ПУНИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Северо-западный выступ Африканского материка от Сиртов до океана, иначе называемый «Малой Африкой», составляющий одно географическое целое с противоположным берегом Европы и островами, был областью, в которой достиг большого политического развития и мирового значения перекинувшийся сюда с востока семитический финикийский элемент, у себя на родине игравший лишь второстепенную роль, по сравнению с великими державами и культурами. Ни время, ни условия насаждения на Дальнем Западе колоний семитического востока нам неизвестны. Когда и кем основаны Утика (Аттика — «Старая»?), Гады (Гадир — «Крепость»), великий африканский «Новгород» (Карт-хадашт) — Карфаген и другие города «Ливиофиникиян», об этом существуют переданные древними авторами легенды, сомнительные синхронизмы и недоступные проверке комбинации. Теории, высказываемые новыми учеными, также не для всех убедительны, а данные археологии и недостаточны и относятся ко времени, уже далеко отстоящему от первобытных времен.

Возможно, что развитие финикийских выселений в западную часть Средиземного моря относится к большой древности. Если мы верно, вместе с Гутшмидом, толкуем Менандра и Дня, то Утика упоминается уже в X в., а город Авза основан Итобаалом тирским. Ассирийские походы могли содействовать дальнейшим массовым переселениям в Африку. Греки в VIII в. нашли уже здесь места занятыми. Соперничество двух колониальных наций обусловило появление сведений о западных финикиянах в греческой литературе; они делаются доступными истории с конца VII в. Греческому посредству обязан и латинский язык общим наименованием западных семитов Poeni и Puni; для восточных финикиян появляется впоследствии Phoenices.

Греческая опасность сплотила западных финикиян вокруг Карфагена и привлекла к союзу с ними этрусков. Сицилийские финикияне, близкие к вытеснению, удержавшиеся лишь в Панорме, Мотии и Солунте, воспрянули и перешли в наступление; Сардиния вошла в карфагенскую сферу: битва при Алалии в 540 г. отдала Корсику карфагено-этрурскому союзу. Образовалось огромное финикийское морское государство семитического племени, объединившее «Малую Африку», южный берег Испании и значительную часть островов. По договору с римлянами 509 (?) г. была «признана карфагенская монополия по ту сторону «Прекрасного Мыса» и неприкосновенность римского владычества в Лации. Урегулированы были отношения с Киреной: границей были признаны «Филеновы жертвенники».

VI и V века были временем большого развития карфагенского богатства и могущества. Во главе государства стояли выдающиеся деятели, отличавшиеся большими государственными дарованиями и энергией, каковы Малх, завоеватель Сардинии, и фамилия Магонидов, сознававшая необходимость великодержавной политики и для этой цели преобразовавшая войско из гражданского в наемническое, что было неизбежно при незначительности финикийского гражданского элемента. Магониды более полутора веков стояли во главе государства и имена их связаны со всеми выдающимися событиями его истории. При внуке Магона, Амилькаре I, Карфаген вел мировую политику и выступил энергично против греков с запада, в то время как персы пытались покорить их с востока, но на этот раз потерпел неудачу при Имере, одновременно (480) с Ксерксом, разбитым при Саламине. Тем не менее широкие предприятия Магонидов продолжаются, хотя и получают иное направление. Сын павшего при Имере Амилькара, Аннон I «превращает карфагенян в ливийцев», т. е. покоряет туземные племена внутренней части страны, образует африканскую провинцию, защищенную от набегов кочевников рядами укреплений, и отдает ее пунической знати, которая, сев на землю, обрабатывает свои латифундии при помощи рабов. Таким образом, на ряду с торговым классом и с ремесленниками, появляются в государстве крупные собственники-плантаторы, привязанные к земле и к благам мира. Этим Карфаген существенно отличается от Финикии, где владения прибрежных городов не могли распространяться вглубь страны. Благосостояние и богатство поместий картинно представлено у Диодора (XX, 8). Так как одновременно с этим политическим и экономическим переворотом замечается и другой — переход к крупной фабричной промышленности, то во избежание нежелательных для государства последствий появления обездоленных пролетариев, Аннон и Имилькон привели в исполнение мероприятие, грандиозное по замыслу и результатам — экспедицию на берега Атлантического океана для основания новых колоний, в которых могли бы найти себе приют обездоленные элементы гражданского населения. Аннон направился к югу, вдоль африканского берега и, доехав, кажется, до мыса Пальма в Гвинее или даже до Камеруна и экватора, основал шесть факторий. Имилькон прошел вдоль европейского берега до Эстримния, т. е. до Оловянных островов Scylly.

Конец V в. и весь IV в. были полны почти непрерывными войнами Карфагена с греками. Магониды стремились обратить Сицилию в провинцию, подобную Ливии, и натолкнулись на сопротивление Сиракуз. Война шла с переменным счастьем и, в конце концов, привела к расширению финикийской сферы. Однако, покорение востока Александром скоро отразилось и на западе. Агафокла и Пирра нельзя не признать типичными продуктами бурной героической эпохи Диадохов и Эпигонов, мечтавших о продолжении александрова дела в западной части культурного мира. Известно, что, несмотря на неоднократные поражения, Карфаген, одно время близкий к гибели, вышел из этой борьбы победителем — он не вошел политически в состав эллинистического мира и несколько лет был владыкой запада. Но это не могло продолжаться долго — борьба с прежним союзником Римом была лишь вопросом времени, и действительно началась всего через восемь лет после удаления Пирра.

