3. ПОВОРОТ НА ЮГ

Двинулись холодной ночью. Предполагали остано­виться на большой привал в станице Раздольной, но, лишь только рассвело, большевистские войска, занявшие тотчас же после ухода нашего, арьергарда (Парти­занский полк генерала Богаевского) Кореновскую, ста­ли теснить Богаевского и обстреливать его артилле­рийским огнем. Колонна двинулась дальше. Верстах в двух от Усть-Лабы авангард остановился: окраина станицы и железнодорожная насыпь были заняты большевиками.

Наш маневр отличался смелостью почти безрассуд­ною.

Сзади напирал значительный отряд Сорокина, гро­зивший опрокинуть слабые силы Богаевского. Впереди - станица, занятая неизвестными силами, длинная, узкая дамба (2-3 версты), большой мост, который мог быть сожжен или взорван, и железнодорожный путь от Кавказской и Екатеринодара - двух больше­вистских военных центров, могущих перебросить в не­сколько часов в Усть-Лабинскую и подкрепления, я бронепоезда.

Начался бой на север и на юг, все более сжимая в узкое кольцо наш громадный обоз, остановившийся среди поля и уже обстреливаемый перелетным огнем артиллерии Сорокина.

В обозе - наша жизнь, наши страдания и страш­ные путы, сковывающие каждую операцию, вызываю­щие много лишних потерь, которые в свою очередь увеличивают и отягчают его. В нем все материальное снабжение, в особенности драгоценные боевые припасы кочующей армии, не имеющей своей базы и складов. В нем тогда уже было до 500 раненых и больных, и число их к концу похода превышало полторы тысячи!.. Наконец, много беженцев. Обоз живет одной жизнью с армией, целыми часами стоит на поле боя, не раз подвергаясь сильному обстрелу. В обозе знают, что неустойка боевой линии грозит им гибелью. Оттого в нем повышенная впечатлительность и склонность к распространению самых страшных слухов. Но паники почти не бывало. Спасаться некуда: впереди бой, сзади бой, справа и слева маячат неприятельские разъезды. И обоз тихо и терпеливо ждал развязки боя, с на­пряженным вниманием прислушиваясь к приближаю­щимся и замирающим отзвукам артиллерийской и ру­жейной стрельбы.

Водил обоз всегда сам начальник снабжения гене­рал. Эльснер. Не слишком энергично, но с невозмути­мым спокойствием. Кроме переменных местных под­водчиков, контингент возчиков крайне разнообразный: пленные австро-германцы, старые полковники, легко раненные офицеры, иногда просто уклоняющиеся от строя; много небоевого элемента, в том числе почти все общественные деятели, следовавшие при армии. Революция и поход перевернули социальные перего­родки.

Если всем было тяжело, то положение раненых, а особенности тяжелых, стало катастрофически». Почт» каждый день длинный утомительный поход, в тряской телеге, по невылазной грязи, по кочкам и рытвинам, иногда рысью. Три четверти дня под открытым небом, в поле, под проливным дождем или в жестокую стужу, от которой не спасала подостланная солома а на­брошенные /жидкие шинели и одеяла. Ночлег - только что взятые станицы или аулы, которые не могли дать в короткий срок остановки ни достаточно крыш, ни до­статочно продовольствия для набившегося сверх меры воинства; Иногда двое суток без ночлега и без разгруз­ки - с одной только перепряжкой лошадей. И на по­ходе, и не раз на стоянке - немолчный гул неприя­тельской артиллерии и сухой треск рвущихся возле снарядов...

Не было надлежащей санитарной организации, по­чти не было ни инструментов, ни медикаментов, ни перевязочного материала, ни антисептических средств. Раненые испытывали невероятные, страдания, умирала от заражения крови и от невозможности производить операции - даже легко раненные… Нужно было обла­дать поистине огромным жизненным импульсом, чтобы вынести все эти муки и сохранить незатемненный разум и самую жизнь. Иногда даже жизнерадостность... накануне смерти.

