В ТАРУТИНО

- Идут на помощь с Дона казаки!- сказал атаман, вышагивая в волнении по тесной комнатенке.- Поднялся стар и млад. Несдобровать Бунапарте против силы такой!

Миновав восточную окраину Москвы, растекшиеся по городским улицам колонны отступающей русской армии вновь слились в единый поток, устремившийся на Рязань. Раненных в Бородинском сражении были тысячи. Тех, кто не мог передвигаться, увезли ранее транспортом полевых лазаретов, а здесь были те, кто мог еще стрелять и не пожелал покинуть товарищей. Шли с тяжелым чувством, какое бывает после ратной неудачи, но сейчас еще прибавилось горькое сознание сдачи неприятелю Москвы.

Ночью на привале пехотного батальона Матвей Иванович услышал разговор двух солдат.

- Уж лучше бы погибнуть при Бородине, чем сдавать белокаменную хранцузу,- горестно высказал один.

- Отольются ему наши беды. Попомни слово, отольются. Боком выйдет этот поход,- отозвался второй глухим прокуренным голосом.

У генерала от этих слов кольнуло в груди. Захотелось подойти к солдатам, обнять, утешить и вместе с ними разделить горе.

Никто точно не знал, куда держит путь армия, где конечный пункт, какая цель марша. Ходили противоречивые и разные толки, но все это были предположения. Своего замысла главнокомандующий не выдавал. Даже Беннигсен не знал намерения своего начальника. На все вопросы Михаил Илларионович уклончиво отвечал, что армия держит путь на Рязань, а куда последует далее - один бог ведает.

- Но ведь, заняв Москву, неприятель пойдет на Петербург! И в южные, неразоренные войной губернии он тоже может пойти и тем самым укрепит себя.

- Идем, куда нужно,- отвечал фельдмаршал.

На второй день после оставления Москвы головные части вдруг повернули на Тульскую дорогу, а еще через неделю перешли на Калужскую. Такого маневра никто не ждал.

Опасаясь, как бы находившиеся в арьергарде казачьи полки не сбились с маршрута - потом их ищи-свищи,- Матвей Иванович заспешил к ним.

Его встретил генерал Милорадович. Он только что получил от главнокомандующего указание.

- Касается оно и ваших казаков. Михаил Илларионович требует оставить на высотах прикрытие, а потом, когда неприятель принудит, оно должно отступить по Рязанской дороге.

- Но армия-то повернула на Калугу...

- В том то и дело.

- Кто же находится в прикрытии?

- Полки Ефремова и Сысоева. С Ефремовым говорил сам главнокомандующий.

Матвей Иванович насторожился: далеко не каждый командир полка удостаивался чести получать указания от самого главнокомандующего. И он выехал к Ефремову.

Полковник Ефремов принадлежал к числу тех людей, о которых говорят: «себе на уме». Немногословный, медлительный, он казался тугодумом. Но за характером флегматика скрывалась мужицкая мудрость и надежная многоопытность.

- Главнокомандующий велел идти полку на Рязань, заманывать за собой французов. Сказал, чтобы сильней пылил.

Матвея Ивановича осенила догадка, что хитрость Кутузова состоит в том, чтобы увести к Рязани неприятельские силы, подалее от идущей на Калугу русской армии.

- Идти на Рязань и сильней пылить?- переспросил он Ефремова.

- Совершенно верно. Я фельдмаршалу сказал, что для надежности надобно б оставить еще один полк, тогда пыли будет поболее.

- И что же главнокомандующий?

- Согласился.

- Вот под свое начало и возьми полк Сысоева, а уж далее действуй, как повелел фельдмаршал. За все отвечаешь ты, полковник. Прояви умение и сообразительность.

Накануне вступления русской армии в Тарутино туда в сопровождении генералов прикатил главнокомандующий. Прибыл он, чтобы оценить избранное штабом место и дать необходимые указания, прежде чем подойдет войско.

