Русь и ее культура в XIII-XV вв.

Страшные события 1237-1240 гг., когда была разрушена, разграблена, сожжена русская земля, обратились в пепел и прах прекрасные творения материальной и духовной культуры, когда погибли неисчислимые массы людей, а оставшиеся в живых либо были угнаны в далекий плен, либо разбежались по лесам, относятся к числу величайших катастроф мировой истории. С болью и горечью писал потрясенный этими событиями современник: "... множайша же братия и чада наша в плен ведени быша, села наши лядиною поростоша, и величество наше смерися; красота наша погыбе, богатство наше онем в корысть бысть, труд наш поганый наследоваша, земля наша иноплеменникам в достояние бысть... Несть казни, кая бы не преминала нас, и ныне беспрестани казнимы есмы" (Цит. по кн.: Е. В. Петухов. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века. СПб., 1888, стр. 25.).

Не всякому народу довелось испытать внешний удар такой силы и продолжительности, какой приняла на себя Русь в середине и второй половине XIII столетия. Этим не ограничились беды русских земель - на два с половиной века установилось тяжкое иго завоевателей, которое, по меткому замечанию К. Маркса, "не только давило, оно оскорбляло и иссушало самую душу народа" (К. Marx. Secret diplomatic history of the eighteenth century. L., 1899.).

Вопрос о судьбах Руси и ее культуры под игом монголо-татарских завоевателей очень важен для понимания большой и сложной проблемы воздействия монголо-татар на ход русской истории. Не случайно эта давным-давно поставленная в науке проблема и поныне привлекает внимание исследователей (См. Н. Я. Мерпер т, В. Т. Пашуто, Л. В. Черепнин. Чингис-хан и его наследие. ИСССР, 1962, № 5.). Существует точка зрения, согласно которой вообще вся история Руси резко делится на "домонгольскую" и "послемонгольскую", причем можно встретить суждения о том, что монголо-татары, усвоившие, в частности, китайскую культуру, оказали значительное и даже определяющее влияние на формирование и развитие Русского государства во главе с Москвой. Такую позицию пропагандирует и американский историк Г. В. Вернадский, автор обширного труда под названием "Монголы и Россия" (В 1953-1963 гг. эта книга была трижды издана Йельским университетом; рецензию на ее первое издание Н. Я. Мерперта и В. Т. Пашуто см. ВИ, 1955, № 8.).

Нетрудно убедиться, что эта точка зрения никак не может быть принята за новейшее достижение науки - наоборот, она выдвинута весьма давно.

Еще в начале XIX в. Н. М. Карамзин полагал, что хотя "нашествие Батыево, кучи пепла и трупов, неволя, рабство толь долговременное, составляют, конечно, одно из величайших бедствий, известных нам по летописям государств, однако ж и благотворные следствия оного несомнительны". Эти "благотворные следствия" Н. М. Карамзин видел прежде всего в утверждении самодержавия ("Москва обязана своим величием ханам"), возвышении церкви благодаря льготам, полученным от завоевателей. Н. М. Карамзин считал, что "иго татар обогатило казну великокняжескую исчислением поголовной дани и разными налогами, дотоле неизвестными, собираемыми будто бы для хана, но хитростью князей обращенными в их собственный доход" (Н. М. Карамзин. История государства Российского. [Собр. соч. в 12-ти томах], т. 5. СПб., 1892, стр. 235, 233.).

Мнения о том, что русское "единодержавие зародилось во время татарского завоевания как неизбежное последствие покорения страны и обращения в собственность завоевателя", держался Н. И. Костомаров (Н. И. Костомаров. Исторические монографии и исследования, т. XII. СПб., 1872, стр. 90.). "В России образцом служила восточная деспотия", - утверждал Б. Н. Чичерин, связывая происхождение московской государственной власти опять-таки с "татарским владычеством, которое, подчиняя народ внешнему игу, приучило его к покорности" (Б. Н. Чичерин. О народном представительстве. М., 1866, стр. 531.). Более осторожно отнесся к оценке влияния монголо-татар на формирование Русского государства К. Н. Бестужев-Рюмин, отвергавший мысль о происхождении царской власти от татарского завоевания и отмечавший лишь то, что "в администрацию вошло много восточного, особенно в финансовой системе; этого, кажется, нельзя отвергать, быть может, найдутся следы и в военном устройстве" (К. Бестужев-Рюмин. Русская история, т. 1. СПб., 1872, стр. 531.). Унаследованной от татар считал московскую финансовую организацию П. Н. Милюков, который вообще относил Московское государство не к "Западу", а к "Востоку" (П. Милюков. Очерки по истории русской культуры, изд. 6-е, ч. 1. СПб., 1909, стр. 165-167.).

Своеобразно оценивал влияние ига на образование Московского государства А. Н. Пыпин: "страшное истребление населения, особливо городского, т. е. более развитого, и с этим материальное ослабление народа, а затем нравственная подавленность... упадок энергии... Эта нравственная беспомощность массы, между прочим, должна была облегчить объединение земель, которое предпринято было московскими князьями и исполнялось с малой разборчивостью" (А. Н. Пыпин. История русской литературы, т. 1. СПб., 1911, стр. 186.).

Полагая, что монголо-татары ускорили уже развивавшиеся в стране социально-экономические процессы, М. Н. Покровский считал, что завоеватели оказали весьма существенное влияние на ход исторического развития России. Он разделял мнение, что монголо-татары впервые установили систему налогового обложения, ввели почтовую связь (См. М. Н. Покровский. Очерки истории русской культуры, т. 1. М., 1913, стр. 186-188.). Монголо-татары окончательно подорвали городскую свободу на Руси (См. М. Н. Покровский. Избранные произведения, кн. 3. Русская история в самом сжатом очерке. М., "Мысль", 1967, стр. 34.), создали гораздо более благоприятные, чем прежде, условия для возвышения церкви. В итоге М. Н. Покровский приходит к выводу о том, что "объединение Руси вокруг Москвы было на добрую половину татарским делом" (См. М. Н. Покровский. Избранные произведения, кн. 3. Русская история в самом сжатом очерке. М., "Мысль", 1967, стр. 34.).

Однако уже давно было высказано и прямо противоположное мнение об отсутствии прямой связи между монголо-татарским игом и образованием единого Русского государства. Весьма решительно настаивал на глубоких внутренних закономерностях возникновения единого государства С. М. Соловьев. Начало этого процесса он относил ко второй половине XII в., что же касается монголо-татар, их влияние С. М. Соловьев считал незначительным: даже во время недолгого "присутствия баскаков мы не имеем основания предполагать большого влияния их на внутреннее управление, ибо не видим ни малейших следов такого влияния" (С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, кн. II, тт. 3-4. М., Соцэкгиз, 1960, стр. 489.). Упрочение московской великокняжеской власти С. М. Соловьев менее всего связывал с монголо-татарами: "Калита перезвал к себе митрополита, что было важнее всяких ярлыков ханских" (С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, кн. II, тт. 3-4. М., Соцэкгиз, 1960, стр. 453.).

Эту же точку зрения развивал В. О. Ключевский, так оценивший процесс развития русской государственности и вторжение монголо-татар: "Явления, которые мы наблюдаем в Суздальской земле после этого разгрома, последовательно и без перерыва развиваются из условий, начавших действовать еще до разгрома, в XII веке" (В. О. Ключевский. Сочинения. [В 8-ми томах], т. I, ч. 1. М., Госполитиздат, 1956, стр. 337.). "Ордынские ханы не навязывали Руси каких-либо своих порядков, - говорит В. О. Ключевский в другом месте, - довольствуясь данью, даже плохо вникали в порядок, там действовавший". Если он и связывал как-либо укрепление московской великокняжеской власти с монголо-татарским игом, то только в том смысле, что "власть хана была грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки Всеволода запутывать дела своей земли. Русские летописцы не напрасно называли поганых агарян батогом божиим, вразумляющим грешников, чтобы привести их на путь покаяния. Всех удачнее пользовались этим батогом великие князья московские против своей братии" (В. О. Ключевский. УК. соч., т. 2, ч. 2, стр. 43.). Тут речь идет, как видим, не о том, что монголо-татары создали единую власть над страной и от них ее получили московские князья, а о совсем другом явлении - московские князья лишь использовали ордынских ханов в своих собственных интересах. Активной стороной выступают не завоеватели, а те, кто с ними борется. В полном соответствии с этим находится общий вывод В. О. Ключевского о том, что "Московское государство зарождалось в XIV веке под гнетом внешнего врага, строилось и расширялось в XV и XVI вв. среди упорной борьбы за свое существование на западе, юге и востоке" (В. О. Ключевский. УК. соч., т. 2, ч. 2, стр. 396. Н. Л. Рубинштейн неточно писал, что Ключевский следовал за Карамзиным и Чичериным в оценке влияния монголо-татарского ига на образование единого русского государства. (см. Н. Л. Рубинштейн. Русская историография. М., Госполитиздат, 1941, стр. 456); позиция В. О. Ключевского отличалась весьма существенным образом и была гораздо ближе к позиции С. М. Соловьева.). Многие другие ученые также пришли к выводу, что образование единого Русского государства и его строй нельзя считать порождениями монголо-татарского вторжения и ига. М. Ф. Владимирский-Буданов, например, назвал "антиисторическим" мнение о коренном разрыве между Московским государством и древней Русью; он писал, что "ни самое Московское государство, ни существенные его особенности действительно не созданы татарским завоеванием; между древней Русью и этим государством существует прямая связь преемственности", хотя и полагал, что "|0-летнее иго, отразившись на характере порабощенного населения, сообщило и государству некоторые частные черты азиатского строя". Но сколько-нибудь серьезное влияние монгольской государственности на Русь М. Ф. Владимирский-Буданов отвергал в принципе, так как законы монголов были вообще неизвестны на Руси (См. М. Ф. Владимирский-Буданов. Обзор истории русского права, изд. 3-е, доп. Киев - СПб., 1900, стр. 110-115.). Весьма ограниченным воздействие монголо-татар на русский государственный строй считал В. И. Сергеевич (См. В. И. Сергеевич. Вече и князь. Русское государственное устройство и управление во времена князей Рюриковичей. М., 1867, стр. 231.).