В борьбу с Римом Карфаген вступил в расцвете своего могущества, как первая великая держава древности. Но это могущество было уже только кажущимся — время финикийской расы уже прошло, ее творческие силы иссякли, внутренние условия огромной республики были не таковы, чтобы побороть молодую энергичную и таящую в себе неистощимый запас свежих сил нацию. Первая Пуническая война, несмотря на неоднократные поражения римлян, окончилась для Карфагена потерей Сицилии, затем Сардинии и уничтожением флота. Карфаген перестал быть морской державой, и это еще более связало его с Ливией, и голоса аристократов-аграриев, стоявших за мир во что бы то ни стало и за отказ от мировой политики, стали раздаваться все громче, в то время как городское население, особенно ремесленники и купцы, лишившись рынков, находились в оппозиции. Гениальные Баркиды, ставшие во главе государства, могли опереться на эту часть граждан, и им удалось убедить народ в необходимости, отказавшись от создавания флота, создать большую державу на суше и возместить потерю островов присоединением новых областей в Ливии, а затем Испании, которая явилась бы и рынком для сбыта, и источником доходов (серебряные рудники). Предприятие Баркидов увенчалось успехом, но возбудило беспокойство римлян и повело к новой войне, в которой семитический мир выдвинул одного из гениальнейших людей — Аннибала, полководца и политику едва ли не более великого, чем Александр. Его планы были необычайно широки и поэтому не могли быть оценены современниками. Он один мог понять, что для победы над Римом необходим союз всех угрожаемых им народов, что настало время оказать всеобщую реакцию против всепоглощающего города, что разгромить его можно только в Италии, а не в Испании или Сицилии. Аннибала сокрушили и непонимание соотечественников, и энергия Рима, и усовершенствованная военная техника Сципиона. Карфаген сошел на степень обессиленного вассального города, унизившегося до изгнания великого Баркида и до содействия исконному врагу в разгроме естественного союзника — Антиоха.

Между тем назрели крупные события. Хотя карфагеняне, как и прочие финикияне, выжимая соки из туземного населения, не думали о распространении среди них своей культуры, но последняя сама проникала к ливийским племенам, сначала затрагивая, конечно, правящие сферы. Разрозненные племена соединяются под начальством предприимчивых вождей, вкусивших пунической культуры, ослабление верховного приморского города повлияло на образование более крупных царств внутри страны. Появляется в Сиге царство Сифака, для которого обаяние Карфагена было еще настолько велико, что он перешел на сторону этой республики, получив в жены дочь карфагенского вельможи (еще в 204 г.). Но его царство было недолговечным; более успешным конкурентом на объединение Нумидии оказался знаменитый Масинисса, приучивший, по Страбону, ливийцев к гражданскому общежитию и к войне, вместо разбоя. Опираясь на римлян, он мечтал создать в Малой Африке крупное государство типа эллинистических монархий, но основанное на пунической культуре, в его планы входили даже включение Карфагена и замена семитической республики ливийской семитизованной монархией. Многие карфагеняне, отчаявшись в возможности вернуть былое могущество, сочувствовали ему и предпочитали владычество единокультурного царя, получившего воспитание в их городе, подчинению ненавистному коварному Риму. Но последний не мог этого допустить — он спокойно смотрел, как Масинисса отбирал у Карфагена одну область за другою, но когда оставалось сделать последний шаг, час великого города пробил и страшное дело 146г. совершилось.

Масинисса не пережил крушения своих планов, но предвидел его, и под разными предлогами оттягивал появление своих войск в лагере Сципиона. В 148 г. его не стало; его царство было поделено между его сыновьями. Оно перестало быть опасным для римлян, но продолжало быть хранителем пунической культуры. Под римским владычеством и в покоренной провинции последняя не только не угасала, но получала новую жизнь и распространение. Утика была сделана главным городом; остальные пунические города сохранили в эпоху империи самоуправление с суффетами, частью финикийскими, частью уже латинскими монетами и т. п. Нумидийские цари получили от римлян уцелевшие от погрома пунические книги, которые способствовали большому проникновению в их среду семитической культуры и появлению литературных интересов (Гиемпсал); они принимают пунические имена, пользуются охотно пуническим языком для надписей (особенно много у их столицы Цирты; между прочим, в честь Микипсы), призывают семитических мастеров.

