Н. М. Карамзин «О Древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях»

Несть льсти в языце моем. (Псал. 138)

Настоящее бывает следствием прошедшего. Чтобы судить о первом, надлежит вспомнить последнее; одно другим, так сказать, дополняется и в связи представляется мыслям яснее.

От моря Каспийскаго до Балтийскаго, от Чернаго до Ледовитаго, за тысячу лет пред сим жили народы кочевые, звероловные и земледельческие, среди обширных пустынь, известных Грекам и Римлянам более по сказкам баснословия, нежели по верным описаниям очевидцев. Провидению угодно было составить из сих разрозненных племен обширнейшее Государство в мире.

Рим, некогда сильный доблестью, ослабел в неге и пал, сокрушенный мышцею варваров Северных. Началось новое творение: явились новые народы, новые нравы, и Европа восприяла новый образ, доныне ею сохраненный в главных чертах ея бытия политическаго. Одним словом, на развалинах владычества Римскаго основалось в Европе владычество народов Германских.

В сию новую общую систему вошла и Россия. Скандинавия, гнездо Витязей безпокойных — officina gentium( Здесь и далее в публикации «Литературной учебы» идут сноски, указывающие на расхождения данного текста с теми, которые готовились к публикации А. С. Пушкиным, И Эйнерлингом, М. А. Корфом, анонимным берлинским издателем, П. И. Бартеневым, А. Н Пыниным, В. В Сиповским, Р. Пайпсом. Мы опускаем эти сноски (Ред.)), vagina nationum (См комментарии к тексту.) — дала нашему Отечеству первых Государей, добровольно принятых Славянскими Чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя, Бела-озера и реки Великой. «Идите,— сказали им Чудь и Славяне, наскучив своими внутренними междоусобиями, — идите княжить и властвовать над нами. Земля наша обильна и велика, но порядка в ней не видим». Сие случилось в 862 году; а в конце X века Европейская Россия была уже не менее нынешней то есть, во сто лет она достигла от колыбели до величия редкаго. В 964 году Россияне, как наемники Греков, сражались в Сицилии с Аравитянами, а после в окрестностях Вавилона.

Что произвело феномен столь удивительный в Истории? Пылкая, романтическая страсть наших первых Князей к завоеваниям и единовластие, ими основанное на развалинах множества слабых, несогласных Держав народных, из коих составилась Россия. Рюрик, Олег, Святослав, Владимир не давали образумиться Гражданам в быстром течении побед, в непрестанном шуме воинских станов, платя им славою и добычею за утрату прежней вольности, бедной и мятежной.

В XI веке Государство Российское могло, как бодрый, пылкий юноша, обещать себе долголетие и славную деятельность. Монархи его в твердой руке своей держали судьбы миллионов; озаренные блеском побед, окруженные воинственною, благородною дружиною, казались народу полубогами, судили и рядили землю, мановением воздвигали рать и движением перста указывали ей путь к Воспору Фракийскому или к горам Карпатским. В счастливом отдохновении мира, Государь пировал с Вельможами и народом, как Отец среди семейства много-численнаго. Пустыни украсились городами, города — избранными жителями; свирепость диких нравов смягчилась Верою Христианскою; на берегах Днепра и Волхова явились искусства Византийския. Ярослав дал народу свиток законов гражданских, простых и мудрых, согласных с древними Немецкими². Одним словом, Россия не только была обширным, но, в сравнении с другими, и самым образованным Государством.

К несчастию, она в сей бодрой юности не предохранила себя от Государственной общей язвы тогдашняго времени, которую народы Германские сообщили Европе: говорю о системе удельной³. Счастие и характер Владимира, счастие и характер Ярослава могли только отсрочить падение Державы, основанной единовластием на завоеваниях. Россия разделилась.

Вместе с причиною ея могущества, столь необходимаго для благоденствия, исчезло и могущество, и благоденствие народа. Открылось жалкое междоусобие малодушных Князей, которые, забыв славу, пользу Отечества, резали друг друга и губили народ, чтобы прибавить какой нибудь ничтожный городок к своему уделу. Греция, Венгрия, Польша отдохнули зрелище нашего внутренняго бедствия служило им поручительством в их безопасности. Дотоле боялись Россиян, — начали презирать их. Тщетно некоторые Князья великодушные — Мономах, Василько — говорили именем Отечества на торжественных съездах, тщетно другие — Боголюбский, Всеволод III — старались присвоить себе единовластие покушения были слабы, недружны, и Россия в течение двух веков терзала собственныя недра, пила слезы и кровь собственную.

Открылось и другое зло, не менее гибельное. Народ утратил почтение к Князьям: Владетель Торопца или Гомеля мог ли казаться ему столь важным смертным, как Монарх всей России? Народ охладел в усердии к Князьям, видя, что они для ничтожных личных выгод жертвуют его кровию, и равнодушно смотрел на падение их тронов, готовый всегда взять сторону счастливейшаго, или изменить ему вместе с счастием, а Князья, уже не имея ни доверенности, ни любви к народу, старались только умножать свою дружину воинскую позволили ей теснить мирных жителей сельских и купцов; сами обирали их, чтобы иметь более денег в казне на всякий случай, и сею политикою, утратив нравственное достоинство Государей, сделались подобны судиям-лихоимцам, или тиранам, а не законным властителям. И так, с ослаблением Государственного могущества, ослабела и внутренняя связь подданства с властию.

В таких обстоятельствах удивительно ли, что варвары покорили наше Отечество? Удивительнее, что оно еще столь долго могло умирать по частям и в сердце, сохраняя вид и действия жизни Государственной, или независимость, изъясняемую одною слабостью наших соседов. На степях Донских и Волжских кочевали орды Азиатския, способныя только к разбоям. Польша сама издыхала в междоусобиях. Короли Венгерские желали, но не могли никогда утвердить свое господство за горами Карпатскими, и Галиция, несколько раз отходив от России, снова к ней присоединялась. Орден Меченосцев едва держался в Ливонии. Но когда воинственный народ, образованный победами Хана Могольекаго, овладев Китаем, частию Сибири и Тибетом, устремился на Россию, она могла иметь только славу великодушной гибели. Смелые, но безразсудные Князья наши с горстью людей выходили в поле умирать Героями. Батый, предводительствуя полумиллионом, топтал их трупы и в несколько месяцев сокрушил Государство. В искусстве воинском предки наши не уступали никакому народу, ибо четыре века гремели оружием вне и внутри Отечества; но слабые разделением сил, несогласные даже и в общем бедствии, удовольствовались венцами мучеников, прияв оные в неравных битвах и в защите городов бренных.

Земля Русская, упоенная кровию, усыпанная пеплом, сделалась жилищем рабов Ханских, а Государи ея трепетали Баскаков. Сего не довольно. В окружностях Двины и Немана, среди густых лесов, жил народ бедный, дикий и более 200 лет платил скудную дань Россиянам. Утесняемый ими, также Прусскими и Ливонскими Немцами, он выучился искусству воинскому и, предводимый некоторыми отважными витязями, в стройном ополчении выступил из лесов на феатр мира; не только возстановил свою независимость, но, прияв образ народа Гражданскаго, основав Державу сильную, захватил и лучшую половину России, т. е. Северная осталась данницею Моголов, а Южная вся отошла к Литве по самую Калугу и реку Угру. Владимир, Суздаль, Тверь назывались Улусами Ханскими; Киев, Чернигов, Мценск, Смоленск — городами Литовскими. Первые хранили, по крайней мере, свои нравы, — вторые заимствовали и самые обычаи чуждые. Казалось, что Россия погибла на веки.

Сделалось чудо Городок, едва известный до XIV века, от презрения к его маловажности долго именуемый селом Кучковым, возвысил главу и спас Отечество. Да будет честь и слава Москве. В ея стенах родилась, созрела мысль восстановить единовластие в истерзанной России, и хитрый Иоанн Калита, заслужив имя Собрателя земли Русской, есть Первоначальник ея славнаго воскресения, беспримернаго в летописях мира. Надлежало, чтобы его преемники в течение века следовали одной системе с удивительным постоянством и твердостью, — системе наилучшей по всем обстоятельствам, и которая состояла в том, чтобы употребить самих Ханов в орудие нашей свободы. Снискав особенную милость Узбека, и, вместе с нею, достоинство Великого Князя, Калита первый убедил Хана не посылать собственных чиновников за данью в города наши, а принимать ее в орде от Бояр Княжеских, ибо Татарские Вельможи, окруженные воинами, ездили в Россию более для наглых грабительств, нежели для собрания Ханской дани. Никто не смел встретиться с ними: как скоро они являлись, земледельцы бежали от плуга, купцы — от товаров, граждане — от домов своих. Все ожило, когда сии хищники перестали ужасать народ своим присутствием: села, города успокоились, торговля пробудилась, не только внутренняя, но и внешняя; народ и казна обогатились, дань Ханская уже не тяготила их. Вторым важным замогслом Калиты было присоединение частных уделов к Великому Княжеству. Усыпляемые ласками властителей Московских, Ханы с детскою наивностию дарили им целыя Области и подчиняли других Князей Российских, до самого того времени, как сила, воспитанная хитростию, довершила мечем дело нашего освобождения.

Глубокомысленная политика Князей Московских не удовольствовалась собранием частей в целое; надлежало еще связать их твердо, и единовластие усилить самодержавием⁴. Славяне Российские, признав Князей Варяжских своими Государями, хотя отказались от Правления общенароднаго но удержали многия его обыкновения. Во всех древних городах наших бывало так называемое Вече, или Совет народный, при случаях важных; во всех городах избирались Тысяцкие или Полководцы не Князем, а народом. Сии республиканский учреждения не мешали Олегу, Владимиру, Ярославу самодержавно повелевать Россиею: слава дел, великодушие и многочисленность дружин воинских, им преданных, обуздывали народную буйность. Когда же Государство разделилось на многий области независимый, тогда граждане, не уважая Князей слабых, захотели пользоваться своим древним правом Веча и Верховнаго законодательства; иногда судили Князей и торжественно изгоняли в Новегороде и других местах. Сей дух вольности господствовал в России до нашествия Батыева, и в самых ея бедствиях не мог вдруг исчезнуть, но ослабел приметно. Таким образом, история наша представляет новое доказательство двух истин. 1) для твердаго самодержавия необходимо Государственное могущество; 2) рабство Политическое не совместимо с гражданскою вольностию. Князья пресмыкались в Орде, но, возвращаясь оттуда с милостивым ярлыком Ханским, повелевали смелее, нежели в дни нашей Государственной независимости. Народ, смиренный игом варваров, думал только о спасении жизни и собственности, мало заботясь о своих правах гражданских. Сим расположением умов, сими обстоятельствами воспользовались Князья Московские, и, мало по малу, истребив все остатки древней республиканской системы, основали истинное самодержавие. Умолк Вечевый колокол во всех городах России. Димитрий Донской отнял власть у народа избирать Тысяцких, и, вопреки своему редкому человеколюбию, первый уставил торжественную смертную казнь для Государственных преступников, чтобы вселить ужас в дерзких мятежников. Наконец, что началось при Иоанне 1 или Калите, то совершилось при Иоанне III: столица Ханская на берегу Ахтубы, где столько лет потомки Рюриковы преклоняли колена, исчезла навеки, сокрушенная местию Россиян. Новгород, Псков, Рязань, Тверь присоединились к Москве, вместе с некоторыми областями, прежде захваченными Литвою. Древния Югозападныя Княжения потомков Владимировых еще оставались в руках Польши, за то Россия, новая, возрожденная, во времена Иоанна IV приобрела три царства: Казанское, Астраханское и неизмеримое Сибирское, дотоле неизвестное Европе.

Сие великое творение Князей Московских было произведено не личным их Геройством, ибо, кроме Донскаго, никто из них не славился оным, но единственно умною политическою системою, согласною с обстоятельствами времени. Россия основалась победами и единоначалием, гибла от оазновластия, а спаслась мудрым самодержавием.

Во глубине Севера, возвысив главу свою между Азиатскими и Европейскими Царствами, она представляла в своем гражданском образе черты сих обеих частей мира: смесь древних Восточных нравов, принесенных Славянами в Европу и подновленных, так сказать, нашею долговременною связию с Моголами, Византийских, заимствованных Россиянами вместе с Христианскою Верою, и некоторых Германских, сообщенных им Варягами. Сии последния черты, свойственныя народу мужественному, вольному, еще были заметны в обыкновении судебных поединков, а утехах рыцарских и в духе местничества, основаннаго на родовом славолюбии. Заключение женскаго пола в строгое холопство оставалось признаком древних Азиатских обычаев. Двор Царский уподоблялся Византийскому. Иоанн III, зять одного из Палеологов, хотел как бы восстановить у нас Грецию соблюдением всех обрядов ея церковных и придворных: окружил себя Римскими Орлами и принимал иноземных послов в Золотой Палате, которая напоминана Юстинианову. Такая смесь в нравах, произведенная случаями, обстоятельствами, казалась нам природною, и Россияне любили оную, как свою народную собственность.

Хотя двувековое иго Ханское не благоприятствовав успехам гражданских искусств и разума в нашем Отечестве, однакож Москва и Новгород пользовались важными открытиями тогдашних времен: бумага, порох, книгопечатание сделались у нас известны весьма скоро по их изобретении. Библиотеки Царская и Митрополитская, наполненныя рукописями Греческими, могли быть предметом зависти для иных Европейцев. В Италии возродилось зодчество; Москва в XV в. уже имела знаменитых Архитекторов, призванных из Рима, великолепныя церкви и Грановитую Палату; иконописцы, резчики, золотари обогащались в нашей столице. Законодательство молчало во время рабства. Иоанн III издал новые Гражданские Уставы⁵, Иоанн IV — полное уложение⁶, коего главная отмена от Ярославовых законов состоит в введении торговой казни⁷, неизвестной древним независимым Россиянам. Сей же Иоанн IV устроил Земское войско, какого у нас дотоле не бывало: многочисленное, всегда готовое и разделенное на полки областные.

Европа устремила глаза на Россию: Государи, Папы, Республики вступили с нею в дружелюбныя отношения, одни для выгод купечества, иные — в надежде обратить ея силы к обузданию ужасной Турецкой Империи, Польши, Швеции. Даже из самой глубины Индостана, с берегов Гангеса, в XVI веке приезжали послы в Москву, и мысль сделать Россию путем Индейской торговли была тогда общею. Политическая система Государей Московских заслуживала удивление своею мудростию: имея целию одно благоденствие народа, они воевали только по необходимости, всегда готовые к миру, уклоняясь от всякаго участия в делах Европы, более приятнаго для суетности Монархов, нежели полезного для Государства, и, возстановив Россию в умеренном, так сказать, величии, не алкали завоеваний неверных, или опасных, желая сохранять, а не приобретать.

Внутри самодержавие укоренилось. Никто, кроме Государя, не мог ни судить, ни жаловать: всякая власть была излиянием Монаршей. Жизнь, имение зависели от произвола Царей, и знаменитейшее в России титло уже было не Княжеское, не Боярское, но титло слуги Царева⁸. Народ, избавленный Князьями Московскими от бедствий внутренняго междоусобия и внешняго ига, не жалел о своих древних Вечах и Сановниках, которые умеряли власть Государеву; довольный действием, не спорил о правах. Одни Бояре, столь некогда величавые в удельных господствах, роптали на строгость самодержавия; но бегство или казнь их свидетельствовали твердость онаго. Наконец, Царь сделался для всех Россиян земным Богом.

Тщетно Иоанн IV, быв до 35-ти лет Государем дтзбрым и, по какому-то адскому вдохновению, возлюбив кровь, лил оную без вины и сек головы людей, славнейших добродетелями. Бояре и народ во глубине души своей, не дерзая чю либо замыслить против Венценосца, только смиренно молили Господа, да смягчит ярость Цареву, сию казнь за грехи их! Кроме злодеев, ознаменованных в Истории названием опришнины, все люди, знаменитые богатством или саном, ежедневно готовились к смерти и не предпринимали ничего для спасения жизни своей! Время и расположение умов достопамятное! Нигде и никогда грознее самовластие не предлагало столь жестоких искушений для народной добродетели, для верности или повиновения; но сия добродетель даже не усум-нплась в выборе между гибелью и сопротивлением.

Злодеяние, в тайне умышленное, но открытое Историею, пресекло род Иоаннов: Годунов, Татарин происхождением, Кромвель умом, воцарился со всеми правами Монарха закоинаго и с тою же системою единовластия неприкосновеннаго. Сей несчастный, сраженный тению убитаго им Царевича, среди великих усилий человеческой мудрости и в сиянии добродетелей наружных, погиб, как жертва властолюбия неумереннаго, беэзаконнаго, в пример векам и народам. Годунов, тревожимый совестию, хотел заглушить ея священныя укоризны действиями кротости и смягчал Самодержавие в руках своих: кровь не лилась на лобном месте; ссылка, заточение, невольное пострижение в монахи были единственным наказанием Бояр, виновных или подозреваемых в злых умыслах. Но Годунов не имел выгоды быть любимым, ни уважаемым, как прежние Монархи наследственные. Бояре, некогда стояв с ним на одной ступени, ему завидовали; народ помнил его слугою придворным. Нравственное могущество Царское ослабело в сем избранном Венценосце.

Не многие из Государей бывали столь усердно приветствуемы народом, как Лжедимитрий в день своего торжественнаго въезда в Москву: разсказы о его мнимом, чудесном спасении, память ужасных естественных бед Годунова времени, и надежда, что Небо, возвратив престол Владимирову потомству, возвратит благоденствие России, влекли сердца в сретение юному Монарху, любимцу счастия.

Но Лжедимитрий был тайный Католик, и нескромность его обнаружила сию тайну. Он имел некоторый достоинства и добродушие, но голову романическую и на самом троне характер бродяги; любил иноземцев до пристрастия, и, не зная Истории своих мнимых предков, ведал малейшия обстоятельства жизни Генриха IV, Короля Французскаго, им обожаемаго. Наши монархическия учреждения XV и XVI века приняли иной образ: малочисленная Дума Боярская, служив прежде единственно Царским Советом, обратилась в шумный сонм ста правителей мирских и духовных, коим безпечный и ленивый Димитрий вверил внутренния дела Государственный, оставляя для себя внешнюю политику; иногда являлся там и спорил с Боярами к общему удивлению: ибо Россияне дотоле не знали, как подданный мог торжественно противоречить Монарху. Веселая обходительность его вообще преступила границе! благоразумия и той величественной скромности, которая для Самодержавцев гораздо нужнее, нежели для монахов Картезианских⁹. Сего мало. Димитрий явно презирал Русские обычаи и веру: пировал, когда народ постился; забавлял свою невесту пляскою скоморохов в Монастыре Вознесенском; хотел угощать Бояр яствами, гнусными для их суеверия¹⁰; окружил себя не только иноземною стражею, но и шайкою Иезуитов; говорил о соединении Церквей и хвалил Латинскую. Россияне перестали уважать его, наконец, возненавидели и, согласясь, что истинный сын Иоаннов не мог бы попирать ногами Святыню своих предков¹¹, возложили руку на Самозванца.

Сие происшествие имело ужасные следствия для России; могло бы иметь еще и гибельнейшия. Самовольныя управы народа бывают для Гражданских Обществ вреднее личных несправедливостей или заблуждений Государя. Мудрость целых веков нужна для утверждения власти: один час народнаго изступления разрушает основу ея, которая есть >важение нравственное к сану властителей. Москвитяне истерзали того, кому недавно присягали в верности: горе его преемнику и народу!

