Глава 6 УГЛИЧСКАЯ ДРАМА

Со времен Н. М. Карамзина обвинение Годунова в убий­стве Дмитрия стало своего рода традицией. «Злодейское убийство» незримо присутствует в главных сценах пуш­кинской трагедии о Борисе Годунове. Именно Карамзин натолкнул Пушкина на мысль изобразить в характере царя Бориса «дикую смесь: набожности и преступных страстей». Под влиянием этих слов А. С. Пушкин, по его собственному признанию, увидел в Борисе его поэтиче­скую сторону. Разумного и твердого правителя не стра­шит бессмысленная и злобная клевета, но его гнетет рас­каяние. 13 лет кряду ему все снится убитое дитя. Муки со­вести невыносимы:

...Как молотком ступит в ушах упрек, 

 И все тошнит, и голова кружится, 

 И мальчики кровавые в глазах...

В самом ли деле эпизод смерти Дмитрия сыграл в жизни Годунова ту роль, какую ему приписывали? Рассмотрим факты, чтобы ответить на этот вопрос.

Младший сын Грозного, царевич Дмитрий, погиб в Уг­личе и полдень 15 мая 1591 г. Повести и сказания Смут­ного времени заполнены живописными подробностями его убийства. Но среди их авторов не было ни одного очевидца угличских событий. В лучшем случае они видели мощи царевича, выставленные в Москве через 15 лет после его гибели.

В то время церковь объявила Дмитрия святым. Новому царю, Василию Шуйскому, руководившему заговором против Лжедмитрия, надо было во что бы то ни стало об­личить его как самозванца и доказать, что истинный Дмитрий давно погиб в Угличе. Сразу после гибели Лжедмитрия бояре объявили народу, что «царевичь Дмитрий умре подлинно и погребен на Угличе».Грамота написана была с ведома и по приказу Шуйского, который не считал еще необходимым пересматривать версию о гибели Дмит­рия, составленную его собственной комиссией. Не про­шло, однако, и двух недель, как власти начали писать об «убийстве» царевича Годуновым (Собрание государственных грамот и договоров, ч. II, с. 300, 311. Почему официальная версия претерпела столь быструю перемену? За ложью скрывался политический расчет. Народ расправился с Лжедмитрием, но волнения в сто­лице не улеглись. Москву будоражили всевозможные слухи, неблагоприятные для нового царя Василия Шуйского. Повсюду толковали, будто над телом венчанного царя Дмитрия твори­лись чудеса. Подле трупа появлялись из земли огни. Труп бро­сили в яму и засыпали землей, но вдруг он оказался на другом кладбище. Чтобы пресечь зловредные толки, Василий велел вы­рыть тело самозванца, сжечь его и развеять пепел по ветру. Но все это не помогло. Тогда царь Василий решил отделаться от «чудес» самозванца с помощью «чудес» истинного Дмитрия. По его приказу труп Дмитрия был вырыт из земли и перевезен в Москву для общего обозрения. С начала июня 1606 г. церковь стала сеять повсюду слухи о чудесах, исходивших от тела «бла­говерного царевича». При всем желании угодить царю церковь но могла канонизировать Дмитрия-самоубийцу. По церковным законам самоубийство, даже нечаянное, считалось тяжким гре­хом. Шуйский-следователь выдвинул версию о самоубийстве Дмитрия. Шуйский-царь должен был с нею покончить). Духовенство потратило массу усилий на то, чтобы изобразить Дмитрия неповинно убиенным мучеником. Толки о его самоубийстве официаль­ная пропаганда стала рассматривать как еретические.

Святой не мог быть нечаянным самоубийцей, по этой причине творцы мифа утверждали, что в смертный час он играл не ножичком, а орешками. В материалах комиссии Шуйского не было ни слова об орешках. Но это не поме­шало Шуйскому-царю объявить народу следующее: «Ска­зывают, что коли он (царевич.- Р. С.) играл, тешился орехами и ел, и в ту пору его убили и орехи кровью по­лились, и того для тыя орехи ему в горсти положили и тые орехи целы» (Там же, с. 311-312).

Когда мощи Дмитрия перевезли в Москву и выставили на обозрение в церкви, все могли видеть, что в гробу дей­ствительно лежали орешки. Нашлись свидетели, успевшие разглядеть на них кровь.

Можно ли доверять таким показаниям? Как поверить в сохранность орешков, пролежавших в земле на разлагающемся трупе в течение 15 лет? Как поверить, что сви­детель, на мгновение протиснувшийся к гробу, увидел сле­ды крови на почерневших орехах, которые по всем зако­нам природы давно должны были обратиться в прах? Одно из двух. Либо путал свидетель, писавший через 15 лет после обозрения мощей, либо в гробу действительно лежа­ли ярко размалеванные орехи, и эта улика, грубо сфабрикованная теми, кто открыл мощи, ввела очевидца в за­блуждение.