В начале XX в. были и такие исследователи, которые сочли возможным уже совершенно абстрагироваться от вопроса о монголо-татарском нашествии и иге при рассмотрении причин и условий формирования государства во главе с Москвой, как это сделал Н. А. Рожков (См. Н. А. Рожков. Происхождение самодержавия в России. М., 1906.). Как глубоко внутренний процесс "собирания власти" изучал образование единого Русского государства последний крупный дореволюционный исследователь этой проблемы А. Е. Пресняков (См. А. Е. Пресняков. Образование Великорусского государства. Пг., 1918.).

Таким образом, в результате изучения проблемы монголо-татарского ига дореволюционная русская наука в начале XX в. пришла в целом либо к полному отрицанию влияния монголо-татар на образование единого Русского государства, либо к признанию этого влияния лишь в частных сторонах процесса. Пожалуй, один М. Н. Покровский воскрешал давние позиции Н. М. Карамзина и настаивал на довольно глубоком воздействии монголо-татарского ига на ход русской истории, но и он считал образование единого Русского государства делом рук завоевателей лишь "наполовину" и видел в них, помимо всего прочего, фактор, сильно ускоривший развитие "туземных", как он выражался, процессов.

Сложнее обстояло дело с вопросом о влиянии монголо-татарских завоевателей на русскую культуру и о характере ее развития после середины XIII в. Речь идет не о бесспорном факте громадного разорения страны и уничтожения произведений культуры, а о том, какие черты появились в русской культуре после и под влиянием монголо-татар. Большинство писавших об этом вопросе связывало с монголо-татарами весьма отрицательные явления в культуре.

Еще В. Г. Белинский считал, что "под татарским игом нравы грубеют; вводится затворничество женщин, отшельничество семейной жизни; тирания варварского ига монголов приучает земледельца к лености и заставляет все делать как-нибудь, ибо он не знает, будут ли завтра принадлежать ему его хижина, его поле, его жена, его дочь. Застой и неподвижность, сделавшиеся с этого времени основным элементом исторической жизни старой Руси, тоже были следствием татарского ига. Итак, централизация и возвышение княжеской власти на степень государственности, с одной стороны; искажение нравов русско-славянского племени, с другой, - вот идея периода татарского ига... " (В. Г. Белинский. "История Малороссии" Николая Миркевича. [Рецензия]. Избранные философские сочинения, т. I. М., Госполитиздат, 1948, стр. 509-510.).

Революционные демократы занимали ясную позицию в оценке монголо-татарского ига. А. И. Герцен писал: "Татары пронеслись над Россией подобно туче саранчи, подобно урагану, сокрушающему все, что встречалось на его пути... Именно в это злосчастное время, длившееся около двух столетий, Россия и дала обогнать себя Европе" (А. И. Герцен. О развитии революционных идей в России. Собр. соч. в 30 томах, т. VII. М., Изд-во АН СССР, 1956, стр. 158-159.). Н. Г. Чернышевский указывал также, что развитие цивилизации в России "всего сильнее задерживалось соседством хищнических азиатских орд: печенегов, половцев, татар" (Н. Г. Чернышевский. Непочтительность к авторитетам. Полн. собр. соч. в 15 томах, т. VII. М., Гослитиздат, 1950, стр. 703.).

Об "огрубении нравов" писали К. Н. Бестужев-Рюмин (См. К. Бестужев-Рюмин. УК. соч., стр. 278.), М. Ф. Владимирский-Буданов (См. М. Ф. Владимирский-Буданов. УК. соч., стр. 442.) и другие. Д. И. Иловайский считал, что "восстановляя свое политическое могущество, русский народ во время долгой и тяжкой борьбы невольно усвоил себе многие варварские черты от своих бывших завоевателей. Это были не испанские мавры, оставившие в наследие своим бывшим христианским подданным довольно высоко развитую арабскую цивилизацию; это были азиатские кочевники, во всей неприкосновенности сохранившие свое полудикое состояние. Жестокие пытки и кнут, затворничество женщин, грубое отношение высших к низшим, рабское - низших к высшим, усилившиеся у нас с того времени, суть несомненные черты татарского влияния. Многие следы этого влияния сохранились в народном языке и в некоторых государственных учреждениях" (Д. И. Иловайский. История России, т. 2. М., 1884, стр. 472.).

По-другому оценивал степень воздействия монголо-татар на русскую культуру Н. М. Карамзин. Хотя он и видел "благотворные следствия" ига в образовании власти московских князей, он решительно отверг мнение об определяющем влиянии монголо-татар на русскую культуру: "Не татары выучили наших предков стеснять женскую свободу и человечество в холопском состоянии, торговать людьми, брать законные взятки в судах (что некоторые называют азиатским обыкновением): мы все то видели у славян и россиян гораздо прежде. В языке нашем довольно слов восточных: но их находим и в других славянских наречиях; а некоторые особенности могли быть заимствованы нами от козаров, печенегов, ясов, половцев, даже от сарматов и скифов: напрасно считают оные татарскими, коих едва ли отыщется 40 или 50 в словаре российском" (Н. М. Карамзин. УК. соч., стр. 238.). Н. М. Карамзин отвергал влияние монголо-татар и на характер русского законодательства, хотя считал, что иго затормозило его развитие, как и "искусства ратного". Главная мысль Н. М. Карамзина относительно влияния монголо-татар на русскую культуру заключалась в том, что монголо-татары задержали, даже во многом остановили культурное развитие страны, но не изменили его характера: "... не ослепляясь народным самолюбием, скажем, что россияне сих веков в сравнении с другими европейцами могли по справедливости казаться невеждами; однако ж не утратили всех признаков гражданского образования и доказали, сколь оно живуще под самыми сильными ударами варварства" (Н. М. Карамзин. УК. соч., стр. 254.). И еще: "... россияне вышли из-под ига более с европейским, нежели азиатским характером. Европа нас не узнавала: но для того, что она в сии 250 лет изменилась, а мы остались как были" (Н. М. Карамзин. УК. соч., стр. 237.). Позиция Н. М. Карамзина совершенно определенна - монголо-татары задержали, частью остановили развитие русской культуры, но не изменили ее национального характера, влияние монголо-татар в области культуры было отрицательным.

Таким образом, и те, кто видел более или менее глубокие следы монголо-татарского влияния в русской культуре, и те, кто отрицал наличие этих следов, сходились в одном - все считали монголо-татарское иго явлением глубоко отрицательным для русской культуры. Печальным исключением оказалась позиция М. Н. Покровского, который в пафосе борьбы с дворянско-буржуазной историографией и стремлении опрокинуть все, что было ею сделано, приходил нередко к удивительным заключениям. Он так высказался насчет влияния монголо-татар на русскую культуру: "Завоевание Руси татарами вовсе не было нашествием диких степняков на культурную земледельческую страну, как учил Соловьев, а было столкновением двух равноправных культур, при том неизвестно, какая была относительно выше" (М. Н. Покровский. Историческая наука и борьба классов, вып. П. М. -Л., Соцэкгиз, 1933. стр. 307.). Впрочем, М. Н. Покровский не ограничился одним намеком, а категорически возразил против "ходячего мнения, будто татарское нашествие было разгромом культурной страны дикими кочевниками" (М. Н. Покровский. Очерк истории русской культуры, ч. 1. М., 1913. стр. 186.). "Татары, - писал он, - даже XIII-XIV вв. вовсе не были "степными хищниками", а были довольно высоко организованным полуоседлым народом, а в области материальной культуры стоявшим выше своих русских противников (благодаря главным образом влиянию Китая, отчасти и арабов)" (М. Н. Покровский. Историческая наука и борьба классов, вып I. М. - Л., Соцэкгиз, 1933, стр. 280.). М. Н. Покровский утверждал, что монголо-татары имели "техническое превосходство" не только над ""оседлым человеком" Восточной Европы XIII в., но и над современным на селением тех мест" (М. Н. Покровский. Историческая наука и борьба классов, вып I. М. - Л., Соцэкгиз, 1933, стр. 185-187.).

