Глава шестая

Река Сучан (Партизанская). - Деревни Александровская и Владимировская. - Земли удельного ведомства. - Обилие фазанов. - Охота на тигра. - Путь от Сучана (Партизанская) до гавани Ольги. - Описание лесного бивуака. - Гавань Ольги. - Окрестные деревни. - Залив Владимира. - Морской орлан. - Река Тадуши (Зеркальная. - Перевал через Сихотэ-Алинь. - Замечательная разница климата. - Трудности вьючного путешествия. - Окончание зимней экспедиции.

Из всех прибрежных долин Зауссурийского края самая замечательная по своему плодородию и красоте есть, бесспорно, долина р. Сучана (Партизанская), которая вытекает из главного хребта Сихотэ-Алиня и, стремясь почти в меридиональном направлении к югу, впадает в залив Америка. Имея истоки недалеко от верховьев Уссури, эта -река в своих верхних и средних частях представляет характер вполне горной речки, т. е. малую глубину и быстрое течение по каменистому ложу. Только в низовьях Сучан (Партизанская) делается тихой, спокойной рекой и при значительной глубине достигает от 30 до 40 сажен ширины [60-80 м], так что здесь возможно плавание для речных судов всякого рода. Впрочем, такие благоприятные свойства река представляет не более как верст на двадцать от устья; далее же вверх мелководье, камни и быстрое течение делают решительно невозможным плавание даже на лодках.

Гигантский, отвесный как стена утес сажен в семьдесят [150 м] вышины обозначает в заливе Америка то место, где находится устье Сучана и откуда начинается его долина, с трех сторон обставленная горами и открытая только к югу.

Эта долина, гладкая, как пол, тянется в длину верст на шестьдесят и, имея в начале не более двух верст в поперечнике, постепенно увеличивается по мере приближения к устью реки, так что достигает здесь от четырех до пяти верст ширины.

Боковые горы, ее ограждающие, довольно высоки, круты и изрезаны глубокими падями, которые в различных направлениях сбегают к главной долине. Эти горы сплошь покрыты лесами, в которых растут все породы лиственных деревьев, свойственные Уссурийскому краю, и только на самых вершинах и в некоторых высоких падях встречаются хвойные деревья: кедр и реже ель.

Густой кустарник и высокая трава покрывают собой почву этих лесов, в которых растительная жизнь развивается до огромных размеров.

Почва Сучанской долины, за исключением только болот при устье реки, чрезвычайно плодородна и состоит из чернозема в смеси с суглинком. Такой слой достигает средним числом до трех футов толщины [до 1 м], а в некоторых местах вдвое более и лежит на подпочве, состоящей из глины и песка.

Давнишние обитатели Сучанской долины - китайцы - говорят, что это самый лучший и плодородный край из всего нашего побережья Японского моря. Недаром же скопилось тут довольно густое, по крайней мере, для здешних мест, китайское население. Фанзы этих китайцев стоят или отдельно, или по нескольку вместе, образуя поселение или деревни (Китайские отходники появились в долине Сучана не ранее начала XIX в. Более древним населением Сучанской долины являлись нанайцы и орочи. Во второй половине XIX - начале XX в. они были вытеснены в более северные районы Приморья или частично ассимилированы и стали называться тазами. - Ред.). Таких поселений считается по Сучану и его притокам одиннадцать и в них 69 фанз, а отдельно лежащих фанз шесть, так что всего 75 фанз, в которых живут около пятисот человек. Впрочем, цифра этого населения, как я уже говорил в IV главе, в прежние времена была далеко не постоянна, но уменьшалась летом и увеличивалась зимой, когда сюда приходили до весны многие ловцы капусты и искатели золота.

В Сучанской долине находятся два наших небольших селения: Александровское и Владимирское, которые лежат одно возле другого верстах в двенадцати от берега моря. В каждом из них только по пяти дворов, и в первом живут поселенцы, привезенные сюда из Николаевска в 1864 г., а во втором - вятские (Выходцы из бывшей Вятской губ. (Вятка - ныне г. Киров.) - Ред.) крестьяне, жившие первоначально на нижнем Амуре, но переселившиеся сюда в 1865 г. Поселенческая деревня, т. е. Александровская, заключает в себе 16 человек обоего пола, а во Владимирской считается 27 душ крестьян.

Обе сучанские деревни, несмотря на плодородные местности, среди которых они расположены, находятся в самом незавидном положении и производят на свежего человека крайне неприятное, отталкивающее впечатление.

В 1868 г. вся долина Сучана (Партизанская) и пространство между этой рекой с одной стороны, Уссурийским заливом - с другой, вместе с долинами рек Цимухе (Шкотовка) и Майхе (Артемовка) и островом Аскольд поступило в ведомство уделов (Земля удельного ведомства заключает в себе 466 000 десятин [509 000 га], и их подробная граница обозначается следующим образом: от устья р. Майхе (Артемовка) вверх этой рекой до Майхинской кумирни, стоящей в самой вершине на перевале с этой рекой в р. Лефу (Илистая), причем в состав участка входит левый берег р. Майхе (Артемовка). Далее от Майхинской кумирни грань участка обозначается водораздельным хребтом между системами рек Лефу (Илистая) и Даубихе (Арсеньевка) с одной стороны, и реками, текущими в Японское море, - с другой, до двух крестов, стоящих на перевале в вершине р. Тудагоу (Фурмановка). Затем граница идет водораздельным хребтом между реками, текущими на юг в Тудагоу (Мельники) и на северо-восток в р. Тудагоу (Фурмановка) и спускается к вершине Сучана, который образуется из слияния двух рек - Тудагоу (Мельники) и Эрльдагоу (Большая Болотная). Отсюда р. Сучан до устья Болотной речки, впадающей слева в Сучан в восьми верстах выше устья р. Сицы (Тигровая). От устья Болотной речки через горы левого берега Сучана граница идет на вершину р. Хомегу (Целинка), от которой водораздельным хребтом между притоками, с одной стороны, Сучана, а с другой - Судзухе (Киевка) до вершины р. Большой Хонго (Хмыловка), текущей в Японское море, и, наконец, от вершины этой речки, захватывая в состав участка все ручьи и речки, текущие в море, а притоки Судзухе (Киевка) и р. Янпотогоу (Обручевка), оставляя свободными, пограничная черта направляется водораздельным хребтом до вершины р. Юзедзю (Краковка) и этой речкой спускается к ее устью, которое находится близ мыса, называемого Столб Лапласов). От этого ведомства на первый раз решено поселить в Сучанской долине колонистов из Финляндии, и действительно, в следующем, 1869 г. сюда уже прибыло, кругом света, семь финляндских семейств.

