Душа народа

Недавно я прочел книгу полковника И. Г. Старинова "Мины ждут своего часа". Больше тридцати лет прослужил Старинов в Советской Армии, он был организатором многих минновзрывных операций во время Великой Отечественной войны, он обучил и воспитал тысячи партизан-минеров.

А перед Отечественной войной он участвовал в боях за свободу Испании. Руководил группой испанских минеров. Для того чтобы мины не взрывались раньше времени, к некоторым из них были прикреплены специальные предохранители. "Предохранители выключались через десять-пятнадцать минут после установки мины. Это позволяло подрывникам уйти достаточно далеко. Однако я не учел особенностей характера испанцев, - пишет И. Г. Старинов. - Установка предохранителя оскорбляла их достоинство, и бойцы пренебрегали осторожностью".

Ну, советский минер "не стал тратить время на чтение проповедей, а придумал дополнительную систему, исключавшую возможность установки электродетонатора без включения предохранителя. Пусть подрывники думают и говорят что хотят, зато при минировании не произойдет несчастных случаев, а этого я и добиваюсь".

Старинов говорит об испанском национальном характере. Но мне кажется, что в этом столкновении взглядов проявился и русский национальный характер. Минер Старинов, как он сам говорит, "не стал читать проповедей", а сделал использование предохранителей неизбежным.

Впрочем... Каждый из нас знает, наверное, русских, которые в таком случае, увы, стали бы читать проповеди. И каждый испанец, при всем уважении к отваге своего народа, отметил бы, что среди испанцев есть и люди осторожные и просто трусы. Не зря ведь олицетворением испанского характера считается не только смелый до безрассудства Дон-Кихот (он бы тоже возражал против предохранителей на минах), но и весьма осторожный и рассудительный толстяк Санчо Панса (который вообще, вероятно, не согласился бы быть минером).

Вот из-за таких противоречий до сих пор идут между учеными споры не только о том, как проявляется национальный характер, но и о том, существует ли он вообще.

Академик Д. С. Лихачев пишет: "...правильнее говорить не о национальном характере народа, а о сочетании в нем различных характеров, каждый из которых национален".

Надо добавить, что Дон-Кихот и Санчо Панса - представители не только разных психологических типов, но и разных слоев испанского общества. Хотя уж в их-то характерах этим определяется далеко не все.

Распад общества на классы, сословия, профессиональные группы вызывал появление внутри каждого народа все новых и новых групп, каждая из которых часто отличалась от других и по психическому складу.

Н. Г. Чернышевский писал:

"Португальский вельможа по своему образу жизни и понятиям ближе к шведскому вельможе, чем к землепашцу своего народа, и наоборот: португальский землепашец более похож по характеру на шведского землепашца, чем на португальского богача".

Современные исследователи говорят примерно то же самое, сравнивая японских и бирманских крестьян и помещиков, филиппинских и восточноафриканских купцов и ремесленников.

Карелы и поморы

Советский этнограф доктор исторических наук В. И. Козлов говорит, например, что даже про небольшой коллектив людей одной национальности, занятых одним и тем же делом (рабочих одного предприятия) никто не рискнет утверждать, будто они имеют общий психический склад. А уж если речь идет о большом народе, то, напоминает Козлов, русский крестьянин, купец, чиновник, рабочий имели разный психический склад, а терские казаки - часть русского народа - были по психическому складу ближе к народам Северного Кавказа, чем к поморам русского Севера. Поморы же, в свою очередь, близки по психическому складу к соседним карелам.

Но это возражение таит в себе долю согласия, потому что и Козлов определенно говорит здесь об определенном психическом складе если не народов в целом, то крупных этнических групп внутри них.

Классики марксизма не оставили специальных работ по этой проблеме, но и у Маркса, и у Энгельса, и у Ленина можно найти упоминания о национальном характере как предмете реальном.

Я бы рискнул суммировать мнение большинства специалистов о национальном характере примерно так: национальный характер существует; он не наследуется от предков, но приобретается в процессе воспитания; он гораздо сильнее проявляется в тех случаях, когда действуют не отдельные члены определенного народа, а целые их группы; далеко не каждый человек, принадлежащий к данному народу, может считаться обладателем типичного национального характера.

