ПРЕДИСЛОВИЕ

«Происхождение вещей» Юлиуса Липса - книга весьма своеобразная, и не только по своему несколько интригующему заглавию. Это - как бы попытка окинуть общим взглядом ход истории человеческой культуры и наметить основные вехи развития важнейших ее составных частей. Автор хочет показать читателю, каково происхождение тех «вещей», которые всех нас окружают.

Попытка эта представляет незаурядный интерес. Наша научная и популярная литература, к сожалению, очень бедна сочинениями, которые давали бы общее представление об истории развития хотя бы отдельных явлений и сторон культуры, особенно материальной. Если по истории искусства - отдельных его видов, - по истории религии, письменности и т. п. есть еще кое-какая литература, то по истории жилища, одежды, средств передвижения, форм хозяйства и пр. у нас нет ничего сколько-нибудь удовлетворительного. Книга Ю. Липперта «История культуры», в свое время неплохая, теперь сильно устарела, популярные книжки Коропчевского, Вейле, Левин-Дорш и др. не удовлетворяют читателя. Поэтому цель, поставленная автором этой книги, заслуживает серьезного внимания.

Насколько достигает автор этой цели? Чтобы лучше судить об этом, надо познакомиться поближе с самим автором книги. Его научная биография, развитие его взглядов представляют известный интерес.

Юлиус Липс (1895-1950) - немецкий профессор этнографии. Уроженец Саарской области, находящейся на перекрестке двух культур, немецкой и французской, он учился в Лейпцигском университете, одном из крупнейших центров этнографической науки того времени.

Будучи разносторонне образованным человеком, Ю. Липс помимо этнографии интересовался и другими вопросами общественной и культурной жизни. Среди ранних его печатных работ мы находим - «Интернациональное студенческое движение после войны» (1921), «Фердинанд Лассаль» (1924), «Отношение Томаса Гоббса к политическим партиям во время великой английской революции» (1927) и др. Его этнографические исследования касались самых различных проблем хозяйства, быта и культуры различных, преимущественно отсталых, народов.

Несколько странно, что человек с широким научным кругозором, с такими разносторонними интересами увлекся самым сухим, узким и догматическим, самым реакционным из направлений немецкой буржуазной этнографии - «культурно-исторической» теорией Ф. Гребнера и па многие годы стал его убежденным последователем.

Как известно, это «культурно-историческое» направление оформилось около 1905 года (когда появились первые работы его основоположников - Гребнера, Фоя, Лнкермана). Название этого направления способно лишь ввести в заблуждение, так как на деле в этом направлении нет ни культуры, ни истории. Оно представляет собой попытку свести все бесконечное разнообразие конкретных проявлений общественной и культурной жизни человечества в их развитии к немногим так называемым «культурным кругам», числом не более десяти, каждый из которых - механический и искусственный набор ничем не связанных между собою «культурных элементов», причем вся «история» этих «культурных кругов» заключается в их передвижении по земной поверхности и в смешении друг с другом - «диффузионистское» понимание истории культуры. Эта мертвенно-схематическая концепция (иначе называемая «теорией культурных кругов» или, проще, гребнерианством, иногда также «кёльнской» школой) одно время вошла, особенно в Германии и Австрии, в большую моду, и у нее появилось много последователей. Причину этого понять нетрудно: в наступившую эпоху империализма многие буржуазные ученые стремились покончить с теми относительно прогрессивными идеями, какие двигали буржуазную науку предыдущего периода - с идеей развития, прогресса, исторической закономерности; они искали оружия и против марксизма, который все глубже проникал в разные области знания. Таким оружием в области этнографии и оказалось гребнерианство с его принципиальным и «теоретически» обоснованным отказом от всякой идеи исторической закономерности, от всякого прогресса, развития. Недаром философской основой гребнерианства было реакционное учение неокантианца Риккерта, противопоставлявшего «науки о культуре» естественным наукам. Недаром наиболее ревностными последователями Гребнера оказались католические патеры во главе с небезызвестным Вильгельмом Шмидтом.