В армии знали, что делается в лазарете и что ожи­дает каждого, кому придется лечь туда. Из лазарета шел стон и просьбы о помощи; там создавалась острая атмосфера враждебности раненых к лазаретному пер­соналу, вызывавшая иногда в ответ полную апатию да­же со стороны людей преданных своему делу, но по­ложительно сбившихся с ног и растерявшихся в не­обычной обстановке похода. Ибо, наряду с безразлично относившимися к страданиям добровольцев, среди вра­чей и сестер были люди, в полном смысле слова само­отверженные. О многих из них сохранили благодарную память добровольцы, уже обреченные и вырвавшиеся из холодных объятий смерти. Вспоминают, вероятно, добрым словом и одного из бывших начальников ла­зарета, доктора Сулковского - друга немощных, кото­рый умер потом через год, заразившись от больных сыпным тифом.

Не раз жалобы раненых доходили до генерала Кор­нилова, чутко относившегося к ним и болевшего за них душой; он обрушивался сурово на виновников не­урядицы, облегчал, как мог, положение раненых и одним своим присутствием вносил успокоение в душа страдальцев.

В свою очередь, кричал, ругался, просил и разводил беспомощно руками Эльснер. По существу, они могли только сменить людей и улучшить внутренние санитар­ные распорядки. Действительно, за время похода сме­нилось восемь начальников лазарета, среди которых был и персонаж комический, и самоотверженный врач, и душевно преданный своему делу, работавший без ус­тали полковник, наконец, приобретший большой опыт в санитарном деле еще на юго-западном фронте земец. Дело шло то несколько лучше, то хуже. Никто не мог изменить общих условий жизни армии и ее зияющие раны, ибо для этого нужно было прежде всего вырвать­ся из большевистского окружения.

Смерть витала над лазаретом, и молодые жизни боролись с ней не раз исключительно только силою своего духа.

Иногда обстановка слагалась особенно тяжело, и раненые, теряя самообладание, угрожали лазаретному персоналу револьверами. Начальство и армейский комендант принимали меры к успокоению. Одного только не решались сделать - отнять у раненых оружие; воз­можность распорядиться своею жизнью в последний роковой момент - была неотъемлемым правом добро­вольцев...

Под Усть-Лабой надо было спешить, так как всегда спокойный, уравновешенный Богаевский доносил, что его сильно теснят, и просил подкреплений. Корнилов двинул вперед юнкерский батальон и Корниловский полк. Первый пошел правее на видневшуюся насыпь железной дороги из Екатеринодара, второй - прямо на станицу. Быстро, без выстрела двинулись юнкера и, встреченные перед самым полотном огнем неприятель­ских цепей, с криком «ура!» ударили на них и скры­лись за насыпью.

Мы идем с Корниловцами, которые выслали колон­ну влево, в обход станций, и наступают тихо, выжидая результатов обхода. С цепями идет с винтовкой в ру­ках генерал Казанович ( Казанович Борис Ильич (1871-?), генерал-лейтенант. Из дво­рян, окончил Николаевскую академию Генштаба. Участвовал в русско-японской и 1-й мировой войнах. С 1916 г. - начальник штаба стрелковой дивизии. С первых дней формирования-в Добровольческой армии. В августе 1920 г. командовал Сводной пахотной дивизией, входившей в состав морского десанта из Крыма на Кубань. В ноябре 1920 г. эмигрировал ) - корпусный командир,

- Совестно так, без дела, - отвечает он, улыбнув­шись исподлобья на чей-то шутливый вопрос.

Несколько поодаль стоит генерал Алексеев со своим адъютантом ротмистром Шапроном ( Шапрон дю Лорэ Алексей Генрихович, генерал-майор (с 1920 г.). Участвовал в 1-й мировой войне, служил в гвардии. В марте 1920 г. вместе с Деникиным и женой Натальей Лавровной (дочерью генерала Корнилова) эмигрировал )и с сыном. Ему тяжко в его годы с его болезнью, но никогда еще не­кто не слышал из уст его малодушного вздоха. Тщательно избегая всего, что могло бы показаться Кор­нилову вмешательством в управление армий, он бы­вал, однако, всюду - ив лазарете, ив обозе, и в бою? всем интересовался, все принимал близко к сердцу в помогал добровольцам чем мог, -- советом, словом одобрения, тощей казной.

