым собранием первоклассных произведений искусства и мало отличался от недавнего "Пустынного убежища" Екатерины Второй, "Ермитажа Ее Величества". Царские коллекции, отправленные подальше от Наполеона в срочно снаряженную "секретную экспедицию" через Ладожское озеро в район Петрозаводска, сопровождал реставратор Андрей Митрохин вместе с камердинером Андреевым и лакеем Трифоновым. Они были посланы "водяным трактом при картинах и прочих редких вещах Эрмитажа" и, "имея тщательное за оными наблюдение, сохранили препорученную им кладь от всякого повреждения".

Во всех зданиях гигантского музея - от Адмиралтейского проезда до Зимней канавки - колоколом громкого боя отдался звонок из Москвы: эвакуация!

Вторично эвакуационные мытарства выпали на долю Эрмитажа в 1917 году. Хотя "Императорский Эрмитаж", в стенах которого уже теснилось шестьсот тысяч вещей, после падения самодержавия перестал именоваться "императорским", мало что изменилось в его жизни при Временном буржуазном правительстве, расположившемся на короткий исторический бивуак здесь же по соседству, в царских покоях Зимнего дворца. Антинародное Временное правительство продолжало вести гибельную войну в интересах империалистической Антанты, и осенью 1917 года, незадолго до Октябрьской революции, Керенский распорядился ускорить вывоз из Петрограда в числе прочего дворцового имущества и эрмитажные коллекции, "имущество бывшего царя". 30 сентября и 20 октября часть музейных ценностей была отправлена в Москву и укрыта за стенами Кремля.

Через восемнадцать дней, 7 ноября 1917 года, сокровища Эрмитажа стали народным достоянием, но лишь спустя три долгих года, овеянных пороховым дымом гражданской войны, вновь воссоединились в стенах уже советского Эрмитажа его разлученные коллекции - и те, которые революционный народ бережно охранял в Красной Москве, и те, которые были сбережены революционным народом в Красном Петрограде. Они многократно возросли за два последующих мирных десятилетия, стали исчисляться не шестизначными, а семизначными числами, заняли не только залы и галереи Эрмитажа, но и большую часть Зимнего дворца. Расположенные в строго научном порядке, по-новому осмысленные, они радовали и учили миллионы людей.

Теперь эрмитажные сокровища надо опять готовить в дорогу.

Откуда взялись эти ящики, большие, малые, средние, эти сотни ящиков всех размеров, всех габаритов - и высокие, и плоские, и короткие, и длинные,- с уже нанесенными на их дощатые стенки черными литерами и цифрами таинственных шифров? Откуда и как, по мановению какого волшебного жезла возникли вдруг будто из-под земли эти слоноподобные рулоны упаковочной бумаги - и плотной, оберточной, и папиросной, и вощеной? Кипы прессованной стружки, тонны ваты, мешки с дефицитной пробковой крошкой, километровые полотнища клеенки,- откуда они появились, откуда они взялись?

Сохранение музейных вещей - одна из главных, если не самая главная заповедь музейного работника. Своим особым "шестым" чувством обладают люди всех профессий: есть оно, свое, неповторимое, у хирурга и у литейщика, у авиатора и у землепашца, а у работников музея с годами вырабатывается то специфическое "хранительское чувство", которое даже тогда, когда они не вглядываются в показания термометров и психрометров, постоянно владеет всем их существом.

Еще в те годы, когда гусеницы гитлеровских танков впервые заскрежетали на дорогах Европы и не за одними лишь Пиренеями народы научились распознавать гул фашистских самолетов, в Эрмитаже детально продумывались все необходимые меры на тот случай, если зажженный Гитлером пожар второй мировой войны займется у наших границ. Кубометры и тонны упаковочных материалов стали заполнять вместительные музейные склады.

Какие детекторы способны определить, где кончаются напрасные опасения и где начинается оправданная предосторожность? После пакта о ненападении, заключенного с Германией, ничто, казалось, не должно было внушать опасений. - "Паникёры!" - подчас иронизировал кое-кто, у кого Эрмитаж вновь и вновь испрашивал дополнительные фонды на доски, клеенку, фанеру, но горы порожних ящиков продолжали расти и расти. Уже не раз главные хранители отделов и несколько доверенных лиц в вечерней тиши пустых музейных залов проводили пробные упаковки. Дорожное снаряжение эрмитажных вещей годами хранилось в опечатанных складах музея подобно тому, как хранятся в армейских цейхгаузах шинели и полушубки, сапоги и валенки - неприкосновенный запас!

Пломбы и печати сорваны со складских помещений, и порожние ящики подняты на этажи. Ящики грохочут, пронзительно визжат на паркетах, когда их растаскивают по залам и галереям. Отошли в сторонку, чтобы не мешать грузчикам и плотникам, все, кто собрался в залах,- научные сотрудники и технические работники, экскурсоводы и реставраторы, хранители отделов и смотрительницы залов - эрмитажные старушки. Молча смотрят они на раскрытые и еще порожние ящики.

В Картинной галерее, в зале Рембрандта, перед изображением нидерландской крестьянки, оберегающей сон своего ребенка, молча стоят трое немолодых людей. Один из них - директор музея, ученый с мировым именем; другой - заведующий отделом истории западноевропейского искусства, человек энциклопедических знаний, чье имя с уважением произносят во всех художественных музеях мира; имя третьего знакомо лишь небольшому кругу музейных работников Ленинграда.

