Глава XII. Великий князь Изяслав Мстиславич г. 1146—1154

Строгость великого князя. Коварство черниговских князей. Добродушие Святослава. Георгий восстает на Изяслава. Богатство княжеское. Игорь схимник. Нежность Святославова в дружбе. Начало Москвы. Бродники. Поставление российского митрополита. Любовь к Мономаху. Йемена черниговских князей. Убиение Игоря. Война междоусобная. Медленность Георгия. Народный обед в Новегороде. Речь Изяслава. Опустошение земли Суздальской. Несправедливость великого князя. Битва у Переяславля. Бегство Изяслава. Союз с венграми, богемцами и поляками. Мужество Андрея. Памятник коню. Мир. Коварство Георгия. Новая вражда. Добросердечие Изяслава и Вячеслава. Победа Владимиркова. Бодрость Андрея. Хитрость Владимирка. Твердость Изяславова. Воинская хитрость. Беспечность Георгия и торжество Изяслава. Ристание в Киеве. Справедливость великого князя. Признательность Вячеслава. Благодарность к королю венгерскому. Осада Киева. Миролюбие Вячеслава. Пылкость Андрея. Отступление Георгия. Усердие киевлян. Битва. Изяслав ранен. Бегство и вероломство Георгия. Помощь венгров. Речь Изяславова и победа. Притворство Владимирка. Простодушие Гейзы. Любовь Георгия к южной России. Вероломство Владимирка. Подвиги Андрея. Насмешка Владимиркова. Печальная одежда. Смерть Владимирка. Речь Ярослава. Сомнительная победа. Брак Изяславов. Дела новогородские. Кончина Изяслава. Характер его. Своевольство полочан.

Изяслав — по словам летописцев — благословенная отрасль доброго корня — мог бы обещать себе и подданным дни счастливые, ибо народ любил его; но история сего времени не представляет нам ничего, кроме злодейств междоусобия. Храбрые умирали за князей, а не за отечество, которое оплакивало их победы, вредные для его могущества и гражданского образования.

Утвердив мир с половцами — которые всякому новому государю предлагали тогда союз, ибо хотели даров, — великий князь оказал, может быть, излишнюю строгость в рассуждении своего дяди. Обманутый советами бояр и в надежде на прежние ласки Изяславовы, на самые его обещания, миролюбивый князь туровский, Вячеслав, узнав о торжестве племянника, вообразил себя по старшинству государем России: занял города киевские и своевольно отдал Владимир сыну Андрееву, Мономахову внуку. Посланный братом, смоленский князь изгнал Вячеслава; велел ему княжить только в Пересопнице или Дорогобуже Волынском; а наместников его, окованных цепями, вместе с туровским епископом, Иоакимом, привел в Киев.

Назначив Туров в удел меньшему сыну, именем Ярославу, великий князь обратил внимание на Игорева брата. Спасаясь бегством от победителя, Святослав хотел удостовериться в искренней дружбе князей черниговских, чтобы единодушно действовать с ними для освобождения Игорева. Они дали ему в том клятву; но Святослав, оставив у них своего боярина и поехав готовиться к войне, сведал от него, что сии коварные братья тайно дружатся с великим князем и наконец заключили с ним союз, предав Игоря в его волю, как недостойного ни власти, ни свободы. Скоро общие послы Изяславовы и Давидовичей торжественно объявили Святославу, что он может спокойно княжить в своей области, если уступит им Новгород Северский и клятвенно откажется от брата. Сей добрый, нежный родственник залился слезами и, сказав в ответ: «Возьмите все, что имею; освободите только Игоря», решился искать покровителя в сыне Мономаховом,

Георгий Владимирович Суздальский видел с досадою, что гордый Изяслав, вопреки древнему уставу, отняв старейшинство у дядей, сел на троне киевском. Пользуясь сим расположением, Святослав обратился к Георгию и молил его освободить Игоря. «Иди в Киев, — говорил он: — спаси несчастного и властвуй в земле Русской. Бог помогает тому, кто вступается за утесненных». Георгий дал ему слово и начал готовить войско. — Святослав нашел и других защитников в ханах половецких, братьях его матери: они с тремя стами всадников немедленно явились в Новегоро-де Северском, куда прибыли также юный князь рязанский, Владимир, внук Ярославов, и галицкий изгнанник, Иоанн Ростиславич Берладник.

Уже Давидовичи, соединясь с сыном великого князя, Мстиславом, вождем переяславской дружины и берендеев, вступили в область Северскую и грабили оную, тщетно хотев взять Новгород. В надежде усовестить их духовник Святославов приехал к ним в стан и сказал именем князя: «Родственники жестокие! Довольны ли вы злодействами, разорив мою область, взяв имение, стада; истребив огнем хлеб и запасы? Желаете ли еще умертвить меня?» Союзники вторично требовали, чтобы он навсегда отступился от несчастного Игоря. «Нет! — ответствовал Святослав: — пока душа моя в теле, не изменю единокровному!» Давидовичи заняли село Игорево, где сей князь имел дворец и хранил свое богатство; нашли вино и мед в погребах, железо и медь в кладовых; отправили множество возов с добычею и, веселясь разрушением, сожгли дворец, церковь, гумно княжеское, где было девять сот скирдов хлеба.

Великий князь, сведав о воинских приготовлениях Георгия Владимировича, велел другу своему, Ростиславу Яро-славичу Рязанскому, набегами тревожить Суздальскую область; сам же выступил из Киева и соединился с князьями черниговскими, осаждавшими Путивль. Зная их вероломство, жители не хотели договариваться с ними, но охотно сдались великому князю. Там находился собственный дом Святослава: князья разделили его имение. Летописец сказывает, что они нашли в выходах 500 берковцев меду и 80 корчаг вина; ограбили славную церковь Вознесения, богатую серебряными сосудами, кадильницами, утварию шитою золотом, коваными Евангелиями и книгами. Семь сот рабов княжеских были также их добычею.

[1147 г.] Святослав ожидал Георгия: он действительно шел к нему в помощь; сведав же о нападении князя рязанского на Суздальскую область, возвратился из Козельска. Один сын его, Иоанн Георгиевич, приехал с дружескими уверениями к Святославу, который, в знак благодарности, отдал ему Курск и Посемье, но принужден был искать убежища в своих северных владениях. Многочисленная рать великокняжеская шла к Новугороду. Старый вельможа черниговского князя, бывший некогда верным слугою Олеговым, из сожаления тайно уведомил Святослава о предстоящей ему опасности. «Спасай жену, детей своих и супругу Игореву!— говорили его друзья и бояре: — все запасы твои уже в руках неприятельских. Удалимся в лесную землю Карачевскую: ее дремучие боры и помощь Георгиева буду твоею защитою». Некоторые вельможи говорили искренно; другие" хотели только избавиться от кровопролития и сами остались в Новегороде, когда Святослав уехал в Карачев. За ним гнался Изяслав Давидович с 3000 всадников и воеводою киевским, Шварном. Уже бегство не могло спасти несчастного: надлежало отдаться в плен или сразиться. Отчаянный Святослав с верною дружиною и дикими половцами ударил на врага; разбил его, опустошил Карачев и немедленно удалился в сопредельную землю вятичей, которая зависела от черниговских владетелей. Великий князь — напрасно желав победою загладить неудачу Изяслава — отдал Давидовичам всю завоеванную область, кроме Курска; ислючительно присвоил себе одно Игорево достояние и возвратился в Киев.