Со стороны станицы показался какой-то конный, неистово машущий руками. Делегат: «товарищи» форштадта ( Иногородний поселок возле станицы )решили пропустить нас без боя. Цепи под­нялись и пошли, с ними штаб и конвой. Но едва прошли полверсты - из окраины станицы затрещали ружья, пулеметы, а из появившегося бронированного поезда полетели шрапнели. Пришли, очевидно, чужие - подкрепления с Кавказской.

Опять Корнилов в жестоком огне, и Марков горячо нападает на штаб:

-Уведете вы его, ради бога. Я не в состояний вести бой и чувствовать нравственную ответственности за его жизнь.

-А вы сами попробуйте, ваше превосходительство! - отвечает, улыбаясь, всегда веселый генерал Трухачев.

Но охват корниловцев уже обозначился. Двинулись в атаку и с фронта, я скоро весь полк ворвался на станцию е в станицу, сбил большевиков с отвесной береговой скалы, венчавшей вход на дамбу» овладел мостом и перешел реку Кубань,

Мы доехала следом через поле, на котором кое-где были разбросаны большевистские и добровольческие труды, через вымерший вокзал, к станичной площади. Остановились на привал. Вдруг получается донесение, что с востока от Кавказской подошел большевистский эшелон, разгрузился и идет к станице. Скоро по вокзалу в станице начали глухо взрываться шестидюймовые бомбы» Штаб в конвои - больше никого! Неженцев в пылу боя увлекся доследованием и ее оставил заслона против Кавказской. Корнилов сумрачен а озабочен; вместе с Романовским идут к окраине; ско­ро ординарцы развозят распоряжение; поставить на площади батарею, довернуть на восточную окраину част Офицерского полка, который с Марковым подхо­дил к вокзалу, вернуть батальон корниловцев... Прохо­дит около ? часа, века собираются части, и борьбу ведет одна дашь батарея Миончинского. Но скоро бегом мимо станции проходят марковские офицеры и вместе с корниловцами бьют и обращают в бегство подходящих уже к самой станции большевиков.

Путь свободен.

Как по внушению, в одно мгновенье знает об «том все население трехверстного обоза - всеобщая радость: дошло известие я до арьергарда. Там устойчиво - Богаевский выполнял свою задачу, сдержал преследующих.

До Некрасовской, где назначен ночлег, еще 10 верст. Всю ночь идут нескончаемой вереницей обозы, колонны. Запрудили улицы Некрасовской. В сутки прошли 40 верст с двусторонним боем и переправой!.. Измученные люди в ожидании квартирьеров валятся на порогах хат, просто на улицах. Спят и грезят: пришли в Закубанье на желанный отдых... И хотя завтра мы проснемся, вновь от злорадно стучащей по крышам до­мов большевистской шрапнели, но эта уже не так важно: благополучная переправа через Кубань подни­мает настроение добровольцев, оживляет их надежды.

Повсюду в области, в каждом поселке, в каждой станице собиралась красная гвардия из иногородних к ним примыкала часть казаков, фронтовиков), еще плохо подчинявшаяся армавирскому центру ( До 1 марта Кубанский воен.-рев комитет находился в Армавире ), но сле­довавшая точно его политике. Объединяясь временами в волостные, районные, «армейские» организации, эта вооруженная сила, представлявшая недисциплинированные, хорошо вооруженные буйные банды, будучи единственной в крае, приступила к выполнению своих местных задач: насаждению советской власти, земель­ному переделу, изъятию хлебных излишков», «социа­лизации», т. е. попросту ограблению зажиточного ка­зачества и обезглавливанию его - преследованием офи­церства, небольшевистской интеллигенции, священников, крепких стариков. И прежде всего-к обезоружению. Достойно удивления, с каким полным непротивлением казачьи станицы, казачьи полки и батареи отдавали свои орудия, пулеметы, ружья, которые шли отчасти на вооружение местных красногвардейских; отрядов, отчасти отвозились в ближайшие центры.