Отрасль древних Князей Суздальских и племени Мон<омахова, Василий Шуйский, угодник Царя Бориса, осужденный на казнь и помилованный Лжедимитрием, свергнув иеосторожпаго Самозванца, в награду за то приял окровавленный его скипетр от Думы Боярской и торжественно изменил Самодержавию, присягнув, без ея согласия не казнить никого, не отнимать имений и не объявлять войны. Еще имея в свежей памяти ужасныя изступления Иоанновы, сыновья отцев, невинно убиенных сим Царем лютым, предпочли свою безопасность Государственнсй и легкомысленно стеснили дотоле неограниченную власть Монаршую, коей Россия была обязана спасением и величием. Уступчивость Шуйскаго и самолюбие Бояр кажутся рапным преступлением в глазах потомства, ибо первый также думал более о себе, нежели о Государстве, и, пленяясь мыслию быть Царем, хотя и с ограниченными правами, дерзнул на явную для Царства опасность. Случилось, чему необходимо надлежало случиться. Бояре видели в Полумонархе дело рук своих и хотели, так сказать, продолжать опое, более и более стесняя власть его. Поздно очнулся Шуйский и тщетно хотел порывами великодушия утвердить колеблемость трона. Воскресли древния смуты Боярския, и народ, волнуемый на площади наемниками некоторых коварных Вельмож, толпами стремился к Дворцу Кремлевскому предписывать законы Государю. Шуйский извявил твердость: «Возьмите венец Мономахов, возложенный вами на главу мою, или повинуйтесь мне!», говорил он Москвитянам. Народ смирялся, и вновь мятежничал в самое то время, когда самозванцы, прельщенные успехом перваго, один за другим, на Москву возставали. Шуйский пал, сверженный не сими бродягами, а Вельможами недостойными, и пал с величием, возсев на трон с малодушием. В мантии инока, преданный злодеями в руки чужеземцам, он жалел более о России, нежели о короне; с истинною Царскою гордостию ответствовал на коварный требования Сигизмундовы>¹², и вне Отечества, заключенный в темницу, умер Государственным мучеником.

Недолго многоглавая гидра Аристократии владычествовала в России. Никто из Бояр не имел решительнаго перевеса; спорили и мешали друг другу в действиях власти. Увидели необходимость иметь Царя и, боясь избрать единоземца, чтобы род его не занял всех степеней трона, предложили венец сыну нашего врага, Сигизмунда, который, пользуясь мятежами России, силился овладеть ея западными странами. Но вместе с Царством предложили ему условия: хотели обезпечить веру и власть Боярскую. Еще договор не совершился, когда Поляки, благоприятствуе-мые внутренними изменниками, вступили в Москву и прежде времени начали тиранствовать именем Владислава. Шведы взяли Новгород. Самозванцы, козаки свирепствовали в других областях наших¹³. Правительство рушилось, Государство погибло.

История назвала Минина и Пожарского Спасителями Отечества: отдадим справедливость их усердию, не менее и Гражданам, которые в сие решительное время действовали с удивительным единодушием. Вера, любовь к своим обычаям и ненависть к чужеземной власти, произвели общее славное возстание народа под знаменами некоторых верных Отечеству Бояр. Москва освободилась.

Но Россия не имела Царя и еще бедствовала от хищных иноплеменников; из всех городов съехались в Москву избранные знаменитейшие люди и в храме Успения, вместе с Пастырями Церкви и Боярами, решили судьбу Отечества. Никогда народ не действовал торжественнее и свободнее; никогда не имел побуждения Святейших; все хотели одного — целости, блага России. Не блистало вокруг оружие; не было ни угроз, ни подкупа, ни противоречий, ни сомнения. Избрали юношу, почти отрока, удаленнаго от света; почти силою извлекли его из объятий устрашенной матери-инокини и возвели на Престол, орошенный кровию Лжедимитрия и слезами Шуйскаго. Сей прекрасный, невинный юноша казался агнцем и жертвою, трепетал и плакал. Не имея подле себя ни единаго сильнаго родственника, чуждый Боярам Верховным, гордым, властолюбивым, он видел в них не подданных, а будущих своих тиранов, и, к счастию России, ошибся. Бедствия мятежной Аристократии просветили граждан и самих Аристократов, те и другие, единогласно, единодушно наименовали Михаила Самодержцем, Монархом неограниченным; те и другие, воспламененные любовию к Отечеству, взывали только Бог и Государь! Написали хартию и положили оную на престол¹⁴. Сия грамота, внушенная мудростию опытов, утвержденная волею и Бояр, и народа, есть священнейшая из всех Государственных хартий. Князья Московские учредили Самодержавие; Отечество даровало оное Романовым.

Самое личное избрание Михаила доказывало искреннее намерение утвердить единовластие. Древние Княжеские роды, без сомнения, имели гораздо более права на корону, нежели сын племянника Иоанновой супруги, коего неизвестные предки выехали из Пруссии¹⁵, но Царь, избранный из сих потомков Мономаховых, или Олеговых, имея множество знатных родственников, легко мог бы дать им власть Аристократическую и тем ослабить Самодержавие. Предпочли юношу, почти безроднаго; но сей юноша, свойственник Царский, имел отца мудраго, крепкаго духом, непреклоннаго в советах, который долженствовал служить ему пестуном на троне и внушать правила твердой власти. Так строгий характер Филарета, не смягченный принужденною монашескою жизнию, более родства его с Феодором Иоанновичем способствовал к избранию Михаила

Исполнилось намерение сих незабвенных мужей, которые в чистой руке держали тогда урну судьбы нашей, обуздывая собственныя и чуждыя страсти. Дуга небеснаго мира возсияла над троном Российским. Отечество под сению Самодержавия успокоилось, извергнув чужеземных хищников из недр своих, возвеличилось приобретениями и вновь образовалось в Гражданском порядке, творя, обновляя и делая только необходимое, согласное с понятиями Народными и ближайшее к существующему. Дума Боярская осталась на прежнем основании, т. е. Советом Царей во всех делах важных, политических, гражданских, казенных. Прежде Монарх рядил Государство чрез своих наместников, или воевод; недовольные ими прибегали к Нему: он судил дело с Боярами. Сия Восточная простота уже не ответствовала Государственному возрасту России, и множество дел требовало более посредников между Царем и народом. Учредились в Москве Приказы¹⁶, которые ведали дела всех городов и судили наместников. Но еще суд не имел Устава пол-наго, ибо Иоаннов оставлял много на совесть или произвол судящего. Уверенный в важности такого дела, Царь Алексей Михайлович назначил для онаго мужей Думных и повелел им вместе с выборными всех городов, всех состояний, исправить судебник, дополнить его законами Греческими, нам давно известными, новейшими Указами Царей и необходимыми прибавлениями на случаи, которые уже встречаются в судах, но еще не решены законом ясным. Россия получила Уложение¹⁷, скрепленное Патриархом, всеми значительными Духовными, мирскими чиновниками и выборными городскими. Оно, после хартии Михайлова избрания, есть доныне важнейший Государственный завет нашего Отечества.

Вообще царствование Романовых: Михаила, Алексея, Феодора, способствовало сближению Россиян с Европою, как в Гражданских учреждениях, так и в нравах от частых Государственных сношений с ея Дворами, от принятия в нашу службу многих иноземцев и поселения других в Москве. Еще предки наши усердно следовали своим обычаям, но пример начинал действовать, и явная польза, явное превосходство одерживали верх над старым навыком в воинских Уставах, в системе дипломатической, в образе воспитания или учения, в самом светском обхождении: ибо нет сомнения, что Европа от XIII до XIV века далеко опередила нас в Гражданском просвещении. Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое соединяя со старым.

Явился Петр. В его детския лета самовольство Вельмож, наглость Стрельцов и властолюбие Софии, напоминали России несчастные времена смут Боярских. Но великий муж созрел уже в юноше и мощною рукою схватил кормило Государства. Он сквозь бурю и волны устремился к своей цели: достиг, и все переменилось.

Сею целию было не только новое величие России, но и совершенное присвоение обычаев Европейских... Потомство воздало усердную хвалу сему безсмертному Государю и личным его достоинствам и славным подвигам. Он имел великодушие, проницание, волю непоколебимую, деятельность, неутомимость редкую: исправил, умножил войско, одержал блестящую победу над врагом искусным и мужественным; завоевал Ливонию, сотворил флот, основал гавани, издал многие законы мудрые, привел в лучшее состояние торговлю, рудокопни, завел мануфактуры, училища, Академию, наконец поставил Россию на знаменитую степень в политической системе Европы. Говоря о превосходных его дарованиях, забудем ли почти важнейшее для Самодержцев дарование употреблять людей по их способностям? Полководцы, Министры, Законодатели не родятся в такое, или такое Царствование, но единственно избираются; чтобы избрать, надобно угадать; угадывают же людей только великие люди — и слуги Петровы удивительным образом помогали ему на ратном поле, в Сенате, в Кабинете. Но мы, Россияне, имея пред глазами свою Историю, подтвердим ли мнение несведущих иноземцев и скажем ли, что Петр есть Творец нашего величия Государственнаго?.. Забудем ли Князей Московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из ничего воздвигли Державу сильную, и — что не менее важно — учредили твердое в ней Правление единовластное? Петр нашел средства делать великое, Князья Московские приготовляли оное. И славя славное в сем Монархе, оставим ли без замечания вредную сторону его блестящаго царствования?

Умолчим о пороках личных; но сия страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество Государства, подобно физическому, нужное для их твердости. Сей дух и вера спасли Россию во время Самозванцев: но есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, Государь России унижал Россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и Гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомысленнаго. Просвещение достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужнаго для благоденствия: художества, искусства, науки н.е имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два Государства могут стоять на одной степени Гражданскаго просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другаго полезныя сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии обычаи естественно изменяются, но предписывать им Уставы есть насилие, беззаконное и для Монарха Самодержавнаго. Народ в первоначальном завете с Венценосцами сказал им: «Блюдите нашу безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частию для спасения целаго»,— но не сказал: «противоборствуйте нашим невинным склонностям и вкусам в домашней жизни». В сем отношении Государь по справедливости может действовать только примером, а не указом.

Жизнь человеческая кратка, а для утверждения новых обычаев требуется долговременность. Петр ограничил свое преобразование Дворянством ¹⁸. Дотоле от сохи до Престола Россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях; со времен Петровых высшия степени отделились от нижних, и Русский земледелец, мещанин, купец увидел Немцев в Русских Дворянах ко вреду братскаго, народнаго единодушия Государственных состояний. В течение веков народ обык чтить Бояр, как мужей, ознаменованных величием: поклонялся им с истинным уничижением, когда они со своими благородными дружинами, с Азиатскою пышностию при звуке бубнов являлись на стогнах, шествуя в храм Божий, или на совет к Государю. Петр уничтожил достоинство Бояр: ему надобны были Министры, Канцлеры, Президенты! Вместо древней славной Думы, явился Сенат, вместо Приказов Коллегии, вместо дьяков Секретари и проч. Та же безсмысленная для Россиян перемена в воинском чиноначалии: Генералы, Капитаны, Лейтенанты изгнали из нашей рати Воевод, Сотников, Пятидесятников и проч. Честию и достоинством Россиян сделалось подражание.

Семейственные нравы не укрылись от влияния Царской деятельности. Вельможи стали жить открытым домом; их супруги и дочери вышли из непроницаемых теремов своих; балы, ужины соединили один пол с другим в шумных залах; Россиянки перестали краснеть от нескромнаго взора мужчин, и Европейская вольность заступила место Азиатскаго принуждения. Чем более мы успевали в людскости, в обходительности, тем более слабели связи родственный; имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в друзьях и жертвуем свету союзом единокровия.

Не говорю и не думаю, чтобы древние Россияне под Великокняжеским или Царским правлением были вообще лучше нас. Не только в сведениях, но и в некоторых нравственных отношениях мы превосходнее, т. е. иногда стыдимся, чего они не стыдились, и что действительно порочно; однакож должно согласиться, что мы с приобретением добродетелей человеческих утратили гражданския. Имя Русскаго имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? И весьма естественно; деды наши, уже в царствование Михаила и сына его присвоивая себе многия выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный Россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь — первое Государство. Пусть назовут то заблуждением; но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной силе онаго! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим Граж- . данским достоинством? Некогда называли мы всех иных Европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию — неверным или братьям? т. е. кому бы она, по вероятности, долженствовала более противиться? При Царе Михаиле или Феодоре Вельможа Российский, обязанный всем Отечеству, мог ли бы с веселым сердцем навеки оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне, Вене спокойно читать в газетах о наших Государственных опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр.

Он велик без сомнения; но еще мог бы возвеличиться гораздо более, когда бы нашел способ просветить ум Россиян без вреда для их гражданских добродетелей. К несчастию, сей Государь, худо воспитанный, окруженный людьми молодыми, узнал и полюбил Женевца Лефорта, который от бедности заехал в Москву и, весьма естественно, находя Русские обычаи для него странными, говорил ему об них с презрением, а все Европейское возвышал до небес. Вольныя общества Немецкой Слободы, приятныя для необузданной молодости, довершили Лефортово дело, и пылкий Монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландиею.

Еще народныя склонности, привычки, мысли имели столь великую силу, что Петр, любя в воображении некоторую свободу ума челове-ческаго, долженствовал прибегнуть ко всем ужасам самовластия для обуздания своих, впрочем столь верных, подданных. Тайная Канцелярия день и ночь работала в Преображенском¹⁹: пытки и казни служили средством нашего славного преобразования Государственнаго. Многие гибли за одну честь Русских кафтанов и бороды: ибо не хотели оставить их и дерзали порицать Монарха. Сим бедным людям казалось, что он, вместе с древними привычками, отнимает у них самое Отечество.

В необыкновенных усилиях Петровых видим всю твердость его характера и власти Самодержавной. Ничто не казалось ему страшным. Церковь Российская искони имела главу сперва в Митрополите, наконец в Патриархе. Петр объявил себя Главою Церкви, уничтожив Патриаршество, как опасное для Самодержавия неограниченная. Но заметим, что наше духовенство никогда не противуборствовало мирской власти, ни Княжеской, ни Царской: служило ей полезным орудием в делах Государственных и совестию в ея случайных уклонениях от добродетели. Первосвятители имели у нас одно право, вещать истину Государям, не действовать, не мятежничать; право благословенное не только для народа, но и для Монарха, коего счастие состоит в справедливости. Со времен Петровых упало Духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками Царей и на кафедрах языком Библейским произносили им слова похвальный. Для похвал мы имеем стихотворцев и придворных; главная обязанность Духовенства есть учить народ добродетели, а чтобы сии наставления были тем действительнее, надобно уважать оное. Если Государь председательствует там, где заседают главные сановники Церкви; если он судит их или награждает мирскими почестями и выгодами, то Церковь подчиняется мирской власти и теряет свой характер священный; усердие к ней слабеет, а с ним и вера, а с ослаблением веры Государь лишается способа владеть сердцами народа в случаях чрезвычайных, где нужно все забыть, все оставить для Отечества, и где Пастырь душ может обещать в награду один венец мученический. Власть духовная должна иметь особенный круг действия вне гражданской власти, но действовать в тесном союзе с нею. Говорю о законе, о праве. Умный Монарх в делах Государственной пользы всегда найдет способ согласить волю Митрополита или Патриарха с волею Верховною; но лучше, если сие согласие имеет вид свободы и внутренняго убеждения, а не всеподданнической покорности. Явная, совершенная зависимость духовной власти от гражданской предполагает мнение, что первая безполезна, или, по крайней мере, не есть необходима для Государственной твердости: пример древней России и нынешней Испании доказывают совсем иное.

Утаим ли от себя еще одну блестящую ошибку Петра Великаго? Разумею основание новой столицы на северном крае Государства, среди зыбей болотных, в местах, осужденных природою на безплодие и недостаток. Еще не имея ни Риги, ни Ревеля, он мог заложить на берегах Невы купеческий город для ввоза и вывоза товаров; но мысль утвердить там пребывание наших Государей была, есть и будет вредною. Сколько людей погибло, сколько миллионов и трудов употреблено для приведения в действо сего намерения? Можно сказать, что Петербург основан на слезах и трупах. Иноземный путешественник, въезжая в Государство, ищет столицы обыкновенно среди мест плодоноснейших, благоприятнейших для жизни и здравия; в России он видит прекрасный равнины, обогащенныя всеми дарами природы, осененныя липовыми, дубовыми рощами, пресекаемый реками судоходными, коих берега живописны для зрения, и где, в климате умеренном, благорастворенный воздух способствует долголетию, видит и, с сожалением оставляя сии приятныя страны за собою, въезжает в пески, в болота, в песчаные леса сосновые, где царствует бедность, уныние, болезни; там обитают Государи Российские, с величайшим усилием домогаясь, чтобы их Царедворцы и стража не умирали голодом и чтобы ежегодная убыль в жителях наполнялась новыми пришельцами, новыми жертвами преждевременной смерти! Человек не одолеет натуры!

Но Великий муж самыми ошибками доказывает свое величие: их трудно, или невозможно изгладить; как хорошее, так и худое делает он навеки. Сильною рукою дано новое движение России; мы уже не возвратимся к старине!.. Второй Петр Великий мог бы только в 20 или 30 лет утвердить новый порядок вещей гораздо основательнее, нежели все наследники Перваго до самой Екатерины II. Несмотря на его чудесную деятельность, он многое оставил исполнить преемникам, но Меньшиков думал единственно о пользах своего личнаго властолюбия; так и Долгорукие. Меньшиков замышлял открыть сыну своему путь к трону; Долгорукие и Голицыны хотели видеть на Престоле слабую тень Монарха и господствовать именем Верховнаго Совета. Замыслы дерзкие и малодушные! Пигмеи спорили о наследии великана. Аристократия, Олигархия губили Отечество, и в то время, когда оно изменило нравы, утвержденные веками, потрясенные внутри новыми, важными переменами, которыя, удалив в обычаях Дворянство от народа, ослабили власть духовную, могла ли Россия обойтись без Государя? Самодержавие сделалось необходимее прежняго для охранения порядка, и дочь Иоаннова, быв несколько дней в зависимости осьми Аристократов восприяла от народа, Дворян и Духовенства власть неограниченную²⁰. Сия Государыня хотела правительствовать согласно с мыслями Петра Великаго и спешила исправить многия упущения, сделанныя с его времени. Преобразованная Россия казалась тогда величественным недостроенным зданием, уже ознаменованным некоторыми приметами близкаго разрушения: часть судебная, воинская, внешняя политика находились в упадке. Остерман и Миних, одушевленные честолюбием заслужить имя великих мужей в их втором Отечестве, действовали неутомимо и с успехом блестящим; первый возвратил России ея знаменитость в Государственной системе Европейской²¹, цель усилий Петровых; Миних исправил, оживил воинския учреждения и давал нам победы²². К совершенной славе Аннина царствования недоставало третьяго мудраго действователя для законодательства и внутренняго гражданскаго образования Россиян. Но злосчастная привязанность Анны к любимцу²³ бездушному, низкому омрачила и жизнь, и память ея в Истории. Воскресла Тайная Канцелярия Преображенская с пытками; в ея вертепах и на площадях градских лились реки крови. И кого терзали? Врагов ли Государыни? Никто из них и мысленно не хотел ей зла; самые Долгорукие виновны были только пред Отечеством, которое примирилось с ними их несчастием. Бирон, не достойный власти, думал утвердить ее в руках своих ужасами: самое легкое подозрение, двусмысленное слово, даже молчание казалось ему иногда достаточною виною для казни или ссылки. Он без сомнения имел неприятелей: добрые Россияне могли ли видеть равнодушно Курляндскаго Шляхтича почти на троне? Но сии Биро-новы неприятели были истинными друзьями Престола и Анны. Они гибли; враги наушника Бирона гибли; а статный конь, ему подаренный, давал право ждать милостей Царских.

