НОВОСТИ    ЭНЦИКЛОПЕДИЯ    КНИГИ    КАРТЫ    ЮМОР    ССЫЛКИ   КАРТА САЙТА   О САЙТЕ  
Философия    Религия    Мифология    География    Рефераты    Музей 'Лувр'    Виноделие  





предыдущая главасодержаниеследующая глава

Глава десятая. Река

Мое пробуждение в тот день было необычным. Я выглянул через круглое окошко-иллюминатор парохода, который стоял у берега. Уже одно то, что я спал в каюте, казалось удивительным после стольких дней, проведенных на краю самой большой пустыни в мире. Но то, что я увидел через иллюминатор, было еще необычнее: на берегу лежало множество скелетов - черепа, ребра, берцовые кости, зубы, челюсти и позвонки. Жуть, да и только. Скелеты заглядывали в мой иллюминатор, чуть ли не стучали костяными пальцами в стекло. Злобно ухмыляясь, они словно забавлялись моим изумлением. Целое кладбище скелетов. Итак, первое впечатление было тягостным, хотя я оказался в одном из прекраснейших мест, которые мне приходилось когда-либо видеть. Но об этом я скажу несколько позднее, а сейчас вернусь к событиям последних дней.

Я выехал из Фараса, расставшись с участниками экспедиции, которые были заняты завершающими работами в кампании этого года: упаковкой снаряжения, обеспечением сохранности склада, где были сложены снятые фрески, свертыванием лагеря. В безоблачном суданском небе палило летнее солнце, жара достигала такой степени, о которой мы в Польше не имеем никакого представления. В эту пору проснулись уже все змеи, скорпионы и остальные пресмыкающиеся. Раскопки вести больше было нельзя. Рабочие ушли. Первым из состава польской экспедиции из Фараса уехал профессор Рогальский. Вслед за ним - профессор Михаловский. Вскоре после отъезда руководителя экспедиции тронулись в путь и все рядовые ее члены. Непокульчицкий уехал в Дейр-эль-Бахари близ Луксора, где поляки - инженеры Домбровский, Коллонтай и магистр Домбровская - работают над реконструкцией храма царицы Хатшепсут. Остальные отправились в Каир, чтобы после нескольких дней отдыха, заполненных посещением кинотеатров и магазинов (нужно обновить износившийся за время кампании гардероб; на раскопках одежда неимоверно портится!), заняться раскопками в Дельте, в Телль-Атрибе.

В то время как наша экспедиция складывала свои пожитки в Фарасе, я отправился по следам "интернационала ученых", которые прибыли сюда чуть ли не из всех стран мира. Это не преувеличение. Район длиной в 500 километров по обеим сторонам Нила буквально кишит иностранными учеными. В период зимней кампании 1962/63 года в Суданской Нубии работали следующие экспедиции:

франко-аргентинская в Акша, где француз профессор Веркуттэ и аргентинец профессор Розенвассер работали над исследованиями египетского храма эпохи Рамсеса II, а также могильника культуры А;

Ганского университета, руководимая англичанином профессором Шинни, крупным авторитетом в области африканской археологии, и занятая в западной части Серры, где находятся важнейшие археологические памятники, относящиеся к мероитской эпохе;

университета штата Нью-Мексико (США) в Тамра;

испанская (Мадридский университет) в Аргине близ Вади-Хальфы, где были обнаружены мероитские город и могильник;

университета штата Колорадо (США) в южной части Аргины;

английская экспедиция профессора Эмери в Бухене;

польская в Фарасе;

экспедиция из ГДР под руководством профессора Фрица Хинце, который уже седьмой год собирает в Судане мероитские тексты, в Шейх-эль-Гадире;

французская в Миргиссе, великолепной египетской крепости у второго порога, которая высится на скале над рекой и некогда прикрывала вместе с близлежащей крепостью Дабнарти все пути с юга на север;

бельгийская в Семне;

итальянская, из пизанского университета, в Солебе;

скандинавская, созданная объединенными силами археологов четырех государств, в Дибейре, где находится большой некрополь культуры С;

суданская, руководимая доктором У. И. Адамсом, работающим по поручению ЮНЕСКО, в Мейнарти.

Я нанял в Вади-Хальфе такси - старое "шевроле" с удобным, широким сиденьем и кожаной обивкой, которую, казалось, искусал тигр или нубийский лев. Автомобиль был большим и внушал уважение, но только до той поры, пока не тронулся в путь. С этого момента мое уважение к нему быстро растаяло. Пока он шел по узкой полосе асфальта, ведущей к окраине города, еще можно было терпеть. Но вот асфальт кончился и началась глинистая, ухабистая дорога с твердой колеей - тут стало твориться нечто невообразимое. Когда водитель, вынуждаемый к тому крупными выбоинами, сбавлял ход и ехал на второй или первой скорости, изнутри машины, откуда-то из-под ее пола, раздавались завывание и пронзительный скрежет. Все это сопровождалось столь ужасной тряской, что у меня, старого автолюбителя, мороз пробегал по коже. Коробка скоростей "шевроле" находилась, должно быть, во власти нечистой силы, на которую переключение на первую скорость действовало как ладан на черта. Автомобиль сотрясался от отвращения, и казалось, что он неминуемо испустит дух или станет дыбом. И тем не менее... он шел. Мы выехали из города, миновали аэродром с единственной бетонной полосой, протянувшейся среди голых песков, и въехали в пустыню. Горы подступали здесь к реке на расстояние нескольких сот метров, окружали Нил тесным обручем, словно угрожая задавить его. Вскоре мне предстояло убедиться, как немного не хватает, чтобы им это удалось. Мы врезались на нашем неуемном автомобиле в прибрежный песок, в барханы, покрытые пальмами и крохотными возделанными участками, и стали с трудом выискивать тропы, по которым удалось бы пробраться дальше. В конце концов мы очутились на берегу, напротив большого острова, на одну треть заросшего пальмами, - две другие трети занимал песчаный холм, похожий на холм в Фарасе.

За островом, с левой стороны, открывалось грозное зрелище: Нил боролся со скалами за свое право на жизнь. Черные скалы обступали реку со всех сторон, хватали ее за горло, давили. Река была словно покрыта скалистой сыпью. Между остроконечными глыбами протискивались десятки стремительных ручьев. Придавленная река, однако, не поддавалась. Здесь нет, в сущности, Нила, а есть лишь множество извилистых мелких речушек, с водоворотами и водопадами, использующих каждую, расще лину, чтобы вырваться на свободу. Это второй порог, прославленное препятствие, которое преградило путь галерам фараона в их плавании на загадочный юг, а также стало поперек пути канонерок лорда Китченера, когда он собирался подчинить английскому владычеству страну, кажущуюся издали дрожащей дымкой в раскаленном мареве.

Перед самым порогом, но уже на спокойной воде, как бы с облегчением вздыхающей после тяжелой борьбы со скалами, высится остров Мейнарти.

Когда в 1895 году археолог Квибелл исследовал одну из гробниц эпохи Среднего царства, находившуюся под храмом Рамессеум в Луксоре, он нашел там папирус, который вызвал немалую сенсацию в археологическом мире. Это был полный список египетских крепостей в Нубии. Папирус был, очевидно, документом, составленным для фараона или какого-то подобия древнеегипетского генерального штаба. Многие из содержащихся в списке крепостей удалось сразу отождествить с современными. Но оставались и загадки. Одной из них был Икен - название, которое в списке фигурировало вслед за крепостью Бухеи. Где же был расположен Икен? Тщательный анализ привел к выводу, что единственным местом, где мог находиться Икен, является небольшой современный населенный пункт Кор, лежащий у самого порога, у подножия горы Гебель-шейх-Сулиман, о которой я уже писал во второй главе. Именно там были обнаружены следы древнеегипетских укреплений, а также какое-то здание, бывшее, вероятнее всего, резиденцией наместника, и наконец, нечто вроде высеченного в скале искусственного порта. Сомнение вызвало лишь то, что стены укреплений в Коре слишком уж слабы и значительно отличаются от стен остальных крепостей. Не обнаружено здесь также храма, а между тем Лесли Гринер пишет: "Храм был столь же непременным атрибутом крепости, как гарнизонная церковь при современных британских казармах". Ученые выдвинули поэтому предположение, что Кор был только торговым складом, станцией на пути, ведущем через второй порог. Но тут же рядом находился остров Мейнарти. Именно здесь, скорее всего, и была крепость.