Как видим, М. Н. Покровский занял самую крайнюю позицию и ушел значительно дальше даже тех буржуазных историков, которые хотя и склонны были видеть в монгольском иге какие-то положительные явления для государственного развития страны, но решительно отрицали возможность плодотворного воздействия завоевателей на русскую культуру.

Впрочем, в зарубежной историографии возникло целое направление, которое прямо и откровенно заявило о "прогрессивности" монголо-татарского воздействия на все стороны политического и культурного развития России и тем самым полностью порвало со всеми результатами многолетнего труда русской исторической науки в этом вопросе. Это литературно-философское направление создано так называемыми "евразийцами", группой русских белоэмигрантов в 20-х - начале 30-х гг. (Некоторые библиографические сведения о литературе "евразийцев" любезно сообщены автору В. В. Каргаловым.). К числу их принадлежали князь Н. С. Трубецкой (писавший также под псевдонимом "И. Р. "), С. Пушкарев, Э. Хара-Даван, Г. В. Вернадский и другие. "Евразийцы" с большой настойчивостью повторяли и пропагандировали старые мысли о решающем значении монголо-татарского ига для складывания русской государственности, укрепления церкви и православия. Они писали и о том, что "прилив свежей крови" создал условия для выращивания на Руси талантов и гениев, и делали другие подобные "глубокомысленные" заключения. Более или менее оригинальной была самая трактовка вопроса о некоей "Евразии" - особой исторической области, которая будто бы была поднята к жизни Чингис-ханом, создавшим огромную империю в Азии и пограничных с ней территориях Восточной Европы. От монголов, с Востока Русь получила государственность, из Византии унаследовала православие и таким образом, по мнению евразийцев, создалась специфическая государственная и культурная область, которая извечно противостояла Европе. Более того, монголо-татары, оказывается, "защищали Россию от Европы" (ЕВ, Берлин, 1927, т. 5, стр. 149.). Русское государство рассматривалось евразийцами как совершенно новое историческое явление, не имеющее почти ничего общего с Киевской Русью, которой управляли князья-варяги (напомним, что этот взгляд давно был уже оценен в русской литературе как "антиисторический"). Россия была не больше, не меньше как часть империи Чингис-хана, а потом - Золотой Орды, и вся ее история шла в теснейшей связи с историей Востока (Эта концепция была развита Н. С. Трубецким в книге "Наследие Чингиз-хана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока". Берлин, 1925.).

Разрабатывая столь своеобразную концепцию, евразийцы исходили отнюдь не из данных исторической науки - все, что было сделано на протяжении XIX и в начале XX в. в изучении вопроса о монголах и Руси, решительно не согласовывается с их утверждениями. Евразийство было разновидностью антисоветской идеологии и политики. Подобно политикам и идеологам времен Николая I, они все еще надеялись, что для России революции, революционные учения и движения - явления случайные, принесенные с "гниющего Запада" и потому абсолютно чужеродные для "русского духа", замешанном на смиренном византийском православии, воспитанном крепкой монгольской государственной системой. Поэтому, по их мнению, большевизм, социалистическая революция в России и все, что с ними связано, - явления временные, неорганичные для этой страны. Более того, "освобожденная" от большевизма Россия, восстановившая свой "туранский психологический тип", свободный от всяких классов и классовой борьбы, должна стать надеждой на "успокоение" Европы, охваченной в 20-х гг. бурями классовых битв и революционных выступлений под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции. Все это должно было поднять вес и придать видимость значительной силы русской белой эмиграции, надеявшейся толкнуть правящие круги стран Запада к новой интервенции против Советской России, восстановлению "Евразии" и тем самым к созданию в ее лице православно-деспотического оплота против революций в Европе.

Кроме того, евразийцам очень хотелось покончить с какими бы то ни было проявлениями материализма в науке, и их взгляды были воплощением идеалистических представлений о развитии общества в весьма откровенной и даже полемически обостренной форме ("общезначимых законов исторического развития не существует"; "главным двигателем в жизни человечества является этическая общность", а главное - "противопоставление духовной культуры материализму, утверждение религии основой культуры, отстаивание интересов личности против гнета коллектива, нации против нивелировки интернационализма") (ЕВ, 1927, т. 5, стр. 121; ЕВ, 1925, т. 4, стр. 399, 393.). Так возникла в полном отрыве от данных науки ложная концепция относительно якобы определяющего влияния монголо-татар на русскую историю.

Тем не менее, концепция эта оказалась весьма живучей. В недавно переизданной работе "Монголы и Русь" Г. В. Вернадский, правда, выступает более осторожно и хочет даже примирить позиции тех, кто признавал положительное значение монголо-татарского ига, и тех, кто его отрицал: "Очевидно, мы встречаемся здесь с пренебрежением к разным аспектам проблемы. Логически возможно отрицать позитивное влияние монгольских институтов на Русь и признавать значение монгольского влияния на развитие России, по большей части негативное" (G. Vегпadskу. The Mongols and Russia. L., 1953, p. 334.). Однако в целом работа выдержана в "классических" традициях евразийства - тут и стремление противопоставить "свободную" Киевскую Русь "тиранической" Московии, а "Восток" - "Западу", и показать, что власть московских князей была организована монголо-татарскими ханами, что судопроизводство и военное дело испытали большое влияние монголо-татар, еще больше оно сказалось на обычаях государева двора и дипломатическом этикете, что, наконец, московская аристократия вышла в значительной степени из среды монголо-татар и была тесно связана с ней. Г. В. Вернадский тщательно подобрал материал, долженствующий в совокупности произвести впечатление, будто со времени монголо-татарского вторжения Русь действительно изменила характер своего исторического развития и была частью сначала империи Чингис-хана, а потом Золотой Орды, в русле экономической, политической и культурной жизни которой и протекала долгое время русская история. Правда, Русь освободилась потом от монголо-татар, но это было достигнуто ценой "автократии и крепостничества", которыми "заплатил русский народ за национальную независимость" (G. Vегnadsky. Op. cit., p. 390.). Такое мнение не имеет ничего общего даже с данными дореволюционной русской исторической науки и поэтому его откровенно политическая сущность не нуждается в особом доказательстве.

Тезис об определяющем влиянии монголо-татар на русскую государственность и культуру служит реакционным концепциям об извечной противоположности "Запада" и "Востока". Заключение Г. В. Вернадского вполне годится для тех сил, которые хотели бы исторически обосновать "справедливость" агрессии против нашей страны, как относящейся к "извечно отсталой культуре". Указанный тезис широко используется в идеологии антикоммунизма, настаивающего на том, что социалистическая революция есть не всеобщая закономерность, а лишь результат стечения обстоятельств в отсталых странах. Мнение о якобы "определяющем влиянии" восточной и особенно китайской культуры на русскую культуру XIII-XV вв. находится в открытом противоречии с фактами, характеризующими процесс становления и развития русской национальной культуры в период образования единого Русского государства.

Всесторонний анализ влияния монголо-татарского нашествия и ига на русскую государственность и культуру представляет не только научную, но и важную общественно-политическую задачу науки. Не изолируя процесс развития русской культуры от культуры народов Запада и Востока, мы обязаны раскрывать их взаимообогащающее воздействие, без которого не может быть историко-культурного процесса. Однако необходимо ясно видеть, что в основе развития всякой культуры, в том числе средневековой русской культуры, лежат прежде всего внутренние процессы, воздействовавшие на историко-культурный процесс и определявшие его характер. Внешние влияния должны быть оценены в соответствии с тем действительным значением как положительным, так и отрицательным, которые они имели в судьбах культуры данной страны.

Как известно, в ходе исследования сложной проблемы образования централизованного государства в советской историографии выдвигались разные взгляды на социально-экономическую основу этого процесса (Подробнее см. А. М. Сахаров. Проблема образования Русского централизованного государства в советской историографии. ВИ, 1961, № 9; Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV веках, гл. 1. М., Соцэкгиз, 1960.). Однако в вопросе о влиянии монголо-татар на объединение русских земель и их культуру советские историки единодушны. Русское государство образовалось не благодаря монголо-татарам, а в борьбе с нашествием и игом; более того - сама эта борьба и необходимость обороны страны от внешних врагов ускорили объединительный процесс, стали его важным условием (На неразрывную связь объединения русских земель с борьбой против иноземного ига обратил внимание Ф. Энгельс в работах: "О разложении феодализма и возникновении национальных государств" и "К "Крестьянской войне"". См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 415-416; 418. В советской литературе проблема отношений Руси и монголо-татар исследована в работах: А. Н. Насонов. Монголы и Русь. (История татарской политики на Руси). М. -Л., Изд-во АН СССР, 1940; Б. Д. Грекови А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1950.). Возникновение единого Русского государства было результатом внутренних процессов общественно-экономического развития (Анализ этих процессов см. Л. В. Черепнин. УК. соч.). Монголо-татарское нашествие и иго создали лишь специфические условия, в которых протекало объединение русских земель, но не вызвали к жизни самый объединительный процесс.