Но были и другие последователи у Гребнера: люди отнюдь не реакционного образа мыслей, но не сумевшие сразу распознать реакционно-антинаучного содержания модной школы и привлеченные к ней кажущейся стройностью концепции, которая как будто вносила порядок и систему в хаотическое море фактов. Среди таких людей был и Ю. Липс, Работая в Кёльнском этнографическом музее под непосредственным руководством Гребнера, преподавая этнографию в Кёльнском университете, он стал одним из сторонников гребнеровского метода. В этом духе написан ряд его работ, опубликованных в этот период. Но даже и в те годы широкий научный кругозор Липса не позволял ему укладывать тематику своих работ в прокрустово ложе мертвой гребнеровской схемы - в них и в тот период было много свежего материала и интересных мыслей.

К концу 20-х годов XX века относится экспедиция Липса в Северную и Западную Африку (к туарегам, пародам Камеруна), где он собрал богатый материал по народному творчеству, правовым обычаям и т. п. В отличие от большинства буржуазных этнографов Липс с уважением относился к местному населению. Он прямо писал впоследствии, что «полюбил» африканских негров. Гуманным духом уважения к труду и творчеству угнетенных народов колоний, ко всей их культуре проникнуты все последующие научные работы Липса. Некоторые из них своеобразны по замыслу, среди них следует упомянуть о книге, имеющей многозначительное название «The savage hits back» («Дикарь отвечает ударом на удар»), изданной в Англии и в США в 1937 году, в которой собран материал о том, как народы колоний воспринимают и изображают европейцев и предметы их культуры. Автор пытается в ней, притом на основании строго научных фактов, показать, что угнетенные народы колоний - не безропотная и покорная масса рабов, но что они по-своему критически относятся к своим «господам», умеют их высмеять или питают к ним скрытую ненависть.

Гуманно и дружественно настроенный к угнетенным пародам, ученый не мог примириться с установившимся в Германии после 1933 года кроваво-изуверским режимом нацизма. В том же 1933 году Ю. Липс слагает с себя звание профессора и уезжает за границу. За ним вскоре эмигрирует его жена и помощник - Ева Липс; ей с трудом удалось спасти от гестапо и увезти с собой ценные научные материалы мужа. Ю. Липс едет в Париж, воспользовавшись гостеприимством ученых-антифашистов Лан-жевена и Риве, но уже в 1934 году, по приглашению профессора Франца Боаса, переезжает в Нью-Йорк.

В Америке Липс прожил 14 лет - 1934-1948 годы. Он преподавал этнографию в Колумбийском университете в Нью-Йорке, два года читал курс этнографии в негритянском университете Хоуорд в Вашингтоне; свои впечатления о работе в этом университете он описал впоследствии в книге «Экспедиция в сумеречный мир» (Forschungsreise in die Dammerung, Weimar, 1950) (См. Б. Л. Липшиц и С. Л. Токарев, Как американский империализм развращает негритянскую интеллигенцию, журнал «Советская Этнография», 1953, № 4). За эти же годы он совершил несколько научных поездок к индейцам: к монтанье-наскапи Лабрадора, к да котам и оджибве, живущим в резервациях США. Его особенно интересовала материальная культура этих племен, столь поразительно приспособленная к суровым условиям среды, - об этом он написал несколько интересных исследований; особенно ценна из них работа об охотничьих ловушках индейцев Лабрадора (1936), а также их обычаях, взаимопомощи, отношениях собственности.

В те годы вынужденной эмиграции Ю. Липс и его жена издали несколько книг против нацистского режима, как свидетели и жертвы его преступлений.

В 1948 году Ю. Липс и его жена покидают Америку. Липс вернулся на родину, но не в Кёльн, куда его приглашали на прежнее место работы и где он нашел на руководящих постах прежних гитлеровцев. Он предпочел свою Alma mater - Лейпцигский университет, где новый демократический режим давал широкие возможности для свободной научной работы. Он возглавил созданный при университете специальный «Институт этнологии и сравнительного правоведения» - ныне институт его имени. В 1949 году Ю. Липс был избран ректором университета. На торжественном акте он произнес речь в честь Советского Союза, освободителя и друга немецкого народа. В январе 1950 г. Ю. Липс умер.

Долголетняя борьба за науку, за справедливость, против расизма и национального гнета привела Липса в лагерь социализма. Этот путь типичен для многих прогрессивных буржуазных ученых, которым сама жизнь не позволяла останавливаться на полпути. Липс умер членом Социалистической единой партии Германии.

В последние годы жизни в научном мировоззрении ученого тоже произошел перелом. Еще оставаясь на позициях буржуазного миропонимания, он смутно чувствовал уже его ошибочность и как бы ощулью тянулся к правильному, историко-материалистическому взгляду на общественную жизнь. Но марксизма он по-настоящему не знал, и сознание его было еще загромождено непреодоленными остатками буржуазных «этнологических» и «социологических» концепций.

