2

23 декабря известия в Черниговском полку о событиях 14 декабря, - Отъезд С. Муравьева 24 декабря в Житомир. - Сборы Бестужева в Петербург. - 25 декабря присяга Николаю. - Прибытие жандармов для ареста Муравьева. - Выезд Бестужева в Житомир для предупреждения Муравьева. - Приезд в Васильков Андреевича 2-го

За два дня до рождества христова в Черниговском полку узнали о происшествии 14 декабря. На другой день поутру С. Муравьев объявил славянам, что он поедет в Житомир и скоро возвратится. Целью сей поездки, по его словам, было намерение испросить у корпусного командира отпуск Бестужеву-Рюмину в С.-Петербург. Нам неизвестно, зачем Бестужев должен был ехать в столицу: мы только можем сказать, что он, незадолго перед сим, писал Горбачевскому и Спиридову и приглашал их приехать к 15-му января 1826 года в Киев, вместе с Борисовым 2-м и Тютчевым. Накануне отъезда С. Муравьева Бестужев-Рюмин просил Кузьмина приготовиться в дорогу и сказать об этом Соловьеву, Сухинову и Щепилле:

- Вы все поедете, - говорил он, - со мною в Киев, а оттуда в С.-Петербург (Муравьев прежде сам хотел ехать в Петербург с сими офицерами, но, как видно, отложил сие намерение). По сим данным невозможно сделать никакого заключения и весьма трудно решить, зачем Бестужев приглашал их в Киев к назначенному сроку. Вечером того же дня, вскоре после отъезда С. Муравьева (24 декабря), ротные командиры Черниговского полка получили от полкового командира повеление собрать роты в полковой штаб для присяги новому императору Николаю I. Услыша о сем повелении, славяне сейчас согласились собрать свои роты в полной походной и боевой амуниции, намереваясь воспользоваться случаем и, не ожидая приезда Муравьева из Житомира, возмутить полк и идти прямо на Киев, где Муравьев, услыша о сем, мог соединиться с ними. Сию мысль подало им известие о неудачном происшествии 14 декабря в С.-Петербурге. Зная несчастные следствия оного, они хотели произвесть новое восстание на юге и тем спасти тайное общество от конечной гибели.

Рано поутру, 25 декабря, когда все роты Черниговского полка собрались в Васильков, члены Славянского общества поколебались в своем намерении; они не знали, на что решиться: начать ли действовать или ожидать возвращения С. Муравьева.

- Что мы будем делать, - говорили некоторые из них, - если, по приходе нашем в Киев, мы не найдем ни одного из членов, желающих разделить с нами опасность восстания, и если по каким-либо непредвиденным обстоятельствам Муравьев будет задержан в Житомире и не прибудет к нам? Наше восстание, начатое без ведома и согласия главных членов Общества, не повредит ли общему делу и не расстроит ли планов, составленных ими? Сие рассуждение остановило бурный порыв нетерпеливых славян и, после долгого совещания, они почли нужным, наконец, отложить свое предприятие и спокойно ожидать возвращения С. Муравьева (Офицеры говорили впоследствии о сем Муравьеву: он очень жалел, что они тотчас не исполнили).

Того же дня в 10 часов утра был совершен обряд присяги (Рано поутру ротные командиры - Соловьев и Щепилло, пришли к полковому командиру с рапортом о прибытии их рот в штаб. Когда они явились, подполковник Гебель спросил у них, между разговорами, знают ли они причину требования в штаб? Соловьев отвечал, что он слышал, будто бы присягать новому государю. Гебель сие подтвердил, прибавляя, что он боится, чтобы при сем случае не было переворота в России, - и при сих словах заплакал. Соловьев отвечал с улыбкой, что всякий переворот всегда бывает к лучшему и что даже желать должно. Ох, боюсь, - сказал, закрыв руками лицо, Гебель, как будто предчувствуя то, что с ним случится. Соловьев начал шутить, Гебель - плакать, а Щепилло, который был характера вспыльчивого и нетерпеливого, ненавидел Гебеля за его дурные поступки, дрожал от злости, сердился и едва мог удерживать свою досаду. Соловьев рассказывает, что из этого вышла пресмешная и оригинальная сцена). Солдаты произносили обещание с отвращением; некоторые из них стояли с мрачным и неподвижным взором, в глубоком молчании, и не только не повторяли слов священника, но даже не слушали оных, а офицеры показывали явно нетерпение и негодование, были совершенно невнимательны к сему обряду, и многие из них даже не поднимали руки, как это бывает при подобных случаях. Глухой ропот в рядах сопровождал почти каждое слово священника.