К началу апреля все селения иногородних, а из 87 кубанских станиц 85, уже числились большевистскими. По существу, большевизм станиц был чисто внешний. Во многих сменялись лишь названия: атаман стал комиссаром, станичный сбор - советом, станичное правление-исполнительным комитетом. Где комитеты захватывались иногородними - их саботировали, пере­избирая чуть ли не каждую неделю. Шла упорная, но чисто пассивная борьба векового уклада жизни, цепко державшего в своих руках даже прозелитов новой веры - фронтовую молодежь. Борьба без воодушевле­ния, без подъема, а главное-без всякого духовного руководства; от своего офицерства и рядовой интеллигенций казачество отвернулось без злобы, скорее с сожалением, полагая такой ценой купить покой а «нейтралитет»; а казачья революционная демократия сама оторвалась от массы, став на распутье между большевистским коммунизмом и казачьим консерва­тизмом.

Было желание, но не было дерзания. Вот и боль­шая, богатая Некрасовская станица, с незначительным составом иногородних, покорно подчинялась какой-то «Еленовской роте», нас встретила с чувством радости и затаенной надежды, но, узнав, что завтра мы пойдем дальше, притихла и замкнулась в себе.

Большевистский отряд, стоявший в Некрасовской, долго бряцал оружием и митинговал, но в день наше­го прихода с утра, потихоньку, стыдливо ушел из ста­ницы за Лабу. В этом районе, густо усеянном иного­родними поселениями, давно уже было введено совет­ское управление и существовала военная организация, возглавлявшаяся «армейским военно-революционным со­ветом», с центром в селе Филипповском. Несколько красноармейских шаек с батареей заняли вплотную левый берег Лабы, камыши и прилегающие хутора, и с утра 7-го по станице, расположенной на нагорном берегу, открыли орудийный и пулеметный огонь. Войска измучены, наведение моста .и переправа через глубо­кую реку, засветло, под огнем противника, вызовет тя­желые потери... Корнилов приказал начать переправу авангардных частей ночью.

Днем обсуждали план предстоящих действий. В Закубанье на отдых рассчитывать нельзя - район кишит большевиками; учитывая общее направление движения армии, большевики поджидали 'нас в Майкопе, где «Кубанский Областной Комитет» сосредоточил войска, оружие и боевые запасы. Решено было поддержать большевиков в этом убеждении, двигаясь на юг, затем, перейдя реку Белую, круто повернуть на запад. Это движение выводило нас в район черкесских аулов, дружественных армии, давало возможность соедине­ния е кубанским добровольческим отрядом, отошедшим, по слухам, в направлении Горячего Ключа, и не отвле­кало от главной цели - Екатеринодара.

Большевистское официальное сообщение, напеча­танное в «Известиях», найденных позже, и относящееся к этому дню -7 марта, так определяло общее поло­жение «белогвардейских банд»:

«После обхода станции Тихорецкая Корнилов про­двинулся к Выселкам. Советские войска умелым ма­невром окружили здесь корниловцев. К сожалению, по топографическим условиям местности, не удалось создать тесного кольца... и Корнилов вынужден был (пойти) через имевшуюся отдушину к востоку по до­роге со станции Кореновской на станцию Усть-Лабинскую, имея своей задачей пробиться к Майкопу... Белогвардейцы снова заперты в кольце войск, еще более тесном... Они мечутся, стараясь нащупать наиболее-слабое место среди кольца революционных войск, чтобы, найдя его, пробиться к какому-нибудь мало-мальски крупному городскому центру, где можно было бы хоть временно опереться... Час расплаты Корнилова, Алексеева и всех главарей, находящихся в его отряде, стал ближе».