Несколько колясок в сопровождении верховых охраны выкатили на возвышенность, омываемую спокойной рекой. Подвижный полковник Толь заспешил к коляске главнокомандующего.

- С этого места, ваша светлость, лучше всего обозревать местность.

Опираясь на плечо ездового, Кутузов тяжело поднялся с сидения и, сощурив глаз, вгляделся в заречную даль.

За рекой распростерлась пойменная луговина с островками кустарника, за ней в сизоватой дымке стеной темнел лес. По луговине тянулась дорога. Перебежав по мосту реку, она взбиралась на возвышенность, пролегала по деревне Тарутино и скрывалась с глаз в противоположной стороне,

- Никак, Карлуша, это Нара?- спросил у Толя Кутузов.

- Совершенно точно, ваша светлость. Неприятельские войска по ту ее сторону, в том дальнем лесу. А эта дорога идет на Калугу.

Избранной позицией Кутузов остался довольным.

- Теперь, господа генералы, ни шагу назад! Приготовьтесь к делу, пересмотрите оружие, помните, что вся Европа и любезное Отечество на нас взирают. Отсюда начнется изгнание неприятеля. Отсюда - и до самого Парижа.

Кавалькада направилась к небольшой деревеньке Леташовке. Лучшая изба в ней отведена Михаилу Илларионовичу. На деревянных ее воротах мелом выведено: «Главнокомандующий». У калитки застыл часовой.

- А в той избе,- указал Толь,- расположится начальник штаба. А далее - дежурная часть.

Матвею Ивановичу и генералу Ермолову для жительства была отведена изба в другой деревне, Романове, находящейся от Леташовки в версте. Там же располагались и многие офицеры штаба.

Отстраненный от командования арьергардом, Платов не утратил расположения главнокомандующего: его приглашали на важные заседания, с ним советовались, он по-прежнему начальствовал над казачьими полками. Когда один из начальников не известил атамана о действиях казачьих полков, Кутузов строго его предупредил, и тому пришлось принести Платову извинение.

А тем временем полковник Ефремов, имея в подчинении два казачьих полка, уводил за собой в сторону Рязани французский авангард. Действовали казаки столь искусно, что ни генерал Себастиани, командовавший передовым французским отрядом, ни сам Мюрат, чей корпус находился в авангарде, не смогли распознать казачью уловку.

Передовые полки французских драгун то и дело наталкивались на заслоны, вступали в перестрелку, попадали в хитро устроенные засады, от которых несли потери. Когда же, предприняв атаку, врывались на позиции, с которых только что по ним вели губительный огонь, там было пусто. Несмотря на все усилия схватить хотя бы одного казака, чтобы выведать, какие пред ними силы, сделать этого не удавалось. Русские были неуловимыми. Теряя время, французы бросались в преследование, но через несколько верст вновь попадали под огонь. А на четвертый день русские растворились совсем. Французы пустили в обход дороги легкий отряд, заслали лазутчиков, но те донесли, что никаких войск не встречали и даже местные жители не видели казаков.

Генерал Себастиани оказался в полной растерянности. Негодовал и Мюрат:«Где же русская армия? Куда могла исчезнуть?»

Десять дней после занятия Москвы Наполеон находился в полном неведении, где сосредоточились и что делают русские войска. Он, казалось, попал в западню, из которой не было выхода. Никто не вручил ключей, не предлагал перемирия. Лишь на одиннадцатые сутки стало известно, что русская армия находится у деревни Тарутино, перекрыв идущую на юг из Москвы дорогу. Наполеон едва сдержал себя, чтоб не разразиться проклятием в адрес Кутузова. И здесь он его провел!

Заняв позицию у Тарутино, русские надежно прикрыли южное направление, преградили путь в благодатные губернии, которыми Наполеон намеревался воспользоваться при возвращении. Недоступными оказались для него и большие провиантские склады в Калуге.

