Глава VII. Продолжение государствоеания Иоаннова г. 1503—1505

Кончина Софии и болезнь Иоаннова. Завещание. Суд и казнь еретиков. Посольство литовское. Сношение с императором. Василий женится на Соломонии. Измена царя казанского. Впадение его в Россию. Кончина великого князя. Тогдашнее состояние Европы. Иоанн — творец величия России. Устроил лучшее войско. Утвердил единовластие. Имя Грозного. Жестокость его характера. Мнимая нерешительность есть осторожность. Название Великого, прописанное ему иностранцами. Сходство с Петром I. Титул царский. Белая Россия. Умножение доходов. Законы Иоанновы. Городская и земская полиция. Соборы. Поставление кесарийского митрополита в Москве. Российский монастырь на Афонской горе. Каплан Августинского ордена принимает греческую веру. Некоторые бедствия Иоаннова века. Древнейшее описание княжеской свадьбы. Путешествие в Индию.

[1503 г.] Сей монарх не слабел ни в проницании, ни в бодрости, ни в усердии ко благу вверенной ему небом державы, вопреки своим уже преклонным летам и сердечным горестям, необходимым в жизни смертного. Он лишился тогда супруги: хотя, может быть, и не имел особенной к ней горячности; но ум Софии в самых важных делах государственных, ее полезные советы и, наконец, долговременная свычка между ими сделала для него сию потерю столь чувствительною, что здоровье Иоанново, дотоле крепкое, расстроилось. Веря более действию усердной молитвы, нежели искусству врачевания, государь поехал в лавру Св. Сергия, в Переславль, в Ростов и в Ярославль, где находились знаменитые святостию обители. Там, сопровождаемый всеми детьми, но без всякого мирского великолепия, он в виде простого смертного умилялся пред богом, ожидая от него исцеления или мирной кончины; но, вкусив сладость христианской набожности, спешил возвратиться на престол, чтобы устроить будущую судьбу России.

Он написал завещание в присутствии знатнейших бояр, князей Василия Холмского, Даниила Щени, Якова Захарьевича, казначея Дмитрия Владимировича и духовника, архимандрита андрониковского, именем Митрофана, объявив старшего сына, Василия Иоанновича, преемником монархии, государем всей России и меньших его братьев. Тут, в исчислении всех областей Василиевых, в первый раз упоминается о дикой Лапландии; далее сказано, что Старая Рязань и Перевитеск составляют уже достояние государя московского, быв отказаны Иоанну умершим его племянником, сыном великой княгини Анны, Феодором; именуются также и все города, отнятые у Литвы, Мценск, Белев, Новосиль, Одоев, кроме Чернигова, Стародуба, Новагорода Северского, Рыльска: ибо тамошние князья хотя и поддалися государю московскому, но удержали право владетельных. Другим сыновьям Иоанн дал богатые отчины: Юрию Дмитров, Звенигород, Кашин, Рузу, Брянск, Серпейск; Димитрию Углич, Хлепень, Рогачев, Зубцов, Опоки, Мещовск, Опаков, Мологу; Симеону Бежецкий Верх, Калугу, Козельск; Андрею Верею, Вышегород, Алексин, Любутск, Старицу, Холм, Новый Городок. Имея особенных придворных и воинских чиновников, пользуясь всеми доходами своих городов и волостей, братья Василиевы не могли в оных судить душегубства, ни делать монеты, и не участвовали в выгоде откупов государственных; однако ж Василий обязывался уделять им часть некоторых московских сборов и не покупать земель в их отчинах, которые оставались наследственными для их сыновей и внуков. То есть меньшие сыновья Иоанно-вы долженствовали иметь права только частных владельцев, а не князей владетельных. Одна Рязань еще представляла тень вольной державы: князь ее, Иоанн, умер в 1500 году, оставив пятилетнего сына, именем также Иоанна, под опекою матери, Агриппины, и бабки его, любимой сестры великого князя, Анны, которая преставилась в 1501 году, утвердив внука в достоинстве независимого владетеля, но только именем: ибо государь московский был в самом деле верховным повелителем Рязани, ее войска и народа.— Исполняя желание отца, Василий и братья его обязались между собою грамотами жить в согласии, по родительскому завещанию.

Иоанн хотел утвердить и спокойствие нашей православной церкви. В сие время возобновилось дело жидовской ереси, нами описанной. Еще она не пресеклась, хотя и скрывалась. Иосиф Волоцкий в Москве, архиепископ Геннадий в Новегороде неутомимо старались истребить сие несчастное заблуждение ума: первый только говорил и писал, второй действовал в своей епархии, откуда многие из гонимых еретиков бежали в Немецкую землю и в Литву. Убежденный наконец представлениями духовенства или сам видя упрямство отступников, не исправленных средствами умеренности, ни клятвою церковною, ни заточением, великий князь решился быть строгим, опасаясь казаться излишно снисходительным или беспечным в деле душевного спасения. Созвав епископов, он вместе с ними и с митрополитом снова выслушал доносы. Иосиф Волоцкий заседал с судиями, гремел красноречием, обличал еретиков и требовал для них мирской казни. Главными из обвиняемых были дьяк Волк Иван Курицын, посыланный к императору Максимилиану с Юрием Траханиотом,— Дмитрий Коноплев, Иван Максимов, Некрас Рукавов и Кассиан, архимандрит Юрьевского новогородского монастыря: они дерзнули говорить откровенно, утверждая мнимую истину своих понятий о вере; были осуждены на смерть и всенародно сожжены в клетке; иным отрезали язык, других заключили в темницы или разослали по монастырям. Почти все изъявляли раскаяние; но Иосиф доказывал, что раскаяние, вынужденное пылающим костром, не есть истинное и не должно спасти их от смерти. Сия жестокость скорее может быть оправдана политикою, нежели верою христианскою, столь небесно-человеколюбивою, что она ни в коем случае не прибегает к мечу; единственными орудиями служат ей мирные наставления, молитва, любовь: таков по крайней мере дух евангелия и книг апостольских. Но если короткие наставления не имеют действия; если явный, дерзостный соблазн угрожает церкви и государству, коего благо тесно связано с ее не-вредимостию: тогда не митрополит, не духовенство, но государь может справедливым образом казнить еретиков. Сия пристойность была соблюдена: их осудили, как сказано в летописях, по градскому закону.