Сейчас считают, что Икен состоял из двух частей - склада в Коре и крепости на острове Мейнарти. Лишь тщательные исследования путем раскопок могут дать ответ на вопрос, так ли обстояло дело в действительности. Но остров Мейнарти, как и весь район второго порога, будет затоплен.

На остров переплывают на фелюге. Уже издали видно нависшее над холмом облако пыли. С холма доносится пение - неповторимое, монотонное пение рабочих-арабов. В сезон тут работает двести человек: они выносят песок в корзинах, вскинутых на плечо. Рабочие распевают, а когда возвращаются с пустыми корзинами, то приплясывают, несмотря на жару. Это, несомненно, снижает темпы работы и еще больше сгущает облака пыли, но помочь здесь ничем нельзя. Кроме того... это имеет своеобразную прелесть.

В нескольких десятках метров от холма стоит шалаш из тростниковых циновок. У него стены только с трех сторон и кровля, четвертая сторона открытая. Внутри стол, заваленный бумагами, планами, чертежами, а также обломками керамики. На одной из стен висят две походные фляжки. Доктор Адаме, руководящий здешними раскопками, любит подчеркивать свой спартанский образ жизни. Он в полувоенной одежде - легкие брюки и рубашка цвета хаки. Вся питьевая вода, которую можно получить у него, помещается именно в этих фляжках. Никакого кофе или кока-колы, только теплая, мутная вода. Адаме - единственный археолог на острове. Кроме него, здесь есть только рабочие и его помощник-суданец, выполняющий функции не то адъютанта, не то секретаря. Однако американец живет не на самом острове, а в Вади-Хальфе, где находится также его семья, прибывшая сюда из США. Легче, конечно, соблюдать спартанский режим в течение 10, чем в течение 24 часов в сутки, но следует признать, что Адаме, несомненно, твердый человек. Он любит говорить о себе: "I'm an Arizona boy..." ("Я - парень из Аризоны"). То же самое говорят о нем и его знакомые.

Хотя Адаме ведет себя по-военному, он щеголяет, однако, и некоторыми ковбойскими замашками. Взять, например, этот огромный красный платок, наполовину высунутый из кармана брюк, который он то и дело вытаскивает, а затем вновь прячет. Типичный жест героез ковбойских фильмов! Из другого кармана торчит лопатка, всегда "на взводе", как кольт. Собственно говоря, Адаме никогда не был археологом, но всегда мечтал им стать. Он занимался этой наукой скорее как любитель. В Америке такое бывает; несколько лет назад, например, в Нубию явилась необычная археологическая экспедиция, состоящая из одних пасторов, причем ни один из них никогда не участвовал в раскопках и даже не изучал археологии. Но, располагая деньгами, они наняли профессионального археолога-египтянина и под его руководством охотно трудились, учась у него и принося в конечном счете пользу.

Иначе обстояло дело с Адамсом. Он изучал в свое время археологию, но до некоторой степени был самоучкой. Несколько лет назад ему представился случай выехать в Судан: ЮНЕСКО предложила ему работу по генеральному обследованию всех мест в Суданской Нубии, где стоило бы вести раскопки. В ЮНЕСКО, как и во всей ООН, действует - еще больше, чем в обычных национальных учреждениях,- правило предоставлять работу не столько тем, кто лучше всего разбирается в ней, сколько по знакомству. В каждом учреждении - во всем мире - существуют личные связи, противоречивые интересы, протекции. Что же тогда говорить о международном учреждении! Но выбор Адамса не был ошибкой. Обеими руками он ухватился за эту возможность. Он выполнил работу добросовестно, быстро и исправно, к удовлетворению суданских властей и самой ЮНЕСКО. Адаме летал на самолетах и делал аэрофотоснимки, разъезжал на джипах по пустыне, плавал на фелюгах, ездил верхом на ослах. Он обследовал каждый уголок в Нубии. Ясно, что это обследование делалось наспех и поверхностно, но ведь иначе и не могло быть. Кроме того, он перерыл не столько кучи песка над строениями эпохи фараонов и мероитян, сколько всю имеющуюся литературу по этому вопросу. Адаме особенно заинтересовался керамикой раннехристианской эпохи. Он стал вскоре специалистом в этой области, а через несколько лет опубликовал исследование по классификации керамики, чего никто до него еще не делал. Оно стало основой для дальнейшей работы. И все это время Адаме мечтал о том, чтобы самостоятельно вести раскопки.

Адамсу предоставили такую возможность, поручив руководство суданской экспедицией, финансируемой Управлением древностей Судана под покровительством ЮНЕСКО. Ему указали и на место работы - остров Мейнарти, песчаный холм, похожий на холм в Фарасе.

На вершине холма находились сравнительно новые арабские сооружения. Их нужно было разобрать. Под ними Адаме открыл шесть ярусов христианских и коптских строений. Польские открытия в Фарасе потрясли его. Говорят, что вначале Адаме относился несколько недоброжелательно к польской экспедиции, а поскольку он уже тогда был официальным экспертом ЮНЕСКО, то его мнение могло иметь известное значение. Но когда Адаме увидел "польские" фрески, то совершенно изменил свое отношение.

Сейчас он горячий поклонник польской экспедиции, постоянно обращается к полякам за советом, а когда у него выдается немного свободного времени, он приходит к ним в гости.

Когда я навестил Адамса в его шалаше на острове, он ковырялся в старых горшках, выкопанных сегодня утром из земли. Как пристало истинному американцу, он ничуть не удивился моему визиту, протянул в знак приветствия свою большую ладонь, пожал мне руку, вынул красный платок, затем вновь спрятал его и наконец предложил мне глоток воды из фляжки. Услышав, что я приехал из польского лагеря, он отодвинул неловким жестом черепки, и мы отправились посмотреть холм, где велись раскопки. В каждом жесте и в каждом слове этого "парня из Аризоны" сквозила гордость, хотя он все время подчеркивал:

- Ну, что ж, у меня скромнее, не то что у вас...

Но ему так хотелось всем похвастать: чудесным видом, открывающимся с острова на нильский порог, фундаментами христианских домов и церковью. Ибо здесь тоже стояла христианская церковь. Почти повсюду в Нубии на развалинах древнеегипетских укреплений и храмов построены христианские поселения и церкви. Видно, население Нубии в ту эпоху было не меньше, а может быть и больше, чем сейчас. Церковка, открытая Адамсом, маленькая по сравнению с церковью в Фарасе. На Мейнарти найдены и фрески. Их немного, и они примитивнее фарасских. Некоторые похожи на рисунки, сделанные детской рукой. Фрески повреждены мусульманскими оккупантами: Христос с выдолбленными глазами, красивое изображение голубя с изрезанной ударами ножа или сабли шеей. Но Адаме гордится фресками, что меня совсем не удивляет. Ведь это его первые самостоятельные открытия! До сих пор он только читал о таких вещах и видел лишь репродукции. Теперь же сам опубликует результаты своей работы. А это большое дело... Фрески - предмет горячей, по-детски восторженной любви Адамса. Он показывал их мне, разгребая руками песок, которым они прикрыты для защиты от солнца и ветра. Больше всего Адаме был озабочен мыслью о том, что же будет дальше? Не подготовившись, как поляки, к своим открытиям, работая в одиночку, Адаме обнаружил фрески, но не мог их самостоятельно спасти. Не мог снять их со стены. Вот почему во время моего пребывания на острове Мейнарти он постоянно повторял:

- Ах, если бы мне удалось заполучить сюда Юзефа Газы. Хотя бы на две недели...