Место для постройки помещений управляющему и чиновникам удельного ведомства отведено в гавани Находка, которая лежит на западном берегу залива Америка, как раз против устья Сучана (Партизанская). Эта гавань при ширине 1-2 версты имеет около шести верст длины и представляет удобное место для стоянки судов, так как здесь всегда спокойно, даже во время сильного ветра.

Сучанская долина замечательна необыкновенным обилием фазанов (Phasianus torguatus), которых вообще множество во всем Южноуссурийском крае и в особенности на морском побережье. Любимую пищу этих птиц составляют различные зерновые хлеба, поэтому осенью фазаны держатся преимущественно возле наших деревень и китайских фанз. Здесь они немилосердно истребляют всякий хлеб и даже молодой картофель, который проглатывают целиком. Кроме того, фазаны очень любят желуди, и я часто убивал в дубовых лесах экземпляры, у которых целый зоб был набит исключительно очищенными от кожуры желудями.

Во время своего пребывания я встретил там великое множество фазанов, но еще более нашел их в Сучанской долине, где они большими стадами бегали по китайским полям или без церемонии отправлялись к скирдам хлеба, сложенным возле фанз.

Испытав еще прежде неудобство обыкновенного, хотя и очень большого ягдташа при здешних охотах, где убитую дичь можно считать на вес, а не на число, я брал теперь с собой, идя за фазанами, солдата с большим мешком, сам нагружался порохом и дробью.

На чистом поле фазаны довольно осторожны, в особенности в стаде, и не подпускают к себе на выстрел, но лётом, а часто и пешком, уходят в ближайшую густую траву.

Зная это, я проходил сначала вдоль поля и сгонял с него всех фазанов, а затем отправлялся искать их с легавой собакой.

Тут начиналась уже не охота, а настоящая бойня, потому что в нешироких полосах густого чернобыльника, которым обыкновенно обрастают здешние поля, собака находила фазанов в буквальном смысле на каждом шагу. Пальба производилась настолько скорая, насколько можно было успевать заряжать ружье; и несмотря на то, что часто сгоряча делались промахи да притом много подстреленных уходило и пропадало, все-таки часа через три или даже иногда менее я убивал от 25 до 35 фазанов, которые весили от двух до трех пудов, так что мой солдат едва доносил домой полный и тяжелый мешок.

Такой погром производил я почти ежедневно во время своего десятидневного пребывания на Сучане, и долго будут помнить меня тамошние фазаны, так как дня через три уже можно было видеть на полях хромых, куцых и тому подобных инвалидов. Роскошь в этом случае доходила до того, что я приказывал варить себе суп только из одних фазаньих потрохов, а за неимением масла употреблял и собирал на дальнейший путь их жир, которого старый самец дает в это время почти со стакан.

Но не одним истреблением смиренных фазанов ограничились мои охотничьи деяния на Сучане; пришлось здесь поохотиться даже и на тигра, хотя, к сожалению, неудачно.

Дело происходило следующим образом.

Утром 23 ноября, лишь только стало рассветать, является ко мне один из крестьян деревни Александровской, где я тогда жил, и объявляет, что по всей деревне видны свежие следы тигра, который, вероятно, гулял здесь ночью. Наскоро одевшись, я вышел во двор и, действительно, увидал возле самых своих окон знакомый круглый след: четыре вершка [18 см] в длину и более трех в ширину [13 см], так что, судя по такой лапке, зверек был немаленький. Направляясь далее по деревне, этот след показывал, как тигр несколько раз обходил вокруг высокой и толстой изгороди, в которой содержались мои лошади, даже лежал здесь под забором и наконец, отправился в поле.

Таким образом представлялся отличный случай выследить зверя, который, по всему вероятию, не ушел же бог знает куда от деревни. Осмотрев хорошенько свой двуствольный штуцер, заткнув кинжал за пояс, я взял с собой солдата, вооруженного рогатиною в виде пики, и пустился по следу. Переходя от одной фанзы к другой, тигр наконец поймал собаку и, направившись со своей добычей в горы, зашел в густой тростник, росший на берегу небольшого озера и по окрестному болоту. Идя следом, мы также вошли в этот тростник и осторожно продвигались вперед, так как здесь каждую минуту можно было опасаться, что лютый зверь бросится из засады. Пройдя таким образом шагов триста, мы вдруг наткнулись на место, где тигр изволил завтракать собакою, которую съел всю дочиста, с костями и внутренностями. Невольно приостановился я, увидав кровавую площадку, где тигр разорвал собаку. Вот-вот мог броситься он на нас, а потому, держа палец на спуске курка своего штуцера и весь превратившись в зрение, я осторожно и тихо подвигался вперед вместе с солдатом. Вообще трудно передать чувство, которое овладело мною в эту минуту. Охотничья страсть, с одной стороны, сознание опасности - с другой, - все это перемешалось и заставило сердце биться тактом, более учащенным против обыкновенного.

Однако тигра не оказалось на этом месте, и мы пустились далее. Скоро след вышел из тростника и направился в горы. Не теряя надежды догнать зверя, мы продолжали следить и раза три находили места, где он отдыхал сидя или лежа. Наконец вдруг на небольшом холме, шагов за триста впереди нас, что-то замелькало по кустам, и увы! Это был тигр, который, заметив приближение людей, решился лучше убраться подобру-поздорову и, пробежав крупной рысью, скрылся за горой. Напрасно, удвоив шаги, пустились мы вдогонку: зверь был далеко впереди да притом и бежал довольно скоро, так что мы более его не видели и, пройдя еще версты две по следу, вернулись домой.

В тот же самый день у меня издохла одна лошадь, которую я приказал положить на ночь возле бани, а сам сел туда караулить тигра; но он, будучи уже напуган днем, не приходил в эту ночь, так что и здесь дело кончилось неудачно.

Подобные посещения наших деревень и китайских фанз на Сучане (Партизанская) тигры производят зимой - почти каждую ночь, так что, по рассказам крестьян, после сумерек опасно выходить из избы.

Наглость этих зверей доходит даже до того, что они несколько раз таскали собак, привязанных для безопасности в сенях.