Вследствие двух заговоров, злобный Бирон и добродушная Правительница утратили власть и свободу. Аекарь Француз и несколько пьяных Гренадеров возвели дочь Петрову на престол²⁴ величайшей Империи в мире, с восклицаниями: гибель Иноземцам! честь Россиянам! Первыя времена сего Царствования ознаменовались нахальством славной Лейб-Компании, возложением голубой ленты на Малороссийскаго певчаго и бедствием наших Государственных благодетелей, Остермана и Миниха, которые никогда не были так велики, как стоя под эшафотом и желая счастия России и Елисавете. Вина их состояла в усердии к Императрице Анне и во мнении, что Елисавета, праздная, сластолюбивая, не могла хорошо управлять Государством. Несмотря на то, Россияне хвалили ея Царствование: она изъявляла к ним более доверенности, нежели к Немцам; возстановила власть Сената, отменила смертную казнь, имела любовников добродушных, страсть к весельям и нежным стихам. Вопреки своему человеколюбию, Елисавета вмешалась в войну кровопролитную и для нас безполезную²⁵. Первым Государственным человеком сего времени был Канцлер Бестужев²⁶, умный и деятельный, но корыстолюбивый и пристрастный. Усыпленная негою, Монархиня давала ему волю торговать политикою и силами Государства; наконец, свергнула его и сделала новую ошибку, торжественно объявив народу, что сей Министр, душа почти всего ея Царствования, есть гнуснейший из смертных! Счастие, благоприятствуя мягкосердной Елисавете в ея правление, спасло Россию от тех чрезвычайных зол, коих не может отвратить никакая мудрость человеческая, но счастие не могло спасти Государства от алчнаго корыстолюбия П. И. Шувалова²⁷. Ужасныя Монополии сего времени долго жили в памяти народа, утесняемаго для выгоды частных людей и ко вреду самой Казны. Многия из заведений Петра Великаго пришли в упадок от небрежения, и вообще Царствование Елисаветы не прославилось никакими блестящими деяниями ума Государственнаго. Несколько побед, одержанных более стойкостию воинов, нежели дарованием военачальников, Московский Университет и оды Ломоносова остаются красивейшими памятниками сего времени. Как при Анне, так и при Елисавете, Россия текла путем, предписанным ей рукою Петра; более и более удаляясь от своих древних нравов и сообразуясь с Европейскими Замечались успехи светскаго вкуса. Уже двор наш блистал великолепием и, несколько лет говорив по Немецки, начал употреблять язык Французский²⁸. В одежде, в экипажах, в услуге, вельможи наши мерялись с Парижем, Лондоном, Веною. Но грозы Самодержавия еще пугали воображение людей: осматривались, произнося имя самой кроткой Елисаветы или Министра сильнаго; еще пытки и Тайная Канцелярия существовали.

Новый заговор — и несчастный Петр III в могиле с своими жалкими пороками ..²⁹ Екатерина II была истинною преемницею величия Петрова и второю образовательницею новой России. Главное дело сей незабвенной Монархини состоит в том, что ею смягчалось Самодержавие, не утратив силы своей. Она ласкала так называемых Философов XVIII века и пленялась характером древних Республиканцев, но хотела повелевать как земной Бог — и повелевала. Петр, насильствуя обычаи народные, имел нужду в средствах жестоких; Екатерина могла обойтись без оных, к удовольствию своего нежнаго сердца, ибо не требовала от Россиян ничего противнаго их совести и гражданским навыкам, стараясь единственно возвеличить данное ей Небом Отечество, или славу свою победами, законодательством, просвещением. Ея душа гордая, благородная, боялась унизиться робким подозрением, и страхи Тайной Канцелярии исчезли³⁰ , с ними вместе исчез у нас и дух рабства, по крайней мере, в высших гражданских состояниях. Мы приучились судить, хвалить в делах Государя только похвальное, осуждать противное. Екатерина слышала, иногда сражалась с собою, но побеждала желание мести добродетель превосходная в Монархе! Уверенная в своем величии, твердая, непреклонная в намерениях, объявленных ею, будучи единственною душею всех Государственных движений в России, не выпуская власти из собственных рук — без казни, без пыток, влияв в сердца Министров, Полководцев, всех Государственных чиновников живейший страх сделаться ей неугодным и пламенное усердие заслуживать ея милость, Екатерина могла презирать легкомысленное злословие, а где искренность говорила правду, там Монархиня думала; «я властна требовать молчания от Россиян современников, но что скажет потомство? и мысль, страхом заключенная в сердце, менее ли слова будет для меня оскорбительна?» Сей образ мыслей, доказанный делами 34-х летняго владычества, отличает ея Царствование от всех прежних в новой Российской Истории; т. е Екатерина очистила Самодержавие от примесов тиранства. Следствием были спокойствие сердец, успехи приятностей светских, знаний, разума.

Возвысив нравственную цену человека в своей Державе, она пересмотрела все внутренния части нашего здания Государственнаго и не оставила ни единой без поправления: Уставы Сената, Губерний, Судебные, хозяйственные, военные, торговые усовершенствовались ею. Внешняя политика сего Царствования достойна особенной хвалы: Россия с честию и славою занимала одно из первых мест в Государственной Европейской системе. Воинствуя, мы разили. Петр удивил Европу своими победами,— Екатерина приучила ее к нашим победам. Россияне уже думали, что ничто в мире не может одолеть их; заблуждение славное для сей великой Монархини! Она была женщина, но умела избирать вождей так же, как Министров, или Правителей Государственных. Румянцев, Суворов стали на ряду с знаменитейшими Полководцами в мире; Князь Вяземский заслужил имя достойнаго Министра благоразумною Государственною экономиею, хранением порядка и целости. Упрекнем ли Екатерину излишним воинским славолюбием? Ея победы утвердили внешнюю безопасность Государства. Пусть иноземцы осуждают раздел Польши: мы взяли свое. Правилом Монархини было не мешаться в войны, чуждыя и бесполезныя для России, но питать дух ратный в Империи, рожденной победами.

Слабый Петр III, желая угодить Дворянству, дал ему свободу служить или не служить. Умная Екатерина, не отменив сего закона, отвратила его вредныя для Государства следствия: любовь к Святой Руси, охлажденную в нас переменами Великаго Петра, Монархиня хотела заменить гражданским честолюбием; для того соединила с чинами новыя прелести, или выгоды, вымышляя знаки отличий³¹ , и старалась поддерживать их цену достоинством людей, украшаемых оными. Крест Св. Георгия не рождал, однакож усиливал храбрость. Многие служили, чтобы не лишиться места и голоса в Дворянских Собраниях; многие, несмотря на успехи роскоши, любили чины и ленты гораздо более корысти. Сим утвердилась нужная зависимость дворянства от Трона.

Но согласимся, что блестящее царствование Екатерины представляет взору наблюдателя и некоторыя пятна. Нравы более развратились в палатах и хижинах: там от примеров Двора любострастнаго, здесь от выгоднаго для казны умножения питейных домов. Пример Анны и Елисаветы извиняет ли Екатерину? Богатства Государственныя принадлежат ли тому, кто имеет единственно лице красивое? Слабость тайная есть только слабость; явная — порок, ибо соблазняет других. Самое достоинство Государя терпит, когда он нарушает Устав благонравия; как люди ни развратны, но внугренно не могут уважать развратных. Требуется ли доказательств, что искреннее почтение к добродетелям Монарха утверждает власть его? Горестно, но должно признаться, что, хваля усердно Екатерину за превосходныя качества души, невольно вспоминаем ея слабости и краснеем за человечество. Заметим еще, что правосудие не цвело в сие время; вельможа, чувствуя несправедливость свою в тяжбе с Дворянином, переносил дело в Кабинет; там засыпало оно и не пробуждалось. В самых Государственных учреждениях Екатерины видим более блеска, нежели основательности; избиралось не лучшее по состоянию вещей, но красивейшее по формам. Таково было новое учреждение Губерний³², изящное на бумаге, но худо примененное к обстоятельствам России. Солон говорил: «Мои законы несовершенные, но лучшие для Афинян». Екатерина хотела умозритель-наго совершенства в законах, не думая о легчайшем, полезнейшем действии оных; дала нам суды, не образовав судей; дала правила без средств исполнения. Многия вредныя следствия Петровой системы также яснее открылись при сей Государыне: чужеземцы овладели у нас воспитанием; Двор забыл язык Русский; от излишних успехов Европейской роскоши, дворянство одолжало; дела безчестныя, внушаемыя корыстолюбием для удовлетворения прихотям, стали обыкновеннее; сыновья Бояр наших разсыпались по чужим землям тратить деньги и время для приобретения Французской или Английской наружности. У нас были Академии, высшия училища, народныя школы, умные Министры, приятные светские люди, герои, прекрасное войско, знаменитый флот и Великая Монархиня: не было хорошаго воспитания, твердых правил и нравственности в гражданской жизни. Любимец Вельможи, рожденный бедным, не стыдился жить пышно. Вельможа не стыдился быть развратным. Торговали правдою и чинами. Екатерина — Великий Муж в главных Собраниях Государственных — являлась женщиною в подробностях Монаршей деятельности, дремала на розах, была обманываема, или себя обманывала; не видала, или не хотела видеть многих злоупотреблений, считая их, может быть, неизбежными и довольствуясь общим, успешным, славным течением ея Царствования.

По крайней мере, сравнивая все известныя нам времена России, едва-ли не всякий из нас скажет, что время Екатерины было счастливейшее для гражданина Российскаго; едва-ли не всякий из нас пожелал бы жить тогда, а не в иное время.

Следствия кончины ея заградили уста строгим судиям сей Великой Монархини, ибо особенно в последние годы ея жизни, действительно, слабейшие в правилах и исполнении, мы более осуждали, нежели хвалили Екатерину, от привычки к добру, уже не чувствуя всей цены онаго и тем сильнее чувствуя противное; доброе казалось нам естественным, необходимым следствием порядка вещей, а не личной Екате-рининой мудрости, худое же — ея собственною виною.

Павел восшел на Престол в то благоприятное для Самодержавия время, когда ужасы Французской революции излечили Европу от мечтаний гражданской вольности и равенства; но что сделали Якобинцы в отношении к Республикам, то Павел сделал в отношении к Самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления онаго. По жалкому заблуждению ума и вследствие многих личных, претерпенных им неудовольствий³³, он хотел быть Иоанном IV; но Россияне уже имели Екатерину II, знали, что Государь не менее подданных должен исполнять свои святыя обязанности, коих нарушение уничтожает древний завет власти с повиновением и низвергает народ с степени гражданственности в хаос частнаго естественнаго права. Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность Отечества; к неизъяснимому изумлению Россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким Уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг; отнял стыд у казни, у награды — прелесть; унизил чины и ленты расточительностию в оных; легкомысленно истреблял долговременные плоды Государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери; умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспитанный Екатериною, и заменил его духом капральства³⁴. Героев приученных к победам, учил маршировать; отвратил Дворян от воинской службы; презирая душу, уважал шляпы и воротники³⁵; имея, как человек, природную склонность к благотворению, питался желчию зла; ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный Дворец и соорудил гробницу³⁶! Заметим черту, любопытную для наблюдателя: в сие Царствование ужаса, по мнению иноземцев, Россияне боялись даже и мыслить: нет, говорили, и смело; умолкали единственно от скуки частаго повторения, верили друг другу и не обманывались. Какой-то дух искренняго братства господствовал в столицах; общее бедствие сближало сердца, и великодушное остервенение против злоупотреблений власти заглушало голос личной осторожности. Вот действия Екатеринина человеколюбиваго царствования: оно не могло быть истреблено в 4 года Павлова, и доказывало, что мы были достойны иметь Правительство мудрое, законное, основанное на справедливости.

Россияне смотрели на сего Монарха, как на грозный метеор, считая минуты и с нетерпением ожидая последней; она пришла, и весть о том в целом Государстве была вестию искупления; в домах, на улицах люди плакали от радости, обнимая друг друга, как в день светлаго Воскресения. Кто был несчастливее Павла? Слезы горести лились только в недрах его Августейшаго семейства; тужили еще некоторые, им облагодетельствованные, но какие люди! Их сожаление не менее всеобщей радости долженствовало оскорбить душу Павлову, если она по разлучении с телом озаренная наконец, светом истины, могла воззреть на землю и на Россию! К чести благоразумнейших Россиян не умолчим об их суждении. Сведав дело, они жалели, что зло вреднаго царствования пресечено способом вредным³⁷. Заговоры суть бедствия, колеблют основу Государств и служат опасным примером для будущности. Если некоторые Вельможи, Генералы, телохранители присвоят себе власть тайно губить Монархов, или сменять их, что будет Самодержавие? Игралищем Олигархии, и должно скоро обратиться в безначалие, которое ужаснее самаго злейшаго властителя, подвергая опасности всех граждан, а тиран казнит только некоторых. Мудрость веков и благо народное утвердили сие правило для Монархий, что закон должен располагать троном, а Бог, один Бог, жизнию Царей Кто верит Провидению, да видит в злом Самодержце бич гнева Небеснаго! Снесем его, как бурю, землетрясение, язву, — феномены страшные, но редкие, ибо мы в течение 9 веков имели только двух тиранов³⁸; ибо тиранство предполагает необыкновенное ослепление ума в Государе, коего действительное счастие неразлучно с народным, с правосудием и с любовию к добру. Заговоры да устрашают народ для спокойствия Государей! Да устрашают и Государей для спокойствия народов. Две причины способствуют заговорам общая ненависть или общее неуважение к Властителю. Бирон и Павел были жертвою ненависти, Правительница Анна и Петр III — жертвою неуважения. Миних, Лесток и другие не дерзнули бы на дело, противное совести, чести и всем уставам Государственным, если бы сверженные ими властители пользовались уважением и любовию Россиян.

Не сомневаясь в добродетели Александра, судили единственно заговорщиков, подвигнутых местию и страхом личных опасностей, винили особенно тех, которые сами были орудием Павловых жестокостей и предметом его благодеяний. Сии люди уже большею частию скрылись от глаз наших в мраке могилы, или неизвестности едва ли кто-нибудь из них имел утешение Брута или Кассия пред смертию или в уединении. Россияне одобрили юнаго Монарха, который не хотел быть окружен ими, и с величайшею надеждою устремили взор на внука Екатерины, давшаго обет властвовать по ея сердцу.

Доселе говорил я о царствованиях минувших: буду говорить о настоящем, с моею совестию и Государем, по лучшему своему уразумению. Какое имею право? Любовь к Отечеству и Монарху, некоторыя, может быть, данныя мне Богом способности, некоторыя знания, приобретенныя мною в летописях мира и в беседах с мужами великими, т. е. в их творениях. Чего хочу? С добрым намерением испытать великодушие Александра и сказать, что мне кажется справедливым и что некогда скажет История.

Два мнения тогда были господствующими в умах: одни хотели, чтоб Александр к вечной славе своей взял меры для обуздания неограниченнаго самовластия, столь бедственнаго при его родителе, другие, сомневаясь в надежном успехе такого предприятия, хотели единственно, чтобы он возстановил разрушенную систему Екатеринина Царствования, столь счастливую и мудрую в сравнении с системою Павла. В самом деле, можно ли и какими способами ограничить самовластие в России, не ослабив спасительной Царской власти? Умы легкие не затрудняются ответом и говорят: «можно; надобно только поставить закон еще выше Государя». Но кому дадим право блюсти неприкосновенность этогс закона? Сенату ли? Совету ли? Кто будут члены их? Выбираемые Государем или Государством? В первом случае они угодники Царя, во втором — захотят спорить с ним о власти; вижу Аристократию, а не Монархию. Далее: что сделают Сенаторы, когда Монарх нарушит устав? Представят о том его Величеству? А если он десять раз посмеется над ними, объявят ли его преступником? Возмутят ли народ? Всякое доброе Русское сердце содрагается от сей ужасной мысли. Две власти Государственныя в одной Державе суть два грозных льва в одной клетке, готовые терзать друг друга; а право без власти есть ничто. Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава ея, она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенный гражданския пользы. Что кроме единовластия неограниченнаго может в сей махине производить единство действия? Если бы Александр, вдохновенный великодушною ненавистию к злоупотреблениям самодержавия, взял перо для предписания себе иных законов, кроме Божиих и совести, то истинный добродетельный гражданин Российский дерзнул бы остановить его руку и сказать: «Государь! ты преступаешь границы своей власти: наученная долговременными бедствиями, Россия пред Святым Олтарем вручила Самодержавие Твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание Твоей власти, иной не имеешь; можешь все, но не можешь законно ограничить ее!..» Но вообразим, что Александр предписал бы Монаршей власти какой-нибудь устав, основанный на правилах общей пользы и скрепил бы оный святостию клятвы. Сия клятва без иных способов, которые все или невозможны, или опасны для России, будет ли уздою для преемников Александровых? Нет, оставим мудрствования ученическия и скажем, что наш Государь имеет только один верный способ обуздать своих наследников в злоупотреблениях власти: да царствует добродетельно! да приучит подданных ко благу! Тогда родятся обычаи спасительные; правила, мысли народныя, которыя лучше всех бренных форм удержат будущих Государей в пределах законной власти; чем? страхом возбудить всеобщую ненависть в случае противной системы царствования. Тиран может иногда безопасно господствовать после тирана, но после Государя мудраго никогда! «Сладкое отвращает нас от горького», сказали послы Владимировы, изведав веры Европейския.

Все Россияне были согласны в добром мнении о качествах юнаго Монарха: он царствует 10 лет, и никто не переменит о том своих мыслей; скажу еще более, все согласны, что едва ли кто нибудь из Государей превосходил Александра в любви, в ревности к общему благу; едва ли кто нибудь столь мало ослеплялся блеском венца и столь умел быть человеком на троне, как он! Но здесь имею нужду в твердости духа, чтобы сказать истину. Россия наполнена недовольными: жалуются в Палатах и в хижинах; не имеют ни доверенности, ни усердия к правлению, строго осуждают его цели и меры. Удивительный Государственный феномен! Обыкновенно бывает, что преемник Монарха жестокаго легко снискивает всеобщее одобрение, смягчая правила власти: успокоенные кротостию Александра, безвинно не страшась ни Тайной Канцелярии, ни Сибири, и свободно наслаждаясь всеми позволенными в гражданских обществах удовольствиями, каким образом изъясним сие горестное расположение умов? Несчастными обстоятельствами Европы и важными, как думаю, ошибками Правительства, ибо, к сожалению, можно с добрым намерением ошибаться в средствах добра. Увидим...

Начнем со внешней политики, которая имела столь важное действие на внутренность Государства. Ужасная французская революция была погребена, но оставила сына, сходнаго с нею в главных чертах лица. Так называемая республика обратилась в Монархию, движимую гением властолюбия и побед. Умная Англия, испытав невыгоду мира, старалась снова поднять всю Европу на Францию ³⁹, и делала свое дело. Вена тосковала о Нидерландах и Ломбардии⁴⁰: война представляла ей великия опасности и великия надежды. Берлин хитрил, довольствуясь учтивостями: мир был для него законом благоразумия. Россия ничего не утратила и могла ничего не бояться, т. е. находилась в самом счастливейшем положении. Австрия, все еще сильная, как величественная, твердыня, стояла между ею и Франциею, а Пруссия служила нам уздою для Австрии. Основанием Российской политики долженствовало быть желание всеобщего мира, ибо война могла изменить состояние Европы; успехи Франции и Австрии могли иметь для нас равно опасныя следствия, усилив ту, или другую. Властолюбие Наполеона теснило Италию и Германию; первая, как отдаленнейшая, менее касалась до особенных польз России; вторая долженствовала сохранять свою независимость, чтоб удалить от нас влияние Франции. Император Александр более всех имел право на уважение Наполеона: слава Героя Италий-скаго еще гремела в Европе и не затмилась стыдом Германа и Корсакова⁴¹. Англия, Австрия были в глазах Консула⁴² естественными врагами Франции; Россия казалась только великодушною посредницею Европы и, неотступно ходатайствуя за Германию, могла напомнить ему Требию и Нови⁴³, в случае, если бы он не изъявил надлежащего внимания к нашим требованиям. Министр, знаменитый в хитростях дипломатической науки⁴⁴, представлял Россию в Париже; избрание такого человека свидетельствовало, сколь Александр чувствовал важность сего места, и даже могло быть приятно для самолюбия Консулова. К общему изумлению, мы увидели, что Граф Марков пишет свое имя под новым разделом Германских южных областей⁴⁵ в угодность, в честь Франции и к ея сильнейшему влиянию на землю Немецкую; но еще с большим изумлением мы сведали, что сей Министр, в важном случае оказав излишнюю снисходительность к видам Наполеона, вручает грозныя записки Талейрану о каком-то Женевском бродяге⁴⁶, взятом под стражу во Франции; делает разныя неудовольствия Консулу в безделицах и, принужденный выехать из Парижа, получает голубую ленту ⁴⁷. Можно было угадать следствия; но от чего такая перемеча в системе? Узнали опасное властолюбие Наполеона? А дотоле не знали его?.. Здесь приходит мне на мысль тогдашний разговор одного молодаго любимца Государева и стараго Министра⁴⁸. Первый, имея еще более самолюбия, нежели остроумия, и весьма не сильный в Государственной науке, решительно объявил при мне, что Россия должна воевать для занятия умов праздных и для сохранения ратнаго духа в наших армиях; второй с тонкою улыбкою давал чувствовать, что он способствовал Графу Маркову получить голубую ленту в досаду Консулу. Молодой любимец веселился мыслию схватить ее в поле с славным Бонапарте; а старый Министр торжествовал, представляя себе безсильную ярость Наполеона. Несчастные! Одним словом, история Маркова посольства, столь несогласнаго в правилах, была первою нашею политическою ошибкою.