Адаме познакомился с Газы в Фарасе и видел, как польский скульптор и реставратор снимает фрески со стены.

- Нет никого ни среди суданских или египетских, ни среди иностранных специалистов, кто сумел бы это сделать!

Позднее, после моего отъезда из Нубии, в сентябре 1963 года, Газы приехал на Мейнарти, чтобы снять раскопанные Адамсом фрески. Это произошло на основании соглашения, заключенного суданскими властями с Польским центром средиземноморской археологии в Каире. Представляю, как радовался "парень из Аризоны"! Его открытия не погибнут под водой!

Теперь, когда я пишу эти строки, работа у Адамса тоже кончается. Не знаю, чем он займется в дальнейшем. Думаю, что он навсегда посвятит себя археологии. Во всяком случае, можно сказать, что нубийская кампания помогла ему осуществить то, о чем он всегда мечтал.

Меня пригласили затем в Гебель-Адду, где работает экспедиция Американского исследовательского центра в Каире под руководством доктора Николаса Миллета. Это те самые американцы, которые навестили нас в Фарасе и которых вечером на реке так подвела американская техника.

Гебель-Адда расположена уже на территории Египта и на противоположной от Фараса стороне реки. Сперва надо было добраться пароходом по Нилу из Вади-Хальфы в Баллану, где находится пристань. Большой пароход - целая гора, состоящая из палуб, решеток и балюстрад, из рода тех, что невольно вызывают в памяти представление о Миссисипи и "Хижине дяди Тома", - разрезая колесами воду, неутомимо прокладывает себе путь по всем извилинам Нила. Пейзаж не меняется: коричневатые горы, желтый песок, редкая зелень на берегу. Баллана - это всего-навсего несколько десятков глинобитных домиков, несколько лавчонок и типичная маленькая арабская кофейня: крыша, утрамбованный песчаный пол, несколько столиков и стульев. Пароход причаливает носом к берегу, и нужно сходить по узкому, шаткому трапу. На берегу множество детей, торговцы, десяток-другой зевак. Небольшая группа пассажиров высаживается на берег. Их немного, и если бы они выходили не спеша, по очереди, то все заняло бы не больше пяти минут. Но они немилосердно толкаются, тормошат и тянут друг друга, ругаются, упрашивают и взывают к аллаху, наступают друг другу на ноги, тыкают друг друга локтями в живот, хватают за полы галабий - ив результате высадка тянется целых полчаса. Словно предвидя все это, команда парохода сразу же начинает подгонять высаживающихся, осыпает их проклятиями и даже подталкивает, усугубляя этим хаос. Когда наконец после форменного боя все оказались на берегу, я с изумлением увидел, что высаживался не целый батальон, как можно было подумать, а едва лишь пятнадцать или шестнадцать человек. Высадившиеся покричали еще немного, поторговались с перекупщиками, а затем схватили свои вещи и исчезли. Пароход отчалил от берега, и я остался один, окруженный кольцом любопытных.

Я думал, что на берегу в Баллане будет полиция или пограничная стража: как-никак мы перешли границу и прибыли на территорию Египта. Но никого в форме не оказалось. Позднее я узнал, что полицейский участок находится лишь в Шеллале под Асуаном, где пароход заканчивает свой рейс. Здесь же нет никого. И, что еще хуже, не было также никого, кто говорил бы по-английски или мог бы сказать мне, где, собственно, находится Гебель-Адда и как туда добраться. Американцы были извещены о моем приезде, но на пристань никто не явился. Быть может, телеграмма не дошла! Связь работает здесь как придется. Что делать? Большая толпа любопытных, которая меня окружила вначале, поредела. Все еще не было никого, кто говорил бы по-английски. Из опыта моей журналистской работы и разъездов на мотоцикле (у меня некогда был мотоцикл, который порой шел, а порой не хотел двинуться с места) помню, что, когда не знаешь, что, собственно, предпринять, лучше всего присесть и закурить папиросу. Курение стоя не дает таких результатов. Я уселся поэтому на каком-то выступе и закурил. Прошло пять минут. Я перестал уже возбуждать любопытство, все, видимо, решили, что так и должно быть: приехал какой-то чужеземец, уселся и закурил, быть может, он будет сидеть так и курить до утра? Никогда нельзя с уверенностью сказать, что у чужестранца на уме! Когда я сидел так, мои мысли постепенно вошли в свою колею. Вот, подумал я, выкурю папиросу, а затем пройдусь но поселку, зайду в лавчонки,- наверно, найду кого-нибудь, кто говорит по-английски. Быть может, это будет какой-нибудь учитель, отставной военный или еще кто-либо в этом роде. Я сумею тогда узнать, что и как. Предстоит, видно, переночевать в поселке, а к утру что-нибудь решится. К счастью, я имел египетские деньги. Придется, скорее всего, нанимать фелюгу.

Как уже много раз в прошлом, этот прием с папиросой не подвел меня и сейчас. Кто-то вдруг слегка хлопнул меня по спине. Обернувшись, я увидел у своего уха знакомую улыбающуюся физиономию. Я вспомнил: Фар ас! Это был инспектор-египтянин из Службы древностей, сопровождавший американцев в их экскурсии. Он выполняет роль связного между властями и Миллетом.

- Уже приехали? - воскликнул инспектор, искренне обрадованный.- Это очень хорошо, доктор Миллет послал меня за вами, сам он должен прибыть на моторной лодке, но его почему-то нет, но это неважно, поедем на фелюге, деньги у вас есть, может быть, суданские фунты, я обменяю их на египетские, не обращайтесь только к перекупщикам, это ужасные воры, зачем им давать, я все сделаю сам, но где у вас эти деньги?

Он трещал словно пулемет и, казалось, что ему нет никакого дела до чего-либо, кроме моих суданских фунтов. Но дело в том, что у меня не было никаких суданских фунтов. Зато у меня были египетские фунты, правда, они находились у меня несколько нелегально. Египетские фунты нельзя вывозить или перевозить через границу, я же вывез и привез их. Опрометью мчась в Фарас, я просто не мог уделить время всем мелочам и внести эти деньги в соответствующий пункт. Впрочем, совесть у меня была чиста. Ничего страшного ведь не случилось: я вывез их в Судан на короткое время и, не вынимая из кармана, привез обратно, поэтому с точки зрения общечеловеческой морали (если не считать соблюдения банковских правил одной из десяти заповедей) я был чист. Однако окажется ли инспектор, который как-никак был представителем властей, достаточно терпимым в моральном отношении? Я предпочел не посвящать его в замысловатую сферу противоречий между официальными предписаниями и моральными нормами. В конце концов я сказал, что фунты у меня есть, но спрятаны в чемодане, а поэтому не лучше ли отложить обмен до утра? Инспектор согласился, правда неохотно. Я почувствовал невольную антипатию к этому человеку, хотя он и избавил меня от необходимости сидеть на каком-то выступе в Баллане, в пыли, вздымаемой проходившими мимо ослами. Впоследствии я убедился, что в нем нет ничего несимпатичного, а просто он ужасный болтун. По образованию он был археологом, хотя ему пришлось стать чиновником, о чем он, впрочем, вовсе не жалел.

Теперь дело пошло живее. Инспектор крикнул - и словно из-под земли выросли два оборванца, которые схватили мои вещи. Затем инспектор крикнул еще раз - и снова появились двое других бродяг, которые вели за собой двух упирающихся изо всех сил ослов. Широким жестом инспектор пригласил меня сесть на спину одного из ослов.

Я попытался возражать:

- Насколько я понял, мы собирались плыть на фелюге?

- О, да, да, но сперва нужно подъехать к фелюге. А до нее километра три. Прошу садиться.

