НОВОСТИ    ЭНЦИКЛОПЕДИЯ    КНИГИ    КАРТЫ    ЮМОР    ССЫЛКИ   КАРТА САЙТА   О САЙТЕ  
Философия    Религия    Мифология    География    Рефераты    Музей 'Лувр'    Виноделие  





предыдущая главасодержаниеследующая глава

ПОСЛЕ БИТВЫ

Сражение у Бородино продолжалось до глубокой ночи. Ценою почти семидесяти тысяч убитых и раненых французам удалось захватить батарею Раевского, деревню Семеновское, Утицкий курган и деревню Утица. Однако решающего успеха не было достигнуто. Русская армия, хотя и понесла немалые потери, но не отступила. Ночью, предприняв наступление, она почти полностью восстановила положение.

В ту же ночь в квартире главнокомандующего состоялся нелицеприятный разговор Кутузова с начальником штаба бароном Беннигсеном.

Михаил Илларионович понимал, что, несмотря на утра-части позиций и огромные потери русской армии, сражеие не проиграно. Он сознавал, что частный успех обошелся неприятелю такими же, если не большими, жертвами, что тот восполнит их не скоро и если продолжит наступление, то сделает это на свою погибель. Однако фельдмаршал находился в состоянии крайнего возбуждения еще и оттого, что барон Беннигсен самочинно вмешался в ход сражения и спутал все карты.

Накануне, во время уточнения диспозиции войск, внимание главнокомандующего привлекло левое крыло боевого построения войск. Предполагая, что французы там нанесут главный удар, фельдмаршал подтянул сюда пехотный корпус.

«Когда неприятель употребит в деле последние резервы, - размышлял он,- мы ударим ему во фланг скрытым до поры резервом. Это будет полнейшей для Наполеона неожиданностью.»

И распорядился разместить в укрытии корпус генерала Тучкова и московское ополчение.

Так замыслил Кутузов. На самом же деле получилось иначе. Генерал Беннигсен, объезжая перед сражением позиции, весьма удивился такому расположению и приказал генералу Тучкову выдвинуть войска вперед, на возвышенность.

- Но такую диспозицию я получил от самого главнокомандующего,- запротестовал Гучков.

- Главнокомандующего? Я ничего не знаю!- вышел из себя Беннигсен. Самолюбивый и спесивый, он не мог смириться с тем, что после Барклая-де-Толли главнокомандующим назначили не его, а престарелого Кутузова. Разве не он, Беннигсен, командовал русской армией в Пруссии в седьмом году? Разве не под его командованием русские войска выдержали битву с армией великого Наполеона у Прейсиш-Эйлау и Пултуска?

- Позвольте, ваше превосходительство, это предусмотрено планом сражения,- не сдавался Тучков.

- Не позволю! Выполняйте, генерал, мои требования! Немедленно! Немедленно!

- Но если корпус займет положение, какое вы указываете, он в сражении будет бесполезным!

Бесцветные глаза немца округлились, впалые щеки дергались:

- Выполняйте!

Николай Алексеевич Тучков не посмел ослушаться. «Видимо, у главнокомандующего возник новый замысел»,- решил он и вывел из засады корпус. Полки заняли весьма невыгодную позицию. В первый же час сражения их перемололи, а сам Тучков пал смертельно раненным.

И вот теперь Михаил Илларионович решил разобраться в произошедшем.

- Как же так случилось, барон, что Тучков не выполнил предписания?

- Видимо, генерал не проявил стойкости. Господь и покарал.

- Но ведь говорят, что вы на том настаивали, и он при вас перемешал корпус на возвышенность.

- Ничего не знаю. Я был у него, посмотрел и уехал.- Не простачком был этот ганноверец.- Вы, ваше сиятельство, неприятность ищите не там. Победа была в наших руках, если бы не Платов.- Беннигсен стоял перед Кутузовым худой, узкоплечий, глубоко запавшие глаза часто моргали, прямой мясистый нос казался еще большим, и на щеке подрагивала похожая на бородавку родинка.