Узнав о болезни Иоанна и думая, что приближение смерти легко может ослабить твердость его в правилах внешней политики, Александр чрез новых великих послов, воеводу Станислава Глебовича, пана Юрья Зиновьевича и писаря, или секретаря государственного, Богдана Сапегу, предложил великому князю купить дружество Литвы уступкою ей наших завоеваний. Король именовал Иоанна отцом и братом: Елена кланялась ему с почтением и нежностью. Сей монарх, приближаясь ко гробу, без сомнения желал бы провести остаток дней своих в тишине, тем более что спокойствие его любезной дочери зависело от согласия между ее родителем и супругом; но Иоанн знал свою обязанность: еще сидел на троне, следственно, должен был мыслить только о благоденствии отечества; не измерял веком своим века России, смотрел далее гроба и хотел жить в ее величии. Боярин его, Яков Захарьевич, сказал послам литовским: «Великий князь никому не отдает своего. Желаете ли истинного, прочного мира? уступите России и Смоленск и Киев». По многих прениях паны уехали, и король уверился в невозможности заключить вечный мир с Иоанном на условиях, каких ему хотелось. Предметом дальнейших сношений между ими были единственно дела пограничные: жаловались то наши, то литовские подданные на обиды. С обеих сторон обещали удовлетворение и рождались новые неудовольствия. Знатный королевский чиновник, Евстафий Дашкович, житель Больший, веры греческой, уехал в Москву с великим богатством и со многими дворянами: Александр требовал, чтобы мы, согласно с перемирною грамотою, выдали ему сего человека. Иоанн ответствовал, что грамотою определено выдавать татей, беглецов, холопей, должников и злодеев; а Дашкович был у короля воеводою, не уличен ни в каком преступлении и добровольно вошел к нам в службу, как то и в старину делалось невозбранно.— Чтобы иметь верные известия о внутренних обстоятельствах Литвы, государь посылал гонцов к Елене с дарами, приказывая всегда дружески кланяться ее супругу.

[1504—1505 гг.] Мы видели, что политика Западной Европы уже находилась в связи с нашею: война литовская, славная для Иоаннова оружия, придала нам еще более важности и знаменитости. Император Максимилиан вспомнил о России и выгодах ее союза против сыновей Кази-мировых: он жалел о Венгрии, неохотно им уступленной Владиславу; думал возобновить свои требования на сие королевство и послал к великому князю чиновника, именем Гартингера, который, выехав из Аугсбурга в августе 1502 года, прибыл в Москву не прежде, как в июле 1504. Слог Максимилианоза письма достоин замечания. «Слышу,— говорит император,— что некоторые соседственные державы восстали на Россию. Помня клятвенные обеты нашей взаимной любви, я готов помогать тебе, моему брату, советом и делом». Не сказано ни слова о Венгрии; но посол, как надобно думать, говорил о том изустно Иоан-новым боярам. В другом особенном письме император просит у великого князя белых кречетов. Милостиво угостив Гартингера обеденным столом во дворце, Иоанн ответствовал Максимилиану, что Россию воевали король польский и магистр ордена, были наказаны и примирились с нею на время; что если император, в случае новых неприятельских действий с их стороны, поможет россиянам, то и россияне, исполняя договор, помогут Австрии овладеть Венгрией). Государь извинялся, что не отправляет собственного посла в Германию: ибо король Александр и магистр Ливонский без сомнения остановили бы его на пути.— В следующем году тот же Гартингер, находясь в Эстонии, чрез Иваньгород доставил в Москву новые грамоты от Максимилиана и сына его Филиппа, короля испанского, к Иоанну и юному Василию, царям России. Гартингер просил ответа на языке латинском, сказывая, что Делатор умер и что при дворе их нет уже ни одного человека, знающего русский язык. Дело шло о ливонских пленниках: Максимилиан и Филипп убеждали великих князей свободить сих несчастных, изнуренных долговременною неволею; а Гартингер ручался за безопасность нашего посольства, если Иоанн велит кому-нибудь из своих придворных ехать в Немецкую землю на Ригу, чтобы сделать тем удовольствие Максимилиану. Но великий князь не сделал сего; сам писал к императору, а Василий к королю Филиппу, учтиво и ласково, с объяснением, что пленники немедленно будут свободны, когда магистр прервет дружественную связь с Литвою. Одним словом, Иоанн, по-видимому, уже худо верил Максимилиану: платил только ласками за ласки и дарил ему кречетов, но не хотел изменить для него своим правилам и жалел денег на бесполезное посольство в Австрию.

Сын и наследник великого князя, Василий, имел уже 25 лет от рождения и еще не был женат, в противность тогдашнему обыкновению. Политика осуждает брачные союзы государей с подданными, особенно в правлениях самодержавных: свойственники требуют отличия без достоинств, милостей без заслуг; и сии, так сказать, родовые вельможи, пользуясь исключительными правами, редко не употребляют оных во зло, думая, что государь обязан в них уважать самого себя, то есть честь своего дома. Нарушается справедливость, истощается казна, или семейственные докуки вредят драгоценному спокойствию монарха. Зная сию, как и многие другие важные для единовластия истины по внушению собственного гения, Иоанн думал женить сына на принцессе иностранной: будучи союзником Дании, он предлагал ее королю утвердить их взаимную дружбу свойством: для того, может быть, находился в Москве датский посол около 1503 года; но король — в угождение ли шведам, коих ему хотелось снова подчинить Дании и которые не любили России, или затрудняясь иноверием жениха — уклонился от чести быть тестем наследника великокняжеского и выдал дочь свою, Елисавету, за курфирста бранденбургского. Видя пред собою близкую кончину, желая благословить счастливый брак сына и не имея уже времени искать невесты в странах отдаленных, государь решился тогда женить его на подданной. Пишут, что сам Василий хотел того, уважив совет любимого им боярина, грека Юрия Малого, у которого была дочь невеста; но жених выбрал иную, будто бы из 1500 благородных девиц, представленных для сего ко двору: Соломонию, дочь весьма незнатного сановника Юрия Константиновича Сабурова, одного из потомков выходца ординского, мурзы Чета. Соломония отличалась, как вероятно, достоинствами целомудрия, красотою, цветущим здравием; но в выборе не участвовала ли и политика? Может быть, Иоанн лучше хотел вступить в свойство с простым дворянином, нежели с князем или с боярином, чтобы иметь более способов наградить родственников невестки без излишней щедрости и не уделяя им особенных прав, несовместных с званием подданного. Отец Соломонии был возвышен на степень боярина уже в царствование Василия. Но мудрый Иоанн не предвидел, что сей брак, приближив Годуновых, ее родственников, ко трону, будет виною ужасных для России бедствий и гибели царского дома!