Первые жития нового святого сообщали, что на Дмит­рия напали злочестивые юноши, один извлек нож и перерезал ему гортань. Эта краткая версия оказалась неудовлетворительной с точки зрения церковной пропаганды. Появился более эмоциональный рассказ, изобиловавший драматическими, но полностью вымышленными подроб­ностями. По новой версии, один из злочестивых юношей увидел на царевиче ожерельице, попросил показать его и, когда тот доверчиво подставил шею, кольнул ее ножом, но не захватил гортани. Тогда два других злодея «заклаше» ребенка «аки агньца».

Угличское следственное дело. 1591 г.

Творцов легенды коробили прозаические подробности происшествия, и они старались приукрасить дело. С не­подходящего места - заднего двора - они перенесли дей­ствие на Красное крыльцо, позже - на парадную дворцо­вую лестницу. Здесь и произошла душераздирающая сце­на. Как ехидна злая, вскочил на лестницу дьяк Мишка Битяговский, ухватил царевича «сквозь лестницу за ноги», сын Мишки схватил «за честную его главу», Качалов пере­резал горло (Русская историческая библиотека, т. XIII, с. 767).

Искать в житиях достоверные факты бесполезно. Не­сравненно большую ценность представляют следственные материалы, составленные через несколько дней после кончины царевича на месте происшествия. Однако давно воз­никли подозрения насчет того, что подлинник «углицкого дела» подвергся фальсификации. Даже при беглом осмотре бросаются в глаза следы его поспешной обработки. Кто-то разрезал и переклеил листы «обыска» (следствен­ного дела), придав им неверный порядок. Куда-то исчезло начало.

Реконструировать источник взялся его издатель В. К. Клейн. Он обратил внимание на ржавые пятна, покрывавшие страницы документа. При различной величине пятна имели сходную конфигурацию. Клейн предположил, что дело подверглось воздействию влаги еще в то время, когда хранилось в архиве в виде свернутого в «столбец» свитка. Более всего пострадали наружные листы, ближе к центру размер пятен сокращался, а внутри они вовсе ис­чезали, так как вода туда не проникла. Следя за размера­ми пятен, В. К. Клейн уложил разрезанные листы в нуж­ном порядке, и тогда перед ним предстал связный и полный текст, в котором отсутствовали лишь первые листы. Логично было предположить, что эти листы, служившие оберткой свитка, размокли и отвалились сами собой. Из­вестно, что в старину рукопись скатывали, и потому последние листы оказывались наружными - к ним подклеи­вали новые. Однако в угличском свитке подмочен не конец, а начало рукописи. Почему? Дело в том, что после заверше­ния работы свиток всегда перематывали: ведь раньше люди читали, как и в наши дни, от начала к концу. В ар­хиве документы хранились подготовленными для чтения. Сказанное и объясняет, отчего у угличского «столбца» от­мокли не конечные, а начальные листы. При Петре I ар­хивы перешли на новую систему хранения документов. Неудобные и громоздкие «столбцы» петровские архивариусы перекомпоновали в тетради. Им пришлось разрезать уг­личский свиток на отдельные листы, которые в дальней­шем оказались перепутанными. Так угличское дело при­обрело нынешний вид.

Подписи свидетелей-угличан

Существует мнение, что сохранившиеся угличские ма­териалы являются беловиком, составленным в Москве кан­целярией Годунова, тогда как черновики допросов в Угли­че не дошли до наших дней. Палеографическое исследование рукописи опровергает такое мнение. В угличском следственном деле можно обнаружить примерно шесть ос­новных почерков писцов. А кроме того, в тексте докумен­та имеется но крайней мере 20 подписей свидетелей-угличан. Все подписи строго индивидуализированы и отража­ют разную степень грамотности писавших. Как могли свидетели, не покидавшие Углича, подписать беловик, со­ставленный в Москве?

Существует мнение, что Годунов направил в Углич преданных людей, которые заботились не о выяснении истины, а о том, чтобы заглушить молву о насильственной смерти угличского князя. Такое мнение не учитывает ряда важных обстоятельств. Следствием в Угличе руково­дил князь Шуйский, едва ли не самый умный и изворот­ливый противник Бориса. Один его брат, как мы пом­ним, был убит повелением Годунова, другой погиб в мо­настыре. Сам Василий Шуйский провел несколько лет в ссылке, из которой вернулся незадолго до событий в Уг­личе. Инициатива назначения Шуйского принадлежала скорее всего Боярской думе. Исследователей смущало то, что Шуйский несколько раз менял свои показания. Сна­чала он клялся, будто смерть Дмитрия была случайной, затем стал говорить о его убийстве. Подобные изменения в показаниях заслуживали бы внимания, если бы Шуй­ский выступал свидетелем обвинения. Между тем Шуй­ский был следователем, притом он вел следствие не еди­нолично. Церковное руководство направило для надзора за его деятельностью митрополита Гелвасия. В состав комиссии Шуйского входили также окольничий Клешнин и думный дьяк Вылузгин. Клешнин поддерживал дружбу с Годуновым, но, кроме того, он был зятем «героя» угличской истории Михаила Нагого. Вылузгин руководил По­местным приказом и среди приказных чиновников зани­мал одно из первых мест. В Угличе он имел в своем распоряжении штат подьячих. На них и лежала вся практи­ческая организация следствия. Члены комиссии придер­живались различной политической ориентации. Каждый из них зорко следил за действиями «товарища» и готов был использовать любую его оплошность.