- Кто-о? Платов?- Кутузов даже привстал с кресла.- О чем вы? Платов своим рейдом сделал весьма многое. Вы говорите непонятное, барон.

- Платов все делал не так, как нужно.- Беннигсен откинул большую, с тяжелым подбородком голову.- Он проявил излишнюю, даже преступную осторожность.

- Трусость, вы хотите сказать?- переспросил Кутузов.- Ну, уж нет. Увольте, барон. Я его знаю с Измаила. Вместе плечо о плечо штурмовали стены крепости. Нет-нет!

Михаилу Илларионовичу вспомнилось, как хмурым дождливым днем в небольшой хатенке генералитет решал, штурмовать ли крепость Измаил или воздержаться. Молодой бригадир тогда первым высказался за штурм. В штурме Измаила Платов командовал пятой колонной, а он, Михаил Илларионович, шестой.

А Беннигсен думал о том, как отвести от себя вину и ловчее напортить Платову, этому мужику-генералу, которого он не терпел. Четыре года назад Платов написал влиятельному вельможе письмо, в котором, жаловался на несправедливость его, Беннигсена, к казакам. После того Беннигсен имел неприятный разговор. Теперь он решил расквитаться с ним за старую обиду.

- Мой офицер-адъютант доложил, что Платов не мог явиться сюда за приказом.

- Но ведь я Платова и -не вызывал. Он еще с вечера знал о маневре. Я к нему послал распоряжение,- возразил Кутузов.

- Если бы вы и вызывали, он приехать не смог, он был пьян.

Беннигсен решил ссылаться на адъютанта, которого тоже не было в живых.

- Победителя не судят,- устало махнул рукой Кутузов и обмяк в кресле, понял, что продолжать разговор бесполезно.

Он подвинул к себе карту, всмотрелся. Беннигсен продолжал говорить, но Михаил Илларионович мысленно представил, как казаки стрелой вонзились в тело французской армии и заставили Наполеона затрепетать. «Сколько ж у Платова было сил?» - «Две с половиной тысячи».- «А у Наполеона на левом фланге?» - «Двадцать три тысячи»,- не слушая речи немца, мысленно вел диалог старый фельдмаршал. «Нет, рейд Платова свое дело сделал».

- У вас все, Леонтий Леонтьевич?

- Платов для войны стар,- нашел тот новый довод.- «А сам-то!»- чуть не воскликнул Кутузов. Он знал, что Беннигсену исполнилось шестьдесят семь лет, а Платову не было и шестидесяти.- Я буду, ваше сиятельство, писать государю.

«Пиши, пиши»,- хотел сказать Кутузов. Он не любил Беннигсена, своего первого помощника в делах. Даже созрело решение заменить его другим генералом, которому бы мог полностью доверять.

- Не будем продолжать разговор. Мне все ясно,- Кутузов уткнулся в карту, показывая, что Беннигсен может идти.

Возвратившись к себе, Беннигсен засел за тайное письмо к государю. Ныло в пояснице (донимала каменная болезнь почек), но он старательно и терпеливо писал, испытывая при этом вожделение, которое пересиливало боль. От мысли, что навет не останется без последствия, становилось легче.

Закончив писать, Беннигсен вложил бумагу в конверт и собственноручно опечатал его сургучом. После этого помолился:

- О, господи, прости мою душу грешную.- И погрузил тело в пуховое ложе.

Но не только Беннигсен пытался обвинить Платова якобы в неудачном исходе рейда. Нашлись недруги, которые упрекали атамана в том, что казачьей коннице нужно было углубиться дальше во вражеское расположение и даже схватиться с выдвигающимися навстречу казакам французскими войсками.

