Пища и утварь

Хлеб еще в домонгольское время стал основной пищей и приобрел современный вид. В XIII-XV вв. все те же четыре хлебных злака: рожь, пшеница, ячмень, просо - по-прежнему упоминаются летописцами и определяются среди раскопочных зерен ботаниками. Летописные сведения о продажной цене хлеба обычно относятся ко ржи: хлеб преимущественно был ржаной (О продуктах земледельческого и промыслового хозяйства см. также в главе А. Д. Горского "Сельское хозяйство и промыслы".).

В материалах новгородских раскопок зерна этих четырех злаков обильно представлены (См. А. В. Кирьянов. История земледелия Новгородской земли X-XV вв. (По археологическим материалам). МИА, № 65. М., 1959.). Рожь решительно преобладает. Те же четыре злака упоминаются и в берестяных грамотах, чаще всего рожь!)

Сергий Радонежский, по словам его "жития", "просфиры сам печаше: преж бо пшеницу толчаше и меляше и муку сеяше и тесто месяше и квасяше" (Житие Сергия. ПДПИ, вып. 58. СПб., 1885, стр. 79.). Здесь перечислены все основные стадии производства хлеба. Можно упомянуть в связи с этим миниатюру Никоновской летописи (См. А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник. Изд-во МГУ, 1944, стр. 89-90 и рис. 28.), в которую входит сокращенная переделка названного жития. Хотя миниатюра относится к XVI в., она, вероятно, как и другие рисунки Остермановских томов летописи, восходит к более древним образцам. Текст гласит: "...толчаше, и меляше, и хлебы печаше". Изображено сначала толчение зерен в ступе, которое должно предшествовать размолу на ручных жерновах, затем самый размол (жернова такие же, как в археологических находках). Хлебопечение производится в большой русской печи, туда укладываются большие круглые хлебы. Подобная миниатюра имеется и в известном лицевом "житии" Сергия. Печеные хлебы изображены в миниатюрах Никоновской летописи, их форма всегда круглая, цвет желтый или коричневый, приподнятость квашеного теста показана.

Форма и размер хлеба были до некоторой степени постоянными величинами. Это видно из того, что в числе платежей документы неоднократно называют хлеб счетом, а не весом. Например, в новгородской вечевой грамоте сиротам Терпилова погоста (около 1411 г.) говорится: "...давати им поралье посадницы и тысяцкого по старым гражртам, по сороку бел, да по четыре сева муки, по десяти хлебов" (ГВНиП, стр. 146.).

В уставной грамоте церкви Ивана на Опоках (грамота восходит в основном к XII в., но дошедший ее текст датируется XIII-XV вв.) сказано: "...а игумену Онтоновского монастыря взяти дару полтину, а пошлины от него идеть 40 колачей, 40 хлебов" (ДАИ, т. I. СПб., 1846, стр. 5.). Это первое упоминание слова "калач"; в последующую эпоху так назывался лучший сорт хлеба. Слово это общеславянское. Хлеб исчислялся еще ковригами, например в летописи под 1422 г. сказано: "...и толми бысть тамо дорог хлеб, яко на едином ковризе, дати полтына" (Псковская II летопись) (ПСРЛ, т. V, стр. 24.).

В новгородской берестяной грамоте № 363 (рубеж XIV-XV вв.) свекор поручает невестке испечь колобью, то есть колобок. Для этого надо взять "солод ржаный" и "муке колко надобь" (А. В. Арциховский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1958-1961 гг.). М., Изд-во АН СССР, 1963, стр. 58-59.). Словарь В. И. Даля дает для слова "колоб" значения: "круглый хлебец, толстая лепешка". Невестка должна испечь колоб и не жалеть на него муки. Солод - бродильный продукт из начавших прорастать, а затем высушенных зерен хлебных злаков. Наиболее обычен ячменный солод, применяемый в пивоварении, но наряду с ним доныне бытует ржаной солод, о котором идет речь в грамоте. Именно он применяется в хлебопечении, что соответствует тексту грамоты. Его примешивают к ржаной муке для придания хлебу особого привкуса.