Три километра на осле! Неумолимо, словно в классической трагедии, мы приближались друг к другу: упирающийся всеми четырьмя ногами осел и я, упирающийся только двумя, но использующий также свой дар речи.

- Ах, нет, - твердил я, - это не нужно. Три километра - это пустяки. Я даже рад прогуляться, я насиделся достаточно на пароходе, погода хорошая, стало несколько прохладнее (на самом деле стояла ужасная жара), прогулка лишь пойдет мне на пользу. Если вам хочется, поезжайте, а я пойду сзади.

Но не тут-то было. Инспектор приглашал изо всех сил и чуть ли не подсаживал меня на осла. К нему присоединился погонщик, смекнувший, что я отпираюсь, а поэтому у него ускользает случай подработать. Он усердно подталкивал осла в мою сторону, пиная его ногами и подхлестывая палкой. У меня было такое впечатление, что инспектор охотно проделал бы то же самое и со мной. Вдобавок погонщик обрушил на меня целую лавину слов, твердя, что нет на свете лучшего животного для верховой езды и нет большего удовольствия, чем езда верхом на осле. Наконец инспектор прибег к решающему аргументу:

- Наверное, боитесь прокатиться верхом на осле? Не бойтесь. Он кроток!

Что такое? Я боюсь проехаться на осле? Я, который приехал в Нубию, чтобы писать о международной спасательной кампании, и ради достижения этого не побоялся предстать перед самыми высокими должностными лицами в правительственных учреждениях? Знаешь ли ты, болтливый инспектор, каково преодолеть страх перед высокопоставленными лицами? А я должен бояться какого-то осла?

Мы сдались одновременно. Я приблизился к вислоухому, а он покорно подставил мне спину. И... мы поехали. Библейское животное было костлявым, его спинной хребет немилосердно выпирал, но оно было кротким и - я сказал бы - смекалистым. Мы быстро пришли к соглашению. Осел бежал проворно, но то и дело стремился свернуть то влево, то вправо, тогда как я хотел ехать прямо. В такие моменты нужно было только показать ему палку, которой меня снабдили. Когда осел сворачивал влево, нужно было показать ему палку также слева. Что означало: "Я вовсе не намерен тебя стегать, дорогуша, но если ты будешь сворачивать в ту сторону, то сам понимаешь..."

Вид с горы Гебель-Адда. На переднем плане - судно американской экспедиции
Вид с горы Гебель-Адда. На переднем плане - судно американской экспедиции

И осел понимал. Сопровождавший меня погонщик нервничал и пытался уговорить меня всыпать наконец ослу. Но я не хотел этого делать, придерживаясь принципа мирного сосуществования и замечая по взглядам, которые бросало животное, что оно в состоянии, если наши отношения обострятся, выкинуть какое-нибудь коленце - пуститься, например, галопом. А вы не можете себе представить, что такое ослиный галоп! Итак, мы ехали трусцой. У меня довольно большой рост - 186 сантиметров, причем большая часть этой длины приходится на ноги. Мне трудно даже себе представить, как я выглядел во время езды, но это было, несомненно, весьма забавное зрелище, если учесть, что ноги волочились за мной по песку. Осел был без седла и, конечно, без стремян.

Вдвоем мы подымали пыль, точно танковый взвод. Когда я почувствовал, что начинаю понемногу становиться безучастным ко всему, что происходит вокруг, спереди, где во главе нашей кавалькады ехал инспектор, до меня донесся окрик. Одновременно со стороны реки раздался рокот двигателя моторной лодки.

- Едет доктор Миллет! - закричал инспектор.

И действительно, к моему неописуемому счастью, это был Миллет. Он подплыл к берегу, принося извинения за опоздание. Я сразу соскочил с осла и перешел в лодку, предпочитая положиться на двигатель, даже если он и работает с перебоями. Мы описали нашей моторной лодкой ухарскую петлю и поплыли вдоль реки, туда, где вырисовывался высокий горный хребет. Близился вечер, и солнце причудливо окрашивало окружающий пейзаж, как это всегда бывает на Ниле перед заходом солнца. Мы медленно приближались к горной вершине, с одной стороны покрытой позолотой, а с другой стороны уже темнеющей. У подножия горы стояло пришвартованное к берегу небольшое белое судно. Оно служило лагерем экспедиции Миллета. Когда мы подошли к его борту и вскарабкались по трапу наверх, оно показалось мне истинным раем. После глиняного, утопающего в пыли домика в Фарасе чистое, надраенное судно с неким подобием террасы на корме и плюшевыми диванчиками, с несколькими умывальнями, баром и холодильниками, электрическим освещением и рядом жилых кают, где стояли нормальные кровати, казалось мне настоящей сказкой. "Вот это жизнь! - подумал я. - Цивилизация!" За приоткрытыми иллюминаторами плескала, перекатываясь, вода. Я полагал, что на судне, над самой поверхностью проточной, а следовательно, и холодящей воды должно быть свежо и приятно по вечерам. Наверное, с реки веет освежающим холодком, есть и прохладные, остуженные в холодильнике напитки.

Действительность оказалась, однако, не столь привлекательной. Жестяной корпус судна нагревался за день до такой степени, что едва успевал остывать до того, как занимался новый день. Холодильники не действовали, то ли из-за слишком высокой температуры воздуха, то ли из-за неисправности электропроводки. Прохладных напитков не было, а внутри судна стояла жара и неимоверная духота.

Американцы встретили меня радушно. Налили мне стакан теплого виски с теплой водой и повели к реке купаться. Купание вознаградило меня за все. Место было необычным и очень красивым. Выдвинутая в русло реки, высилась скала, к которой нужно было подойти по берегу. В полутора метрах над водой начиналась узкая галерея, по которой можно было пройти до самой верхушки скалы. Тремя метрами выше находилась ниша, вырытая в скале. Туда нужно было взбираться по всем правилам альпинизма. Там находилась "раздевалка", куда я и направился, чтобы переодеться для купания. Уже надев плавки, я обернулся и... остолбенел. В глубине ниши виднелась огромная плита, покрытая египетскими иероглифами. Это был картуш Рамсеса II. Сойдя на галерею, где меня ожидали американцы, я не мог скрыть своего изумления.

- Ничего особенного, - ответили они, - здесь таких полно...

Американцы предупредили меня, что близ скалы появляются крокодилы. Миллет распорядился, чтобы каждый, кто собирается искупаться, понаблюдал сперва минут 16 за поверхностью воды. Говорят, что каждый крокодил должен по крайней мере раз в 15 минут вынырнуть из глубины, чтобы набраться воздуха. Меня это не очень убедило, ибо - подумал я - может ведь найтись столь натренированный крокодил, который выдержит и 17 минут под водой. И что тогда? Но я так и не успел поразмыслить над последствиями, так как, разъяснив мне, как обстоит дело, все прыгнули в воду, не подождав даже трех минут и не беспокоясь о крокодилах. Я сразу последовал их примеру и... остался жив, как видите. Что за блаженство! Темно-зеленая вода здесь холодная и чистая, совсем не то, что у берега в Фарасе, где она бурая и илистая. Плавая в освежающей воде и испытывая несказанное наслаждение, я понял, как много мы теряли в Фарасе оттого, что не могли позволить себе ничего подобного. Мы долго плескались тогда у подножия скалы и не хотели выходить из воды, пока не стало темно.

Так я познакомился с участниками экспедиции Американского исследовательского центра, работающей в Гебель-Адде. Это молодые парни и девушки. Как большииство американцев, они веселы, шумливы и беззаботны. Не все, впрочем, американцы. Один из ребят - швейцарец, не старше 25 лет, по профессии египтолог; он нырял, не снимая часов с руки. Я спросил его, почему он столь ленив и рискует своими часами. Швейцарец взглянул на меня гордо, затем показал часы и сказал:

- The best in the world! (Лучшие в мире!) - и снова нырнул в воду.

