А. А. Талызина. Рецензия на книгу: Venice Reconsidered. History and Civilization of an Italian City-State, 1297—1797/Ed. J. Martin, D. Romano. Baltimore — London: The Johns Hopkins University Press, 2000. P. 538.

Книга «Venice Reconsidered», предлагаемая вниманию читателей известным издательством «Johns Hopkins University Press», представляет собой коллективную монографию группы авторов из ведущих университетов и научных центров Западной Европы и Северной Америки. Проект был задуман в определенном смысле как продолжение известного сборника Джона Хэйла «Ренессансная Венеция» (Hale J. R. Renaissance Venice. London, 1973). Сборник этот, по мнению Дж. Мартина и Д. Романо, определил направления исследований по истории Венеции для целого поколения. Спустя 25 лет после его издания возникла идея подготовки нового коллективного труда, который охватывал бы более обширный хронологический период с 1297 по 1797 г., т. е. от учреждения республиканского правления в Венеции до его падения под ударами войск Наполеона Бонапарта. Первую дату авторы книги связывают с так называемой Serrata (закрытием доступа в Большой Совет), после чего функции управления государством сосредоточились в руках примерно двухсот патрицианских фамилий. Это событие рассматривается как начало венецианской конституции. Наконец, 12 мая 1797 г., спустя пятьсот лет, потомки этих фамилий, собравшиеся на последнее заседание Большого Совета, приняли постановление о самороспуске. Так пала Венецианская республика — «одна из самых продолжительных по времени своего существования республик, обширная империя, а также, с XV века, внушительное региональное государство» (с. l). В 1997 году к юбилеям этих двух событий была приурочена конференция, проходившая в университете Сиракузы. Размышления участников конференции над судьбами Венецианской республики и рецепцией ее исторического наследия — сегодня перед нами.

Думается, основной проблемой, с которой должны были столкнуться авторы при подготовке такого масштабного проекта, была проблема общей идеи, с одной стороны, объединявшей самые различные материалы, представленные в книге, с другой, — придававшей оригинальность и свежесть всему замыслу (ведь библиография работ по истории Венеции насчитывает тысячи томов!). Такой центральной идеей стала идея «пересмотренной Венеции» (т. е. идея своеобразной «ревизии» всей истории Республики св. Марка), а ключевыми понятиями — «миф» и «антимиф» о Венеции. Развенчание «венецианского мифа» («антимифа») составляет, как нам кажется, первую из задач авторов книги, создание демифологизированной истории Венецианской республики — вторую. Именно эти две задачи, по замыслу редакторов издания Джона Мартина и Денниса Романо, должны были послужить объединяющей основой для, по сути дела, совершенно разнородных и разноплановых эссе, представленных в книге.