В Новгороде при раскопках неоднократно встречены деревянные пряничные формы, покрытые различными узорами. Пряники, несомненно, пекли на меду.

Конечно, из ячменя делали ячневую крупу и из проса - пшенную крупу. В новгородской грамоте середины XV в. в корм сборщиков дани "черноборцев" включено "сито заспы" (ГВНиП, стр. 39.). Это слово в северных диалектах, по словарю В. И. Даля, означает крупу.

Вероятно, была и гречневая крупа: гречу знают новгородские писцовые книги конца XV в. Они, собственно говоря, относятся к последующей эпохе, но все упоминаемые там поля гречихи едва ли появились только при Иване III. Впрочем, надо иметь в виду, что гречиха вообще культура сравнительно недавняя и, по словам В. Л. Комарова, "в Европу проникла чуть ли не в XV в." (В. Л. Комаров. Происхождение культурных растений. Изд. 2-е, доп., М.-Л., Сельхозгиз, 1938, стр. 205.). Это как будто подтверждено и новгородскими раскопками: в слоях X-XIV вв. зерен гречихи нет вовсе, а в слое XV в. они имеются (См. А. В. Кирьянов. УК. соч., стр. 341.).

Точная дата распространения этой культуры остается спорной.

Зерна гороха в новгородском слое XIV в. не отличаются по размерам от современных сортов (См. А. В. Кирьянов. УК. соч., стр. 338.). В новгородской берестяной грамоте № 220 (XIII в.) упомянута "гороху цетвертина" (А. В. Арциховский и В. И. Борковский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1956-1957 гг.). М., Изд-во АН СССР, 1963, стр. 42.).

Об овощах и фруктах письменные источники рассматриваемой эпохи не говорят почти ничего. В пошлину Антонова монастыря входила капуста (ДАИ, т. I, стр. 5.). Тем не менее сомневаться в широком распространении огородничества и садоводства едва ли возможно.

Писцовые книги конца XV в. упоминают яблоневые сады, существовавшие в 70-х гг. при усадьбах новгородских бояр. У посадника Ивана Овинова в таком саду росло 200 яблонь, у боярина Григория Тучина - 117, у Матвея Телятева - 90 (См. С. А. Тараканова-Белкина. Боярское и монастырское землевладение в Новгородских пятинах в домосковское время. М., изд. ГИМ, 1939, стр. 56.).

Основные материалы по овощам и фруктам древней Руси дали теперь новгородские раскопки. Мы узнали по находкам семян, что огурцы были известны в Новгороде с X в., укроп не позже XI в., яблоки, вишни и сливы - с X в. (См. А. В. Кирьянов. УК. соч., стр. 358-360.). Все эти культуры существовали с тех пор непрерывно.

Яблоневые сады украшали не только усадьбы бояр, но и город. Один такой маленький сад, примыкавший к небольшому жилому дому, открыт в Новгороде при раскопках в слое XII в. Были такие сады, конечно, и позже.

Находки зерен малины обычны при новгородских раскопках в слоях всех веков (См. А. В. Кирьянов. УК. соч., стр. 361.).

Среди южных товаров на Русь проникали грецкие орехи. В слоях X-XII вв. в Новгороде они обычны, но в слоях XIII-XV вв. встречаются редко. Так же располагаются и находки миндаля (но их вообще мало). В XIII в. южные торговые пути были перерезаны монголами, и грецкие орехи говорят об этом красноречиво (См. А. В. Арциховский. Археологическое изучение Новгорода. МИА, № 55. М., 1956, стр. 27.).

Скорлупа обыкновенных лесных орехов постоянно встречается при раскопках в Новгороде в больших количествах. Гильбер де Ланнуа. фландрский рыцарь, гостивший в 1413 г. в Новгороде, перечисляя съестные припасы, которые посылал к нему каждый день новгородский архиепископ, называет вслед за хлебом, мясом и рыбой fain (G. de Lannoу. Voyages et ambassades. Mons, MDCCCXL [1840], p. 20.). Это переводят как "буковые орехи", но бук у нас не растет. Наверное, Ланнуа получал плоды обыкновенного орешника.