Никогда не забуду своих горестных предчувствий, когда я, страдая в тяжкой болезни, услышал о походе нашего войска... Россия привела в движение все свои силы, чтоб помогать Англии и Вене, т. е. служить им орудием в их злобе на Францию без всякой особенной для себя выгоды. Еще Наполеон в тогдашних обстоятельствах не вредил прямо нашей безопасности, огражденной Австриею, Пруссиею, числом и славою нашего воинства. Какие замыслы имели мы в случае успеха? Возвратить Австрии великия утраты ея? Освободить Голландию, Швейцарию? Признаем возможность, но только вследствие десяти решительных побед и совершеннаго изнурения Французских сил: что оказалось бы в новом порядке вещей? Величие, первенство Австрии, которая из благодарности указала бы России вторую степень, и то до времени, пока не смирила бы Пруссии, а там объявила бы нас Державою Азиатскою, как Бонапарте. Вот счастливая сторона: несчастная уже известна!.. Политика нашего кабинета удивляла своею смелостию: одну руку подняв на Францию, другою грозили мы Пруссии, требуя от нея содействия! Не хотели терять времени в предварительных сношениях, — хотели одним махом все решить. Спрашиваю, что сделала бы Россия, если бы Берлинское Министерство ответствовало Князю Долгорукову⁴⁹: «Молодой человек! Вы желаете свергнуть Деспота Бонапарте, а сзми, еще не свергнув его, предписывали законы политики Держав независимых!.. Иди своим путем: мы готовы утвердить мечем свою независимость». Бенигсен, Граф Толстой⁵⁰ ударили бы тогда на Пруссию? Прекрасное начало; оно стоило бы конца! Но Князь Долгоруков летел с приятнейшим ответом⁵¹: правда, нас обманули, или мы сами обманули себя.

Все сделалось наилучшим образом для нашей истинной пользы. Мак в несколько дней лишился Армии⁵²; Кутузов, вместо Австрийских знамен, увидел пред собою Наполеоновы, но с честшо, славою, победою отступил к Ольмюцу. Два сильныя воинства стояли готовыя к бою. Осторожный, благоразумный Наполеон сказал своему: «Теперь Европа узнает, кому принадлежит имя храбрейших, вам, или Россиянам», и предложил нам средства мира. Никогда политика Российская не бывала в счастливейших обстоятельствах, никогда не имела столь мало причин сомневаться в выборе. Наполеон завоевал Вену, но Карл приближался, и 80 000 Россиян ждали повеления обнажить меч. Пруссия готовилась соединиться с нами. Одно слово могло прекратить войну славнейшим для нас образом: изгнанник Франц по милости Александра возвратился бы в Вену, уступив Наполеону, может быть, только Венецию; независимая Германия оградилась бы Рейном; наш Монарх приобрел бы имя благодетеля, почти возстановителя Австрии и Спасителя Немецкой Империи. Победа долженствовала быть, по крайней мере, сомнительною; что мы выигрывали с нею? Едва ли не одну славу, которую имели бы в мире. Что могло быть следствием неудачи? Стыд, бегство, голод, совершенное истребление нашего войска, падение Австрии, порабощение Германии и т. д. Судьбы Божий неисповедимы: мы захотели битвы! — Вот вторая политическая ошибка (молчу о воинских)!

Третья, и самая важнейшая следствиями, есть мир Тильзитский⁵³: ибо она имела непосредственное влияние на внутреннее состояние Государства. Не говорю о жалкой истории полуминистра Убри⁵⁴, не порицаю ни заключеннаго им трактата (который был плодом Аустерлица), ни Министров, давших совет Государю отвергнуть сей лаконический договор. Не осуждаю и последней войны с Французами⁵⁵, — тут мы долженствовали вступиться за безопасность собственных владений, к коим стремился Наполеон, волнуя Польшу. Знаю только, что мы, в течение зимы, должны были или прислать новых 100 тысяч к Бенигсену, или вступать в мирные переговоры, коих успех не был вероятен. Пултуск и Прсйсиш-Эйлау ободрили Россиян, изумив Французов .. Мы дождались Фридланда⁵⁶. Но здесь-то следовало показать отважность, которая в некоторых случаях бывает глубокомысленным благоразумием: таков был сей. Надлежало забыть Европу, проигранную нами в Аустерлице и Фридланде, надлежало думать единственно о России, чтобы сохранить ея внутреннее благосостояние, т. е. не принимать мира, кроме честнаго, без всякаго обязательства расторгнуть выгодныя для нас торговыя связи с Англиею и воевать со Швециею, в противность святейшим Уставам человечества и народным. Без стыда могли бы мы отказаться от Европы, но без стыда не могли служить в ней орудием Наполеоновым, обещав избавить Европу от его насилий. Умолчим ли о втором необходимом для нашей безопасности условии, от коего мы долженствовали отступить, разве претерпев новое бедствие на правом берегу Немана, условии, чтобы не быть Польше ни под каким видом, ни под каким именем? Безопасность собственная есть вышний закон в политике; лучше было согласиться, чтоб Наполеон взял Шлезию, самый Берлин, нежели признать Варшавское Герцогство.

Таким образом, великий наши усилия, имев следствием Аустерлиц и мир Тильзитский, утвердили господство Франции над Европою и сделали нас чрез Варшаву соседами Наполеона. Сего мало: убыточная война Шведская и разрыв с Англиею произвели неумеренное умножение ассигнаций, дороговизну и всеобщия жалобы внутри Государства. Мы завоевали Финляндию: пусть Монитер славит сие приобретение! Знаем, чего оно нам стоило, кроме людей и денег⁵⁷. Государству для его безопасности нужно не только физическое, но и нравственное могущество; жертвуя честию, справедливостию, вредим последнему. Мы взяли Финляндию, заслужив ненависть Шведов, укоризну всех народов, и я не знаю, что было горестнее для великодушия Александра, быть побежденным от Французов, или принужденным следовать их хищной системе.

Пожертвовав союзу Наполеона нравственным достоинством великой Империи, можем ли мы надеяться на искренность его дружбы? Обманем ли Наполеона? Сила вещей неодолима. Он знает, что мы внутренно ненавидим его, ибо его боимся; он видел усердие наше в последней войне Австрийской, более нежели сомнительное. Сия двоякость была необходимым следствием того положения, в которое мы поставили себя Тильзитским миром, и не есть новая ошибка. Легко ли исполняется обещание услуживать врагу естественному и придавать ему силы! Думаю, что мы, взяв Финляндию, не посовестились бы завоевать Галицию, если бы предвидели верный успех Наполеонов. Но Карл мог еще победить; к тому же и самым усердным исполнением обязанности союзников мы не заслужили бы искренняго доброжелательства Наполеонова: он дал бы нам поболее, ко не дал бы средств утвердить нашу независимость. Скажем ли, что Александру надлежало бы пристать к Австрийцам; Австрийцы не пристали к нам, когда Бонапарте в изнурении удалялся от Прейсиш-Эйлау и когда их стотысячная Армия могла бы доконать его. Политика не злопамятна, без сомнения, но 30 или 40 тысяч Россиян могли бы также не подоспеть к решительной битве, как Эрц-Герцог Иоанн к Ваграмской⁵⁸; Ульм, Аустерлиц находились в свежей памяти. Что бы вышло? Еще хуже: Бонапарте, увидев нашу отважность, взял бы скорейшия, действительнейшия меры для обуздания оной. На сей раз лучше, что он считает нас только робкими, тайными врагами, только не допускает мириться с Турками, только из под руки стращает Швециею и Польшею. Что будет далее, известно Богу, но людям известны сделанные нами политическия ошибки; но люди говорят: для чего Граф Марков сердил Бонапарте в Париже? Для чего мы легкомысленно войною навели отдаленный тучи на Россию? Для чего не заключили мира прежде Аустерлиц? Глас народа — глас Божий. Никто не уверит Россиян, чтобы Советники Трона в делах внешней политики следовали правилам истинной, мудрой любви к Отечеству и к доброму Государю. Сии несчастные, видя беду, думали единственно о пользе своего личнаго самолюбия: всякий из них оправдывался, чтобы винить Монарха.

Посмотрим, как они действовали и действуют внутри Государства. Вместо того, чтобы немедленно обращаться к порядку вещей Екатеринина царствования, утвержденному опытом 34-х лет, и, так сказать, оправданному безпорядками Павлова времени; вместо того, чтобы отменить единственно излишнее, прибавить нужное, одним словом исправлять по основательному разсмотрению, Советники Александровы захотели новостей в главных способах Монаршаго действия, оставив без внимания правило мудрых, что всякая новость в Государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости: ибо одно время дает надлежащую твердость уставам; ибо более уважаем то, что давно уважаем и все делаем лучше от привычки. Петр Великий заменил Боярскую Думу сенатом, Приказы Коллегиями, и не без важного усилия сообщил оным стройную деятельность. Время открыло некоторые лучшие способы управления, и Екатерина I! издала учреждение Губерний, приводя его в исполнение по частям с великою осторожностию. Коллегии дел Судных и казенных уступили место Палатам: другия остались, и если правосудие и Государственное хозяйство при Екатерине не удовлетворяли всем желаниям добраго гражданина, то никто не мыслил жаловаться на формы или на образование: жаловались только на людей. Фельдмаршал Миних замечал в нашем Государственном чине некоторую пустоту между Троном и Сенатом, но едва ли справедливо. Подобно древней Боярской Думе, Сенат в начале своем имел всю власть, какую только вышнее Председательствующее место в Самодержавии иметь может. Генерал-Прокурор служил связию между им и Государем; там вершились дела, которыя надлежало бы вершить Монарху: по человечеству не имея способа обнять их множество, он дал Сенату свое верховное право и свое око в Генерал-Прокуроре, определив, в каких случаях действовать сему важному месту по известным законам и в каких требовать его Высочайшего соизволения. Сенат издавал законы, поверял дела Коллегий, решал их сомнения или спрашивал у Государя, который, принимая на него жалобы от людей частных, грозил строгою казнию ему в злоупотреблении власти или дерзкому челобитчику в несправедливой жалобе. Я не вижу пустоты и новейшая История от времен Петра до Екатерины II свидетельствует, что учреждение Верховных Советов, Кабинетов, Конференций было несовместно с первоначальным характером Сената, ограничивая или стесняя круг его деятельности: одно мешало другому.

Сия система Правительства не уступала в благоустройстве никакой иной Европейской, заключая в себе, кроме общаго со всеми, неко-торыя особенности, сообразныя с местными обстоятельствами Империи. Павел, не любя дел своей Матери, возстановил разныя уничтоженныя ею Коллегии⁵⁹, сделал перемены и в учреждении Губерний, но благо-разумныя, отменив малонужные Верхние Земские Суды с Расправами, отняв право исполнения у решений Палатских и пр. Движимый любовию к общему благу, Александр хотел лучшаго, советовался и учредил Министерства⁶⁰, согласно с мыслями Фельдмаршала Миниха и с системою Правительств иностранных. Прежде всего, заметим излишнюю поспешность в сем учреждении: Министерства уставлены и приведены в действие, а не было еще наказа Министрам, т. е. вернаго, яснаго руководства в исполнении важных их обязанностей! Теперь спросим о пользе. Министсрския бюро заняли место Коллегий. Где трудились знаменитые чиновники, Президент и несколько Заседателей, имея долговременный навык и строгую ответственность Правительствующего места, там увидели мы маловажных чиновников, Директоров, Экспедиторов, Столоначальников, которые под щитом Министра действуют без вся-каго опасения. Скажут, что Министр все делает и за все ответствует; но одно честолюбие бывает неограниченно. Силы и способности смерт-наго заключены в пределах весьма тесных. Например, Министр Внутренних Дел, захватив почти всю Россию, мог ли основательно вникать в смысл безчисленных входящих к нему и выходящих от него бумаг? Мог ли даже разуметь предметы столь различные? Начали являться' одни за другими комитеты: они служили сатирою на учреждение Министерств, доказывая их недостаток для благоуспешнаго Правления. Наконец, заметили излишнюю многосложность Внутренняго Министерства. Что же сделали? Прибавили новое, столь же многосложное⁶¹ и непонятное для Русских в его составе. Как! Опеки принадлежат Министру Полиции? Ему же и Медицина? и проч , или сие Министерство есть только часть внутренняго, или названо не своим именем. И благоприятствует ли славе мудраго Правительства сие второе преобразование? Учредили и после говорят: «извините, мы ошиблись: сие относится не к тому, а к другому Министерству» Надлежало бы обдумать прежде; иначе, что будет порукою и за твердость инаго Устава? Далее: основав бытие свое на развалинах Коллегий, ибо самая Военная и Адмиралтейская утратили важность свою в сем порядке вещей, Министры стали между Государем и народом, заслоняя Сенат, отнимая его силу и величие, хотя подведомые ему отчетами, но сказав: «я имел счастие докладывать Государю!» — заграждали уста Сенатором, и сия мнимая ответственность была доселе пустым обрядом. Указы, законы, предлагаемые Министрами, одобряемые Государем, сообщались Сенату только для обнародования. Выходило, что Россиею управляли Министры, т. е каждый из них по своей части мог творить и разрушать. Спрашиваем: кто более заслуживает доверенность, один ли Министр, или собрание знатнейших Государственных Сановников, которое мы обыкли считать Высшим Правительством, главным орудием Монаршей власти? Правда, Министры составляли между собою Комитет; ему надлежало одобрить всякое новое установление прежде, нежели оно утверждалось Монархом; но сей Комитет не походит ли на Совет 6 или 7 разноземцев, из коих всякой говорит особенным языком, не понимая других? Министр Морских сил обязан ли разуметь тонкости судебной науки или правила Государственнаго хозяйства, торговли и проч.?.. Еще важнее то, что каждый из них, имея нужду в сговорчивости товарищей для своих особенных выгод, сам делается сговорчив.

«Просим терпения», ответствуют Советники Монарха: «мы изобретаем еще новый способ ограничить власть Министров». Выходит Учреждение Совета⁶².

И Екатерина II имела Совет, следуя правилу, «ум хорошо, а два лучше». Кто из смертных не советуется с другими в важных случаях? Государи более всех имеют в том нужды. Екатерина в делах войны и мира, где ей надлежало произнести решительное да или нет, слушала мнение некоторых избранных Вельмож; вот — Совет ея, по существу своему Тайный, т. е. особенный, лично Императорский. Она не сделала его Государственным, торжественным, ибо не хотела уничтожить Петрова Сената, коего бытие, как мы сказали, несовместимо с другим Высшим Правительствующим местом. Какая польза унижать Сенат, чтоб возвысить другое Правительство? Если члены перваго недостойны Монаршей доверенности, надобно только переменить их: или Сенат не будет Правительствующим, или Совет не может торжественно и под своим именем разсматривать за ним дел и, мимо Сената, издавать с Государем Законы. Мы читаем ныне в Указах Монарших: «вняв мнению Совета». Итак, Сенат в стороне? Что же он? Останется ли только судилищем? Увидим, ибо нам велят ждать новых дополнительных Уставов Государственных, преобразования Сенатскаго, Губерний и проч. «В Монархии, — пишет Монтескье,— должно быть хранилище законов», — «Ie conseil du Prince n est pas un depot conve nable. Jl est par sa nature le depot de la volonte momentanee du Prince qui execute, et non pas Ie depot des lois fondamentales. De plus, le conseil du Monarque change sans cesse; il n'est pas point permanent: il ne sauroit etre nombreux, il n'a pointa un assez haul degre la confiance du peuple; il n'est dons pas enetat de 1'eclairer dans les temps difficiles, ni de le ramener a 1'obeissance»⁶³. Что ни будет, но сказанное нами не изменится в главном смысле: Совет будет Сенатом, или его половиною, отделением. Сие значит играть именами и формами, придавать им важность, которую имеют только вещи. Поздравляю изобретателя сей новой формы, или предисловия законов: «вняв мнению Совета!» Государь Российский внемлет только мудрости, где находит ее: в собственном ли уме, в книгах ли, в голове ли лучших своих подданных; но в самодержавии не надобно никакого одобрения для законов, кроме подписи Государя, он имеет всю власть. Совет, Сенат, Комитеты, Министры суть только способы ея действий, или поверенные Государя; их не спрашивают, где он сам действует. Выражение Le conseil d etat entendu⁶⁴ не имеет смысла для Гражданина Российскаго; пусть Французы справедливо, или несправедливо, употребляют оное! Правда, и у нас писали:

«Государь указал, Бояре приговорили», но сия законная пословица была на Руси несколько лет панихидою на усопшую Аристократию Боярскую: воскресим ли форму, когда и вещь, и форма давно истребились?

Совет, говорят, будет уздою для Министров. Император отдает ему разсматривать важнейший их представления; но, между тем, они все будут править Государством именем Государя. Совет не вступается в обыкновенное течение дел, вопрошаемый единственно в случаях чрезвычайных, или в новых постановлениях, а сей обыкновенный порядок Государственной деятельности составляет благо или зло нашего времени.

Спасительными уставами бывают единственно те, коих давно желают лучшие умы в Государстве, и которые, так сказать, предчувствуются народом, будучи ближайшим целебным средством на известное зло: учреждение Министерств и Совета имело для всех действие внезапности. По крайней мере, Авторы долженствовали изъяснить пользу своих новых образований: читаю и вижу одне сухия формы. Мне чертят линии для глаз, оставляя мой ум в покое; говорят Россиянам: «было так; отныне будет иначе». Для чего? не сказывают. Петр Великий в важных переменах Государственных давал отчет народу: взгляните на Регламент духовный⁶⁵, где Император открывает вам всю душу свою, все побуждения, причины и цель сего Устава. Вообще новые законодатели России славятся наукою письмоводства более, нежели наукою Государственною. Издают проэкт Наказа Министерскаго, что важнее и любопытнее? Тут без сомнения определена сфера деятельности, цель, способы, должности каждаго Министра? Нет! брошено несколько слов о главном деле, а все другое относится к мелочам Канцелярским: сказывают, как переписываться Министерским Департаментам между собою, как входят и выходят бумаги, как Государь начинает и кончит свои рескрипты! Монтескье означает признаки возвышения или падения Империи⁶⁶. Автор сего проэкта с такою же важностию дает правила судить о цветущем и худом состоянии Канцелярии. Искренно хвалю его знания в сей части, но осуждаю постановление: «Если Государь издает Указ, несогласный с мыслями Министра, то Министр не скрепляет онаго своею подписью». Следственно, в Государстве Самодержавном, Министр имеет законное право объявить публике, что выходящий Указ, по его мнению, вреден? Министр есть рука Венценосца,— не более! рука не судит головы. Министр подписывает Именные Указы не для публики, а для Императора, во уверение, что они написаны, слово в слово так, как Государь приказал. Подобныя ошибки в коренных Государственных понятиях едва ли извинительны. Чтобы определить важную ответственность Министра, Автор пишет: «Министр судится в двух случаях: когда преступит меру власти своей, или когда не воспользуется данными ему способами для отвращения зла». Где же означена сия мера власти и сии способы? Прежде надобно дать закон, а после говорить о наказании преступника. Сия громогласная ответственность Министров в самом деле может ли быть предметом торжественнаго суда в России? Кто их избирает? Государь. Пусть он награждает достойных своею милостию, а в противном случае, удаляет недостойных, без шума, тихо и скромно Худой Министр есть ошибка Государева: должно исправлять подобныя ошибки, но скрытно, чтобы народ имел доверенность к личным выборам Царским.

