Глава 4 УЧРЕЖДЕНИЕ ПАТРИАРШЕСТВА

Антифеодальные восстания, распри между боярами и полная недееспособность царя Федора ослабили самодержавную систему управления. Раздор между светской и ду­ховной властями и низложение митрополита Дионисия усугубили кризис. Монастыри не желали мириться с на­ступлением на их податные привилегии. Оказавшись в затруднительном положении, правительство стремилось сгладить противоречия и избежать новых столкновений с руководителями церкви. Борису Годунову удалось возвести на митрополичью кафедру своего ставленника Иова. Но новый митрополит не пользовался авторитетом и популяр­ностью. Бояре и духовенство не простили ему опричного прошлого.

«История» святейшего патриарха рассказывает, что первый духовный чин Иов получил в Старице «благоразсмотрепкем» благочестивого царя Ивана. Можно установить, что произошло это в разгар казней, когда Иван сде­лал Старицу своей опричной резиденцией и произвел там «перебор людишек». Место игумена старицкого Успен­ского монастыря оказалось вакантным, и Иов занял его. Бу­дучи человеком посредственных способностей, опричный игумен не смог сделать быструю карьеру, несмотря на то что находился постоянно на виду у Грозного. Лишь в 1581 г, он получил коломенское епископство и, казалось бы, достиг предела своих возможностей. Однако с прихо­дом к власти Годунова все переменилось. Иов стал архиепископом, а через несколько месяцев митрополитом. В отличие от «мудрого грамматика» Дионисия новый руково­дитель церкви не блистал образованием и умом. Заменой талантов ему служила преданность Борису. А кроме того, Иов мог выразительно и без запинки читать наизусть длиннейшие молитвы, «аки труба дивная, всех веселя и услаждая» (Русская историческая библиотека, т. XIII. СПб., 1909, с. 928).

Борис готов был употребить любые средства, чтобы уп­рочить престиж Иова. Без авторитетного руководства цер­ковь не могла вернуть себе то влияние, которым пользовалась в былые времена. Между тем обстановка острого социального кризиса требовала возрождения сильной цер­ковной организации. В такой ситуации светская власть вы­ступила с инициативой учреждения в России патриарше­ства.

Безвозвратно минуло время, когда вселенская право­славная церковь, возглавляемая царьградским патриархом, рассматривала русскую митрополию как второстепен­ную, периферийную, епархию. Падение Византийской им­перии привело к перераспределению ролей. Некогда могу­щественная византийская церковь пришла под властью турок-завоевателей в полный упадок, в то время как русская церковь достигла высшего расцвета. В Московском цар­стве митрополиты располагали несравненно большими возможностями и богатствами, чем константинопольский патриарх под властью иноверцев. Положение младших патриархов в Александрии и Антиохии было вовсе бедственным. В XVI в. восточные патриархи все чаще обра­щались в Москву за вспомоществованием. Число просите­лей росло из года в год.

Новая реальность получила отражение в сочинениях русских книжников, сформулировавших доктрину «Мо­сква - третий Рим». Гибель второго Рима (Византии), ут­верждали они, превратила Московское царство («третий Рим») в главный оплот православия. Со временем идео­логи сильной церкви дополнили эту доктрину новыми рассуждениями: если Россия, стала средоточием всемирного православия, ее церковь должно возглавлять лицо, имею­щее высший духовный сан, подле православного самодержца должен стоять патриарх, как было в Констан­тинополе.

Столпы православной церкви Востока нимало не сочувствовали русским проектам, но не хотели открыто отклонить их. Торг из-за патриаршего сана сулил большие выгоды. При царе Федоре в Москву приехал антиохийский патриарх Иоаким с обычной просьбой о субсидии. Его при­няли с большим почетом, но, прежде чем вести разгово­ры о деньгах, предложили обсудить вопрос об учреждении в России патриаршей кафедры. Иоаким весьма неохотно обещал передать пожелания московитов вселенскому собору. После отъезда Иоакима в Москву прибыл гонец кон­стантинопольского патриарха Феолита. Греки явно не же­лали вести с московитами письменные переговоры по делу о патриаршестве. В своей грамоте Феолит писал преиму­щественно о финансовых затруднениях. Но на словах его гонец передал, что вселенские патриархи собираются решить московское дело в ближайшее время.