- Сколько будет этих присяг? - говорили иные.

- Бог знает, - отвечали другие, - это ни на что не похоже; сегодня присягай одному, завтра другому, а там, может быть, и третьему.

Неудовольствие, досада изображались во всех движениях и показывали сильное брожение умов, казалось, что все ожидали чего-то необыкновенного и желали быть свидетелями совершения оного. Гебель все сие видел, но старался скрыть свое неудовольствие от своих подчиненных и произносил клятвенное обещание с особенным благоговением и усердием, как бы желая тем пробудить в сердцах угасшую их преданность к царственному дому.

Тотчас по окончании присяги полк был распущен по квартирам. Члены Общества, по принятому ими намерению, остались в Василькове и, отпустив свои роты в деревни, приказали им по первому приказу явиться в полной боевой и походной амуниции туда, куда потребуют их ротные начальники (Читая сии намерения членов Славянского общества и их распоряжения, нельзя не убедиться, как важно для всякого Общества, которое хочет действовать военною силою, иметь в нем ротных командиров и субалтерн-офицеров, и как важно заранее объявить свое намерение солдатам. Спрашивается: кто бы осмелился приказывать ротам явиться в походной амуниции к присяге и, пришедши в штаб, скрыть оное от всех? Кто бы осмелился отдавать приказания ротам являться с боевыми патронами туда, куда потребует ротный командир? Можно ли отдавать такие приказания таким солдатам, которые не знают намерений ротного командира? Вопросы сии сами собою решаются. Но мы еще прибавим, что одни офицеры в состоянии сие сделать, и притом таким образом, что ни батальонный, ни полковой командир никогда о сем не могут знать. Этому пример - Черниговский полк).

Вечером, по случаю полкового праздника, приглашены были к полковнику Гебелю на бал все офицеры, городские жители и знакомые помещики с их семействами. Собрание было довольно многочисленное; хозяин всеми силами содействовал к увеселению гостей, а гости старались отблагодарить его радушие, веселились от чистого сердца и танцевали, как говорится в тех местах, до упаду. Музыка не умолкала ни на минуту; дамы и кавалеры кружились беспрестанно в вихре танцев; даже пожилые люди принимали участие в забавах, опасаясь казаться невеселыми. Одним словом - веселиться и веселиться искренно было общим желанием, законом собрания; время летело быстрее молнии. Вдруг растворилась дверь в залу и вошли два жандармских офицера: поручик Несмеянов и прапорщик Скоков. Мгновенно удовольствия были прерваны, все собрание обратило на них взоры, веселие превратилось в неизъяснимую мрачность; все глядели друг на друга безмолвно, жандармы навели на всех трепет. Один из них подошел к Гебелю, спросил его, он ли командир Черниговского полка, и, получа от него утвердительный ответ, сказал ему:

- Я к вам имею важные бумаги.

Гебель тотчас удалился с ним в кабинет. - Тут начались вопросы, предположения, беспокойства; одни члены Славянского общества сейчас поняли, что ударил час общей для них гибели.

Все открыто, - думали они про себя. Сегодня арестуют одного, завтра другого; надобно на что-нибудь решиться.

Через несколько минут Гебель, в сопровождении жандармских офицеров, возвратился в залу и, не сказав никому ни слова, вышел, сел в те же самые сани, в которых приехали Несмеянов и Скоков, и вместе с ними поскакал на квартиру С. Муравьева (Сии жандармские офицеры посланы были из главной квартиры 1-й армии: один приехал, чтобы арестовать С. Муравьева, другой - брата его Матвея).