В то время, когда двор и столица ликовали, празднуя свадьбу юного великого князя, государь сведал о злобной измене нашего казанского присяжника, Магмет-Аминя. Сей так называемый царь всего более любил корысть и лукавую жену свою, бывшую вдову Алегамову, которая несколько лет жила невольницею в Вологде. Ненавидя россиян как злодеев ее первого мужа, она замышляла кровопролитную месть, тайно беседовала с вельможами казанскими о средствах и приступила к делу, возбуждая Магмет-Аминя быть истинным, независимым владетелем. «Что ты? раб московского тирана,— говорила ему царица: — ныне на престоле, завтра в темнице и подобно Але-гаму умрешь невольником. Цари и народы презирают тебя. Воспряни от унижения к величию; свергни иго или погибни достойным славы». Пленительные ласки ее действовали еще сильнее красноречия: она день и ночь, по словам летописца, висела на шее у мужа и достигла желаемого. Забыв милости Иоанна, своего названного отца, и присягу, Магмет-Аминь дал ей слово отложиться от России; но еще медлил и послал одного из вельмож, князя уфимского, с какими-то представлениями в Москву. Будучи недоволен оными — угадывая, может быть, и злое его намерение,— Иоанн велел ехать в Казань дьяку Михаилу Кляпику, чтобы объясниться с царем. Тогда Магмет-Аминь решился действовать явно. Настал праздник рождества Иоанна Предтечи, день славной ярмонки в Казани, где гости российские съезжались с азиатскими меняться драгоценными товарами, мирно и спокойно, не опасаясь ни малейшего насилия: ибо Казань уже 17 лет считалась как бы московскою областию. В сей день схватили там посла великокняжеского и наших купцов: многих умертвили, не щадя ни жен, ни детей, ни старцев; иных заточили в улусы ногайские; ограбили всех без исключения. Народы не любят господ чужеземных: казанцы, обольщенные и свободою и корыстию, служили усердным орудием воли царской, в исступлении злобы лили кровь москвитян и радовались отнятыми у них сокровищами. «Магмет-Аминь, — сказано в летописи,— наполнил целую палату серебром русским, наделал себе золотых венцов, сосудов, блюд; уже перестал есть из медных котлов, или опаниц, являясь на пирах в сиянии драгоценных каменьев и металлов, в убранстве истинно царском. Самые бедные казанские жители разбогатели: носив прежде зимою и летом овчины, украсились тканями шелковыми и в одеждах разноцветных, как павлины, гордо расхаживали пред своими катунами, или домами.

Надменный убийством мирных гостей, Магмет-Аминь вооружал 40 000 казанцев, призвал 20 000 ногаев, вступил в Россию, умертвил несколько тысяч земледельцев, осадил Нижний Новгород и выжег все посады. Воеводою был там Хабар Симский: имея мало воинов для защиты города, он выпустил из темницы 300 литовских пленников, взятых на Ведроше; дал им ружья и государевым именем обещал свободу, если они храбростию заслужат ее. Сия горсть людей спасла крепость. Будучи искусными стрелками, литовцы убили множество неприятелей и в том числе ногайского киязя, шурина Магмет-Аминева, который, стоя близ стены, распоряжал приступом. Видя его мертвого, ногайские полки уже не хотели биться: сделалась распря между ими и казанцами; началось даже кровопролитие. Царь едва мог смирить их; снял осаду и бежал восвояси. — Литовские пленники немедленно были освобождены, с честию, благодарностию и дарами.

Великий князь не успел наказать Магмет-Аминя: высланные против него московские воеводы худо исполнили свою обязанность; имея около 100000 ратников, не пошли за Муром и дали неприятелю удалиться спокойно. В сие время болезнь Иоаннова усилилась: подобно великому своему деду, герою Донскому, он хотел умереть государем, а не иноком; склоняясь от престола к могиле, еще давал повеления для блага России и тихо скончался 27 октября 1505 года, в первом часу ночи, имев от рождения 66 лет 9 месяцев и властвовав 43 года 7 месяцев. Тело его погребли в новой церкви св. Архистратига Михаила. Летописцы не говорят о скорби и слезах народа: славят единственно дела умершего, благодаря небо за такого самодержца!

Иоанн III принадлежит к числу весьма немногих государей, избираемых провидением решить надолго судьбу народов: он есть герой не только российской, но и всемирной истории. Не теряясь в сомнительных умствованиях метафизики, не дерзая определять вышних намерений божества, внимательный наблюдатель видит счастливые и бедственные эпохи в летописях гражданского общества, какое-то согласное течение мирских случаев к единой цели или связь между оными для произведения какого-нибудь главного действия, изменяющего состояние рода человеческого. Иоанн явился на театре политическом в то время, когда новая государственная система вместе с новым могуществом государей возникала в целой Европе на развалинах системы феодальной или поместной. Власть королевская усилилась в Англии, во Франции. Испания, свободная от ига мавров, сделалась первостепенною державою. Португалия цвела, приобретая богатства успехами мореплавания и важными для торговли открытиями. Разделенная Италия хвалилась по крайней мере флотами, купечеством, искусствами, науками и тонкою политикою. Беспечность и равнодушие императора, Фридерика IV, не могли успокоить Германии, волнуемой междоусобиями; но сын его, Максимилиан, уже готовил в уме своем счастливую перемену для ее внутреннего состояния, которой надлежало возвысить достоинство императорское, униженное слабодушием Рудольфовых преемников, и поставить дом австрийский на вышнюю степень величия. Венгрия, Богемия, Польша, управляемые тогда Гедиминовым родом, составляли как бы одну державу и вместе с Австриею могли обуздывать ужасное для христиан властолюбие Баязета. Соединение трех государств северных, обещая им силу и важность в политической системе Европы, было предметом усилий короля датского. Республика Швейцарская, основанная любовию к вольности, безопасная в ограде твердынь Альпийских, но побуждаемая честолюбием и корыстию, хотела славы участвовать в распрях монархов сильнейших и заслуживала оную храбростию своих пастырей. Ганза — сей торговый и воинский союз осьми-десяти пяти городов немецких, беспримерный в летописях и весьма достопамятный в отношении к древней России, — пользовалась всеобщим уважением государей и народов. Личная слава Плеттенбергова возвысила достоинство ордена Ливонского и Немецкого. — Кроме успехов власти монархической и разумной политики, которая произвела сношения между самыми отдаленными государствами — кроме лучшего гражданского состояния, если не всех, то по крайней мере многих держав — век Иоаннов ознаменовался великими открытиями. Гуттенберг и Фауст изобрели книгопечатание, которое более всего способствовало распространению знаний, едва ли уступая в важности и в пользе изобретению букв. Коломб открыл новый мир, привлекательный для хищного корыстолюбия и торговли, любопытный для испытателей естества и для философа, который, видя там человечество в состоянии дикой природы и все начальные степени ума гражданского, историею Америки объяснил для себя всемирную. Драгоценные произведения Индии достигали Азова чрез Персию и море Каспийское, путем многотрудным, медленным, неверным: сия страна, древнейшая населением, образованием, художествами, скрывалась от европейцев как бы за щитом непроницаемым, и темные об ней слухи рождали басни о несметных ее богатствах. Смелые порывы некоторых мореплавателей обойти Африку увенчались наконец совершенным успехом, и Васко де-Гамо, оставив за собою мыс Доброй Надежды, с таким же восторгом увидел берег Индии, с каким Христофор Коломб Америку. Сии два открытия, обогатив Европу, распространив ее мореплавание, умножив промышленность, сведения, роскошь и приятности гражданской жизни, имели сильное влияние на судьбу держав. Политика сделалась хитрее, дальновиднее, многосложнее: при заключении государственных договоров министры смотрели на географические чертежи и вычисляли торговые прибытки, основывая на них государственное могущество; родились новые связи между народами; одним словом, началась новая эпоха, если не для мирного счастия людей, то по крайней мере для ума, для силы правительства и для общественного духа государств благоприятная.