Его слова были встречены гомерическим хохотом. Оказалось, что симпатичный швейцарец, с которым мне впоследствии пришлось делить каюту, уже успел получить кличку "The best in the world", так как это было его излюбленное изречение. Все, чего он касался, чем пользовался и что ценил, было, дескать, лучшим в мире. Бородатый арабист экспедиции американец Скэмлоун сказал мне по этому поводу:

- Он запятнал бы, видите ли, честь швейцарца, если бы снял часы перед купанием. Это означало бы, что он не верит в водонепроницаемость швейцарских часов!..

Одно из трех тысяч вскрытых погребений
Одно из трех тысяч вскрытых погребений

Так началось мое пребывание на судне экспедиции Миллета. На следующий день, ровно в 5 часов утра, в дверь каюты постучал заместитель Миллета, молодой статный англичанин Мине, свежий и побритый. Подъем! Одна из функций заместителя - поднимать по утрам весь лагерь. Делает он это столь безупречным образом и ведет себя в полном смысле слова столь по-джентльменски, что хотя еще темно и вы лежите в пижаме, а ночь была неимоверно жаркой и томительной, уже один вид англичанина заставляет вас подняться с улыбкой на лице и сказать, что вы как раз собирались вставать.

Над Нилом повис туман, противоположный берег едва виден. Когда солнце несколько поднялось, туман развеялся. Около 6 подали завтрак: кофе, овсянку, гренки с джемом. Не очень много и не очень вкусно. Затем все участники экспедиции отправились на место раскопок, а Миллет повел меня в большую палатку, разбитую на берегу, около самого судна. Это его рабочий кабинет. Именно тут, рядом с палаткой, раскинулось кладбище скелетов. Здесь лежали сотни скелетов, которые были перенесены из погребений, обнаруженных на месте раскопок у подножия горы, несколько поодаль от берега. Палатка Миллета просторна, в ней больше места, чем в мастерской в Фарасе, но и духота здесь сильнее. В полдень совсем нечем дышать. В палатке сложены находки последних дней: две мероитские ложки, какие-то предметы из бронзы, мероитский флакон для благовоний, великолепная кухонная посудина - не то сковородка, не то тарелка с длинной ручкой, украшенной головой барана, керамика, обломки зеленой китайской вазы, которая появилась здесь, видимо, в более поздний период.

- Еще два дня интенсивной работы, - говорит Миллет, - и прощай Нубия! Но мы еще вернемся сюда в будущем году.

Порядок здесь образцовый. Документация ведется в ажур. Когда работы на раскопках прервутся, вся документация кампании будет полностью готова. В польском лагере документирование завершается лишь в Каире. Но и людей у Миллета в три раза больше, чем у профессора Михаловского. В то же время у Михаловского на всем лежит отпечаток более богатого опыта. Это проявляется даже в некоторых мелочах лагерной жизни.

Миллету 28 лет. Его отец был американским дипломатом, семья долго жила за границей. Николас Миллет родился в маленьком городке Ричмонд в штате Нью-Хэмпшир. Впоследствии семья уехала в Пекин, где Миллет находился до начала войны. Во время войны он жил в Чили, а с 1945 года - снова в Китае, в Кантоне. Училища для иностранцев там не было. Николас поэтому имел много свободного времени. Он читал. Среди прочитанных им книг было несколько о Египте. Они заинтересовали его. Но в 1948 году, когда Китайская Народная Армия приближалась к городу, все американцы эвакуировались. Семья Миллет переехала в Австралию, где Николас окончил среднюю школу. Потом его отправили в Чикагский университет, где он стал изучать египтологию под руководством известного египтолога доктора Сили (теперь Сили ведет раскопки рядом, в трех километрах отсюда, и живет на судне, пришвартованном против Бал-ланы). В 1956 году Миллет получил первую ученую степень. В 1959 году Ми л лету дали стипендию, которая позволила ему впервые отправиться в Каир. Он начал работать в экспедиции доктора Симпсона в Тошке.

Миллет впервые руководит экспедицией и ведет самостоятельные исследования. В то же время это первая экспедиция Американского исследовательского центра в Каире, сотрудником которого является Миллет.

- Лишь когда начался этот "нубийский бизнес", - рассказывает американец,- нам удалось достать не много денег на исследования. Мы искали место, где можно было бы предпринять комплексные исследования, где находились бы и могильник и город. Гебель-Адда - идеальное место. Я отобрал несколько человек из тех, кто работал у Симпсона. А некоторых я заполучил из США - молодых стипендиатов, в том числе англичан, шведов, швейцарцев, немцев. Но живем мы неважно...

Экспедиция финансируется Бостонским университетом и из частных источников. Жертвователи не очень щедры.

- Мы бедны, - говорит Миллет.

Фронт работ в Гебель-Адде очень велик. Прежде всего, это могильник, на котором трудятся рабочие. Огромное кладбище, свыше трех тысяч погребений - мероитских и культуры X. К сожалению, все могилы были когда-то разграблены. Куда ни взглянешь - всюду скелеты; некоторые очень хорошо сохранились, на них видны остатки волос и даже кожи; торчат вытянутые руки, скорченные ноги. Жуткое зрелище. Странный контраст: молодые американцы, любители поплавать и потянуть виски, - и уйма мертвецов. Среди могил ходят девушки. Я обратил особое внимание на Джулию Грин, красивую, статную блондинку. Она работает в качестве field supervisor - надзирательницы полевых работ. Рабочие распевают в ее честь импровизированные песни. Я не пою, так как не умею, зато снимаю. Ветер, в воздухе несутся облака пыли. После нескольких первых кадров, на которых я пытаюсь запечатлеть юбки американок, трепещущие над открытыми погребениями, кинокамера отказывает. Только старый, добрый фотоаппарат "Зоркий" продолжает работать безупречно.

Вместе с Миллетом взбираемся на вершину холма, где находятся руины города, окруженного мощной стеной мероитской эпохи. Стена разрушена, но по ней видно, что город был сильно укреплен. Здесь заняты лишь несколько рабочих, производящих так называемые зондажи (разведочные шурфы), - они раскапывают тут и там землю на глубину один-два метра и просто смотрят, что находится внизу. Более тщательные раскопки начнутся лишь в будущем году. Сюда вода не дойдет так скоро, зато могильник внизу будет сразу затоплен.

Из старого города открывается необыкновенный вид. Нужно постараться сохранить его в памяти, чтобы зимой в Польше было о чем вспомнить. Справа, у подножия горы, - белые палатки рабочих. Здесь живут 70 человек, остальные приезжают каждое утро из Балланы по реке. Нил окружает гору дугой. Далеко на горизонте видны скалы Абу-Симбела. На противоположной стороне, на другом берегу, - узкая полоса пальм, дальше - скалы. Ярко-зеленая обширная гладь воды. Порой из нее выныривают, метнувшись серебряной искрой, какие-то крупные рыбы, а быть может, и крокодилы. Слева - могильник с работающими на нем людьми, и белый пароход у берега, и снова скалы. На Ниле расположен большой остров, поросший камышом. А вокруг - пустыня. Взору открывается пространство, пожалуй, в несколько десятков километров, видимость в это раннее утро прекрасная, воздух прозрачен и неподвижен. Оторваться от всего этого нелегко. Остаюсь здесь, объясняя, что должен выждать, пока солнце не поднимется выше, чтобы сфотографировать могильник сверху. Миллет уходит, а я сажусь на отколотый обломок какой-то стены и гляжу. Стоит абсолютная тишина, как в горах, не слышно даже гомона птиц. Лишь изредка с противоположной стороны доносится рев осла. На этом расстоянии его трудно отличить от пароходного гудка. Но на реке не видно ни одного парохода. Только на фоне пальм бесшумно скользит парус фелюги.