Внук Масиниссы и племянник Микипсы Югурта решился даже на отчаянную, последнюю попытку оказать реакцию Риму и образовать великую северо-африканскую державу пунической культуры. Неудачное, вмешательство Юбы I в войну помпеянцев с Цезарем имело последствием обращение Нумидии в провинцию, но, с другой стороны, постоянные сношения с Римом содействовали проникновению эллинистическо-римской культуры. Карфаген принципиально относился к эллинизму отрицательно, в этом отношении он не шел по стопам своей метрополии; его постоянные политические и торговые столкновения с греками, вызвавшие и самое образование западно-финикийского государства, не могли благоприятствовать развитию симпатий к греческой культуре. Правительство даже принимало меры для парализования ее соблазнов, в виде, напр., запрещения заниматься греческим языком. Нам известно, напр., что великий Аннибал, живший уже в то время, когда греческая опасность миновала и даже была необходима дружба с греками для отпора Риму, научился греческому языку в зрелом возрасте, да и то плохо владел им. Известный философ Асдрубал, ученик Карнеада, переживший падение Карфагена и написавший из Афин утешительное послание своим плененным согражданам, повидимому был греком, а не пунийцем. Конечно, без произведений греческой промышленности и искусства Карфаген обойтись не мог уже потому, что торговал ими в своей колониальной сфере; не обладая сам художественными произведениями, он получал их главным образом из Сицилии, и римляне нашли в 146 г. много награбленных с этого острова произведений греческого искусства. Точно также и в пунических гробницах всех эпох находят не мало греческих изделий; греческая марка была рекомендацией. Но переходили ли вместе с вещами идеи, для нас весьма сомнительно. Можно указать, пожалуй, на два явления, которые позволительно приписать влиянию греческого мира, — обычай сожигать трупы (с IV в.) на ряду с обще-семитическим погребением, и даже взамен его, и прекращение (с III в.) массовых, а может быть и вообще всяких человеческих жертвоприношений; влияние греческого искусства замечается и на туземных произведениях, особенно на монетах, тип которых заимствован из Сицилии и самая потребность в которых родилась благодарявнешним сношениям. Сношения с Сицилией имели последствием, между прочим, введение в Карфагене культа Димитры и Коры. По Диодору (XIV, 63) оно было обязано желанию умилостивить богинь, храм которых был разграблен в предместье Сиракуз во время несчастной войны с Дионисием I. Но культ этот был поручен грекам и оставался чисто греческим, не влияя на туземную религию; в этом отношении он не может итти в сравнение с ролью египетских культов в финикийской религии. Несмотря на непосредственное соседство с греками и на многолюдную греческую колонию и многочисленные памятники греческого искусства в своих стенах, Карфаген оставался восточным городом, и по облику, и по нравам своих обитателей.

И по падении Карфагена пуническая культура не без успеха конкурировала с греческой, хотя нумидийские цари относились к последней иначе, чем карфагенское правительство. Надписи их составлены не на греческом языке, а на пуническом и ливийском; цари носят также ливийские и пунические (Адгербал, Мастанабал и др.) имена, и между ними нет ни одного греческого. Пунические имена носят и те мелкие «цари» ливийских племен, надписи которых в честь финикийских богов найдены близ Цирты и, вероятно, один из потомков которых погребен в мавзолее в Тугге, еще относящемся к области туземного зодчества. Но замечаются уже признаки новых веяний. Масинисса поручает воспитание своих детей грекам, вступает в сношения с Родосом и Делосом; за его пожертвования в храм Аполлона на Делосе ему ставят статую; Тугга, правда, на ливийском и пуническом языках, ставит ему посвящение, как «богу» — совершенно подобно эллинистическим общинам монархии Селевкидов. Еще более ревностными покровителями эллинизма были Юба I и, особенно, знаменитый Юба II (25 г. до н. э. и 23 г. н. э.), воспитанный в Риме и женатый на дочери Антония и Клеопатры — Селене. Вместо обращенной в провинцию Нумидии он получил престол Мавритании, где также при прежних царях успешно привилась пуническая культура. И сам Юба был проникнут первоначально этой культурой, но двор у него был греческий; его столица Иол, переименованная в Кесарию, сделалась центром северо-африканского эллинизма с египетской окраской. Последняя представительница Лагидов, Клеопатра Селена унаследовала от своей матери и предков уважение к египетской религии и культуре; благодаря ей на монетах появляются Апис, систр и эмблема Исиды, воздвигается в Кесарии Исей, представлявший не только храм, но и богатое собрание памятников египетского искусства, часть которых в настоящее время хранится в музее г. Шершеля на месте древней Кесарии. Между прочим здесь найдена статуя последнего верховного жреца Мемфиса, юного Петубаста IV, умершего, вероятно насильственно, 1 августа 30 г. в день вступления Октавиана в Александрию. Возможно, что юной царице дорога была память последнего потомка вековой фамилии первосвященников, тесно связанных с эллинистической династией и одновременно с ней угасшей. Эта трогательная подробность привносит еще одну черту в картину этой интересной эпохи и этой великой культуры, принявшей в противоположном углу Африки такие сложные формы. Пунизм, эллинизм, египетские воспоминания, царство милостью Рима и служение верой и правдой Кесарю — все это слилось при дворе африканской Кесарии и сделало из Юбы II одно из наиболее интересных явлений истории. Это был едва ли не единственный представитель ливийской расы, оставивший по себе почетное имя в литературе и науке. Прекрасно научно образованный, имея возможность черпать и из греко-римских и из пунических источников, он проявил необычайно разностороннюю и широкую литературно-научную деятельность, главным образом в области истории, географии, естествознания, притом в совершенно александрийском духе. Казалось, что в Кесарии сочетался пунический Карфаген с эллинистической столицей Лагидов и Музеем. По латыни он писал в области естествознания и об арабском походе младшего Гая Цезаря, по-гречески — ассирийскую, ливийскую и римскую истории, труды по истории греческой живописи и театра, философские трактаты и эпиграммы. За его заслуги по изучению греческого искусства и аттических трагиков афиняне поставили ему статую. Плиний передает о его заслугах по исследованию области Атласа и островов, вероятно, Мадейры и Порто-Санто, и изучению их естественных произведений, причем были открыты новые виды растений и указаны новые пути и средства торговли. Несмотря на его иноземное происхождение из враждебного рода, мавританцы уживались с ним, а в Гадах и в Новом Карфагене выбрали его дуумвиром и патроном. Рим почтил его Sella curulis, венцом и скипетром. Сын и преемник его носил славное имя Птолемея и был последним отпрыском Лагидов и последним царем пунического мира. В союзе с римлянами он одолел новую ливийскую национальную реакцию в лице Такфарины, но и это не спасло его от корыстолюбия и самодурства Калигулы. С его смертью (40) или изгнанием прекратило свое существование последнее царство пунической культуры. Эллинизм, а за ним и романизм продолжают делать успехи; к III в. латинский язык берет верх, но и пунический, хотя и лишенный официальных прав еще в половине I в., не сразу сдается. Бл. Августин засвидетельствовал существование пунического языка для V в., т. е. он держался здесь гораздо дольше, чем в метрополии. В течение всего первого столетия, а местами до эпохи Антонинов, существовало в городах финикийское городское устройство, да и сам Карфаген был восстановлен Цезарем, кажется, как финикийский город, имевший значительный процент туземного населения и управлявшийся первоначально суффетами.