Следственные материалы свидетельствовали о непри­частности Бориса к смерти царевича. Именно поэтому историки отказывались верить в их истинность. Гибель Дмитрия была актом большого политического значения. Вопрос «кому выгодно?» служит лучшей проверкой любой политической акции. Непоколебимая уверенность в том, что устранение последнего отпрыска московской династии было выгодно одному Борису, начисто обесценивало уг­личский « обыск ».

Есть основания утверждать, что угличский источник стал жертвой ретроспективной оценки событий.

К моменту смерти царевича не исчезла полностью воз­можность рождения законного наследника в семье Федора. Никто не мог точно предсказать, кому достанется трон. Из ближних родственников царя наибольшими шансами обладал не Годунов, ими обладали Романовы.

Ситуация, сопутствовавшая угличским событиям, но­сила критический для правительства характер. Над страной нависла непосредственная угроза вторжения шведских войск и татар. Власти готовились к борьбе не только с внешними, но и с внутренними врагами. За одну-две не­дели до смерти Дмитрия они разместили на улицах сто­лицы усиленные военные наряды и осуществили другие полицейские меры на случай народных волнений. Доста­точно было малейшего толчка, чтобы народ поднялся на восстание, которое для Годунова могло кончиться ката­строфой.

В такой обстановке гибель Дмитрия явилась для Бори­са событием нежелательным и, более того, крайне опас­ным. Факты опровергают привычное представление, буд­то устранение младшего сына Грозного было для Годуно­ва политической необходимостью. Вместе с тем рушится предвзятая оценка характера и эффективности угличско­го «обыска».

Следственные материалы сохранили по крайней мере дне версии гибели Дмитрия.

Версия убийства исходила от Нагих, родни погибшего. Михаил Нагой на протяжении всего следствия решитель­но настаивал на том, что Дмитрия зарезали сын дьяка Битяговского, его же племянник Никита Качалов и муж его племянницы Осип Волохов. Братьи Михаила высту­пили с более осторожными показаниями. Возле тела царевича, сказал Григории Нагой, собралось много людей и «почали говорить, неведомо хто, что будто зарезали царевича». Михаил и Григорий Нагие прибыли к месту проис­шествия с большим запозданием. Тем не менее они утвер­ждали, что «царевич ещо жив был и при них преставился».

Они явно путали. Андрей Нагой обедал с царицей во дворце, когда под окнами закричали, «что царевича не стало». Поспешно сбежав во двор, Андрей убедился, что «царевич лежит у кормилицы на руках мертв, а сказы­вают, что его зарезали, а он того не видел, хто его за­резал». Причина ошибки, допущенной Михаилом и Григо­рием, достаточно проста. Несколько человек, видевшие их вблизи, не сговариваясь показали, что Михаил прибыл во дворец «мертв пиян», «прискочил на двор пьян на коне». Григорий был «у трапезы» вместе с братом (Угличское следственное дело о смерти царевича Дмитрия 15 мая 1591 г., ч. II. М„ 1913, л. 3, 7, 16, 40, 48).

Дворец Бориса Годунова в Кремле. Гравюра Пикара. XVII в.

Протоколы допросов позволяют установить, зачем понадобилась Нагим версия убийства Дмитрия. С помощью этой версии они пытались оправдать расправу с государе­вым дьяком Битяговским.

В полдень 15 мая царица Мария стала обедать, а сына отпустила погулять и потешиться игрой с четырьмя свер­стниками. Дети играли на небольшом заднем дворике - в углу между дворцом и крепостной стеной. За ними пригля­дывали мамка Василиса Волохова и две другие няньки. Обед только начался, как вдруг на дворе громко закричали. Царица поспешно сбежала вниз и с ужасом увидела, что ее единственный сын мертв. Обезумев от горя, Нагая приня­лась избивать Волохову. Мамка не уберегла царского сына, и царица готова была подвергнуть ее самому страшному на­казанию. Колотя Василису по голове поленом, Мария громко кричала, что царевича зарезал сын мамки Осип (Со временем молва заклеймила «окаянную мамку» Василису как тайную сообщницу Годунова и подосланных им убийц. В дей­ствительности не Борис прислал Волохову в Углич. Василиса Волохова много лет служила «постельницей» при Грозном - ведала бельем в царской опочивальне. Она пользовалась полным доверием подозрительного царя. После смерти Ивана Василиса последовала за его вдовой. Будучи в Угличе, Волохова выдала дочь за Никиту Качалова, племянника ненавистного царице дьяка Михаила Битяговского. Царица не простила ей этого, тем более что прежде Василиса была близким ей человеком. Судьба Волоховых причудливо переплелась с судьбой Битяговских и Качалова. На этом родственном круге и замкнулась версия об убийстве царевича).

Слова царицы равнозначны были смертному приговору.