При отсутствии сахара его всюду заменял мед, это относится и к древней Руси. Впрочем, источники обычно говорят о меде в качестве напитка. Натуральный сотовый мед, вероятно, назывался "сот". Инок Фома в своем "Слове похвальном о благоверном великом князе Борисе Александровиче" употребил такой изысканный оборот: "...и аз мню тако есть уста великого князя Бориса Александровича слаще меду и сота всем человеком" (H. П. Лихачев. Инока Фомы слово похвальное о благоверном великом князе Борисе Александровиче. ПДПИ, вып. 168. СПб., 1908, стр. 3.).

Общеизвестно значение, которое имели в пище средневековой Европы пряности; их огромная ценность в конце концов явилась побудительной причиной великих географических открытий. У нас они тоже считались сокровищем, по крайней мере перец, от древнего названия которого "пьпьрь" происходит русское слово "пряность". Среднерусские купцы в Новгороде платили пошлины серебром и перцем. В уставной грамоте церкви Ивана на Опоках говорится: "А у гостя имати: у низовского от дву берковеск вощаных полгривнъ сребра да гривенка перцу" (ДАИ, т. I, стр. 4.).

Соль была важнейшей приправой пищи. В этом убеждает огромный размах древнерусского солеварения, ставшего важнейшим из промыслов. Развитие этого промысла было одной из главных причин колонизации нашего Северо-Востока. Документы времен удельной Руси говорят о солеварении много раз. Это дела вызывало особый интерес и требовало особого правительственного регулирования. Применение в пищу соли едва ли отличалось от современного.

Молочные продукты часто упоминаются в новгородских писцовых книгах конца XV в. Несомненно их большое пищевое значение и в рассматриваемую эпоху. В новгородской берестяной грамоте № 220 (XIII в.) упомянуты "два горшка масла" (А. В. Арциховский и В. И. Борковский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1956-1957 гг.), стр. 42.). Наличие сыроварения можно доказать известиями документов о сырах, принимаемых по счету, следовательно, твердых. В середине XV в. княгиня Елена Васильевна Верейская предписывает своему вогнемскому (на Белом озере) посельскому: "...чтобы еси довал, на всякый год, к Пречистой в Кирилов манастырь, на Кирилову память да на Успленье Пречистой, по тридцать сыров да по два пуда масла" (ДАИ, т. I, стр. 348.). В упомянутом новгородском документе XV в. в корм черноборцев включены "два сыра" (ГВНиП, стр. 39.). Позднее в новгородских писцовых книгах постоянно подсчитываются сыры, вносимые в счет оброка.

Мясная пища лучше всего может быть изучена археологически. Кости животных в русских слоях XIII-XV вв., например в Новгороде и в Москве, так же изобилуют, как и в слоях X-XIII вв.; зоологические определения дают те же результаты. Преобладание всегда принадлежит корове, на втором месте - свинья, на третьем - овца (См. В. И. Цалкин. Материалы для истории скотоводства и охоты в древней Руси. МИА, № 51. М., 1956, стр. 175, 177.). Это позволяет подробно не останавливаться на письменных известиях о говядине, свинине и баранине. Слово "мясо" издревле означало прежде всего говядину. В корм черноборцев входит "баран, а любо полоть мяса" (ГВНиП, стр. 39.). Позднее такое же противоположение постоянно встречается в новгородских писцовых книгах.

Мы очень мало знаем о древнерусском птицеводстве, но в новгородских писцовых книгах конца XV в. куры и яйца упоминаются в составе оброка так. часто, что нельзя сомневаться в большом продовольственном значении этих продуктов, притом задолго до XV в.

Из диких животных в костных материалах из раскопок Новгорода и Москвы хорошо представлен только лось; кости других животных единичны (См. В. И. Цалкин. УК. соч., стр. 175, 177.). Лосей было много и они давали много мяса, но вообще продовольственное значение охоты было, судя по статистике костей, совсем невелико.