Создание «венецианского мифа» представляется авторам длительным процессом, начало которому было положено еще в эпоху Возрождения. Активно подпитываемый всей последующей историографией, миф этот в общих чертах сводится к тому, что Венеция на протяжении столетий оставалась «идеальной республикой, сильной морской империей и независимым государством, в котором венецианские нобили были преданы идеалам гражданского гуманизма, добродетельной умеренности в коммерции, тяжелой работе и самопожертвованию... Тогда как другие города были раздираемы всеобщими разногласиями, Венеция, как заметил еще Петрарка в XIV в., оставалась стабильной под управлением мудрых законов. Это была новая Спарта» (с. 2). Однако, наряду с мифом об «идеализированной» Венеции, начиная с XV в. получает распространение антимиф о Венеции «очерненной» — «репрессивном государстве, жестоко управляемом деградирующей и скрытной олигархией». Активное освоение Венецией террафермы и подчинение североитальянских городов убедительно завершило «портрет» «алчущей господства тирании». Окончательно концепция антимифа оформилась в XVIII в., в эпоху Просвещения. В глазах республикански настроенных деятелей этой эпохи Венеция с ее жестко замкнутой «кастой» нобилей по рождению (составляли примерно два процента населения) представлялась не оплотом республиканизма, а безнадежным анахронизмом. Вся последующая историография, как достаточно убедительно показано в обширном историографическом очерке Клаудио Паволо (с. 491-521), в той или иной степени находилась под влиянием этих двух мифов, если напрямую не подкрепляла один из них (Заметим, что К. Паволо рассматривает только общие работы на итальянском, английском и французском языках. Таким образом, за рамками его обзора осталась не только обширная историография на немецком, греческом, наконец, русском языках, но и специальные работы даже итальянских авторов (причем работы классические), например: Luzzatto G. Storia economica di Venezia dall XI al XVI secoli. Venezia, 1961. Я не говорю уже об узкоспециальных, но как мне кажется, чрезвычайно важных именно в связи с проблематикой, рассматриваемой К. Паволо, исследованиях, основанных не на общих впечатлениях, а на блестящем знании архивных материалов: Rossi F. Le magistrature//Storia di Venezia. Vol. XII. «Il mare». 1991. P. 687-757. По сути дела, историография, анализируемая К. Паволо, отражает только отдельные периоды в изучении истории Венеции: это, с одной стороны, работы XIX — начала XX вв. (К. -А. Морин, Дж. -Д. Тьеполо, П. Мольменти, К. Манфрони), с другой — книги последних двух десятилетий, носящие не столько исследовательский, сколько обобщающий характер. В контексте такой историографической выборки борьба с «мифами», разумеется, представляется делом совершенно необходимым). Весьма интересна в этой связи точка зрения Фредерика Лейна, основателя американской школы исследований по истории Венеции и президента Американской исторической ассоциации (Книга «Venice Reconsidered» посвящена памяти Феликса Жильбера (1905-1991) и Фредерика Лейна (1900-1984)), который «поместил Венецию в контекст западного республиканизма» (с. 5). Справедливости ради отмечается, что Ф. Лейн был специалистом в области экономической и морской истории Венеции, историей политики не занимался и смелое свое заявление высказал в приветственном адресе 1965 года, с которым он выступал в качестве президента упомянутой ассоциации (т. е. это была уже совсем другая история и совсем другая политика). Мы же, в свою очередь, заметим, что социально-экономические штудии, как правило, приводят к гораздо более оптимистическим выводам насчет политической системы Республики св. Марка, нежели наоборот (О том, как изучение социально-экономической истории может привести к некоторым наблюдениям над политической системой см.: Талызина А. А. К вопросу о средневековом корпоративизме (корпоративные формы собственности и корпоративность сознания в Венеции XIII в.)//Феодальное общество: идеология, политика, культура: Всерос. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых: 9-10 апреля 2001. Тезисы докладов. М.: МПГУ, 2001 (в печати)). В целом очерк историографии создает впечатление значительной политической ангажированности исследователей (в том числе и современных): «По мере того как блекнет память о нацизме, фашизме и холодной войне у поколения историков, рожденных после 1945 г., ослабевает необходимость в модели сопротивления свободного общества тирании» (с. 7). Оказывается, Венецианская республика немало занимала умы западных поборников демократии именно как подобная модель, и лишь сейчас выясняется, что «уроки» такой демократии в наши дни весьма сомнительны.

Таков историографический контекст, вне которого авторский коллектив «Venice Reconsidered» пытается поместить свою работу. Залогом успеха, по мнению ученых, должен явиться междисциплинарный характер исследования, а также привлечение новых материалов и нетрадиционных сюжетов (история искусства, музыки, архитектуры).

Книга состоит из предисловия, вводной главы, четырех глав основной части и индекса ко всему тексту. Значительно облегчают работу с книгой краткие резюме в начале каждой статьи.

Первая глава исследования «Окружающая среда» представлена эссе Э. Крузе-Паван «К экологическому объяснению венецианского мифа» (с. 39-66). Французская ученая подробно анализирует влияние необычного географического положения города на его развитие и, главное, на создание венецианского мифа. По ее мнению, природная среда, человеческая деятельность и идеология вместе формировали уникальный исторический опыт Венеции.

Вторая глава «Политика и культура» состоит из шести эссе, из которых только первые два (Г. Рёша и Д. Пинкус) хронологически относятся к периоду истории средних веков. Очерк немецкого историка Герхарда рёша «Serrata Большого Совета и венецианское общество, 1286-1323» (с. 67-88) предлагает новую концепцию роли знаменитого документа 1297 г. в формировании венецианской политической системы. По его мнению, значение собственно «Serrata» было во многом переоценено предыдущей историографией, и в действительности «закрытие» доступа в Большой Совет представляло собой процесс политического, социального и законодательного оформления, растянувшийся более чем на три десятилетия (период, анализируемый Г. Рёшем).