Нагая велела бить в колокола и созывать народ. Не­молчный гул набата поднял на ноги весь город. Возбужденная толпа запрудила площадь перед дворцом. Главный дьяк Углича Михаил Битяговский, заслышав звон, при­скакал в Кремль. Он помчался в верхние покои, «а чаял того, что царевич вверху», оттуда бросился в церковь и мимо тела царевича взбежал на колокольню. Дьяк ломился в звонницу и требовал, чтобы прекратили бить в колокола, но звонарь, по его словам, «ся запер и в колокольню его не пустил».

Появление Битяговского, по крайней мере в этот мо­мент, спасло Волоховых. Как показали служители Дьячей избы, Никита Качалов заступился за Осипа Волохова, «учал говорить, чтоб его шурина не убили» (Угличское следственное дело..., л. 40). Дерзость Ка­чалова стоила ему головы. Но его поведение было вполне объяснимым. Он вступился за шурина в тот момент, когда на площади еще бегал и распоряжался Битяговский. По привычке юный Качалов уповал на помощь всесильного дяди. Осип Волохов воспользовался минутой и укрылся на подворье Битяговских. Это было единственное место, где он мог спастись от гнева царицы.

Отношения государева дьяка Битяговского с Нагими были испорчены едва ли не с момента его приезда в Углич. Удельная семья утратила право распоряжаться доходами со своего княжества и стала получать деньги «на обиход» из царской казны. Назначенное правительством содержа­ние казалось царице мизерным, а зависимость от дьяка -

унизительной. Стряпчий царицы и другие лица сообщили комиссии, что Михаил Нагой постоянно «прашивал сверх государева указу денег ис казны», а Битяговский «ему отказывал», из чего проистекали ссоры и брань (Там же, л. 17, 37). Последняя стычка между ними произошла утром 15 мая (Там же, л. 10, 45-46, 49-50).

На княжом дворе дьяк сначала попытался прикрикнуть на толпу, а затем принялся увещевать Нагого, «чтобы он, Михайла, унел шум и дурна которого не зделал». С помощью Качалова Битяговские помешали расправе с Волоховым, что окончательно взбесило царицу и ее братьев. Ре­шено было натравить на Битяговских толпу. Избитая в кровь и брошенная на площади Василиса Волохова видела, как царица указала на Битяговских и молвила «миру: то-де душегубцы царевича». Пьяный Михаил Нагой взялся было руководить расправой с дьяком, по на помощь Битяговским пришли их родственники и холопы. Несколько позже Михаил Нагой хвастался перед своими сообщника­ми, что это он велел убить дьяка и его сына, а Качалова «да Данила Третьякова да и людей их велел побити я же для тово, что они у меня отнимали Михайла Битяговского [с] сыном» (Там же, л. 48).

Спасаясь от Нагого, дьяк и его сторонники заперлись в Дьячей избе. Малодушие окончательно погубило их. Тол­па высекла двери, разгромила избу и расправилась с укрывшимися там людьми. Даже служивший царице дворянин должен был признать перед комиссией, что приказных побила всякая чернь «с Михайлова веленья Нагова».

С площади люди ринулись на подворье Битяговских, разграбили его и «питье из погреба в бочках выпив, и боч­ки кололи». Жену дьяка, «ободрав, нагу и простоволосу поволокли» с детишками ко дворцу. Туда же привели Осипа Волохова, найденного в доме Битяговских.

В разгар общего смятения в Кремль явились два выс­ших духовных лица - архимандрит Феодорит и игумен Савватий. В тот день оба служили обедню в одном монастыре. Заслышав набат, они послали слуг в город, и те, вернув­шись, доложили, что «слышели от посадцких людей и от посошных, что будто се царевича Дмитрея убили, а тового не ведомо, хто ево убил». Вслед за слугами в монастырь прибежал кутейщик и именем царицы велел старцам ехать во дворец. По свидетельству игумена, он застал царицу в церкви Спаса возле сына: «ажно царевич лежит во Спасе зарезан и царица сказала: зарезали-де царевича Микита Качалов да Михайлов сын Битяговского Данило да Осип Волохов» (Там же, л. 20).

Появление монахов на время приостановило самосуд. Толпа хотела взяться за дьячиху, но старцы, по их словам, «ухватили» Битяговскую с дочерьми «и отняли их и убити не дали».

Монахи видели в церкви Осипа Волохова. Он стоял не­подалеку от тела царевича «за столпом», весь израненный. Василиса отчаянно боролась за жизнь сына. Она заклинала царицу «дати ей сыск праведной». Но Нагая была неумо­лима. Едва старцы покинули церковь, она выдала Осипа на расправу толпе, объявив: «то деи убоица царевича».

Версия о злодейском убийстве Дмитрия возникла, та­ким образом, во время самосуда. Нагие выдвинули ее как предлог для расправы с Битяговскими. Но обвинения про­тив государева дьяка не выдерживали критики. Семья Битяговских не могла принять участие в преступлении. Вдова дьяка рассказала на допросе, что члены ее семьи обе­дали на своем дворе, когда позвонили в колокол. Гостем Битяговских был в тот день священник Богдан. Будучи духовником Григория Нагого, Богдан изо всех сил выго­раживал царицу и ее братьев. Но он простодушно подтвер­дил перед комиссией Шуйского, что сидел за одним столом с дьяком и его сыном, когда ударили в набат. Таким обра­зом, Битяговские имели стопроцентное алиби.