25 ноября я оставил долину Сучана и направился в гавань Ольги, держась по-прежнему берега моря. На всем этом пространстве, занимающем в длину около 270 верст, путь весьма затруднителен, так как он лежит поперек боковых отрогов Сихотэ-Алиня, стоящих в направлении, перпендикулярном морскому берегу. Притом же и самая тропинка, редко посещаемая даже инородцами, то чуть заметно вьется в дремучей тайге, то поднимается очень круто на высокие горы, то, наконец, идет вброд по морю, обходя утесы, и вообще крайне затруднительна даже для вьючной езды.

К вечеру третьего дня по выходе из Сучана мы достигли р. Та-Судзухе (Киевка), в долине которой, по словам китайцев, лежит до двух десятков фанз. Эта речка, равно как и две другие, встреченные нами на пути, - Ся-Судзухе (название не сохранилось) (Слово "та" по-китайски обозначает большой, а "ся" - малый; поэтому манзы называют речки по их сравнительной величине, так, например, Та-Судзухе (Киевка) значит Большая Судзухе) и Янпотого (Обручевка), имели от пяти до десяти сажен [10-20 м] ширины и были весьма мелки, хотя по наносам на берегах можно видеть, что во время дождей они прибывают футов на десять [3 м] против своего обыкновенного уровня. Притом же, несмотря на позднее время года, названные речки вследствие своей быстроты были замерзшими только наполовину, и по ним держалось довольно много черных водяных дроздов, или оляпок (Cinclus pallasii), которые затем, попадались и на других береговых речках.

Хотя в пространстве, пройденном нами от Сучана (р. Партизанская) до Та-Судзухе (р. Киевка), преобладали лиственные леса, но в высоких падях и на перевалах встречалось много кедров, на которых висели, часто кучами, еще не опавшие шишки. Чтобы полакомиться орехами и хотя немного сократить долгие ночи, которые приходилось проводить в лесу наполовину без сна, я сбивал пулями эти шишки, а затем на ночевке, сидя у костра, клал их в огонь и доставал орехи. Впоследствии я до того напрактиковался в щелкании этих последних, что, пожалуй, мог поспорить с любым сибиряком, который сызмальства уже привыкает к подобной забаве (Во всей Сибири кедровые орехи составляют одно из главных лакомств простого люда; часто собравшееся общество, за неимением интересных дел для сообщения предметов, проводит большую часть вечера молча, только пощелкивая орешки, которые и слывут в этих странах под метким названием "сибирского разговора").

Миновав небольшие речки Сяухе (Соколовка), Чан-гоуза (Кислая) и Чапигоу (Прибрежная), мы пришли 1 декабря к р. Таухе (Черная), на левом берегу которой стоят высокие и теперь покрытые снегом горы.

Вообще, самые значительные вершины между Владивостоком и гаванью Ольги я видел в верховьях Шитухе (Крыловка) на Сучане (Партизанская), Сяухе и, наконец, Гаухе (Черная). Конечно, без барометра (К сожалению, во все время своего пребывания в Уссурийском крае я не имел барометра и потому не мог делать определений высот) трудно определить на глаз их абсолютную высоту, но, сколько кажется, эта высота должна быть не менее четырех или пяти тысяч футов [1200-1500 м].

Тропинка, по которой мы шли, часто выходила на самый берег моря, где в тихих пустынных зализах удавалось видеть китов, пускающих фонтаны. Здесь же на песчаных, низменный берегах часто валялись выброшенные кости этих великанов, а иногда целые черепа, прекрасно сохранившиеся, рядом со множеством водорослей и раковин, среди которых попадались морские звезды и великолепного малинового цвета медузы. Но несравненно величественнее являлись морские берега там, где над самыми волнами угрюмо висели высокие отвесные утесы, у подошвы которых вечно бьет бурун сердитого океана. Присядешь, бывало, на вершине такого утеса, заглядишься на синеющую даль моря и сколько различных мыслей зароится в голове! Воображению рисуются далекие страны, с иными людьми и с иною природою, те страны, где царствует вечная весна и где волны того же самого океана омывают берега, окаймленные пальмовыми лесами. Казалось так бы и полетел туда стрелою посмотреть на все эти чудеса, на этот храм природы, полный жизни и гармонии...

Погрузится затем мысль в туманную глубину прошедших веков, и океан является перед нею еще в большем величии.

Ведь он существовал и тогда, когда еще ни одна растительная или животная форма не появлялась на нашей планете, когда и самой суши еще было немного! На его глазах и, вероятно в его же недрах, возникло первое органическое вещество. Он питал его своей влагой, убаюкивал своими войнами. Он давнишний старожил земли: он лучше всякого геолога знает ее историю, и разве только немногие горные породы старее маститого океана!..

Зов товарища заставит, бывало, вдруг очнуться от подобных мечтаний и спешить к своим спутникам, которые уже достаточно заждались меня.

По самому берегу моря очень редко встречаются жилые фанзы, но довольно много пустых, в которых летом находят для себя приют промышленники морской капусты. Обитатели жилых фанз занимаются здесь иногда добыванием соли из морской воды посредством выпаривания ее сначала в мелководных бассейнах действием лучей солнца, а потом в чугунных чашах на медленном огне.

В ночь с 27 на 28 ноября прошел небольшой дождь, который хотя и согнал окончательно весь снег на открытых местах, но через это путь сделался еще труднее, так как вся тропинка покрылась теперь льдом, по которому идти было невыносимо скользко как для нас, так и для вьючных лошадей. Для последних в особенности затруднительно было продовольствие, потому что иссохшая трава не могла доставить даже сколько-нибудь сносного питания, а кормить вдоволь ячменем или овсом, покупая его у китайцев, стоило очень дорого, да притом и не всегда было можно достать этого хлеба.

Обыкновенно манзы продают здесь мерку ячменя по весу в 28 наших фунтов за серебряный рубль, так что, давая только по семи фунтов на лошадь, я тратил ежедневно на их прокорм по полтора серебряных рубля, следовательно, по 2 р. 25 к. кредитными билетами. Так как этого количества хлеба при трудности ежедневного движения было недостаточно, то подспорьем к нему служила или солома, если ночевка была в фанзе, или сухая трава, если мы располагались в лесу. Конечно, то и другое не совсем-то приходилось по вкусу бедным лошадям, но с голоду они поневоле должны были есть, чтобы хотя чем-нибудь набить пустой желудок.