Объединительные тенденции стали проявляться в русских зем лях еще во второй половине XII - первой половине XIII в. Наиболее отчетливо они воплотились в политике владимиро-суздальских князей Андрея Юрьевича Боголюбского и его преемника Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. Социально-экономические отношения того времени по состоянию источников трудно поддаются изучению, но в общих чертах характер объединительного процесса может быть прослежен. Его основой было развитие и укрепление феодальной земельной собственности, создававшей материальную и социальную опору княжеской власти; складывалась все более крепнувшая система феодальной иерархии, возглавляемая великим князем. Чем сильнее становились низшие слои этой иерархии - мелкие и средние феодалы, тем успешнее могла великокняжеская власть справляться с сепаратизмом крупных феодалов.

Важной опорой великих князей были города, где образовывались иногда немалые денежные средства. Однако города Владимиро-Суздальской Руси находились в сравнительно неблагоприятных условиях. Удаленные от морских побережий, они располагались в глубине континентальной страны и были гораздо теснее связаны с сельскохозяйственной округой, нежели с внешними рынками. Владимиро-Суздальские города играли роль прежде всего укрепленных центров феодального властвования и этим отличались от тех городов, которые выросли на великом торговом пути "из варяг в греки". М. Н. Тихомиров с полным основанием писал, что "большинство городов Залесской земли возникло как местные центры, связанные с определенным округом", и что "они всегда имели характер местных городских центров, терявших свое значение очень быстро в связи с изменением политического соотношения сил" (М. Н. Тихомиров. Древнерусские города, изд. 2-е доп. и перераб. М., Госполитиздат, 1956, стр. 394.). Северо-восточные города еще не могли стать устойчивыми центрами экономических связей между разными частями русской земли, поэтому и объединительный процесс, начавшийся во второй половине XII в., протекал на чисто феодальной основе, в условиях, когда еще не было и не могло быть достигнуто экономического единства объединяемых территорий. Могущество владимирских князей покоилось прежде всего на перевесе их материальных сил над соперниками, который достигался ростом феодальных отношений, развитием феодального хозяйства. Но тот же феодальный порядок создавал возможность сохранения экономической и политической независимости крупных феодалов; параллельно развивались не только центростремительные, но и центробежные процессы.

Несколько иначе складывались общественно-экономические отношения на Северо-Западе; в Новгородско-Псковской земле также господствовал и укреплялся феодальный строй, но значительно большие, чем на Северо-Востоке, масштабы приобрели городские ремесло и торговля. Правда, городов в собственном смысле слова, как ремесленно-торговых центров, и здесь было немного, зато сами Новгород и Псков превратились в крупнейшие городские центры с высокоразвитым ремеслом, обширными торговыми связями. Здесь острее, чем где-либо в других городах, развертывалась классовая борьба; используя сильные народные движения, городская знать сумела добиться резкого ограничения княжеской власти. Уже в середине XII столетия в Новгороде установился своеобразный политический строй феодальной республики. Новгородская республика в начале XIII в. отстояла свою независимость от посягательств владимиро-суздальских князей. Новгород - крупнейший и наиболее развитой русский город - в начале XIII в. оказался силой, препятствовавшей объединению страны под властью Владимира. Рост города, укрепление его экономики были использованы местной знатью для укрепления своих политических позиций и сопротивления великокняжеской власти.

Еще в 1223 г. монголо-татары нанесли жестокое поражение дружинам южнорусских князей на р. Калке, а в конце 1237 г. несметные орды хана Батыя начали опустошительное движение по землям Северо-Восточной Руси. Разорив и уничтожив ее города и деревни зимой 1237-1238 гг., монголо-татары в 1239-1240 гг. предприняли новый поход. Главный удар был нанесен южнорусским землям. После ожесточенного сражения пала древняя столица Руси - Киев. Дальнейший путь монголо-татар лежал на Запад, но ослабленные нигде еще не встречавшимся им таким упорным, героическим сопротивлением, как на Руси, они остановили вскоре свое движение. Страны Центральной и Западной Европы были спасены от страшного вторжения ценой великих жертв, принесенных Русью.

События 1237-1240 гг. были едва ли не самыми трагическими в многовековой истории русского народа. Скупые сообщения летописей об ужасах монголо-татарского нашествия пополнились теперь материалами археологических раскопок. Следы пожаров, останки людей, погибших в уличных боях и задавленных под обломками рухнувших зданий, массовые погребения многочисленных жертв в Старой Рязани, Киеве и других городах безмолвно и неопровержимо свидетельствуют о страшной катастрофе, разразившейся над русскими землями.

С 50-х гг. XIII в. на Руси установилась система монголо-татарского владычества. Монголо-татарские чиновники составили "число", переписав население страны и обложив его тяжелой данью в пользу завоевателей. На Руси появились жестокие баскаки, собиравшие эту дань и чинившие насилия над населением. Русские князья были поставлены в зависимость от ханов и были вынуждены ездить на поклон в далекие ханские столицы, где произвол завоевателя решал - вернется ли князь с ханским пожалованием и ярлыком на княжение или погибнет, обвиненный соперниками в тяжких преступлениях перед могущественными властителями. Нередко на Русь либо для поддержки одного князя против другого, либо для подавления сопротивления игу отправлялись новые монголо-татарские полчища, и опять пылала в пожарах русская земля, гибли люди, уничтожались здания, фрески, книги.

250 лет тяготело над Русью тяжкое монголо-татарское иго, и еще 200 лет после его свержения Россия вела тяжелую борьбу с набегами турецко-татарских завоевателей, опиравшихся на еще доживавшие остатки некогда могущественной Золотой Орды. Эти нашествия отсталых, но сильных своей многочисленностью завоевателей с Востока, изнурительная борьба с ними на протяжении почти половины тысячелетия - всего русского средневековья - оставили тяжелый след в истории России. "Каждый раз, - отмечал Ф. Энгельс, - когда завоевателем является менее культурный народ, нарушается, как само собой понятно, ход экономического развития и подвергается уничтожению масса производительных сил" (Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т 20 стр. 188.).

Одним из самых тяжелых последствий вторжения и ига было резкое ослабление русских городов, значительная часть которых и без иноземного ига находилась в сравнительно неблагоприятных условиях. К. В. Базилевич справедливо заметил, что "политика Золотой Орды была вообще враждебна городам" (К. Базилевич. Опыт периодизации истории СССР феодального периода. ВИ, 1949, № 11 стр. 75.). Монголо-татары не только разрушали города, но и уводили в плен искусных городских ремесленников. После монголо-татарского нашествия товарное производство и товарное обращение были подорваны в самой своей основе (См. Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М., Изд-во АН СССР 1948, стр. 535.). Процесс накопления денег - того могучего оружия, которым горожане некоторых стран Западной Европы в XV в. основательно подрывали старую политическую систему феодальной раздробленности, - на Руси оказался чрезвычайно замедленным. Когда городская жизнь примерно с середины XIV в. стала возрождаться, экономическое развитие городов сильно подрывалось непрерывной выкачкой средств для выплаты дани в Золотую Орду. В сравнительно благоприятных условиях оказались Новгород и Псков, не затронутые монголо-татарским разорением, но и с этих городов постоянно взимались огромные суммы денег как для уплаты в Орду, так и для расходов московского великого князя и митрополита. Все это происходило в то время, когда во многие города Западной Европы, связанные с морскими путями, хлынул поток золота и драгоценностей из далеких заморских стран. Темп развития русских городов оказался сильно замедленным по сравнению с городами некоторых стран Западной Европы - Англии, Фландрии, Голландии, Северной Франции и других.

Между тем именно от развития городов зависел общественный прогресс в феодальное время, так как чем глубже происходило общественное разделение труда, чем больше отделялся город от деревни, тем более горожане становились "классом, который олицетворял собой дальнейшее развитие производства и торговых сношений, образования, социальных и политических учреждений" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 407.), тем более созревали предпосылки для развития буржуазных отношений.

Монголо-татарское нашествие, таким образом, еще более задержало развитие общественно-политических отношений на Руси и явилось важнейшим фактором, обусловившим длительную консервацию феодального строя и отставание Руси от некоторых западноевропейских стран, втягивавшихся на путь капиталистических отношений. Помимо непосредственного воздействия завоевателей (разрушение и систематическое ограбление страны в целом и особенно городов) на замедление темпов исторического развития оказывала влияние многовековая изнурительная борьба против вторжений с Востока, продолжавшаяся до конца XVII столетия. Образовав собой мощный заслон от нашествий для стран Центральной и Западной Европы, Россия благодаря своей героической борьбе дала этим странам возможность прогрессивно развиваться, но сильно отстала в собственном движении по пути смены общественно-экономических формаций.