И ко всему, русская армия как бы нависала над дорогами, по которым шло снабжение французов, угрожало их коммуникациям. Нужно было постоянно думать о своей безопасности, чтобы не допустить внезапного нападения русских.

Обстоятельства складывались так, что Наполеон все чаще думал о перемирии. Оно нужно было как воздух, без него пребывание войск в Москве теряло не только смысл, но становилось угрожающим.

23 сентября в Тарутино прибыл посланник Наполеона генерал Лористон.

- Разрешите вручить вам письмо от императора,- подал он пакет Кутузову.

«Князь Кутузов!

Посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных делах. Хочу, чтобы Ваша светлость поверили тому, что Вам скажет, особенно когда он выразит Вам чувства уважения и особого внимания, которые я с давних пор питаю к Вам. Не имея сказать ничего другого этим письмом, молю всевышнего, чтобы он хранил вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом.

Наполеон».

Прочитав послание, Михаил Илларионович положил бумагу на стол.

- С чем еще вы прибыли, генерал?

- С надеждой о мире, ваша светлость. Мой император выразил желание заключить мир.

- Заключить мир? Что вы, генерал? Ведь я на сие не имею права. Да и какой может быть мир? Пока вы не уберетесь из России, о мире и думать нечего. Вы полагаете, что со взятием Москвы война кончится. Нет! Она только начинается!

«Великая армия» оказалась в мышеловке. Зимовка в Москве исключалась: армия тогда совсем бы оказалась в кольце. И до Петербурга не близко. Уходить назад? Но как Европа оценит это?

Возвращаясь однажды из Леташовки, Матвей Иванович догнал молодого улана. Тот шел, опираясь на палку, сильно хромая.

- Останови-ка,- коснулся он плеча ездового, когда коляска поравнялась с бредущим.

- Что, братец, покалечило?- участливо спросил Матвей Иванович.- Садись, подвезу до Романова.

- Благодарю, ваше превосходительство.

Кривясь от боли, улан ступил на подножку, опираясь руками, поднялся, устроился рядом с генералом.

- Где это вас так угораздило?- вглядываясь в лицо юноши, полюбопытствовал Платов.

- У Бородина, ядром контузило. Ступить-таки невозможно.

- Лечить надобно, милейший, не то худо будет.- Вид раненого и страдальческое выражение лица вызывало сочувствие.- Сам-то откуда?

- С Сарапула.

- А ныне где служите?

- Был ординарцем у генерала Коновницына, Петра Петровича.

- Вот как! У самого дежурного генерала! Большая честь, скажу я вам. Как же ваша фамилия?

-. Александров.

- Александров? Уж не тот ли вы храбрец, о котором так много говорят?

Лицо улана зарделось. «Словно красная девица»,- отметил Матвей Иванович.

- А куда сейчас направляетесь?

- В Романово. Соберу вещички - и к себе домой, в Сарапул. Сам Михаил Илларионович дал разрешение. «Полечись дома,- говорит.- Домашний уход не заменят никакие лазареты и госпитали».

Молодой человек расположил к себе Матвея Ивановича, и тот, прощаясь, предложил:

- Нужен будет конь или коляска, скажи, помогу. И казака дам в сопровождение. Доедешь до Калуги, а там уж на перекладных.

- Спасибо. Я собирался о том просить, да не решался.

- Чего там! Приходи, моя изба - третья с правой руки.

В избе были гости. Слышались возбужденные голоса.

- К Ермолову, что ли, прибыли?- спросил он ординарца Степана.

- Никак нет. Сам генерал со вчерашнего дня отсутствует. А это партизанские офицеры, с ними тутошние друзья.

В Тарутино по вызову командования, с докладами и просьбами наведывались командиры партизанских отрядов. И часто останавливались у хлебосольных Ермолова и Платова.

- Эти разбойники превратили наше жилище прямо-таки в вертеп,- говорил незлобиво Алексей Петрович.

- Зато нам первым ведомо, что делается у французов, и мне небезынтересно послушать о моих донцах.