Переходя теперь к рассмотрению пунического государственного устройства, заметим, что единодушный голос древности оставил нам более или менее одобрительные свидетельства о карфагенской конституции. Поливий сравнивает ее с лакедемонской и римской и говорит, что первоначально она была превосходна и лишь ко времени II Пунической войны обнаружился упадок, объясняемый естественным ходом жизни государственного организма. Неудача карфагенян обусловлена тем, что их государство отцветало, в то время как Рим переживал лучшую пору своей жизни; в последнем высшим авторитетом пользовался сенат, в Карфагене — уже чернь. Эратосфен выделяет карфагенян и римлян в особую группу, как варваров, имеющих достойные удивления государственные формы. Аристотель, помещая обозрение карфагенского строя в свою Политику, как бы не различает его от греческих политий. Его изложение — наш главный источник, к сожалению, слишком недостаточный, так как он дает лишь самые общие сведения, в весьма незначительной степени восполняемые литературными и археологическими данными.

Аристотель помещает карфагенский строй в одну рубрику с лакедемонским и критским, указывая на устойчивость его, на отсутствие крупных междоусобий, на невозможность появления тираннов. Эфорату он уподобляет коллегию 104, которые, однако, выбираются из лиц благородного происхождения, царям и герусии — карфагенских «царей» и «геронтов», причем первые принадлежат не к определенному, а к выдающемуся роду. Цари и геронты, в случае разногласия, выносят дело на решение народа, который может обсуждать его по существу, и слово предоставляется каждому. Важная коллегия из пяти — «пентархия» — избирает совет 104. Магистраты не получают жалования, избираются не по жребию, не только по происхождению, но и по имущественному цензу (особенно цари и полководцы), причем имеют место и покупка, и взятка. Наконец, дозволяется совместительство. Итак, Карфагенское государство представляется аристократической республикой с олигархическим и плутократическим оттенком. Возможность народных волнений предотвращается тем, что народу дают возможность разбогатеть, высылая периодически известную часть его в подвластные города.

Таким образом, карфагенская конституция привлекается Аристотелем на ряду с другими для сравнительного обозрения; изложение имеет в виду читателя, знакомого с ней более близко, может быть, по другому труду автора, специально ей посвященному, до нас не дошедшему. Кроме того, греческий философ говорит о современном ему Карфагене IV века; несомненно, что устройство этого государства имело свою историю, и мы из неоднократных упоминаний у авторов действительно знаем о переменах в его строе. Поэтому вопрос о карфагенской конституции принадлежит к темным, и до сих пор еще нельзя считать вполне выясненными даже основные его пункты. Напр., вопрос о царской власти. Некоторые ученые (напр., Белох) настаивают, что до конца IV в. в Карфагене цари были пожизненны; они даже реконструируют две династии их — Магона I и Аннона Великого, а начало избрания двух годичных царей-суффетов ставят в связь с попыткой (в 308 г.) Бомилькара произвести государственный переворот и ввести тираннию. Другие, особенно Винклер, отрицают, на основании обще-семитических представлений, самую возможность существования когда-либо царской власти у карфагенян, которые не нашли в Африке богов и не могли получить от них царя, почему все время считали себя зависимыми от богов азиатской Финикии. Это остроумнее объяснение нам представляется искусственным: ведь надо доказать, что тиряне и сидоняне нашли готовые культы, а не пришли к ним путем развития древне-семитической религии. Конечно, нас умиляет трогательная pietas Карфагена к Тиру. Великая держава как будто во все время своего существования признает сыновнюю связь и зависимость от города, который сам, хотя и доблестно, но не всегда счастливо отстаивал свою собственную самостоятельность. Карфаген не находил, невидимому, неосновательными притязания владык Тира, будь они персы или Александр, на верховенство и в пуническом мире, поскольку, конечно, эти притязания были теоретическими. Но едва ли все это влияло на государственный строй Карфагена; дело шло, вероятно, не дальше заимствования из Тира терминов: шофет — судья в широком смысле (и в Тире одно время правили «судьи», как и в Израиле), раб — сб. «вельможа», «геронт» — для членов сената и т. п. Во всяком случае, для римлян III в. карфагенские «цари» или suffetes являются аналогичными консулам или преторам (Liv. 30, 7, 5, Just. 31, 2, 6, Fest., s. v. и др.). Возможно, что греки и отчасти римляне называли их царями по аналогии с финикийскими, а также потому, что в Карфагене широко практиковалось переизбрание, благодаря чему нередко годичность была фиктивной, а монополии славных фамилий (напр., Магонидов для V в., Баркидов для III в.) сообщали даже некоторую видимость наследственности.