В сие время Игорь был уже монахом. Изнуренный печалию и болезнию, он изъявил желание отказаться от света, когда великий князь готовился идти на его брата. «Давно, и в самом счастии, я хотел посвятить богу душу мою, — говорил Игорь:— ныне, в темнице и при дверях гроба, могу ли желать иного?» Изяслав ответствовал ему: «Ты свободен; но выпускаю тебя единственно ради болезни твоей». Его отнесли в келью: он 8 дней лежал как мертвый; но, постриженный святителем Евфилием, совершенно выздоровел и в киевской обители св. Феодора принял схиму, которая не спасла его от гнева судьбы: скоро увидим жалкий конец сего несчастного Олегова сына.

Князья черниговские выгнали Святослава из Брянска, Козельска, Дедославля; но слыша, что Георгий прислал к нему 1000 белозерских латников, отступили к Чернигову. Они не устыдились всенародно объявить в стране вятичей, чтобы жители старались умертвить Святослава и что убийцы будут награждены его имением! Родственники гнали сего князя, друзья оставляли. В числе их находился воевода, князь Иоанн Берладник: он не хотел более с ним скитаться, взял у него за службу 200 гривен серебра, 6 фунтов золота и перешел к смоленскому князю. Только Владимир Рязанский и сын Георгиев, Иоанн, усердно делили труды и беспокойства с Святославом, который, имев несчастие лишиться последнего, изъявил достохвальную чувствительность: видя Иоанна больного, забыл войну и неприятелей; молился, думал единственно об нем; столь горестно оплакивал кончину сего юноши, что сам Георгий старался его утешить и, прислав богатые дары, обещал другим сыном заменить ему умершего верного сподвижника. Общая ненависть к великому князю утвердила союз между ими: князь суздальский изгнал рязанского, союзника Изяславова, заставил его бежать к половцам, взял Торжок и пленил жителей; а Святослав разорил часть Смоленской области, вокруг Протвы, или землю Голядскую.

Довольный злом, причиненным уделу Изяславовых братьев, Георгий желал лично угостить Святослава, коего сын, Олег, подарил ему тогда редкого красотою парда. Летописец хвалит искреннее дружество, веселую беседу князей, великолепие обеденного пиршества и щедрость Георгия в награждении бояр Святославовых. Между сими вельможами отличался девяностолетний старец, именем Петр; он служил деду, отцу государя своего; уже не мог сесть на коня, но следовал за князем, ибо сей князь был несчастлив. Георгий, неприятель Ростислава Рязанского, осыпал ласками и дарами его племянника, Владимира, как друга и товарища Святославова.

Сие угощение достопамятно: оно происходило в Москве. К сожалению, летописцы современные не упоминают о любопытном для нас ее начале, ибо не могли предвидеть, что городок бедный и едва известный в отдаленной земле Суздальской будет со временем главою обширнейшей монархии в свете. По крайней мере знаем, что Москва существовала в 1147 году, марта 28, и можем верить новейшим летописцам в том, что Георгий был ее строителем. Они рассказывают, что сей князь, приехав на берег Москвы-реки, в села зажиточного боярина Кучка, Степана Ивановича, велел умертвить его за какую-то дерзость и, плененный красотою места, основал там город; а сына своего, Андрея, княжившего в суздальском Владимире, женил на прелестной дочери казненного боярина. «Москва есть третий Рим, — говорят сии повествователи, — и четверного не будет. Капитолий заложен на месте, где найдена окровавленная голова человеческая: Москва также на крови основана и к изумлению врагов наших сделалась царством знаменитым». Она долгое время именовалась Кучковом.

Ободренный Святослав возвратился к берегам Оки. Там соединились с ним ханы половецкие, его дяди, и так называемые бродники, о коих здесь в первый раз упоминается. Сии люди были христиане, обитали в степях донских среди варваров, уподоблялись им дикою жизнию и, как вероятно, состояли большею частию из беглецов русских: они за деньги служили нашим князьям в их междоусобиях. Разорив многие селения в верховье Угры, в Смоленской области, Святослав завоевал всю страну вятичей, от Мценска до Северского удела, и вместе с Глебом, сыном Георгия, шел далее, когда послы Давидовичей встретили его и сказали именем князей: «Забудем прошедшее. Дай нам клятву союзника, и возьми свою отчину. Не хотим твоего имения». Успехи ли Ольговича склонили их к миру? Или сын Всеволодов, Святослав, который, в замену Владимира получив в удел от великого князя Бужск, Меджибож, Котельницу и другие города, держал его сторону, но жалел о дяде и тайно с ним пересылался? Как бы то ни было, черниговские князья, Святослав Ольгович и сын Всеволодов заключили союз, чтобы соединенными силами противоборствовать Изяславу Мстиславичу.

Еще великий князь не знал сего вероломства Давидовичей и спокойно занимался в Киеве важным делом церковным. Следуя примеру Великого Ярослава, он созвал шесть российских епископов и велел им без всякого сношения с Царемградом (где духовенство не имело тогда главы) на место скончавшегося митрополита, грека Михаила, поставить Климента, черноризца, схимника, знаменитого не только ангельским образом, но и редкою мудростию. Некоторые епископы представляли, что благословение патриарха для того необходимо; что нарушить сей древний обряд есть уклониться от православия восточной церкви и что умерший святитель Михаил обязал их всех грамотою не служить без митрополита в Софийском храме. Другие, не столь упорные, объявили себя готовыми исполнить волю Изяславову, согласную с пользою и честию государства. Епископ смоленский, Онуфрий, выдумал посвятить митрополита главою св. Климента, привезенною Владимиром из Херсона (так же, как греческие архиереи издревле ставили патриархов рукою Иоанна Крестителя) и сим торжественным обрядом успокоил духовенство. Один Нифонт, святитель новогородский, не признавал Климента пастырем церкви; осуждал епископов как человекоугодников и заслужил благоволение Николая IV, который, чрез несколько месяцев заступив место изгнанного цареградского патриарха, Козьмы II, написал к Нифонту одобрительную грамоту и сравнивал его в ней с первыми святыми отцами.

В то время как Изяслав, распустив собор и возобновив мир с половцами, думал наслаждаться спокойствием, коварные Давидовичи прислали объявить ему, что Святослав завоевал их область; что они желают выгнать его с помо-щию великого князя и смирить Георгия, их врага общего. Изяслав отпустил к ним племянника, Всеволодова сына, и скоро, убежденный вторичною просьбою князей черниговских, велел собираться войску, чтобы идти на Святослава и Георгия. «Пойдем с радостию и с детьми на Ольговича, — говорили ему киевляне: — но Георгий твой дядя. Государь! Дерзнем ли поднять руку на сына Мономахова?» Столь народ любил память добродетельного Владимира! Изяслав не хотел слушать бояр, которые сомневались в верности князей черниговских. «Мы дали взаимную клятву быть союзниками, — сказал он с твердостию: — иду — и пусть малодушные остаются!» Уже великий князь стоял на реке Супое, поручив столицу брату своему, Владимиру. К счастию, боярин киевский, Улеб, сведал в Чернигове тайный заговор и спешил уведомить Изяслава, что Давидовичи мыслят злодейски умертвить его или выдать Святославу, находясь в согласии с Георгием. Великий князь не верил тому; но чрез посла требовал от них новой клятвы в дружестве. «Разве мы нарушили прежнюю?— говорили они:—христианин не должен призывать всуе имени бо-жия». Тогда посол обличил их в гнусном злоумышлении. Безмолвствуя, Давидовичи смотрели друг на друга, выслали боярина, советовались и, наконец, призвав его, ответствовали: «Не запираемся; но можем ли спокойно видеть злосчастие брата своего Игоря? Он чернец, схимник, и все еще в неволе. Изяслав, сам имея братьев, снес ли бы их заключение? Да возвратит свободу Игорю, и мы будем искренними друзьями!» Боярин киевский напомнил им бескорыстие своего князя, не хотевшего удержать за собою ни Северского Новагорода, ни Путивля, и сказав: «Бог да судит и сила животворящего креста да накажет клятвопреступников!» — бросил на стол крестные или союзные грамоты. Война была объявлена, и гонцы Изяславовы в Киеве, Смоленске, Но-вегороде обнародовали вероломство князей черниговских, звали мстителей, воспаляли сердца праведным гневом.