Сзади - руины. Как обычно в этих краях, наверху - горстка глинобитных арабских домиков, а под ними - седая старина. Известно, что здесь находится мероитская крепость и город. Холм, господствующий над всей округой и преграждающий путь в Египет, был, несомненно, укрепленным пунктом или крепостью для войск фараонов. Поэтому раскопки сулят много интересных находок. Возможно, что эти молодые люди добьются в конце концов большого успеха. А он им так необходим. Без яркого успеха нечего и мечтать о том, чтобы обеспечить себе непрерывную работу и подходящие условия.

- Мы бедны! - говорит Миллет.

Дело в том, что, хотя в Нубии работает много экспедиций из США, тем не менее ни одна из них не финансируется государством, - все они получают необходимые средства от отдельных университетов, филантропических организаций или даже из частных источников. Общего для всех американских экспедиций стандарта не существует: одни богаты, другие бедны. Поэтому успех им необходим как воздух. Но Миллет и его люди - добросовестные ученые. Они знают, что город может еще подождать, зато могильник находится под угрозой. Вот почему они ведут раскопки внизу, откладывая возможные успехи на будущее.

Около 10 часов жара заставляет меня спуститься с холма. Здесь нет ни одного тенистого уголка, где можно было бы укрыться. Нужно идти вниз, хотя так не хочется уходить отсюда. Открывшееся мне поразительное зрелище убедило меня (если я вообще когда-либо сомневался), что Нил - это единственная и несравнимая река за многие тысячи лет, по сей день почитаемая как божество. Вот она Река, как ее попросту называют местные жители. Говоря так, они понимают, о чем речь. Теперь понимаю и я.

На пароходе второй завтрак - чай и снова гренки с джемом. На палубе - легкий сквознячок, приятная прохлада. На месте раскопок остались только те, кто сегодня дежурит. Все остальные расселись вокруг большого стола, поставленного на корме парохода под полотняным навесом. Скэмлоун диктует что-то машинистке Айлин Мейер, ямайчанке, жене немецкого архитектора Мейера, тоже участника экспедиции. Они познакомились во время учебы в США. Сестра Миллета, Люсия, занята реставрацией древнего мероитского пояса, прекрасно, между прочим, сохранившегося и сверкающего яркими красками. Сбоку на столе лежат две кем-то оставленные книги. Одна из них - "Газали-монастырь в Северном Судане". Другая - Эллери Куин "Девственная наследница - мотивы убийства: месть, страх и... 15 миллионов долларов!"

Тишина и покой! К несчастью, появляется инспектор. Он уже убедился, что у меня кет фунтов, а поэтому не трогает меня. Зато болтает без умолку, то про себя, то обращаясь ко всем.

- Сегодня воскресенье, - тараторит он, - в Каире многие идут в церковь, это христиане, а мы здесь, здесь полно скелетов и горы, и река, и пальмы, и мистер Миллет, и мисс Люсия, и этот поляк, и берег, и фелюги, и пароход, и могилы, и камни... Ах, ха, ха, ха!

Хлопает себя по ляжкам, подпрыгивает и болтает, болтает без умолку. Ударился в поэтику песен, распеваемых рабочими-арабами и часто заканчивающихся бесконечными перечислениями. Это бывает красиво, но инспектор меня решительно раздражает. Даже бородатый Скэмлоун, обычно тоже болтливый, брызжущий юмором и сыплющий анекдотами, теперь молчит, склонившись над камнем, на котором едва видна надпись. Он мажет камень какой-то жидкостью, в результате чего знаки проступают более отчетливо. Кто-то присоединяется к Скэмлоуну, тоже пытается дешифровать надпись, но это дается с трудом. Стоит тишина, только инспектор монотонно, типично по-арабски (ошибиться здесь нельзя) продолжает свои перечисления, хлопает себя по ляжкам, порой хохочет. Наверное, мы ему кажемся мрачными, безнадежными нелюдимами. Кто видел, чтобы мужчины сидели молча? Разве им нечего сказать?

Делаю записи и стараюсь не слушать. Стоит жара, а жара действует на меня усыпляюще. Так проходит время до обеда.

- Алло, мистер! Алло, мистер!

Меня зовет симпатичный, широкоплечий египтянин, выполняющий на судне функции электромеханика. Он обслуживает электродвижок, дающий свет, а также занимается обеими моторками. Нам предстоит плыть в Абу-Симбел. Это недалеко; с судна Миллета не видно, правда, скал, в которых высечен храм, зато они хорошо просматриваются с вершины холма. Меня охватывает какой-то подъем, нетерпение, любопытство, что-то вроде смирения и одновременно радости. Мне знакомо это чувство. Я испытывал его, когда впервые шел смотреть Сикстинскую капеллу, когда первый раз высадился на Виа Аппиа или приехал в Байрёйт на вагнеровский фестиваль. Об Абу-Симбеле я слышал не меньше, чем об этих местах. Издавна мечтал я увидеть необыкновенный храм до того, как произойдет потоп.

Сегодня утром я прочитал на судне следующую заметку в газете "Нью-Йорк геральд трибюн":

"Нубийские памятники старины. Пожертвования из стран, стремящихся сохранить древние нубийские памятники в долине Нила, достигли едва лишь 7,5 миллиона долларов, а для того, чтобы начать работы, необходимо 42 миллиона. Об этом заявил сегодня в Париже представитель ЮНЕСКО. Речь идет о древнеегипетских храмах, которые уйдут вскоре под воду в связи со строительством Высотной плотины в Асуане. Египет ассигновал для их спасения 11,5 миллиона долларов. Спасение памятников путем поднятия их выше будущего уровня воды обошлось бы в 80 миллионов долларов. Обязательства отдельных государств были еще раз рассмотрены на заседании в Париже, в котором участвовали представители 40 стран. По предложению председателя генеральной конференции ЮНЕСКО Берредо Карнейро (Бразилия), конференция направила по телеграфу "последнее SOS Рамсеса II всему миру", а именно тем государствам, которые не откликнулись до сих пор на призыв пожертвовать необходимые средства".

Журналист, писавший эту заметку, несколько погрешил против истины. Фактически было собрано около 20 миллионов долларов. Цифра 80 миллионов соответствовала бы действительности лишь в том случае, если бы ЮНЕСКО и египетское правительство приняли французский проект, предусматривающий сооружение вокруг Абу-Симбела огромной дамбы. Однако в тот день в другом органе американской печати, еженедельнике "Тайм", я увидел письмо одного из читателей в редакцию: "Сэр, в Вашей статье ничего не сказано об очень интересном решении, предложенном польскими архитекторами и положительно оцененном египетским правительством. Решение состоит в сооружении полукруглого амфитеатра, охватывающего храм. Проект этот похож на французский, но отличается от него тем, что предупреждает возможность просачивания воды; кроме того, его стоимость не превысит 30 миллионов долларов".

Приятно было прочитать это, однако... Я знал уже, что ни один из поименованных проектов не будет осуществлен - ни польский, ни французский. Сначала казалось, что больше всего шансов у итальянского проекта. В нем предлагалось отсечь весь храм от скал, в которых он покоится свыше трех тысяч лет, и поднять весь ансамбль вверх при помощи гидравлических домкратов. С технической точки зрения это был самый смелый проект. Итальянцы брались поднять груз, равный полумиллиону тонн, на высоту 70 метров! Их замысел понравился египетскому правительству больше других. Но стоимость!.. Она составила бы 66 миллионов! Вот почему проекту не суждено было осуществиться, несмотря на то что он был положительно встречен в Каире и ЮНЕСКО также благожелательно отнеслась к нему.

Польский проект был предложен Центром средиземноморской археологии - на основе концепции профессора Ромуальда Цебертовича (проект имел вариант, разработанный коллективом профессоров Варшавского политехнического института по замыслу главного архитектора Центра Домбровского). По этому проекту весь храм был бы заключен в бетонную чашу; внутрь вели бы шахты с электрическими лифтами, туристы осматривали бы храм при электрическом освещении. Чтобы предотвратить просачивание воды, предлагалось использовать разработанный Цебертовичем и многократно испытанный метод так называемой "цебертизации", состоящий в уплотнении грунта с применением явлений электроосмоса.