От р. Таухе (Черная) до гавани Ольги, следовательно, на протяжении около 120 верст, лежит самое пустынное место всего морского побережья, начиная от залива Посьета. Здесь только на одной р. Пхусун (Маргаритовка) встречается китайское население (около двадцати фанз), а затем везде безлюдье, пустыня в пустыне, если можно так выразиться. Даже серебряная руда, находящаяся, как говорят, в вершине р. Ванчин (Милоградовка), не привлекла в ее долину ни одного китайца с его кропотливым трудолюбием.

Характер лесов до сих пор не изменился. В береговой полосе преобладает все тот же дуб, и только с приближением к гавани Ольги чаще показываются кедры и ели, да и то преимущественно на северных склонах гор.

Ровно пять суток употребили мы на переход от Таухе (Черная) до гавани Ольги и все ночи сряду должны были ночевать в лесу, так что я считаю уместным сделать здесь описание хотя одного из многих наших бивуаков.

Обыкновенно за час или полтора до заката солнца сильно уставшие ноги начинают громко напоминать, что время отдохнуть. Притом желудок также давно уже заявляет о своей пустоте, и все это настолько сильные побуждения, что мы начинаем выглядывать по сторонам дороги место, удобное для ночлега. Для этого обыкновенно избирается лесная лужайка на берегу какого-нибудь ручья, чтобы иметь под боком дрова, воду и пастбище для лошадей. В здешних местностях все это очень нетрудно отыскать: ручьи текут в каждой пади, и вода в них не хуже знаменитой невской, трава растет везде и всюду, а в лесу столько сухого валежника, что нетрудно добыть сколько угодно дров.

Выпадет, бывало, такое удобное место, хочется отдохнуть, соблазнителен и греющий костер на морозе, но солнце стоит еще высоко, целый час до заката, так что можно успеть сделать версты три - и с досадой идешь далее.

Тут мой юный спутник обыкновенно начинает ворчать: "Надо остановиться, сегодня и так уже много прошли, а тебе бы все больше да больше; другого такого места не будет, а здесь, посмотри, как хорошо", - и т. д. в этом роде. Большей частью я оставался глух ко всем подобным просьбам и увещаниям, но иногда соблазн был так велик, что по слабости, присущей в большей или меньшей степени каждому человеку, останавливался на ночлег ранее обыкновенного времени.

И как магически действует надежда! Уставшие солдаты и лошади идут молча, шаг за шагом, повесив головы, но лишь только я скажу: "Сейчас остановимся ночевать", - все мигом ободрятся, даже кони пойдут скорее, завидя огонек, который мой товарищ уже успел разложить, уйдя вперед.

Пришли на место, остановились... Солдаты развьючивают лошадей и, привязав их за деревья, чтобы дать остынуть, рубят и таскают, пока светло, дрова на костер, который необходимо держать целую ночь, иначе нет возможности хотя сколько-нибудь заснуть на морозе. Тем временем я отправляюсь нагрубить кинжалом веток или сухой травы, чтобы сидеть, по крайней мере, не на голом снегу, а товарищ варит кирпичный чай, вкусом и запахом мало чем отличающийся от настоя обыкновенного сена. Однако в это время и подобный согревающий напиток кажется слаще нектара олимпийского, в особенности, если в приложение к нему жарятся на палочках тонко нарезанные куски козы или оленя. Закусив немного, я достаю дневник и сажусь писать заметки дня, разогрев предварительно на огне замерзшие чернила (Я всегда предпочитал писать свои заметки чернилами, а не карандашом; последний скоро сотрется, так что потом трудно, а иногда даже невозможно разобрать рукопись). Между тем солдаты уже натаскали дров, пустили на траву лошадей и варят для себя и для нас ужин. Часа через два все готово, дневник написан, и мы ужинаем чем случится: фазаном, убитым днем, куском козы или рыбы, а иногда и просто кашей из проса.

После ужина посидишь еще немного у костра, поболтаешь или погрызешь кедровых орехов, а затем укладываешься спать, конечно не раздеваясь и только подостлав под себя побольше травы, а сверху укрывшись какой-нибудь шкурой, в которую закутываешься герметически. Но при всем том, несмотря даже на усталость, спишь далеко не спокойно, потому что со стороны, противоположной огню, ночной мороз сильно холодит бок и заставляет беспрестанно поворачиваться. Мои солдаты очень метко говорили, что в это время "с одной стороны - петровки (То есть петров пост, который бывает в июне, следовательно, в период жаров), а с другой - рождество".

Наконец все уснули и кругом водворилась тишина... Только изредка трещит костер, фантастически освещающий своим пламенем окрестные деревья, да звенят бубенчики пасущихся невдалеке лошадей. Широким пологом раскинулось над нами небо, усеянное звездами, а луна сквозь ветви деревьев украдкою бросает свои бледные лучи и еще более дополняет впечатление оригинальной картины...

Часа за два до рассвета встают солдаты, собирают лошадей, дают им овес или ячмень, затем варят для себя и для нас завтрак. Когда последний готов, тогда поднимаемся и мы, часто дрожа от холода, как в лихорадке, но горячий чай хорошо и скоро согревает. Позавтракали, а еще только что начинает светать. Тогда я велю вьючить лошадей; сам же, по обыкновению, отправляюсь вперед, и только в полдень останавливаемся мы на полчаса, чтобы немного закусить и произвести метеорологические наблюдения.

К вечеру 7 декабря мы пришли в гавань Ольги, где я расположился в доме начальника поста. После ночевок под открытым небом, на снегу и морозе, невыразимо отрадно было заснуть в теплой уютной комнате, предложенной мне радушным хозяином. Сильная усталость, в лохмотья изношенные сапоги, сбитые спины у четырех лошадей - все это красноречиво говорило в пользу того, чтобы прожить здесь хотя с неделю, отдохнуть и починиться, променять сбитых лошадей на здоровых, словом, снарядиться как следует к дальнейшему пути. Кроме того, я должен был переписать крестьян в окрестных деревнях и исполнить некоторые служебные поручения в самом посту.

Этот последний, состоящий из церкви, двенадцати жилых домов и двух казенных магазинов, расположен в вершине бухты Тихая Пристань, составляющей часть гавани Ольги. Сама по себе гавань не представляет особенной выгоды для стоянки судов, потому что имеет открытое положение и подвержена сильному волнению. Но зато бухта Тихая Пристань, которая глубоко (более версты в длину и около четырехсот сажен в ширину) вдается в северо-восточном направлении внутрь твердой земли, составляет отличное место для якорной стоянки, так как здесь всегда спокойно даже в сильную бурю.