Сия весть имела в Киеве следствие ужасное. Владимир Мстиславич собрал граждан на вече к св. Софии. Митрополит, Лазарь тысячский и все бояре там присутствовали. Послы Изяславовы выступили и сказали громогласно: «Великий князь целует своего брата, Лазаря и всех граждан киевских, а митрополиту кланяется»... Народ с нетерпением хотел знать вину посольства. Вестник говорил: «Так вещает Изяслав: князья черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворенный мною, забыв святость крестного целования, тайно согласились с Ольгови-чем и Георгием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы; но бог сохранил вашего князя. Теперь, братья киевляне, исполните обет свой: идите со мною на врагов Мономахова роду. Вооружитесь от мала до велика. Конные на конях, пешие в ладиях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив меня, истребить и вас». Все единогласно ответствовали: «Идем за тебя, и с детьми!» Но, к несчастию, сыскался один человек, который сие прекрасное народное усердие омрачил мыслию злодейства. «Мы рады идти, — говорил он: — но вспомните, что было некогда при Изяславе Ярославиче. Пользуясь народным волнением, злые люди освободили Всеслава и возвели на престол: деды наши за то пострадали. Враг князя и народа, Игорь, не в темнице сидит, а живет спокойно в монастыре св. Феодора: умертвим его, и тогда пойдем наказать черниговских!» Сия мысль имела действие вдохновения. Тысячи голосов повторили: «Да умрет Игорь!» Напрасно князь Владимир, устрашенный таким намерением, говорил народу: «Брат мой не хочет убийства. Игорь останется за стражею; а мы пойдем к своему государю». Киевляне твердили: «Знаем, что добром невозможно разделаться с племенем Олеговым». Митрополит, Лазарь и Владимиров тысячский, Рагуйло, запрещали, удерживали, молили: народ не слушал и толпами устремился к монастырю. Владимир сел на коня, хотел предупредить неистовых, но встретил их уже в монастырских вратах: схватив Игоря в церкви, в самый час божественной литургии, они вели его с шумом и свирепым воплем. «Брат любезный! Куда ведут меня?» — спросил Игорь. Владимир старался освободить несчастного, закрыл собственною одеждою, привел в дом к своей матери и запер ворота, презирая ярость мятежников, которые толкали его, били, — сорвали с боярина Владимирова, Михаила, крест и златые цепи. Но жертва была обречена: злодеи вломились в дом, безжалостно убили Игоря и влекли нагого по улицам до самой торговой площади; стали вокруг и смотрели как невинные. Присланные от Владимира тысячские в глубокой горести сказали гражданам: «Воля народная исполнилась: Игорь убит! Погребем же тело его». Народ ответствовал: «Убийцы не мы, а Давидовичи и сын Всеволодов. Бог и святая София защитили нашего князя!» Труп Игорев отнесли в церковь; на другой день облачили в ризу схимника и предали земле в монастыре св. Симеона. Игумен Феодоровской обители, Анания, совершая печальный обряд, воскликнул к зрителям: «Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам жестоким!» В то самое время загремел гром: народ изумился и слезами раскаяния хотел обезоружить гневное небо.— Великий князь, сведав о сем злодействе, огорчился в душе своей и говорил боярам, проливая слезы: «Теперь назовут меня убийцею Игоря! Бог мне свидетель, что я не имел в том ни малейшего участия, ни делом, ни словом: он рассудит нас в другой жизни. Киевляне поступили неистово». Но, боясь строгостию утратить любовь народную, Изяслав оставил виновных без наказания; возвратился в столицу и ждал рати смоленской.

Война началась. Святослав Ольгович, уведомленный о жалостной кончине брата, созвал дружину и, рыдая в горести, заклинал всех быть усердными орудиями мести справедливой. Он пошел к Курску, где находился сын великого князя, Мстислав, который, чтобы узнать верность жителей, спрашивал, готовы ли они сразиться? «Готовы, — ответствовали граждане: — но только не обнажим меча на внука Мономахова»: ибо Глеб, сын Георгия Владимировича, был с Святославом. Юный Мстислав уехал к отцу, а Курск и города на берегах Сейма добровольно поддалися Глебу; другие оборонялись и не хотели изменить государю киевскому: напрасно Святослав и Глеб грозили жителям вечною неволею и половцами. Соединясь с дружиною черниговскою, сии князья взяли приступом только один город; сведав же, что Изяслав идет к Суле и что рать смоленская выжгла Любеч, ушли в Чернигов, оставленные своими друзьями, половцами. Великий князь завоевал крепкий город Всеволож, обратил в пепел Белую Вежу и другие места в Черниговской области, но без успеха приступал к Глеблю (ибо жители, в надежде на святого защитника своего, оборонялись мужественно) и возвратился в Киев торжествовать победу веселым пиром, отложив дальнейшие предприятия до удобного времени. Он велел брату своему, Ростиславу, идти в Смоленск и вместе с новогород-цами тревожить область Суздальскую.

[1148 г.] Скоро неприятельские действия возобновились. Глеб занял Остер и, дав слово великому князю ехать к нему в Киев для свидания, хотел нечаянно взять Переяславль; но был отражен. В то же время черниговцы, дружина Святославова и половцы, их союзники, опустошили Брагин. Изяслав, осадив Глеба в Городце или Остере, принудил его, смириться, и стал близ Чернигова на Оле-говом поле, предлагая врагам своим битву. Они не смели, ибо видели рать многочисленную. Великий князь пошел к Любечу, где находились их запасы. Давидовичи, Святослав и сын Всеволодов, соединясь с князьями рязанскими, решились наконец ему противоборствовать. Уже стрелки начали дело; но сильный, необыкновенный зимою дождь развел неприятелей. Река, бывшая между ими, наполнилась водою, и самый Днепр тронулся: Изяслав едва успел перейти на другую сторону; а венгры, служившие ему как союзники, обломились на льду.