Но вот что писал участник битвы дежурный штаб-офицер при пехотном корпусе Дохтурова майор Д. Н. Болговский: «Маневр Платова решил участь русской армии, потому что Наполеон, извещенный о происходившем на его левом фланге, приведенный в сильное раздражение этой помехой, направил на его поддержку возможно поспешнее колонну в двадцать три тысячи человек - диверсия, которая лишила его на остальную часть дня средств воспользоваться успехами, одержанными его правым крылом... Если бы Платов действовал соответственно предписанным ему приказаниям, если бы он считал своею обязанностью только строгое повиновение своему начальству, поражение нашей армии было бы весьма вероятным; потому что, пока он со своими пиками оставался в дефиле, он угрожал; но если бы он атаковал неприятеля силами, которые не имели никакого значения в регулярном бою, очарование исчезло бы, и двадцать три тысячи человек, отдаленных от победоносного неприятельского крыла, несомненно довершили бы разгром нашей армии».


После сражения у Бородино русская армия отступала к Москве, и казачий корпус Платова, находясь в арьергарде, прикрывал отход. Близость Москвы подстегивала французских солдат, которые, не считаясь с потерями, лезли напролом. Отходить казакам было некуда: громоздкий обоз едва тащился по дорогам. И казаки ловчили, маневрировали по фронту, внезапно нападали и отбрасывали передового неприятеля.

Казачья конница нуждалась в подкреплении артиллерийским огнем. Но орудия отправили вперед, чтобы они могли занять заблаговременно позиции.

Генерал Платов нервничал, требовал стойко, до последнего удерживать рубежи, делать все возможное и невозможное, но обстоятельства оказывались сильней его приказов.

Наполеон неистовствовал. Он требовал от находившегося в авангарде Мюрата разгромить-таки главные силы русских, и французский маршал заверял, что непременно это сделает. Но обещание его оставалось на словах.

Прикрывавшие отход казаки успевали на все дороги, через которые французские кавалеристы намеревались пробиться к отступающим. Они смело вступали в бой, бились из последних сил и заставляли бежать вспять французских драгун и кирасир.

Оставив у Можайска надежный заслон, атаманский полк Платова отходил последним. С ним находился и сам атаман. За Можайском полк остановился.

Подъезжали командиры полков и адъютанты, и Матвей Иванович каждому давал распоряжение. В приготовленную для ночлега избу пришел поздно.

Хлебосольный и общительный, он не любил бывать один. Но сегодня при нем был лишь сын Иван. Адьютанты разъехались с приказами, а командиры не освободились. Да и час был поздний.

Среди ночи снаружи послышались голоса. Вошел офицер из главной квартиры. Предчувствуя недоброе, Матвей Иванович поспешно вскрыл конверт, развернул лист, прочитал - и как обухом по голове. Разом все потемнело. Он - генерал от кавалерии Матвей Иванович Платов - отстраняется от командования казачьим войском... За что? По вине какой? В горле перехватило: ни вздохнуть ни охнуть.

- Что с вами, батя?- поспешил Иван. Никогда он не видел таким отца: за минуту на десять лет постарел.

- За что?- генерал рвал крючки мундира.- За верность мою? За то, что не жалел живота? Хороший подарок... Неужто Михаиле Илларионович?.. Нет не он, не может он этого...

Платов поднялся во весь свой немалый рост: голова почти касалась потолка. Тяжело, по-стариковски сутулясь, подошел к окну и толчком распахнул его.

- Вы бы легли, батя!- Иван такой же высокий, в отца, стоял позади.

- Слышал я, что его светлость очень недовольны тем, что арьергард далеко подпустил француза к нашим главным силам,- сочувственно высказал прибывший офицер.

- А чем сдерживать Мюрата? Одними казаками? Пехота нужна! Пехота! А ее-то и нет у меня! И в артиллерии недостаток.

- Вы бы спать, батя, ложились. Утро вечера мудренее,- осторожно, но настойчиво посоветовал Иван.

- Ладно. Не учи!