И, наконец, английский проект: сооружение тонкой "мембранной" дамбы. Она не была бы, правда, в состоянии сдержать напор воды, но такая задача ей и не ставилась. Давление огромных масс воды уравновешивалось бы давлением воды, которой предлагалось наполнить храм. Но это была бы уже вода другого рода: вместо грязной, илистой речной воды внутри храма находилась бы прозрачная вода, специально очищенная и насыщенная химикалиями, предупреждающими развитие живых существ и водорослей. Никакого течения не было бы, вода стояла бы неподвижно. Также и в английском проекте предусматривалось устроить шахты с лифтами для туристов, которые могли бы любоваться храмом сквозь прозрачную воду.

Однако ни один из этих проектов не был принят. В тот день, когда я сел в моторную лодку, чтобы поглядеть на Абу-Симбел, казалось, что, несмотря на многочисленные конференции, призывы, резолюции и заседания многих комиссий, храму грозит гибель. Доверять жизнь людей или памятников старины международным организациям - дело порой рискованное. Они могут, пожалуй, утопить все в бесплодных разговорах.

Абу-Симбел
Абу-Симбел

Река сверкала, мы плавно скользили по ее поверхности. С правой стороны показался густой пальмовый лес, спускающийся к самому берегу. Стволы передних пальм уходили в воду. Это был верный признак того, что далеко на севере, приблизительно в трехстах километрах отсюда, закрыли шлюзы Асуанской плотины, не новой, конечно, Высотной плотины, но предыдущей, построенной в начале нашего века. Среди пальм мелькнул небольшой египетский храм. Нил в Нубии всегда красив, но после полудня он красивее, чем когда-либо. Казалось, что после знойного дня река дышит полной грудью. Горы на горизонте становились все ближе и ближе. Это там... Было тихо, над рекой парили огромные птицы, временами пролетал длинноклювый ибис.

Когда горы были уже совсем рядом и на воду легла их огромная тень, лодка круто повернула вправо и показался сам храм. Вымощенная площадка на берегу, затем несколько широких ступеней - и статуи. Прославленные колоссы - четыре статуи Рамсеса II, сейчас погруженные в тень, так как солнце уже скрылось за верхушкой скалы. Кругом пусто, только на площадке маячит крошечный силуэт смотрителя в белой галабии. К берегу причален какой-то пароходик, а на нем снуют два бородатых европейца, видимо археологи. Четыре чудовищные статуи подавляют собой все - смотритель не достает головой даже до пальцев их ног. Когда я впервые взглянул на эти колоссы, впечатление было не из приятных: они потрясли меня. Они подавляли, казались больше, чем можно вообще себе представить, были какими-то чужими и страшными. Четыре исполинские фигуры, одна наполовину поверженная, голова ее валяется у стоп уцелевших" Воплощение безмерности и неподвижности. Но, что еще хуже, повсюду надписи, путаница букв, выцарапанных в разное время и разными людьми. Раньше здесь не было смотрителя и никто не препятствовал путешественникам, жаждавшим примазаться со своими ничтожными именами к вековечной славе фараонов. Хотя нет, попадаются здесь и известные имена. Вот на самом верху, около уха фараона, красуется выведенное крупными буквами имя: ЛЕССЕПС. Это, наверное, он, Фердинанд де Лессепс, создатель Суэцкого канала. Видно, и этот человек, не доверяя творению собственных рук, стремился увековечить свое имя на творении рук чужих - рук людей, живших 33 столетия назад.

Посредине, между колоссами, находится вход в храм, который был посвящен богам Амону и Гору. В зале размером 16 на 17 метров высятся восемь столбов с огромными статуями Рамсеса, высотой 10 метров каждая. Стало быть, все остальное было лишь предлогом. Сооружая храм в честь богов, Рамсес думал только о себе - черта не столь уж далекая и чуждая... На своде видны парящие соколы - изображения Гора, стены покрыты рельефами. На одном - царь и боги, на другом Рамсес побивает хеттов. Хорошо известные сцены, тысячи раз воспроизведенные во всех книгах о древнем Египте. С обеих сторон - восемь маленьких комнатушек-молелен с низкими дверями. Затем второй зал и, наконец, третий - самый сокровенный. Четыре сидящие фигуры, плохо освещенные, производят неприятное впечатление чего-то живого и грозного. Это боги - Амон, Гор, Птах - и, конечно, сам Рамсес. Божественный Рамсес, ровня богам, вместе с ними восседающий в святая святых храма. Если глядеть с этого места в сторону выхода, то виден длинный коридор, вдоль стен которого красуются статуи фараона. И как всегда у египтян, направление, в котором проложен этот коридор, избрано не случайно.

Каждое утро, когда восходит солнце, его лучи на короткое время проникают внутрь храма, достигая святилища. Бог Амон, плывущий на золотой барке по небу, ежедневно наносит визит себе самому и царю.

Остатки красок на стенах и статуях позволяют догадываться, как все это выглядело в те времена, 3300 лет назад! Когда солнце заглядывало внутрь, все начинало играть яркими красками - главные залы храма казались тогда подлинно царственными. Но в то же время все это, думается, должно было выглядеть чудовищно...

Истинно человечного здесь нет ничего, за исключением одного лишь рельефа; фараон держит за руку женщину- царицу Нефертари, в честь которой он соорудил небольшой храм всего в ста метрах отсюда. И еще звери, если зверей можно считать чем-то сродни человеку! Во всяком случае, они не отталкивают. Все остальное - ужасное олицетворение спеси и сумасбродства. Соорудить в честь самого себя подобный храм! По всей вероятности, это воплощенная в скале мечта о бессмертии, а поэтому Рамсес, возможно, заслуживает чуточку симпатии с нашей стороны. Но в то же время все это было вызвано также - а быть может, прежде всего - желанием соорудить себе как властителю такой памятник, перед которым все должны были падать ниц. Абу-Симбел совершенно чужд нам по духу. Это послание, оставшееся в наследство не столько от людей, живших тысячи лет назад, сколько от власть имущих. Все в нем ужасает нас и по сей день. И тем не менее... Прошло столько веков, а мы все еще продолжаем сооружать памятники сверхъестественной величины.

Понемногу осваиваюсь с видом храма, но думаю, что прав был тот молодой швейцарец-египтолог, который сказал мне, что фрески, найденные в Фарасе, ему понравились больше. Видно, они более человечны или, быть может, только более близки нам.

Спустились сумерки, в храме горит электрический свет, специально включенный для меня смотрителем. Пора возвращаться. Уходя, думаю: печально, если всему этому суждено будет погибнуть, но еще печальнее, что нечто подобное было вообще построено. И еще думаю: если наступит время, когда люди не будут делиться на богатых и бедных, на господ и слуг, то храм Абу-Симбел должен уцелеть и стать одним из экспонатов музея, показывающего, как обстояло дело в прошлом.

Когда я вышел из храма Абу-Симбел и увидел сохнущее на берегу нижнее белье арабов, я как-то оживился и слегка воспрянул духом. Есть обыкновенные люди на свете...

Отплываем. Полная луна светит с той стороны, с которой утром солнце освещает фараона. Еще не темно, это последние минуты дня. Пальмы на противоположном берегу становятся зеленее, а горы делаются желтыми, как шкура льва. Возвращаемся, но двигатель лодки то и дело глохнет и мы дрейфуем в обратную сторону. Двигатель словно хочет убедить меня, что не все современное безупречно. Долго видны три маленьких огонька на берегу близ Абу-Симбела. Скоро и они скроются в темноте.