Как и в городах азиатской Финикии, в Карфагене высшим правительственным учреждением был совет старейшин (рабов), который греки называют герусией, синклитом, βουλη, синедрием, а римляне — сенатом. Возможно, что первоначально он состоял из 100 пожизненных членов, а затем (в IV—III в.) — из 300, среди которых сначала 10, а потом 30, вероятно, выбиравшихся ежегодно, ближайшим образом заправляли делами. Вероятно, эта коллегия имеется в виду в Марсельской и др. надписях, в которых после имен и генеалогий двух суффетов сказано: «и их товарищей». В некрополе «у св. Моники» Деляттр нашел кладбище рабов с надгробными надписями и оссуариями; на одном оссуарии изображен «раб» Баалсиллек, лежащим на подушках под головами. Другая сенатская коллегия — ста четырех, ordo iudicum римских писателей, сравнивается Аристотелем с эфоратом, а новыми учеными с советом десяти в Венеции. Подобно эфорату, эта коллегия возникла уже путем развития конституции, в половине V в., в противовес всесильной магоновой «familia imperatorum», сделавшейся gravis liberae civitati (Just. XIX, 2). Как контролирующий орган, она, подобно эфорату, получала все большее и большее значение, и уже ко времени Аристотеля дошла до положения μεγιστη αρχη в государстве. К концу III в., по Ливию (со слов Поливия), члены этой коллегии были уже несменяемы; «в их руках находились имущество, честь, жизнь всех граждан». Едва ли кто превзошел этих судей в жестокости по отношению к суффетам, и особенно полководцам. Выборы их были совершенно изъяты из компетенции народа и переданы особым «пентархиям». Чем объясняется многочисленность и число 104 — сказать трудно; первая, может быть, являлась гарантией неподкупности и безопасности от влияний отдельных лиц и родов, а также обусловливала равновесие партий и открывала простор избирательной борьбе. Конец полновластию коллегии этих «эфоров» положил, как известно, великий Аннибал, подобно своему старшему современнику Клеомену III. Путем обращения к народу, охотно оказывавшему ему поддержку для сокрушения оплота олигархии, он в свое суффетство (195) провел закон, «чтобы судьи избирались на один год и никто не был судьей два года под ряд». Среди многочисленных пунических посвятительных надписей более тридцати дошло до нас от имени различных «суффетов», вероятно не «царей», а членов коллегии 104 «судей». Обращают на себя внимание генеалогии посвятителей — иногда пред нами до 4 поколений лиц, носивших титул «шофет» — должность была близка к тому, чтобы сделаться наследственной. — Об упоминаемых у Аристотеля пентархиях, как важных коллегиях с правом кооптации, бывших носителями олигархических начал, мы ничего не знаем. Предположение, высказанное еще Геереном, что это были комиссии герусии для специальных поручений, род приказов или министерств, не может быть ни доказано, ни опровергнуто. — О роли народа (δημος, plebs, «народ Карфагена» в пунических надписях) мы также осведомлены недостаточно. Повидимому, первоначально она была довольно умеренной. В законодательстве она была обязательна только в случае несогласия обоих суффетов с большинством сената; судебных функций народ не имел совсем, что касается внешней политики, то известны случаи, когда решение исходило от народа, и случаи, когда дело ограничивалось одним сенатом. В выборах магистратов, назначении полководцев народ имел участие, но в какой форме, неизвестно. Во всяком случае, усиление влияния народа и даже черни, усиление системы подкупов и другие явления вырождения государства особенно стали заметны после первой Пунической, войны. Это объясняется и борьбой партий, опиравшихся на чернь, и гибелью в войне с Римом многих представителей знати. Кроме граждан, в Карфагене всегда было достаточное количество пришельцев из собственной Финикии (напр., найдены гробы жителей Акки, Арада), с островов, греков, особенно сицилийских, для многих из которых Карфаген был тем же, чем Сузы для их восточных единоплеменников. Число жителей в Карфагене древние определяли в 700 тыс. даже пред последней его войной, в настоящее время Карштедт, на основании измерения площади города, полагает, что оно не могло превышать 130 тыс. и все население республики принимает в 4 133 000, в числе которых могло быть только 365 тыс. пунийцев.

Финикийские города запада и собственные карфагенские колонии были на положении союзников, имели с Карфагеном connubium и commercium, пользовались самоуправлением, были большею частью укреплены. Привилегированное положение занимала древняя Утика, сохранившая его даже несмотря на отпадение во время наемнической войны, как это видно из договора Аннибала с Филиппом, где перечисляются «владычествующие Карфагеняне» и подвластные им, пользующиеся общими с ними законами, жители Утики, все города и племена, подвластные карфагенянам, и союзники.

Повинности городов заключались в ежегодной высокой дани и поставлении сухопутных войск. Флот им держать было запрещено, равно как и вести с кем-либо торговлю, кроме Карфагена. Вообще, характер пунической симмахии определяется мрачными красками, как гнет, но в этом отношении он разделяет участь и афинского, и спартанского союзов. Диодор говорит, что за союзниками следовали в порядке подчинения древнейшие обитатели Африки, ливийцы, ненавидевшие карфагенян за тяжесть управления. Первоначально финикийские города даже платили им нечто вроде арендной платы за землю, пока Магон великий не покорил их и не обратил в крепостное состояние, а Ливию — в первую пуническую провинцию. За Ливией вскоре последовала Сардиния, а затем Сицилия, составившая особую η των Καρχηδονιων επιχρατεια. Испанская провинция организована была только Амилькаром Баркой. Везде карфагеняне ревниво оберегали свою торговую монополию, отовсюду требовали войск, везде заботились исключительно об обогащении и выгоде, а не о благосостоянии населения. Их военный губернатор Сицилии у греков назывался παραλος, ливийский — βοηταρχης. Внутри государство было мало сплочено — разбойничьи племена могли делать набеги и хозяйничать вблизи столицы.