Рассматривая таким образом сии новыя Государственныя творения и видя их незрелость, добрые Россияне жалеют о бывшем порядке вещей. С Сенатом, с Коллегиями, с Генерал-Прокурором у нас шли дела, и прошло блестящее Царствование Екатерины II. Все мудрые законодатели, принуждаемые изменять уставы политические, старались, как можно менее, отходить от старых. «Если число и власть сановников необходимо должны быть переменены», говорит умный Макиавель⁶⁷: «то удержите хотя имя их для народа». Мы поступаем совсем иначе: оставляем вещь, гоним имена, для произведения того же действия вымышляем другие способы! Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительно менее новаго, а новому добру как-то не верится. Перемены сделанныя не ручаются за пользу будущих: ожидают их более со страхом, нежели с надеждою, ибо к древним Государственным зданиям прикасаться опасно. Россия же существует около 1000 лет и не в образе дикой Орды, но в виде Государства великаго, а нам все твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто бы мы недавно вышли из темных лесов Американских! Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой. Если История справедливо осуждает Петра I за излишнюю страсть его к подражению иноземным Державам, то оно в наше время не будет ли еще страшнее? Где, в какой земле Европейской блаженствует народ, цветет правосудие, сияет благоустройство, сердца довольны, умы спокойны? Во Франции? Правда, там есть Conseil d Etat, Secretaire d'Etat, Senat Conservateur, Mmistres de I Jntcrieur, de la Justice, des Finances, de I'Jnstruction pubbque, de la Police, des Cultes⁶⁸; правда что Екатерина II не имела ни сих правительств, ни сих чиновников. Но где видим гражданское общество, согласное с истинною целию онаго, — в России ли при Екатерине II, или во Франции при Наполеоне? Где более произвола и прихотей самовластия? Где более законнаго, единообразна течения в делах Правительства? Мы читаем в прекрасной душе Александра сильное желание утвердить в России действие закона... Оставив прежния формы, но двигая, так сказать, оныя постоянным духом ревности к общему добру, он скорее мог бы достигнуть сей цели и затруднил бы для наследников отступление от законнаго порядка. Гораздо легче отменить новое, нежели старое; гораздо легче придать важности Сенату, нежели дать возможность нынешнему Совету в глазах будущаго преемника Александрова; новости ведут к новостям и благоприятствуют необузданностям произвола.

Скажем ли, повторим ли, что одна из главных причин неудовольствия Россиян на нынешнее Правительство есть излишняя любовь его к Государственным преобразованиям, которыя потрясают основу Империи, и коих благотворность остается доселе сомнительною.

Теперь пройдем в мыслях некоторыя временныя и частныя постановления Александрова Царствования; посмотрим, какия меры брались в обстоятельствах важных и что было их следствием.

Наполеон, одним махом разрушив дотоле знаменитую Державу Прусскую, стремился к нашим границам. Никто из добрых Россиян не был покоен; все чувствовали необходимость усилий чрезвычайных и ждали, что сделает Правительство. Выходит Манифест о милиции...⁶⁹ Верю, что Советники Государевы имели доброе намерение, но худо знали состояние России. Вооружить 600 000 человек, не имея оружия в запасе! прокормить их без средства везти хлеб за ними, или изготовить его в тех местах, куда им итти надлежало! Где взять столько Дворян для предводительства? Во многих Губерниях недоставало и половины чиновников. Изумили Дворян, испугали земледельцев; подвозы, работы остановились; с горя началось пьянство между крестьянами; ожидали и дальнейших неистовств. Бог защитил нас. Нет сомнения, что благородные сыны Отечества готовы были тогда на великодушныя жертвы, но скоро общее усердие простыло: увидели, что Правительство хотело невозможнаго; доверенность к нему ослабела, и люди, в первый раз читавшие Манифест с слезами, чрез несколько дней начали смеяться над жалкою милициею! Наконец, уменьшили число ратников; имели 7 месяцев времени и не дали Армии никакой сильной подмоги! За то — мир Тильзитский... Если бы Правительство, вместо необыкновенной для нас милиции, потребовало от Государства 150/т. рекрутов с хлебом, с подводами, с деньгами, то сие бы не произвело ни малейшаго волнения в России и могло бы усилить нашу Армию прежде Фридландской битвы. Надлежало бы только не дремать в исполнении. В случае Государственных чрезвычайных опасностей и жертв, главное правило есть действовать стремительно, не давать людям образумиться, не отступать в мерах, не раздумывать. Я читал переписку Русских Воевод при Лжедимитрии, когда мы не имели ни Царя, ни Совета Боярскаго, ни столицы: сии Воеводы худо знали грамоте, но знали Россию и спасли ее самыми простейшими средствами, требуя друг от друга, что каждый из них мог сделать лучшаго по местным обстоятельствам своего Начальства. Сию статью заключу особенным примечанием. Во время милиции все жаловались на недостаток оружия и винили безпечность Начальства: не знаю, воспользовались ли мы опытом для нашей будущей безопасности? Арсеналы наполняются ли пушками и ружьями на всякий случай? Слышу только, что славный Тульский завод приходит в упадок, что новыя паровыя машины действуют не весьма удачно и что новыя образцовыя ружья причиною разорения мастеров; так ли?

Все намерения Александровы клонятся к общему благу. Гнушаясь безсмысленным правилом держать умы в невежестве, чтобы властвовать тем спокойнее, он употребил миллионы для основания Университетов, Гимназий, школ: к сожалению, видим более убытка для Казны, нежели выгод для Отечества. Выписали Профессоров, не приготовив учеников, между первыми много достойных людей, но мало полезных; ученики не разумеют иноземных учителей, ибо худо знают язык Латинский, и число их так невелико, что Профессоры теряют охоту ходить в классы. Вся беда от того, что мы образовали свои Университеты по Немецким, не разсудив, что здесь иныя обстоятельства. В Лейпциге, в Геттингене надобно Профессору только стать на кафедру, зал наполнится слушателями. У нас нет охотников для высших наук. Дворяне служат, а купцы желают знать существенно Арифметику или языки иностранные для выгоды своей торговли. В Германии сколько молодых людей учатся в Университетах для того, чтобы сделаться Адвокатами, Судьями, Пасторами, Профессорами! Наши Стряпчие и Судьи не имеют нужды в знании Римских прав, наши Священники образуются кое-как в Семинариях и далее не идут, а выгоды ученаго состояния в России так еще новы, что отцы не вдруг еще решатся готовить детей своих для онаго. Вместо 60 Профессоров, приехавших из Германии в Москву и другие города, я вызвал бы не более 20 и не пожалел бы денег для умножения числа казенных питомцев в Гимназиях, скудные родители, отдавая туда сыновей, благословляли бы милость Государя, и призренная бедность, чрез 10, 15 лет произвела бы в России ученое состояние. Смею сказать, что нет инаго действительнейшаго средства для успеха в сем намерении. Строить, покупать домы для Университетов, заводить Библиотеки, Кабинеты, ученыя общества, призывать знаменитых иноземных Астрономов, Филологов — есть пускать в глаза пыль. Чего не преподают ныне даже в Харькове и Казани? а в Москве с величайшим трудом можно найти учителя для языка Русскаго, а в целом Государстве едва ли найдешь человек 100, которые совершенно знают правописание, а мы не имеем хорошей Грамматики, а в Именных Указах употребляются слова не в их смысле: пишут в важном Банковом учреждении: «отдать деньги безсрочно», вместо: «a perpetiiite»,— «без возврата»; пишут в Манифесте о торговых пошлинах: «сократить ввоз товаров» и проч., и проч. Заметим также некоторый странности в сем новом образовании ученой части. Лучшие Профессоры, коих время должно быть посвящено науке, занимаются подрядами свеч и дров для Университета! В сей круг хозяйственных забот входит еще содержание ста, или более, училищ, подведомых Университетскому Совету. Сверх того, Профессоры обязаны ежегодно ездить по Губерниям для обозрения школ. Сколько денег и трудов потерянных' Прежде хозяйство Университета зависело от ею особой Канцелярии, и гораздо лучше. Пусть Директор училищ года в два один раз осмотрел бы уездныя школы в своей Губернии; но смешно и жалко видеть сих бедных Профессоров, которые всякую осень трясутся в кнбнтках по дорогам! Они, не выходя из Совета, могут знать состояние всякой Гимназии, или школы по ея ведомостям: где много учеников, там училище цветет; где их мало, там оно худо; а причина едва ли не всегда одна — худые учители. Для чего не определяют хороших? Их нет или мало Что виною? Сонливость здешняго Педагогическаго Института (говорю только о Московском, мне известном). Путешествия Профессоров не исправят сего недостатка. Вообще Министерство так называемаго Просвещения в России доныне дремало, не чувствуя своей важности и, как бы, не ведая, что ему делать, а пробуждалось, от времени до времени, единственно для того, чтобы требовать денег, чинов и крестов от Государя.

Сделав многое для успеха наук в России и с неудовольствием видя слабую ревность Дворян в снискании ученых сведений в Университетах, Правительство желало принудить их к тому и выдало несчастный Указ об экзаменах⁷⁰. Отныне никто не должен быть производим ни в Статские Советники, ни в Ассесоры, без свидетельства о своей учености. Доселе в самых просвещенных Государствах требовалось от чиновников только необходимаго для их службы знания науки Инженерной от Инженера, Законоведения от Судьи и проч. У нас Председатель Гражданской Палаты обязан знать Гомера и Феокрита, Секретарь Сенатский свойство оксигена и всех газов ⁷¹, Вице-Губернатор Пифагорову фигуру, Надзиратель в доме сумасшедших Римское право, или умрут Коллежскими и Титулярными Советниками. Ни 40-летняя деятельность Государственная, ни важныя заслуги, не освобождают от долга знать вещи, совсем для нас чуждыя и безполезныя. Никогда любовь к наукам не производила действия, столь несогласнаго с их целию! Забавно, что сочинитель сею Указа, предписывающего всем знать Риторику, сам делает в нем ошибки грамматическия. Не будем говорить о смешном, заметим только вредное Доныне Дворяне и не Дворяне в Гражданской службе искали у нас чинов или денег: первое побуждение невинно, второе опасно, ибо умеренность жалованья производит в корыстолюбивых охоту мздоимства. Теперь, не зная ни Физики, ни Статистики, ни других наук, для чего будут служить Титулярные и Коллежские Советники? Лучшие, т. е. честолюбивые, возьмут отставку, худшие, т е. корыстолюбивые, останутся драть кожу с живаго и мертваго. Уже видим и примеры. Вместо сего новаго постановления надлежало бы только исполнить сказанное в Уставе Университетском, что впредь молодые люди, вступая в службу, обязаны предъявлять свидетельство о своих знаниях. От начинающих можно всего требовать; но кто уже давно служит, с тем нельзя по справедливости делать новых условий для службы; он поседел в трудах, в правилах чести и в надежде иметь некогда чин Статскаго Советника, ему обещаннаго законом; а вы нарушаете сей контракт Государственный. И вместо всеобщих знаний должно от каждого человека требовать единственно нужных для той службы, коей он желает посвятить себя: Юнкеров Иностранной Коллегии испытывайте в Статистике, Истории, Географии, Дипломатике, языках, других только в знаниях Отечественнаго языка и Права Русскаго, а не Римскаго, для нас безполезнаго; третьих в Геометрии, буде они желают быть землемерами и т. д. Хотеть лишняго или не хотеть должнаго равно предосудительно.

Указ об экзаменах был осыпан везде язвительными насмешками; тот, о коем теперь хочу говорить, многих оскорбил и никого не порадовал, хотя самое святейшее человеколюбие внушило его мысль Государю. Слыхали мы о Дворянах-извергах, которые торговали людьми безчеловечно: купив деревню, выбирали крестьян, годных в солдаты и продавали их врознь. Положим, что такие звери были в наше время, надлежало бы грозным Указом запретить сей промысел и сказать, что имение Дворян, столь недостойных, будет отдаваемо в Опеку. Губернаторы могли бы наблюдать за исполнением. Вместо сего, запрещают продажу и куплю рекрут. Дотоле лучшие земледельцы охотно трудились 10, 20 лет, чтобы скопить 700 или 800 рублей на покупку рекрута и тем сохранить целость семьи своей; ныне отнято у них сильнейшее побуждение благодетельнаго трудолюбия, промышленности, жизни трезвой. На что богатство родителю, когда оно не спасет любезнаго его сына? Правда, винные откупщики радуются, но отцы семейств плачут. Для Государства необходимы рекруты, лучше брать их из людей злосчастных, нежели счастливых, ибо судьба последних несравненно горестнее в солдатстве. Спрашиваю: крестьяне тирана-помещика, который из жадности к золоту мог бы продать их в рекруты, наслаждаются ли благоденствием от того, что сия продажа запрещена? Может быть, они сделалась бы менее злополучны в полках? С другой стороны, небогатые владельцы лишились средства сбывать худых крестьян или дворовых людей с пользою для себя и для общества: ленивый, невоздержанный исправился бы в строгой школе воинской, а работящий, трезвый, остался бы за сохою. Пример также имел бы спасительное действие: иной унялся бы от пьянства, зная, что Господин может продать его в рекруты. Чем теперь владелец мелкопоместный, коему нет очереди рекрутской, устрашит крестьян распутных? Палкою? Изнурительным трудом? Не полезнее ли им страшиться палки в роте? Скажут, что ныне у нас лучше солдаты, но справедливо ли? Я спрашивал у Генералов; они сего не приметили. По крайней мере верно то, что крестьяне стали хуже в селениях. Отец трех, иногда двух сыновей заблаговременно готовит одного из них в рекруты и не женит его; сын знает свою долю и пьянствует, ибо добрым поведением не спасется от солдатства. Законодатель должен смотреть на вещи с разных сторон, а не с одной; иначе, пресекая зло, может сделать еще более зла.

Так, нынешнее Правительство имело, как уверяют, намерение дать господским людям свободу. Должно знать происхождение сего рабства. В девятом, десятом, первом-на-десять веке были у нас рабами одни холопи, т. е. или военнопленные и купленные чужеземцы, или преступники, законом лишенные гражданства, или потомки их; но богатые люди, имея множество холопей, населяли ими свои земли вот первыя, в нынешнем смысле, крепостныя деревни. Сверх того, владелец принимал к себе вольных хлебопашцев в кабалу на условиях, более или менее стеснявших их естественную и гражданскую свободу, некоторые, получая от него землю, обязывались и за себя, и за детей своих служить ему вечно вторая причина сельскаго рабства! Другие же крестьяне, и большая часть, нанимали землю у владельцев только за деньги, или за определенное количество хлеба, имея право по истечении урочнаго времени итти в другое место Сии свободные переходы имели свое неудобство, вельможи и богатые люди сманивали к себе вольных крестьян от владельцев малосильных, которые, оставаясь с пустою землею, лишались способа платить Государственныя повинности. Царь Борис отнял первый у всех крестьян волю переходить с места на место, т. е. укрепил их за господами, вот начало общаго рабства. Сей устав изменялся, ограничивался, имел исключения и долгое время служил поводом к тяжбам, наконец, утвердился во всей силе, и древнее различие между крестьянами и холопями совершенно исчезло Следует 1) что нынешние господские крестьяне не были никогда владельцами, т. е. не имели собственной земли, которая есть законная, неотъемлемая собственность Дворян. 2) Что крестьяне холопскаго происхождения так же законная собственность Дворянская и не могут быть освобождены лично без особого некотораго удовлетворения помещикам. 3) Что одни вольные, Годуновым укрепленные за господами земледельцы мо:ут по справедливости требовать прежней свободы; но как 4) мы не знаем ныне, которые из них происходят ог холопей и которые от вольных людей, то Законодателю предстоит немалая трудность в распутывании сего узла Гордиева, если он не имеет смелости разсечь его, объявив, что все люди равно свободны: потомки военнопленных, купленных, законных невольников, и потомки крепостных земледельцев, что первые освобождаются правом естественным, так же как вторые правом Монарха Самодержавнаго отменять Уставы своих предшественников. Не вступая в дальнейший спор, скажем только, что в Государственном общежитии право естественное уступает Гражданскому и что благоразумный Самодержец отменяет единственно те Уставы, которые делаются вредными или недостаточными и могут быть заменены лучшими.

Что значит освободить у нас крестьян? Дать им волю жить где угодно, отнять у господ всю власть над ними, подчинить их одной власти Правительства Хорошо. Но сии земледельцы не будут иметь земли, которая, в чем не может быть и спора, есть собственность Дворянская. Они или останутся у помещиков с условием платить им оброк, обрабатывать господския поля, доставлять хлеб куда надобно, одним словом для них работать, как и прежде, или, недовольные условиями, пойдут к другому, умереннейшему в требованиях владельцу В первом случае, надеясь на естественную любовь человека к родине, господа не предпишут ли им самых тягостных условий? Дотоле щадили они в крестьянах свою собственность тогда корыстолюбивые владельцы захотят взять с них все возможное для сил физических Напишут контракт, и земледельцы не исполнят его тяжбы, вечныя тяжбы! Во втором случае буде крестьянин ныне здесь, а завтра там, казна не потерпит ли убытка в сборе подушных денег и других податей, не потерпит ли и земледелие? Не останутся ли многия поля не обработанными, многия житницы пустыми? Не вольные земледельцы, а Дворяне наиболее снабжают у нас рынки хлебом Иное зло уже не завися от суда помещиков, решительнаго, безденежнаго, крестьяне начнут ссориться между собою и судиться в городе — какое разорение! Освобожденные от надзора господ, имевших собственную земскую исправу, или Полицию, гораздо деятельнейшую всех Земских Судов, станут пьянствовать, злодействовать какая богатая жатва для кабаков и мздоимных исправников, но как худо для нравов и Государственной безопасности! Одним словом теперь Дворяне, разсеянные по всему Государству, содействуют Монарху в хранении тишины и благоустройства отняв у них сию власть блюстительную, он, как Атлас, возьмет себе Россию на рамена Удержит ли' Падение страшно Первая обязанность I осударя есть блюсти внутреннюю целость Государства, благотворить состояниям и лицам есть уже вторая Он желает сделать земледельцев счастливее свободою но ежели сия свобода вредна для Государства? и будут ли земледельцы счастливее освобожденные от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам откупщикам и судьям безсовестным? Нет сомнения, что крестьяне благоразумнаго помещика, который довольствуется умеренным оброком или десятиною пашни на тягло, счастливее каззенных, имея в чем бдителььаго Попечителя и заступника Не лучше ли под рукою взять меры для обуздания господ жестоких? Они известны Начальникам Губерний Ежели последние верно исполнят свою должность, то первых скоро не увидим, а ежели не будет в России умных и честных Губернаторов, то не будет благоденствия и для поселян вольных Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу (ибо тогдашния обстоятельства не совершенно известны), но знаю что теперь им неудобно возвратить оную Тогда они имели навык людей вольных, ныне имеют навык рабов Мне кажется, что для твердости бытия Государственная безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным, а система наших винных откупов и страшные успехи пьянства служат ли к тому спасительным приготовлением В зак мочении скажу доброму Монарху «Государь! История не упрекнет тебя злом, которое прежде тебя существовало (положим, что неволя крестьян и есть решительное зло),— но ты будешь ответствовать Богу, совести и потомству за всякое вредное следствие твоих собственных уставов»

Не осуждаю Александрова закона, дающаго право селениям откупаться от господ с их согласия, но многие ли столь богаты? Многие ли захотят отдать последнее за вольность? Крестьяне человеколюбивых владельцев довольны своею участью, крестьяне худых — бедны то и другое мешает успеху сего Закона.