В это время Бестужев-Рюмин находился в Василькове и жил с Башмаковым на квартире Муравьева. Было довольно поздно: они уже спали. Никто из членов, бывших у Гебеля, не мог их уведохмить о нечаянном появлении жандармов; отдаленное расстояние и быстрое действие Гебеля не позволили предварить их, и они узнали о нем только тогда, когда, разбуженные стуком и требованием огня, увидели перед собою командира Черниговского полка, сопровождаемого жандармами, которые прямо вошли в кабинет Муравьева и, не сказав ни одного слова, взяли все бумаги, там находящиеся. Кончив свое дело, они помчались по житомирской дороге. Бестужев-Рюмин и Башмаков, пораженные сим явлением, оставались несколько минут в недоумении, из коего были выведены пришедшими славянами, которые, полагая, наверное, что жандармы привезли повеление арестовать Муравьева, оставили тотчас дом Гебеля и побежали в разные места города, чтобы собрать хоть несколько солдат и захватить Гебеля, вместе с жандармами; но, не найдя солдат, которые до одного разошлись по деревням, они поспешили к Бестужеву и просили его скакать в ту же минуту вслед за Гебелем, стараясь обогнать его и уведомить Муравьева об угрожающей ему и всему Обществу опасности, говоря, что, между тем, они займутся приготовлением к восстанию.

Бестужев-Рюмин не ожидал повторения, взял лошадей и полетел. Он так скоро ехал, что обогнал на дороге Гебеля, был четвертью часа на первой станции прежде его и поскакал далее.

Отправив Бестужева, офицеры Черниговского полка решились в Василькове ожидать возвращения С. Муравьева, и если он будет арестован на дороге, непременно поднять полк и идти на Киев, не заботясь, какой конец будет иметь сие действие. Однако ж, не взирая на сию твердую решительность пасть первыми жертвами свободы, их положение было весьма тягостно. Окруженные неизвестностью, мучимые желаниями, они терзались в догадках и предположениях, и почти не покидали квартиры Муравьева, ожидая его возвращения, 24 декабря, когда, по обыкновению, они там находились и беседовали о будущем, стараясь забыть настоящее, неожиданно явился 8-й бригады подпоручик Андреевич 2-й. Черниговцы обрадовались. Андреевич, войдя в комнату, спросил: Где Муравьев?

- Мы не знаем, где он и что с ним делается, - отвечали славяне. Тут рассказали они Андреевичу в коротких словах о всем случившемся 25 декабря, и потребовали, чтобы он немедленно ехал по следам Муравьева и старался отыскать его; чтобы он просил его остаться в 8-й дивизии в каком-нибудь гусарском полку и там поднять знамя бунта. Они поручили Андреевичу успокоить его на счет их, ибо коль скоро они узнают о восстании, то немедленно взбунтуют Черниговский полк и придут на сборное место. Сверх того они сказали Андреевичу, чтобы он известил всех известных ему членов, как Южного, так и Славянского Обществ о начале восстания, и, наконец, если Муравьев арестован, то, чтобы он старался побудить других членов к действию и к освобождению арестованного, и что сами они ожидают от него уведомления об успехе его предприятия. Андреевич не делал никаких возражений: предложение черниговских офицеров ему понравилось; он тотчас согласился исполнить его со всевозможною рев-ностию. Ему дали казенную подорожную на имя Александрийского гусарского полка поручика Сухинова, а Кузьмин снабдил его деньгами на прогоны. Андреевич, ни минуты не медля, поскакал по дороге к Житомиру (Торопливость, с какою отправили Андреевича, была так велика, что никто даже не вздумал спросить у него, зачем он приезжал в Васильков. - Черниговского полка поручик Сухинов был еще в начале ноября месяца 1825 года переведен в Александрийский гусарский полк и в том же месяце получил от полка повеление отправиться куда следует, но, несмотря на все угрозы начальства, которое побуждало его ехать в гусарский полк, Сухинов не выезжал из Черниговского полка, единственно дожидая восстания оного).