Тогда Святослав и князья черниговские отправили посольство к Георгию. «Мы воюем,— говорили они, — а ты в бездействии. Неприятель обратил в пепел наши города за Десною и села в окрестностях Днепра, а помощи от тебя не видим. Исполни обет, утвержденный целованием креста: иди с нами на Изяслава, или мы прибегнем к великодушию врага сильного». Георгий все еще медлил. Другое обстоятельство также способствовало миру. Ростислав, старший сын Георгиев, посланный отцом действовать заодно с князьями черниговскими, гнушался их вероломством и, сказав дружине: «Пусть гневается родитель, но злодеи Мономаховой крови не будет мне союзниками», приехал в Киев, где Изяслав встретил его дружелюбно, угостил, осыпал дарами. Сей юноша, не имея в Суздальской земле никакого удела, предложил свои ревностные услуги великому князю, как старшему из внуков Мономаховых. Изяслав ответствовал: «Всех нас старее отец твой; но он не умеет жить с нами в дружбе, а я хочу быть для всех моих братьев нежным родственником. Георгий не дает тебе городов: возьми их у меня». Он дал ему бывший удел своего неблагодарного племянника, Святослава Всеволодовича, вместе с Городцом Остерским, выслав оттуда коварного Глеба. «Спеши к друзьям, — сказал ему великий князь, — и требуй от них удела»: ибо Глеб, смирясь невольно, оставался единомышленником неприятелей Изяславовых и вторично хотел было завладеть Переяславлем. Думая, что искренний, чувствительный Ростислав может примирить отца с великим князем и страшася быть жертвою их союза, Давидовичи изъявили ему желание прекратить войну, говоря благоразумно: «Мир стоит до рати, а рать до мира: так слыхали мы от своих отцов и дедов. Не вини нас, хотевших войною освободить брата. Но Игорь уже в могиле, где и все будем. Бог да судит прочее; а нам не должно губить отечества». Изяслав хотел знать мысли брата. Смоленский князь ответствовал: «Я христианин и люблю Русскую землю: не хочу кровопролития; но если Давидовичи и Святослав не престанут злобиться на тебя за Игоря, то лучше явно воевать — и будет, что угодно богу». Тогда великий князь отправил послами в Чернигов белогородского епископа Феодора, печерского игумена Феодосия и бояр, которые заключили торжественный мир. Давидовичи, Святослав Ольгович и племянник его, сын Всеволодов, в соборном храме целовали крест, дав клятву оставить злобу и «блюсти Русскую землю заодно с Изяславом». Скоро великий князь позвал их на совет в Городец: Святослав и племянник его отказались от свидания; но Давидовичи, ответствуя за верность того и другого, условились там с Изяславом действовать против Георгия Суздальского, который отнимал дани у новогородцев и беспокоил их границы. Союзники вместе пировали и разъехались, отложив войну до зимы: ибо реки, топи, болота затрудняли путь летом и медленность страшила полководцев более, нежели морозы, снега и метели. — Черниговцы долженствовали идти к Ростову и встретить великого князя на берегах Волги.

Георгий, желая казаться великодушным защитником утесненных Ольговичей, в самом деле мыслил только о себе и ненавидел Изяслава единственно как похитителя достоинства великокняжеского; не мог также простить и новогородцам бесчестное изгнание своего сына, Ростислава. Князь их, Святополк, хотев в 1147 году отмстить суздальскому за взятие Торжка, возвратился с дороги от распутья, и жители сего опустошенного города еще томились в неволе. Епископ Нифонт, друг народного благоденствия, ездил в Суздаль; был принят с отменным уважением, святил там храмы, освободил всех пленников, но не мог склонить Георгия к миру.

Оставив Владимира в столице, сына своего в Переяслав-ле, а Ростислава Георгиевича послав в Бужск, чтобы охранять тамошние границы и спокойно ждать конца войны, великий князь отправился в Смоленск к брату, веселился с ним, праздновал, менялся дарами и расположил военные действия. Он поручил всю рать смоленскому князю, велел ему идти к берегам Волги, к устью Медведицы, и приехал в Новгород. Там начальствовал уже не брат его, а сын, Ярослав: ибо Святополк, утратив любовь народную, был переведен Изяславом в область Владимирскую. Граждане давно не видали у себя великих князей и встретили внука Мономахова с живейшею радостию. Многочисленные толпы провождали его до городских ворот, где стояли все бояре с юным князем. Отслушав литургию в Софийском храме, Изяслав дал пир народу. Бирючи, или герольды, ходили по улицам и звали граждан обедать с князем. Так называемое Городище, доныне известное, было местом сего истинно великолепного пиршества: государь веселился с народом, как добрый отец среди любезного ему семейства. На другой день ударили в вечевой колокол, и граждане спешили на двор Ярославов; там великий князь, в собрании новогородцев и псковитян, произнес краткую, но сильную речь. «Братья! — сказал он: — князь суздальский оскорбляет Новгород. Оставив столицу русскую, я прибыл защитить вас. Хотите ли войны? Меч в руке моей. Хотите ли мира? Вступим в переговоры». «Войны! Войны! — ответствовал народ: — ты наш Владимир, ты Мстислав! Пойдем с тобою все, от старого до младенца». Ратники надели шлемы. Псковитяне, корелы собрали также войско, и великий князь на устье Медведицы соединился с братом своим, Ростиславом. Напрасно ждали они возвращения посла, отправленного ими к дяде еще из Смоленска: Георгий задержал его и не хотел ответствовать на их жалобы. Напрасно ждали и князей черниговских, которые остановились в земле вятичей и хотели прежде видеть, кому счастие войны будет благоприятствовать. [1149 г.] Мстиславичи вступили в область Суздальскую: села и города запылали на берегах Волги до Углича и Мологи; жители спасались бегством. Новогородцы разорили окрестности Ярославля, и война кончилась без сражения: ибо весна уже наступала, реки покрывались водою и кони худо служили всадникам. Изяслав, проводив новогородцев, весновал в Смоленске и благополучно возвратился в столицу, к искренней радости народа. Семь тысяч пленников свидетельствовали его победу.