К важнейшим действиям нынешняго Царствования относятся меры, взятые для уравнения доходов с расходами, для приведения в лучшее состояние торговли и вообще Государственнаго хозяйства Две несчастныя войны Французския, Турецкая и в особенности Шведская заставили казну умножить количество ассигнаций Случилось необходимое цены на вещи возвысились, и курс упал, а разрыв с Англиею довершил сие бедствие Грузные товары наши могут быть единственно отпускаемы морем, число иностранных кораблей в Российских гаванях уменьшилось, а произведения фабрик Европейских, легкия, драгоценныя, входили к нам и морем, и сухим путем Исчезло всякое равновесие между ввозом и вывозом Таково было состояние вещей, когда показался Манифест о налогах ⁷² вместо того, чтобы сказать просто «необходимое умножение казенных расходов требует умножения доходов, а новых ассигнаций не хотим выпускать», Правительство торжественно объявило нам, что ассигнации не деньги, но составляют необъятную сумму долгов Государственных, требующих платежа металлом, коего нет в казне! Следствием было новое возвышение цен на все вещи и падение курса первое от новых налогов, второе от уменьшения доверенности иноземцев к нашим ассигнациям, торжественно оглашенным сомнительными векселями Скажем о том и другом несколько слов.

Умножать Государственные доходы новыми налогами есть способ весьма ненадежный и только временный Земледелец, заводчик, фабрикант, обложенные новыми податями, всегда возвышают цены на свои произведения, необходимыя для казны, и чрез несколько месяцев открываются в ней новые недостатки Напр , за что Комиссариат платил в начале года 10 тысяч руб, за то, вследствие прибавленных налогов, подрядчики требуют 15 тысяч руб! Опять надобно умножать налоги, и так до безконечности Государственное хозяйство не есть частное я могу сделаться богатее от прибавки оброка на крестьян моих, а Правительство не может, ибо налоги есть суть общие и всегда производят дороговизну Казна богатеет только двумя способами размножением вещей или уменьшением расходов, промышленностию или бережливостию Если год от года будет у нас более хлеба, сукон, кож, холста, то содержание Армий должно стоить менее, а тщательная экономия богатее золотых рудников Миллион, сохраненный в казне за расходами, обращается в два; миллион, налогом приобретенный, уменьшается ныне в половину, завтра будет нулем. Искренно хваля Правительство за желание способствовать в России успехам земледелия и скотоводства, похвалим ли за бережливость? Где она? В уменьшении Дворцовых расходов? Но бережливость Государя не есть Государственная: Александра называют даже скупым; но сколько изобретено новых мест, сколько чиновников ненужных! Здесь три Генерала стерегут туфли Петра Великаго; там один человек берет из пяти мест жалованье; всякому столовыя деньги; множество пенсий излишних; дают в займы без отдачи и кому? богатейшим людям! Обманывают Государя проэктами, заведениями на бумаге, чтобы грабить казну; непрестанно на Государственное иждивение ездят Инспекторы, Сенаторы, чиновники, не делая ни малейшей пользы своими объездами; все требуют от Императора домов и покупают оные двойною ценою из сумм Государственных, будто бы для общей, а в самом деле для частной выгоды, и проч., к проч. Одним словом, от начала России не бывало Государя, столь умереннаго в своих особенных расходах, как Александр, и царствования, столь расточительнаго, как его. В числе таких несообразностей заметим, что мы, предписывая Дворянству бережливость в Указах, видим Гусарских Армейских офицеров в мундирах, облитых серебром и золотом! Сколько жалованья сим людям? и чего стоит мундир? Полки красятся не одеждою, а делами. Мало остановить некоторыя казенный строения и работы, мало сберечь тем 20 миллионов не надобно тешить безстыднаго корыстолюбия многих знатных модей, надобно бояться всяких новых штатов, уменьшить число тунеядцев на жалованье, отказывать невеждам, требующим денег для мнимаго успеха наук, и, где можно, ограничить роскошь самых частных людей, которая в нынешнем состоянии Европы и России вреднее прежняго для Государства.

Обратимся к ассигнациям⁷³ . Многие простодушные, впрочем, неглупые люди доныне думают, что Советники Правительства в сем случае имели свои тайные виды и хотели умышленно повредить Государственному кредиту. Я изъясняю себе загадку, как и в других случаях, одною известною хвастливостию неосновательных умов и не менее известною их охотою умничать. Доселе назывались в России Государственными долгами только те суммы, который наше Правительство занимало в Голландии или в других землях; никто не причислял ассигнаций к оным, и всякий считал их деньгами, ибо оне служили, как деньги в купие. Жители Мальдивских островов не знают иной монеты, кроме ничтожных раковин, имея торговлю внутреннюю и внешнюю. Кто дает цену деньгам? Правительство, объявляя, что оно будет принимать их в дань народную вместо таких и таких вещей. Если бы Государь дал нам клейменныя щепки и велел ходить им вместо рублей, нашедши способ предохранять нас от фальшивых монет деревянных, то мы взяли бы и щепки. Монеты введены не для делания из них сосудов, пуговиц, табакерок, но для оценки вещей и сравнения их между собою. Пусть металлическая монета, как доказывают Бюш⁷⁴ и другие, есть наилучшая, уже быв известною и во времена Иова; но сильное Государство, богатое вещами, должно ли признать себя нищим, должно ли не иметь ни Армии, ни флотов для того, что у него, по обстоятельствам, нет в избытке ни серебра, ни золота? Самое золото имеет гораздо более вообразительнаго, нежели внутренняго достоинства. Кто бы за его блесточку отдал зимою теплую шубу, если бы оно ценилось только по своей собственной пользе? Но отдаю шубу и беру блесточку, когда могу обойтись без первой, а на вторую купить себе кафтан. Если мне дают кафтан и за бумажку, то бумажка и блесточка для меня равно драгоценны. Ассигнации уменьшаются в цене от своего размножения; золото и серебро также. Открытие Америки произвело в оценке Европейских товаров действие, подобное тому, что видим ныне в России от ассигнаций. Сей закон соразмерности непреложен. От IX до XIV века предки наши не имели собственной металлической монеты, а единственно кожаные, Правительством заклеймованные лоскутки, называемые кунами⁷⁵ т. е. ассигнациями, и торговали с Востоком и Западом, с Грециею, с Пер-сиею, с Немецкою Ганзою; от IX века до 1228 года лоскутки сии не унижались в цене относительно к серебру, ибо Правительство не расточало их, но унизились до крайности, быв после того размножены неумеренно. Достойно примечания, что сии кожаныя ассигнации были у нас заменены серебряною и медною монетою в самыя мятежныя и варварския времена ига Ханскаго, когда Баскаки уважились более Князей. Татары не хотели брать кун, а требовали серебра. Россиянин мог откупиться от чук, от смерти, от неволи куском сего металла; отдавал за него все, что имел, и с презрением отвергал куны, так, что оне сами собою долженствовали исчезнуть. Прежде серебро шло в Киев из Греции, после в Новгород из Сибири чрез Югорию⁷⁶, туда же из немецкой земли чрез города Анзеатические⁷⁷, наконец в Москву из самой Орды, с коею мы завели торговлю. Но количество добываемых купечеством металлов было столь невелико, что Россияне, отменив куны, внутри Государства долженствовали большею частью меняться вещами: дело весьма неблагоприятное для успехов торговли и следствие варварства! Царь Иоанн Васильевич истощил казну многими, дотоле необыкновенными, расходами и, видя недостаток серебра, снова думал ввести кожаныя деньги. Хотя торговля с Англиею и приобретение богатой Сибири с ея рудниками наделяли нас изрядным количеством металлов, однакож Петр Великий нуждался в оных, и серебро в России было тогда дороже, нежели в других землях Европейских, почему купцы иноземные охотно привозили к нам червонцы и талеры. Несмотря на то, редкость денег препятствовала успехам торговли внутри Государства: из самых отдаленных Губерний возили в столицу сухим путем хлеб и другия дешевыя вещи, ибо не могли продавать их на месте. В Петербурге, в Архангельске, в Москве сыпалось золото и серебро; в Симбирске, в Пензе, в Воронеже едва показывалось. В бумагах времен Императрицы Анны и Правительницы видим жалобы умнейшаго из Российских Министров на великой недостаток в легкой монете: Остерман предполагал несколько раз закупить большое количество серебра в Голландии, не имев мысли об ассигнациях, и едва ли знав, что Россия в новом Государственном порядке Европы первая и столь долго употребляла оныя. Наконец, Екатерина II изданием ассигнаций сперва изумила, но скоро облегчила народ во всех платежах и торговых сделках. Увидели удобность и пользу. Дотоле заемные и купеческие обороты производились у нас векселями, с сего времени ассигнации заступили место векселей и распространили внутреннюю торговлю. Правительство обязывалось выдавать металлическия деньги за оныя; но знало, что публика, однажды навсегда удостоверенная в действительности бумажек, станет требовать от Банка единственно малых сумм, нужных для мелочных расходов. Так и было в Царствование Екатерины к пользе Государственной и народной: казна приобрела знатный капитал и могла в чрезвычайных случаях обходиться без умножения податей; народ перестал нуждаться в деньгах, и серебро, уже менее необходимое, долго держалось в одной цене с ассигнациями, после возвысилось безделицею, потом более, и наконец, в 1,5 раза, вместе с постепенным возвышением всех иных цен: необходимое следствие прибавки 200 миллионов к денежной сумме, бывшей у нас дотоле в обращении. Где мало денег, там вещи дешевы; где много первых, там последния дороги. Серебряная монета, замененная ассигнациями, сделалась в отношении к ним дороже, не как монета, предпочитаемая бумажкам, но как товар. Стали замечать общую дороговизну, которая однакож не выходила из меры и не была решительным злом. Справедливо жаловались на Правительство, когда оно в последние годы Екатеринина Царствования не могло удовлетворять народному требованию в выдаче мелкой разменной монеты. Время Павлове не произвело никакой важной перемены в Государственном хозяйстве,, ибо казна не умножала ассигнаций; но в нынешнее Царствование излились оныя рекою, и вещи удвоились, утроились в цене. Не осуждаем Правительства за выпуск, может быть, 500 миллионов бумажных рублей. Находились ли иные лучшие способы для удовлетворения Государственным потребностям, не знаю, даже сомневаюсь. Но когда сделалось неминуемое зло, то надобно размыслить и взять меры в тишине, не ахать, не бить в набат, от чего зло увеличивается. Пусть Министры будут искренни пред лицем одного Монарха, а не пред народом; сохрани Боже, если они будут следовать иному правилу, обманывать Государя и сказывать всякую истину народу! Объявите, что отныне фабрика ассигнационная останется без дела. Хорошо, но к чему толковать слова: «Объявителю платит Государственный Банк» и проч. Я позволил бы сказать Вам, что ассигнации не деньги, если бы Вы могли отворить Банки и ящики, наполненные серебром, для вымена бумажек; позволил бы сказать, что ассигнации не деньги, если бы у нас были другия. Какие же? серебряный? медныя? Сколько их теперь в России? и думаете ли, что бедная сумма оных могла бы удовольствовать Государство в торговых его оборотах? В древней России ходили куны вместе с серебром и золотом, в новой ходят ассигнации вместе с металлами, тогда и ныне редкими. Кожаный лоскуток не лучше бу-мажнаго, но древние Князья Киевские, Славянские, Новогородские не изъясняли народу, что куны — вексель, и Россия 500 лет довольствовалась оными, благословляя сие счастливое изобретение: привычка сильнее мудрования! Несмотря на вексельную форму ассигнаций, мы не считали Государя должником своим, не ждали от него платы за бумажки, не осведомлялись о состоянии казны, будучи довольны тем, что мы имели за них все вещи по желанию. Пусть ассигнации — вексель, но Государственный, свойством отличный от Купеческаго или Граж-данскаго. Правительство впускает их в обращение под видом векселей; но вошедши в общее употребление, оне уже делаются монетою там, где нет иной в достаточном количестве. Необходимость есть Закон для Правительства и народа. Если бы купец сказал о своих заемных письмах то, что в Манифесте сказано об ассигнациях⁷⁸; если бы объявил торжественно, что надавал их непомерное множество и крайне заботится о следствиях: едва ли бы кто на другой день согласился продать ему свое имение на вексель; а за наши ассигнации и теперь продают все. Оне унизились ценою ъ отношении к вещам не для того, чтобы лишились доверия или кредита, но следуя общему закону соразмерности между вещами и деньгами; одним словом, вопреки Манифесту, ассигнации и теперь остаются у нас деньгами, ибо иных не имеем; но купцы иноземные, купцы, гораздо ученейшие Россиян в языке и в признаке Государственнаго банкротства, усумнились иметь дела с нами,— курс упадал более и более, уменьшая цену Российских произведений для иноземцев и возвышая оную для нас самих.

Что сказать о так называемом разуме Манифеста⁷⁹, всюду разосланном вместе с оным? Надобно, чтоб разум находился в самом Манифесте, а не в особенном творении какого-нибудь школьника Секретаря, который с смешною важностию толкует нам слова повторением их или перестановкою, гордо объявляя, что одни слабоумные считают нужным перелив монеты сообразно с ея нынешнею ценою и что пуд меди, стою-щий во всех других вещах 40 р., в деньгах должен ходить за 16 р., ибо, если мы из меднаго рубля сделаем два, то все цены удвоятся. Нет, г. изъяснитель, медная монета есть у нас только разменная, в коей мы теперь имеем крайнюю нужду и которая уменьшается от тайнаго переплавливания в вещи или от вывоза в чужия земли. Не надобно из рубля меди без необходимости делать десяти, чтобы не было фальшивой монеты; но не должно делать и 16 р. из 40, чтобы монету не переплавливали в кубы и проч. Ни в каком Государстве металлы не ходят в деньгах ниже своей цены. Вопреки сему Разуму Правительство уставило переменить медную монету и сделать из 16—24 р.; для чего же не 40, не 50? Не так легко делание фальшивой монеты, если бы медь чрез несколько времени и весьма унизилась в цене, чему доказательством служит собственный наш пример, когда медныя деньги со времен Петра Великаго ходили в России несравненно выше своего внутренняго достоинства. Все жалуются на Правительство, что оно, имея действительно способ доставить нам все нужное для размена количество медной монеты, позволяет меновщикам грабить людей. Торгуют даже и мелкими ассигнациями: неужели Советникам Банка трудно их подписывать, или жаль бумаги?

Я развертывал книги о Государственном хозяйстве, слыхал, как люди ученые судят о нынешнем хозяйственном состоянии России, и замечал более слов, нежели мыслей, более мудрований, нежели ясных понятий. Зло не так велико, как думают. Все дорого, правда, но, с умножением расходов, не прибавились ли и доходы? Владелец, имеющий деревни на пашне или фабрики, не терпит от дороговизны, купцы также; господин оброчных крестьян терпит более или менее; денежные капиталисты и люди, живущие жалованьем, более всех теряют. Сравнивая выгоды и невыгоды, вижу, что нынешняя дороговизна есть вообще зло, и как она произошла от умножения ассигнаций, то надобно ли уменьшить их количество?

«Надобно», думает Правительство и взяло меры учредить Заемный Банк и продает казенныя имения... Желательно, чтоб сие намерение не совсем исполнилось; иначе явится другое зло, которое в течение минувшего лета едва ли кто нибудь мог предвидеть.

Цены на вещи возвышались не только по соразмерности прибавляемых ассигнаций, но и по вероятности их будущаго выпуска, также вследствие новых податей и низкаго курса. Дороговизна ежедневно возрастала. В пятницу хотели взять за товар более, нежели в четверг; в субботу более, нежели в пятницу, следуя иногда привычке и вкусу слепаго корыстолюбия. Уже не действует сила, приведшая в действие шар, но шар еще катится. Верят и не верят, чтобы казна перестала издавать новыя ассигнации. Наконец, открывается нечаянность: большая нужда в деньгах, т. е. в ассигнациях! Купцы в Москве с изумлением спрашивают друг у друга, куда оне девались, и предлагают заимодавцам три процента на месяц. Ассигнаций не убыло, но по дороговизне делается мало, т. е. излишно высокия цены в последнее время вышли из соразмерности с суммою оных. Например купец имел прежде 10000 р. в капитале, ныне имеет 15 тысяч, но как цена покупаемаго им товара удвоилась, то он, чтобы не уменьшить своей торговли, должен призанять 5 тысяч рублей.

Если казна посредством Банка и продажи имений вынет теперь из обращения миллионов 200, увидим страшный недостаток в деньгах; винные откупщики разорятся, крестьяне не заплатят оброку господину; купцы не купят, или не продадут товара; найдется недоимка в казенных сборах. Не думайте, чтобы вдруг отказалсь дешевизна: нет, первые продавцы нескоро уступят вам вещь за половину ея бывшей цены, но сделается остановка в торговле и в платежах. Неудовольствиям, жалобам не будет конца, и многие скажутся банкрутами прежде, нежели установится новый порядок в оценке вещей, соразмерный с количеством денег в Государстве. Великие переломы опасны. Вдруг уменьшить количество бумажек так же вредно, как и вдруг умножить оное. Что же делать? не выпускать их более: сего довольно; цены спадут без сомнения, ибо возвысились несоразмерно с прибавлением ассигнаций, как мы сказали; но спадут постепенно, без кризиса, если Россия не будет иметь каких-нибудь несчастий.

Вторая мысль Заемного Банка, или так называемаго Погашения долгов, есть унизить серебро обещанием уплатить чрез несколько лет рубль сим металлом за два бумажные. Если бы внести в сей Банк миллионов 200, то Правительство нашлось бы в крайнем затруднении по истечении срока: нелегко приготовить 100 миллионов серебром для расплаты! К счастию, взнос невелик, ибо у нас нет праздных капиталов, но достохвалъно ли учреждение, коему для Государственнаго блага нельзя желать успеха? Автор, кажется, полагал, что в течение 6 лет рубль серебряный унизится, напр , до 150 к. ассигнациями, и что заимодавцы с радостию возьмут всю сумму бумажками. Хорошо, а если того не будет? Заметим, что цена серебра возвысилась у нас гораздо более иных цен. Куль муки за 4 года пред сим стоил в Москве серебром 4,5 р., а теперь стоит менее 2,5. Возьмите в пример и другия Российския произведения: за все платите серебром почти вдвое менее прежняго; виною то, что умножился расход онаго для содержания заграничных Армий и для тайной покупки иноземных товаров. Хотите ли уронить цену серебра? Не выменивайте его для Армий, уймите запрещенную торговлю, которая вся производится на звонкую монету; дайте нам более разменных денег, или вы хотите невоэможнаго. Теперь дороговизна благородных металлов убыточна не для народа, а для казны и богатых людей, имеющих нужду в иноземных товарах, коих цена возвышается по цене серебра. У нас ходит оно только в столицах, в городах пограничных, в приморских: внутри России не видят и не спрашивают его, в противность сказанному в Манифесте, что единственная Российская Банковая монета есть рубль серебряный. Нет, серебро у нас товар, а не деньги.

Для внешней законной торговли также не требуется металлов. Англичанину нет нужды, какия ходят у нас деньги, — медныя ли, золотыя, или бумажныя; если он за лоскуток бумаги получает у нас вещь, за которую сходно ему дать свою вещь, ценою в гинею, то Английская Гинея будет равняться в курсе с Российскою бумажкою, ибо торговля Государств основана в самом деле на мене вещей. Не существенная, но торговая цена монет определяет курс. Напр., наш рубль уменьшился бы в количестве своего металла, но, если за него дают в России столько же вещей, как и прежде, то сия убавка в существенной цене рубля не имеет влияния на курс, буде нет иной причины к упадку онаго. Но если деньги нам нужнее в чужих землях, нежели иностранцам — Российския, если более впускаем, нежели выпускаем товаров, то курс наш упадает. Сии причины изъясняют, каким образом рубль мог обратиться в 18 су или 8 штиверов. Кроме уменьшения цены бумажек внутри Государства и несоразмерности ввоза с вывозом товаров, страх, чтобы первыя еще более не унизились, заставил многих купцов иностранных, имевших у нас денежные капиталы, переводить оные в Англию или в другия места.