Россия около трех веков находилась вне круга европейской политической деятельности, не участвуя в важных изменениях гражданской жизни народов. Хотя ничто не делается вдруг; хотя достохвальные усилия князей московских, от Калиты до Василия Темного, многое приготовили для единовластия и нашего внутреннего могущества: но Россия при Иоанне III как бы вышла из сумрака теней, где еще не имела ни твердого образа, ни полного бытия государственного. Благотворная хитрость Калиты была хитростию умного слуги ханского. Великодушный Димитрий победил Мамая, но видел пепел столицы и раболепствовал Тохтамышу. Сын Донского, действуя с необыкновенным благоразумием, соблюл единственно целость Москвы, невольно уступив Смоленск и другие наши области Витовту, и еще искал милости в ханах; а внук не мог противиться горсти хищников татарских, испил всю чашу стыда и горести на престоле, униженном его слабостию, и, быв пленником в Казани, невольником в самой Москве, хотя и смирил наконец внутренних врагов, но восстановлением уделов подвергнул великое княжество новым опасностям междоусобия. Орда с Литвою, как две ужасные тени, заслоняли от нас мир и были единственным политическим горизонтом России, слабой, ибо она еще не ведала сил, в ее недре сокровенных. Иоанн, рожденный и воспитанный данником степной Орды, подобной нынешним киргизским, сделался одним из знаменитейших государей в Европе, чтимый, ласкаемый от Рима до Царяграда, Вены и Копенгагена, не уступая первенства ни императорам, ни гордым султанам; без учения, без наставлений, руководствуемый только природным умом, дал себе мудрые правила в политике внешней и внутренней; силою и хитростию восстановляя свободу и целость России, губя царство Батыево, тесня, обрывая Литву, сокрушая вольность новогородскую, захватывая уделы, расширяя владения московские до пустынь сибирских и норвежской Лапландии, изобрел благоразумнейшую, на дальновидной умеренности основанную для нас систему войны и мира, которой его преемники долженствовали единственно следовать постоянно, чтсбы утвердить величие государства. Бракосочетанием с Софиею обратив на себя внимание держав, раздрав завесу между Европою и нами, с любопытством обозревая престолы и царства, не хотел мешаться в дела чуждые; принимал союзы, но с условием ясной пользы для России; искал орудий для собственных замыслов и не служил никому орудием, действуя всегда как свойственно великому, хитрому монарху, не имеющему никаких страстей в политике, кроме добродетельной любви к прочному благу своего народа. Следствием было то, что Россия, как держава независимая, величественно возвысила главу свою на пределах Азии и Европы, спокойная внутри и не боясь врагов внешних.

Совершая сие великое дело, Иоанн преимущественно занимался устроением войска. Летописцы говорят с удивлением о сильных его полках. Он первый, кажется, начал давать земли или поместья боярским детям, обязанным, в случае войны, приводить с собою несколько вооруженных холопей или наемников, конных или пеших, соразмерно доходам поместья (от сего умножилось число ратников); принимал в службу и многих литовских, немецких пленников, волею и неволею: сии иноземцы жили за Москвою-рекою в особенной слободе. С его времени также начинаются разряды, которые дают нам ясное понятие о внутреннем образовании войска, состоявшего обыкновенно из пяти так называемых полков: большого, передового, правого, левого и сторожевого, или запасного. Каждый имел своего воеводу: но предводитель большого полку был главным. Не дозволяя вождям считаться между собою в старейшинстве, государь еще менее терпел непослушание воинов: сын великокняжеский, Димитрий, возвратись из-под Смоленска, жаловался, что многие дети боярские без его ведома приступали к городу, отлучались из стана и ездили грабить: Иоанн наказал их всех, темницею или торговою казкию. Силою, устройством, мужеством рати и воевод побеждая от Сибири до Эмбаха и Десны, он лично не имел духа воинского. «Сват мой,— говорил о нем Стефан Молдавский,— есть странный человек: сидит дома, веселится, спит спокойно и торжествует над врагами. Я всегда на коне и в поле, а не yмею защитить земли своей». То есть Иоанн родился не воином, но монархом; сидел на троне лучше, нежели на ратном коне, и владел скиптром искуснее, нежели мечом. Имея выспренний ум для государственной науки, он имел слуг для победы: Холмский, Стрига, Щеня вели к ней его легионы. Воин на престоле опасен: легко может обмануть себя и начать кровопролитие только для своего личного славолюбия; легко может одною несчастною битвою утратить плоды десяти счастливых. Ему трудно быть миролюбивым: а народы желают сего качества в венценосцах. Одна необходимая для государственной целости и независимости война есть законная: так Иоанн воевал с Ахматом и Литвою, среди успехов не отвергая мира, согласного с нашим благом.