Хотя эта бухта была теперь уже покрыта льдом, но самая гавань, несмотря на позднее время года, еще не замерзла, и на ней держались стада уток и лебедей. По рассказам местных жителей, гавань покрывается льдом не более как месяца на полтора - с начала января до половины февраля, между тем как бухта Тихая Пристань замерзает в половине ноября и расходится не ближе конца марта.

Замечательно, что на следующие сутки после моего прибытия в гавань Ольги выдался такой теплый день, какого никак уже нельзя было ожидать в декабре. В полдень термометр в тени показывал почти 4° тепла, а на солнце поднимался до 11° и снег таял, как весной. Вообще в течение всего ноября погода на побережье стояла большей частью ясная, и хотя по утрам бывали морозы (Наибольший мороз, наблюдавшийся мною в ноябре, был 14-го числа этого месяца и равнялся -12° Р), но в полдень термометр обыкновенно поднимался выше нуля и делалось довольно тепло. Впрочем, теплота бывает здесь только во время безветрия; когда же поднимается ветер, преимущественно северный или северо-западный в это время года, то и при небольшом морозе всегда делается холодно.

В окрестностях гавани Ольги расположены четыре наши деревни: Новинки, Фудин (не сохранилась), Арзамазовка и Пермская. В них поселены в 1864 г. крестьяне, первоначально жившие на нижнем Амуре, поселенцы с острова Сахалин, наконец, отставные матросы и солдаты.

Общая цифра всего этого населения доходит до 257 человек обоего пола.

По обширности и благосостоянию жителей из всех четырех деревень самая лучшая есть Новинки, лежащая в одной версте от поста при устье небольшой речки, называемой Ольга.

В этой деревне 25 дворов, довольно чистых и выстроенных по обе стороны широкой улицы, так что Новинки имеют довольно приличный наружный вид. Только избы поселенцев, за исключением двух-трех, не подходят под общий строй и стоят какие-то ободранные, грязные.

Так как р. Ольга часто разливается и затопляет свою долину, то почти все пашни крестьян находятся в пятидесяти верстах к северо-востоку от деревни в прекрасной и плодородной местности.

Остальные три деревни, Фудин, Арзамазовка и Пермская, расположены в долине р. Вай-Фудзина (Река Вай-Фудзин, или Аввакумовка, вытекает из Сихотэ-Алиня и, имея 70 верст длины, впадает в северо-западный угол гавани Ольги; для судоходства эта река неудобна по причине своей малой глубины), в расстоянии - первая 15 верст от нашего поста, а две другие ближе к нему, каждая версты на две. Эти деревни несравненно хуже Новинок: избы большею частью не обстроены, некоторые стоят даже без крыш, и кроме того, пашни расположены в долине Вай-Фудзина, где вода их затопляет. Последнее неудобство принуждает крестьян искать себе поблизости другое место для селитьбы, безопасное от наводнения.

Прожив шесть дней в гавани Ольги, отдохнув и заменив сбитых лошадей свежими, вымененными у крестьян, я вышел оттуда 14 декабря с намерением идти уже на Уссури. К этой реке отсюда ведут два пути: один по долине р. Вай-Фудзина и перевалом через горы на р. Лифудзин (Павловка), правый приток Улахе (Уссури), другой направляется по-прежнему берегом моря до р. Тадуши (Зеркальная) и вверх по этой реке, откуда переваливает также в долину Лифудзина (Павловка). Хотя последний путь длиннее, но я избрал его потому, что здесь, по крайней мере сначала, вьючная тропа несравненно лучше, а во-вторых, я хотел увидеть р. Тадуши (Зеркальная) (Река Тадуши (Зеркальная) впадает в Японское море верстах в 50 севернее залива Владимира. На картах эта река называется везде Лифуле, но такое название совершенно неизвестно местным жителям, равно как и название Фудзи (Павловка), даваемое правому притоку р. Улахе, который на месте называется Лифудзин (Павловка)), долина которой довольно густо населена китайцами и тазами.

На переход от гавани Ольги до р. Тадуши (Зеркальная), где расстояние около 80 верст, я употребил пять суток. На всем этом протяжении вовсе нет населения, за исключением одинокой фанзы зверопромышленника-таза. Тропинка ведет невдалеке от берега моря, и характер местности здесь тот же, как и прежде: горы и пади беспрестанно сменяют одна другую. Они покрыты редким дубовым лесом с густым кустарником и высокой травою.

Верстах в 30 севернее гавани Ольги лежит залив Владимира, где прежде находился наш пост, который теперь упразднен. На пустынных берегах этого залива я видел в первый раз великолепного морского орлана (Haliaetus pelagicus), который вместе с орланами белохвостыми держался возле шалаша на берегу небольшой речки, где осенью орочи ловили рыбу и где эти орланы привыкли поживляться остатками.

Морской орлан живет в большом числе на берегах Охотского моря, на Курильских островах и на Камчатке, но залетает к югу до Японии. Эта огромная, сильная и красивая хищная птица питается преимущественно рыбой; иногда даже нападает на молодых тюленей и таскает их из моря. Старинный исследователь Камчатки Стеллер рассказывает, что видел однажды, как этот орлан схватил полярную лисицу, поднялся с нею на воздух и бросил оттуда вниз на камни, после чего начал пожирать свою убившуюся добычу.

Более осторожный, нежели его товарищи, красивый орлан не допустил меня шагов на двести и, описывая круги, поднялся сначала высоко вверх, а потом совсем улетел. Однако я не терял надежды, что он возвратится, и так как было уже не рано, то приказал останавливаться на ночлег и развьючивать лошадей, а сам устроил засаду, повесив для приманки незадолго перед тем убитую козу. Не прошло и получаса, как прилетели орланы белохвостые и, усевшись на деревьях, сладко поглядывали на приманку, но желанный гость не являлся, так что я напрасно прождал его до вечера.

На другой день чуть свет я опять был уже в засаде и просидел в ней часов до десяти утра, но все-таки неудачно.

Морской орлан хотя и прилетел на этот раз вместе с другими, но, как будто чуя опасность, держался вдали и садился там на деревья, не подлетая к приманке. Видя, что он так осторожен и что можно прождать безуспешно еще целый день, я вышел из засадки, и, когда спугнутый моим появлением орел начал высоко кружиться в облаках, я пустил в него из штуцера две пули как прощальный салют великолепной птице.

18 декабря мы достигли р. Тадуши (Зеркальная), которая вытекает из Сихотэ-Алиня и имеет около 60 верст длины при ширине 10-20 сажен [20-40 м], но, как все вообще береговые речки, быстра, мелководна и камениста, так что совершенно не годна для плавания.