Правительство наше крайне заботится о лучшем курсе, но хочет невозможнаго. Пока не возстановится свободная морская торговля, дотоле не будет равновесия в привозе и выпуске товаров, не будет иностранцам нужды в Русских деньгах для закупки большего количества наших произведений. Новым Манифестом о Тарифе мы позволяем все вывозить, а многое для ввоза запрещаем: но много ли кораблей найдем для перваго? Здесь видим новую неудобность. Позволяют, например, выпуск шерсти, т. е. сводят иностранных купцов с нашими: бой весьма неравный! Иностранцу выгодно дать за пуд ея 2 червонца, как и прежде; тогда червонец стоил 3,5, а теперь он стоит 12 р.; следственно, и мы, имея в шерсти необходимую надобность для делания сукон, будем давать за пуд 25 р.— гораздо более, нежели втрое, в сравнении с прежнею ценою, и почти вдвое в сравнении с нынешнею! Теперь спрашиваем: намерено ли Правительство возвысить цену солдатских сукон в России, что должно быть неминуемым следствием вывоза шерсти? Если бы курс упал только соразмерно с уменьшением цены бумажек в России, то мы могли бы без убытка купечествовать с Европою и торговаться в цене наших собственных произведений; но теперь Французы, Голландцы, Немцы имеют слишком много выгод перед нами и могут в совместном торге разорить покупщиков Русских. Сошлемся на хитрых Англичан: для общей пользы желая у себя дешевизны некоторых вещей, они запрещают их вывоз. Отпуск шерсти может ли приметно улучшить курс? Но весьма приметно возвысит цену ея в России. Давно ли Правительство употребляло самыя несправедливый средства, чтоб иметь дешево сукна для войска? На вольныя фабрики налагали оброк, давали хозяину самую малую цену, подчиняли его закону насилия; теперь вдруг казна подчиняет себя необходимости платить вдвое за сукна.

Мысль ограничить ввоз товаров, по малому выходу наших, весьма благоразумная. Я не стал бы жаловаться на Правительство, если бы оно, вместе с сукнами, шелковыми и бумажными тканями, запретило и алмазы, табак, голландские сельди, соленые лимоны и проч. Жалею только, что в Манифесте не назначен срок для продажи запрещенных товаров; под видом старых увидим в лавках и вновь привозимые, разумеется, тайно. Не будет клейма — и фальшивые? А кто из покупщиков смотрит на клеймо? Вообще надобно взять строжайшия меры против тайной торговли: она уносит миллионы. Все говорят об ней, но у знатных таможенных чиновников уши завешены золотом! Другое зло то, что лавочники, не ограниченные сроком для продажи, день ото дня возвышают цену запрещенных сукон и тканей, а мы все покупаем, пока есть товар. Не надобно давать пищи столь алчному и безсовестному корыстолюбию.

Впрочем, строгость Начальства и верность таможни сделали бы нечто в пользу нашего курса, но немногое: он бывает единственно для такой земли, которая более продает, нежели покупает, сверх того, имеет безопасное существование Государственное, не боится ничего извне и внутри, управляется духом твердаго порядка, не знает опасных перемен, не ждет ежеминутно Указов о новых мерах Государственнаго хозяйства, не ждет новых толкований на ассигнации, новых доказательств, что оне не суть деньги. Надобно не только отворить наши гавани для всех кораблей на свете, надобно еще, чтобы иностранцы захотели переводить к нам капиталы, менять свои гинеи и червонцы на русския ассигнации и не считали бы оных подозрительными векселями.

Оставляя предмет Государственных доходов, ассигнаций и торговли, упомяну о Манифесте, который, думаю, вышел в 1806 году⁸⁰ и в коем определяются права купеческих степеней; он назван Коренным Уставом, долженствовал быть написан золотыми буквами на хартии и положен в хранилище законов на память векам. Не говорю о слоге, не говорю о порядке мыслей, но страннее всего, что Законодатель, описав и права, и выгоды каждой степени, отлагает до другаго времени предложить обязанности, или условия, на коих сии права даны будут купечеству, а только издали стращает их возвышением купеческих податей. На что же обнародовали сей Манифест, когда еще не время было сказать, чего потребуется от желающих иметь описанныя в оном выгоды? Трудно угадать, а меланхолики говорили: «не трудно, хотят без-покоить все состояния! Еще не выдумали налога, спешат предвестить его и, в утешение, обещают право носить саблю!» Но теперь у нас есть Совет, где разсматриваются проэкты общих Государственных постановлений. Ожидаем впредь более зрелости в мыслях законодательных.

Скоро увидим, как основательна сия надежда! Книги общаго Гражданскаго Законодательства готовятся для России.

Уже Царь Феодор Алексеевич видел недостаток Уложения: вышли новыя статьи в прибавление. Петр Великий, все обнимая, хотел полной книги Законов и собственною рукою написал о том Указ Сенату, желая, чтобы правила оныя были утверждены по основательном рассмотрении всех наших и чужестранных Гражданских Уставов. Екатерина I несколько раз побуждала Сенат заниматься сим важным делом. Петр II указал из каждой Губернии прислать для онаго в Москву по нескольку выборных Дворян, знающих, благомысленных Императрица Анна присоединила к ним и выборных из купечества, но Граф Остерман в наставлении Правительнице говорит: «уже более 20 лет трудятся при Сенате над сочинением книги Законов, а едва ли будет успех, если не составят особенной для того Комиссии из двух особ Духовных, пяти или шести Дворян, Граждан и некоторых искусных Законовед-цев. .» Прошло и Царствование Елисаветы, миновал и блестящий век Екатерины II, а мы еще не имели Уложения, несмотря на добрую волю Правительства, на учреждение в 1754 году особенной Законодательной Комиссии, на план уложения, представленный ею Сенату, несмотря на шумное собрание Депутатов в Москве, на красноречивый Наказ Екатерины II, испещренный выписками из Монтескье и Беккари⁸¹1 Чего не доставало? способных людей. Были ли они в России? — по крайней мере, их не находили, может быть, худо искали. Александр, ревностный исполнить то, чего все Монархи Российские желали, образовал новую Комиссию⁸²; набрали многих Секретарей, Редакторов, Помощников, не сыскали только одного и самаго необходимейшаго: человека, способнаго быть ея душею, изобрести лучший план, лучшия средства и привести оныя в исполнение наилучшим образом. Более года мы ничего не слыхали о трудах сей Комиссии. Наконец, Государь спросил у Председателя и получил в ответ, что медленность необходима; что Россия имела дотоле одни Указы, а не Законы, что велено переводить Кодекс Фридриха Великаго⁸³. Сей ответ не давал большой надежды. Успех вещи зависит от яснаго, истиннаго об ней понятия. Как? у нас нет Законов, но только Указы? Разве Указы (edicta) не Законы? И Россия не Пруссия, к чему послужит нам перевод Фридрихова Кодекса? Не худо знать его, но менее ли нужно знать и Юстинианов, или Датский, единственно для общих соображений, а не для путеводительства в нашем особенном Законодательстве! Мы ждали года два. Начальник переменился; выходит целый том работы предварительной: смотрим и протираем себе глаза, ослепленные школьною пылью. Множество ученых слов и фраз, почерпнутых в книгах, ни одной мысли, почерпнутой в созерцании особеннаго Гражданскаго характера России. Добрые соотечественники наши не могли ничего понять, кроме того, что голова Авторов в Луне, а не в земле Русской, и желали, чтобы сии умозрители или спустились к нам, или не писали для нас Законов. Опять новая декорация, видим кормило Законодательства в другой руке⁸⁴. Обещают скорый конец плаванию и верную пристань. Уже в Манифесте объявлено, что первая часть Законов готова, что немедленно готовы будут и следующия. В самом деле, издаются две книжки, под именем проэкта Уложения. Чтож находим? Перевод Наполеонова Кодекса! ⁸⁵

Какое изумление для Россиян! Какая пища для злословия! Благодаря Всевышняго, мы еще не подпали железному скипетру сего завоевателя; у нас еще не Вестфалия, не Италиянское Королевство, не Варшавское Герцогство, где Кодекс Наполеонов, со слезами переведенный, служит Уставом Гражданским. Для того ли существует Россия, как сильное Государство, около тысячи лет; для того ли около ста лет трудимся над сочинением своего полнаго Уложения, чтобы торжественно пред лицем Европы признаться глупцами и подсунуть седую нашу голову под книжку, слепленную в Париже 6-ю или 7-ю экс-адвокатами и экс-якобинцами? Петр Великий любил иностранное, однакож не велел, без всяких дальних околичностей, взять, напр., Шведские законы и назвать их Русскими⁸⁶, ибо ведал, что законы народа должны быть извлечены из его собственных понятий, нравов, обыкновений, местных обстоятельств. Мы имели бы уже 9 Уложений, если бы надлежало только переводить. Правда, благоразумные Авторы сего проэкта иногда чувствуют невозможность писать для Россиян то, что писано во Французском подлиннике, и, дошедши в переводе, до главы о супружестве, о разводе, обращаются от Наполеона к Кормчей книге ⁸⁷, но везде видно, что они шьют нам кафтан по чужой мерке. К стати ли начинать, напр., Русское Уложение главою о правах Гражданских, коих в истинном смысле не бывало и нет в России? У нас только Политиче-ския или особенныя права разных Государственных состояний; у нас Дворяне, купцы, мещане, земледельцы и проч.— все они имеют свои особенныя права: общаго нет, кроме названия Русских. В Наполеоновом Кодксе читаю: Participation aux droits civils ciapres⁸⁸, а далее говорит Законодатель о праве собственности, наследства, завещания, вот Гражданския права во Франции; но в России господский и самый казенный земледелец имеет ли оныя, хотя и называется Русским? Здесь мы только переводим и в иных местах неясно, например, в подлинном сказано о человеке, лишенном прав Гражданских: il ne peut proceder en Justice, ni en defendant, ni en demandant⁸⁹, а в переводе: что он не может быть в Суде ни истцем, ни ответчиком, следовательно, прибьет Вас, ограбит и за то не ответствует? — Переводчики многое сокращают' они могли бы выпустить и следующия постановления, ими сохраненный в описании движимаго и недвижимаго имения: (перевод — в комментариях. — Ред )⁹⁰ . Могли бы также не говорить об Alluvion ⁹¹. От начала России еще не бывало у нас тяжбы о сих предметах, и никто из Русских, читая сей проэкт, не догадался бы, что он читает наше Гражданское Уложение, если бы не стояло того в заглавии, все не Русское, все не по Русски, как вещи, так и предложение оных: кто поймет, для чего при нашем учреждении опек быть семейственному Совету? Но в сем отделении Французскаго кодекса говорится о conseil de f amill!⁹² . Кто поймет сию краткость в важном, где не надобно Жалеть слов для ясности, и сию плодовитость в описании случаев, совсем для нас неизвестных. Я слышал мнение людей неглупых; они думают, что в сих двух изданных книжках предлагается только содержание будущего Кодекса, с означением некоторых мыслей. Я не хотел выводить их из заблуждения и доказывать, что это самый Кодекс; они не скоро бы мне поверили. Так сия Наполеоновская форма Законов чужда для понятия Русских. Есть даже вещи смешныя в проэкте, напр.; «Младенец, рожденный мертвым, не наследует». Если законодатель будет говорить подобныя истины, то наполнит оными сто, тысячу книг. Я искал сей аксиомы в Code Napoleon и вместо ея нашел: (перевод — в комментариях.— Ред.).⁹³ Здесь переводчики делаются Авторами. Не привязываюсь к новым словам, однакож скажу, что в книге Законов странно писать о доже реки (le lit de da riviere), вместо: желобовины, русла. Самая выписка из наших Церковных Уставов о позволенных браках и разводах сделана наскоро; напр., забыта главная вина развода: неспособность к телесному совокуплению. Вижу крайний страх Авторов предлагать отмены в делах духовных; но в уложении надлежало бы по крайней мере, сказать, что Епископы в своих Епархиях могут по усмотрению дозволять браки, сомнительные свойством жениха с невестою ⁹⁴; иначе в небольших деревнях скоро нельзя будет никому жениться от размножения свойства. Хвалю Закон о разделе имения между братьями и сестрами, детьми и родителями, уже давно предлагаемый общим мнением. Не знаю, можно ли сверх того похвалить что-нибудь в сем проэкте.

Оставляя все другое, спросим: время ли теперь предлагать Россиянам Законы Французские, хотя бы оные и могли быть удобно применены к нашему Гражданственному состоянию? Мы все, так! все любящие Россию, Государя ея, славу, благоденствие, ненавидим сей народ, обагренный кровию Европы, осыпанный прахом столь многих Держав разрушенных, и в то время, когда имя Наполеона приводит сердца в содрагание, мы положим его Кодекс на святой Олтарь Отечества?

Для старого народа не надобно новых Законов: согласно с здравым смыслом, требуем от Комиссии систематическаго предложения наших. Русская Правда и Судебник, отжив свой век, существуют единственно как предмет любопытства. Хотя Уложение Царя Алексея Михайловича имеет еще силу закона, но сколько и в нем обветшалаго, уже для нас безсмысленнаго, непригоднаго? Остаются указы и постановления, изданныя от времен Царя Алексея до наших: вот содержание Кодекса! Должно распорядить материалы, отнести уголовное к уголовному, Гражданское к Гражданскому, и сии две главныя части разделить на статьи. Когда же всякий Указ будет подведен под свою статью, тогда начнется второе действие: соединение однородных частей в целое, или соглашение Указов, для коего востребуется иное объяснить, иное отменить или прибавить, буде опыты судилищ доказывают или противоречие, или недостаток в существующих законах. Третие действие есть общая критика Законов: суть ли они лучше для нас по нынешнему Гражданскому состоянию России? Здесь увидим необходимость исправить некоторые, в особенности, Уголовные, жестокие, варварские, их уже давно не исполняют: для чего же они существуют к стыду нашего Законодательства?

Таким образом собранные, приведенные в порядок, исправленные Законы, предложите в форме книги систематически, с объяснением причин; не только описывайте случаи, но и все другие возможные решите общими правилами, без коих нет полных Законов и которыя дают им высочайшую степень совершенства. Сих-то правил недостает в Уложении Царя Алексея и во многих Указах. Говорят: «Если будет такой случай, решите так». А если встретится другой, не описанный Законодателем? надобно итти в доклад? Не умствуйте высокопарно, но разсуж-дайте, чтоб просветить Судью: лучше, удобнее впечатлеть ему в память простыя начала, нежели многообразныя следствия оных. Русское право так же имеет свои начала, как и Римское; определите их, и вы дадите нам систему Законов. Сие последнее действие Законодательства назову систематическим предложением. О порядке материй спорить много не буду: начнете ли с Гражданских или уголовных Законов, с людей или с вещей, с разсуждений или предписаний, но думаю, что лучше начать с важнейшаго и последовать не Кодексу Наполеонову, не Фридрихову, а Юстинианову и Царя Алексея Михайловича. Оградите святынею Закона неприкосновенность Церкви, Государя, чиновников и личную безопасность всех Россиян; утвердите связи Гражданския между нами, потом займитесь целостию собственности, наследствами, куплею, завещаниями, залогами и проч.; наконец, дайте устав для производства дел.

Сей труд велик, но он такого свойства, что его нельзя поручить многим. Один человек должен быть главным, истинным творцом Уложения Российскаго; другие могут служить ему только советниками, помощниками, работниками. Здесь единство мысли необходимо для совершенства частей и целаго; единство воли необходимо для успеха. Или мы найдем такого человека, или долго будем ждать Кодекса.

Есть и другой способ. Мы говорили доселе о систематическом Законодательстве; когда у нас нет людей способных для онаго, то умерьте свои требования, и вы сделаете еще немалую пользу России. Вместо прагматическаго Кодекса, издайте полную, сводную книгу Российских Законов или Указов по всем частям судным, согласив противоречия и заменив лишнее нужным, чтобы судьи по одному случаю не ссылались и иа Уложения Царя Алексея Михайловича, и на Морской Устав и на 20 Указов, из коих иные в самом Сенате не без труда отыскиваются. Для сей сводной книги не требуется великих усилий разума, ни гения, ни отличных знаний ученых Не будем хвалиться ею в Европе, но облегчим способы правосудия в России, не затрудним судей наших галлицизмом и не покажемся жалкими иностранцам, что, без сомнения, заслужим переводом Наполеонова Кодекса.

Прибавим одну мысль к сказанному нами о Российском Законодательстве Государство наше состоит из разных народов, имеющих свои особенные Гражданские Уставы, как Ливония, Финляндия, Польша, самая Малороссия. Должно ли необходимо ввести единство законов? Должно, если такая перемена не будет существенным, долговременным бедствием для сих областей, в противном случае не должно Всего лучше готовить оную издали, средствами предварительными, без насилия и действуя на мягкий ум юношества. Пусть молодые люди, хотящие там посвятить себя законоведению, испытываются в знании и общих Законов Российских, особенно языка нашего, вот самое лучшее приготовление к желаемому единству в Гражданских Уставах! Впрочем, надобно изследовать основательно, для чего, напр , Ливония или Финляндия имеют такой-то особенный закон? Причина, родившая оный, существует ли и согласна ли с Государственным благом? Буде существует и согласна, то можно ли заменить ея действия оным способом? От новости не потерпят ли нравы, не ослабеют ли связи между разными Гражданскими состояниями той земли? «Какая нужда», говорит Монтескье, «одним ли законам следуют граждане, если они верно следуют оным?» Фридрих Великий, издавая общее Уложение, не хотел уничтожить всех частных статусов, полезных в особенности для некоторых провинций Опасайтесь внушения умов легких, которые думают, что надобно только велеть и все сравняется!

Мы означили главныя действия нынешняго Правительства и неудачу их Если прибавим к сему частныя ошибки Министров в мерах Государственнаго блага — постановление о соли, о суконных фабриках, о прогоне скота, имевшия столь много вредных следствий — всеобщее безстрашие, основанное на мнении о кротости Государя, равнодушие местных начальников ко всяким злоупотреблениям, грабеж в судах, наглое взяткобрательство Капитан-Исправников⁹⁵, Председателей Палатских, Вице-Губернаторов, а всего более самих Губернаторов, наконец, безпокойные виды будущаго, внешния опасности, то удивительно ли, что общее мнение столь не благоприятствует Правительству? Не будем скрывать зла, не будем обманывать себя и Государя, не будем твердить, что люди, обыкновенно, любят жаловаться и всегда недовольны настоящим? сии жалобы разительны их согласием и действием на расположение умов в целом Государстве.

Я совсем не меланхолик, и не думаю, подобно тем, которые, видя слабость Правительства, ждут скораго разрушения; нет, Государства живущи и в особенности Россия, движимая самодержавною властию. Если не придут к нам беды извне, то еще смело можем и долгое время заблуждаться в нашей внутренней Государственной системе; вижу еще обширное поле для всяких новых творений самолюбиваго, неопытнаго ума, но не печальна ли сия возможность Надобно ли изнурять силы для того, что их еще довольно в запасе? Самым худым Медикам нелегко уморить человека крепкаго сложения, только всякое лекарство, данное некстати, делает вред существенный и сокращает жизнь.

Мы говорили о вреде, говорить ли о средствах целебных? и какия можем предложить? самыя простейшия.

Минувшаго не возвратить Было время (о чем мы сказали в начале), когда Александр мог бы легко возобновить систему Екатеринина Царствования, еще живаго в памяти и в сердцах, по ней образованных: бурное Царствование Павлово изгладилось бы, как сновидение в мыслях. Теперь поздно люди и вещи большею частию переменились, сделано столько новаго, что и старое показалось бы нам теперь опасною новостию, мы уже от него отвыкли, и для славы Государя вредно с торжественностию признаваться в десятилетних заблуждениях, произведенных самолюбием его весьма неглубокомысленных Советников, которые хотели своею творческою мудростию затмить жену Екатерину и превзойти мужа Петра Дело сделано: надобно искать средств, пригоднейших к настоящему.