Скоро великий князь испытал превратность счастия и мог приписать оную собственной несправедливости. Ростислав Георгиевич был ему истинным другом; но клеветники говорили Изяславу, что сей князь, в его отсутствие, старался обольстить днепровских берендеев и самых киевлян, хотел завладеть столицею и подобно отцу ненавидит род Мстислава. Люди, склонные к чистосердечной доверенности, легко верят и злословию: великий князь, упрекая Ростислава неблагодарностию, отнял у него все имение, оружие, коней; заключил в цепи дружину и самого отправил с тремя человеками в лодке к отцу, не дав ему суда и не хотев слушать оправданий. Георгий оскорбился бесчестием сына гораздо более, нежели опустошением Суздальской области. «Так платит Изяслав неосторожному юноше за безрассудную любовь и дружбу! — говорил он: — жестокий племянник совершенно отчуждает меня и детей моих от земли Русской» (сим именем преимущественно означалась тогда Россия южная). Георгий наконец выступил; соединясь с половцами. Святослав Ольгович, видя беспрестанно в мыслях своих окровавленную тень брата и считая великого князя убийцею, обрадовался случаю мести: мир, клятвенно утвержденный в черниговском храме, и брачный союз юной его дочери с сыном князя смоленского не могли укротить сей злобы, ибо она казалась ему священным долгом. Но Давидовичи решительно отказались от дружбы Георгия, ответствуя: «Ты не спас городов наших; ныне, заключив союз с Изяславом, не хотим нарушить оного и не можем играть душою». Усердно помогая великому князю, они вместе с ним убеждали Святослава быть его другом, согласно с данною ими клятвою. «Буду (сказал Ольгович), когда Изяслав возвратит мне все имение моего брата». Уверенный, что Георгий действительно намерен идти к Киеву, Святослав выехал к нему на встречу близ Обояна; также и сын Всеволодов, единственно в угодность дяде. Георгий долго стоял у Белой Вежи, надеясь одним страхом победить великого князя. Но Изяслав, собрав верных братьев, готовился к битве «Я отдал бы ему (говорил он) любую область, если бы Георгий пришел один с детьми своими; но с ним варвары половцы и враги мои, Ольговичи». Киевляне хотели мира: «Заключим его (сказал Изяслав), но имея в руках оружие». Георгий осадил Переяславль: там находились Владимир и Святополк Мстиславичи. Великий князь спешил защитить город и вошел в него; а Георгий, желая оказать умеренность, послал к нему боярина с такими словами: «Чтобы отвратить несчастное кровопролитие, забываю обиды, разорение моих областей и старейшинство, коего ты лишил меня несправедливо. Царствуй в Киеве: отдай мне только Переяславль, да господствует в нем сын мой!» Гордый Изяслав велел задержать посла; отслушал литургию у св. Михаила и, готовясь обнажить меч, требовал благословения от епископа Евфимия. Напрасно сей добрый пастырь слезно умолял его примириться. «Нет! — сказал князь: — я добыл Киева и Переяславля головою: могу ли отдать их?» Умные бояре советовали ему хотя помедлить, думая, что Георгий без сражения удалится, с одним стыдом неудачи. Но Изяслав, следуя мнению других и порыву собственного, нетерпеливого мужества, расположил войско против неприятеля. Уже солнце спускалось к западу, и в Переяславле благовестили к вечерне: полководцы еще не давали знака, и рать не двигалась; одни стрелки были в действии. Георгий начал отступать: тогда Изяслав, как бы пробужденный от глубокого сна, быстро устремился вперед, вообразив, что неприятель бежит. Затрубили в воинские трубы; солнце закатилось, и шум битвы [23 августа 1149 г.] раздался. Она была кровопролитна и несчастлива для великого князя. Берендеи обратили тыл; за ними Изяслав Давидович с дружиною черниговскою; за ними киевляне; а переяславцы изменили, взяв сторону Георгия. Изяслав пробился сквозь полк Ольговича и суздальский, прискакал сам-третей в Киев и, собрав жителей, спрашивал, могут ли они выдержать осаду? Граждане в унынии ответствовали ему и Ростиславу Смоленскому: «Отцы, сыновья и братья наши лежат на поле битвы; другие в плену или без оружия. Государи добрые! Не подвергайте столицы расхищению; удалитесь на время в свои частные области. Вы знаете, что мы не уживемся с Георгием: когда увидим ваши знамена, то все единодушно на него восстанем». Великий князь, взяв супругу, детей, митрополита Климента, поехал в Владимир, а Ростислав в Смоленск. Георгий вошел в Переяславль, через 3 дня в Киев и, дружелюбно пригласив туда Владимира Черниговского, в общем княжеском совете распорядил уделы: отдал Святославу Ольговичу Курск, Посемье, Сновскую область, Слуцк и всю землю дреговичей, бывшую в зависимости от великого княжения; сыновьям же: Ростиславу Переяславль, Андрею Вышегород, Борису Белгород, Глебу Канев, Васильку Суздаль. Знаменитый епископ Нифонт находился тогда в Киеве: призванный Изяславом, он все еще не хотел покориться митрополиту Клименту; называл его не пастырем церкви, а волком, и, заключенный в монастыре Печерском, великодушно сносил гонение. Георгий возвратил ему свободу и, с честию отпустив к новогородцам сего любезного им епископа, надеялся тем преклонить к себе сердца их, хотя в то же самое время воевода Иоанн Берладник, оставив смоленского князя и вступив в Георгиеву службу, нападал на чиновников новогородских, собиравших дань в уездах.

Изгнанный великий князь обратился к старшему дяде, Вячеславу, им оскорбленному; льстил ему именем второго отца, предлагал господствовать в Киеве. Но Вячеслав держал сторону Георгия, не веря ласкам, не боясь угроз племянника, который нашел союзников в венгерском короле Гейзе, Владиславе Богемском и в ляхах. Первый незадолго до того времени женился на его меньшей сестре, Евфросинии — так она называется в булле папы Иннокентия IV — и дал шурину 10000 всадников. Летописец сказывает, что государи богемский и польский, сваты Изяславовы, сами привели к нему войско, и что Болеслав Кудрявый, вместе с братом Генриком угощенный роскошным обедом в Владимире, опоясал мечом многих сыновей боярских. Но сии иноземные союзники, узнав, что Георгий соединился с Вячеславом в Пересопнице и что мужественный Владимирко- Галицкий идет к нему в помощь, не захотели битвы, остановились у Чемерина и советовали Изяславу примириться с дядею. Они, как посредники между ими, вступили в переговоры, уверяя, что равно доброхотствуют той и другой стороне. «Верю и благодарю вас, — ответствовал Георгий: — идите же домой и не тяготите земли нашей; тогда я готов удовлетворить требованиям моего племянника». Союзники вышли весьма охотно из России; но хитрый Георгий, удалив их, отвергнул мирные предложения, которые состояли в том, чтобы он, господствуя в столице киевской или уступив оную старшему брату, клятвенно утвердил за Изяславом область Владимирскую, Луцкую и Великий Новгород со всеми данями. Князь суздальский надеялся отнять у племянника все владения, а гордый Изяслав предпочитал гибель миру постыдному.

[1150 г.] Неприятельские действия началися в Больший осадою Луцка, славною для сына Георгиева Андрея, ибо он имел случай оказать редкое мужество. В одну ночь, оставленный союзными половцами — которые с воеводою своим, Жирославом, бежали от пустой тревоги, — сей князь презрел общий страх, устыдил дружину и хотел лучше умереть, нежели сойти с места. Видя же под стенами Луцка знамена отца своего (пришедшего к городу с другой стороны) и сильную вылазку осажденных, Андрей устремился в битву [8 февраля], гнал неприятелей и был на мосту окружен ими. Его братья, Ростислав, Борис, остались далеко, ничего не зная: ибо пылкий Андрей не велел распустить своей хоругви, не вспомнил сего обряда воинского и не приготовил их к сражению. Только два воина могли следовать за князем: один пожертвовал ему жизнию. Камни сыпались с городских стен; уязвленный конь Андреев исходил кровию; острая рогатина прошла сквозь луку седельную. Герой готовился умереть великодушно, подобно Изяславу I, его прадеду; изломив копье, вынул меч; призвал имя св. Феодора (ибо в сей день торжествовали его память), сразил немца, готового пронзить ему грудь, и благополучно возвратился к отцу. Георгий, дядя Вячеслав, бояре, витязи с радостными слезами славили храбрость юноши. Добрый конь его вынес господина из опасности и пал мертвый: благодарный Андрей соорудил ему памятник над рекою Стырем.

Брат Изяславов, Владимир, начальствовал в Луцке. Три недели продолжалась осада: жители не могли почерпнуть воды в Стыре, и великий князь хотел отважиться на битву для спасения города. Тут Владимирко Галицкий оказал человеколюбие: стал между неприятелями, чтобы не допустить их до кровопролития, и взял на себя быть ходатаем мира. Юрий Ярославич, внук бывшего великого князя, Святополка-Михаила, и Ростислав, сын Георгиев, мешали оному; но Владимирко, кроткий Вячеслав и всех более добродушный Андрей склонили Георгия прекратить несчастную вражду. Весною заключили мир: Изяслав признал себя виновным, то есть слабейшим; съехался с дядями в Пересопнице и сидел с ними на одном ковре. Согласились, чтобы племянник княжил спокойно в области Владимирской и пользовался данями новогородскими; обязались также возвратить друг другу всякое движимое имение, отнятое в течение войны. Изяслав сложил с себя достоинство великого князя; а Георгий, желая казаться справедливым, уступил Киев брату, старшему Мономахову сыну. Свадьбы и пиры были следствием мира: одна дочь Георгиева, именем Ольга, вышла за Ярослава Владимирковича Галицкого, а другая за Олега, сына Святославова.

Все казались довольными; но скоро обнаружилось коварство Георгия. В угодность ему, как вероятно, бояре его представили, что тихий, слабый Вячеслав не удержит за собою российской столицы: Георгий, согласный с ними, послал брата княжить в Вышегород, на место своего сына Андрея. Сверх того, будучи корыстолюбив, он не исполнил условий и не возвратил Изяславу воинской добычи. Племянник жаловался: не получив удовлетворения, занял Луцк, Пересопницу, где находился Глеб Георгиевич. Дав ему свободу, Изяслав сказал: «У меня нет вражды с вами, братьями; но могу ли сносить обиды? Иду на вашего отца, который не любит ни правды, ни ближних». Уверенный в доброхотстве киевлян, он с малочисленною дружиною пришел к берегам Днепра и соединился с берендеями; а князь суздальский, изумленный нечаянною опасностию, бежал в Городец.