В партизанских отрядах было немало казачьих сотен. Недавно Денис Давыдов прислал Платову донесение, в котором сообщал об отменных действиях в его отряде донских казаков. Польщенный Матвей Иванович тут же ответил: «Приятельское уведомление ваше, через урядника Тузова я получил. Радуюсь очень успехам вашим над неприятелем, они славны, и я не могу довольно выхвалить их... Бей и воюй, достойный Денис Васильевич, с нашедшею вражской силой на Россию и умножай оружия российского и собственную свою славу!»

Партизанские отряды незримо окружили французскую армию. Между Можайском и Вязьмой действовал неустрашимый Денис Давыдов, в окрестностях Можайска находился отряд полковника Вадбольского, на Боровской дороге - поручика Фонвизина, капитан Сеславин со своим отрядом наводил на неприятеля ужас, действуя между Боровском и Москвой, капитан Фигнер - в окрестностях самой Москвы, полковник Кудашев - на Серпуховской, а Ефремов на Рязанской дороге.

Отряды взаимодействовали с крестьянскими партизанскими отрядами, нападали на обозы неприятеля, уничтожали мосты, переправы, устраивали завалы, в лесу сооружали засеки, истребляли французские гарнизоны и колонны на дорогах, вели разведку.

Толкнув дверь, Матвей Иванович вошел в избу. Сидевшие за столом офицеры вскочили, наступила тишина.

- По какому случаю торжество?- скосил он глаз на уставленный тарелками и мисками стол, там же стоял кувшин с вином.

- Разрешите доложить?- выступил светловолосый майор,

- Скобелев!- узнал Матвей Иванович адъютанта из главной квартиры. В бородинском сражении он держал связь с казачьим корпусом Платова.- Вы уже майор!

- Так точно, он самый!- скороговоркой ответил тот.- Отмечаем звание, во-первых...

- А во-вторых?

- Из Москвы прибыл капитан-храбрец Александр Фигнер.- Скобелев указал на среднего роста артиллерийского капитана с удивительно светлыми и чистыми глазами.

- Рад познакомиться.

- Ваше высокопревосходительство, позвольте по этому случаю пригласить вас к столу,- Офицер с густыми бакенбардами - Крутов с грохотом отодвинул тяжелый табурет.

- Выходит, в самом деле я гость. Ну и молодцы вы!- ответил Платов шуткой, садясь за стол.

- Бокал!- скомандовал денщику молодой драгун-поручик.

Степан поспешно поставил граненый стакан.

В торце стола сидел чернявый, с мягким лицом офицер, которого однажды Матвей Иванович видел в Леташовке.

- Это - знаменитый наш пиит Василий Жуковский,- представил его Скобелев.

Тот встал, отвесил поклон и, не проронив слова, сел. Была в нем та мягкость, податливость характера, которая вызывает ответную любезность и уважение.

- Очень приятно,- произнес Матвей Иванович.- А как по батюшке?

- Василий Андреевич,- ответил Жуковский и опять поклонился.

- Разрешите мне тост,- поднял стакан Фигнер. И, не ожидая согласия сидящих, продолжил:- Я предлагаю тост за нашу победу! За изгнание французов не только из Москвы, но и пределов нашей любимой России-матушки!

О Фигнере ходили легенды. Рассказывали о необыкновенной, граничавшей с безумством смелости. Совсем недавно он явился к главнокомандующему и попросил разрешения проникнуть в Москву для разведывания неприятеля. Кутузов не стал возражать. Распорядился подчинить ему семь сорвиголов-казаков. «Остальных подбирай по своей воле из народа. В том тебе полная свобода».

Переодевшись в цивильное платье, Фигнер проник в Москву. Выдавая себя то за купца, то за немецкого коммерсанта, он толкался среди французских офицеров и солдат, прислушивался к разговорам, выуживал нужное.