В день кровавого самосуда погибли 15 человек. Их тру­пы были брошены в ров у крепостной стены. К вечеру на третий день в Углич прибыли правительственные войска. Похмелье прошло, и Нагие поняли, что им придется дер­жать ответ за убийство главного должностного лица, пред­ставлявшего в Угличе особу царя.

Накануне приезда комиссии Шуйского Михаил Нагой глубокой ночью собрал преданных людей и велел им раздобыть ножи. Городовой приказчик Раков пошел в Торго­вый ряд и взял два ножа у посадских людей. Григорий Нагой принес «ногайский» нож. На подворье Битяговского нашли «железную палицу». Когда оружие было собрано, подручные Нагого зарезали в чулане курицу, измазали «ножи и палицы кровью» и отнесли их в ров к обезобра­женным трупам. Непосредственный исполнитель этой ак­ции Раков заявил комиссии: «Михайло мне Нагой приказал класти к Михайлу Битяговскому нож, сыну ево нож, Миките Качалову нож, Осипу Волохову палицу» (Там же, л. 49).

Нагие заготовили подложные улики, чтобы сбить с тол­ку следователей. Но обмануть комиссию им не удалось. Ра­ков повинился перед Шуйским и поведал ему о ночной проделке Нагих. Михаил Нагой пытался запираться, но не­медленно же был изобличен. На очной ставке с Раковым слуга Нагого, резавший курицу в чулане, подтвердил по­казания приказчика. В отличие от Михаила Нагого, его брат Григорий не стал лгать и признался, что достал «но­гайский» нож у себя дома из-под замка и участвовал в из­готовлении других «улик».

Допрос главных свидетелей привел к окончательному крушению версии о преднамеренном убийстве Дмитрия.

Царевич погиб при ярком полуденном солнце, на глазах у многих людей. Комиссия без труда установила имена не­посредственных очевидцев происшествия. Перед Шуйским выступили мамка Волохова, кормилица Арина Тучкова, постельница Марья Колобова и четверо мальчиков, играв­ших с царевичем в тычку. Придавая исключительное зна­чение показаниям мальчиков, следователи дважды сфор­мулировали один и тот же вопрос, чтобы добиться точного и ясного ответа. Сначала они спросили: «Хто в те поры за царевичем были?» Мальчики ответили, что «были за царевичем в те поры только они четыре человеки да кормилица да постельница». Выслушав ответ, комиссия спросила в лоб: Осип Волохов и Данило Битяговский «в те поры за царевичем были ли?» На этот вопрос «ребятки» ответили отрицательно. Мальчики кратко, но точно и живо описали то, что случилось на их глазах: «играл-де царевич в тычку ножиком с ними на заднем дворе и пришла на него болезнь - падучей недуг - и набросился на нож» (Там же, л. 13).

Может быть, мальчики солгали в глаза царице? Может быть, они сочинили историю о болезни царевича в угоду Шуйскому, не убоявшись гнева своей государыни? И то и другое предположение начисто опровергаются показания­ми взрослых свидетелей.

Трое видных служителей царицына двора - подключники Ларионов, Иванов и Гнидин - показали следующее: когда царица села обедать, они стояли «в верху за постав­цом, ажно деи бежит в верх жилец Петрушка Колобов, а говорит: тешился деи царевич с нами на дворе в тычку но­жом и пришла деи на него немочь падучая... да в ту пору, как ево било, покололся ножом, сам и оттого и умер» (Там же, л. 28).

Петрушка Колобов был старшим из мальчиков, игравших с царевичем. Перед Шуйским он держал ответ за всех своих товарищей. Колобов лишь повторил перед следствен­ной комиссией то, что сказал дворовым служителям через несколько минут после гибели Дмитрия.

Показания Петрушки Колобова и его товарищей под­твердили Марья Колобова, мамка Волохова и кормилица Тучкова. Слова кормилицы отличались удивительной искренностью. В присутствии царицы и Шуйского она назвала себя виновницей несчастья: «она того не уберегла, как пришла на царевича болезнь черная... и он ножом поко­лолся...» (Там же, с. 14). Кормилица пользовалась полным доверием ца­рицы. Не ее, а Волохову «убивала» Нагая над мертвым сы­ном, хотя обе женщины были одинаково виноваты, что не уберегли ребенка.

Семь человек, стоявших подле царевича на дворе, ви­дели своими глазами его погибель. Позже перед комиссией предстал восьмой очевидец. Но он нашелся не сразу.

Допрашивая приказного Протопопова, комиссия уста­новила, что он впервые услышал о смерти Дмитрия во всех подробностях от ключника Тулубеева. Призванный к отве­ту, Тулубеев сослался на стряпчего Юдина. Им устроили очную ставку, которая окончательно прояснила дело.