В то же время борьба с вторжением и игом еще более обострила потребность в объединении, необходимом для освобождения страны и обеспечения ее внешней безопасности. Однако после монтоло-татарского вторжения этот процесс совершался в еще более сложных условиях, нежели в конце XII - начале XIII в. Темп этого процесса ускорился, а его внутренняя основа существенно отставала в своем развитии. Соотношение сил между феодалами и горожанами еще более изменилось в пользу первых, а это означало, что объединение страны пошло на чисто феодальной основе, при отсутствии сколько-нибудь прочного экономического единства ее разных частей (В. И. Ленин отмечал, что даже в XVI в., в эпоху московского царства, "о национальных связях в собственном смысле слова едва ли можно было говорить" и что "только новый период русской истории (примерно с 17 века) характеризуется действительно фактическим слиянием... областей, земель и княжеств в одно целое", оно происходило на основе роста товарного обращения и концентрации мелких местных рынков в один всероссийский рынок. См. В. И. Ленин. Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов? Полн, собр. соч., т. 1, стр.. 15З-154.). Объединительный процесс был внутренне противоречив и отличался большой сложностью в соотношении социально-политических сил.

В то время как города оказались в очень трудных условиях, сравнительно несложное сельскохозяйственное производство и промыслы восстанавливались относительно быстро. Этому способствовало значительное увеличение плотности населения в междуречье Оки и Волги, куда устремились массы людей в надежде обрести среди лесов хотя бы относительную безопасность от страшных вторжений кочевников. Правда, в этом отношении монголо-татарское вторжение ничего принципиально нового не внесло - процесс передвижения массы людей с плодородного, но беззащитного степного и. лесостепного юга в лесистые районы севера с плодородными "опольдми" начался уже давно. Свидетелями этого перемещения остались названия на географической карте: Трубежи, Переяславли, Владимиры, Стародубы, Галичи и другие встречаются на юге и на севере. Приходя на новые места, переселенцы давали им прежние привычные наименования. После монголо-татарского вторжения перемещение масс людей в Северо-Восточную Русь приобрело лишь новый размах. Этим следует объяснять сравнительно быстрый подъем междуречья Оки и Волги в хозяйственном отношении. Территория междуречья, где сходились выходцы из разных мест, стала ядром формирования русской народности; именно здесь сложился мощный военный и политический центр русских земель, положивший начало созданию огромного Российского государства, которое возглавило борьбу за свободу от чужеземных поработителей.

Упорным трудом крестьян - и "старожильцев" и "новоприходцев", как называют их источники, - поднимался к жизни этот край. Из-под леса расчищались новые земли, распахивались пустоши, возникали "починки", слободы, деревни, росло промысловое хозяйство - бобровые гоны, бортничество, рыбные ловли, охота. С течением времени земли стало уже не хватать, старая описательная формула границ владений "куда коса, соха и топор ходили" все чаще стала сменяться точным топографическим описанием межей, участились споры из-за земли. Поток крестьянской колонизации стал устремляться еще дальше на Север и Северо-Восток, за Волгу. И здесь распахивались новые земли, осваивались соляные источники, богатые рыбой реки и озера, изобиловавшие пушным зверем леса. У берегов "Студеного моря" добывали моржовую кость - "рыбий зуб". Во второй половине XIV в. отчетливо обозначился хозяйственный подъем русских земель. Он сказался не только в увеличении площади обрабатываемых земель, но и в некотором совершенствовании приемов их обработки. К концу XV в., по-видимому, получила большее распространение трехпольная система земледелия. Наряду с земледелием, скотоводством, промыслами развивались ремесла, обслуживавшие потребности сельского хозяйства, например выделка железа из болотных руд и производство различных металлических изделий. В крупных хозяйствах уже в середине XIV в. стали появляться водяные мельницы. В целом хозяйство продолжало сохранять типичный для средневековья натуральный характер, хотя во второй половине XV в. заметно увеличилась рыночная торговля. В Новгородской земле в это время проявилась тенденция к распространению денежной ренты.

Подъем производительных сил в области земледелия и промыслов повышал ценность земли и усиливал интерес к ней со стороны господствующего класса. XIV-XV вв. стали временем интенсивного роста феодального землевладения и хозяйства в Северо-Восточной Руси, происходившего преимущественно за счет захватов крестьянских земель; крупнейшими землевладельцами этого времени стали церковные феодалы. Как отметил И. У. Будовниц, "начиная со второй половины XIV в. на смену старым ктиторским монастырям, не игравшим самостоятельной хозяйственной роли, приходят монастыри нового типа, представляющие собой феодальные вотчины с разветвленным хозяйством, основанным главным образом на труде феодально зависимых крестьян" (И. У. Будовниц. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян в XIV-XV веках (по "житиям святых"). М., "Наука", 1966, стр. 357.).

Московский митрополичий дом, возникшие в середине XIV - начале XV в. монастыри - Троице-Сергиев, Кирилло-Белозерский, Соловецкий и многие другие - в сравнительно короткое время приобрели обширные владения в разных частях страны. Основной фонд земельных богатств московского митрополичьего дома был создан на протяжении 40-х-70-х гг. XIV в., когда развертывался решающий этап борьбы московских князей со своими соперниками. Московские князья сумели привлечь на свою сторону могущественного союзника - церковь, давая ей много земельных пожалований и вкладов (См. С. Б. Веселовский. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М. - Л., Изд-во АН СССР, 1947, стр. 387.); росли также владения светских феодалов - князей и бояр. Даже разбогатевшие купцы, как например нижегородский купец Тарас Петров, приобретали вотчины (А. С. Гацисский. Нижегородский летописец. Нижний Новгород, 1886, стр. 15-16.).

Рост феодальной земельной собственности происходил не только в количественном отношении. Важным явлением периода XIV- XV вв. стало распространение нового вида феодальной собственности - условного держания земель. Чтобы обеспечить хозяйственное освоение обширных владений и вместе с тем приобрести военных и других слуг, крупные феодалы передавали им часть своих земель. Получая эти земли в свое распоряжение, "дети боярские" или "дворяне" (от слова "двор") должны были служить собственнику земли, обеспечивая себя всем необходимым за счет освоения переданной в их пользование земли. Такого рода условное держание земель стало появляться на землях великого князя, митрополичьего дома и других крупных феодалов. Княжеская власть была особенно заинтересована в увеличении числа своих военных слуг, являвшихся ее социальной опорой. Острую потребность в военной силе вызывала и борьба с внешними врагами. Однако для дворянства требовалось много земель, тогда как возможности княжеской власти были довольно ограниченными, пока существовала феодальная раздробленность. Потребность в земельных фондах определяла стремление князей к максимальному расширению подвластных им территорий, к подчинению других земель и княжеств и, таким образом, к объединению страны под своей властью.

С другой стороны, того же требовали и интересы господствующего класса в целом. Рост феодального землевладения был неразрывно связан с вовлечением крестьянства в сферу крепостнической эксплуатации. В условиях монголо-татарского ига разорение народа приобрело массовый характер. И постоянные вторжения полчищ врагов, и необходимость выплаты дани в Орду, и переселения на новые места - все это подрывало и без того неустойчивое при тогдашнем уровне производительных сил крестьянское хозяйство. Масса людей, особенно на вновь осваиваемых землях, была вынуждена искать материальной поддержки у богатых людей, земельных собственников, брать ссуды деньгами, инвентарем, селиться на земле феодалов, огражденной иммунитетными привилегиями и специальными льготами, которые княжеская власть предоставляла именно для привлечения населения. Немало людей оказалось в кабале у ростовщиков, среди которых были монастыри и светские феодалы. Задолжавшие "серебряники" должны были работать на феодалов за ссуды и проценты. Таким образом, монголо-татарское иго, связанное с ним разорение и переселение масс крестьянства в конечном счете облегчали наступление феодалов на крестьянство.

Формы наступления феодалов на крестьянство были различными: от привлечения обедневших крестьян на свою землю разными льготами - освобождения от уплаты налогов, выполнения натуральных и денежных повинностей в пользу княжеской власти, от подсудности княжеской администрации, сопряженной с произволом и поборами княжеских людей (отсюда название многих поселений - "слободы", то есть "свободы"), - до открытого насильственного захвата крестьянских земель. Народные массы оказывали активное сопротивление наступлению феодалов на землю и свою свободу. Крестьяне отказывались от выполнения повинностей, уходили от феодалов; было немало случаев покушений на жизнь и собственность феодалов. Сохранились сведения о том, как крестьяне сопротивлялись основанию новых монастырей на их землях, гнали монахов, справедливо опасаясь обычного в таких случаях перехода окрестных земель в собственность вновь основанного монастыря.