Несмотря на то, что подавляющее большинство археологических находок на почве Карфагена так или иначе связано с культом богов или мертвых, наши сведения о пунической религии все еще недостаточны. Договор Аннибала с Филиппом приводит в свидетели «божество Карфагенян (δαιμων Καρχηδονιων), Иракла и Иолая; затем Арея, Тритона и Посидона, богов соратствующих, богов солнца, луны, земли, рек, вод, всех богов, властвующих в Карфагене». «Божество Карфагенян», по единогласному признанию всех ученых — богиня Танит (вокализация условная), посвятительные надписи в честь которой на каменных стелах дошли до нас и доходят в тысячах. Ее эпитеты: раббат «великая», «Лик Ваала». Она соответствовала девственной, строгой форме Астарты, была сопоставлена с греческой Артемидой (имя Аб-Танит переведено «Артемидор»), в римское время названа Juno Caelestis, чему соответствует более редкий ее эпитет «Великая Мать». Она имела лунный характер; символом ее был полумесяц, аттрибутом — голубь, фетишем (?) — египетский иероглиф жизни, слегка антропоморфизированный. Храм ее находился между Бирсой и восточной гаванью на месте первого поселения. Когда, под влиянием египтян и греков, карфагеняне начали изображать своих богов в человеческом образе, Танит представлялась в виде крылатой женской фигуры с полумесяцем в руках, скрещенных на груди. Возможно, что ее имеют в виду терракотовые женские фигурки с покрывалом вокруг головы и ожерельями на груди, напоминающие малоазийскую Великую Мать. «Иракл» договора, конечно, тирский Мелькарт, Иолай — Эшмун, названный здесь именем аналогичного ливийского бога, обыкновенно у греков именуемый Асклепием и имевший храм в Бирсе. Арей — может быть, Решен; Тритон и Посидон — какие-либо пунические морские божества; известно, что Аннон во время своего путешествия воздвиг на мысе Солоенте жертвенник божеству, которое греческий переводчик назвал Посидоном. Вотивные надписи рядом с Танит постоянно упоминают еще «Владыку Ваал-Хамона». Это имя или толкуют как «Ваал местности Хаммон», сближая с Ваал-Хаммоном тирских надписей, или объясняют богословски из этимологии слова Хамон, как божество палящего солнца. Греки сопоставили его с Кроном; сами карфагеняне, благодаря созвучию, сопоставили его (вероятно, через культ Ливийского оаза) с египетским Амоном и стали изображать не только в виде фетишей — столбов «хамманим», а и в образе сидящего старца с рогами овна, что, в свою очередь, в римское время, превратило его в Saturnus Balcarnensis. Упоминается, еще бог Пигмалион. Какому божеству соответствуют находимые часто фигурки бородатого мужчины в конической тиаре, с топором египетского образца в руке, неизвестно, равно как и трудно дать объяснение сидящим женским фигуркам, иногда в высоких цилиндрических головных уборах, и стоящим женским фигурам с распростертыми руками. Последние, может быть, изображают ритуальных танцовшиц, (?). Как и в других финикийских городах, божества, с одной стороны, соединялись в системы (триады), с другой — распадались сами, соответственно местам культа, функциям и т. п. Так, Танит различалась от Астарты (в римское время Virgo Caelestis) и в свою очередь выделила особую форму Танит Ливанской, по имени горы вблизи Карфагена; кроме Ваал-Хамона чтился еще Ваал небесный, Ваал Цафон и т. п. Сам Ваал-Хамон, вероятно, мыслился как единое с Танит, составляя с нею вместе δαιμων Карфагена, почему и не упомянут в договоре.

От храмов не осталось ничего, и мы не имеем возможности судить, походили ли они на дворы Финикии и Кипра, или на художественные сооружения греков. Вероятно греческое влияние и здесь сказалось. Известно, что храмы служили в то же время хранилищами народной славы. Отчет о путешествии Ганнона был начертан в храме «Крона»; шкуры убитых горилл помещены в храме «Юноны» (по Плинию), где оставались до падения города; Аннибал в храме Юноны лакинской начертал надпись о своих подвигах, и т. п. В лагере во время похода, по Диодору, был жертвенник и близ него «священная скиния». Храмовой культ был конечно такой же, как в Финикии; об его ужасах достаточно сообщают классические писатели. Фетиши и здесь играли большую роль; кроме упомянутых, на стелах изображаются часто жезлы-кадуцеи, может быть, эмблемы Мелькарта или Эшмуна, который имел символом змея на шесте, и т. п. До нас дошло четыре надписи, представляющие части храмовых тарифов (одна попала в Марсель), узаконивающих плазы за требы, а также часть надписи — списка приношений на каждый день пятидневного праздника, затем посвятительная надпись, повествующая о построении храма Танит Ливанской, и уже новопунические надписи в Мактаре, представляющие документы о постройке храма общиной, имена членов которой (в том числе латинские) приводятся. Некрополь у св. Моники обнаружил саркофаги жрецов и жриц IV — III в. На крышках изображены в рельефе и во весь рост погребенные в облачении в ритуальной позе. Среди них есть верховные жрецы и верховные жрицы. И в этот мир проникло влияние греческого искусства; изображение жрицы (с сохранившейся раскраской) обнаруживает и египетские влияния, особенно в облачении в виде крыльев Исиды. — Народное благочестие выражалось, между прочим, в посвящении богам стел с надписями и изображениями. Последние, кроме символов или фигур божеств, давали воздетые кверху руки, а также инструменты и орудия специальности посвящающего, рисунки кораблей и т. п., как бы символически приносимых в дар божеству. Иногда (напр., в Хадрумете) стелы не имеют надписей, а только изображения символов божеств (три столба-фетиша — символ триады, наос египетского стиля с двумя финикийскими колонками, верхние части которых изображают Танит в стиле египетской Хатор, и т. п.). И в римское время пуническим божествам ставили стелы с изображениями; эмблема Танит все более и более антропоморфизуется.