Ему, этому третьему, уже шестьдесят лет, но среди трех музейных деятелей, остановившихся перед "Святым семейством" Рембрандта, он не только старший по возрасту, он - единственный из старожилов Эрмитажа, которому еще в начале века доводилось время от времени вынимать эрмитажные полотна из их золоченых рам. Выходец из костромских крестьян, он впервые увидел Эрмитаж в 1907 году, начав работать в петербургской реставрационной мастерской, которая выполняла заказы императорского музея, и он был уже специалистом высшей квалификации, когда с 1912 года стал служить в самом Эрмитаже. Скольким полотнам великих мастеров продлил он бессмертие за три с половиной десятилетия! Он, старший реставратор станковой живописи Николай Дмитриевич Михеев, был одним из тех считанных людей, которые заблаговременно продумывали практические меры для наилучшего сбережения музейных вещей, если им придется в случае войны на какой-то срок покинуть Ленинград. И именно он разработал особую конструкцию ящиков, приспособленных для дальней транспортировки и длительного хранения эрмитажных картин.

Тяжелые ящики, сбитые из толстых, тщательно обструганных сосновых досок, внесли в зал Рембрандта, спустили на пол, сняли с них крышки. Флора в венке из полевых цветов, Даная, приподнявшись на своем ложе, амстердамский ученый, отведя взор от лежащей перед ним рукописи, с удивлением и испугом глядят вниз на пустую тару. "Святое семейство" уже вынуто из рамы, и Николай Дмитриевич Михеев собственноручно кладет творение великого Рембрандта на дно плоского ящика. Он закрепляет его деревянными планками, прокладывает в углах мягкие валики из оберточной бумаги, и только убедившись, что картину теперь ничто не сдвинет с места - ни толчки при погрузке, ни вагонная тряска,- он с трудом разгибает онемевшую спину.

В соседних залах тем временем вынимали из рам "Вакха" и "Портрет камеристки" Рубенса, "Юдифь" Джорджоне, "Марию Магдалину" и "Данаю" Тициана, "Апостолов Петра и Павла" Эль Греко, "Мальчика с собакой" Мурильо, "Автопортрет" ван-Дейка, "Пейзаж с Полифемом" Пуссена, "Капризницу" Ватто, картины Веласкеса и Делакруа, Гальса и Давида, Караваджо и Гейнсборо, Тьеполо и Сезанна, тысячи полотен художников разных времен и разных школ. Картины, которые два десятилетия висели на стенах музея в строгом и последовательном чередовании эпох и стран, теперь смешались и, ожидая, чтобы их упаковали, беспорядочно толпились в залах, подобно тому, как топчется пестрая, разноязычная толпа, ожидая посадки на вокзальных перронах трансконтинентальной магистрали. Но в этом хаосе картин был свой порядок, предусмотренный заранее составленным планом, зафиксированный в заранее сделанных описях, определенный заранее проставленными литерами и цифрами на ящиках, каждый из которых должен был вместить соответственное число точно поименованных холстов одного и того же размера.

Многое в будущих судьбах эрмитажных полотен зависело сейчас от качества упаковки, и не случайно долгие годы спустя об ее технологии, как и о конструкции ящиков, разработанной Н. Д. Михеевым, счел необходимым подробно рассказать историк искусства, стоявший рядом со старым реставратором, когда тот начал готовить в дорогу шедевры Картинной галереи. Перечисляя все принятые тогда предосторожности, профессор В. Ф. Левинсон-Лессинг пишет в научном издании музея - " Сообщениях Государственного Эрмитажа":

Рембрандт. Святое семейство

"... Картины малого и среднего размера (примерно до 100X75 см) были упакованы в ящики с гнездами, образованными укрепленными вертикально на стенках ящиков параллельными рейками, обитыми сукном; картины прочно укреплялись между этими рейками посредством деревянных брусков. В одном ящике такого типа помещалось от 20 до 60 (в отдельных случаях и больше) картин.

Рембрандт. Даная

Наиболее крупные по размеру картины были сняты с подрамников и накатаны на валы... На каждый вал накатывалось от 10 до 15 картин, переложенных бумагой. Зашитые в клеенку валы укладывались в прочные продолговатые ящики и укреплялись наглухо на специальных стойках. Ввиду длительности операции снятия больших картин с подрамников, неизбежности некоторого повреждения при этом кромок холста, а также возможного в некоторых случаях образования трещин, этот способ был ограничен только пределами строгой необходимости, то есть он был применен только для тех картин, размеры которых не дали бы возможности внести их без снятия с подрамника в вагон..."

Рембрандт. Флора

Каждый ящик знал свои картины, каждая картина знала свой ящик. Но сколько бы ни было умелых рук в Эрмитаже, их, конечно, не могло хватить, чтобы в установленный железным графиком короткий срок уложить в ящики тысячи картин, чтобы осторожно, щадя кромки старых полотен, снять с подрамников сотни огромных холстов и бережно, остерегаясь нанести им малейшую травму, накатать затем на валы. Свою помощь Эрмитажу предложили ленинградские художники. Люди разных художнических поколений - и пожилые, заслуженные ветераны русского искусства, и те, кто стал выставляться лишь в советские годы, и преданная искусству молодежь, еще учившаяся мастерству по ту сторону Невы в Академии художеств,- все они, как к добрым знакомым и давнишним друзьям, подошли к эрмитажным картинам.