Феодалы были остро заинтересованы в приобретении и закреплении за собой рабочей силы для обработки земли и эксплуатации промыслов - без крестьян земля не имела никакой практической ценности. Нуждаясь в рабочей силе, феодалы не только переманивали крестьян друг у друга разными льготами, но и насильно увозили их к себе. Мелким и средним землевладельцам, особенно дворянам, трудно было противостоять сильному боярину или монастырю, который мог и льготами привлечь крестьян, и силой захватить их, и с которым не мог не считаться и сам князь. Хотя феодалы соперничали между собой, господствующий класс в целом был заинтересован в установлении такого порядка, который обеспечил бы закрепление крестьян за феодалами. Но при феодальной раздробленности такой порядок не мог быть создан. Только объединение страны под властью одного князя и усиление государственного аппарата могло обеспечить закрепление крестьян в масштабах всей страны. Объединенное Русское государство складывалось в XIV-XV вв. как государство господствующего класса феодалов, классовой целью которого было подавление сопротивления народных масс. Уже в 50-х гг. XV в. Троице-Сергиев монастырь добился от князей права ограничить время ухода крестьян одним сроком в году - Юрьевым днем осенним. С образованием единого государства это правило стало по Судебнику 1497 г. общегосударственным законом. М. Н. Покровский был прав, когда трактовал "Московское государство XV в. как огромную ассоциацию феодальных владетелей - в силу особенно благоприятных условий поглотившую все остальные ассоциации" (М. Н. Покровский. Избранные произведения, кн. 1. Русская история с древнейших времен. М., "Мысль", 1966, стр. 209-210.).

Развитие феодального землевладения и хозяйства создало ко второй половине XV в. необходимые материальные и социальные предпосылки для такого усиления московской великокняжеской власти, которое позволило ей на протяжении конца XV - начала XVI в. объединить огромную территорию и ликвидировать крупные государственные образования - Новгородскую и Псковскую республики, Тверское, Рязанское, Нижегородское, Ярославское и другие княжества. Однако из-за относительной слабости городов и неразвитости товарного производства и обращения эта огромная территория оставалась слабо связанной экономически. Те торговые связи, которые развивались между русскими землями в XIV-XV вв., имели, как правило, феодальный характер, не затрагивали основ производства и базировались преимущественно на естественно-географическом разделении труда. Торговля велась преимущественно крупными феодалами (монастыри, князья, бояре), а также крестьянами; она базировалась на излишках продуктов натурального хозяйства, в особенности - промыслов, и почти не была связана с товарным производством. Образовавшиеся в результате торговли денежные накопления феодалы использовали для покупки земель, ростовщических операций, создания сокровищ; часть денег уходила в Орду. На производство такая торговля почти не влияла, она была лишь дополнением натурального хозяйства. Существовавшее в наиболее крупных городах купечество занималось главным образом внешней, а не внутренней торговлей, как это вообще-свойственно ранним стадиям развития торгового капитала в феодальную эпоху. В социальном отношении купечество было неустойчиво и постоянно обнаруживало тенденцию к переходу в разряд землевладельцев и слиянию с боярством. Это явление, отмеченное М. Н. Тихомировым для русского купечества XI-XIII вв. (См. М. Н. Тихомиров. УК. соч., стр. 158.), была характерно и для купечества северо-восточных городов при монголо-татарском иге, а в известной степени - и для новгородского купечества, несмотря на его значительное развитие в социальном и экономическом отношениях.

Города в целом, как уже отмечалось, оказались в неблагоприятных условиях после монголо-татарского вторжения и их роль в развитии социально-экономических процессов еще более уменьшилась. Это, конечно, не значит, что "городская Русь... была окончательно добита татарами", как писал М. Н. Покровский (М. Н. Покровский. Русская история в самом сжатом очерке. См.. М. Н. Покровский. Избранные произведения, кн. 3, стр. 34.).

Во второй половине XIV в. вместе с общим хозяйственным подъемом страны наступил и новый подъем городов, особенно сказавшийся в Московском княжестве (См. А. М. Сахаров. Города Северо-Восточной Руси XIV-XV веков, Изд-во МГУ, 1959.), а также в Новгороде и Пскове (См. Б. А. Рыбаков. УК. соч.). Потребность в обороне стимулировала развитие городских укреплений, рост обработки металлов, изготовления оружия. С конца XIV в. на Руси появилось уже огнестрельное оружие, оживилась и усилилась торговля. Новгород был тесно связан с так называемой "Низовской" землей - Северо-Восточной Русью; развивались торговые связи с городами балтийского побережья, генуэзскими колониями в Северном Причерноморье, со странами Востока - по Волге, с городами великого княжества Литовского. В Москве и Новгороде существовали корпорации купцов ("суконники", "сурожане" в Москве, "Иванское сто" в Новгороде), которые вели внешнюю торговлю.

Городское население принимало активное участие в политических событиях. Об этом свидетельствуют частые и сильные классовые столкновения в Новгороде. И в Северо-Восточной Руси заметна тенденция к восстановлению вечевых собраний, проявлявшаяся в периоды народных восстаний (например, в Москве в 1382 и 1445 гг., в Твери в 1293 и 1327 гг.). Закономерности развития русских феодальных городов в принципе не отличались, да и не могли отличаться от общих закономерностей развития городов в феодальных странах, будь то на Западе или на Востоке. Однако условия развития на Руси были иные, нежели в некоторых странах Западной Европы, где горожанам удавалось добиться освобождения от феодального гнета, установления особого городского правопорядка и принципа "городской воздух делает человека свободным". Ослабленные русские города не могли оказывать серьезного противодействия сильным феодалам, особенно великокняжеской; власти, которая быстро укреплялась на протяжении XIV-XV вв. Если в странах Западной Европы королевская власть опиралась в своей объединительной политике на города, а затем "в благодарность за это поработила и ограбила своего союзника" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 412.), то в России подобное порабощение и ограбление произошли из-за неблагоприятного для городов соотношения сил на самых ранних этапах объединительного процесса. Монголо-татарское нашествие и иго в свою очередь, весьма этому способствовали. Города были по-прежнему феодальными центрами, с большим удельным весом в них феодальных владений.

Уже во второй четверти XIV в. исчезают свидетельства о каких-либо элементах вечевых порядков в Северо-Восточной Руси. Лишь в моменты обострения классовой борьбы кое-где вновь оживало вече, причем в окраинных городах пережитки вечевых учреждений держались, кажется, дольше, нежели в центре. Северо-восточные города выступали материальной опорой князей. Со второй половины XIV в. (но не раньше) заметна тенденция к поддержке московского князя как наиболее сильного со стороны горожан (присяга московскому князю в 1371 г. в момент конфликта с тверским князем, требование тверичей прекратить сопротивление в момент осады Твери московским войском в 1375 г.). Хотя города были материальной и военной опорой княжеской власти, источниками денежных средств, хотя выступления горожан в критические моменты феодальных войн играли порой немалую роль в исходе событий, все же вряд ли может идти речь о союзе великокняжеской власти с горожанами, так как союз предполагает участие независимых, самостоятельных сил, а северо-восточные города находились под полным контролем княжеской власти. Тем более, что города выступали опорой не только московского князя, но и других князей, его соперников (См. Л. В. Черепнин. К вопросу о роли городов в процессе образования Русского централизованного государства. В кн.: "Города феодальной России". М., Изд-во АН СССР, 1966, стр. 124.).

Лишь в отношениях между Москвой и Великим Новгородом можно проследить черты политического союза. Несмотря на то что по традиций московский князь обычно являлся и новгородским князем, он не только не оказывал практически никакого воздействия на внутреннюю жизнь Новгорода, но даже не бывал там, выступая лишь в роли военного руководителя, как например в 1323 г. вовремя конфликта со шведами. В. Л. Янин убедительно показал, что, несмотря на господство феодальной аристократии, Новгородская республика в определенной степени отвечала интересам как купечества, так и самых широких масс населения - по крайней мере до установления боярско-олигархического правления в начале XV в. "На новом этапе борьбы Новгорода с Москвой черный люд отказывает боярству в своей поддержке", в то время как "еще в XIV в. черному люду было что защищать в новгородских республиканских порядках" (В. Л. Янин. Новгородские посадники. Изд-во МГУ, 1962, стр. 341.). (Поэтому есть основания расценивать отношения между Новгородом и Москвой в XIV в. как отношения не только между феодальной верхушкой двух государств, но и как отношения московской великокняжеской власти и новгородских горожан в той степени, в какой их интересы могли быть отражены в политике новгородского правительства. М. Н. Покровский верно заметил, что "в первую половину XIV в. не было более обычной политической комбинации, как союз Новгорода и Москвы против Твери" (М. Н. Покровский. Избранные произведения, кн. 1, стр. 211.). Однако и Новгород не избежал общей участи русских городов - после присоединения к Москве этот союзник великокняжеской власти был "порабощен и ограблен" ею.