Культ усопших нам стал известен благодаря неутомимым раскопкам французских археологов в опоясывавших город некрополях. Самый древний из них возле Бирсы — Duimes восходит к VII — VI в., далее следует Dermech, далее Bordj Djedid и у «св. Моники», бывшие в употреблении от IV в. до пунических войн; наконец к III и II векам относятся могилы на холме театра и Одеона. Первоначально хоронили в гробах из кедрового дерева или в соединенных больших глиняных сосудах; иногда просто обкладывали тело черепками сосудов; с V в. начали хоронить в гробах из туфа; с IV в. входит в широкое употребление обычай сожигать тела, а также хоронить в дорогих саркофагах из известняка и мрамора с портретными рельефными изображениями погребенных, стоящими в связи с египетскими и финикийскими антропоидными саркофагами, но выдающими влияние греческого искусства, может быть, даже и руку Греческих мастеров. Вообще, содержимое гробниц дает возможность проследить внешние влияния на пуническую религию и искусство и составить некоторое представление о туземном мастерстве. Как и в Египте, могилы нам дают главный археологический, довольно богатый и разнообразный материал. До IV века безраздельно господствует Египет, заупокойный культ которого и здесь нашел подражание. Покойный окружен амулетами египетского происхождения или имитациями египетских предметов. Скарабеи в огромном количестве, подлинные египетские, навкратийские, местные подражания им, фигурки Беса, Птаха-Эмбриона, Исиды, Нофертума, амулеты в виде глаз, в виде статуэток, напоминающих египетские ушебти или канопы, встречаются вместе с туземный инвентарем, также обнаруживающим египетское влияние. Сюда относятся напр., маски, как бы заменяющие египетские портретные статуи; некоторые из них изготовлены в египетском стиле; особенно распространены и даже являются характерными для Карфагена бронзовые бритвы с ручками в виде лебединых голов и с вырезанными изображениями в египетском стиле; находимая в древних некрополях игрушечная мебель также указывает на египетское идейное и ремесленное влияние. Нередки тонкие свернутые и заключенные в футляры пластинки из золота, серебра или (позднее) свинца с огромным (иногда до 250) количеством изображений божеств и духов египетского стиля, напоминающих изображения на поздних магических египетоских памятниках. Эти чудовищные фигуры магически охраняли погребенного, сообразно чему иногда сопровождаются пуническими надписями, например: «защити и охрани имя-рек». В Duimes найден терракотовый семисвечник с египтизированной женской головкой посредине. Греческий импорт сначала проявляется в вазах; произведения киренской керамики встречаются уже в могилах некрополя Duimes; сицилийские терракоты и коринфские вазы — в Дермеше: с IV века начинается борьба греческого элемента с египетским, пока последний не оттесняется в область религии в тесном смысле. Египетские изображения на бритвах постепенно заменяются греческими, давая курьезные смешанные формы, светильники греческой работы заменяют примитивные туземные, сосуды греческой марки делаются даже туземными мастерами. Влияние греческого искусства заметно на туземных, вообще довольно грубых терракотах и курильницах, украшенных женскими головками, и на стелах, где появляются не только акротерии и пальметки, но и рельефные стоящие фигуры. Карштедт из рассмотрения результатов, полученных при раскопках некрополей, извлек данные, весьма ценные для историка. Он указывает, что некрополь Дермеш, особенно его более новая половина, дал особенно много вещей из благородных металлов; украшения из массивного золота здесь нередки и дают представление о богатстве современников этого некрополя, между тем как могилы у св. Моники, где была погребена знать, бедны золотом и серебром, а еще более новые кладбища, относящиеся к последнему веку республики, совершенно скудны. Это, в связи с общим характером предметов, возвращенных нам пунической почвой, дает повод для объяснения судьбы Карфагена и исхода его героической борьбы с Римом. Финикийский характер и перекрестные влияния были причиной отсутствия оригинальности; пунийцы отучились самостоятельно мыслить и развиваться; они цеплялись за старое и не могли обойтись без иностранцев и инородцев; даже в своей области — торговле они пользовались, как это позволяют заключить найденные весовые гири, такими неточными весами, которые едва ли были возможны в бойкий эллинистический период. И в военном и морском деле они не шли вперед и остались на ступени, высокой для V в., но далеко превзойденной в эпоху эллинизма. Археологические находки вызывают вопрос: чем торговал этот торговый город? Его произведения не могли конкурировать с более изящными и дешевыми греческими изделиями Сицилии и Массилии, и он мог только играть роль посредника, сбывая в менее культурные страны свои и греческие товары, монополизируя торговые пути и назначая произвольные цены. Вот почему главная энергия государства была направлена на преграждение доступа непосредственной иностранной торговле в сферу его влияния и на борьбу с опасными конкурентами, каковым, напр., была Массилия для Испании. Поэтому и потеря Сардинии, затем Испании и Нумидии с Мавританией, когда в них образовались крупные царства, были для Карфагена роковыми.