Очень интересен следующий очерк «Тяжелые времена и дожеское великолепие» (с. 89-136). В нем на материалах эпиграфики, нумизматики и некоторых изобразительных источников Дебра Пинкус рассматривает создание образа правителя в XIV в. По ее мнению, над республиканским правительством в Венеции стоял, по сути, глава монархического типа (prince). С автократором дожа роднит сакральный характер его персоны, особая харизматическая роль дожа в государственных церемониях, наконец, пожизненный характер его власти. Анализ эпиграфических памятников (надгробных плит дожей) приводит американскую ученую к выводу, что на протяжении XIV — начала XV веков фигура дожа выдвигается на первый план как воплощение особых отношений между Богом и городом. Эссе содержит богатый иллюстративный материал (фотографии надгробных плит, монет, памятных медалей, мозаик и др. ), подкрепляющий доводы автора. Не ставя ни в коей мере под сомнение основной вывод Д. Пинкус о сакральном характере власти дожа, мы все же усомнимся в том, действительно ли это свидетельствует о близости его статуса к монархическому. Думается, одного венецианского материала здесь недостаточно. Необходимо рассмотреть для сравнения эпиграфическую традицию других итальянских городов-государств с определенно монархическим и определенно республиканским строем и выяснить, насколько уникальны в этом смысле надгробия венецианских дожей.

По большей части в центре внимания авторов сборника оказалась Ренессансная Венеция. Возможно, здесь сказалось влияние взятой за образец книги Дж. Хэйла. Этому периоду посвящены статьи Э. Муира «Был ли республиканизм в ренессансной республике?» (с. 137-167), Э. Глисон «Перед лицом новых реалий: Венеция и Болонский мир, 1530» (с. 168-184), Р. МакКенни «"Раскрытый заговор?" Миф, легенда и испанский заговор против Венеции в 1618 г.» (с. 185-217), С. Чойнаки «Личность и идеология в ренессансной Венеции: третья Serrata» (с. 263-294). Уделено внимание и постренессансному периоду (эссе Марты Фельдман, Питера Берке, Федерики Амброзини, Роберта Дэвиса).

Несколько странное впечатление производит отсутствие в столь масштабном проекте эссе по экономической истории республики, по осмыслению венецианской навигационной модели, по проблемам развития Венецианской Романии. «Море — извечный протагонист венецианской истории» (Климанов Л. Г. Обретение Венецией моря: право, политика, символы//Причерноморье в средние века. Вып. 3. СПб.: Алетейя, 1998. С. 145-163) — как бы отступает на второй план, и «пересмотренная Венеция» решительно оборачивается лицом к терраферме. Но ведь именно навигационная модель демонстрирует, как нам кажется, теснейшую связь политики с экономикой в Венецианской республике периода ее расцвета (XIV-XV вв.) и такую сущностную черту этой политики как ее безусловный прагматизм. Когда практическая выгода приходит в противоречие с соображениями престижа республики, ее геополитическими интересами в Средиземноморье — это один из симптомов кризиса, это — начало конца, отсроченного на века. С другой стороны, именно в венецианской колониальной империи особенности политической системы Республики св. Марка проявились наиболее ярко, а сама система предстала во всем ее многообразии. Тем более уместно на этом материале было бы порассуждать о византийских корнях венецианского мифа—антимифа. Ведь параллели здесь напрашиваются сами собой (стабильность и отсутствие развития, определенный демократизм и всевластие государства, роль ритуала). Во всяком случае, на наш взгляд, Венеция, скорее, была способной ученицей Византии (и во многом разделила ее судьбу в историографии), нежели «колыбелью западной демократии».

Классический период в истории Венеции (XIV-XV вв.) представлен, на наш взгляд, наиболее слабо. Это, по сути дела, всего две работы (Г. Рёша и Д. Пинкус), посвященные весьма узким сюжетам. При этом эссе Г. Рёша не вписывается в концепцию книги: если Serrata 1297 г. не была значимым событием, как считает автор, то насколько тогда вообще оправданы нижние хронологические рамки «Venice Reconsidered», предлагаемые редакторами?

В целом, книга производит впечатление интересного сборника статей, большинство эссе побуждают читателя к размышлениям и спорам с их авторами (что уже не бесполезно), издание снабжено богатым иллюстративным материалом. Однако такая масштабная задача, как «воссоздание» демифологизированной истории Венеции, вряд ли может быть решена в рамках, по сути дела, собрания очерков-зарисовок.