Внутри государства он не только учредил единовластие — до времени оставив права князей владетельных одним украинским или бывшим литовским, чтобы сдержать слово и не дать им повода к измене, — но был и первым, истинным самодержцем России, заставив благоговеть пред собою вельмож и народ, восхищая милостию, ужасая гневом, отменив частные права, несогласные с полновластием венценосца. Князья племени Рюрикова и Св. Владмира служили ему наравне с другими подданными и славилась титлом бояр, дворецких, окольничих, когда знаменитою, долговременною службою приобретали оное. Василий Темный оставил сыну только четырех великокняжеских бояр, дворецкого, окольничего: Иоанн в 1480 году имел уже 19 бояр и 9 окольничих, а в 1495 и 1496 годах учредил сан государственного казначея, постельничего, ясельничего, конюшего. Имена их вписывались в особенную книгу для сведения потомков. Все сделалось чином или милостию государевою. Между боярскими детьми придворными или младшими дворянами находились сыновья князей и вельмож. — Председательствуя на соборах церковных, Иоанн всенародно являл себя главою духовенства; гордый в сношениях с царями, величавый в приеме их посольств, любил пышную торжественность; уставил обряд целования монаршей руки в знак лестной милости; хотел и всеми наружными способами возвышаться пред людьми, чтобы сильно действовать на воображение; одним словом, разгадав тайны самодержавия, сделался как бы земным богом для россиян, которые с сего времени начали удивлять все иные народы своею беспредельною покорностию воле монаршей. Ему первому дали в России имя Грозного, но в похвальном смысле: грозного для врагов и строптивых ослушников. Впрочем, не будучи тираном подобно своему внуку, Иоанну Василиевичу Второму, он, без сомнения, имел природную жестокость во нраве, умеряемую в нем силою разума. Редко основатели монархии славятся нежною чувствительностшо, и твердость, необходимая для великих дел государственных, граничит с суро-востию. Пишут, что робкие женщины падали в обморок от гневного, пламенного взора Иоаннова; что просители боялись идти ко трону; что вельможи трепетали и на пирах во дворце, не смели шепнуть слова, ни тронуться с места, когда государь, утомленный шумною беседою, разгоряченный вином, дремал по целым часам за обедом; все сидели в глубоком молчании, ожидая нового приказа веселить его и веселиться.— Уже заметив строгость Иоаннову в наказаниях, прибавим, что самые знатные чиновники, светские и духовные, лишаемые сана за преступления, не освобождались от ужасной торговой казни: так (в 1491 году) всенародно секли кнутом ухтомского князя, дворянина Хомутова и бывшего архимандрита чудовского за подложную грамоту, сочиненную ими на землю умершего брата Иоаннова.

История не есть похвальное слово и не представляет самых великих мужей совершенными. Иоанн как человек не имел любезных свойств ни Мономаха, ни Донского, но стоит как государь на вышней степени величия. Он казался иногда боязливым, нерешительным, ибо хотел всегда действовать осторожно. Сия осторожность есть вообще благоразумие: оно не пленяет нас подобно великодушной смелости; но успехами медленными, как бы неполными, дает своим творениям прочность. Что оставил миру Александр Македонский? — славу. Иоанн оставил государство, удивительное пространством, сильное народами, еще сильнейшее духом правления, то, которое ныне с любовию и гордостию именуем нашим любезным отечеством. Россия Олегова, Владимирова, Ярославова погибла в нашествии моголов: Россия нынешняя образована Иоанном; а великие державы образуются не механическим сцеплением частей, как тела минеральные, но превосходным умом державных. Уже современники первых счастливых дел Иоанновых возвестили в истории славу его: знаменитый летописец польский, Длугош, в 1480 году заключил свое творение хвалою сего неприятеля Казимирова. Немецкие, шведские историки шестого на-десять века согласно приписали ему имя Великого; а новейшие замечают в нем разительное сходство с Петром Первым: оба без сомнения велики; но Иоанн, включив Россию в общую государственную систему Европы и ревностно заимствуя искусства образованных народов, не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного характера подданных; не видим также, чтобы пекся о просвещении умов науками: призывая художников для украшения столицы и для успехов воинского искусства, хотел единственно великолепия; силы; и другим иноземцам не заграждал пути в Россию, но единственно таким, которые могли служить ему орудием в делах посольских или торговых; любил изъявлять им только милость, как пристойно великому монарху, к чести, не к унижению собственного народа. Не здесь, но в истории Петра должно исследовать, кто из сих двух венценосцев поступил благоразумнее или согласнее с истинною пользою отечества.— Между иноземцами, которые искали тогда убежища и службы в Москве, достойны замечания князь таманский, Гуйгурсис, жертва султанского насилия, и кафинский еврей Скарья: государь милостивыми грамотами, скрепленными золотою печатию, дозволив им быть к себе, уверял их в особенном покровительстве и в совершенной свободе выехать из России, если не захотят в ней остаться.

Петр думал возвысить себя чужеземным названием императора: Иоанн гордился древним именем великого князя и не хотел нового; однако ж в сношениях с иностранцами принимал имя царя как почетное титло великокняжеского сана, издавна употребляемое в России. Так Изя-слав II, Димитрий Донской назывались царями. Сие имя не есть сокращение латинского Caesar, как многие неосновательно думали, но древнее восточное, которое сделалось у нас известно по славянскому переводу Библии и давалось императорам византийским, а в новейшие времена ханам могольским, имея на языке персидском смысл трона или верховной власти; оно заметно также в окончании собственных имен монархов ассирийских и вавилонских: Фаллассар, Набонассар и проч. — Исчисляя в титуле своем все особенные владения государства Московского, Иоанн наименовал оное Белою Россиею, то есть великою или древнею, по смыслу сего слова в языках восточных.