Рембрандт. Портрет ученого

Перед многими из этих полотен им издавна доводилось проводить блаженные часы сосредоточенного одиночества, изведанные всеми художниками, которые с венециановских и федотовских времен развивали свое мастерство в Эрмитаже. В тридцатых годах XX века, как и в тридцатые годы XIX столетия, молодой художник благоговейно входил в залитый светом торжественный зал, привычно надевал заляпанный краской халат мастерового, устанавливал у стены треногу переносного мольберта, и эрмитажный шедевр в безмолвном диалоге поверял ему с глазу на глаз тайну мазка и магию светотени. Но только сейчас, в предотъездной сутолоке и толчее, среди отверстых ящиков и початых рулонов оберточной бумаги, великие полотна предстали перед пришедшими в Эрмитаж художниками во всей своей первозданной прелести и чистоте. Они предстали перед ними без золоченого кружева барочных и рокайлевых рам, в благородной наготе только что рожденного искусства, такими, какими они два, три, пять столетий назад представали взору флорентийских, нюрнбергских, парижских мастеров, когда те, сделав кистью последний удар, отходили в глубь мастерской, чтобы увидеть оживший холст.

Из рам уже были вынуты... и 'Портрет камеристки' Рубенса...

Как в час своего рождения, как в первые дни своей многовековой жизни, полотна стояли без рам, прислоненные к стенам и простенкам, и доверчиво подставляли себя уверенным рукам ленинградских художников. Руки, от которых так знакомо пахло олифой и скипидаром, переносили их к ящикам, вставляли в отведенные им гнезда, укладывали картины побольше в плоские ящики, накатывали снятые с подрамников огромные полотна на становившиеся все толще и толще деревянные валы, прокладывали между холстами бесцветную, безликую бумагу.

...и 'Мария Магдалина' Тициана...

Единственное исключение было сделано для "Возвращения блудного сына" - последнего великого, быть может, самого великого творения уже слепнущего Рембрандта. Оно было святыней человечества, порой ради него одного приезжали в Эрмитаж паломники со всего мира. Размер этой картины - 262 сантиметра высоты и 205 сантиметров ширины (5,37 квадратных метров!), но никто в Эрмитаже не решился бы снять ее с подрамника и накатывать на вал, подобно другим полотнам. Ящик из досок толщиной в три сантиметра, специально изготовленный для "Возвращения блудного сына", еще более увеличивал габариты огромной картины, и хотя все было заранее точно высчитано, никого не оставляла тревога, протиснется ли громадина ящика в широкие двери пульмановского вагона. Упаковывали картины, большие и малые. Упаковывали пастели, писанные на шероховатой бумаге, на пергамене, на картоне, на тонированном холсте, матовые бархатистые пастели, боязливые, как цветы, выращенные под стеклом оранжереи, и такие же нежные, как оранжерейный цветок: пастель обычно не вынимают из-под герметически прикрывающего ее стекла, пыльца ее красок осыпается при малейшем сотрясении, и даже легкого прикосновения к защищающему ее стеклу боится робкая пастель.

...и 'Апостолы Петр и Павел' Эль Греко...

"...Особо тщательной упаковки,- пишет В. Ф. Левинсон-Лессинг,- требовали пастели; все они были упакованы в рамах и в застекленном виде; каждая заключалась в особые фанерные футляры и особо закреплялась в ящике, стекла заклеивались бумагой. Обитые фанерой ящики были проложены клеенкой.

...и 'Мальчик с собакой' Мурильо

Рисунки и гравюры были упакованы в специальных портфелях и коробках, в которых они хранились в музее... Обернутые в папиросную бумагу миниатюры укладывались в картонные коробки, обернутые бумагой, и помещались в такие же ящики".

...и 'Автопортрет' ван-Дейка...

Дощатые ящики, обитые изнутри фанерой и выложенные клеенкой, стояли повсюду - во всех залах и на всех этажах.

...и 'Курильщик' Сезанна...

Ящики и сундуки были внесены и в те комнаты нижнего этажа, где провели первую военную ночь картины Леонардо да Винчи и Рафаэля, Рембрандта и Рубенса, в комнаты без окон и со стальными дверьми - в Особую кладовую Эрмитажа.

Тут всегда горит электричество, и при его равнодушном и холодном свете здесь буйным и жарким огнем всегда полыхает скифское золото. Золотые изделия скифов, найденные в древних могильниках на юге России, присоединились к прославленной Сибирской коллекции Петра Первого, и во всем мире нет собрания более богатого, чем эрмитажная коллекция памятников скифского искусства.

Рядом, за стеклом других витрин - золото античной Греции. Безвозвратно погибла статуя Афины Паллады, изваянная Фидием, но ее лицо, творение гениального ваятеля, в миниатюре повторенное безвестным древнегреческим ювелиром, и поныне глядит на нас с золотых подвесок, занесенных ненароком две с половиной тысячи лет назад из афинской мастерской в кипарисовый гроб кургана Куль-Оба. Многие величественные образы навсегда утраченной человечеством античной монументальной скульптуры обязаны своим бессмертием миниатюрным вещам, сделанным из золота остроглазыми ювелирами Древней Греции, чудесам античной микротехники, изысканной и утонченной эллинской бижутерии, бесподобная коллекция которой хранится в Эрмитаже, в Особой кладовой.