Хотя антиисторический дух гребнерианской «школы культурных кругов» в книге «Происхождение вещей» уже почти не ощутим, все же Липс не может еще отделаться от некоторых понятий, некритически взятых и сохраненных им из гребнеровского арсенала либо из родственных гребнерианству диффузио-нистских концепций. Над всем этим, однако, доминирует основная идея - вера в творческий разум человека и в то, что все люди равны, независимо от их цвета кожи, от языка и образа жизни.

Ряд страниц в настоящей книге покажется советскому читателю противоречивыми или сочетающими разные точки зрения. Но, присмотревшись, мы увидим, что главная, основная мысль автора проходит красной нитью от начала до конца изложения. Эта мысль выражается в очень простой формуле: «первобытные народы» - истинные создатели всей человеческой культуры; все важнейшие, фундаментальные изобретения, заложившие основы нашей современной цивилизации, были сделаны еще в первобытную эпоху и вся позднейшая культурная история лишь усовершенствовала эти основы, не создав чего-либо качественно нового; поэтому и современные «дикие» (культурно отсталые) народы суть обладатели тех же самых, что и у нас, культурных ценностей, разве лишь в других формах.

Верна ли эта идея? И да, и нет. Верно то, что уже в древнейшую, первобытную эпоху были сделаны важнейшие изобретения, на которых впоследствии воздвиглась вся человеческая культура: умение добывать огонь, изготовление хотя бы простейшей одежды и первобытного жилища, открытие гончарного искусства, обработки волокнистых веществ, позже - возделывание земли и выведение культурных растений, одомашнение животных, умение добывать и обрабатывать металлы, изобретение лыж и саней, а позже колеса и колесной повозки, искусство мореплавания и освоение водных пространств. Все эти достижения культуры, к которым мы настолько привыкли, что редко даже замечаем их и не всегда ясно представляем себе их колоссальное значение, - плод труда и творческого разума наших «доисторических» предков. Этим предкам мы в буквальном смысле обязаны созданием основ всей современной цивилизации, которой по праву гордится человечество. Верно и то, что современные отсталые народы, угнетенные народы колоний империализма, отнюдь не являются невежественными «дикарями»: напротив, они обладают своей, по своему развитой культурой, нередко столь поразительно приспособленной к суровым условиям природной среды; попытки же колонизаторов «цивилизовать» народы колоний, добиться их так называемой «аккультурации» - не что иное как грубое навязывание этим народам ненужных им, непригодных в их условиях вещей; это, по сути, бесцеремонное разрушение сложившегося культурного уклада без замены его чем-то действительно высшим и лучшим; это - просто форма порабощения колониального населения.

Ю. Липс высказывается против такой политики, он вступается за права отсталых народов, требует уважения к их веками сложившейся самобытной культуре - и в этом он вполне прав. Но, борясь против великодержавного шовинизма и расизма, против угнетательской колониальной политики, против высокомерного пренебрежения к народам колоний, Ю. Липс забывает порой об исторической перспективе и сам впадает в ошибку - в идеализацию быта отсталых народов. В этой идеализации - один из главных недостатков настоящей книги. А с этим связаны и другие, менее значительные недостатки.

Можно и должно относиться с уважением к высокому мастерству «первобытных» ремесленников и художников, создавших поразительные памятники искусства, тонкой техники; можно дивиться изобретательности «первобытного» охотника, трудолюбию и наблюдательности древнего земледельца, сумевшего вывести культурные сорта растений, и т. д. В этом советский читатель вполне согласится с автором книги. Но едва ли можно согласиться с ним, когда он начинает изображать жизнь отсталых народов, еще не нарушенную империалистическим гнетом, как некую идиллию, как блаженный золотой век. Картины такой идиллии, семейного уюта и благоденствия рисуются автором в I главе (стр. 43-46) довольно художественно, даже увлекательно, но они, конечно, далеки от реальной действительности. Достаточно сопоставить эти картины хотя бы с описанием повседневной жизни папуасов, которое в свое время так мастерски, живо, правдиво сделал Миклухо-Маклай: у Маклая это описание тоже проникнуто чувством живой симпатии к «туземцам», но он рисует их жизнь так, как она есть, без малейшей идеализации. Идиллические же сценки, рисуемые Липсом, в этом смысле больше походят на сентиментальное изображение быта «счастливого дикаря» в литературе XVIII века.