Ю. В. Бромлей справедливо отмечает, что "большинство определяющих черт характера, таких как трудолюбие, патриотизм, мужество, целеустремленность, являются общечеловеческими. Следовательно, речь может идти не о монопольном обладании какой-либо этнической общностью той или иной из этих черт, а лишь о различии между отдельными народами в формах (оттенках и стиле) ее проявления".

Случай, рассказанный Стариновым, прекрасно демонстрирует национальные оттенки, проявляющиеся в такой прекрасной черте, как храбрость. Можно вспомнить, как говорил о русской храбрости, сопоставляя ее с французской, Лев Толстой в том месте "Войны и мира", где рассказывается о действиях во время Бородинской битвы капитана Тушина:

"Француз, который при Ватерлоо сказал: "гвардия умирает, но не сдается", и другие, в особенности французские герои, которые говорили достопамятные изречения, были храбры...; но между их храбростью и храбростью капитана есть та разница, что если бы великое слово в каком бы то ни было случае даже шевелилось в душе моего героя, я уверен, он не сказал бы его: во-первых, потому, что, сказав великое слово, он боялся бы этим самым испортить важное дело, а во-вторых, потому, что, когда человек чувствует в себе силы сделать великое дело, какое бы то ни было слово не нужно. Это, по-моему мнению, особенная и высокая черта русской храбрости".

Да, французы всегда как-то старались сделать храбрость как можно более картинной и эффектной. Очень любят французские историки вспоминать, как во время так называемой войны за испанское наследство перед началом битвы английский и французский командиры любезно раскланялись друг с другом и француз вежливо попросил англичан стрелять первыми, как будто речь шла о том, кто должен первым пройти в дверь. А надо сказать, тогда требовалось немало времени, чтобы перезарядить ружье, и часто перед рукопашным боем каждая сторона успевала дать только один залп. Так что те, кто стреляли первыми, получали явное преимущество (впрочем, в этой любезности иногда видят, увы, военную хитрость).

Можно попробовать поговорить и о немецкой храбрости, которая так дорого обошлась самим немцам тридцать и более лет назад. Кто бы посмел отрицать ее? Но она в высокой степени была связана с ситуациями, в которых храбрость полагается проявлять. Стойкость немецкого солдата, выполняющего приказ начальника, у ряда народов вошла в поговорку. Однако сам приказ командира имеет здесь значение, какого у него нет ни во Франции, ни в России. И храбрый солдат отнюдь не чувствует себя обязанным быть таким же храбрым без приказа.

Очень любопытны "национальные" различия в обычае решать споры определенного рода дуэлями. В XIX-XX веках в Германии дуэли стали прежде всего традицией университетов и армейского офицерства. Принято было считать, что лицо студента украшают шрамы от дуэлей, и студенты то и дело схватывались на рапирах. В знаменитом Гейдельбергском университете в Германии лет сто назад на семестр приходилось в среднем полтораста дуэлей.

При этом противники, как правило, надевали особые повязки и защитные приспособления на глаза, шею, руки, ноги, грудь, живот, а наконечники рапир... дезинфицировали. Понятно, что смертных исходов почти не было.

Зато студент выполнял свою обязанность и получал украшающий лицо шрам.

В Германии того времени были весьма редки несравненно более опасные дуэли на пистолетах.

Но во Франции дуэли устраивались в ту же эпоху обычно на пистолетах, дрались на поединках и ученые, и писатели, и депутаты парламента. Даже великого Пастера его научный противник как-то вызвал на дуэль, но тот, слава богу, предпочел уклониться.

Русские дуэли были по характеру гораздо ближе к французским. Франция и Россия могли похвастать наибольшим количеством бретеров-забияк, готовых драться по любому поводу насмерть.

Но если во Франции эту категорию лиц, уже в XIX веке поставляло и дворянство, и буржуазия, то в России в основном дворянство.

Любопытно, однако, что и для французского классика Стендаля и для его героя Жюльена Сореля с дуэлью связаны были, судя по дневникам писателя и его роману "Красное и черное", те же переживания, которые влекли к дуэли еще юного Пушкина. Доказать себе, что ты не трус, выдержать испытание смертельным риском - вряд ли в этом чувстве можно найти много национальных оттенков.