Матвей Иванович пробовал заснуть, но в голову лезли тяжелые мысли и в памяти менялись картины его жизни. И в большинстве это были сражения. И каждое имело свое отличие и особенность.

- Матвей Иванович, прости непутевого,- спохватился вдруг денщик,- совсем запамятовал: письмо-то еще с прошлого дня ношу. С Дона прислали.- Степан подал помятый конверт.

- Иван, читай!- кивнул генерал в сторону сына.

- «Отец ты наш, Матвей Иванович!- подсев к огню, стал читать Иван.- Давно мы от тебя, отца, грамотки не видели. Уж не гневен ли ты, родимый наш!.. Есть у нас горюшко, хоть не горе, а лишь смех один. Наш Макар Федорыч ездил с Дона в ближнюю губернию и привез нам весть, что в каких-то басурманских бумагах писано, что дивится хранц, как мы, казаки простые с бородами и в кафтанах долгополых, завсегда ему ребра пересчитываем... Не прогневайся, отец Матвей Иванович, что пишу к тебе такую речь простую, казацкую! Все мы знаем, отец-батюшка, что и ты изволишь носить на твоей груди богатырской корешки от твоего сада зеленого. Корешки ведь с Дона тихого, а мы там с тобой родились. Эх, бывало, во чужой земле приключится немочь лютая, разведешь щепоть земли Дона-батюшки в воде свежей, выпьешь - как ни в чем не был!»- Матвей Иванович слушал слова незнакомого казака, мысль уносила его к родной стороне, и тяжесть в груди мало-помалу легчала.- «Ты, отец наш, ты, наш батюшка, любишь Русь и любишь Дон святой! Ведь мы ведаем все, что ты ни делаешь, знаем мы, что нет ни гонца, ни посла от вас, чтобы ему ты не приказывал: «Поклонись Дону Ивановичу, ты напейся за меня воды его, ты скажи, что казаки его служат верою и правдою!..»

- Это кто же писал сие послание?- спросил Матвей Иванович.

- Казак Серединенской станицы Ермолай Гаврильевич... А вот фамилии-то и не удосужил приписать.

- Ну и без фамилии того казака век помнить буду... Налей-ка от наших донских корешков.- И Матвей Иванович выпил без передыху кружку вина.

Он лежал без сна, вспоминая родной Дон и город Новый Черкасск, который не без его великого труда и старания основан. Теперь там, а точнее в шести верстах от города, в Мишкине, оставались жена и дочери.

При воспоминании о дочерях боль оттеснилась, хотя и чувствовался еще у сердца неприятный холодок. Дочек у Матвея Ивановича три: старшая Екатерина, средняя Анна и младшая Мария. Екатерина - падчерица, дочь второй жены, однако Матвей Иванович поровну делил между ними внимание и любовь. Старшая и младшая обзавелись семьями, а средняя, Анна, пока одинока. И лицом, и статью, и характером удалась. Мужа б ей хорошего, чтобы счастье сполна испытала...

Утром Матвей Иванович был у Кутузова.

- Чем провинился, ваша светлость?

- Царская воля, что божья. Смогу ли перечить? - Развел руками Михаил Илларионович.

- Значит, решение окончательное?

- Что поделаешь, Матвей Иванович? Все ходим под богом.

- Кому прикажете передать полки?- Больше всего боялся, что казаки попадут под начало неумного генерала, которых в армии было немало.

- Милорадович примет.

Милорадовича Матвей Иванович уважал: боевой генерал, не паркетный шаркун.

- А мне-то как?

- Находиться при мне. Вот придет с Дона ополчение... Донское ополчение! Как же это он, Матвей Платов, забыл о нем? Ведь сам же писал оставшемуся за него наказному атаману Денисову, чтоб тот ускорил отправку казачьих полков... Вот оно, спасение! Казачьи ополченцы! Только согласится ли император оставить его во главе?.. Согласится! Уж если фельдмаршал обещал, то своего добьется даже у царя. Не хотел же тот назначать главнокомандующим Михаила Илларионовича, а назначил-таки против своей воли! Народ потребовал.