Церковь настойчиво регулировала пищу, ограничивая сроки потребления мяса. Разработаны были все возможные календарные комбинации, например правило митрополита Максима (конец XIII в.) гласит: "...аще и причтется праздник святых апостол в среду или в пятницу, не достоит христианам мяс ясти, но празновати святый день и ясти рыбу" (РИБ, т. VI, ч. 1, стр. 140.).

Обязательным условием употребления в пищу охотничьей добычи считалось закалывание. Против нарушителей этого правила направлены были почему-то самые строгие увещания. Так, в одном церковном поучении начала XV в. "князем и боярам и детем боярским и гостем и всем людем городцкым и селскым" говорится: "Изымав зайца, и ты поколи в горло, да выточи кровь, а тетерев или иную птицю съестную изымав, и ты зарежи живу, а котораа птица увязла в силце, да удавилася, и вы бы тое не ели; а заец потому же удавился который в слопцы, и в которое ни буди ловушке умреть не заколот, и вы бы того не ели. А у собаки отняв заеца, да заколи, а будеть не жив отымешь, и вымечите собакам. А кто съест таковое удавленое, или звероядину, через нашю заповедь, - и написано в правилех святых отец: тот грех с душегубством равен" (РИБ, т. VI, стр. 140.). Возможно, что этот запрет преследовал гигиенические цели (забота о свежести и чистоте пищи), но во всяком случае для церковной идеологии заключительная фраза очень типична: одинаковым грехом считалось съесть удавленного зайца и убить человека.

Ланнуа пишет: "Зимою не продают на рынке Великого Новгорода ничего живого: ни рыбы, ни мяса поросят, ни бараньего мяса, ни птицы никакой: это убито и заморожено" (G. de Lannоу. Op. cit., p. 21.). Такая продажа была, очевидно, типична тогда не только для Новгорода. В Москве (уже в 70-х гг. XV в.) ее наблюдали венецианцы Барбаро и Контарини (БИПР, т. I. СПб., 1836, стр. 58.).

Рыболовство по своему продовольственному значению превосходило охоту и уступало скотоводству. В Новгороде при раскопках найдено много рыбьих костей и чешуи, эти находки ихтиологически изучены (См. Е. К. Сычевская. Рыбы древнего Новгорода. СА, 1965, № 1.). На первом месте по числу найденных костей стоит судак - эта рыба теперь довольно ценная, тогда, очевидно, стоила дешево, ее было слишком много. Средневековые новгородские судаки много крупнее современных. На втором месте по числу костей идет лещ, "дальше по порядку следуют: щука, окунь, сом, осетр, сиг, густера, синец. Редко встречаются плотва (на нее явно не обращали внимания), голавль, язь, жерех, сырть, чехонь, еще реже уклея, карась, ерш. Средние размеры большинства видов превышают современные. В максимальных размерах существенных различий нет. Отсутствует лосось, хотя он неоднократно упоминается в берестяных новгородских грамотах. Неоднократно назван там и сиг, который в костных материалах представлен. Волховский сиг славился до XX в. В новгородской берестяной грамоте № 259 (рубеж XIV-XV вв.) сказано: "...послал есьм к тобе ведероко осетрине" (А. В. Арциховский и В. И. Борковский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1956-1957 гг.), стр. 85.). Осетры всегда высоко ценились.

Основным напитком по-прежнему был мед. Церковное поучение в Кормчей XIII в., устанавливая распределение мясной, рыбной и растительной пищи по постным и скоромным дням, из напитков упоминает только один. Для скоромных дней установлена норма: "...а меду по 3 чаши в неделю", для постных дней расчет иной: "...а меду не пий во все говение, токмо егда рыбице яси, по чаши испивай" (РИБ, т. VI, ч. 1, стр. 122.). Очевидно, рыбу приготовляли так, что приходилось ее запивать медом.