Ее долина достигает 1-2 верст ширины, а по плодородию и красоте не уступает даже знаменитой в этом отношении Сучанской долине. По бокам она также обставлена довольно высокими крутыми горами, часто живописно сгруппированными и выдвигающими к реке голые каменные утесы. Все эти горы покрыты лесами, в которых с удалением от берега моря начинают преобладать хвойные породы и в особенности ель.

Долина Тадуши (Зеркальная) в нижнем и среднем течении этой речки, т. е. верст на тридцать от ее устья, населена довольно густо тазами и китайцами. Фанзы тех и других расположены на расстоянии 1/2-1 версты между собой, и общее число их насчитывается до 35. Впрочем, возделыванием земли занимаются только китайцы; тазы же хотя и живут здесь оседло, но не знают земледелия, а исключительно занимаются охотой и соболиным промыслом. Как обыкновенно, всех добытых соболей они отдают китайцам за продукты, забранные у них в течение года, и на Тадуши (Зеркальная) есть три-четыре манзы, которые ведут значительный торг соболями. Собирая этих соболей от тазов и других мелких торгашей-манз, они продают их приезжающим китайским купцам или прямо от себя отправляют в Шанхай на больших лодках (джонках), а иногда даже и на вьючных лошадях. В Шанхае, по рассказам манз, эти соболи, и дурные и хорошие, идут по два доллара (Мексиканские доллары весьма уважаются манзами, которые считают каждый доллар в два рубля нашими кредитными билетами, а иногда и того более) за штуку гуртом.

Наибольшее количество соболей у китайцев на Тадуши (Зеркальная) бывает в конце декабря, именно в то время, когда я пришел сюда. Обыкновенно они продают их пачками по десяти штук, среди которых наполовину дурных. Такими пачками соболей отдают по три серебряных рубля (Наши серебряные рубли китайцы, не знаю почему, называют талерами) или по два доллара за штуку гуртом.

Во время моего пребывания на р. Тадуши (Зеркальная) там можно было купить, я думаю, тысяч до двух, если не белее, соболей, имея только серебряную монету и большое терпение во время торговли с манзами. Обыкновенно они запрашивают вдвое против настоящей стоимости продаваемой вещи и потом долго не спускают цены, выжидая, каков покупатель и очень ли нужна ему эта вещь. В последнем случае упорно держатся своей цены и уступают, часто догоняя покупателя уже на дороге. Самое лучшее при всех подобных торговых сделках показать вид, что вещь вовсе не нужна, а покупаешь ее между прочим. Тогда манза живо спускает цену и наконец уступает за ту, которая ему назначена, но при этом непременно выторгует какой-нибудь прибавок, вроде куска сахара, мыла или огарка стеариновой свечки.

Притом же их навязчивость выводит из всякого терпения. Станешь ли пить чай или есть что-нибудь, все наличные манзы тотчас же обступят кругом, смотрят в самые глаза и беспрестанно просят то того, то другого, а иногда даже и сами берут, пока не припугнешь их как следует.

Каждая вещь интересует их, как малых детей, а стоит, бывало, только начать писать, чтобы возбудить всеобщее удивление, смех и горячие толки. Впрочем, изредка попадались и флегматичные манзы, которые довольно равнодушно относились к свечам, спичкам и тому подобным мелочам, до крайности всех интересующим.

От крайней фанзы в верховьях р. Тадуши (Зеркальная) нам предстоял перевал через Сихотэ-Алинь в долину р. Лифудзина, Здесь на протяжении восьмидесяти верст нет ни одного жилого места, и четыре дня, употребленные на этот переход, были самые трудные из всей моей экспедиции. Как нарочно, сряду три ночи, которые пришлось тогда провести под открытым небом, выпали морозы в 23, 25 и 27°, а ночевка на таком холоде, да притом еще в снегу на два фута глубиной [60 см], чрезвычайно тяжела.

Собственно перевал через главную ось Сихотэ-Алиня, т. е. расстояние между истоками Тадуши (Зеркальная) и Лифудзина (Павловка), всего несколько верст. Подъем здесь весьма отлогий и горы гораздо ниже тех, которые стоят на берегу моря при устье р. Тадуши (Зеркальная).

Однако, несмотря на такую сравнительно малую вышину, Сихотэ-Алинь делает замечательную разницу относительно климата морского побережья и тех местностей, которые лежат по западную сторону этого хребта. Переваливая с р. Тадуши (Зеркальная) на р. Лифудзин (Павловка), я мог хорошо это заметить. В береговой полосе от Сучана (Партизанская) до самой р. Тадуши (Зеркальная), за исключением значительных горных вершин, снег лежал только в лесистых падях и на северных склонах гор, но и здесь он был не более двух-трех вершков. По долине р. Тадуши (Зеркальная), верст за тридцать от ее устья, почти вовсе не было снега, но, начиная с этого расстояния, он покрывал землю на 4-5 вершков [17-22 см] глубины. Чем далее в горы, тем снег делался больше, так что на перевале, который отстоит от берега моря верст на 60 или 65, он лежал уже более чем на фут [30 см].

Затем на западной стороне Сихотэ-Алиня, в верховьях р. Лифудзина (Павловка) и далее вниз по этой реке снег имел везде два фута глубины, а ближе к Уссури увеличивался даже до трех футов.

Сообразно изменению климата изменяется растительность по мере удаления от берега моря внутрь страны.

Обыкновенный характер растительности берегов на всем пройденном мною расстоянии, т. е. залива Посьета и по р. Тадуши (Зеркальная), как я уже упоминал прежде, везде один и тот же - редкий дубовый лес, в котором только иногда, преимущественно в падях, попадаются другие лиственные деревья; подлесок состоит из различных кустарников с преобладанием дубняка, леспедецы и лещины.

По р. Тадуши (Зеркальная), верст на двадцать от ее устья, идут леса с таким же характером. Затем далее вверх начинают, сначала изредка, а потом все чаще и чаще попадаться хвойные деревья, и наконец, в верхнем течении реки, верст на пятьдесят от моря, уже окончательно растут хвойные леса, которые восходят на горы и затем спускаются на верхние части долины Лифудзина (Павловка). Впрочем, среди хвойных пород - кедра и ели - попадаются также липа, дуб, береза, ильм, и из них последний достигает громадных размеров. Все эти деревья теснятся здесь сплошной, непроницаемой стеной, и тайга делается в полном смысле дремучею.