- Спасибо, Михаил Илларионович!

- Война еще не кончилась, атаман. Предстоит не только выгнать Наполеона из России, но и изничтожить. Схватить бы его, молодца... А? Что скажешь, Матвей Иванович?

- Схватить? Не легко это сделать. Вокруг него гвардия: и Молодая и Старая. Молодцы - один к одному. Не подступиться...- Атаман пощипал в раздумье короткий ус.- Впрочем, подумать надо. Вот придет казачье ополчение, тогда и можно размыслить, как устроить закидку на Бунапарта.

- Слышал я, что вы с ним встречались, с Бонапартом-то?

- Было такое. Даже одарил меня табакеркой. И Матвей Иванович достал ее из кармана.

- Ну-тко,- протянул руку Кутузов. Он взял золотую, в большой пятак, вещицу и стал внимательно рассматривать. На крышке не очень искусно вделан антик, видны следы от украшений. Самих украшений нет.- Кто ж так над ней потрудился?

- Грешен малость, Михаил Илларионович. Бриллианты выломал, послал дочери. Тут был один особливо красив, Анне, моей средней, достался, на приданое. И портрет Бунапарта был. Только я его выломал: чего лик вражий при себе носить! Заменил антиком... Привык к ней, пять лет пользуюсь.

Матвей Иванович тяжело вздохнул.

- Не удручайся особливо, атаман. Потерпи. Придут казаки с Дона, и примешь их под свое начало.


На первое сентября Кутузов назначил в деревеньке Фили Военный совет, чтобы определить дальнейший план и решить судьбу Москвы. Деревня находилась в двух верстах от Дорогомиловской заставы Москвы, всего в одном переходе.

Платов прибыл туда к четырем часам дня. Передав командование арьергардом Милорадовичу, он находился не у дел. Однако Кутузов распорядился пригласить его на совет.

Среди находившихся у избы главнокомандующего военных Матвей Иванович узнал генерала от инфантерии Дохтурова - командира шестого пехотного корпуса. Небольшого роста, плотно сбитый, он о чем-то говорил с высоким, худым генерал-лейтенантом Остерман-Толстым. Тот тоже командовал пехотным корпусом, четвертым. Был здесь и командир первого кавалерийского корпуса генерал-лейтенант Уваров и Коновницын, недавно вступивший в командование третьим пехотным корпусом, и начальник штаба Первой Западной армии генерал-лейтенант Ермолов.

Кутаясь в шинель, прошел в избу с нездоровым желтым лицом Барклай-де-Толли. Вслед за ним появился полковник Толь - генерал-квартирмейстер главного штаба.

Все настороженно поглядывали на вход, ожидая приглашения. Время уже приблизилось к пяти, когда из избы вышел Кайсаров, исполнявший при Кутузове должность дежурного генерала, и Ермолов спросил его, скоро ли начнется заседание.

- Светлейший ожидает Беннигсена.

- Он не извещен, что ли?

- Как не извещен?- развел руками Кайсаров.

Вскоре Беннигсен прибыл. С важным, надменным видом, удостоив общего поклона, поднялся по ступеням на крыльцо, тонко позванивая серебряными шпорами.

И тотчас в дверях показался Кайсаров.

- Светлейший приглашает к себе!

В темных сенях Платов едва не стукнулся головой о притолоку, вошел в просторную горницу, глядевшую четырьмя окнами. Посреди стол, большой, крепко сколоченный, с картой. У стола длинная лавка и грубые табуреты.

В углу под иконостасом устроился Барклай-де-Толли. Рядом с ним - Остерман-Толстой. По другую сторону Ермолов. Беннигсен сел с края стола, ближе к главнокомандующему. Тот сидел в кресле, у огромной печи. Платов устроился в углу, по правую сторону от двери.

