7

Намеренное устранение Бестужевым офицеров Черниговского полка от участия в собрании. - Объяснение с Муравьевым по этому поводу. - Различие взглядов славян и Южного общества по вопросу о цареубийстве

Собрание было закрыто. Все обратили внимание на поспешный отъезд Бестужева, вслед за ним уехали некоторые из членов Славянского общества, как вдруг вошел Черниговского полка поручик Щепилло, и видя, что собрание уже кончилось, с гневом сказал:

- Я и мои товарищи, по сделанному прежде условию, приехали к Веденяпину, не застав его дома, и не зная ничего о перемене места, мы долго дожидали приезда других членов, наконец, решились ехать назад с намерением найти кого-нибудь из сочленов и узнать, где происходит совещание. Недалеко от лагеря мы встретили Мозгана, который сказал нам, что место собрания переменено, по какой причине - сего никто не знает, и что оно уже кончилось. Сия новость весьма огорчила моих товарищей, - они подозревают, что Бестужев-Рюмин и даже некоторые славяне хотят удалить нас от Общества, как будто опасных или беспокойных людей. Напрасно я старался уговорить их ехать сюда для объяснений, они меня не послушали и говорили только о нанесенном им оскорблении и своих подозрениях насчет Муравьева и Бестужева-Рюмина.

Слова Щепиллы произвели сильное впечатление на присутствующих; они видели обман со стороны Бестужева и многие приняли сторону черниговских офицеров. Борисов 2-й просил Щепиллу употребить все силы для прекращения возбужденного негодования и предупреждения ссоры, которая в самом начале может разрушить все предприятие. Для лучшего успеха он с ним поехал к Соловьеву, но, не застав его дома, он должен был отложить сии переговоры до другого дня.

К сожалению, мы должны сознаться, что во многих случаях не можем одобрить поведения Бестужева и Муравьева. Желание удалить от совещания черниговских офицеров и гражданских чиновников (причину сего мы увидим после) разрушило прежнюю связь и доверенность, которыми всегда хвалилось Славянское общество. Речь Бестужева, его пустые и ничего не значащие ответы на вопросы Борисова 2-го, его замешательство, неприбытие черниговских офицеров на совещание и его скорый выезд из собрания многим весьма не понравились и навели на него подозрения. Шультен, Тихонов и Черноглазов после сего отказались присутствовать на совещаниях и не хотели принимать участия в делах Общества.

На другой день Горбачевский поехал к Кузьмину и Сухинову - объяснил, почему он их не уведомил о перемене места, назначенного для собрания, и убедил их вместе с ним идти к Бестужеву и Муравьеву, желая объяснить все недоразумения, породившие столь неприятные чувства.

Придя к Муравьеву, Горбачевский спросил его, почему он удаляет от совещаний черниговских офицеров и по какому праву он это делает? Муравьев отвечал хладнокровно, что все, касающееся до Черниговского полка, принадлежит ему исключительно, и он не позволит никому другому вмешиваться в его распоряжения.

- Но каким образом, - возразил Горбачевский, - мы можем прекратить сношения с теми, которые уже около двух лет считаются нашими сочленами, мне кажется, для сего нужно наше и их согласие.

Ответ Муравьева был точно такой же, как и первый. Казалось, он не хотел дать никаких объяснений и заставить их из уважения к нему забыть оскорбление и кончить ссору. Но он обманулся: его настойчивость и хладнокровие привели Кузьмина в бешенство.

- Черниговский полк, - вскричал он вне себя от ярости, - не ваш и не вам принадлежит. Я завтра взбунтую не только полк, но и целую дивизию. Не думайте же, г-н подполковник, что я и мои товарищи пришли просить у вас позволения быть патриотами! - повернулся и вышел вон.

Бестужев-Рюмин подошел к Сухинову и старался оправдать себя и Муравьева, однако ж его оправдания не произвели никакого действия. Сухинов, не слушая их, сказал ему в сильном гневе:

- Если он когда-нибудь вздумает располагать мною и моими товарищами, удалять нас от тех, с которыми мы быть хотим в связи, и сближать с теми, которых мы не хотим знать, то клянусь всем для меня священным, что я тебя изрублю в мелкие куски; знай навсегда, что мы найдем дорогу в Москву и Петербург; нам не нужны такие путеводители, как ты и... - тут он взглянул на С. Муравьева.