Тот же спокойный электрический свет отражают миллионами разноцветных трепещущих огоньков драгоценности XVII, XVIII, XIX веков, созвездия алмазов и бриллиантов, сверкающие отточенными гранями и растекающиеся Млечным путем по темному бархату витрин соседнего зала.

Рембрандт. Возвращение блудного сына

"Галерея драгоценностей, ныне называемая Особой кладовой,- пишет академик А. Е. Ферсман, вдохновенный поэт камня,- создает полное представление об одном из прекраснейших искусств - об ювелирном деле. В отделке безделушек, вееров, табакерок, несессеров, часов, бонбоньерок, набалдашников, перстней, колец и т. д. проявлено столько вкуса, такое понимание декоративных особенностей камня, такое мастерство композиции, такая виртуозность техники, что, любуясь этими вещами, признаешь их скромных, забытых ныне авторов, за достойных собратьев великих художников, произведения которых висят рядом на стенах Картинной галереи Эрмитажа".

Сохранился архивный документ, составленный в Эрмитаже вскоре после отбытия из Ленинграда эшелонов с музейными собраниями. О том, как были упакованы вещи Особой кладовой, в этом пространном отчете сказано немного:

"Ювелирные изделия: каждый предмет упакован в папиросную бумагу и вату; более крупные предметы сверх того обернуты подушками из стружки. Предметы упакованы в сундуки, набитые стружкой".

Всего только три строки о шести сутках, которые заняла упаковка Особой кладовой, о шести днях и шести ночах без отдыха и сна! Светлые июньские дни сменялись светлыми июньскими ночами, на смену коротким белым ночам приходили длинные солнечные дни, но шесть суток непрерывно горело электричество под сводами Особой кладовой Эрмитажа. Шуршала папиросная бумага, и гасло обернутое в нее скифское золото. Шуршала папиросная бумага, и в маленьком белоснежном комке затухало живое золото античных мастеров. Шуршала папиросная бумага, и меркли бриллианты, исчезавшие - созвездие за созвездием - с темного бархата распахнутых витрин.

Немногочисленным хранителям Особой кладовой помогали научные сотрудники из других отделов музея. Шесть суток провели за стальными дверьми несколько молодых женщин, не позволяя себе на лишнее мгновение задержать восхищенный взгляд на вещах, которыми женщины украшали себя с незапамятных времен: попросту у женщин, упаковывавших эти безделушки, не было лишней минуты, чтобы в непосредственной близи, в собственных руках полюбоваться подвесками и запястьями афинских щеголих или серьгами, браслетами и кольцами непревзойденных российских модниц - Елизаветы Петровны и Екатерины Второй. Они не могли себе позволить хотя бы на секунду прикинуть к пальцу кольцо с солитером желтого или зеленого цвета, с редким агатом или уникальным рубином, с изумрудом, с кошачьим глазом - упаковка каждого кольца занимала всего несколько секунд, но одних только колец и перстней предстояло упаковать более десяти тысяч.

Быстрые пальцы заворачивали в папиросную бумагу вещь за вещью, обкладывали каждую вещь ватой и подушечками из стружки, укладывали вещи в коробочки и коробки, складывали их в набитые стружкой сундуки. Сундук заполнялся за сундуком, баул за баулом, ящик за ящиком.

Другие ящики, сделанные из таких же толстых досок, но еще порожние, были втащены в Двенадцатиколонный зал, который тогда назывался Монетным залом, и подняты оттуда по чугунной лестнице на высокую, поддерживаемую колоннами открытую галерею. Там ожидала их группа эрмитажных экскурсоводов, присланных на помощь ученым-нумизматам.

Любой экскурсовод за годы своей работы в Эрмитаже износил немало ботинок, водя за собой посетителей музея по традиционным экскурсионным маршрутам, но сюда, на высокую галерею Монетного зала, в "святая святых" отдела нумизматики, никто из экскурсоводов ни разу до сих пор не поднимался. Они поднялись сюда впервые и остались здесь на шесть дней и на шесть ночей.

Одна из витрин в Особой кладовой Эрмитажа

Не так-то просто было сложить и увезти нумизматические коллекции даже в 1812 году, когда Минц-кабинет при Императорском Эрмитаже вмещал лишь первые поступившие в него собрания редких монет и немногочисленные ценные находки, сделанные при раскопках древних городов. Но с годами и десятилетиями в эрмитажном Минцкабинете, приобретшем характер национального нумизматического хранилища, постепенно объединялись многие всемирно известные коллекции - и купленные еще Петром для Кунсткамеры, и собранные в разное время крупнейшими русскими и иностранными коллекционерами. Нескончаемым потоком стекались в Эрмитаж редкостные монеты, раскопанные трудолюбивыми археологами и найденные удачливыми кладоискателями. Нумизматические коллекции музея считались несметными уже в дореволюционные годы, а в 1941 году одна только систематическая коллекция отдела нумизматики, без дублетов, насчитывала триста тысяч монет.