Примеры такой же неумеренной идеализации можно найти и в других главах. Так, например, Липс держится мнения, что первобытная музыка, поэзия превосходят по своим художественным достоинствам наше современное искусство, что, например, австралийская тотемическая песнь-заклинание в честь цикады может служить примером того, что лирические песни «первобытных народов» не уступают «знаменитейшим трагедиям и комедиям мирового театра» (стр. 304).

Другим недостатком книги является некоторая модернизация явлений культуры и быта отсталых народов, затушевывание качественных различий между их культурой и культурой, скажем, народов современной Европы и Америки. Не сумев овладеть марксизмом, Лише не усвоил одной из важнейших частей марксистского понимания истории: учения об общественно-экономических формациях, качественно различных между собой. Для советского читателя ясно, что нельзя смешивать и отождествлять явления, например, первобытно-общинного строя и капиталистического строя, что это качественно разные, просто несоизмеримые вещи. А Юлиус Липс именно здесь делает существенные ошибки. Он, правда, местами приближается к верному пониманию глубокого, принципиального различия между доклассовым и классовым общественным строем: это ему удалось, например, в главе XII - «От племени к государству», о которой мы скажем ниже. Но в других случаях ему изменяет историческое чутье, и, увлекаясь стремлением доказать, что «дикари» ничуть не хуже нас, он приписывает отсталым народам чуждые им отношения и понятия. Мало того, эти отношения и понятия он переносит именно в «первобытность». Так получилось, например, в главе VIII - «От раковин-денег до чековой книжки». Автор старается показать здесь, по сути дела, что между системой денежного обращения и кредита развитых капиталистических стран и примитивными «деньгами» в виде раковин и собачьих зубов нет никакой разницы, что это, в сущности, одно и то же. «Финансы», «валюта», «власть денег» и т. п. оказываются налицо, по мнению Липса, у самых отсталых народов. В английском издании книги само название этой главы нарочито подчеркивает такую мысль: «Wall street in the jungle» («Уолл-стрит в джунглях»). Это, конечно, явная и ненужная модернизация, хотя мы можем только поблагодарить автора за обилие ценного фактического материала, который он собрал как в этой, так и в других главах.

Следы гребнерианства, особенно в его «поздней» стадии, когда Грсбнер в своих последних работах пытался выйти за пределы созданной им абстрактной схемы культурных кругов, видны и в других местах книги Липса.

Нет-нет да и промелькнет в книге, например, замечание, что для скотоводческих пародов характерна «центробежная», а для земледельческих - «центростремительная» тенденция (стр. 328). Откуда это? Это мысль Гребнера из поздней его работы «Weltbild der Primitiven»; no его мнению, культуры оседло-земледельческих народов как бы сосредоточены в себе, обращены внутрь, а культуры кочевых скотоводческих народов, напротив, повернуты во вне, стремятся к экспансии. В основе этого обобщения лежат, конечно, реальные факты: большая подвижность и «экспансивность» скотоводческих народов сравнительно с земледельческими. Но это верное наблюдение раздуто, как это обычно для буржуазной науки, чуть не во всемирно-историческое явление, дополнено сомнительными психологическими рассуждениями, напоминающими мистико-биологический бред Фробениуса о «женских» и «мужских», «хтонических» и «теллурических» культурах. Конечно, Липс, с его здравым разумом, отнюдь не склонен к подобным, далеким от пауки спекуляциям, но «центробежные» и «центростремительные» свойства разных культур - это все-таки с того же поля ягода.

Остатком гребнерианства у Липса нужно считать и употребление терминов «древние культуры» (a'ltere Kulturen), в смысле наиболее ранних стадий развития, и «высокие культуры» (Hochkulturen), под которыми нужно подразумевать классовые общества по преимуществу древнего мира. Сами по себе эти термины могли бы не вызывать особых возражений. Но у гребнерианцев они получили особый оттенок, означая взаимно замкнутые, резко размежеванные «культурные круги», - и такой оттенок местами чувствуется и у Липса, пользующегося этими терминами.