Вследствие своеобразных условий общественно-экономического развития образование Русского государства во главе с Москвой первоначально произошло на феодальной основе при отсутствии экономического единства, подобно тому как в Австро-Венгрии, Испании и других странах Европы (Ф. Энгельс. Начало конца Австрии; К. Маркс. Революционная Испания; Ф. Энгельс. Заметки о Германии. См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 472-473; т. 10, стр. 431, 432; т. 18, стр. 572; ср. также В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 1, стр. 153.). Возникшее государственное образование отличалось внутренней противоречивостью: вместе с крупным прогрессивным значением оно имело и некоторые консервативные последствия. Наиболее важным из них был рост крепостничества, ставшего основой феодальной монархии, организации ее вооруженных сил, государственного хозяйства. Сохранение экономического и политического могущества крупных феодалов, "живых следов прежней автономии", по словам В. И. Ленина, вынуждало великокняжескую власть лавировать, идти на уступки и компромиссы. Таким был, например, определившийся в начале XVI в. компромисс с церковью, сохранившей огромные богатства и иммунитетные привилегии и приобретшей большое влияние на политическую и культурную жизнь России в средние века. Сохранение "живых следов прежней автономии", противоречие между политической централизацией и экономической раздробленностью было объективной основой тех жестоких политических кризисов, которые потрясали Русское государство на протяжении XVI и начала XVII столетий.

Сложный характер объединительного процесса, протекавшего в условиях монголо-татарского ига и борьбы с внешними врагами, отразился и в развитии русской культуры XIII-XV вв.

Начало этого периода характеризуется тяжелым уроном во всех областях духовной и материальной культуры. Истребление и увод массы ремесленников подорвали самую основу материальной культуры - ремесло, которое в средние века покоилось на ручной технике и было сопряжено с многолетней выработкой соответствующих навыков профессионального мастерства. Исследователь древнерусского ремесла Б. А. Рыбаков установил, что "по целому ряду производств мы можем проследить падение или даже полное забвение сложной техники, огрубение и опрощение ремесленной промышленности во второй половине XIII в. После монгольского завоевания исчез ряд технических приемов, знакомых Киевской Руси; в археологическом инвентаре исчезло много предметов, обычных для предшествующей эпохи" (Б. А. Рыбаков. УК. соч., стр. 534.). Исчезли шиферные пряслица и сердоликовые бусы, стеклянные браслеты и амфоры-корчаги; навсегда утратилось искусство тончайшей перегородчатой эмали; пропала полихромная строительная керамика, полтораста лет не было филиграни и тиснения металла.

Тяжело пострадало от нашествия русское зодчество, достигшее столь изумительного совершенства и великолепия в домонгольское время. На полвека вообще прекратилось каменное строительство из-за отсутствия материальных средств и мастеров-строителей. Возобновленное в конце XIII в. каменное зодчество утратило многие прежние технико-строительные приемы. Московские мастера в XIV-XV вв. вернулись к кладке стен из одного тесаного камня, хотя уже в первой половине XIII в. владимиро-суздальские зодчие умели сочетать камень и кирпич, плотный известняк и известняковый туф; исчезло замечательное искусство белокаменной резьбы, делавшее столь нарядными постройки XII-XIII вв.; были утрачены многие приемы строительной техники и не раз разрушались недавно возведенные или только возводимые постройки (как это случилось, например, с новым Успенским собором в Москве в 1474 г.).

В ходе повторявшихся вторжений погибло огромное множество памятников письменности. Летопись указывает лишь на некоторые случаи гибели книжных богатств, но по ним можно представить, как тяжело пострадала русская письменность от нашествий монголо-татар. В 1382 г., когда москвичи отбивали внезапное нападение Тохтамыша, горожане и жители окрестных деревень снесли свои книги в каменные церкви для сохранения от огня, и этих книг было так много, что они заполнили внутренние помещения кремлевских храмов доверху. Все это богатство погибло, когда Тохтамышу удалось путем вероломства ворваться в город (ТЛ, стр. 423.). Не случайно многие из сохранившихся памятников древнерусской литературы дошли до нас через Новгород, не подвергшийся монголо-татарскому разгрому. Находка в конце XVIII в. единственного списка "Слова о полку Игореве" наглядно свидетельствует, какие шедевры древнерусской литературы могли безвозвратно исчезнуть во время вторжений монголо-татар и насколько вследствие этого, вероятно, обеднены наши представления о древнерусской культуре домонгольского времени.

Ущерб, нанесенный литературе монголо-татарским вторжением, не ограничивался только уничтожением памятников письменности: изменился и самый характер литературных произведений. На время пришло в упадок летописание, который, по словам, Д. С. Лихачева, сказался "прежде всего в полном прекращении летописной работы в целом ряде городов, либо целиком стертых с лица земли, как Старая Рязань, либо опустошенных и культурно обескровленных, как Владимир, Чернигов, Киев". Но и в тех центрах летописной работы, которые подверглись меньшему разорению, "летописание все же сужается, бледнеет, становится немногословным, лишается тех выдающихся политических идей и того широкого общерусского горизонта, которыми обладали русские летописи в XI и XII вв." (Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М. -Л., Изд-во АН СССР, 1947, стр. 280-281.).

Упадок пережили после монголо-татарского нашествия и живопись, и прикладное искусство. О какой бы области материальной или духовной культуры ни шла речь - факты самым категорическим образом опровергают порожденные далеко не научными соображениями суждения насчет мнимого культурного "превосходства" монголо-татарских завоевателей и тем более насчет "особой миссии" Чингис-хана и его преемников, создавших "Евразию". Повсюду в Азии и Европе, куда приходили монголо-татарские завоеватели, они приносили смерть, разрушения, гибель культуры. И от того, что завоеватели пользовались при своих разрушениях заимствованными в Китае и у арабов совершенными средствами боевой техники и приемами организации войска, их разрушительная роль на завоеванных землях отнюдь не превращалась в организацию какой-то более высокой культуры. Монголо-татарское нашествие было страшным бедствием для русской культуры - это бесспорный исторический факт.

Оценивая тяжелые последствия монголо-татарского вторжения для русской культуры, А. С. Пушкин проницательно и точно сказал: "России определено было высокое предназначение... Ее необозримые равнины поглотили монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились на степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией... ". В примечании к этим словам Пушкин заметил: "но Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна". "Татары не походили на мавров. Они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля" (А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. [в 9-ти томах], т. 5, стр. 177-178.).

Причинив огромный ущерб русской культуре, монголо-татарские завоеватели были не в силах ее уничтожить; "... каковы бы ни были разрушения культуры - ее вычеркнуть из исторической жизни нельзя... никогда никакое разрушение не доведет до того, чтобы эта культура исчезла совершенно", - писал В. И. Ленин (В. И. Ленин. Седьмой экстренный съезд РКП(б) 6-8 марта 1918 г. Полн. собр. соч., т. 36, стр. 46.). История русской культуры после монголо-татарского нашествия прекрасно подтверждает это ленинское положение.

Письменные и вещественные источники убедительно свидетельствуют, что велика была обрушившаяся на Русь катастрофа, но велики были и силы русского народа, его жизнеспособность, его мужество и настойчивость, с которыми преодолевал он тяжелое разорение. В XIII-XIV столетиях, когда уровень производительных сил, свойственный феодальной стране, был неизмеримо более низким по сравнению с последующими временами, именно от физических усилий людей зависело восстановление хозяйства и всей материальной культуры. К этому обязательно надо прибавить и рост крепостнической эксплуатации, распространение подневольного труда. В этих условиях, подвергаясь постоянной опасности вторжений, не раз прерываясь ими и начинаясь заново, шел трудный процесс восстановления и дальнейшего развития материальной и духовной культуры Руси.

Важнейшим фактором развития культуры в XIII-XV вв. был развившийся в то время процесс формирования русской (великорусской) народности, унаследовавшей культурные традиции древней Руси. Именно в этот период стали складываться специфические особенности русской народности, нашедшие свое воплощение во всех областях материальной и духовной культуры (Мы не рассматриваем здесь историко-культурные процессы, совершавшиеся в XIII-XV вв. в Западной и Юго-Западной Руси, где шло формирование украинской и белорусской народностей и их культур.).

Можно считать установленным, что со второй половины XIV в. начался новый подъем русской культуры, обусловленный успехами хозяйственного развития и крупной победой над завоевателями в исторической Куликовской битве.