Сношения с Константинополем вступили в новую фазу после того, как Феолит был низложен турками, а его ме­сто занял Иеремия. Новый глава вселенской церкви отправился в Москву собственной персоной. В Москве не знали о смене церковного руководства и заподозрили было Иеремию в самозванстве. Греки без особого труда рассеяли подозрения и 21 июля 1588 г. были приняты в Кремле. Иеремию представили царю, затем отвели в осо­бую палату для беседы с глазу на глаз с Борисом Годуновым и Андреем Щелкаловым. Беседа выявила крайне не­приятные факты. Русские ждали, что патриарх привез с собой постановление вселенского собора. Оказалось же, что дело не сдвинулось с мертвой точки.

Московские переговоры затянулись более чем на пол­года. Ход их получил в источниках неодинаковое освеще­ние. Наибольшие отступления от истины допустили московские церковные писатели. Они утверждали, будто на патриарх привез в Россию благоприятное решение вселен­скою собора (Шпаков А. Я. Государство и церковь в их взаимных отношениях в Московском государстве. Одесса, 1912, с. 140). Официальный отчет, составленный Посоль­ским приказом, излагал историю переговоров с большими купюрами. С византийской стороны в переговорах участвовали помощники патриарха - митрополит Иерофей и архиепископ Арсений. Они выдвинули свои версии москов­ских переговоров, не совпадавших между собой.

Архиепископ элассонский Арсений задался целью прославить, патриарха Иеремию, и заодно воспеть щедрость царя. Московские впечатления он изложил в стихах, по­скольку все виденное, по его словам, не поддавалось описанию в прозе (Вестник Европы, 1820, № 19, с. 22-23). Каковы же были истоки его вдохновения? Об этом можно догадываться.

Когда патриарх Иеремия удостоился аудиенции в Кремле, царь щедро одарил всех его спутников, за исключением одного Арсения. Такая немилость объяснялась тем, что последний уже был однажды в Москве и получил большую сумму на помин души царя Ивана, но распоря­дился деньгами не так, как следует. Порядочные поминки архиепископ мог справить лишь в своей епархии, а между тем, покинув Русь, он остался в неприятельской Литов­ской земле ( Шпаков А. Я. Указ. соч., с. 109).

Неудивительно, что при втором появлении в Москве Арсения встретили холодно, даже враждебно. В ходе открывшихся переговоров византиец сумел вер­нуть себе расположение московитов. На прощальной ауди­енции царь сказал ему: «Твердо надейся, что я никогда не оставлю тебя без помощи: многие города с их областями я тебе поручу, и ты будешь управлять ими в качестве епи­скопа» (Вестник Европы, 1820, № 19, с. 74).Неожиданная милость царя объяснялась, види­мо, тем, что Арсений оказал ему важные услуги. Он помог русским довести до благополучного конца переговоры об учреждении патриаршества, а затем выехал в Константи­нополь, где Иеремии предстояло не очень приятное объ­яснение со вселенским собором. Сочинение Арсения по­могло патриарху выйти из затруднительного положения.

Арсений выступил как апологет Иеремии, митрополит Иерофей - как критик. Иерофей включил отчет о москов­ских переговорах в текст составленного им Хронографа. Его краткая, лишенная литературных красот заметка от­личалась большей достоверностью, нежели стихотворные сочинения Арсения (Терновский Ф. Изучение византийской истории и ее тенденци­озное приложение к Древней Руси. Киев, 1875).

По словам Иерофея, подлинной причиной путешествия патриарха Иеремии в Москву были долги константинопольского патриаршества. Переговоры по поводу субсидий сразу зашли в тупик, поскольку русские власти потребо­вали предварительно решить вопрос об учреждении у них патриаршества.

Появление Иеремии в Москве поставило московское правительство перед выбором. Оно могло либо отпустить патриарха без субсидий и тем самым утратить все возмож­ности, связанные с первым посещением Руси главой все­ленской церкви; либо одарить патриарха богатой милосты­ней (но история Иоакима показала, что полагаться на словесные обещания византийцев нельзя); либо, наконец, задержать Иеремию и заставить его уступить. В Москве избрали последний путь. На то были особые причины.