Ни у русских, ни у французов, ни у немцев не получила распространения так называемая американская дуэль - когда противники предоставляют жребию решать, кто из них умрет, и, например, принимают по одинаковой с виду таблетке: одна таблетка безвредна, другая же содержит смертельный яд. Эта дуэль была в некотором "употреблении" в Соединенных Штатах Америки (отсюда ее название) и в Англии. Классический случай такой дуэли описан Конан-Дойлем в одном из рассказов о Шерлоке Холмсе.

Смертельные поединки в Англии с началом буржуазной эпохи почти вышли из употребления, причем говорят, что тут большую роль сыграла народная традиция кулачного боя-бокса, который заменил "перестрелку".

Можно, наконец, отметить итальянскую храбрость, о которой иногда говорят, что она - полная противоположность храбрости немецкой. Итальянская армия в первой и второй мировых войнах зарекомендовала себя как далеко не лучшая в мире. Но итальянские партизаны показывали себя с самой лучшей стороны и во времена Гарибальди и в 1943. -1945 годах. Иногда утверждают, что немецкая храбрость сильнее всего проявляется, когда опирается на воинскую дисциплину, итальянскую же храбрость такая дисциплина сковывает.

(Именно поэтому А. И. Герцен писал: "...итальянец с ужасом бежит от всего казарменного, однообразного, геометрически правильного... Он предпочитает, подвергаясь казни, убивать врага по собственному желанию, чем убивать по приказу, но зато без всякой ответственности посторонних". )

Прошу простить мне эти несколько вольные рассуждения, в которых, вероятно, многое можно опровергнуть, просто хотелось более конкретно увидеть вместе с вами национальные оттенки хотя бы одной черты.

Впрочем, нельзя забывать, говоря о храбрости, мысль, для выражения которой я использую выдержку из рассказа писателя Бориса Житкова, рассказа, который так и называется: "Храбрость".

"Я думал: вот лев - ничего не боится. Вот здорово. Это характер. А чего ему бояться, если он сильней всех? Я на таракана тоже без топора иду. А потом прочел у Брема, что он сытого льва камнем спугнул: бросил камнем, а тот, поджавши хвост, как собака, удрал: где же характер?

Потом я думал про черкесов. Вот черкес - этот прямо на целое войско один с кинжалом. Ни перед чем не отступит. А товарищ мне говорит:

- А прыгнет твой черкес с пятого этажа?

- Дурак он прыгать, - говорю.

- А чего же он не дурак на полк один идти?

Я задумался. Верно, если б он зря не боялся, то сказать ему: а ну-ка, не боишься в голову из пистолета стрелять? Он бац. И готово. Этак давно бы ни одного черкеса живого не было".

Храбрость прежде всего зависит от того, насколько важно для человека дело, за которое он воюет.

Хорошо продемонстрировал исторические изменения психологии народа сотрудник отдела этнографии Молдавской Академии наук Н. А. Мохов в своем выступлении на Кишиневском симпозиуме "Юго-Восточная Европа в эпоху феодализма":

"Бывают случаи, когда отдельные социально-психологические черты народа под влиянием определенных причин значительно меняются. В истории Молдавии можно проследить, как в процессе политического развития у народа "менялись" такие качества, как верность и преданность государственному долгу, храбрость и т. д. В XV-XVI вв. в оборонительных войнах от иноземных агрессоров проявились лучшие качества молдавского народа: стойкость и мужество. Авторы XV-XVI веков многократно говорили о воинской доблести молдаван, о том, что они "дерутся храбро", "воинственны", "искусны в военном деле", "мастерски владеют копьем и щитом", "они грозны и храбры" и т. д. Положение меняется в XVII веке. В источниках этого времени уже не говорится о преданности, стойкости и храбрости молдаван, напротив, много раз пишется об отсутствии воинственности, о "склонности к измене, к бегству..." Такое поведение молдавских солдат, отмеченное как иностранными, так и молдавскими авторами, выдавалось за проявление истинных свойств народа. Отсутствие патриотизма, храбрости у солдат молдавского войска в XVII веке было закономерным, ибо в это время Молдавия находилась под властью Оттоманской Порты, и молдавским солдатам приходилось воевать за чуждые им интересы... О воинской доблести молдаван затем вновь начинают говорить источники периода русско-турецких войн XVIII века, когда молдавские добровольцы в русской армии боролись за лучшее будущее своего народа".