Вообще мед был необходимой принадлежностью всякого древнерусского пира, а другие напитки обыкновенно даже не упоминаются, например, когда речь идет о корчмах. Псковская судная грамота устанавливает: "А княжим людем по дворам корчмы не держать ни во Пскове, ни на пригороде, ни в ведро, ни в корец, ни бочкою меду не продавати" (Псковская судная грамота. М., Учпедгиз, 1952, стр. 115.). Летописец, объясняя поражение Василия II в усобице 1433 г., говорит: "...а от москвич не бысть никоея помощи, мнози бо от них пиани бяху, а инии с собою мед везяху что пити еще" (Воскресенская летопись) (ПСРЛ, т. VIII, стр. 97.). При помощи меда был взят в плен в 1445 г. татарский князь Бегич: "...а муромьские наместници к Бигичю выслаша меду много, он же напився и усну, а сии посланнии, пришедше, и поимаше его и отведоша его во град, а после утопиша его" (Ермолинская летопись) (ПСРЛ, т. XXIII, стр. 152.). Летописец, враждебно описывая народное движение 1328 г. в Москве, упоминает разгром погребов и пьянство: "...износяще из погребов меды господския" (Новгородская IV летопись) (ПСРЛ, т. IV, стр. 85.).

Мед различался по сортам, его номенклатура более известна в следующую эпоху, но мы знаем, что уже в Новгороде Великом были мед на подсыту и мед на подсласту. Различие между ними примерно должно соответствовать современному различию между столовыми и десертными винами. Уставная грамота Ивана на Опоках говорит: "...а князя великого наместником дару по сукну Ипскому, а дати им 20 пуд меду на подсыту чистаго пошлины: а дворецкому сукно Ипское, а 10 пуд меду на подсласту чистого пошлины, по" старине, а тиуну дару сукно Тумаское, а дати ему 5 пуд меду на подсыту чистаго по старине" (ДАИ, т. I, стр. 5.). В конце XV в. не однократно упоминается мед пресный (первое упоминание его под 1463 г.) (См А. А. Шахматов. Грамота псковского князя Ивана Александровича. ИОРЯС, т. XVII, кн. 3. СПб., 1912.). Это, очевидно, мед еще не подвергнутый алькогольному брожению. Мед вообще часто мерили пудами, в новгородской берестяной грамоте № 61 (XIII в.) упомянуты "10 пудов мьду" (А. В. Арциховский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.). М., Изд-во АН СССР, 1954, стр. 63.).

Мед мог составлять основную часть феодальной повинности, Например, Владимир Ольгердович в конце XIV в. в Смоленске жалует церкви "жеребей земли". "А идет с того жеребья полколоды меду, а полведра, а полбобра, а полтора воска" (РИБ, т. II, стр. 6.). Медом вообще производили платежи. Так, на новгородском севере в начале XV в. Семен Рознежский пишет в закладной: "А дати ми Епифанию, Боголюбскому старцу, кадь меду" (АЮБ, т. II. СПб., 1864, стр. 5.). В новгородской берестяной грамоте № 136 (XIV в.) среди феодальных повинностей упомянут "пуд меду" (А. В. Арциховский и В. И. Борковский. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1953-1954 гг.). М., Изд-во АН СССР, 1958, стр. 76.).

Если где-нибудь источники называют два напитка, то это всегда мед и пиво. Очевидно, пиво по значению было на втором месте. Летопись под 1378 г. говорит о войске за рекою Пьяною: "...а где наехаша в зажитии мед и пиво, испиваху допьяна без меры, и ездять пьяни, по истине за Пьяною пьяни" (Новгородская IV летопись) (ПСРЛ, т. IV, стр. 73.). Ланнуа в 1413 г. ежедневно получал мед и пиво от новгородского архиепископа (G. de Lannоу. Op. cit., p. 20.). Летописец, желая отметить аскетизм княгини Василисы, сообщает, что она, ставши монахиней, "пива и меду не пиаше" (Рогожский летописец) (ПСРЛ, изд. 2-е, т. XV, стб. 133.). Сергий Радонежский, по словам его "жития", уже в юности "пива и меду никогда вкушающи, ни к устом приносящи или объюхающи" (Житие Сергия ... ПДПИ, вып. 58, стр. 36).