Притом же, сколько можно было заметить, она имеет болотистый характер.

По выходе из последней фанзы на р. Тадуши (Зеркальная) мы в тот же день сделали перевал через главную ось Сихотэ-Алиня и спустились в верховья р. Лифудзина (Павловка). На самой высшей точке перевала стоит китайская капличка с изображением размалеванного божества.

Такие каплички ставятся манзами на всех перевалах даже через небольшие возвышенности и в, достаточном количестве существуют в самых глухих местах Уссурийского края. Хотя на имеющихся картах подобные каплички обозначаются громогласным названием кумирни, но они в сущности ничего более, как квадратные деревянные клетки вышиною около аршина. Бока их делаются глухими, и только с одной стороны находится отверстие, перед которым на противоположной стороне наклеено изображение бога в образе китайца.

Перед таким изображением иногда стоит чугунный горшок и лежат различные приношения в виде мелких монет, ленточек, полотенец, кусочков красной материи и т. п. Всякий проходящий мимо такой каплички манза непременно сядет возле нее, покурит трубку и выбьет пепел а чугунный горшок, делая, таким образом, приношение по пословице: "На тебе, боже, что мне негоже".

Здесь же, на перевале через Сихотэ-Алинь, я в первый раз видел японскую лиственницу (Larix japonica) (Larix olgensis. - Ред.), которая изредка попадается в Зауссурийском крае и отличается от обыкновенной изогнутым стволом и курчавыми ветвями. Все нижние ветви этой лиственницы, под которою стоит капличка, были увешаны различными ленточками, пожертвованием одиноко сидящему здесь китайскому богу.

Первая ночь захватила нас на несколько верст ниже перевала в тайге, где даже не было воды. Однако нечего делать, надо было останавливаться ночевать. Прежде всего разгребли снег, который лежал везде на два фута [60 см], и развели костер, чтобы сначала немного отогреться. Потом развьючили лошадей, которых отпускать кормиться было некуда (в тайге нет и клочка травы), поэтому я велел дать им ячменя и привязать на ночь к деревьям.

Холод был страшный (термометр показывал -20° Р), и еще счастье, что здесь, в лесу, не хватал нас ветер, который дул целый день, но не стих и к вечеру. За неимением воды мы натаяли сначала снегу, а потом сварили чай и ужин. Ни до одной железной вещи нельзя было дотронуться, чтобы не пристали к ней руки, а спина, не согреваемая костром, до того мерзла, что часто приходилось поворачиваться задом к огню.

Около полуночи я улегся вместе со своим товарищем и собакою возле самого костра на нарубленных еловых ветках и велел закрыть нас сложенною палаткою. Скоро сон отогнал мрачные думы; но этот сон на морозе какой-то особенный, тяжелый и не успокаивающий человека. Беспрестанно просыпаешься, потому что холод со стороны, противоположной костру, сильно напоминает, что спишь не в постели. От дыхания обыкновенно намерзают сосульки на усах и бороде и часто, опять растаяв, мокрыми, страшно неприятными каплями катятся через рубашку на тело. Иногда снится родина и все хорошее прошлое, но пробудишься... и мгновенно сладкие мечты уступают место не совсем-то приятной действительности...

На следующий день путь наш лежал большей частью по самой р. Лифудзину (Павловка), которая вскоре после истока имеет 15-20 сажен ширины. Дремучая тайга сопровождает все верхнее течение этой реки и несет дикий, первобытный характер. Сплошною стеной теснятся столетние деревья к самому берегу, на который часто выходят то справа, то слева высокие утесы окрестных гор. Редко эти утесы стоят голыми: могучая растительность даже здесь не хочет оставить пустого места, и по ним, прицепившись в расселинах своими корнями, растут ели, кедры и густой кустарник. Только уж слишком отвесные и нависшие над рекой утесы лишены деревьев и отливают желтоватым или сероватым цветом от покрывающих камень лишаев.

Мертвая тишина царит везде кругом, и только изредка слышится крик дятла или ореховки. Эти звуки и множество звериных следов напоминают путнику, что он не одинок в пустынной тайге...

Вообще в здешних лесах очень много всяких зверей и в особенности соболей, так что здесь главное место промысла для тазов, живущих на реках Тадуши (Зеркальная) и Лифудзине (Павловка). Тигров также довольно, и я несколько раз видел, как рядом шли следы этого зверя, жителя тропиков, и соболя, обитателя лесов Крайнего Севера. Тот и другой сходятся вместе в Уссурийской стране, представляющей такое замечательное смешение и северных и южных форм.

Другая и третья ночь были проведены так же, как и первая, на снегу и морозе, который не только не уменьшился, но даже еще увеличился на несколько градусов. Только на четвертые сутки, в самый день рождества, добрались мы до фанзы, которую каждый из нас увидел с особенною радостью, зная, что в ней можно будет, по крайней мере, отдохнуть на теплых нарах.

Дикий характер берегов Лифудзина (Павловка) не изменяется до самого принятия слева реки, по которой идет другая тропа из гавани Ольги. Только отсюда долина его, расширяясь версты на полторы или на две, делается удобною для обработки, и по ней, так же как и по Тадуши (Зеркальная), встречаются довольно часто фанзы китайцев и тазов.

Последние живут или отдельными семействами или большей частью вместе с манзами. Число фанз в долине Лифудзина (Павловка) простирается до 25.

Пробежав верст около семидесяти, если считать по прямому направлению, Лифудзин (Павловка) сливается с р. Сандагоу (Уссури), которая отсюда несет уже название Улахе (Уссури), сохраняя его до впадения Даубихе (Арсеньевка), откуда соединенная река принимает имя Уссури.

Таким образом, начало последней есть собственно Сандагоу (Уссури), истоки которой лежат в Сихотэ-Алине, в верстах в семидесяти от берега Японского моря.

По долине этой еще малоизвестной реки также живут китайцы, занимающиеся земледелием. Что же касается до плавания, то Сандагоу (Уссури) для этого решительно негодна, по причине быстроты, мелей и наносного леса. Вследствие тех же самых неудобств плавание не может производиться и по Улахе (Уссури), несмотря на то, что ширина этой реки простирается от 30 до 40 сажен [60- 80 м]. Ее долина, имеющая сначала версты три в поперечнике, значительно расширяется к устью Даубихе (Арсеньевка) и так же, как долина нижнего течения Лифудзина (Павловка), покрыта высокой травой, с редкими деревьями или небольшими рощами. Боковые горы этой долины гораздо ниже тех, которые сопровождают течение Лифудзина. Притом же они имеют более мягкие очертания, так что утесов и обрывистых скатов здесь вовсе нет.