Когда патриарх Иеремия и его спутники, митрополит Иерофей и архиепископ Арсений, по дороге в Москву про­езжали через польские земли, канцлер Я. Замойский при­гласил их к себе в Замостье и попытался прозондировать почву относительно перенесения патриаршего престола из Константинополя в Киев, находившийся тогда в пределах

Речи Посполитой. После беседы с Иеремией канцлер за­писал: «Мне показалось, что он всему этому не чужд» (Шмурло Е. Россия и Италия, т. 2, вып. 1. СПб., 1908, с. 167). Благодаря услужливости Арсения о беседе с канцлером узнали в Москве. Сообщение встревожило русское прави­тельство и побудило его к энергичным действиям. Решив задержать византийцев на длительное время, московские власти первым делом постарались надежно изолировать их от внешнего мира. Приставы и стража никого не пу­скали к Иеремии. Да и самому ему запретили покидать двор. Даже на базар патриаршие люди ходили со страж­никами.

Греков держали как пленников, но при этом обраща­лись с ними самым почтительным образом и предоставили им всевозможные блага. Патриарху отвели просторные хоромы, убранные по-царски и пригодные для постоянных богослужений. Из дворца ему доставляли изысканную еду и обильное питье - три кружки хмельного меда: бояр­ского, вишневого и малинового, ведро паточного меда и полведра квасу. Между тем властители Кремля более не вызывали к себе византийцев и словно окончательно забы­ли про них.

Сколь бы тяжким ни казалось московское гостеприим­ство, Иеремия по-своему ценил его. Испытав превратности судьбы, столкнувшись с предательством епископов, про­изволом иноверцев-завоевателей, изгнанный из собствен­ной резиденции и ограбленный, престарелый патриарх не прочь был даже сменить Константинополь на Москву.

Однажды Иеремия, беседуя с ближайшими советника­ми, заявил, что не хочет учреждать в Москве патриаршество, «и гели бы и хотел, то сам остаться [здесь] патриар­хом». Записавший его слова митрополит Иерофей замечает, что в окружении Иеремии были «люди недобрые и нечестные, и все, что слышали, они передавали толмачам, и те доносили самому царю» (Терновский Ф. Указ. соч., с. 72).

Говоря о нечестных советниках, Иерофей имел в виду архиепископа Арсения, выступившего горячим сторонником московского проекта.

Как только властям стало известно о пожелании пат­риарха, они прибегли к хитрой уловке. Иеремии постара­лись внушить, что его ждет в Москве блестящее будущее. «Владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы бы имели тебя своим патриархом». Но подобные заявления исходили не от царя и бояр, а лишь от приставов, сторожив­ших патриарха. Иеремия попал в расставленную ему ловушку и, не ожидая официального приглашения, сказал приставам: «Остаюсь!».

Тайная дипломатия Годунова, казалось, дала свои плоды, и вопрос немедленно был перенесен в Боярскую думу. Объявив о согласии Иеремии, царь Федор выдвинул ряд условий. «Будет похочет быти в нашем государстве цареградский патриарх Иеремия,- читал дьяк царскую речь,- и ему быти патриархом в начальном месте во Володимире, а на Москве бы митрополиту по-прежнему; а не похочет... быти в Володимере, ино на Москве учинити патриарха из московского собору» ( Шпаков А. Я. Указ. соч., с. 117-118).

Условия продумал, разумеется, не слабоумный Федор, а правитель Годунов. Смысл его проекта сводился к сле­дующему. Иеремии дозволялось основать свою резиденцию в захолустном Владимире с тем, чтобы фактически гла­вой московской церкви остался митрополит Иов. Очевид­но, Борис не собирался жертвовать своим приятелем. Он сам известил Иеремию о решении Боярской думы. Архи­епископ Арсений описал его посещение как очевидец.

У великого боярина, замечает грек, был смущенный вид, когда он «не без страха, но почтительно и в порядке» приступил к изложению существа дела. Борис так ловко повел беседу, что патриарх, весьма тронутый приятными словами, почти согласился на все его предложения. Но члены свиты Иеремии обратили внимание патриарха на то, что ему придется жить во Владимире, а не в Москве. «Л Владимир хуже Кукуза!» ((Армянский городок Кукуз считался местом заточения Иоанна Златоуста.) Терновский Ф. Указ. соч., с. 72).