Золотой гребень из кургана Солоха

В специальных шкафах покоились плоские, обтянутые сукном планшеты с монетами, планшет над планшетом - нумизматические пласты разных исторических эпох. Хранители отдела нумизматики обозначали крестиком очередной порядковый номер на листах длинного эвакуационного списка, и экскурсоводы вынимали тот или иной планшет, на котором лежали золотые, серебряные, бронзовые, медные кружочки со всевозможными изображениями и надписями на чеканных аверсах и реверсах, маленькие, иногда совсем крошечные металлические диски, некогда служившие человеку всеобщим эквивалентом и ставшие бесценными памятниками прошлого - былых царств и былых культур.

Те же эпохи и те же культуры, каждая из которых так мощно представлена в залах музея многоразличными творениями человеческого гения, проходили сейчас перед эрмитажными экскурсоводами в калейдоскопическом мелькании монет, лежавших аккуратными рядами на суконном ложе планшетов. В каждом планшете надо было один ряд монет отгородить от другого жгутами туго свернутой папиросной бумаги, накрыть каждый планшет слоями ваты, облачить его в плотную бумажную обвертку. Шесть суток - и ни часу больше! - было дано на то, чтобы упаковать монеты нескольких тысячелетий, сотни тысяч монет. И в тот же срок надлежало закончить упаковку других коллекций отдела нумизматики - собрания медалей и собрания орденов.

"Вместе с ученым-нумизматом Алексеем Андреевичем Быковым,- заносит в свой дневник В. В. Калинин, один из научных сотрудников, работавших в те дни в отделе нумизматики,- упаковываю золотые монеты древних восточных царств и античных Греции и Рима... Сегодня солнечный день... Работаем при открытых окнах... Мирно летают стрижи и голуби, свившие свои гнезда в лепных карнизах под кровлями дворца".

На следующей странице дневника В. В. Калинин записывает:

"Вчера работу на короткое время прервала ночная тревога. Мы, постовые, теперь уже без первоначального волнения поднимаемся в свои будки на крыше Зимнего дворца... Сегодня я перешел к упаковке золотых монет, медалей и памятных знаков России. Даже и сейчас, в сутолоке предэвакуационных работ, с восхищением оглядываешь это поистине сказочное художественное богатство... Белая ночь снова опускается на город. Все кажется тихим и безмятежным, как в мирные дни, но... нет! Высоко в небе чуть покачиваются аэростаты воздушного заграждения ".

Воркованье голубей на подоконнике и резкий гул самолетов, барражирующих над Ленинградом, голоса вчерашних мирных дней и звуки сегодняшнего дня войны врывались сквозь открытые окна в залы музея и растворялись здесь в сплошном, непрерывном и единообразном шуме предотъездной упаковки. Война грохотала еще вдалеке от Ленинграда, и слабым отголоском ее далекого громыхания был в Эрмитаже неумолчный стук молотков, заколачивающих уже готовые к погрузке ящики. Горький дым пожарищ стлался еще за сотни километров, кисловатый пороховой дым обволакивал еще далекие поля сражений, и война в Эрмитаже пахла пока нафталином, которым пересыпали исфаханские и кашгарские ковры, пахла пока керосином, которым опрыскивали бумагу, прежде чем проложить ею накатываемые на валы многометровые шпалеры из дворцов последних королей Франции.

Война уже гремела не второй и не третий день, шел уже шестой день войны, уже немало работников Эрмитажа, взяв в руки оружие, сражалось на фронтах, а в музее продолжалась безостановочная, казавшаяся нескончаемой упаковка вещей. Занятые ею люди, понятия не имевшие о том, что еще доведется пережить каждому из них и их Эрмитажу, проходили в эту первую военную неделю первые испытания войны.

Кумская ваза - Regina υasorum - Царица ваз

"Все мы находились на казарменном положении,- рассказывает Алиса Владимировна Банк, заведовавшая отделением Византии. - Работы велись круглосуточно. В довоенные годы искусственного освещения (за исключением сторожевого света) в выставочных залах не было, но белые ночи позволяли ни на час не прерывать упаковку. Ящики, в которые укладывались вещи, стояли на полу, и все время приходилось работать внаклонку. Вскоре у многих из нас появилась своего рода профессиональная болезнь - носовое кровотечение. В одной из комнат стояло несколько раскладушек - приляжешь, закатишь голову, пока кровотечение не прекратится, и снова бегом к ожидающим тебя ящикам. Не спали мы сутками, но сколько суток можно не спать; на полчаса, кто где - на той же раскладушке или на диване, на тобой же упакованном ящике или на сдвинутых стульях в канцелярии. Сознание мгновенно выключится, провалишься словно в пустоту, а полчаса или час спустя какой-то внутренний толчок, какой-то нервный импульс снова включит сознание, вскочишь, отряхнешься - и опять за дело ".

Дела хватало всем - и именитым ученым, и скромным уборщицам, и экскурсоводам, и плотникам - все что-то упаковывали. Из-за Невской заставы, с Государственного фарфорового завода имени Ломоносова приехали опытные упаковщицы. Они поглядели вокруг - на старинный русский фарфор, на изделия всех знаменитейших европейских мануфактур, и принялись, как у себя в заводском цехе, орудовать стружкой и ватой, упаковывая уникальные собрания эрмитажного фарфора.