Он умножил государственные доходы приобретением новых областей и лучшим порядком в собирании дани, расписав земледельцев на сохи и каждого обложив известным количеством сельских хозяйственных произведений и деньгами: что записывалось в особенные книги. Например, два земледельца, высевая для себе 6 коробей, или четвертей ржи, давали ежегодно великому князю 2 гривны и 4 деньги (около нынешнего серебряного рубля), 2 четверти ржи, три овса, осьмину пшеницы, ячменя, так, что с тягла сходило по нынешним умеренным ценам более двадцати рублей нашими ассигнациями. Некоторые крестьяне представляли в казну пятую или четвертую долю собираемого хлеба, баранов, кур, сыр, яйца, овчины и проч. Одни давали более, другие менее, смотря по изобилию или недостатку в угодьях.— Торговля также обогащала казну более прежнего. Россия сделалась извне независимою, внутри спокойною: государь любил пышность, дотоле неизвестную, и купцы наши вместе с иноземными стремились удовлетворять новым потребностям Москвы, где находилось для них несколько гостиных казенных дворов и где собиралась пошлина с товаров и с лавок. Иоанн перевел древнюю ярмонку из Холопьего города в Мологу, поместье сына его, Димитрия, и велел ему довольствоваться там старыми купеческими сборами, не умножать их, не вымышлять новых, предписав его братьям, чтобы они не запрещали своим людям ездить на сию важную для России ярмонку. Вероятно, что казна имела также немалый доход от внешней торговли: недаром великий князь столь ревностно заботился об ее безопасности в Азове и в Кафе; недаром послы его обыкновенно езжали туда с обозами купеческими, нагруженными пушным драгоценным товаром, мехами собольими, лисьими, горностаевыми, зубами рыбьими, лунскими (немецкими, лондонскими) однорядками, холстом, юфтью: на что россияне выменивали жемчуг, шелк, тафту. Богатство древних наших государей известно более по сказкам, нежели по действительным историческим свидетельствам. Не говоря о дани, взятой Олегом с греков, знаем только, что византийский император Никифор дал Святославу 15 центнеров золота, если верить Льву диакону, и что Мономах (как означено буквою в рукописи его Поучения) привез отцу триста гривен сего металла. По крайней мере новейшие великие князья не могли равняться богатством с Иоанном. «Каждому из сыновей моих, — говорит он в завещании, — оставляю по нескольку ларцев с казною, за их и моею печатями, у государственного казначея, печатника и дьяков. Все иные сокровища, лалы, яхонты, жемчуг, драгоценные иконы, сосуды, деньги, золото и серебро, соболи, шелковые ткани, одежды — все, что находится в моей казне постельной, у дворецкого, конюшего, ясельничих, прикащиков в Москве, в Твери, Новегороде, Белеозере, Вологде и везде — то все сыну моему Василию».— Вспомним, что кроме умножения обыкновенных, поземельных и таможенных доходов, открытие и произведения пермских рудников служили новым источником богатства для государствования Иоаннова.

Сей монарх, оружием и политикою возвеличив Россию, старался, подобно Ярославу I, утвердить ее внутреннее благоустройство общими гражданскими законами, в коих она имела необходимую нужду, быв долгое время жертвою раз-новластия и беспорядка. Митрополит Геронтий, в 1488 году отсылая некоторых лишенных сана иереев к суду государева наместника, пишет в своей грамоте, что они должны быть судимы, как уставил великий князь, по царским правилам, или по законам царей греческих, внесенным в Кормчую книгу: следственно, сия книга служила тогда для нас и гражданским уложением в случаях, не определенных Российским правом. Но в 1497 году Иоанн велел дьяку Владимиру Гусеву собрать все наши древние судные грамоты, рассмотрел, исправил, и выдал собственное Уложение, писанное весьма ясно, основательно. Главным судиею был великий князь с детьми своими: но он давал сие право боярам, окольничим, наместникам, так назывемым волостелям и поместным детям боярским, которые, однако ж, не могли судить без старосты, дворского и лучших людей, избираемых гражданами. Судьям воспрещалось всякое пристрастие, лихоимство; но осужденный платил им и дьякам десятую долю иска, сверх пошлины за печать, за бумагу, за труд. Все решилось единоборством: самое душегубство, зажигательство, разбой; виновного, то есть побежденного, казнили смертию: всю собственность его отдавали истцу и судьям. За первую татьбу, кроме церковной и головной (то есть похищения людей), секли кнутом и лишали имения, делимого между истцом и судьею; преступник бедный выдавался истцу головою. За вторую татьбу казнили смертию, и даже без суда, когда пять или шесть добрых граждан утверждали клятвенно, что обвиняемый есть вор известный. Человека подозрительного, оговоренного татем, пытали; но беспорочного не касались и требовали от него только поруки до объяснения дела. Несправедливое решение судей уничтожалось великим князем, но без всякого для них наказания. С жалобою, с доносом надлежало ехать в Москву, или к наместнику, или к боярину, имевшему судную власть в той области, где жил ответчик, за коим посылали недельщика, или пристава. Являлись свидетели. Судья спрашивал: «Можно ли им верить?» Допросите их, как закон и совесть повелевают, — ответствовали судимые. Свидетели начинали говорить: обвиняемый возражал, заключая обыкновенно речь свою так: «Требую присяги и суда божия; требую поля и единоборства». Каждый вместо себя мог выставить бойца. Окольничий и недельщик назначали место и время. Избирали любое оружие, кроме огнестрельного и лука; сражались обыкновенно в латах и в шлемах, копьями, секирами, мечами, на конях или пешие; иногда употреблялись и кинжалы. Пишут, что в Москве был славный, искусный и сильный боец, с которым уже никто не смел схватиться, но которого убил один литвин. Иоанн оскорбился; хотел видеть победителя, взглянул гневно, плюнул на землю и запретил судные поединки между своими и чужестранцами: ибо последние, зная превосходную силу россиян, одолевали их всегда хитростию.

Сие Уложение, древнейшее после Ярославова, не должно удивлять нас своею краткостию: где все затруднения в тяжбах решились острым железом; где законодатель, так сказать, не распутывал их узла глубокомысленными соображениями, а рассекал его столь чудным уставом: там надлежало единственно дать правила для судебных поединков. Видим, как и в первобытных наших законах, великую доверенность к присяге, к совести людей. Телесные наказания унижали человечество в преступниках; но имя доброго гражданина, без всякого иного титла, было правом на государственное уважение; кто имел его, тот в случае свидетельства одним словом спасал невинного или губил виновного. — Несогласные с рассудком, поединки судебные могли однако ж утверждать безопасность государства: они питали воинский дух народа.