Главная ошибка Законодателей сего Царствования состоит в излишнем уважении форм Государственной деятельности от того — изобретение разных Министерств, учреждение Совета и проч. Дела не лучше производятся, только в местах и чиновниками другаго названия Последуем иному правилу и скажем, что не формы, а люди важны Пусть Министерства и Совет существуют они будут полезны, если в Министерстве и в Совете увидим только мужей, знаменитых разумом и честию Итак, первое наше доброе желание есть, да способствует Бог Александру в счастливом избрании людей! Такое избрание, а не учреждение Сената с Коллегиями ознаменовало величием Царствование Петра во внутренних делах Империи Сей Монарх имел страсть к способным людям, искал их в кельях монастырских и в темных каютах: там нашел Феофана и Остермана⁹⁶, славных в нашей Государственной Истории. Обстоятельства иныя и скромныя, тихия свойства души отличают Александра от Петра, который везде был сам, со всеми говорил, всех слушал и брал на себя по одному слову, по одному взору решить достоинство человека; но да будет же правило: искать людей! Кто имеет доверенность Государя, да замечает их вдали для самых первых мест Не только в республиках, но и в Монархиях кандидаты должны быть назначены единственно по способностям. Всемогущая рука Единовластителя одного ведет, другаго мчит на высоту; медленная постепенность есть закон для множества, а не для всех. Кто имеет ум Министра, не Должен поседеть в Столоначальниках или Секретарях. Чины унижаются не скорым их приобретением, но глупостию или безчестием сановников; возбуждается зависть, но скоро умолкает пред лицем достойнаго. Вы не образуете полезнаго Министерства сочинением Наказа; тогда образуете, когда приготовите хороших Министров. Совет раcсматривает их предложения, но уверены ли вы в мудрости его членов? Общая мудрость рождается только от частной. Одним словом, теперь всего нужнее люди!

Но люди не только для Министерства, или Сената, но и в особенности для мест Губернаторских. Россия состоит не из Петербурга и не из Москвы, а из 50 или более частей, называемых Губерниями; если там пойдут дела как должно, то Министры и Совет могут отдыхать на лаврах; а дела пойдут как должно, если вы найдете в России 50 мужей умных, добросовестных, которые ревностно станут блюсти вверенное каждому из них благо полумиллиона Россиян, обуздают хищное корыстолюбие нижных Чиновников и господ жестоких, возстановят правосудие, успокоят Земледельцев, ободрят купечество и промышленность, сохранят пользу казны и народа. Если Губернаторы не умеют или не хотят делать того, виною худое избрание лиц; если не имеют способа, виною худое образование Губернских властей. 1) Каковы ныне, большею частию, Губернаторы? Люди без способностей и дают всякою неправдою наживаться Секретарям своим, или без совести и сами наживаются. Не выезжая из Москвы, мы знаем, что такой-то Губернии начальник глупец и весьма давно! в такой-то грабитель и весьма давно! Слухом земля полнится, а Министры не знают того, или знать не хотят. К чему же служат ваши новыя Министерския образования? К чему писать законы, разве для потомства? Не бумаги, а люди правят. 2) Прежде Начальник Губернии знал над собою один Сенат; теперь кроме Сената, должен относиться к разным Министрам, сколько хлопот и письма! А всего хуже то, что многия части в составе Губерний не принадлежат к его ведомству: школы, удельныя имения, казенные леса, дороги, воды, почта — сколько пестроты и многочисленности! Выходит, что Губерния имеет не Начальника, а Начальников, из коих один в Петербурге, другие в Москве; система Правления весьма несогласная с нашею старинною, истинно-Монархическою, которая соединяла власти в Наместнике для единства и силы в их действиях. Всякая Губерния есть Россия в малом виде; мы хотим, чтобы Государство управлялось единою, а каждая из частей онаго — разными властями. Страшимся злоупотреблений в общей власти, но частная разве не имеет их? Как в большом доме не может быть исправности без домоправителя, дающаго во всем отчет господину, так не будет совершеннаго порядка и в Губерниях, пока столь многие чиновники действуют независимо от Губернаторов, ответствующих Государю за спокойствие Государя. Так, за спокойствие, и гораздо более всех живущих в Петербурге Министров, Членов Сената, Сенаторов: одна сия мысль не убеждает ли в необходимости возвысить сан Губернаторский всеобщим уважением? Да будет Губернатор, что были Наместники при Екатерине: дайте им достоинство Сенаторов, согласие оное соотношениями их к Министрам, которые в самом деле долженствуют быть единственно Секретарями Государя по разным частям — и тогда умейте только избирать людей.

Вот главное правило. Второе, не менее существенное, есть: умейте обходиться с людьми! Мало ангелов на свете, не так много и злодеев, гораздо более смеси, т. е. добрых и худых вместе. Мудрое Правление находит способ усиливать в чиновниках побуждение добра, или обуздывает стремление ко злу. Для перваго есть награды, отличия, для втораго? боязнь наказаний. Кто знает человеческое сердце, состав и движение Гражданских обществ, тот не усумнится в истине сказаннаго Ма-киавелем, что страх гораздо действительнее, гораздо обыкновеннее всех иных побуждений для смертных. Если вы, путешествуя, увидите землю, где все тихо и стройно, народ доволен, слабый не утеснен, невинный безопасен, то скажете смело, что в ней преступления не остаются без наказания. Сколько агнцев обратилось бы в тигров, если бы не было страха! Любить добро для его собственных прелестей есть действие высшей нравственности, явления, редкаго в мире: иначе не посвящали бы Олтарей добродетели. Обыкновенные же люди соблюдают правила честности не столько в надежде приобрести тем особенныя неко-торыя выгоды, сколько опасаясь вреда, сопряженнаго с явным нарушением сих правил. Одно из важнейших Государственных зол нашего времени есть безстрашие. Везде грабят, и кто наказан' Ждут доносов, улики, посылают Сенаторов для изследования, и ничего не выходит! Доносят плуты, честные терпят и молчат, ибо любят покой. Не так легко уличить искуснаго вора-судью, особенно с нашим законом, по коему взяткобратель и взяткодатель равно наказываются. Указывают пальцем на грабителей и дают им чины, ленты, в ожидании, чтобы кто нибудь на них подал жалобу. А сии недостойные чиновники, в надежде на своих, подобных им, защитников в Петербурге, беззаконствуют, смело презирая стыд и доброе имя, коего они условно лишились; в два или три года наживают по нескольку сот тысяч и, не имев прежде ничего, покупают деревни. Иногда видим, что Государь, вопреки своей кротости, бывает расположен и к строгим мерам: он выгнал из службы двух или трех Сенаторов и несколько других чиновников, оглашенных мздоимцами; но сии малочисленные примеры ответствуют ли безчисленности нынешних мздоимцев? Негодяй так разсуждает: «брат мой N. N. наказан отставкою; но собратья мои, такие-то, процветают в благоденствии: один многим не указ; а если меня и выгонят из службы, то с богатым запасом на черный день, еще найду немало утешений в жизни». Строгость, без сомнения, неприятна для сердца чувствительнаго, но где она необходима для порядка, там кротость не у места. Как живописцы изображают Монарха? Воином и с мечем в руке, не пастушком и не с цветами. В России не будет правосудия, если Государь, поручив оное судилищам, не будет смотреть за судьями. У нас не Англия; мы столько веков видели Судию в Монархе и добрую волю его признавали вышним Уставом. Сирены могут петь вкруг трона: «Александр, воцари закон в России» и проч. Я возьмусь быть толкователем сего хора: «Александр! дай нам, именем закона, господствовать над Россиею, а сам покойся на троне, изливай единственно милости, давай нам чины, ленты, деньги!» В России Государь есть живой Закон: добрых милует, злых казнит, и любовь первых приобретается страхом последних. Не боятся Государя — не боятся и закона! В Монархе Российском соединяются все власти: наше Правление есть отеческое, патриархальное. Отец семейства судит и наказывает без протокола: так и Монарх в иных случаях должен необходимо действовать по единой совести. Чего Александр не сведает, если захочет ведать? и да накажет преступника! да накажет и тех, которые возводят его на степень знаменитую! Да ответствует Министр, по крайней мере, за избрание главных чиновников! Спасительный страх должен иметь вести; где десять за одного боятся, там десять смотрят за одним; начинайте всегда с головы: если худы Капитан-Исправники, виновны Губернаторы, виновны Министры. Не сему правилу следовали те, которые дали Государю совет обезчес-тить снятием мундира всех Комиссариатских и Провиантских Чиновников, кроме Начальников⁹⁷. Равные не могут ответствовать друг за друга; если они все причиною бедствий Армии, то мало лишить их мундира; если еще не доказаны виноватые, то надобно подождать; а казнь винов-наго вместе с правым отнимает стыд у казни. Малейшее наказание, но безполезное, ближе к тиранству, нежели самое жестокое, коего основанием есть справедливость, а целию — общее добро. Ненавидят тирана, но мягкосердие тогда есть добродетель в Венценосце, когда он умеет превозмогать оное долгом благоразумной строгости. Единственно в своих личных, тайных оскорблениях Государь может прощать достохвально, а не в общественных; когда же вредно часто прощать, то еще вреднее терпеть; в первом случае винят слабость, во втором — безпечность или непроницание. Мы упомянули о личных оскорблениях для Монарха: они редко бывают без связи со вредом Государственным. Так, напр., не должно позволять, чтоб кто нибудь в России смел торжественно представлять лице недовольнаго, или не уважать Монарха, коего Священная особа есть образ Отечества. Дайте волю людям, они засыплют вас пылью. Скажите им слово на ухо, они лежат у ног ваших.

Говорив о необходимости страха для удержания нас от зла, скажем нечто о наградах: они благодетельны своею умеренностию; в противном же случае делаются или безполезны, или вредны. Я вижу всех Генералов, осыпанных звездами, и спрашиваю: сколько побед мы одержали? сколько Царств завоевали? Ныне дают голубую ленту,— завтра лишают Начальства. Сей, некогда лестный, крест Св. Георгия висит на знаменитом ли витязе? Нет, на малодушном и презренном в целой Армии. Кого же украсит теперь Св. Георгий? Если в Царствование Павла чины и ленты упали в достоинстве, то в Александрове, по крайней мере, не возвысились, чего следствием было и есть требовать иных наград от Государя, денежных, ко вреду казны и народа, ко вреду самых Государственных добродетелей. О бережливости говорили мы в другом месте. Здесь напомним две аксиомы: 1) за деньги не делается ничего великаго; 2) изобилие располагает человека к праздной неге, противной всему великому. Россия никогда не славилась богатством, у нас служили по должности, из чести, из куска хлеба, не более! Ныне не только воинские, но и Гражданские чиновники хотят жить большим домом на счет Государства. И какая пестрота: люди в одном чине имеют столь различныя жалованья, что одному нечего есть, а другой может давать лакомые обеды; ибо первый служит по старым, а второй по новым штатам; первый в Сенате, в Губернии, а второй — у Министра в Канцелярии, или где нибудь в новом месте. Не думают о бедных офицерах, удовлетворяя корыстолюбие Генералов арендами и пенсиями. Ставят в пример Французов, для чего же не Русских времени Петрова, или Екатеринина? Но и Французские Генералы всего более недовольны Наполеоном за то, что он, дав им богатство, отнимает у них досуг и способ наслаждаться оным. Честь, честь должна быть главною наградою. Римляне с дубовыми венками завоевали мир. Люди в главных свойствах не изменились: соедините с каким нибудь знаком понятие о превосходной добродетели, т. е. награждайте им людей единственно превосходных, и вы увидите, что все будут желать онаго, несмотря на его ничтожную денежную цену! Слава Богу, мы еще имеем честолюбие, еще слезы катятся из глаз наших при мысли о бедствиях России; в самом множестве недовольных, в самых нескромных жалобах на Правительство вы слышите нередко голос благодарной любви к Отечеству. Есть люди, умейте только обуздывать их в зле и поощрять к добру благоразумною системою наказаний и наград, но — повторим — первое еще важнее.

Сие искусство избирать людей и обходиться с ними есть первое для Государя Российскаго; без сего искусства тщетно будете искать народнаго блага в новых органических Уставах! Не спрашивайте, как писаны законы в Государстве, сколько Министров, есть ли Верховный Совет? Не спрашивайте, каковы Судьи, каковы Властители? Фразы для газет, только правила для Государства.

В дополнение сказанного нами, прибавим некоторыя особенный замечания:

Самодержавие есть Палладиум⁹⁸ России: целость его необходима для ея счастия; из сего не следует, чтобы Государь, единственный источник власти, имел причины унижать Дворянство, столь же древнее, как и Россия. Оно было всегда не что иное, как братство знаменитых слуг Великокняжеских или Царских. Худо, ежели слуги овладевают слабым господином, но благоразумный господин уважает отборных слуг своих и красится их честию. Права благородных суть не отдел Монаршей власти, но ея главное, необходимое орудие, двигающее состав Государственный. Монтескье сказал: point de Monarque point de noblesse; point de noblesse, point de Monarque⁹⁹. Дворянство есть наследственное; порядок требует, чтобы некоторые люди воспитывались для отправления некоторых должностей и чтобы Монарх знал, где ему искать деятельных слуг отечественной пользы. Народ работает, купцы торгуют. Дворяне служат, награждаемые отличиями и выгодами, уважением и достатком. Личные подвижные чины не могут заменить дворянства родоваго, по-стояннаго, и хотя необходимы для означения степеней Государственной службы, однакож в благополучной Монархии не должны ослаблять коренных прав его, не должны иметь выгод онаго. Надлежало бы не Дворянству быть по чинам, но чинам по Дворянству, т. е. для приобретения некоторых чинов надлежало бы необходимо требовать благородства, чего у нас со времен Петра Великаго не соблюдается: офицер уже есть Дворянин. Не должно для превосходных дарований, возможных во всяком состоянии, заграждать пути к высшим степеням; но пусть Государь дает Дворянство прежде чина и с некоторыми торжественными обрядами, вообще редко и с выбором строгим. Польза ощутительна: 1) Если часто будете выводить простолюдинов в Министры, в вельможи, в Генералы, то с знатностию приведется давать им и богатство необходимое для ея сияния; казна истощается. Напротив того, Дворяне, имея наследственный достаток, могут и в высших чинах обойтись без казенных денежных пособий. 2) Оскорбляете Дворянство, представляя ему людей низкаго происхождения на ступенях трона, где мы издревле обыкли видеть Бояр сановитых. Ни слова, буде сии люди ознаменованы способностями редкими, выспренними; но буде они весьма обыкновенны, то лучше, если бы сии высший места занимались Дворянами. 3) Природа дает ум и сердце, но воспитание образует их. Дворянин, облагодетельствованный судьбою, навыкает от самой колыбели уважать себя, любить Отечество и Государя за выгоды своего рождения, пленяться знатностию, уделом его предков, и наградою личных будущих заслуг его; сей образ мыслей и чувствований дает ему то благородство духа, которое сверх иных намерений было целию при учреждении наследственнаго Дворянства; преимущество важное, редко заменяемое естественными дарами простолюдина, который в самой знатности боится презрения, обыкновенно не любит Дворян и мыслит личною надменностию изгладить из памяти людей свое низкое происхождение. Добродетель редка. Ищите в свете более обыкновенных, нежели превосходных душ. Мнение не мое, но всех глубокомысленных политиков есть, что твердо основанные права благородства в Монархии служат ей опорою. Итак, желаю, чтобы Александр -Имел правилом возвышать сан Дворянства, коего блеск можно назвать отливом Царскаго сияния; возвышать не только Государственными хартиями, но и сими, так сказать, невинными, легкими знаками внимания, столь действительными в Самодержавии. Напр., для чего Императору не являться иногда в торжественных Собраниях Дворянства в виде его Главы, и не в мундире офицера Гвардейскаго, а в Дворянском?¹⁰⁰ Сие произвело бы гораздо более действия, нежели письмо красноречивое и словесныя уверения в Монаршем внимании к Обществу благородных; но ничем Александр не возвысил бы онаго столь ощутительно, как законом принимать всякаго Дворянина в воинскую службу Офицером, требуя единственно, чтобы он знал начала Математики и Русский язык с правильностию: давайте жалованье только комплектным; все благородные, согласно с пользою Монархии, основанной на завоеваниях, возьмут тогда шпагу в руку вместо пера, коим ныне, без сомнения, ко вреду Государственному, и богатые, и не богатые Дворяне вооружают детей своих в Канцеляриях, в Архивах, в Судах, имея отвращение от солдатских казарм, где сии юноши, деля с рядовыми воинами и низкия труды, и низкия забавы, могли бы потерпеть и в здоровьи, и в нравственности В самом деле, чего нужнаго для службы нельзя узнать Офицером? Учиться же для Дворянина гораздо приятнее в сем чине, нежели в Унтер-Офицерском. Армии наши обогатились бы молодыми, хорошо воспитанными Дворянами, тоскующими ныне в повытьях¹⁰¹ . Гвардия осталась бы исключением: единственно в ней начинали бы мы служить с Унтер-Офицеров; но и в Гвардии надлежало бы отличать сержанта благороднаго от сына солдатскаго. Можно и должно смягчать суровость воинской службы там, где суровость не есть способ победы. Строгость в безделицах уменьшает охоту к делу. Занимайте, но не утомляйте воинов игрушками или вахт-парадами. Действуйте на душу еще более, нежели на тело. Герои вахт-парада оказываются трусами на поле битвы; сколько знаем примеров! Офицеры Екатеринина века ходили иногда во фраках, но ходили смело и на приступы. Французы не педантствуют — и побеждают. Мы видели Прусских Героев!

Как Дворянство, так и Духовенство бывает полезно Государству по мере общаго к ним народнаго уважения. Не предлагаю возстано-вить Патриаршество; но желаю, чтоб Синод имел более важности в составе его и в действиях; чтобы в нем заседали, напр., одни Архиепископы; чтоб он в случае новых коренных Государственных постановлений сходился вместе с Сенатом для выслушания, для принятия оных в свое хранилище Законов и для обнародования, разумеется без всякаго противоречия. Ныне стараются о размножении Духовных училищ, но будет еще похвальнее Закон, чтобы 18-летних учеников не ставить в священники и никого без строгаго испытания, Закон, чтоб Иереи ¹⁰² более пеклись о нравственности прихожан, употребляя на то данныя им от Синода благоразумный, действительный средства, о коих мыслил и Государь Петр Великий. По характеру сих важных Духовных сановников можете всегда судить о нравственном состоянии народа. Не довольно дать России хороших Губернаторов: надобно дать и хороших Священников; без прочаго обойдемся и не будем никому завидовать в Европе.

Дворянство и Духовенство, Сенат и Синод, как хранилище Законов, над всеми Государь, единственный Законодатель, единовластный источник властей. Вот основание Российской Монархии, которое может быть утверждено, или ослаблено правилами Царствующих.

Державы, подобно людям, имеют определенный век свой: так мыслит Философия, так вещает История. Благоразумная система в жизни продолжает век человека; благоразумная система Государственная продолжает век Государств. Кто исчислит грядущия лета России? Слышу пророков близкоконечнаго бедствия, но, благодаря Всевышняго, сердце мое им не верит; вижу опасность, но еще не вижу погибели.

Еще Россия имеет 40 миллионов жителей и Самодержавие, имеет Государя ревностнаго к общему благу. Если он, как человек, ошибается, то без сомнения с добрым намерением, которое служит нам вероятностию будущего исправления ошибок.

Если Александр вообще будет осторожнее в новых Государственных творениях, стараясь всего более утвердить существующия и думая более о людях, нежели о формах; ежели благоразумною строгостию обратит Вельмож, чиновников к ревностному исполнению должностей; если заключит мир с Турциею и спасет Россию от третьей, весьма опасной, войны с Наполеоном, хотя бы и с утратою многих выгод так называемой чести, которая есть только роскошь сильных Государств и не равняется с первым их благом или с целостию бытия; если он, не умножая денег бумажных, мудрою бережливостию уменьшит расходы казны и найдет способ прибавить жалованья бедным чиновникам воинским и гражданским; если таможенные Уставы, верно наблюдаемые, приведут в соразмерность ввоз и вывоз товаров; если — что в сем предположении будет необходимо — дороговизна мало по малу уменьшится, то Россия благословит Александра; колебания утихнут; неудовольствия исчезнут; родятся нужныя для Государства привычки; ход вещей сделается правильным, постоянным; новое и старое сольются в одно; реже и реже будут вспоминать прошедшее; злословие не умолкнет, но лишится жала. Судьба Европы теперь не от нас зависит. Переменит ли Франция свою ужасную систему или Бог переменит Францию, неизвестно, но бури не вечны. Когда же увидим ясное небо над Европою и Александра, сидящаго на троне целой России, тогда восхвалим Александрово счастие, коего он достоин своею редкою добротою.

Любя Отечество, любя Монарха, я говорил искренно. Возвращаюсь к безмолвию верноподданнаго с сердцем чистым, моля Всевышняго, да блюдет Царя и Царство Российское!