Итак, особенности национального характера определены исторически. Время меняет здесь очень многое. Стоит вспомнить, что среднего немца в середине XVIII века представляли себе как человека добродушного и терпеливого, что только в середине и конце XIX века стали говорить о немецкой сверхпунктуальности и точности, прежде эти черты не выступали на передний план.

Великий немецкий поэт Генрих Гейне писал и прозу. Есть в его наследстве, оставленном всем народам мира, "Путевые картины" - результат путешествий по Англии, Франции, Италии. Метко и остроумно изображая в этих записках встреченных им в разных странах людей, Гейне дает, между прочим, сравнение английского и французского национальных характеров, пишет о национальных чертах немцев и итальянцев, намеренно заостряя и шаржируя подмеченные им детали и черточки. Но затем начинает сам себя опровергать:

"Под сводами Лондонской биржи каждая нация имеет указанное ей место, и на высоко прибитых дощечках можно прочесть название: "Русские, испанцы, шведы, немцы, итальянцы, евреи, ганзейцы, турки" и т. д. Прежде каждый купец стоял под дощечкою с обозначением своей нации. Теперь же вы стали бы напрасно искать его там - люди передвинулись: где стояли когда-то испанцы, теперь стоят голландцы, евреи уступили место ганзейцам; где ищешь турок, там находишь теперь русских; итальянцы стоят, где когда-то были французы, даже немцы продвинулись.

Как на Лондонской бирже, так и во всем мире остались старые дощечки, но люди, стоявшие под ними, сдвинуты, и на их место пришли другие; новые головы их очень мало подходят к старым надписям. Прежние стереотипные характеристики народов, с которыми мы встречаемся в ученых трудах и в пивных, не в силах уже помочь нам..."

Очень долго считали, что способности к разным искусствам неодинаково распределены между народами. Что есть народы, "души" которых более музыкальны, есть народы, которым чужда поэзия, или, наоборот, поэзия в разных формах - наиболее подходящий к их национальному характеру вид искусства.

Казалось, что для такой трактовки имеются некоторые основания. Ведь если все народы и одарены в равной степени (спорить с этим может лишь расист), то проявляться такая одаренность может в разных направлениях. Примеры, подтверждающие эту точку зрения, было не так уж трудно найти. В тропической Африке скульптура получила такое развитие, что, по мнению специалистов, встреча с африканской скульптурой в XIX-XX веках сыграла очень важную роль для европейского искусства.

В мусульманских же странах той же Африки и Азии запрещенная исламом скульптура исчезала, а живопись, потеряв право изображать живые существа, достигла прямо-таки невероятных высот в искусстве орнамента, что все-таки не восполнило утерянные возможности.

Люди таких стран не могли стать только на своей собственной почве блестящими живописцами или скульпторами, потому что из собственной культуры этих стран такое искусство оказалось выброшено.

Но в XX веке, когда старые запреты ослабели, во многих странах ислама нашлись художники, соединившие успехи чужих культур с достижениями родного искусства в доисламском прошлом.

Выходит, что реальная предрасположенность народа к выражению национального духа в определенном виде искусства связана с конкретной историей этого народа. И отрицать у потерявших живопись средневековых арабов художественные способности можно с тем же успехом, как и способности кинорежиссерские. Просто ни те, ни другие в то время и в тех областях мира не имели возможности заявить о себе.

На том же Кишиневском симпозиуме, где выступал Н. А. Мохов, которого я цитировал, говорили и о том, с каким пренебрежением - до самых недавних времен - относились молдаване ко многим ремеслам. "Стучать молотком - цыганское дело", - полагали земледельцы и пастухи.

Низким занятием считалась у молдаван и торговля. Дело в том, что в Молдавии в средние века сложилось довольно своеобразное разделение труда между представителями разных народов, живших в стране.

Другим было отношение к торговле, ремеслам и скотоводству в иных землях.

О том, как относятся или, вернее, относились когда-то к той же торговле в Соединенных Штатах Америки, неплохо говорит старик, один из персонажей научно-фантастического романа Клиффорда Саймака "Почти как люди".

"...Торговля, сэр, - это нечто большее, чем подсчет доходов. Это возможность приносить пользу, возможность внести свой вклад. Торговля склеивает нашу цивилизацию в единое целое, и для человека не может быть более достойной профессии".