Надеясь воспользоваться сим случаем, слабодушный Вячеслав приехал в Киев и расположился во дворце. Но граждане стремились толпами навстречу к Изяславу. «Ты наш государь! — восклицали они: — не желаем ни Георгия, ни брата его!» Великий князь послал объявить дяде, чтобы он, не хотев добровольно принять от него чести старейшинства, немедленно удалился, ибо обстоятельства переменились. «Убей меня здесь, — ответствовал Вячеслав: — а живого не изгонишь». Сия минутная твердость была бесполезна. Провождаемый множеством народа из Софийской церкви, Изяслав въехал на двор Ярославов, где дядя его сидел в сенях. Бояре советовали великому князю употребить насилие; некоторые вызывались даже подрубить сени. «Нет! — сказал он: — я не убийца моих ближних; люблю дядю, и пойду к нему сам». Князья обнялися дружелюбно. «Видишь ли мятеж народа? — говорил племянник: — дай миновать общему волнению и для собственной безопасности иди в Вышегород. Будь уверен, что я не забуду тебя». Вячеслав удалился.

Торжество великого князя было не долговременно. Сын его, Мстислав, хотел взять Переяславль: там княжил Ростислав Георгиевич, который вместе с Андреем решился мужественною обороною загладить постыдное бегство отца, привел в город днепровских кочующих торков, готовых соединиться с киевлянами, и ждал врага неустрашимо. Великий князь не имел времени заняться сею осадою: сведав о приближении Владимирка Галицкого, друга Геор-гиева, также о соединении Давидовичей с князем суздальским, он поехал к Вячеславу и вторично предложил ему сесть на трон Мономахов. «Для чего же ты выгнал меня с бесчестием из Киева? — возразил дядя: — теперь отдаешь его мне, когда сильные враги готовы изгнать тебя самого». Смягченный ласковыми словами племянника, сей добродушный князь обнял его с нежностию и, заключив с ним искренний союз над гробом святых Бориса и Глеба, отдал ему всю дружину свою, знаменитую мужеством, чтобы отразить Владимирка. Изяслав при звуке труб воинских бодро выступил из столицы; но счастие опять изменило его храбрости. Еще дружина Вячеславова не успела к нему присоединиться: берендеи же и киевляне, встретив галичан на берегах Стугны, ужаснулись их силы и, пустив несколько стрел, рассеялись. Он удерживал бегущих; хотел умереть на месте; молил, заклинал робких; наконец, видя вокруг себя малочисленных венгров и поляков, сказал дружине с горестию: «Одни ли чужеземцы будут моими защитниками?» — и сам поворотил коня. Неприятель следовал за ним осторожно, боясь хитрости. Великий князь нашел в Киеве Вячеслава и еще не успел отобедать с ним во дворце, когда им сказали, что Георгий на берегу Днепра и что киевляне перевозят его войско в своих лодках. Исполняя совет племянника, Вячеслав уехал в Вышегород, а великий князь со всею дружиною в область Владимирскую, заняв крепости на берегах Горыни.

Георгий и князь галицкий сошлися под стенами Киева: с первым находились Святослав, племянник его (сын Всеволодов) и Давидовичи. Напрасно хотев догнать Изяслава, они вступили в город, коего жители не дерзнули противиться мужественному Владимирку. Сей князь и Георгий торжествовали победу в монастыре Печерском: новые дружественные обеты утвердили союз между ими. Владимирко выгнал еще Изяславова сына из Дорогобужа, взял несколько городов волынских, отдал их Мстиславу Георгиевичу, с ним бывшему, но не мог взять Луцка и возвратился в землю Галицкую, довольный своим походом, который доставил ему случай видеть славные храмы киевские и гроб святых мучеников, Бориса и Глеба.

Георгий, боясь новых предприятий Изяславовых, поручил Волынскую область свою надежнейшему из сыновей, храброму Андрею. Сей князь более и более заслуживал тогда общее уважение: он смирил половцев, которые, называясь союзниками отца его, грабили в окрестностях Переяславля и не хотели слушать послов Георгия; но удалились, как скоро Андрей велел им оставить россиян в покое. Укрепив Пересопницу, он взял такие меры для безопасности всех городов, что Изяслав раздумал воевать с ним и в надежде на его добродушие предложил ему мир. «Отказываюсь от Киева (говорил великий князь), если отец твой уступит мне всю Волынию. Венгры и ляхи не братья мои: земля их мне не отечество. Желаю остаться русским и владеть достоянием наших предков». Андрей вторично старался обезоружить родителя; но Георгий отвергнул мирные предложения и заставил Изяслава снова обратиться к иноземным союзникам.

[1151 г.] Меньший его брат, Владимир Мстиславич, поехал в Венгрию и склонил короля объявить войну опаснейшему из неприятелей Изяславовых, Владимирку Га-лицкому, представляя, что сей князь отважный, честолюбивый, есть общий враг держав соседственных. В глубокую осень, чрез горы Карпатские, Гейза вошел в Галицию, завоевал Санок, думал осадить Перемышль. Желая без кровопролития избавиться от врага сильного, хитрый Владимирко купил золотом дружбу венгерского архиепископа, именем Кукниша, и знатнейших чиновников Гейзиных, которые убедили своего легковерного монарха отложить войну до зимы. Но связь Гейзы с великим князем еще более утвердилась: Ваадимир Мстиславич женился на дочери Бана, родственника королевского, и, вторично посланный братом в Венгрию, привел к нему 10000 отборных воинов. Тогда Изяслав, нетерпеливо ожидаемый киевлянами, берендеями и преданною ему дружиною Вячеслава, смело выступил в поле, миновал Пересопницу и, зная, что за ним идут полки Владимирковы, спешил к столице великого княжения. Бояре говорили ему: «У нас впереди неприятель, за нами другой». Князь ответствовал: «Не время страшиться. Вы оставили для меня домы и села киевские; я лишен родительского престола: умру или возьму свое и ваше. Достигнет ли нас Владимирко, сразимся; встретим ли Георгия, также сразимся. Иду на суд божий».

Граждане Дорогобужа встретили Изяслава со крестами, но боялись венгров. «Будьте покойны, — сказал великий князь: — я предводительствую ими. Не вы, люди моего отца и деда, а только одни враги мои должны их ужасаться». Другие города изъявляли ему такую же покорность. Он нигде не медлил; но войско его едва оставило за собою реку Уш, когда легкий отряда галицкого показался на другой стороне. Сам Владимирко, вместе с Андреем Георгиевичем, стоял за лесом, в ожидании своей главной рати. Началась перестрелка. Великий князь хотел ударить на малочисленных неприятелей: бояре ему отсоветовали. «Река и лес перед нами, — говорили они: — пользуясь ими, Владимирко может долго сопротивляться; задние полки его приспеют к битве. Лучше не тратить времени, идти вперед и соединиться с усердными киевлянами, ждущими тебя на берегах Тетерева». Изяслав велел ночью разложить большие огни и, тем обманув неприятеля, удалился; шел день и ночь, отрядил Владимира Мстиславича к Белугороду и надеялся взять его незапно. Так и случилось. Борис Георгиевич, пируя в белогородском дворце своем с дружиною и с попами, вдруг услышал громкий клик и воинские трубы: сведал, что полки Изяславовы уже входят в город, и бежал к отцу, не менее сына беспечному. Георгий жил спокойно в Киеве, ничего не зная: приведенный в ужас столь нечаянною вестию, он бросился в лодку и уехал в Остер; а великий князь, оставив в Белегороде Владимира Мстиславича для удержания галичан, вошел в столицу, славимый ласкаемый народом, как отец детьми. Многие бояре суздальские были взяты в плен. Великий князь, изъявив в Софийском храме благодарность небу, угостил обедом усердных венгров и своих друзей киевских: а друзьями его были все добрые граждане. За роскошным пиром следовали игры: ликуя среди обширного двора Ярославова, народ с особенным удовольствием смотрел на ристание искусных венгерских всадников.