В полдень 15 мая Юдин стоял в верхних покоях «у по­ставца» и смотрел сквозь окно во внутренний дворик. Не­счастье произошло у него на глазах. По словам Юдина, царевич играл во дворе в тычку и накололся на нож, «а он (Юдин.- Р. С.)... то видел» (Там же, л. 26).

Стряпчий поделился увиденным с приятелями. Но он знал, что царица толковала об убийстве, и счел благора­зумным уклониться от дачи показаний перед следственной комиссией. В конце концов свидетеля обнаружили, правда, в силу случайных причин.

Показания главных угличских свидетелей совпадают по существу и достаточно индивидуальны по словесному вы­ражению. Это говорит в пользу их достоверности. Иное впечатление производят показания второстепенных сви­детелей, число которых переваливает за сотню. Их пока­зания назойливо стереотипны. Это давно смущает исследо­вателей. Если несколько лиц пользуются одними и теми же оборотами, тотчас возникает подозрение в лжесвиде­тельстве. Однако появление штампов в следственном деле все же можно объяснить. Допрос основных свидетелей по­зволил нарисовать достаточно полную картину происшествия. Показания тех, кто знал о смерти Дмитрия с чужих слов, не прибавили ничего нового. Перед комиссией пред­стали в основном дворовые люди, в массе некультурные и косноязычные, как чеховский «злоумышленник». Чтобы получить от них толковые ответы, надо было потратить массу времени. Но временем следователи как раз-то и не располагали, и потому комиссия фиксировала ответы вто­ростепенных свидетелей с помощью стереотипа, заключен­ного в самом вопросе. В тогдашней приказной практике такой прием часто использовался.

Версия нечаянной гибели царевича, опиравшаяся на показания главных свидетелей, заключала в себе два мо­мента, каждый из которых может быть подвергнут всесто­ронней проверке.

Первый момент - болезнь Дмитрия, которую свидетели называли «черным недугом», «падучей», «немочью паду­чею». Судя по описаниям припадков и по их периодично­сти, царевич страдал эпилепсией. Как утверждали рассыльщики, «и презже тово ... на нем (царевиче.- Р. С.) была ж та болезнь по месяцем безпрестанно». Сильный припадок случился с Дмитрием примерно за месяц до его кончины. Перед «великим днем», показала мамка Волохова, царевич в той болезни «объел руки Ондрееве дочке Нагова, одва у него... отнели». Андрей Нагой подтвердил это, сказав, что Дмитрий «ныне в великое говенье у дочери его руки пере­ел», а прежде «руки едал» и у него, и у жильцов, и у по­стельниц: царевича «как станут держать, и он в те поры ест в нецывенье, за что попадетца». О том же говорила и вдова Битяговского: «многажды бывало, как ево (Дмитрия. - Р. С.) станет бити тот недуг и станут ево держати Ондрей Нагой и кормилица и боярони и он... им руки кусал или за что ухватит зубом, то отъест» (Там же, л. 11, 15, 40, 46).

Последний приступ эпилепсии у царевича длился не­сколько дней. Он начался во вторник, на третий день царе­вичу «маленько стало полехче» и мать взяла его к обедне, потом отпустила на двор погулять. В субботу Дмитрий во второй раз вышел на прогулку, и тут у него внезапно возобновился приступ (показания мамки).

Буйство маленького эпилептика внушило такой страх его нянькам, что они не сразу подхватили его на руки, ког­да припадок случился в отсутствие царицы во дворе. Как иначе объяснить тот факт, что ребенка бросило оземь и «било его долго». Факт этот засвидетельствовали очевидцы. Мальчик корчился на земле, а возле него кружились няньки и мамки. Когда кормилица подняла его с земли, было слишком поздно.

Второй момент - царевич играл в ножички. Его забаву свидетели описали подробнейшим образом: царевич «играл через черту ножом», «тыкал ножом», «ходил по двору, те­шился сваею (остроконечным ножом.- Р. С.) в кольцо». Игра в тычку состояла в следующем: игравшие поочередно бросали нож в очерченный на земле круг, нож обычно брали с острия, метнуть его надо было так ловко, чтобы нож описал в воздухе круг и воткнулся в землю.

Жильцы, стоявшие подле мальчика, сказали, что он «набросился на нож». Василиса Волохова описала происшедшее еще точнее: «бросило его о землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло». Прочие очевидцы утвер­ждали, что царевич покололся «бьючися» или «летячи» на землю. Никто не знал, в какой именно момент царевич на­нес себе рану - при падении или когда бился в конвуль­сиях на земле. Достоверно знали лишь одно: эпилептик ранил себя в горло.

Могла ли небольшая горловая рапа принести к гибели ребенка? На такой вопрос медицина дает недвусмысленный ответ. На шее непосредственно под кожным покровом на­ходятся сонная артерия и яремная вена. Если мальчик про­колол один из этих сосудов, смертельный исход был не только возможен, но неизбежен.