Действие романа происходит в наши дни, и даже для главного героя научно-фантастического романа это "прозвучало как далекий звук трубы из какой-то другой эпохи".

Для молдаванина XVIII века быть пастухом - занятие достаточно почетное. Романтическим ореолом окружен труд пастуха-ковбоя, или гаучо, во многих странах Америки. А вот в Германии XVIII века пастухи образуют что-то вроде самого презираемого сословия в государстве, прямо-таки низшую касту. Достаточно сказать, что до середины XVIII века человек, хотя бы прадед которого был пастухом, не имел права, например, занимать какие бы то ни было должности в городских правлениях - магистратах.

Культура каждого народа отличается какими-то особенностями, присущими ей одной. И собственным сочетанием культурных черт, свойственных в других сочетаниях другим народам. Мы говорим о национальной форме культуры, о том отпечатке, который оставляет на культуре психический склад народа. Но связь здесь двойная.

Культура - как совокупность всего, что накоплено народом, как результат его исторического развития - сказывается на психическом складе народа, на том, что условно называют его душой.

Но культура народа меняется ведь на протяжении его истории. Чтобы далеко не ходить: на рубеже XVII-XVIII веков произошли резкие перемены во внешней культуре и быту по крайней мере высших слоев русского общества. На смену национальной одежде пришли: у мужчин - голландский кафтан, у женщин - платья французского покроя, кресла и стулья сумели решительно потеснить лавки, и так далее.

Кстати, процесс борьбы стульев с лавками закончился уже в советское время. В романе "Двенадцать стульев" Илья Ильф и Евгений Петров подсчитывают, сколько же стульев в нашей стране. И приходят к выводу, что "... стульев очень много. Последняя статистическая перепись определила численность населения союзных республик в сто сорок три миллиона. Если отбросить девяносто миллионов крестьян, предпочитающих стульям лавки, полати, завалинки, а на Востоке - истертые ковры и паласы, то все же остается пятьдесят миллионов человек, в домашнем обиходе которых стулья являются предметами первой необходимости".

Почти пятьдесят лет прошло с тех пор, как были написаны эти слова. Население нашей страны выросло более чем на сто миллионов человек. И теперь при подсчете числа стульев не пришлось бы писателям отбрасывать крестьян. Стулья выиграли спор у лавок и полатей, а на нашем Востоке, в Средней Азии, кое-где потеснили "ковры и паласы", кое-где - мирно уживаются с ними.

К XX веку чрезвычайно сильно изменилась наша пища. Меню любой столовой пестрит бифштексами ("переведенными" с английского), котлетами ("переведенными" с французского) и т. д. Это может не нравиться. Но - факт. Картошка, кстати, вошла в употребление всего лет сто пятьдесят назад. (Впрочем, гречневой каше на нашем столе тоже не так уж много лет - меньше пятисот, во всяком случае.)

Русскую избу теперь и в деревне теснят дома нового типа, с удобствами, паровым или газовым отоплением.

И носим мы сегодня те же пиджаки и брюки (или юбки и брючные костюмы), какие носят в Японии и США, Франции и Австралии.

А что происходит в таких случаях с национальными чертами характера?

Я позволю себе напомнить легкомысленную песенку Раджа Капура из индийского фильма "Бродяга", с успехом прошедшего когда-то и по советским экранам. Герой фильма перечисляет одну за другой детали своего костюма (каждая из них привезена издалека) и заканчивает:

В русской шапке большой, 
Но с индийской душой.   

А дворяне петровских времен говорили, что они и в голландских кафтанах остаются русскими.

Неплохое доказательство правоты Раджа Капура - то, что индийское искусство осталось индийским, а русское - русским и в новых условиях.

Недавно корреспондент журнала "Декоративное искусство" спросил художника - керамиста В. Петрова, как тот придает своим произведениям национальный характер. Художник ответил, что ему незачем заботиться о национальном своеобразии своей керамики: раз он русский художник, так грузинская или голландская керамика у него не получится.

Эти слова художника заставляют вспомнить мнение Виссариона Григорьевича Белинского:

"...после Пушкина все пустились в народность, все за нею гонятся, а достигают ее только те, которые о ней вовсе не заботятся, стараясь быть только самими собою".

Преемственность в национальном искусстве свидетельствует о том, что некоторые особенности склада народа действительно проходят через века.