Питая фанатическую ненависть к Наполеону, он вознамерился его убить. Каким-то образом Наполеону стало известно о намерении русского лазутчика. Он приказал схватить дерзкого и доставить к нему. За поимку назначил немалую сумму. Фигнер стал таким образом личным врагом грозного властелина...

- За победу над врагом!- оглядывая сидящих, произнес Фигнер.

- За победу!- подхватили офицеры.

Вино выпили стоя, с клятвенной торжественностью и решимостью сражаться до конца.

- Ты бы рассказал нам о своем московском приключении,- попросил Фигнера Жуковский.

- Поведай, Александр,- поддержал его офицер с бакенбардами.

- О себе рассказывать не могу и не хочу. Былое быльем поросло. Уж кто из нас достоин внимания, так это Иван Скобелев. За дела отменные у него и шпага золотая и ордена, да и недавно в чин майорский возведен.

- Чином, господа, я более всего обязан нашему пииту, Василию Андреевичу,- и он указал на тихо сидевшего Жуковского.

- Каким же образом?- спросил Крутов и припушил рукой бакенбарды.

- Как знаете, служил я при светлейшем,- начал Скобелев.- И в один день счастье обернулось ко мне лицом. Заболел дежурный адъютант фельдмаршала, и вместо него поручили написать другому... Кому - сказывать не буду, потому что фельдмаршалу бумага не пришлась по душе. Прочитал он, отшвырнул, подписывать не стал. «Ну-ка ты, Иван, попробуй»,- говорит мне. А какой я грамотей? Мне только в поле с супостатом воевать. Но не стал отказываться. С этой бумагой прямо к нему, нашему пииту, обращаюсь: «Выручи, голубчик! Что тебе стоит...» Тот и написал. Принес я бумагу Михаилу Илларионовичу, он прочитал и просветлел лицом: «Вот то, что надо!..» И с той поры стал мне давать бумаги на сочинительство. Я уже не рад. Какой из меня сочинитель!

- Ну уж, ну уж,- возразил Жуковский.- Ты среди нас первый рассказчик. Нужно только попытаться.

- Грамоты, Василий, не хватает. За моей спиной начальная школа да двенадцать лет пребывания в нижних чинах.

Служба и в самом деле Скобелева не баловала. Лишь в 29 лет он удостоился подпоручика, а вскоре получил тяжелое ранение в правую руку: два пальца оторвало и кисть повредило. Это послужило поводом к увольнению из армии. С началом войны он не без помощи жены Кутузова Екатерины Ильиничны был приписан к канцелярии главнокомандующего титулярным советником, потом уж получил звание капитана.

- Так чем же кончилось ваше сочинительство?- спросил Матвей Иванович Скобелева.- Узнал ли главнокомандующий настоящего сочинителя?

- Я сам ему признался. Сказал, что истинный Златоуст не я, а вот он, Жуковский!

Обычно любивший главенствовать за столом, на этот раз Матвей Иванович не стал брать на себя привычную роль. Прислушивался к голосам молодых. Часто бросал взгляд на Жуковского. О человеке этом он слышал, но вот впервые за одним столом.

- Ваше высокопревосходительство,- обратился Фигнер,- чем Василий Андреевич вас покорил? Уж очень ласков к нему ваш взгляд.

Матвей Иванович крикнул:

- Всевидящ ты, Александр. Узрел и это. Но, скажу я вам, таков и должен быть партизанский вожак: все видит, слышит, замечает. А посматривал я на пиита потому, что очень уж он смахивает на казака. Даже мысль стрельнула: не с Дона ли он родом?

Жуковский зарделся, ответил:

- Я - туляк, с Белевского уезда.

- Значит, русский, а я думал наш, казак.

Как и большинство донцов, Платов считал казаков особой нацией.