Почему взрослые не бросились к ребенку и не остано­вили кровотечение? Такой вопрос вовсе не учитывает возможностей медицины XVI столетия. Даже если бы во дворе угличского дворца оказался лучший европейский медик, и он не спас бы мальчика.

Иногда высказывают мысль, что смерть царевича все же не была нечаянной, так как в подходящий момент кто-то коварно вложил нож в его руку. Такое предположение беспочвенно, ибо оно не учитывает привычек и нравов чванливой феодальной знати, никогда не расстававшейся с оружием. Сабля и нож на бедре служили признаком благородного происхождения. Сыновья знатных фамилий при­выкали владеть оружием с самых ранних лет. Маленький Дмитрий бойко орудовал сабелькой, а с помощью маленькой железной палицы забивал насмерть кур и гусей. Ножичек не однажды оказывался в его руке при эпилеп­тических припадках. Где-то в марте месяце, показала Битяговская, «царевича изымал в комнате тот же недуг в он ...мать свою царицу тогда сваею поколол». Об этом припадке, во время которого Дмитрий «поколол сваею ма­терь свою царицу Марью», вспомнила и мамка Волохова.

Можно ли упрекнуть следственную комиссию за то, что она не смогла отыскать главную улику - злополучный ножичек, которым покололся Дмитрий? Вряд ли. Трудно усомниться в том, что Нагие, сфабриковав подложные улики, постарались уничтожить подлинную. Детская иг­рушка - ножичек царевича - очень мало напоминала ору­дие убийства, и Нагие подменили ее боевым оружием - «ногайским» ножом. Длинные окровавленные ножи, под­брошенные в ров, окончательно должны были убедить следователей в том, что под окнами дворца орудовала шайка заправских убийц.

Следователи допрашивали главных свидетелей перед царицей, которая могла опротестовать любое ложное или путаное показание. Вместо того она обратилась к помощ­нику Шуйского - митрополиту Гелвасию со смиренной просьбой заступиться перед царем за «бедных червей» Ми­хаила «с братею». «Как Михаила Битяговского с сыном и жилцов побили,- сказала царица «с великим прошени­ем»,- и то дело учинилось грешное, виноватое»(Там же, л. 47. 22 мая митрополит Гелвасий отслужил службу и похоронил Дмитрия в церкви, куда его тело внесли после ро­ковой прогулки. Комиссия не дозволила переодеть мальчика - на нем оставили ту одежду, в которой он гулял перед смертью: рубаху с пояском, нижнюю белую рубашку, красные башмачки. По преданию, все восемь дней, пока тело царевича лежало в церкви, мать безотлучно сидела подле него). Мария Нагая больше не настаивала на том, что дьяк и жильцы были убийцами ее сына.

Помимо угличского «обыска» Шуйского, сведения о ги­бели Дмитрия содержатся в записках иностранцев. Прав­да, большинство иностранцев лишь повторили поздние слу­хи о кончине царевича. Но двое из них находились в России в Дни угличской трагедии.

В венских архивах хранится донесение уже упоминавшегося Луки Паули венскому двору. Он писал: «Между тем случилось так, что брат великого князя князь Дмит­рий... резиденция которого находилась в Угличе, погиб (лишился жизни)» (Haus-, Hof- und Staatsarchiv (Wien), Russland I, Fasz. 3, fol. 74- 78).

Осторожное свидетельство Паули может иметь двоякое толкование. Во всяком случае австриец избежал прямого заявления об убийстве угличского князя.

Английскому посланнику Джерому Горсею было известно о гибели Дмитрия куда больше, чем Паули и про­чим иностранцам. В мае 1591 г. он находился неподалеку от Углича, в Ярославле. Здесь узнали об угличском проис­шествии раньше, чем в Москве. Полученную информацию Горсей изложил в письме лорду Берли, датированном 10 июня 1591 г. Английский дипломат конфиденциально сообщил в Лондон о том, что царевич Дмитрий был жесто­ко и изменнически убит 19 (?) мая и что ему перерезали горло в присутствии матери.

Чтобы оценить достоверность английской информации, надо установить ее источники. Сделать это помогают позд­ние записки Горсея, в которых ярославские впечатления автора получили более подробное отражение. На всю жизнь англичанин запомнил ночной эпизод, происшедший с ним в Ярославле в мае 1591 г. Глухой ночью кто-то громко постучал в его дом. Вооружившись пистолетами, Горсей вы­глянул на улицу и при свете луны узнал Афанасия Нагого. Давний его знакомый рассказал, что «царевич Дмитрий скончался, в шестом часу дьяки перерезали ему горло, слу­га одного из них сознался под пыткой, что они посланы Борисом, царица отравлена и при смерти...». Очевидно, письмо Горсея от 10 июня 1591 г. лишь воспроизвело вер­сию Нагих об убийстве Дмитрия.