Следующий день был последним в лагере экспедиции доктора Миллета. Пришло сообщение, что и экспедиция Чикагского университета собирает свои пожитки. Еще оставшиеся экспедиции покидают Нубию. Стоит такая жара, что трудно перевести дух. В полдень температура достигает 50 градусов, ночью - около 40. Однако я хорошо переношу жару: ночью на пароходе никто не мог заснуть, спал лишь я один. Скэмлоун, которому я опрометчиво сказал, что ночь была как будто несколько прохладнее предыдущих, горестно вздохнул:

- Боже мой, если в аду есть температура, то сегодня она была высокой даже для ада...

Уже завтра уезжают все оставшиеся экспедиции. А было их в египетской части Нубии немало.

Кроме экспедиций Миллета и Чикагского университета, здесь были заняты следующие экспедиции:

французская в Себуа;

советская в Дакке и Вади-Аллаке, руководимая ленинградским профессором Б. Б. Пиотровским, искренним другом польских археологов;

чехословацкая в Тафе;

западногерманская в Калабше (под руководством профессора Германского археологического института в Каире Штокка).

Сверх того, в Египетской Нубии работал ряд специальных миссий, непосредственно финансируемых ЮНЕСКО и занимавшихся разбором нескольких храмов или подробной документацией объектов, которые могут быть спасены: в Дерре, Дакке, Герф-Хусейне и Абу-Симбеле.

Все экспедиции уже уехали, и мы остались последними. Еще сегодня была вскрыта гробница с тремя красивыми амфорами. Все радуются, кампания увенчалась полным успехом.

Пароход экспедиции отчалит от берега лишь через два дня. Но часть археологов уезжает сегодня, и я еду с ними. Моторная лодка испортилась, а поэтому грузим багаж на большую фелюгу. Дует сильный ветер, и холм вместе с вымершим городом окутан клубами пыли. Впервые вижу разбушевавшийся Нил - вздымаются волны, их гребни пенятся, река напоминает море. Отчалив от парохода, фелюга быстро набирает скорость. Меня сразу охватывает тоска по Балтике - серое северное море кажется красивее и естественнее южных. Но тут же приходит мысль: а ведь там холодно. Правда, здесь это трудно себе представить. Плывем в сторону пристани Балланы. Движемся вперед весьма медленно. Ветер не попутный, и хотя мы плывем быстро, тем не менее делаем большие зигзаги, говоря на языке моряков, галсы, а поэтому то и дело вновь приближаемся к берегу. Если гак будет продолжаться, мы не успеем на пароход в Бал-лане. Это то же самое судно, на котором я прибыл из Вади-Хальфы. Бывает, что пароход опаздывает, но ведь известно, что, когда рассчитываешь на опоздание парохода или поезда, то как раз тогда он, как назло, отходит вовремя. Начинаю волноваться, поглядывать на часы. У меня билет на сегодня, если опоздаю, он пропадет. Я не в состоянии пожертвовать билетом. А кроме того, какая потеря времени! Арабист Скэмлоун, который тоже хочет выехать сегодня, не в силах придержать свой язвительный язык.

- Вы живете в Центральной Европе, - говорит он, - а поэтому нервничаете. Успокойтесь. Жизнь в других местах так хороша...

- Я житель Центральной Европы, - огрызаюсь я, - а поэтому мне многое не безразлично!

Причаливаем к берегу в Баллане за пять минут до срока. Никаких следов парохода! Толпа в ожидании на берегу, никто не знает, что случилось с пароходом, опаздывает он или вовсе не отплыл из Вади-Хальфы. Бывает и так. Несколько групп мужчин в галабиях сидят на стульях в кофейне, играют в кости, некоторые дремлют. На песчаном майдане валяются и ревут ослы. На самом берегу расположились одетые во все черное женщины с детьми. Парохода не видно, но никто не волнуется. Придет или не придет - иншалла! Кроме нас пятерых, здесь еще несколько археологов из экспедиции Сили. Они тоже хотят добраться до Асуана.

Арабы за одним из столиков приглашают меня к себе. Угощают отличным, крепким чаем. Среди них - школьный инспектор, говорящий по-английски. Как обычно, они выспрашивают, зачем я приехал, что успел увидеть и как мне здесь понравилось. Мужчины едут в Асуан в поисках работы. Им интересно все, инспектор вынужден переводить каждое мое слово. Когда я сказал, что видел Абу-Симбел, завязалась оживленная дискуссия. Они знакомы, оказывается, со всеми проектами спасения храма, эта тема для них не нова. Больше всего им нравится итальянский проект поднятия огромного блока с храмом посредине. Когда я выразил сомнение, осуществимо ли это технически, арабы закричали:

- В наше время все возможно!

Как трогательно! Эти люди, которым так мало приходилось иметь дело с современной техникой, жители одной из беднейших стран мира, питают неограниченную веру в технику. Но когда речь заходит о деньгах и я называю миллионные суммы, нужные для осуществления итальянского проекта, их лица мрачнеют. Инспектор заявляет:

- Думаю, что все это уйдет под воду...

Еще одна чашка чаю и еще одна. Крепкий, хороший чай, только слишком сладкий, после него опять хочется пить. А парохода пока не видать. Поминутно кто-то спускается на берег и всматривается вдаль, а затем безнадежно машет рукой и уходит. Спускается ночь. Не знаем, что делать: дожидаться или возвращаться к Миллету? Но тут прибегает начальник местной почтовой конторы и сообщает, что пароход уже в пути. Ждем. Мы приехали сюда в 4 часа дня, а теперь уже 9 часов вечера. Арабы дремлют, а мы молча сидим за столиками. Тишина, только шумит река и порой сквозь сон вскрикивает осел.

В половине десятого на горизонте появляются огни. Они долго кажутся неподвижными. Мы не уверены, что это пароход. Недавно на противоположном берегу, в пустыне, был виден свет фар шести проехавших мимо автомобилей. Свет был виден долго, то исчезая за холмами, то вновь появляясь. Какая-то автоколонна ехала из Судана. Быть может, и сейчас это просто автомобиль? Но нет, огни направляются в сторону пристани - они двигаются значительно медленнее, зато горят ярче.

Наконец пароход причаливает. И вновь все превращается в дантовский ад, такой же, как в прошлый раз, но еще страшнее, так как вокруг темнота. Кроме того, людей на этот раз больше, одни пассажиры сходят на берег, новые садятся. Ужасная суматоха, кто-то падает с трапа в воду, но тут же выбирается, у кого-то в воду валятся вещи. Незнакомые доброжелатели хватают мои чемоданы, подают их друг другу над головами и вручают членам экипажа. Наконец и мы сами взбираемся на борт. Кто-то обнимает меня. Это Марек Марциняк, возвращающийся на этом же пароходе. Он сообщает, что лагерь в Фарасе давно уже свернут, профессор улетел на самолете, остальные участники экспедиции поедут следующим пароходом, а пока они находятся в гостинице в Вади-Хальфе, улаживают последние таможенные формальности и распивают пиво со льдом. Мы также идем в буфет за пивом. Берем в охапку несколько бутылок и садимся в кресла на верхней палубе. Прохладно, дует ветерок. Пароход гудит, разрезая воду и тьму. Из-за холмов всплывает нубийская луна в полном великолепии. Проплываем мимо Абу-Симбела, освещая его колоссы светом пароходных фар. И снова наступает темнота. Плывем на север.

Нубийская кампания окончена.

Оказалось, однако, что она еще не окончена. В 1964 году, буквально в самый последний момент, был спасен храм Абу-Симбел. Вокруг него устроили земляную насыпь, под защитой которой начали отсекать от скал фигуры и рельефы, чтобы перевезти их в другое, безопасное место.

предыдущая главасодержаниеследующая глава








Рейтинг@Mail.ru
© HISTORIC.RU 2001–2023
При использовании материалов проекта обязательна установка активной ссылки:
http://historic.ru/ 'Всемирная история'