При изготовлении пива применялся солод, следовательно, этот напиток имел приблизительно современный характер. Уставная грамота митрополита Киприана в 1391 г. заставляет крестьян "солод молоть, пиво варить" (ААЭ, т. I. СПб., 1836, стр. 7.). Солод упомянут среди феодальных повинностей в новгородских берестяных грамотах № 136 (XIV в.) и № 1 (XV в.).

В Двинской земле в 1448 г. некий Власий Степанович заложил Чюхченемскому монастырю землю при условии своеобразных поминок по его отцу: "А игумену и черенцам по Степани паметь творити пивом по сили" (ГВНиП, стр. 200.).

Исчерпывающий перечень тогдашних напитков дает летописец, когда он объясняет могущество Ольгерда его трезвостью: "Въ всей же братии своей Олгерд превзыде властию и саном, понеже пива и меду, ни вина, ни кваса не пьяше" (Новгородская IV летопись) (ПСРЛ, т. IV. стр. 72.).

Вино в XIII-XIV вв. упоминается еще реже, чем в X-XIII вв. Этот термин по-прежнему применялся только для привозного виноградного вина. О венгерском городе Варадине наша летопись говорит: "...около же его мало простых древес бе, но вся древеса винограднаа, изобилием точящь всякого овощиа и всякого вина" (Никоновская летопись) (ПСРЛ, т. X, стр. 135.). Вино на пиру упоминается в летописи только у князей и бояр: "Сами же князи и бояре в единой вежи пиаху вино" (Воскресенская летопись) (ПСРЛ, т. VII, стр. 196.). Но виноградное вино считалось, как известно, необходимым в церкви для литургии. "Житие" Сергия приводит такой признак крайней бедности монастыря в первые его годы: "...овогда же недостало вина, им же обедня служити" (Житие Сергия ... ПДПИ, вып. 58, стр. 84.).

Основной путь проникновения к нам вина был северо-западный. На ганзейских кораблях в Новгород ввозилось фландрское вино, об этом сообщают немецкие документы. Например, документ 1436 г. упоминает "одну бочку красного вина и другую белого вина" (А. И. Никитский. История экономического быта Великого Новгорода. М., 1893, стр. 163 (примечание 3).). Южный подвоз этого товара при татарах прекратился, среди крымских товаров вино не упоминается (См. В. Е. Сыроечковский. Гости-сурожане. М.-Л., Соцэкгиз, 1935.).

Особо надо отметить полное отсутствие сведений о напитках вроде современной водки. Молчание это закономерно. Подобные напитки распространились на Руси лишь в XVI в., что засвидетельствовано письменными источниками.

Русская посуда в XIII-XV вв. мало изменилась по сравнению с посудой X-XIII вв. В большинстве своем она по-прежнему состояла из глиняных горшков. Развитие типов посуды прослежено на материалах новгородских раскопок (См. Г. П. Смирнова. Опыт классификации керамики древнего Новгорода. (По материалам раскопок 1951-1954 гг.). МИА, № 55.). В XIII-XIV вв. формы стали разнообразнее, появились сосуды с очень низкими и очень высокими плечиками. Горлышки стали вообще выше. По-прежнему был характерен резко отогнутый венчик, но очертания его стали сложнее (с обратным отгибом, с желобком, с острым ребром и т. д.). По-прежнему преобладали линейный и волнистый орнаменты, но в XV в. они покрывают обычно лишь верхнюю часть сосуда. Наряду с горшками во всех слоях (но сравнительно редко) встречаются кувшины, блюдца, миски.

Древнерусская деревянная посуда стала в изобилии известной по новгородским раскопкам. Иногда она художественно украшена. Во всех слоях она изготовлена уже на токарном станке, как глиняная - на гончарном кругу. Теперь понятно, почему среди глиняной посуды так много горшков. Остальное делали обычно из дерева. В частности, столовая посуда на Руси была деревянная. Много деревянных кубков, блюд, мисок, чаш и т. д.

Сосуды несимметричные делали без токарного станка. Часто встречаются деревянные ковши традиционной русской ладьевидной формы. Обычны деревянные ложки.

Третьим дешевым материалом для посуды была береста. Берестяные цилиндрические сосуды (туесы) встречаются постоянно.