Полагают, что показания угличан о нечаянной смерти младшего сына Грозного были получены посредством угроз и насилий. Факт жестоких преследований жителей Углича засвидетельствован многими источниками. Но эти гонения, как удается установить, имели место не в дни работы след­ственной комиссии Шуйского, а несколько месяцев спустя. Комиссия не преследовала своих свидетелей. Исключение составил случай, точно зафиксированный в следственных материалах. «У распросу на дворе перед князем Васильем» слуга Битяговского «изымал» царицына конюха и обви­нил его в краже вещей дьяка. Обвинения подтвердились, и конюха с его сыном взяли под стражу. Тем и кончились репрессии против угличан в дни следствия.

Нарисованная следствием картина гибели Дмитрия от­личалась редкой полнотой и достоверностью. Расследова­ние не оставило места для неясных вопросов. Но наступи­ло Смутное время, имя «царственного младенца» принял дерзкий авантюрист, овладевший московским троном, и смерть Дмитрия превратилась в загадку.

Гибель царевича толкнула Нагих на авантюру. Углич­ский двор намеревался использовать момент, чтобы нанести удар Годунову. Инициатива исходила от Афанасия Нагого. Гонцы царицы прибыли к нему в Ярославль в ночь на 16 мая. Горсей имел возможность наблюдать последующие события как очевидец. Глубокой ночью, рассказывает он, удары набата подняли на ноги население Ярославля. Нагие объявили народу, что младший сын Грозного предательски зарезан подосланными убийцами. Они рассчитывали спровоцировать восстание, но это им не удалось.

Потерпев неудачу в Ярославле, Нагие предприняли от­чаянную попытку поднять против Годуновых столицу.

В последних числах мая в Москве произошли крупные пожары. Тысячи москвичей остались без крова. Бедствие в любой момент грозило вылиться в бунт. Нагие постара­лись обратить негодование народа против Бориса. Они повсюду распространяли слухи о том, что Годуновы повин­ны не только в убийстве царского сына, но и в злодейском поджоге Москвы. Эти слухи распространились по всей России и проникли за рубеж. Царские дипломаты, отправ­ленные в Литву, принуждены были выступить с офи­циальным опровержением известий о том, что Москву «зажгли Годуновых люди».

Правительство провело спешное расследование причин московских пожаров и уже в конце мая обвинило Нагих в намерении сжечь Москву и спровоцировать беспорядки. Боярский суд произвел допрос нескольких десятков под­жигателей - преимущественно боярских холопов. Главны­ми виновниками пожара били объявлены некий москов­ский банщик Левка с товарищами. Нa допросе они пока­зали, что «прислал к ним Офонасей Нагой людей своих - Иванка Михайлова с товарищи, велел им накупать многих зажигальников, а зажигати им велел московский посад во многих местах... и по иным по многим городам Офонасей Нагой разослал людей своих, а велел им зажигальников накупать городы и посады зажигать» (Учен. зап. Ин-та истории РАНИОН, т. IV. М., 1929, с. 70).

Годуновы использовали московские события, чтобы на­всегда избавиться от Нагих. 2 июня в Кремле собрались высшие духовные чины государства, и дьяк Щелкалов прочел им полный текст угличского «обыска». Как и во всех делах, касавшихся царской семьи, в угличском деле высшим судьей стала церковь. Устами патриарха Иова церковь выразила полное согласие с выводами комиссии о нечаянной смерти царевича, мимоходом упомянув, что «царевичю Дмитрию смерть учинилась божьим судом». Значительно больше внимания патриарх уделил «измене» Нагих, которые вкупе с угличскими мужиками побили «напрасно» государевых приказных людей, стоявших «за правду». «Измена» Нагих уже заслонила собой факт гибе­ли Дмитрия. На основании патриаршего приговора царь Федор приказал схватить Нагих и угличан, «которые в деле объявились», и доставить их в Москву.

Комиссия Шуйского представила собору отчет и пре­кратила свою деятельность. Следствие о поджоге Москвы и агитации Нагих вели другие люди, имена которых неизвестны. Составленные им материалы не были присоедине­ны к угличскому «обыску» и до наших дней не сохрани­лись.

Дипломатическая переписка Посольского приказа по­зволяет установить, что розыск об измене Нагих достиг апогея в июле 1591 г., а завершился в еще более позднее время. В середине июля русские послы заявили за рубе­жом, что в московских пожарах повинны «мужики воры и Нагих Офонасея з братью люди, то на Москве сыскано, да еще тому делу сыскному приговор не учинен». В 1592 г. Посольский приказ дал знать, что виновным вынесен приговор: «хто вор своровал, тех и казнили» (Центральный государственный архив древних актов, ф. 79, кн. 21, л. 206-206 об.; кн. 22, л. 28).

Таким образом, родственники Царевича Дмитрия под­верглись преследованиям через много месяцев после его смерти. По приказу Федора мать Дмитрия насильно по­стригли и отослали «в место пусто» на Белоозеро. Афана­сия Нагого и его братьев заточили в тюрьму. Многих их холопов казнили. Сотни жителей Углича отправились в ссылку в Сибирь.

Правитель не простил угличанам страха, пережитого им в майские дни. Разве что этим можно объяснить такой символический жест, как «казнь» большого колокола в Угличе: колоколу урезали «ухо» и в таком виде отосла­ли в ссылку в Сибирь.