В Уложении Иоанновом находятся весьма немногие постановления о купле, займе, наследстве, землях, межах, холопях, земледельцах. Например: 1) «Кто купил вещь новую при двух или трех честных свидетелях, тот уже не лишается ее, хотя бы она была и краденая; но кроме лошади»: следственно, лошадь возвращалась хозяину. — 2) «Если деньги или товары, взятые купцом, будут у него в пути отняты, сгорят или утратятся без его вины: то ему дать время для платежа, и без всякого росту; в противном же случае он, как виновный, ответствует всем имением и головою». Сей закон есть древний Ярославов. — 3) «Кто умрет без духовной грамоты, не имея сына: того имение и земли принадлежат дочери; а буде нет и дочери, то ближайшему родственнику».— 4) «Между селами и деревнями должны быть загороды: в случае потравы взыскать убыток с того, в чью загороду прошел скот. Кто уничтожит между или грань, того бить кнутом и взять с него рубль в удовлетворение истцу» (закон Ярославов).— 5) «Кто три года владеет землею, тому она уже крепка; но если истец — великий князь, то сроку для иска полагается шесть лет: далее нет суда о земле.— 6) Крестьяне (или свободные земледельцы) отказываются из волости в волость, из села в> село (то есть переходят от одного владельца к другому) за неделю до Юрьева дня и через неделю после оного. Пожилого за двор назначается рубль в степных местах, а в лесных 100 денег.— 7) Холоп или раб, с женою и детьми, есть тот, кто дает на себя крепость, кто идет к господину в тиуны» (закон Ярославов) «и ключники сельские (но если дети служат другому господину или живут сами собою, то они не участвуют в судьбе отца); кто женится на рабе; кто отдан в приданое или отказан по духовному завещанию. Если холоп, взятый в плен татарами, уйдет от них: то он уже свободен и не принадлежит своему бывшему господину. Если отпускная, данная рабу, писана рукою господина, то она всегда действительна: иначе должна быть явлена боярам и наместникам, имеющим судное право, и подписана дьяком.— 8) Попа, диакона, монаха, монахиню, старую вдову (которая питается от церкви божией) судит святитель; а мирянину с церковным человеком суд общий».— Сии законы, с помощию греческих, или номоканона, были достаточны. Древние обычаи служили им дополнением.

Иоанн учредил лучшую городскую исправу, или полицию: он велел поставить на всех московских улицах решетки (или рогатки), чтобы ночью запирать их для безопасности домов; не терпя шума и беспорядка в городе, указом запретил гнусное пьянство; пекся о дорогах: завел почту, ямы, где путешественникам давали не только лошадей, но и пищу, если они имели на то приказ государев. Здесь же вместим одну любопытную черту его заботливости о физическом благосостоянии народа. Открытие Америки доставило Европе золото, серебро и болезнь, которая доныне свирепствует во всех ее странах, искажая человечество, и которая с удивительною быстротою разлила свой яд от Испании до Литвы. Сперва не знали ее причины, и лицемеры нравственности не таились с нею во мраке. Историк литовский пишет следующее: «В 1493 году одна женщина привезла из Рима в Краков болезнь французскую. Сия ужасная казнь вдруг постигла многих: в числе их находился и кардинал Фридерик». Слух о том дошел до Москвы: великий князь, в 1499 году посылая в Литву боярского сына, Ивана Мамонова, в данном ему наставлении говорит: «Будучи в Вязьме, разведай, не приезжал ли кто из Смоленска с недугом, в коем тело покрывается болячками и который называют французским?» Иоанн хотел предохранить свой народ от нового бича небесного.

Мы говорили о важнейших делах церковных. Кроме суда над еретиками, было еще три собора: первый для уложения церковной пасхалии на осьмое тысячелетие, которое настало в 31 год Иоаннова государствования. Суеверные успокоились; увидели, что земля стоит и небесный свод не колеблется с исходом седьмой тысячи. Митрополит Зосима созвал епископов и поручил Геннадию Новогородскому сделать исчисления Церковного круга. Сей разумный святитель написал введение, где свидетельствами апостолов и правилами истинного христианства опровергает все мнимые предсказания о конце мира, известном единому богу. «Нам должно, — говорит он, — не искать таинств, сокровенных от мудрости человеческой, но молить вседержителя о благоустройстве мира и церкви, о здравии и спасении великого государя нашего, да цветет его держава силою и победою». Сперва изложили Пасхалию только на 20 лет и дали рассмотреть оную пермскую епископу Фнлофею, которого вычисления утвердили ее верность: после того Геннадий означил на больших листах круги солнечные, лунные, основания, эпакты, в руце лето и ключи границ от 533 до 7980 года. Сей собор утвердил, что год начинается в России вместе с индиктом 1 сентября.

Второй собор был при Симоне митрополите. В 1500 году раздав новогородские церковные земли детям боярским, великий князь мыслил, что духовенству, и в особенности инокам, непристойно владеть бесчисленными селами и деревнями, которые возлагали на них множество мирских забот. Сие важное дело именем государя было предложено митрополиту и всем епископам в общем их совете. Иоанн не присутствовал в оном. Митрополит послал к нему дьяка Леваша с такими словами: «Отец твой, Симон митрополит всея Руссии, епископы и весь освященный Собор говорят, что от равноапостольного великого царя Константина до позднейших времен везде святители и монастыри держали грады, власти и села: никогда Соборы св. отцов не запрещали сего; запрещали им единственно продавать недвижимое достояние. При самых предках твоих, великом князе Владимире, Ярославе, Андрее Боголюб-ском, брате его Всеволоде, Иоанне Данииловиче, внуке блаженного Александра, современнике чудотворца Петра митрополита, и до нашего времени святители и монастыри имели грады и власти, слободы и села, управы, суды, пошлины, оброки и дани церковные. Не Святый ли Владимир, не Великий ли Ярослав сказали в уставе своем: кто преступит его из детей или потомков моих; кто захватит церковное достояние и десятины святительские, да будет проклят в сей век и будущий? Самые злочестивые цари ординские, боясь господа, щадили собственность монастырей и святительскую: не смели двигнути вещей недвижимых... И так не дерзаем и не благоволим отдать церковного стяжания: ибо оно есть божие и неприкосновенно». Великий князь не захотел упорствовать; мыслил, но не совершил того, что и в самом осьмом на-десять веке еще казалось у нас смелостию. Екатерина II чрез 265 лет исполнила мысль Иоанна III, присоединив земли и села церковные к государственному достоянию и назначив духовенству денежное жалованье.