В зале, которому его двадцать гранитных колонн дали название Двадцатиколонного, вместе с хранителями отдела античного искусства хозяйничали скульпторы, архитекторы и эрмитажный столяр-краснодеревец, нарезавший неструганые сосновые бруски, чтобы распорками прочно закрепить в ящиках чернофигурные и краснофигурные вазы. Отформованные гончарами и расписанные вазописцами античной древности, они издавна обосновались в Эрмитаже, и Двадцатиколонный зал был их царством, царством античных ваз, какого не знал и не знает мир, и царила в нем Кумская ваза, прекраснейшая из прекрасных, Begina vasorum, Царица ваз.

Чертомлыкская ваза

"Кумская ваза,- пишет профессор А. А. Передольская в книге " Сокровища Эрмитажа" ,- действительно одно из уникальных произведений античного искусства. В ней все замечательно: и стройная, изысканная, словно выточенная, совершенная форма, и иссиня-черная, отсвечивающая металлическим блеском глазурь, покрывающая поверхность вазы, и богатое декоративное убранство ее... Художник-керамист, создавший вазу... подражал сосудам из драгоценных металлов - бронзы, серебра или золота, таким, например, как серебряная ваза из Чертомлыкского кургана". Серебряную Чертомлыкскую вазу, столь же знаменитую во всем мире, как и ее керамическая царственная сестра, подготавливали к транспортировке тут же неподалеку, в другом зале античного отдела Эрмитажа. Ее упаковка заняла особенно много времени. Серебро, прочеканенное двадцать четыре века назад, стало не менее, а может быть даже более хрупким, чем прошедшая через тысячелетия глина, чем венецианское стекло и севрский фарфор. Чтобы уберечь Чертомлыкскую вазу в пути, ее, как и другие полые сосуды из хрупких материалов, было решено заполнить доверху мелкой пробковой крошкой. Но этому воспротивилась сама Чертомлыкская ваза.

В той же книге "Сокровища Эрмитажа", в очерке, посвященном Чертомлыкской вазе, А. П. Манцевич пишет:

"Ваза имеет форму амфоры; на нижней части ее тулова три крана... Изнутри в отверстия кранов и в горлышко впаяны сита, через которые процеживалось вино, наливавшееся в амфору".

Вероятно, набрасывая эти строки для книги, изданной в 1949 году, Анастасия Петровна Манцевич, старший научный сотрудник Эрмитажа, вспоминала о том, как в июне 1941 года она и ее коллега Евгения Борисовна Иванова настрадались из-за этого проклятого ситечка, впаянного в горлышко вазы. Чертомлыкскую вазу они заполняли вдвоем чуть ли не полдня, чайными ложечками всыпая пробковую крошку через маленький, образованный временем пролом в верхней части сосуда. Нельзя было, конечно, винить античного мастера за то, что он не предусмотрел обстоятельств, при которых люди будут вынуждены заполнять изготовленный им сосуд не благородным соком виноградных лоз, а толченой корой пробкового дуба, но уже половина богов эрмитажного Олимпа сошла со своих постаментов, уже три четверти мраморных императоров Древнего Рима стояли в своих ящиках, а две усталые женщины деревенеющими руками все сыпали и сыпали пробковые опилки в Чертомлыкскую вазу.

В одном конце музея упаковывали каменную Венеру, античную статую богини любви, вымененную Петром Первым у Римского папы на мощи святой Бригитты, ту самую "белую дьяволицу", чья ослепительная нагота пугала бородатых бояр; в другом конце музея паковали "Восковую персону с платьями" , выполненный скульптором Карло Растрелли "вощеный портрет" Петра Первого. Старший хранитель отдела истории русской культуры снял с Восковой персоны парадное платье, в котором царь присутствовал на коронации Екатерины, голубой кафтан, камзол, короткие штаны, рубашки из тонкого голландского полотна.

Венера Таврическая

"Раздев Восковую персону,- рассказывает Владислав Михайлович Глинка,- впервые увидев ее без одежд, я смог в полной мере оценить изумительное мастерство Растрелли. Я убежден, что скульптор выполнил ее по слепкам с тела мертвого Петра, настолько индивидуально переданы в дереве особенности тела - длинные, исхудавшие ноги, впавшая грудь, вздувшийся живот, детали строения рук и ног.

Восковая персона

Я вынул крепления и шарниры и разъял Восковую персону на части. Подобрав несколько ящиков, я упаковал отдельно платья, отдельно деревянные части - торс, руки, ноги - и отдельно части из воска: голову, ступни ног и кисти рук. На ящиках были сделаны надписи:

В одном конце музея люди хлопотали над гигантским девяностопудо-вым сооружением из серебра, отлитым и прочеканенным двести лет назад мастерами петербургского Монетного двора, над саркофагом Александра Невского, после революции перенесенным в Эрмитаж из собора Александре-Невской лавры; в другом конце музея люди сгрудились вокруг "Скорчившегося мальчика", изваянного четыре века назад великим итальянским скульптором для капеллы Медичи во флорентийской церкви Сан-Лоренцо; мраморный мальчик, казалось, еще более скорчился, чтобы уместиться в заготовленном для него дощатом ящике с двойными стенками.

Рака Александра Невского.