Еще кивляне опасались Владимирка; но, изумленный бегством Георгия, он сказал Андрею, который шел вместе с ним: «Сват мой есть пример беспечности; господствует в России и не знает, что в ней делается; один сын в Пересопнице, другой в Белегороде, и не дают отцу вести о движениях врага! Когда вы так правите землею, я вам не товарищ. Мне ли одному ратоборствовать с Изяславом, теперь уже сильным? Иду в область свою». И немедленно возвратился, собирая на пути дань со всех городов волын-ских. Обитатели, угрожаемые пленом, сносили ему серебро; жены, выкупая мужей, отдавали свои ожерелья и серьги. Андрей с печальным сердцем приехал к отцу в Городец Остерский.

Утвердясь в столице, великий князь призвал дядю своего, Вячеслава, из Вышегорода. «Бог взял моего родителя, — говорил он: — будь мне вторым отцом. Два раза я мог посадить тебя на престоле и не сделал того, ослепленный властолюбием. Прости вину мою, да буду спокоен в совести. Киев твой: господствуй в нем подобно отцу и деду». Добрый Вячеслав, тронутый сим великодушием, с чувстви-тельностию ответствовал: «Ты исполнил наконец долг собственной чести своей. Не имея детей, признаю тебя сыном и братом. Я стар; не могу один править землею: будь моим товарищем в делах войны и мира; соединим наши полки и дружину. Иди с ними на врагов, когда не в силах буду делить с тобою опасностей!» Они целовали крест в Софийском храме; клялися быть неразлучными во благоденствии и злосчастии. Старец, по древнему обыкновению, дал пир киевлянам и добрым союзникам, венграм. Одарив последних конями, сосудами драгоценными, одеждами, тканями, Изяслав отпустил их в отечество; а вслед за ними отправил сына своего благодарить короля Гейзу. Сей посол именем отца должен был сказать ему следующие выразительные слова: «Да поможет тебе бог, как ты помог нам! Ни сын отцу, ни брат единокровному брату не оказывал услуг важнейших. Будем всегда заодно. Твои враги суть наши: не златом, одною кровию своею можем заплатить тебе долг. Но соверши доброе дело: еще имеем врага сильного. Ольговичи и князь черниговский, Владимир, в союзе с Георгием, который сыплет злато и манит к себе диких половцев. Не зовем тебя самого: ибо царь греческий имеет рать с тобою. Но когда наступит весна, мирная для Венгрии, то пришли в Россию новое войско. И мы в спокойную чреду свою придем к тебе с дружиною вспомогательною. Бог нам поборник, народ и черные клобуки друзья». — Великий князь звал также в помощь к себе брата, Ростислава Смоленского, который всегда думал, что старший их дядя имеет законное право на область Киевскую. Вячеслав, уверяя сего племянника в дружбе, назвал его вторым сыном и с любовию принял Изяслава Черниговского, который, вопреки брату, Владимиру Давидовичу, отказался от союза с князем суздальским.

Георгий имел время собрать войско и стал против Киева вместе с Ольговичами — то есть двумя Святославами, дядею и племянником — Владимиром Черниговским и половцами, разбив шатры свои на лугах восточного берега днепровского. Река покрылась военными ладиями; битвы началися. Летописцы говорят с удивлением о хитром вымысле Изяслава: ладии сего князя, сделанные о двух рулях, могли не обращаясь идти вверх и вниз; одни весла были видимы: гребцы сидели под защитою высокой палубы, на которой стояли латники и стрелки. Отраженный Георгий вздумал переправиться ниже Киева; ввел ладии свои в Долобское озеро и велел их тащить оттуда берегом до реки Золотчи, впадающей в Днепр. Изяслав шел другою стороною, и суда его вступили в бой с неприятелем у Витичевского брода. Князь суздальский и тут не имел успеха; но половцы тайным обходом расстроили Изяславовы меры: у городка Заруба, близ трубежского устья, они бросились в Днепр на конях своих, вооруженные с головы до ног и закрываясь щитами. Святослав Ольгович и племянник его предводительствовали ими. Береговая стража киевская оробела. Напрасно воевода Шварн хотел остановить бегущих: «С ними не было князя (говорит летописец), а боярина не все слушают». Половцы достигли берега, и Георгий спешил в том же месте переправиться через Днепр.

Великий князь отступил к Киеву и вместе с дядею стал у Златых врат; Изяслав Давидович между Златыми и Жидовскими вратами; подле него князь смоленский; Борис Всеволодкович Городненский, внук Мономахов, у врат Лятских, или Польских. Ряды киевлян окружили город. Черные клобуки явились также под его стенами с своими вежами и многочисленными стадами, которые рассыпались в окрестностях киевских. Деятельность, движение, необозримый строй людей вооруженных и самый беспорядок представляли зрелище любопытное. Пользуясь общим смятением, хищные друзья, берендеи и торки, обирали монастыри, жгли села, сады. Изяслав, чтобы унять грабителей, велел брату своему, Владимиру, соединить их и поставить у могилы Олеговой, между оврагами. Воины, граждане, народ с твердостию и мужеством ожидали неприятеля.

Но старец Вячеслав еще надеялся убедить брата словами мирными и в присутствии своих племянников дал послу наставление. «Иди к Георгию, — сказал он: — целуй его моим именем и говори так: «Сколько раз молил я вас, тебя и племянника, не проливать крови христиан и не губить земли Русской! Изяслав, восстав на Игоря, велел мне объявить, что ищет престола киевского единственно для меня, второго отца своего; а после завладел собственными моими городами, Туровом и Пинском! Равно обманутый и тобою — лишенный Пересопницы, Дорогобужа — не имея ничего, кроме Вышегорода, я молчал; имея богом данную мне силу, полки и дружину, терпеливо сносил обиды, самое уничижение и, думая только о пользе отечества, унимал вас. Напрасно: вы не хотели внимать советам человеколюбия; отвергая их, нарушали устав божий. Ныне Изяслав загладил вину свою: почтил дядю вместо отца; я назвал его сыном. Боишься ли унизиться предо мною? Но кто из нас старший? Я был уже брадат, когда ты родился. Опомнись, или, подняв руку на старшего, бойся гнева небесного!» — Посол Вячеславов нашел Георгия в Василеве: князь суздальский, выслушав его, отправил собственного боярина к брату; признавал его своим отцом; обещал во всем удовлетворить ему, ни требовал, чтобы Мстиславичи выехали из области Киевской. Старец ответствовал: «У тебя семь сыновей: отгоняю ли их от родителя? У меня их только два: не расстанусь с ними. Иди в Переяславль и Курск; иди в Великий Ростов или в другие города свои; удали Ольговичей, и мы примиримся. Когда же хочешь кровопролития, то матерь божия да судит нас в сем веке и будущем!» Вячеслав, говоря сии последние слова, указал на Златые врата и на образ Марии, там изображенный.