Что касается «отрядов Филимонова ( Филимонов Александр Петрович, генерал-лейтенант. Кубан­ский казак, по образованию военный юрист. С 1911 г. - атаман Лабинского отдела Кубанской области. В мае 1917 г. избран председателем Временного Кубанского войскового правительства, 12(25) октября - войсковым атаманом Кубанского казачьего вой­ска. Из-за политических разногласий с Деникиным сложил с себя полномочия в ноябре 1919 г. В 1920 г. эмигрировал )и Покровского», то «разбитые под Екатеринодаром, они рассеялись по направлению Эйнема и Георгие-Афипской к восто­ку... и никакой угрозы собой представлять не могут».

Оптимизм Екатеринодарского Совета не оправдался…

После совещания беседовал с Иваном Павловичем.

-Вы обратили внимание, как сегодня Корнилов резко отозвался о штабе при строевых начальниках? Ведь они, несомненно, расскажут в частях. И притом, совершенно несправедливо.

-Да. Но он ведь потом признал свою ошибку и извинился.

-От этого не легче. Он - просто по горячности - вспылит и сейчас же отойдет, а полки и без того нас недолюбливают. Скажите, чем это объяснить?

-Иван Павлович, да когда же вы видели, чтобы строй любил штаб? Это известная и ничем неустрани­мая психологическая антитеза. Вспомните Маркова в Ростове...

Марков - «начальник штаба Добровольческой ди­визии» в Ростове - с его живым, горячим характером, резкими жестами и не всегда сдержанной речью производил ошеломляющее впечатление на всех доб­ровольцев, по делу или без дела являвшихся в штаб дивизии и не знавших его. Добрый по натуре, он ка­зался им бессердечным; человек простой и доступный - заносчивым и надменным. Неудовольствие против Маркова в конце января приняло такие формы, что Корнилов дважды беседовал со мной о необходимости-освобождения Маркова от должности начальника шта­ба. Я категорически протестовал, и только расформи­рование перед выходом из Ростова «дивизии» разре­шило безболезненно этот вопрос. Теперь тот же Мар­ков с той же горячностью и прямотой - кумир своего полка и любимец армии.

Кроме чисто инстинктивного предубеждения, войска не имели поводов относиться отрицательно к штабу армии. Корниловский штаб, начиная с его начальника, состоял из людей храбрых в хороших работников. Кто был знаком с их жизнью, тот чувствовал это. В отвратительных условиях, набитые не раз в тесной и грязной избе так, что пройти трудно было, они в ней работали днем в ночью, ели и спали вповалку на полу, с тем, чтобы наутро пойти в поиски, в разведку, уста­новить связь или по многу часов разъезжать с Корни­ловым на поле боя под жестоким огнем. А с прихо­дом на новый ночлег-колесо заводилось сначала. Они, яснее понимали, чем в строю, всю серьезность по­ложения и, тем не менее, в штабе обыкновенно царило бодрое настроение и здоровый оптимизм. Два-три офицера не подходили под общий уровень, но они ни могли испортить общего впечатления. Корнилов обыч­но относился хорошо к своему штабу, невзирая на не­сколько грубоватые иногда внешние формы отношений. Он любил и ценил своего начальника штаба Рома­новского, счастливо дополнявшего своей уравновешен­ной натурой его пылкий и впечатлительный темпера­мент, скрывавшийся под суровой и сухой внешностью. Начальник штаба мирился с нелегким характером ко­мандующего, был предан ему и не раз только он один мог, глядя на Корнилова своими добрыми глазами, остановить шаги, диктованные минутной вспышкой. Никогда не подчеркивал своей большой работы и не переносил на других ошибки, не ими сделанные.

- Прошлый раз, когда вышла такая же история при Маркове и Неженцеве, я попросил его освободить меня от должности. Он ответил: «Никуда я вас, Иван Павлович, не отпущу». Тем и кончилось. Теперь слиш­ком тяжелое время- такие вопросы подымать неуме­стно. Но как только придем в тихую пристань уйду в строй.