Драгоценная посуда московских великих князей перечисляется в их завещаниях. Ковш, который позднее в Московской Руси был любимейшим ювелирным изделием, упоминается уже в XIV в. Иван II завещал "ковш великий золот гладкий" (ДДГ, стр. 16.), Дмитрий Донской - "два ковша золота по две гривенки" (ДДГ, стр. 36.), Василий I - "ковш золот с лалом да с женчюги", "ковш золот княж Семеновский" (ДДГ, стр. 57, 59.). Кубок, известный у нас вообще с XII в. и преимущественно в качестве металлического сосуда, в эту эпоху упомянут только раз, привозной и стеклянный. Василий I завещал "кубок хрусталнои, што ми король прислал" (ДДГ, стр. 59.). Чара тоже известна с XII в. Иван Калита завещал "две чары золоты" (ДДГ, стр. 8.). Чаша известна с X в. Иван Калита завещал также "две чаши золоты с женчюги" и "две чашки круглый золоты" (ДДГ, стр. 7.). Слово "стакан" в форме "достокан" уже в XIV в. было известно. Иван II завещал "дастокан царьгородский золотом кован" (ДДГ, стр. 16.). Тогда же упоминается бадья. Этот термин применялся, конечно, в основном к деревянной посуде, но были, как и теперь, бадьи из серебра. В духовной Ивана II названа "бадья серебрена с наливкою серебреною" (ДДГ, стр. 16.). Наконец, блюдо (термин известен у нас с XII в.) много раз названо в завещании Ивана Калиты: "блюдце золото с женчюгом с каменьем... Три блюда серьбрьна... блюдо серебрьно езднинское, два блюдци меншии... блюдо серебрьно, а два малая... блюдо великое серебрьное о четыре колця" (ДДГ, стр. 7-8.). Таким образом, основная современная номенклатура посуды восходит к древнерусскому времени.

Новгородские владыки и посадники тоже имели подобную драгоценную утварь. Впоследствии она в составе новгородской добычи попала в Москву и известна нам по упоминаниям в княжеском завещании начала XVI в. Художественные украшения одного из этих сосудов подробно описаны: "...ковш большой, а венец писан золочон, имя Еуфимья владыки новгородцково, а в венце четыре круги, а в них писаны царства, а на полке образина золочена, а вокруг ее венец напроем золочон, а внутри кружок золочон, а в нем три рыбки, а весу в нем шестьнадцать гривенек без трех золотников". Ниже перечислены еще 9 ковшей, 4 мисы и 2 блюда с именем того же Евфимия. В том же документе упоминается и посуда посадников: "...миса а у нее по краем в трех местах имя Ивана Офаносово", "два блюда, а на краех у них у одного писано имя великого князя Ивана, а у другово писано имя посадника Луки Федоровича" (ДДГ, стр. 411-414.).

Известная по этим упоминаниям серебряная и золотая посуда князей и бояр до нас не дошла: подобные вещи вообще в большинстве своем недолговечны и часто подвергаются переливке. Даже в Оружейной палате древнейшая посуда относится ко времени Ивана III, если не считать двух серебряных ковшей с монограммами "Ефим" и "Иона", возможно, принадлежавших новгородским архиепископам XV в. Евфимию и Ионе (См. М. М. Постникова-Лосева. Русские серебряные и золотые ковши. М., Госкультпросветиздат, 1953, стр. 11. (ТГИМ. Памятники культуры, вып. X).). В Загорском музее хранится серебряный ковш из ризницы Троице-Сергиева монастыря с надписью "а се ковш посадника новгороцкого Григорья Кюриловича" (А. С. Орлов. Библиография русских надписей XI-XV вв. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1952, стр. 130.). Григорий Кириллович упоминается в летописях в качестве посадника в 1428-1437 гг. Ковш имеет плавные ладьевидные очертания, характерные для этой посуды и впоследствии; выработаны они в дереве. Этот серебряный новгородский ковш похож на новгородские деревянные ковши, постоянно встречаемые при раскопках.

А. В. Арциховский