Очень быстро перенимает в последнее столетие европейско-американскую культуру Япония. Так быстро, что это вызывает у многих японцев тревогу за самобытность их народа.

Советский писатель Илья Эренбург рассказал в одной из книг и о разговоре с японским писателем, который в конце беседы, как бы желая успокоить себя, сказал: "В общем, это не так страшно - Япония не раз показывала, что она может взять чужое и сделать его своим..." Мне думается, что он прав: Япония от себя не отречется. А в таком случае нет ничего страшного, если и меняются те или иные стороны быта. Да и подражание различным образцам европейского искусства не так уж страшно, если оно связано с искренними поисками своей формы и, разумеется, своего содержания. Самое существенное - душа народа".

"Душа народа" не остается навсегда закрытой для людей других народов. Очень надеюсь, что вы читали замечательные книги русского советского писателя Леонида Соловьева "Возмутитель спокойствия" и "Очарованный принц". Герой этих книг - Ходжа Насреддин, пришедший в них из множества восточных народных легенд и сказок. И в то же время героями этих книг стали узбекский и таджикский народы. В Средней Азии любят книги Соловьева, согласны с тем, что он сумел показать душу народа, среди которого долго жил.

А вот другой сходный пример. Началом новой персидской литературы многие исследователи, в том числе и персидские, считают сатирическую книгу, вышедшую в XIX веке под названием "Похождения Хаджи-бабы из Исфагани". Ее автором был англичанин Джемс Мориер.

Книга, по мнению иранцев, настолько отвечает их национальному духу, что многие ученые сомневались порой в самой возможности для иностранца создать такое народное произведение. Через сто почти лет после своего появления в Англии книга о Хаджи-бабе, изданная на персидском языке, сыграла важную роль для революционного движения в Иране в начале века. Поэт и филолог Малек-аш-Шоара Бехар заявил: "Проза "Хаджи-бабы" по изяществу стиля и зрелости мысли напоминает "Гулистан" Саади". А Саади - самый почитаемый в Иране классик, великий поэт и прозаик XII века.

И не менее доказательна в этом, гораздо более по сути старом споре, сегодняшняя мировая известность Омара Хайяма, персидского средневекового поэта, которого сейчас не меньше, чем в Персии, читают и любят в России и Англии, США и Японии. "Сказки" Льва Толстого и "Приключения Тома Сойера" Марка Твена стали любимыми детскими книгами в десятках стран. Потому что подо всеми небесами, на всех континентах и островах матери лелеют детей, мужчины и мальчики гордятся своими достижениями, влюбленный страдает, потеряв любимую, всюду восхищаются мужеством и презирают трусость.

Общие черты народов явно преобладают над их особенностями.

Да и сами эти особенности...

У отдельных людей ведь тоже разные характеры, но это не мешает им дружить и любить, помогать и понимать друг друга.

И опять-таки - различия в национальных характерах имеют, судя по всему, несравненно меньший размах, чем различия в характерах внутри одного народа.

Прекрасный, хотя и шутливый пример я возьму из "Веселого романа" Владимира Киселева.

В гости к семье киевского рабочего пришли члены французской профсоюзной делегации. Зашла речь о национальном характере, и хозяин дома сказал: "Я не понимаю, что значит какой-то особенный национальный характер... Доброта свойственна всем народам, и нельзя сказать, что какой-то народ злой... Вот говорят, что русский народ особенно терпелив. Не вижу я этого. Англичане, по-моему, терпеливей. Русские первыми не выдержали и устроили Октябрьскую революцию. Но вот если говорить об украинцах, так у нас действительно есть одна черта национального характера, которая отличает нас от других народов... Мы, украинцы, очень боимся своих жен".

Под общий смех выяснилось, что у французов тоже есть эта национальная черта.

Я хотел кончить эту главу строками пишущего на русском языке татарского поэта Михаила Львова:

 Народ мой! Кто тебя заденет
 Высокомерием своим?
 Народ народа не заменит,
 Один другого не отменит!
 Любой народ - 
               незаменим!
 Любой народ - 
               неотменим! 

Но потом решил, что надо все-таки кое-что добавить. Реальное существование национального характера не должно закрывать от нас существование пролетарского, классового характера.