Некритическое повторение некоторых гребнерианских построений сказалось у Липса еще в одном вопросе, правда, затрагиваемом им лишь вскользь, но очень важном: речь идет о сопоставлении культуры современных отсталых народов (охотников-собирателей, арктических охотников и пр.) с культурой эпохи палеолита,- то и другое ставится на один уровень (стр.321-322). Для гребнерианцев такое архаизирование культуры современных отсталых народов весьма характерно: ведь патер Шмидт дошел, как известно, до того, что объявил современные «пигмейские» народы, а также австралийцев более примитивными, чем даже неандертальцы! Это, конечно, грубейшая ошибка - у патера Шмидта даже не ошибка, а тенденциозно недобросовестное искажение фактов. На самом деле, не только неандертальская (нижнепалеолитическая), но и верхнепалеолитическая стадии культуры относятся к далекому прошлому и ни одним из ныне живущих народов не представлена. Самые отсталые из них - австралийцы, как и вымершие тасманийцы, - могут рассматриваться как представители переходной стадии от палеолита к неолиту (протонеолит, мезолит), а большинство народов колониальных стран - это люди неолитической или раннеметаллической культуры.

Но откуда же взялась эта мысль - в буржуазной науке весьма распространенная, - что современные отсталые народы (по крайней мере, значительная часть их) суть представители палеолитической стадии человеческой культуры? Классовые, политические корни этой мысли вполне ясны: это тенденция, характерная для империалистических кругов, представить современные народы колоний как «дикарей», стоящих на чрезвычайно низкой ступени развития, для того, чтобы оправдать их порабощение. В чисто научном отношении эта глубоко ошибочная мысль служит обоснованием весьма неудачной, чтобы не сказать больше, терминологии: народы колоний именуются попросту, без всяких стеснений и оговорок, «первобытными людьми» (primitive men, по-немецки - Naturvolker), хотя даже и в буржуазной литературе нередко встречается законный протест против такой терминологии. Всем известно, что «первобытных» или «диких» народов на земле давно не существует. Знает это прекрасно и Липс, - по существу, ведь вся его книга является убедительным доказательством именно этого положения. И тем не менее он походя употребляет применительно к современным народам термин «первобытные люди».

Наиболее уязвимы в методологическом отношении три последние главы книги, XIII-XV, посвященные верованиям и религиозно-магическим обрядам. Они мало удачны даже в смысле простого расположения материала: во всех трех главах, а особенно в XIII и XV, повторяется часто одно и то же - представления о загробной жизни, погребальные обряды и пр.

Что касается теоретического обобщения излагаемых фактов, Липс целиком находится в плену старых чисто идеалистических представлений. Он даже не пытается как-либо объяснить возникновение религиозно-магических верований и обрядов (если не считать отдельных, вскользь сделанных замечаний). Липс, несомненно, преувеличивает роль этих верований и обрядов в жизни и сознании отсталых народов (см. гл. XIII и др.). Развитие же их он изображает как чисто имманентную эволюцию - из одних верований вырастают другие, из других третьи и т. д. Несостоятельность этого положения с материалистической точки зрения очевидна. В этих вопросах Липс не сумел подняться над средним уровнем идеалистической буржуазной науки.

Таковы недостатки книги Липса. Их в конце концов не так много, и большинство их - легко снимающаяся шелуха: неудачные формулировки, отдельные непродуманные выводы. Достоинства книги - гораздо обильнее и существеннее, и в целом книга вполне заслуживает рекомендации советскому читателю.

Прежде всего поражает обилие живого, конкретного свежего материала, наглядно иллюстрирующего ход развития человеческой культуры. Материал этот - в огромном большинстве этнографический - плод личных наблюдений и сведений, накопленных автором за многие годы работы. Особенный интерес представляют, конечно, собственные этнографические наблюдения автора, сделанные им при «полевой» работе, в экспедициях по Африке и Северной Америке. Экспедиции эти дали ему богатое «сырье» для ряда глав книги: особенно много оригинального в описании охотничьей техники лабрадорских индейцев, их мастерского изготовления лодок, сбора дикого риса у оджибве и пр.; интересны также специально собранные автором сведения об обычном праве у разных народов, об их художественном творчестве и т. д. Но и те материалы, которые взяты Липсом из исследований других этнографов, дают много нового. Конечно, эрудиция Липса не без пробелов, и местами можно найти неточности, фактические ошибки в его книге; но их мало, и подавляющая часть конкретного материала - надежные, строго проверенные факты, на которые читатель может положиться.