В облике Жуковского в самом деле отмечались восточные черты. И не случайно: мать его была турчанка, Сальха. Ее пленили при взятии крепости Бендеры и вместе с младшей сестрой вывезли в поместье Бунина, под Белево. Там в нее влюбился хозяин поместья помещик Бунин. Будущий поэт стал плодом их запретной любви. Ребенка усыновил живущий no-соседству мелкопоместный, добрейшей души человек Андрей Жуковский.

- Уж ежели Василий Андреевич Златоуст, то пусть нам прочитает свои вирши,- предложил драгун-поручик.

- Просим! Просим!- поддержал его офицер с бакенбардами, Крутов.

Жуковский поднялся.

- Читай «Светлану»,- сказал Фигнер.

- Нет, господа, позвольте мне произнести другое, еще никому не ведомое, сказать о вас, Матвей Иванович.

- Обо мне? Чем заслужил такую милость?.. Впрочем, как знаете,- отмахнулся он.

В комнате воцарилась тишина. Все смотрели на застывшего с сосредоточенным видом Жуковского. Наконец, негромким голосом он начал:

Хвала, наш Вихорь-атаман, 
Вождь невредимых, Платов!

И все, будто по команде поглядели на Матвея Ивановича. Тот уткнул взгляд в столешницу и с преувеличенным усердием катал пальцем хлебный мякиш.

Твой очарованный аркан 
Гроза для супостатов. 
Орлом шумишь по облакам, 
По полю волком рыщешь, 
Летаешь страхом в тыл врагам, 
Бедой им в уши свищешь; 
Они лишь к лесу - ожил лес, 
Деревья сыплют стрелы; 
Они лишь к мосту - мост исчез; 
Лишь к селам - пышут селы.

- Браво! Браво!- восхитился Скобелев.- Это же чудесно, господа! Очень метко!

И остальные аплодировали.

- Ну, спасибо, Василий Андреевич, спасибо за добрые слова.- Матвей Иванович даже прослезился.- Никогда еще такого о себе не слыхивал. Хороший ты человек, прекраснодушный и светлый. Истинный бог! Только какой уж я вихрь! Был им когда-то, а ноне все позади. В мои-то шестьдесят годков быть ли вихрем?

- Ну нет! - возразил Фигнер.- Все в стихах правильно, до запятой. Лучше о вас и не скажешь! Вихорь-атаман!

- Да здравствует Матвей Иванович! Виват генералу! - воскликнул драгун-поручик.

Двери бесшумно растворились, и на пороге выросла фигура.

- Ваше превосходительство, улан Александров прибыл по вашему распоряжению.

- Ах, да!- стукнул себя по лбу Матвей Иванович.- Я-то совсем запамятовал... Степан! Распорядись дать мою коляску сему господину. Пусть доставит до Калуги и мигом назад.

- Проходите к столу,- пригласили вошедшего офицеры.

Однако тот не поддался на уговоры, откланявшись, вышел.

- Необычайной храбрости, я слышал, сей молодой человек,- заметил вслед Скобелев.

- И не без странностей,- высказался Крутов.

Солдатушки, бравы ребятушки, 
А где ваши жены - 

донесся с улицы голос. Там шел с учения солдатский строй. Запевале ответили:

Наши жены - ружья заряжены, 
Вот где наши жены.

По-разному сложились судьбы людей. Александр Самойлович Фигнер в октябре 1813 года, когда русские войска блокировали Данциг, был в чине полковника. Под видом итальянца пробрался в крепость. Его схватили, но на суде он проявил величайшую находчивость, его оправдали. Комендант крепости приблизил смельчака к себе и вскоре направил его с важными документами к Наполеону. Документы, конечно, оказались в русском штабе. Отважный офицер погиб в неравной схватке с французами.

Трудная и вместе с тем блестящая судьба сложилась у Ивана Никитича Скобелева. В бою он лишился руки, а вторая уже до того была изувеченной. Его называли одноруким генералом, честным и неподкупным. И еще он пользовался успехом как солдатский писатель.

А уланом Александровым оказалась Надежда Дурова, известная в России как отважная Кавалерист-девица.