Возрождавшаяся и развивавшаяся русская культура полностью сохранила свой национальный характер; монголо-татары ничем не обогатили ее, а их влияние практически было весьма незначительным. Некоторое количество восточных слов, проникших в русский язык при посредстве монголо-татар ("базар", "магазин", "чердак", "алтын", "сундук", "зенит", "кафтан", "тюфяк" и т. п.), отдельные мотивы в прикладном искусстве, в одежде феодальных верхов - этим в сущности и ограничилось монголо-татарское влияние на русскую культуру (См. Б. Д. Греков, А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение, стр. 258.). Мнения отдельных ученых о том, что с монголо-татарами пришли на Русь некоторые отрицательные обычаи, вроде затворничества женщин, а также произошла "порча нравов", - давно уже были подвергнуты сомнению. Если с монголо-татарами и были связаны темные явления в обычаях и нравах, то это может свидетельствовать лишь об отрицательном влиянии монголо-татар на русскую культуру, а кроме того, не следует забывать, что на самой Руси, как и во всякой стране в средние века, было немало темного и дикого с точки зрения современных понятий в. нравах и обычаях и обусловлено это временем, эпохой.

А. С. Пушкин возражал против мнения, что "владычество татар оставило ржавчину на русском языке". Он писал, что "чуждый; язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством. Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, неимевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства? Их нашествие не оставило никаких следов в языке образованных китайцев, и предки наши, в течение двух веков стоная под татарским игом, на языке родном молились русскому богу, проклиная грозных властителей, и передавали друг другу свои сетования. Таковой же пример видели мы в новейшей Греции.... Как бы то ни было, едва ли полсотни татарских слов перешло в русский язык... он один остался неприкосновенной собственностью несчастного нашего отечества" (А. С. Пушкин. УК. собр. соч, т. 5, стр. 17.).

Ни в законодательстве, ни в общественной мысли, ни в литературе, ни в живописи, нельзя заметить ничего такого, что было бы заимствовано у монголо-татар. Вернейший показатель в этом отношении - оценка монголо-татарского вторжения и ига самим народом. Все, что нам известно об устном народном творчестве XIV-XV вв., совершенно определенно и категорически свидетельствует о резко негативной оценке, данной народом монголо-татарскому вторжению и игу.

Конечно, прямое влияние на всю русскую культуру XIV-XV вв. оказали тяжелая борьба с внешним врагом и стремление к. объединению страны для борьбы с внешней опасностью. В области материальной культуры наиболее интенсивно развивались именно те стороны, которые были связаны с военными потребностями - строительство крепостей, производство оружия. Характерно, что огнестрельное оружие, бывшее на Западе "с самого начала направленным против феодального дворянства оружием городов и возвышающейся монархии, которая опиралась на города" (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 171. Ф. Энгельс говорит о "пушках горожан", перед которыми не устояли "неприступные до тех пор каменные стены рыцарских замков", о "пулях бюргерских ружей", которые "пробивали рыцарские панцыри".), появилось на Руси всего на семь лет позднее первого его применения на Западе, но в условиях, весьма далеких от того уровня общественно-экономического развития, при котором развернулась борьба городских бюргеров против феодального дворянства. Высокого совершенства достигла металлообработка, тесно связанная с военными потребностями.

И в духовной культуре тема борьбы с внешними врагами, единства и величия русской земли красной нитью проходит не только через произведения письменности и живописи, но и через символические образы архитектуры. Идея неразрывной связи Руси XIV-XV вв. со славными временами Киевской Руси и Владимиро-Суздальской Руси, а также древности и силы Новгорода и Пскова возбуждала патриотическое чувство, порождала уверенность, что русская земля освободится от тяжкого иноземного ига и снова будет такой же великой и славной, какой была прежде.

Можно наметить несколько этапов историко-культурного процесса на Руси от второй половины XIII до конца XV в., соответствующих этапам общеисторического развития.

Первый этап (от монголо-татарского вторжения приблизительно до середины XIV столетия) характеризуется заметным упадком различных сфер материальной и духовной культуры; но вместе с тем уже в конце XIII столетия наблюдаются первые признаки начинающегося возрождения. В Твери, Новгороде, потом в Москве возобновляется каменное зодчество, появляются новые центры летописания (Москва, Тверь). Вообще география культурных центров меняется - прежние очаги культуры: Владимир, Суздаль, Ростов - отходят на задний план. Это связано с изменением соотношения политических сил на Руси, а также с разгромом городов монголо-татарами. Внешние связи русской культуры в этот период оказываются почти полностью прерванными. Только Новгород и Псков сохраняют общение со странами Запада. Этим двум городам принадлежит особое место в истории русской культуры XIII-XV вв. Уцелевшие от монголо-татарского погрома и установившие политический строй феодальной республики, они достигли в этот период расцвета экономики и культуры; здесь сохранялись и продолжались традиции древнерусской письменности, зодчества, живописи; культура приобрела заметные демократические черты. Новгород и Псков были крупнейшими центрами европейской культуры своего времени; об этом убедительно свидетельствуют результаты работ советских археологов в последние десятилетия и в числе их открытие в 1951 г. знаменитых берестяных грамот.

Второй этап (примерно с середины XIV до середины XV столетия) - это хозяйственный подъем Руси, укрепление местных государственных образований, подъем Москвы, Твери, Новгорода, Нижнего Новгорода, Рязани как крупных и сильных экономических и политических центров. Куликовская битва знаменует важный, этап на пути освобождения страны от ига иноземных захватчиков и объединения ее под властью Москвы. В этот период происходит подъем русской культуры, причем ей свойственны как идея единства русской земли, так и весьма существенные местные особенности. Столь крупные и непохожие друг на друга Андрей Рублев и Феофан Грек, возвеличивающее тверских князей "Слово похвальное инока Фомы", летописная повесть о князе Михаиле Ярославиче и противостоящее им московское летописание, настойчиво проводящее идею богоизбранности Москвы и прав потомков Калиты на политическое главенство в русских землях, расцвет своеобразного новгородского и псковского зодчества - все эти и многие другие явления русской культуры отчетливо свидетельствуют и о ее несомненном подъеме, и о сильных местных особенностях, а также о сознании единства русской земли и в историческом, и в современном аспектах. И дело не только в том, что Киевскую Русь повсюду лочитают своей предшественницей, но и в том, что по всей русской земле расходится знаменитая "Задонщина" и с ней целый цикл oсказаний о Мамаевом побоище, проникнутых идеей единства всех русских людей в борьбе с ненавистным врагом.

В этот период начинает ломаться созданная монголо-татарами замкнутость русской культуры, устанавливаются связи с болгарской и сербской культурами. Подвергаясь южнославянскому влиянию, русская литература, однако, сохраняет в полной мере свой национальный характер и заметно обогащается за счет этого влияния и в художественном и отчасти в идейном отношении. В литературе возникают и усиливаются элементы психологизма. Атмосфера подъема, наступившая после Куликовской победы, стимулирует подъем культуры во всех отношениях; зарождаются антицерковные "еретические" течения, возникают и смелые зачатки рационалистического мышления. Новгород, Псков, Тверь, где распространяются ереси, находятся в явном контакте с культурой Запада. Русская общественная мысль в целом пытается - еще в рамках религиозного мировоззрения - осмыслить и связать прошлое и настоящее русской земли. Все это - характерные черты того своеобразного этапа в развитии русской культуры, который Д. С. Лихачев назвал "Предвозрождением" (См. Д. С. Лихачев. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого (конец XIV - начало XV в.). М. -Л., Изд-во АН СССР, 1962, стр. 161-170.).

Новый этап в историко-культурном процессе относится ко второй половине XV в. и продолжается еще в начале XVI столетия. В это время происходит объединение русских земель со всеми его как прогрессивными, так и консервативными последствиями; усиливается взаимопроникновение местных культур. Псковские зодчие появляются в Москве, местное летописание пристально следит за событиями в Москве. Становясь государственным цетром страны, Москва превращается в центр формирующейся культуры русской народности. Предшествующий этап расцвета культуры местных центров обогатил культуру страны в целом и теперь она сливается в общем потоке, хотя местные черты сказываются еще долго. Это и не удивительно, если вспомнить, что и в области социально-экономических и политических отношений еще долго сохранялись "живые следы прежней автономии". Еще более расширяются и усиливаются связи со странами Запада, но на пути культурного общения с ними встает церковь с ее упорной борьбой против "латинства", против всего нового и иноземного. Русское "Предвозрождение" не сменилось "Возрождением", и это связано прежде всего с особенностями социально-экономической основы единого Русского государства, возникавшего и развивавшегося на базе феодализма и крепостничества. Отставание и слабость городов сказались особенно сильно на судьбах русской культуры. Борьба прогрессивных и реакционных сил в историко-культурном процессе приобретает острый характер и развертывается главным образом на протяжений XVI столетия.

Таким образом, XIV-XV вв. - время восстановления и подъема культуры русских земель после страшного монголо-татарского опустошения, начало формирования культуры русской (великорусской) народности. Именно в этот период она обогатилась такими крупнейшими достижениями, как живопись Рублева и Дионисия, явившаяся вершиной развития русской культуры и опиравшаяся на все ее многообразное развитие. Перед нами - один из важных этапов развития великой культуры русского народа, внесшего богатый вклад в мировую сокровищницу культуры.

Л. М. Сахаров