Теперь уже только по черным литерам на стенках ящиков - "ОВ" (отдел Востока), "ОИЗЕИ" (отдел истории западноевропейского искусства), по условным шифрам отделов и отделений и по выведенным рядом с ними цифрам, соответствующим таким же номерам в поящичных ведомостях, можно было узнать местонахождение вещей, еще вчера или позавчера стоявших или висевших в залах музея. Теперь одни лишь эвакуационные описи знали топографию эрмитажных сокровищ - в каком ящике рисунки Калло, а в каком - среднеазиатские изразцы, где итальянская майолика и где сасанидское серебро, где статуя Аменемхета III и где "Поцелуй" Родена, где бронзовый котелок из Герата и где ваза Фортуни, где мечи крестоносцев и где ятаганы сарацинов, где дверь из мавзолея Гур-Эмир и где бюро работы Рентгена, где древние византийские иконы и где старо-немецкие пивные кружки, где коптские ткани и где фламандские гобелены, где камея Гонзага и где маленькая женская фигурка, вырезанная из бивня мамонта,- "Костенковская Венера", "сорокатысячелетняя женщина", "Венера древнекаменного века". Музейный каталог воплотился в поящичные ведомости.

Микеланджело. Скорчившийся мальчик

В Картинной галерее шла к концу упаковка вынутых из рам полотен, но одна картина продолжала висеть в своей раме на своем месте. Это было "Снятие с креста" Рембрандта. Размеры картины требовали, чтобы ее накатали на вал, однако состояние холста и красочного слоя вызывало опасение, не повредит ли им эта операция, достаточно неприятная и в более простых случаях.

У "Снятия с креста" собрался авторитетный консилиум. В нем приняли участие и Николай Дмитриевич Михеев, и Федор Антонович Каликин, ученый-реставратор, рыжебородый, шестидесятипятилетний, и другие крупнейшие специалисты по живописной и технической реставрации картин. Каждому из них была досконально известна интимная, самая сокровенная сторона жизни множества эрмитажных полотен и не только как бессмертных творений гениальных художников, но и как обыкновенных тканых холстин, на которых под гнетом годов идет мучительное прозябание красок и лака,- от пагубных последствий этого естественного химического процесса они всю жизнь оберегали мировые шедевры. Сейчас им предстояло решить вопрос, повредит или не повредит рембрандтовскому шедевру механический процесс избранного для него способа упаковки, можно ли все-таки или все-таки нельзя накатывать на вал "Снятие с креста". На чувствительнейших весах многолетнего личного опыта были взвешены все доводы "за" и все доводы "против", прежде чем прозвучало совместное, последнее и решающее: "Можно!"

Рембрандт. Снятие с креста

Еще одну пустую раму повесили на старое место. На старые места возвращали каждую раму, как только из нее вынимали картину, и к концу недели уже не картины, а рамы от картин длинными рядами заполняли эрмитажные стены, ярус за ярусом, иногда в три-четыре яруса восходя к высоким дворцовым потолкам. Совсем оголенными, даже без рам, скрадывающих плоскую пустоту стен, остались лишь несколько квадратных метров в залах итальянского искусства: это были места, где ранее висели итальянские примитивы, имеющие обрамление на самой доске. Не стали разлучать с их золоченым обрамлением и три маленьких полотна, три великие картины: мадонн Леонардо да Винчи и мадонну Рафаэля. "Мадонна Литта", "Мадонна Бенуа" и "Мадонна Конестабиле" были упакованы вместе со своими рамами.

Леонардо да Винчи. Мадонна с младенцем (Мадонна Литта)

Леонардо да Винчи. Мадонна с цветком (Мадонна Бенуа)

Ящики с уже уложенными картинами и вещами по мере того, как упаковщики то тут, то там заканчивали работу, со всех этажей музея стаскивались и сносились вниз, подтягивались к подтягивались к подъездам. Одни ящики весили тонну или даже больше; другие весили пол или четверть тонны; не так уж велик иной ящик - с монетами, например, или медалями,- и не так уж с виду тяжел, а вес его - центнеры. Чтобы поднять, передвинуть, перенести эти центнеры и тонны, в Эрмитаж прибыли матросы и солдаты.

Рафаэль. Мадонна Конестабиле

Не впервые переступали они эрмитажный порог. По установившейся с годами традиции каждое воскресенье подразделения красноармейцев и краснофлотцев строевым шагом подходили к подъезду Эрмитажа; здесь молодой комвзвода передавал своих бойцов экскурсоводу, сам становился рядовым, обычным посетителем музея, и все они часами ходили по залам, любовались эрмитажными сокровищами, набирались знаний, учились любить искусство. Началась война, и прежде чем уйти в бой, на передовую, прежде чем выйти в море на подводных лодках и миноносцах, красноармейцы и краснофлотцы пришли в так полюбившийся им Эрмитаж и стали одним из боевых подразделений многолюдной рати, объединившей в эти дни эрмитажников-кадровиков и эрмитажников-добровольцев.

Л. А. Ранчевская. Эвакуация Эрмитажа. Эскиз картины

"Академик Орбели руководил этой армией, занятой труднейшим делом,- говорит Николай Тихонов, описывая эвакуацию Эрмитажа в книге военных очерков "Ленинград принимает бой". - Он был во всех залах, он сам все укладывал". Так оно и могло показаться Николаю Тихонову, когда он увидел в загроможденном ящиками Эрмитаже академика Орбели, облаченного в синюю спецовку, с приставшими к ней клочьями ваты, со стружкой, запутавшейся в его взлохмаченной бороде.