Наконец, от устья Лифудзина (Павловка) опять начинают преобладать лиственные леса.

Китайцев также довольно много живет по долине Улахе (Уссури), и первое поселение, встреченное мною здесь, была деревня Нота-Хуза (Журавлевка), состоящая из пятнадцати фанз. Эти фанзы довольно большие и хорошо обстроенные, так что, судя по наружному виду, здешние китайцы живут зажиточно.

От деревни Нота-Хуза (Журавлевка) оставалось уже недалеко до устья р. Даубихе (Арсеньевка), где расположена наша телеграфная станция и куда я всеми силами торопился поскорее добраться, рассчитывая прийти накануне Нового года. Однако в здешних местах, более чем где-либо, применима пословица "Человек предполагает, а бог располагает", и метель, бывшая 30 декабря, до того занесла тропинку, что на следующий день к вечеру мы были еще за 25 верст до желанного места.

И вот что писалось тогда в моем дневнике: "Незавидно пришлось мне встретить нынешний новый год в грязной фанзе, не имея никакой провизии, кроме нескольких фунтов проса, так как все мои запасы и даже сухари, взятые из гавани Ольги, вышли уже несколько дней тому назад, а ружьем при глубоком снеге ничего не удалось добыть.

Теперь, когда я пишу эти строки, возле меня десятка полтора манз, которые обступили кругом и смотрят, как я пишу. Между собой они говорят, сколько можно понять, что, вероятно, я купец и записываю свои покупки или продажи.

Во многих местах вспомнят сегодня обо мне на родине и ни одно гадание, даже самое верное, не скажет, где я теперь нахожусь.

Сам же я только мысленно могу понестись к своим друзьям, родным и матери, которая десятки раз вспомнит сегодня о том, где ее Николай.

Мир вам, мои добрые родные и друзья! Придет время, когда мы опять повеселимся вместе в этот день! Сегодня же, через полчаса, окончив свой дневник, я поем каши из последнего проса и крепким сном засну в дымной, холодной фанзе..."

Целый следующий день тащились мы целиком по снегу и к вечеру добрались до телеграфной станции Бельцовой, которая лежит на р. Даубихе (Арсеньевка), в четырех верстах выше ее устья. Девятнадцать дней сряду шли мы сюда из гавани Ольги и сделали около трехсот верст.

Во все это время я даже ни разу не умывался, так что читатель может себе представить, насколько было приятно вымыться в бане и заснуть в теплой комнате.

Река Даубихе (Арсеньевка), которая в четырех верстах ниже Бельцовой сливается с Улахе и образует Уссури, вытекает из главного хребта Сихотэ-Алиня и, имея в общем направление от юга к северу, тянется на 250 верст.

Как и большая часть рек нашего Уссурийского края, Даубихе (Арсеньевка) характеризуется весьма малою глубиною во время засухи и быстрым разлитием после дождей. В это время вода прибывает в ней сажени на две против обыкновенного уровня, так что затопляет всю долину. Эта последняя имеет при устье реки не более трех верст в поперечнике, но в среднем течении, где горы правого и левого берега отходят в стороны, достигает ширины от 5 до 10 верст. В нижних своих частях долина Даубихе (Арсеньевка) имеет болотистый характер, но в средних и верхних - луговой, так что представляла бы превосходные места для земледелия, если бы не подвергалась периодическим наводнениям, которые оставляют незатопляемыми только немногие и небольшие оазисы, где расположены большею частью китайские фанзы.

Однако, несмотря на все это, по Даубихе (Арсеньевка) есть много верст, удобных для обработки и заселения на широких (2-4 версты) пологих скатах, которые идут от боковых гор к самой долине, в особенности на левой ее стороне. Эти скаты покрыты редким лиственным лесом и, имея наклон в несколько градусов, вовсе не подвержены наводнениям, так что здесь именно должны заводить свои пашни будущие поселенцы.

Хотя при своем устье Даубихе (Арсеньевка) имеет сажен 70 ширины [150 м] и в обыкновенную воду не слишком быстрое течение, но все-таки эта река неудобна для плавания пароходов по причине мелей. По долине ее идет телеграфная линия, которая, как я уже говорил во II главе, соединяет город Николаевск с Новгородскою гаванью. Кроме того, здесь же пытались завести и почтовое сообщение, но оно вскоре прекратилось по причине крайне плохого состояния дороги, устроенной наскоро, в одно лето. Миновав небольшую крестьянскую деревню Романовку (В конце 1868 г. жители деревни Романовки оставили это место, подверженное, как оказалось, затоплению, и переселились в деревню Никольскую, лежавшую на южной оконечности ханкайской степной полосы), которая в то время лежала на берегу Уссури, верстах в тридцати ниже устья Даубихе, мы прибыли 7 января в станицу Буссе, чем и кончилась зимняя экспедиция, продолжавшаяся почти три месяца, в течение которых я обошел более тысячи верст (С 16 октября 1867 г., т. е. со дня выхода из Новгородской гавани, по 7 января 1868 г. - дня прихода в станицу Буссе - я сделал 1070 верст, а именно: от Новгородского поста до Владивостока - 230 верст, от Владивостока до Сучана (Партизанск) -170 верст, от Сучана (Партизанск) до гавани Ольги - 270 верст и, наконец, от Ольги до станции Буссе 400 верст).

Не узнал я теперь свои знакомые места на Уссури, по которой снег везде лежал на три фута [90 см] глубины и намело такие сугробы, какие можно видеть только на далеком севере. Вся могучая растительность здешних лесов и лугов покрылась этим снегом, как саваном, и в тех местах, где летом не было возможности пробраться по травянистым зарослям, теперь только кое-где торчали засохшие стебли. Даже виноград, переплетавшийся такою густою стеною, теперь казался чем-то вроде веревок, безобразно обвившихся вокруг кустарников и деревьев. На островах реки густые, непроходимые заросли тальника смотрели довольно редкими, а луга, пестревшие летом однообразным цветом тростеполевицы, теперь белели, как снеговая тундра. Даже птиц почти совсем было не видно, кроме тетеревов да изредка дятлов и синиц. Не найдут теперь себе пищи ни насекомоядные, ни зерноядные, ни голенастые, ни водные, и они все покинули страну, цепенеющую под холодным, снеговым покровом...