Принесли свечи, зажгли, стало светлей. И тогда Кутузов, подвинувшись с креслом ближе к столу, сказал глухим голосом:

- Я собрал вас, чтобы решить одно дело: принять ли новое сражение или отступить, оставя Москву Наполеону?

Матвей Иванович видел, каких трудов стоило фельд-маршелу произнести эти слова. В комнате воцарилась тишина. Все напряженно молчали.

В своем рескрипте о назначении главнокомандующим Кутузова Александр вручил фельдмаршалу судьбу России. Доверяясь опыту, мудрости, глубокой проницательности полководца, император наделил его неограниченной властью. И в силу этой власти старый фельдмаршал мог сам принять решение, однако он руководствовался правилом Петра Великого: заслушать прежде генералитет. Для этого и собрал сейчас старших генералов.

Опираясь о кресло, он подался вперед, вгляделся в Беннигсена, который на правах первого помощника должен был высказать свое мнение.

- Допустить сдачу священной столицы нельзя,- решительно заявил тот, вскидывая голову.

- Речь идет не о священной древней столице,- ответил Кутузов.- Речь о том, чтобы спасти армию, а вместе с ней и Россию. Что предпочтительней: потерять в сражении за Москву армию и город или сдать Москву, но спасти армию?

- Нет! Я не согласен!- возразил Беннигсен.- Нужно обязательно дать французам бой! Здесь! У Фили!

И Беннигсен стал излагать план сражения: во-первых, в течение ночи перевести войска с правого фланга на левый, а потом, во-вторых, ударить на рассвете по войскам противника с юга.

Но тут поднялся сидевший рядом с Барклай-де-Толли Остерман-Толстой.

- Ваше сиятельство,- обратился он к Беннигсену.- Ручаетесь ли вы за успех предлагаемого сражения?

Гот вспыхнул, щеки его, и без того красные, запылали, затряслись.

- Только сумасшедший может дать вам ответ.

И всем стало ясно, что Беннигсен сам не уверен в успехе предлагаемого плана, а предлагает он потому, чтоб только возразить главнокомандующему.

Все бросали косые взгляды на Барклая: он самый опытный, бывший главнокомандующий и военный министр. А тот сидел под большой иконой и выжидательно молчал.

- Что скажете вы, Михаил Богданович?- Кутузов понимал, что Барклай не очень к нему расположен.

«Неужели и Барклай поддержит Беннигсена?»- подумал Платов. Несмотря на личную в прошлом неприязнь к Барклаю, он теперь с уважением относился к нему и признавал неправоту, когда летом, при отступлении послал ему резкое письмо, в котором выразил несогласие с планом ведения войны.

Столкнув с плеч шинель, Барклай встал.

- Ежели действовать наступательно, как предлагает барон Беннигсен, то следовало бы об этом распорядиться заблаговременно и сообразно с тем расположить армию. На это было еще довольно времени утром. Теперь уже поздно,- произнес он неторопливо и с внутренней сдержанностью продолжал:- Армия потеряла большую часть генералов и штаб-офицеров; многими полками командуют капитаны. Войска наши со свойственной русскому солдату храбростью могут сражаться, стоя на месте, и отразить неприятеля, но не в состоянии исполнять движение в виду неприятеля.- Он замолчал, оглядел всех находящихся в комнате и, переведя взгляд на Кутузова, медленно произнес:- А потому я предлагаю отступать к Владимиру и Нижнему Новгороду.

При последних словах Кутузов удивленно вскинул бровь.

- Выходит, без боя сдать Москву?- вскочил Дохтуров.

- Москва не составляет России,- возразил ему Остерман-Толстой.- Наша цель защитить Отечество. А для спасения его - главное сохранить армию.

Тут вмешался Коновницын.

- С утверждением барона Беннигсена я не согласен, однако же прежде, чем решиться на оставление столицы, считаю нужным дать немедленно неприятелю сражение. Атаковать его там, где он будет встречен...