В конце концов патриарх заявил, что согласен основать свою резиденцию только в Москве, «занеже патриархи бывают при государе всегда, а то что за патриаршество, что жити не при государе, тому статься никак невозмож­но» (Шпаков А. Я. Указ. соч., с. 120). Выслушав окончательное мнение Иеремии, Борис сказал, что в московские патриархи должен быть постав­лен кто-нибудь из русских. Но константинопольский пат­риарх отклонил и эту просьбу, сославшись на то, что волен распоряжаться только своей кафедрой. «Не будет законным,- сказал он,- поставить другого, если мне самому не быть на двух кафедрах». По словам очевидцев, прави­тель покинул патриаршее подворье чрезвычайно опечаленным.

Проиграв дипломатическую игру, московиты решили воздействовать на греков иными способами. Годунов предпочел на время покинуть сцену. «Черную работу» взялись исполнить братья Андрей и Василий Щелкаловы. Дьяки попытались купить согласие патриарха щедрыми посула­ми. Они обещали ему дорогие подарки, богатое содержа­ние, города и области в управление (?). В то же время Иеремии дали понять, что его не отпустят из Москвы, пока он не уступит. Под конец с греками заговорили язы­ком диктата. Когда митрополит Иерофей отказался под­писать грамоту «о поставлении» Иова, Андрей Щелкалов пригрозил утопить его в реке.

Борис не мог допустить срыва переговоров, получивших широкую огласку, и старался закончить их как можно скорее. Боярская дума вторично собралась в царских па­латах и окончательно отклонила просьбу Иеремии о «по­ставлении его патриархом на Москве». Решено было еще раз «посоветовать» с Иеремией о возведении в сан патри­арха Иова. Бояре распорядились взять у Иеремии «чин» поставления патриархов и учредить новые митрополичьи, архиепископские и епископские кафедры еще до того, как дума получила формальное согласие патриарха.

13 января 1589 г. Годунов и Щелкалов уведомили Ие­ремию обо всех предпринятых ими шагах. Беседа длилась долго. Как повествует официальный отчет, «патриарх Иеремия говорил о том и советовал много с боярином с Борисом Федоровичем».В результате патриарх уступил по всем пунктам, выставив единственное условие: чтобы его самого «государь благочестивый царь пожаловал от­пустил». Греки капитулировали ради того, чтобы вырваться из московского плена. «В конце концов,- повествует Иерофей,- хотя и не по доброй воле, Иеремия рукополо­жил патриарха России».

Архиепископ Арсений пишет, будто в переговорах с Иеремией с самого начала участвовало московское духовенство. Источники опровергают эту благочестивую легенду. Власти созвали священный собор после завершения трудных переговоров. Борис Годунов не считал нужным со­ветоваться с «государевыми богомольцами» по поводу выбора кандидата на патриарший престол.

Иеремия представил властям подробное описание цере­мониала поставления патриарха. В соответствии с обычаем, царю и священному собору предстояло выбрать «втаи» трех кандидатов в патриархи. После этого царь должен был утвердить на высокий пост одного из них.

Такой порядок выборов главы церкви показался моско­витам неудобным. По настоянию Иеремии они все же согласились провести «тайные» выборы, но на деле вся про­цедура свелась к чистой формальности. Власти расписали сценарий избирательного собора до мельчайших деталей, включая «тайну» выборов. В соответствии со сценарием Иеремии полагалось провести «тайное» совещание с мо­сковскими епископами, после чего «избрати трех... митро­полита Иова всеа России, архиепископа Александра нов­городского, архиепископа ростовского Варлаама». «По­том,- говорилось в наказе,- благочестивый царь Федор изберет из тех трех одного Иова митрополита... в патри­архи» (Там же, с. 156). Иеремия беспрекословно выполнил все предписания Годунова относительно «тайны» выборов и 26 января 1589 г. возвел Иова на московский патриарший престол.

Греки надеялись, что теперь-то их отпустят на родину. Но им велели ехать на молитву в Троице-Сергиев мона­стырь. По возвращении они настоятельно просили отпу­стить их в Царьград. Правитель отклонил просьбу под тем предлогом, что ехать весною неудобно: плохи дороги. Но­вая задержка греков была вызвана тем, что в Москве взя­лись за составление «соборного» постановления об учреж­дении патриаршества. Собор, будто бы выработавший этот документ, в полном составе едва ли когда-нибудь заседал. В числе участников собора грамота называла Иеремию и Иерофея. Но, по свидетельству Иерофея, грекам на под­ворье принесли готовую грамоту, которую они не могли понять из-за отсутствия перевода. Угрозы заставили Иеро­фея подписать грамоту, но он тут же посоветовал патри­арху тайно наложить на грамоту заклятье.