Фридрих Энгельс говорил об английском рабочем как о человеке, у которого английские национальные черты уничтожены: "Рассудочность, которая так сильно содействовала развитию эгоистических задатков у английского буржуа, которая все его страсти подчинила себялюбию и сосредоточила всю силу его чувств на одной только погоне за деньгами, у рабочего отсутствует, благодаря чему страсти у него сильные и неукротимые как у иностранца". Как у иностранца!

У рабочих разных стран гораздо больше общего между собой, чем у рабочих и капиталистов одной и той же страны.

И общие черты психологии рабочего класса играют свою роль в реализации рабочими великого лозунга "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!".

Владимир Ильич Ленин не раз напоминал, что "при всяком действительно серьезном и глубоком политическом вопросе группировка идет по классам, а не по нациям".

Этого-то и не должны закрывать от человека любые национальные особенности, связаны они с внешним обликом людей или их одеждой, с привычками или любимыми песнями.

Одна из главных особенностей советского национального характера в том, что в нем сочетаются и черты, обязанные своим происхождением национальным характерам образовавших наш Союз народов, и черты, связанные с общими чертами психологии пролетариата и трудящихся, и черты, выработанные исторически короткой, но насыщенной событиями "биографией" самого единого советского народа.

Этот советский национальный характер - реальность, которую видят ученые-этнографы, психологи, социологи, исследующие социалистическую действительность. Но, быть может, он еще заметнее для иностранных гостей нашей страны.

Восемь лет прожила на советской земле аргентинка Сесилия Доминго. Училась, работала, жила в разных городах, в Москве, в Сибири... Своими впечатлениями она поделилась с корреспондентом журнала "Ровесник" Ю. Лексиным.

Вот Сесилия Доминго рассказывает, восхищаясь, о своей советской подруге Вере:

"...Она говорит: "У нас теперь есть поселок, а будет город". Вы так привыкли к этому, что даже не замечаете, что это значит, когда человек говорит "у нас". А для меня это новый мир. Для вас, конечно, не новость, что за восемь лет я узнала и ваши недостатки, но если бы я могла быть на месте этой Веры, могла бы говорить, как она, "у нас", я бы уже чувствовала себя гордой. Несколько лет назад я приехала в отпуск в Аргентину, и все меня спрашивали: "Это правда, есть там новый человек?" Я отвечала: "Есть". Ваш человек действительно новый. Это не значит, что он самый красивый или самый умный. Нет, он просто другой. И для вас это так естественно, что вы даже не сознаете это".

Само появление советского характера связано с постепенным возникновением в нашей стране советского народа как принципиально новой исторической общности. Это возникновение - итог экономического развития Советского Союза на протяжении его истории.

Вместе боролись народы нашей страны за социализм, вместе строят коммунизм, вместе воевали против капиталистов, помещиков, интервентов в гражданскую войну, вместе отстаивали общую родину против фашизма.

На каждой стройке любой пятилетки, на каждом нынешнем заводе работают люди разных национальностей.

Как-то я попробовал провести коротенькую анкету среди своих спутников по авиарейсу. В их числе оказался эстонец с Дальнего Востока, литовец, постоянно живущий в Узбекистане, армянин, работающий под Москвой, бурят из Якутии.

Наверное, можно такое разнообразие встретить и в некоторых капиталистических странах. В Бразилии живут сотни тысяч японцев, немцев, испанцев...

Новое не просто в том, что люди разных национальностей живут и работают бок о бок - так уже часто случалось в истории человечества. Но впервые лозунгом государства с момента его основания стало воспитание у людей разных народов ощущения полнейшего равенства и братства.

Ленин учил, что в социалистическом государстве необходимо "практически абсолютное устранение малейших национальных трений, малейшего национального недоверия". Он писал: "Мы обязаны воспитывать рабочих в "равнодушии" к национальным различиям. Это бесспорно".

Октябрьская революция сделала возможным самое уничтожение национального гнета, на что не оказался способным капитализм.

В стране были ликвидированы эксплуататорские классы - источник политического гнета, в том числе национального.

Каждый из народов нашей Родины живет теперь в тех же социально-экономических условиях, что и другие. В составе каждого из них есть теперь рабочие, крестьяне и интеллигенты. Им не из-за чего ссориться, наоборот, они сотрудничают с рабочими, крестьянами, интеллигенцией других национальностей.