Платов, давно оценив трезвый разум Барклая, соглашался с ним, но сердце протестовало. Привычный к решительным действиям даже при отступлении, он не мог смириться с мыслью, чтобы отдать город. Да какой! Москву! Но и сражение не может завершиться победой, уж очень измотана армия.

Чувствуя, как кровь приливает к голове и краска заливает лицо, он поднялся.

Все - и Барклай, и Остерман-Толстой, и стоявший за спиной с тетрадью и карандашом в руках Кайсаров, и Беннигсен - вопросительно посмотрели на него. Один лишь Кутузов, опустив голову, сосредоточил взгляд под ноги.

- Были б у меня казаки, немедля повел бы их на врага. Только нет их, а потому верю в мудрость Михаилы Ларионовича.

Кутузов не пошевелил головой, зато Ермолов нехорошо улыбнулся, как бы говоря: хитришь, старик, уклоняешься от прямого ответа. А Матвей Иванович и в самом деле уклонялся.

- А что скажет генерал Ермолов?- Кутузов перевел взгляд на начальника штаба Первой армии. Кутузов его недолюбливал, считал неискренним и ненадежным человеком.

- Я за немедленную атаку,- ответил Ермолов,- но не потому, чтобы разгромить врага, а улучшить свои позиции, они ныне весьма слабы.

Вошел Раевский, командир 7-го пехотного корпуса. Он прибыл прямо из боя, находился в арьергардных частях: запыленный, усталый, злой. Последние слова Ермолова он слышал.

- Стало быть, позиция, которую занимает армия, невыгодна?- спросил он, сверля того взглядом.

- Совершенно верно. Армия разобщена глубокими оврагами, резерв не может поддерживать стоящие впереди войска...

Раевский отмахнулся рукой.

- Не от Москвы зависит спасение России. Нужно прежде всего сберечь войска. Мое мнение: оставить Москву без сражения. Я согласен с князем.

Воцарилась тишина. И в ней с особой явственностью прозвучали слова Кутузова.

- С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставлю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самым уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю. Из Москвы я намерен идти по Рязанской дороге. Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собой для блага отечества.

Фельдмаршал замолчал, и были слышны за дверью голоса: там находились солдаты и любопытствующие жители. Все хотели взглянуть на Кутузова.

Опираясь руками о подлокотники кресла, Кутузов подался вперед, коротко произнес:

- Повелеваю отступить,- и устало махнул рукой. Матвей Иванович возвратился на квартиру в таком состоянии, словно с похорон своих детей. Мысль об оставлении Москвы заслоняла его личное горе, вызванное отставкой, требовала от него проявления действий. Мог ли он, всю жизнь проведший в походах, в этот тяжкий для родины час находиться не у дел?

- Ваше превосходительство, вам пакет прислан,- оставленный при нем хорунжий протянул опечатанный сургучом конверт.

С Дона!- угадал он по почерку. Писал наказной атаман Андриан Денисов-шестой: «Ополчение Донское двинулось уже в поход, на сборное место к Москве. Я должен к чести рода нашего по справедливости вам донести, что казаки идут на защиту отечества с совершенно ревностью и охотою, а некоторые, не довольствуясь еще тем, что сами выступают, помогают по мере избытка своего и другим сотоварищам своим».

- А как же иначе!- воскликнул Матвей Иванович.- На то они и казаки!

Денисов далее писал, что на кони сели от мала до велика, начиная с семнадцати до шестидесятилетних бывалых казаков, собрано двадцать шесть полков и одна шестиорудийная на конной тяге батарея. И они уже вышли в путь.

В большом волнении Матвей Иванович дочитал письмо, а потом заставил хорунжего перечитать вслух еще раз.

предыдущая главасодержаниеследующая глава








Рейтинг@Mail.ru
© HISTORIC.RU 2001–2023
При использовании материалов проекта обязательна установка активной ссылки:
http://historic.ru/ 'Всемирная история'