Пробыв в Москве без малого год, патриарх 19 мая по­лучил наконец разрешение выехать на родину. Правитель не пожалел казны, чтобы одарить освобожденных плен­ников. Не скрывая восхищения, Арсений писал, что ве­ликий царь и царица обогатили их всех. Что касается суб­сидий на строительство новой резиденции патриарха в Константинополе (за этим Иеремия и приезжал на Русь), то выдачу ее откладывали до последнего момента. Только после отъезда Иеремии Годунов «помянул» царю о забы­том ходатайстве, после чего вдогонку грекам послали тысячу рублей на новую патриаршую церковь.

По случаю учреждения патриаршества в Москве устро­или грандиозный праздник. Во время крестного хода новопоставленный патриарх выехал верхом на осле из Фроловских ворот и объехал Кремль. Осла вел Борис Годунов, Процессию сопровождала толпа.

После восшествия Иова на патриарший стол власти составили так называемую утвержденную грамоту о его избрании. Она заключала в себе указание на историческую роль Русского государства как оплота вселенской право­славной церкви. «Ветхий Рим,- значилось в грамоте,- падеся аполинариевой ересью... второй же Рим, иже есть Константинополь... от безбожных турок обладаем, твое же, о благочестивый царь, великое российское царствие - третий Рим - благочестием всех превзыде, и вся благоче­стивая царствие в твое едино собрана, и ты един под небесем, христианский царь, именуешись в всей вселенной, ко всех христианех...» (Собрание государственных грамот и договоров, ч. II. М., 1819, с. 93).

В течение многих лет русские книжники излагали тео­рию «Москва - третий Рим» в сочинениях неофициального толка. Претендовавший на неограниченную власть Иван IV не принял ее из-за тенденций к возвеличению цер­ковного авторитета. После Грозного успехи централизации окончательно определили подчиненное место церкви в сис­теме Русского государства. Союз между митрополитом Дионисием и боярской оппозицией оказался кратковре­менным эпизодом, завершившимся низложением главного духовного пастыря. Иов окончательно подчинил церковь целям светской власти. При нем теория «Москва - третий Рим» впервые получила отражение в авторитетных пра­вительственных документах и, таким образом, преврати­лась в официальную доктрину. Метаморфоза совершилась не без участия ближайшего окружения правителя. Дядя Бориса Дмитрий Годунов разослал монастырям церковные книги, снабженные записью об их изготовлении «в богохранимом и преименитом и в царствующем граде Москве - в третьем Риме, благочестием цветущу».

Какое значение имела теория «Москва - третий Рим» в тот момент, когда она приобрела официальное призна­ние?

Можно ли считать, будто Москва при Годунове выступила с претензиями на роль центра новой мировой империи, преемницы древнего Рима и Византии? Такое тол­кование было бы совершенно неверным. В итоге Ливонской войны Россия пережила сокрушительное военное пора­жение. После войны ее правительство выдвинуло на пер­вый план задачу обороны границ и возвращения русских территорий, утраченных после военной катастрофы.

Можно было бы предположить, что доктрина «Моск­ва - третий Рим» выражала претензии русской церкви на руководство всемирной православной церковью. Но и та­кое предположение было бы неосновательным.

Доктрина «Москва - третий Рим» при всей ее претен­циозности выражала преимущественно стремление ликвидировать неполноправное положение Москвы по отноше­нию к другим центрам православия. Учреждение патриар­шества укрепило престиж русской церкви и отразило но­вое соотношение сил внутри вселенской православной иерархии.

Современники расценивали реформу церкви как пер­вый крупный успех Бориса Годунова. «... Устроение ее (церкви.- Р. С),- писал дьяк Тимофеев,- бысть начало гордыни его». Учреждение патриаршества действительно стало важной вехой в карьере Бориса. Политика возвыше­ния национальной церкви удовлетворила тщеславие под­данных и доставила Годунову некоторую популярность. Раздача вновь учрежденных церковных постов склонила на его сторону высших иерархов церкви. Первый успех был особенно дорог Борису. Полоса тягостных тревог, уни­зительного бессилия и сокрушительных неудач, казалось, уходила в прошлое.