На третьем соборе (в 1503 году) Иоанн уставил с митрополитом, следуя правилам апостольским и св. Петра Чудотворца, чтобы ни иереи, ни диаконы вдовые не священнодействовали. «Забыв страх божий,— сказано в сем приговоре,— многие из них держали наложниц, именуемых полупопадьями. Отныне дозволяем им только, буде ведут жизнь непорочную, петь на крылосах и причащаться в алтарях, иереям в епитрахилях, а диаконам в стихарях, и брать четвертую долю из церковных доходов: уличенные же в пороке любострастия да живут в мире и ходят в светской одежде. Еще уставляем, чтобы монахам и монахиням не жить никогда вместе, но быть в особенности монастырям женским и мужеским», и проч. — Грамотою сего же собора, скрепленною подписями святителей, запрещалось всякое церковное мздоимство. Несмотря на то, архиепископ Геннадий дерзнул явно брать деньги с посвящаемых им иереев и диаконов: строгий Иоанн, свергнув его с престола святительского, запер в Чудове монастыре, где он и кончил дни свои в горести.

Ревностный ко благу и достоинству церкви, великий князь с удовольствием видел новую честь духовенства российского. Прежде оно искало милости в византийских святителях: тогда Москва сделалась Византиею, и греки приходили к нам не только за дарами, но и за саном святительским. В 1464 году митрополит Феодосии поставил в Москве митрополита Кесарии. Патриарх иерусалимский, угнетаемый тиранством египетского султана, оставил святые места и скончался на пути в Россию. Она была утешением бедных греков, которые хвалились ее православием и величием как бы их собственным. Знаменитые монастыри афонские существовали нашими благодеяниями, в особенности монастырь Пантелеймона, основанный древними государями киевскими.

Соглашая уважение к духовенству с правилами всеобщей монаршей власти, Иоанн в делах веры соглашал терпимость с усердием ко православию. Он покровительствовал в России и магометан и самых евреев, но тем более изъявлял удовольствия, когда христиане латинской церкви добровольно обращались в наше исповедание. Вместе с братом великой княгини Софии, с италиянскими и с немецкими художниками в 1490 году приехал в Москву каплан Августинского ордена, именуемый в летописи Иваном Спасителем; он торжественно принял греческую веру, женился на россиянке и получил от великого князя богатое село в награду.

Описав государственные и церковные деяния, упомянем о некоторых бедствиях сего времени. В 1478 и 1487 годах возобновлялся мор в северо-западных областях Рсссии, Устюге, Новегороде, Пскове. Были неурожаи, голые зимы, чрезвычайные разлития вод, необыкновенные бури, и в 1471 году, августа 29, землетрясение в Москве. Целые города обращались в пепел, а столица несколько раз. В сих ужасных пожарах, днем и ночью, великий князь сам являлся на коне с детьми боярскими, оставляя трапезу и ложе: указывал, распоряжал, тушил огонь, ломал домы и возвращался во дворец уже тогда, как все угасало.

Наконец заметим еще две достопамятности: первая относится к истории наших старинных обычаев; вторая к ученой истории древних путешествий.

Иоанн, особенно любя свою меньшую дочь, не хотел расстаться с нею и не искал ей женихов вне России. Горестные следствия Еленина супружества, хотя и блестящего, тем более отвращали его от мысли выдать Феодосию за какого-нибудь иноземного принца. В 1500 году оч сочетал ее с князем Василием Холмским, боярином и воеводою, сыном Даниила, славного мужеством и победами, который умер чрез шесть лет по завоевании Казани. Сия свадьба описана в прибавлении разрядных книг с некоторыми любопытными обстоятельствами. Знаменитый противник ливонского магистра, героя Плеттенберга, боярин и полководец, князь Даниил Пенко-Ярославский, был в тысяцких, а князь Петр Нагой-Оболенский в дружках с их женами. В поезде с женихом находилось более ста князей и знатнейших детей боярских. У саней великих княгинь, Софии и Елены, шли бояре, греческие и российские. Свадьбу венчал митрополит в храме Успения. Не забыли никакого обряда, нужного, как думали, для счастия супругов; все желали его и предсказывали молодым; веселились, пировали во дворце до ночи. — Счастливые предсказания не сбылися: Феодосия ровно через год скончалась.

Доселе географы не знали, что честь одного из древнейших, описанных европейских путешествий в Индию принадлежит России Иоаннова века. Некто Афанасий Никитин, тверский житель, около 1470 года был по делам купеческим в Декане и в королевстве Голькондском. Мы имеем его записки, которые хотя и не показывают духа наблюдательного, ни ученых сведений, однако ж любопытны, тем более что тогдашнее состояние Индии нам почти совсем неизвестно. Здесь не место описывать подробности. Скажем только, что наш путешественник ехал Волгою из Твери до Астрахани, мимо татарских городов Услана и Берекзаны; из Астрахани в Дербент, Бокару, Мазандеран, Амоль, Кашан, Ормус, Маскат, Гузурат и далее, сухим путем, к горам Индейским, до Бедера, где находилась столица великого султана Хоросанского; видел Индейский Иерусалим, то есть славный Элорский храм, как вероятно; именует города, коих нет на картах; замечает достопамятное; удивляется роскоши вельмож и бедности народа; осуждает не только суеверие, но и худые нравы жителей, исповедующих веру Брамы; везде тоскует о православной Руси, сожалея, если кто из наших единоземцев, прельщенный славою индейских богатств, вздумает ехать по его следам в сей мнимый рай купечества, где много перцу и красок, но мало годного для России; наконец возвращается в Ормус и, чрез Испагань, Султанию, Требизонт прибыв в Кафу, заключает историю своего шестилетнего путешествия, которое едва ли доставило ему что-нибудь, кроме удовольствия описать оное: ибо турецкие паши отняли у него большую часть привезенных им товаров. Может быть, Иоанн и не сведал о сем любопытном странствии: по крайней мере оно доказывает, что Россия в XV веке имела своих Тавернье и Шарденей, менее просвещенных, но равно смелых и предприимчивых; что индейцы слышали об ней прежде, нежели о Португалии, Голландии, Англии. В то время, как Васко де-Гама единственно мыслил о возможности найти путь от Африки к Индостану, наш тверитянин уже купечествовал на берегу Малабара и беседовал с жителями о догматах их веры.

Конец VI тома