Директор Эрмитажа и в самом деле был повсюду - во всех залах, во всех этажах. Из Галереи 1812 года он при бегал в Картинную галерею, из зала Рембрандта мчался в зал французского искусства, чтобы и здесь проверить, вешают ли на стены пустые рамы,- он утверждал, что это намного ускорит развеску картин после их возвращения из эвакуации. А через какие-нибудь минуты его видели уже в отделе Востока, где он, сам давно позабывший Сасанидское серебряное блюдо. О сне, гневно кричал на еще не присевшую за сутки сотрудницу: "Спать! Два часа спать! Выполняйте приказание!" Затем он оказывался в залах античного искусства и, собственной рукой перепробовав устойчивость каждой распорки, убеждался, что мраморные статуи прочно закреплены в своих ящиках. Заглянув к себе в кабинет, чтобы "накоротке" посовещаться с руководителями Комитета по делам искусств, приехавшими из Москвы в связи с эвакуацией Эрмитажа, он снова исчезал, уносился в столярную мастерскую, на склад, в штаб МПВО. Он стремительно поднимался наверх, в зал, где упаковывали майолику, и медленно шагал рядом с матросами, переносившими ящики с сасанидским серебром. Он шагал вплотную к ящикам, не отводя от них взгляда, почему-то уверенный, что именно им грозит особая опасность, что именно эти ящики будут непременно уронены, понимая всю смехотворность таких опасений и все же не в силах их побороть, потому, быть может, что блюда и кувшины Сасанидов были его давней научной страстью. Он шел рядом с матросами до самого вестибюля, где все доставляемые сюда ящики опломбировывались, отмечались в одной ведомости и заносились в другую, и снова его синяя спецовка мелькала по залам, где, казалось, он был повсюду, где, казалось, он сам все упаковывал.

Сасанидское серебряное блюдо. Охота царя Шапура II на львов

"Почти неделю длилась упаковочная страда,- вспоминает старший научный сотрудник Эрмитажа Татьяна Михайловна Соколова,- и все дни этой недели слились для меня воедино в сплошном перестуке молотков, топоте красноармейских сапог и матросских ботинок, в скрипе салазок и вальков, на которых перекатывались тяжести, и вместе с тем в памяти осталось ощущение какой-то необычайной тишины, порожденной, возможно, особой внутренней собранностью каждого из нас,- не потому ли в этом грохоте и шуме мы часто ловили себя на том, что разговариваем шепотом. Вот так, шепотом, и разносилось вдруг по залам: "Уносят раку Александра Невского"... "Уносят" Блудного сына"...

В последний день недели унесли "Вольтера".

Вольтер, опершись на подлокотники своего кресла, как бы приподнялся навстречу подошедшим к нему матросам. Он бы и поднялся, встал, сам перешел бы в ожидавшую его внизу дорожную карету, если бы его дряхлое тело не тяжелил мрамор, из которого он был изваян. Матросы в серых парусиновых робах помогли мраморному Вольтеру добраться до подъезда: они подложили вальки под каменное кресло, подкатили сидящего в кресле Вольтера к парадной лестнице Нового Эрмитажа, и, окрутив мрамор пеньковыми тросами, стали медленно спускать тяжелую статую по гладкому деревянному настилу, покрывшему все три широких лестничных марша.

С двух сторон этого пологого пандуса, ухватившись за концы пеньковых канатов, чтобы сдержать скольжение многопудовой скульптуры, упираясь ногами в свободные от досок края ступеней, осторожно, шаг за шагом, спускались по лестнице балтийские моряки. А рядом с ними переступал со ступеньки на ступеньку сутулящийся человек с взлохмаченной бородой, в синей спецовке с приставшими к ней клочьями ваты.

"Был июньский поздний вечер,- рассказывает Т. М. Соколова, вместе со многими сотрудниками Эрмитажа выбежавшая на высокие галереи парадной лестницы, чтобы проводить в эвакуацию Вольтера. - Золотые лучи закатного солнца падали на мраморное лицо фернейского мудреца. То ли это была причудливая игра света, то ли всего лишь игра моего воображения, но мне показалось, что Вольтер ожил, что только сейчас его губы сложились в эту улыбку, что теперь он улыбается не так, как всегда, что он своей улыбкой говорит нам:

- Не печальтесь, я вернусь ".

В вестибюле дощатую карету мраморного Вольтера - громадный ящик с уже поставленной в него скульптурой Гудона - опломбировали и занесли в подорожный список. Около полуночи грузовая машина, взобравшись колесами на тротуар, остановилась возле эрмитажного подъезда и откинутым бортом коснулась ступней гранитных атлантов.

От подъездов Эрмитажа отходили машины, нагруженные опломбированными ящиками. Грузы сопровождали бойцы с винтовками в руках и музейные работники с по грузочными ведомостями в картонных папках.

Гудон. Вольтер

Грузовики сворачивали на Невский проспект. "Нет ничего лучше Невского проспекта..." По Невскому проспекту, где окна домов были уже заклеены бумажными крестами, по Невскому проспекту, с которого так хорошо была видна еще не зачехленная Адмиралтейская игла и на котором все еще дыбились клодтовские кони, по Невскому проспекту, такому прекрасному июньской белой ночью, двигалась колонна грузовиков, держа путь к товарной станции Ленинград-Октябрьская.