Разумеется, однако, не в одном изложении чисто фактических данных заключаются достоинства книги Липса. Как уже сказано, все изложение в книге пронизано одной руководящей идеей, и идея эта - если освободить ее от некоторых преувеличений - сама представляет большой интерес. Автор каждым приводимым фактическим примером хочет показать одно: богатство и разнообразие творческих сил человека, трудолюбие и изобретательность людей всех стран и времен, участие всех народов земли в создании мировой сокровищницы культуры. Уже одно это придает книге Липса большую ценность.

Нельзя не оценить и другие интересные обобщения автора. Их так много, что трудно их и перечислить, - читатель сам найдет едва ли не в каждой главе книги свежие, оригинальные мысли, хотя бы и спорные, однако заслуживающие серьезного внимания. На некоторые из них обратим здесь внимание читателя.

Липсу принадлежит заслуга «открытия» своеобразной формы человеческого хозяйства, которой не встретить в общих работах по этнографии или по экономической истории. Это - хозяйство «народов-собирателей урожая» (Erntevolker, harvesting peoples). Липс еще в 1926-1928 годах изложил впервые свои взгляды на самостоятельное значение этой особой формы хозяйства. «Народы-собиратели урожая» - это не земледельцы, они не обрабатывают земли и не возделывают культурных растений. Но это и не примитивные собиратели, круглый год скитающиеся по тропическим и субтропическим лесам и степям в поисках всевозможных съедобных растений и мелких животных. Это своеобразная промежуточная форма хозяйства, основанная на регулярном, строго сезонном сборе «урожая» определенных диких плодов (орехов, желудей, колосьев риса и пр.). Нельзя сказать, что Липс в буквальном смысле открыл здесь нечто никому прежде неведомое. В советской этнографической литературе почти одновременно, или даже несколько раньше, отмечалось существование такой промежуточной формы хозяйства: проф. А. Н. Максимов в статье «Накануне земледелия» (Ученые записки Института истории РАНИИОН, т. 3, 1929, статья была - написана несколькими годами раньше) описал ее у австралийцев и сделал несколько имеющих общее значение выводов. Но надо сказать, что австралийцы - не особенно типичный пример для подобной формы хозяйства: недаром сам Липс несколько непоследовательно приводит австралийцев то в качестве иллюстрации к термину «народа-собирателя урожая», то в качестве примера примитивных охотников-собирателей. Другие же, более типичные, примеры (как калифоршшцы, некоторые алгонкинские племена) под этим углом зрения никем не анализировались, и, во всяком случае, никто до Липса не сделал выводов общеисторического значения.

Очень интересна мысль Липса относительно охотничьей ловушки, которую он рассматривает как древнейшую «машину», изобретенную человеком. В истории технических изобретений имеет очень большое значение вопрос о том, как, когда, для какой цели человек впервые создал и применил самодействующие приборы, то есть заставил работать на себя те или иные силы природы без непосредственного применения своей собственной мускульной силы. Есть мнение, что такой «первой машиной» в истории была водяная мельница (см. W. Ruben, Die Mithle - alteste Maschine der Menschheit, Berlin, 1952). Но, конечно, охотничья ловушка имеет бесспорный исторический приоритет перед водяной мельницей.

В вопросах, касающихся истории общественного строя, Липс, быть может, менее оригинален. Однако и здесь мы находим в книге Липса немало интересного. Заслуживает большого внимания, например, его мысль, хорошо им обоснованная, что у отсталых («первобытных») народов вся общественная жизнь подчинена строгим правилам, что она регулируется нерушимыми нормами обычного права. Во внутренней жизни общин никогда не было анархии, необузданного своеволия «дикаря»; во внешних же делах, в межплеменных отношениях преобладали не военные столкновения, а формы мирного общения, обмена, взаимных хозяйственных услуг, угощений. Этот вывод имеет важное значение потому, что на обывательских, далеких от действительности представлениях о якобы постоянных войнах между «дикими» народами была построена чисто фашистская теория о том, что война будто бы исконное и нормальное состояние человечества. На этом же предрассудке о постоянно господствующей будто бы у «дикарей» анархии и усобицах построено и оправдание угнетательской политики колонизаторов.