Развитие нашей страны, как отмечает Л. И. Брежнев в докладе "О пятидесятилетии Союза Советских Социалистических Республик", привело к тому, что "интернационализм стал нормой поведения миллионов и миллионов". В нашей стране сложилась "единая по духу и по своему принципиальному содержанию советская социалистическая культура. Эта культура включает в себя наиболее ценные черты и традиции культуры и быта каждого из народов".

Русский, украинский, грузинский и литовский читатель ощущает своими киргиза Чингиза Айтматова и аварца Расула Гамзатова. Пьесы молдавского драматурга Иона Друцэ идут в Москве, Таллине и Минске. Таких примеров столько, что одно их перечисление заполнит тома и тома.

Русский язык стал вторым языком для большинства людей остальных национальностей Советского Союза, но это, как правило, не ослабило сами родные их языки. На них ведь с каждым годом выходит все больше и больше книг.

Культура народов нашей страны не потеряла своего богатства и разнообразия, но в этом разнообразии "все заметнее... общие интернациональные черты" (Л. И. Брежнев).

В докладе "О пятидесятилетии Союза Советских Социалистических Республик" приведены слова Ленина о том, что пролетариат "...поддерживает все, помогающее стиранию национальных различий, падению национальных перегородок, все, делающее связи между национальностями теснее и теснее...".

Политика партии и государства, воля самих народов нашей страны привели постепенно к тому, что слова "советский народ" стали не просто общим названием для населения нашей страны (как слова "индийский народ" для обозначения всего населения Индии), но именем новой исторической общности.

Советский национальный характер, как и советский образ жизни, привлекает миллионы людей труда во всем мире. А многоликое единство советского народа выступает перед ними как прообраз будущего единства человечества. Не надо забывать, что наше единство родилось не само собой, оно было выковано в борьбе за него, причем борьбе сознательной, на основе выработанной партией программы.

Вот как писал о великом объединении народных культур нашей страны академик Н. И. Конрад:

"Наша революция поставила перед нами задачу создания не только исторически нового обществеииого строя, но и соответствующей ему системы культуры. Эта система должна быть единой для всего нашего общества и в то же время учитывать, что каждый народ, входящий в наш Союз, имел и имеет свою собственную культурную традицию, а многие из этих народов имеют и свою особую, большую, длительную культурную историю.

Попробуем пройтись по границам нашего Союза, останавливаясь при этом лишь на больших участках - отдельных республиках. На самом дальнем конце нашего Востока мы видим Бурятию, а культура бурятского народа в своем прошлом была самым непосредственным образом связана с культурой Монголии, а через нее - и с культурой Тибета. В Средней Азии находятся Таджикистан, Туркменистан, Киргизстан, Узбекистан, Казахстан. Культура этих республик в прежние времена, особенно в средние века, входила в круг культур иранских и тюркских народов Среднего Востока, а через них переплеталась с культурой Северо-Западной Индии, в древности - даже с культурой Кушанского царства, а через Бактрию - и с культурой эллинизма. Я не говорю уже о сложном переплетении культур иранцев и тюрков с культурой арабов.

Перейдем к Закавказью. Вот тюркский Азербайджан: кроме всех указанных связей, в его истории свою роль сыграли и связи с соседними Грузией и Арменией; что же касается культуры грузинского и армянского народов, то, как вы знаете, она в прошлом неотделима, особенно в Армении, от культур иранской, тюркской, арабской, от культуры всего христианского Востока, а через него и Византии, а в древности и латинского мира.

Передвинемся с Кавказа в Европу. Вот Украина, в прошлом Киевская Русь: в этом прошлом она в аспекте культуры была частью обширного региона, в который входили не только восточные славяне, но и славяне южные, а частично и западные. Культура Белоруссии, как и ее история, в прошлом переплеталась с историей и культурой Литвы и польского народа. Латышский народ в своем культурном развитии связан как со славянскими, так и с германскими народами. Эстонцы - с культурой и славян и скандинавов. Я не говорю уж о культуре народа русского, которая и прямо и опосредованно уже давно связана с культурой большей части мира. Таким образом, в русле культуры нашей страны слились самые различные культурные потоки. Может быть, отчасти и этому мы обязаны тем особо острым чувством единства человечества..."