Остается сказать еще несколько слов о пунической письменности. Язык был финикийский, лишь в самой незначительной степени подвергшийся местным влияниям, как это видно из монолога и нескольких фраз в Poenulus Плавта, дающих нам образцы разговорной речи в латинской транскрипции. Конечно, он имел свою историю, и после падения Карфагена особенно быстро пошел по пути порчи, благодаря особенно выступлению провинции и пунизированных царств. Надписи, дошедшие от этого времени, называются ново-пуническими; они уже по внешнему виду выдают свое происхождение, и для понимания, в виду грамматических неправильностей и словарных особенностей, крайне затруднительны. Естественный ход развития, как ив других семитических, отчасти египетском, языках, привел к обозначению гласных близкими по природе слабыми согласными. На пуническом языке существовала, несомненно, значительная литература; римляне отдали уцелевшие пунические книги своим нумидийским союзникам, и еще Саллюстий ссылается на пунические книги Гиемпсала, говоря об истории и падении Африки. Несомненно, как в Тире и других городах, в Карфагене были городские летописи. До нас дошел в греческом переводе только отчет о путешествии Ганнона, я в заимствовании из третьих рук у Феста Авиена — кое-что в латинском пересказе из отчета Имилькона. Римляне распорядились перевести для себя трактат Магона о земледелии, до нас не дошедший, но частью известный по цитатам у римских агрономов, из которых Колумелла упоминает также пунийца Асдрубала. Переведенный до четырех раз, труд Магона несомненно оказал влияние на италийское сельское хозяйство. Дошедшие до нас в подлинном виде памятники пунической письменности относятся к области эпиграфики и крайне незначительны по объему и содержанию. Кроме бесчисленных и однообразных посвятительных или надгробных надписей, до нас дошло несколько более крупных и интересных текстов. Сюда относятся те выражения из сакральных кодексов, которые найдены в Марселе и Карфагене, а также связанные с культом мертвых заклинания, написанные на свинцовых свитках. Появление этих tabellae devotionum, которыми враг написавшего их отдается во власть богам ада и которые через особое отверстие, предназначенное для возлияния, направляются в могилы, также обязано греческому влиянию. До нас дошло только два таких текста на пуническом языке довольно позднего времени, и довольно много на греческом и латинском. Возможно также, что имя Пигмалиона, найденное в надписи-амулете на золотом медальоне («Астарте и Пигмалиону... Спасен тот, кого спас Пигмалион»), переписано с греческой транскрипции, хотя предмет найден в древнем некрополе Duimes. В эпоху после падения Карфагена появляются двуязычные и даже трехязычные ново -пуническо - греко - латинские надписи, подобно тому, как в более раннее время встречались пунико-ливийские надписи, напр., найденная еще в XVII в. на знаменитом мавзолее в Тугге, она дает имена соорудителей и указывает на влияние пунической культуры на туземное население. Высокий мавзолей (21 м вые.) выстроен не пунийцами, а туземцами, повидимому в III или даже в IV в. Он представляет стройное сооружение в три этажа, увенчанное пирамидой, и соединяет в себе греческие формы с восточными мотивами, давая редкий образец тех изменений, какие получило греческое искусство на западно-африканской почве. Найдены и другие произведения туземного ливийского мастерства — камни с грубыми изображениями вооруженных всадников и краткими надписями; при всей своей грубости, эти памятники свидетельствуют, что местные племена, под влиянием пунической культуры, вышли из первобытного состояния и даже выработали свое письмо.

Пунические надписи изданы в Corpus Inscriptionum Semiticarum I. См. еще Lidzbarski, Ephemeris и Altsemitische Texte (Giess., 1907). I. Landau, Beitrage zur Altertumskunde des Orients II—III. Результаты раскопок сообщаются в Comptes rendus de l'Academie jies Inscriptions et Belles - Lettres, а также в журнале Cosmos с многочисленными иллюстрациями. Издаются с описаниями в серии: Musees et collections archeologiques de l'Algerie et de la Tunisie (c 1890 г.); пунический материал особенно обилен в томах, посвященных Musee Lavigerie de Carthage (1900—1914), Musee d'Alaoui, Musee de Cherchel и т. п. Мавзолей в Тугге и другие ливийские памятники: Роinssоt, La restauration du Mausolee de Dougga. Basset, Sur les steles libyques. Comptes rendus Ac. Inscr., 1910. Общие труды: Mellzer, Geschichte der Karthager. I т., 1879; II, 1896; III, написанный U. Kahrstedt'oм, 1913. Gsell, Histoire ancienne de l'Afrique du Nord; дается перевод его и указывается вся литература. Русский перевод пунических памятников см. в моей ст.: Что уцелело от литературы финикиян? Вестник самообразования, 1902. Религия: Р. Вerger, заметки в Gazette ArcheOlogique 1897—80—84.-(Между прочим издание и объяснение головной серебряной повязки жреца с изображениями божеств и символов. Temple de Maktar, Memoires Acad. Inscr., 1899. Les ex-voto de Tanit, 1877. Les pierres sacres. Journ. As., 1877. Tanit. Репе-Baal. Ibid. Baudissin, Adonis und Esmun, 1911.

Эллинизм и римское время: Моммсен, Римская история, V. Тhieling, Der Hellenismusin Kleinafrica, 1911. Audollent, Carthage Remain, 1904. Тоutain, De Saturni Dei in Africa Romana cultu, 1894. Les Cites romaines de la Tunisie, 1896. В.И.Модестов, Африканские надписи и культ Сатурна. Журн. мин. нар. проев., 1893.