Большой интерес представляет XII глава книги - «От племени К государству». Хотя здесь очень много спорного и хотя основная закономерность процесса разложения первобытно-общинного строя и образования общественных классов и государства остается, конечно, недоступной для буржуазного ученого, однако нельзя не поставить автору в большую заслугу, что он сумел, невидимому, самостоятельно сделать целый ряд глубоких и верных наблюдений. Так, он ясно видит и убедительно- показывает зависимость обычного права разных народов от условий материального производства: у охотничьих народов оно одно, у земледельцев другое и т. д. Он хорошо видит глубокую принципиальную разницу между организацией общественной власти в доклассовом и в классовом обществе. Он прекрасно, наглядно показывает демократический характер всех общественных учреждений при первобытно-общинном строе, столь резко противоположный классовым угнетательским законам капиталистического общества. Немало и других интересных наблюдений найдет читатель в этой главе: взять хотя бы его оригинальные и, видимо, правильные соображения о различии взглядов на племенную территорию у охотников, с одной стороны, «собирателей урожая» и земледельцев - с другой (стр. 306-309, 313-315).

В целом - повторяем еще раз - книга Липса даст советскому читателю очень много. Ценность ее - не только в обилии чисто познавательного материала. Она имеет и воспитательное значение: она учит уважать народы независимо от того, на какой стадии развития они находятся, уважать их труд, их творчество. Очень хорошо написал об этом сам Липс в предисловии к первому английскому изданию своей книги:

«...Я чувствую, что обязанность этнографа, особенно в наши дни, работать в области своей специальности на пользу взаимопонимания между народами с их разными культурами. То наследие, которое мы получили от первобытного человека, принадлежит всем расам и нациям. Общая основа всех народов, которая обнаруживается данными этнографии, должна в конце концов способствовать созданию неделимого мира. Мы не можем разделить древних изобретателей и создателей человеческой культуры по их цвету кожи, национальности и религии: они остались безымянными. Но для человеческого благополучия они сделали больше, чем современные политические деятели».

«Эта книга написана, чтобы содействовать пониманию того, как развивалась человеческая культура, и чтобы внести вклад в дело взаимного сотрудничества между народами. Она написана в надежде, что поможет созданию Единого Неделимого Мира, к которому мы стремимся».

Настоящий перевод сделан с немецкого издания 1952 года. Автор издал свою книгу, еще находясь в эмиграции, в 1947 году, поэтому издал ее на английском языке (The origin of Things, N-Y, 1947; то же London, 1949). Посмертный перевод на немецкий язык сделан Евой Липс, женой и многолетней сотрудницей ученого. Она сделала некоторые, впрочем, немногие, изменения в тексте, - местами несколько сократив, чаще, наоборот, расширив изложение путем внесения дополнительного материала, вероятно, из оставшегося научного наследства Ю. Липса.

Характерно, что в немецком издании 1952 года сравнительно с английскими изданиями 1947-1949 годов уточнены некоторые формулировки, имеющие политическое значение: там, где в английском тексте стоит «у нас», «в нашем обществе» и т. п., в немецком издании сказано - «в капиталистических государствах», «в капиталистическом обществе» и пр. «Белые люди» в английском издании заменены в немецком издании «белыми империалистами» - и т. п. Эти изменения правильны и законны - они соответствуют тем взглядам Ю. Липса, к которым он пришел к концу своей жизни.

При редактировании настоящего издания русский перевод, сделанный с немецкого текста, в то же время тщательно сверен с английским оригиналом. В случаях расхождений между немецким и английским текстами редакция в каждом отдельном случае выбирала лучшее: все фактические дополнения сохранены; неточности немецкого перевода исправлены по оригиналу; неудачные дополнения теоретического характера, имеющиеся в немецком тексте (заимствованные у Менгина или из друлйх мало доброкачественных источников), изъяты без специальных оговорок, но уточнение формулировок в направлении большей научной и политической четкости сохранено.

Изменений или сокращений текста против английского оригинала редакция не считала возможным делать, даже при наличии явных неточностей или ошибок у автора; в этих случаях сделаны лишь подстрочные примечания. Сделаны также примечания разъясняющего или дополняющего характера, чтобы облегчить понимание книги советскому читателю.

Даваемая автором библиография по главам целиком сохранена и дополнена соответствующей русской литературой.

Рисунки, сделанные Евой Липс в немецком издании, полностью воспроизведены в настоящем издании.

Помимо предметного указателя, имевшегося в английском и в немецком изданиях, в настоящем издании добавлен также гео-графо-этнографический и именной указатели.

С. Токарев.