Муравьев, видя, что сии объяснения могут иметь весьма вредные следствия, переменил тон и начал хвалить чувствования Кузьмина и Сухинова, превозносил их любовь к отечеству и сказал наконец:

- Я не имел никогда намерения что-либо скрывать от таких достойных людей; но хотел только иметь честь сноситься с вами прямо как с товарищами одного полка, - и тому подобное.

Засим последовало примирение. Разговоры Щепиллы и Борисова 2-го успокоили совершенно черниговских офицеров и других членов и все пришло в прежний порядок.

Здесь должно заметить, что до 4-го совещания ни Бестужев-Рюмин, ни С. Муравьев ничего не говорили о покушении на жизнь императора Александра, хотя при первом свидании с Борисовым 2-м и Горбачевским С. Муравьев старался проникнуть мысли славян на сей счет и узнать, думают ли они, что государь согласится дать конституцию, и что, давши оную, соблюдет ее с. точностью? Борисов 2-й, при всей своей осторожности и недоверчивости своего характера, говорил всегда о перевороте чистосердечно и свободно; но как цель Славянского союза была чрезвычайно отдалена, то никто из членов сего Общества не делал себе вопроса, что будет с царствующим императором и его домом. Каждый считал бесполезным заниматься решением оного. Славянское общество желало радикальной перемены, намеревалось уничтожить политические и нравственные предрассудки, однако ж всем своим действиям хотело дать вид естественной справедливости, и потому, гнушаясь насильственных мер, какого бы рода они ни были, почитало всегда самым лучшим средством законность. Посему Борисов 2-й и некоторые из его товарищей осуждали убийство Павла I и все вообще дворцовые революции, но одобряли суд Карла I, Людовика XVI, изгнание Иакова II и заточение Фердинанда VII.

С. Муравьев, желая, вероятно, приготовить славян к мысли Южного общества, т. е. к истреблению всей царской фамилии, сказал однажды Борисову 2-му и Горбачевскому, что невозможно полагаться на слова государя, и в доказательство привел поступок испанского короля с конституционистами. Борисов 2-й, не зная помянутой меры Южного общества, выразил откровенно мысли своего Общества следующими словами:

- Народ должен делать условия с похитителями власти не иначе как с оружием в руках, купить свободу кровью и кровью утвердить ее, безрассудно требовать, чтобы человек, родившийся на престоле и вкусивший сладость властолюбия с самой колыбели, добровольно отказался от того, что он привык почитать своим правом; что хотя некоторые и приводят в пример Траяна, который хотел в Римской империи ввести демократическое правление, но Траян может быть исключением очень редким, как в физической, так и в нравственной природе человека, и не может служить правилом и руководством.

Вероятно, Муравьев и Бестужев слова Борисова приняли в пользу мер Южного общества и думали, что истребление царствующего дома не будет новостью для славян, однако ж во всех своих разговорах они никогда не упоминали о сей мере и на 4-м только совещании, как мы видели, Бестужев, увлеченный энтузиазмом, в первый раз в присутствии славян вскрикнул: «Тогда тиран падет под нашими ударами». Впрочем и сие восклицание можно было принять в переносном смысле, если бы на том же совещании он не сказал Борисову 2-му: «Мы, которые убьем законного государя». Это одно объясняет, почему многие из славян показывали в Следственной комиссии, что злоумышление на царствующий дом было известно всем славянам, и что об этом было говорено неоднократно; между тем Борисов 2-й, Горбачевский и еще некоторые всеми силами отрицали сии показания, и на их стороне была справедливость.

Без сомнения, те даже, которые говорили утвердительно о истреблении, никогда не думали о сем. Рассуждая о близком перевороте, зная, что форма правления должна быть республиканская, они, полагая, что император и его дом не могут остаться в России, и может быть после слов Бестужева-Рюмина «убьем законного государя», истребление всей царской фамилии показалось им самым надежным и скорым решением сего трудного вопроса.

Если бы план сего сочинения не заставлял нас заняться главнейшими происшествиями и избегать рассуждений, то мы могли бы подтвердить нашу мысль многими другими разговорами славян и тем доказать, что помянутое истребление никогда не было предметом общих рассуждений на совещаниях.