Георгий ополчился и подступил к Киеву от Белагорода. Стрелы летали чрез Лыбедь. Пылкий Андрей устремился на другую сторону реки и гнал стрелков неприятельских к городу; но был оставлен своими: один половчин схватил коня его за узду и принудил героя возвратиться. Юный Владимир Андреевич, внук Мономахов, спешил разделить с братом опасность: пестун силою удержал сего отрока. Дружина их шла на полк Вячеславов и великого князя за Лыбедью; прочее войско Георгиево сразилось с Борисом у врат Лятских. Изяслав наблюдал все движения битвы: он велел братьям, не расстроивая полков, с избранными отрядами и черными клобуками ударить вдруг на неприятеля. Смятые ими, половцы, суздальцы бежали, и трупы наполнили реку Лыбедь. Тут вместе со многими пал мужественный сын хана славного, Боняка, именем Севенч, который хвалился, подобно отцу своему, зарубить мечом врата Златые. С того времени суздальцы не дерзали переходить чрез Лыбедь, и Георгий скоро отступил, чтобы соединиться с Владимирком: ибо галиц-кий князь, забыв прежнюю досаду, шел к нему в помощь.

Храбрые Мстиславичи пылали нетерпением гнаться за врагом. Согласно с характером своим, Вячеслав говорил, что они могут не спешить и что всевышний дает победу не скорому, а справедливому; но, убежденный их представлениями, и сам немедленно сел на коня, вместе с племянниками совершив молитву в храме Богоматери. Никогда народ киевский не вооружался охотнее; никогда не изъявлял более усердия к своим государям. «Всякий, кто может двигаться и владеть рукою, да идет в поле! — сказали граждане: — или да лишится жизни ослушник!» Борис Городненский был отправлен лесом вслед за Георгием, который думал взять Белгород; но видя жителей готовых обороняться, пошел на встречу к галичанам. Изяслав, стараясь предупредить сие опасное соединение, настиг его за Стугною. Сделалась ужасная буря и тьма; дождь лился рекою, и ратники не могли видеть друг друга. Как бы устрашенные несчастным предзнаменованием, оба войска желали мира: послы ездили из стана в стан, и князья могли бы согласиться, если бы мстительные Ольговичи и половцы тому не воспротивились. Георгий, приняв их совет, решился на кровопролитие; однако ж убегал битвы, ожидая Владимирка, и ночью перешел за реку Рут (ныне Роток). Изяслав не дал ему идти далее: надлежало сразиться. Андрей устроил суздальцев; объехал все ряды; старался воспламенить мужество в половцах и в своей дружине. С другой стороны, великий князь, полководец искусный, также наилучшим образом распорядил войско и требовал благословения от Вячеслава. Сей старец, утомленный походом, должен был остаться за строем. «Неблагодарный Георгий отвергнул мир, столь любезный душе твоей, — говорили ему племянники: — теперь мы готовы умереть за честь нашего отца и дяди». Вячеслав ответствовал: «Суди бог моего брата; я от юности гнушался кровопролитием». — Битва началася. Изяслав приказал всем полкам смотреть на его собственный, чтобы следовать ему в движениях. Андрей встретил их и сильным ударом изломил свое копие. Уязвленный в ноздри конь его ярился под всадником; шлем слетел с головы, щит Андреев упал на землю: но бог сохранил мужественного князя. Изяслав также был впереди; также изломил копие: раненный в бедро и руку, не мог усидеть на коне и плавал в крови своей. Битва продолжалась. Дикие варвары, союзники Георгиевы, решили ее судьбу: пустив тучу стрел, обратились в бегство; за половцами Ольговичи и, наконец, князь суздальский. Многие из его воинов утонули в грязном Руте; многие легли на месте или отдались в плен. Георгий с малым числом ушел за Днепр в Переяславль.

Между тем великий князь, несколько времени лежав на земле, собрал силы, встал и едва не был изрублен собственными воинами, которые, в жару битвы, не узнали его. «Я князь», — говорил он. «Тем лучше», — сказал один воин и мечом рассек ему шлем, на коем блистало златое изображение святого Пантелеймона. Изяслав, открыв лицо, увидел общую радость киевлян, считавших его мертвым; исходил кровию, но слыша, что Владимир Черниговский убит, велел посадить себя на коня и везти к его трупу; искренно сожалел об нем и с чувствительностию утешал горестного Изяслава Давидовича, который, взяв тело брата, союзника Георгиева, спешил защитить свою столицу: ибо Святослав Ольгович хотел незапно овладеть ею; но тучный, дебелый и до крайности утомленный бегством, сей князь принужден был отдыхать в Остере, где, сведав, что в Чернигове уже много войска, он решился ехать прямо в Новгород Северский; а после дружелюбно разделился с Изяславом Давидовичем: каждый из них взял часть отцовскую.

Мстиславичи осадили Переяславль. Утратив лучшую дружину в битве и слыша, что Владимирко Галицкий, достигнув Бужска, возвратился, Георгий принял мир от снисходительных победителей. «Отдаем Переяславль любому из сыновей твоих, — говорили они, — но сам иди в Суздаль. Не можем быть с тобою в соседстве, ибо знаем тебя. Не хотим, чтобы ты снова призвал друзей своих, половцев, грабить область Киевскую». Георгий дал клятву выехать и нарушил оную под видом отменного усердия к св. Борису: праздновал его память, жил на берегу Альты, молился в храме сего мученика и не хотел удалиться от Переяславля. Один сын его, Андрей, гнушаясь вероломством, отправился в Суздаль. Узнав, что коварный дядя зовет к себе половцев и галичан, великий князь грозно требовал исполнения условий: Георгий оставил сына в Пе-реяславле, но выехал только в Городец и ждал благоприятнейших обстоятельств.

[1152 г.] Надеждою его был мужественный Владимирко. Мстислав, сын великого князя, вел к родителю многочисленное союзное войско короля Гейзы и своею неосто-рожностию лишился оного. Вступив в Волынию, он пировал с венграми, угощаемый дядею, Владимиром Мстиславичем; слышал о приближении галицкого князя, но беспечно лег спать, в надежде на стражу и самохвальство венгров. «Мы всегда готовы к бою», — говорили они и пили без всякой умеренности. В полночь тревога разбудила Мстислава: дружина его села на коней; но упоенные вином союзники лежали как мертвые. Владимирко ударил на них пред рассветом: бил, истреблял — и великий князь получил известие, что сын его едва мог спастися один с своими боярами. Тогда Изяслав призвал союзников: князя черниговского и сына Всеволодова, его племянника: даже и Святослав Ольгович, повинуясь необходимости, дал ему вспомогательную дружину. Сие войско осадило Городец. Теснимый со всех сторон, оставленный прежними друзьями и товарищами, князь суздальский доложен был чрез несколько дней смириться: уступив Переяславль Мстиславу Изяславичу, возвратился в наследственный удел свой и поручил Городец сыну Глебу. Но скоро Изяслав отнял у Георгия и сие прибежище в южной России: сжег там все деревянные здания, самые церкви и сравнял крепость с землею.

Наказав главного неприятеля, великий князь желал отмстить хитрому, счастливому сподвижнику Георгиеву, Владимирку: король венгерский хотел того же. Им надлежало соединиться у подошвы гор Карпатских. Летописцы славят взаимную искреннюю дружбу сих государей: сановники Гейзы от его имени приветствовали великого князя на дороге; сам король, провождаемый братьями, Ладиславом и Стефаном, всем двором, всеми баронами, выехал встретить Изяслава, который вел за собою многочисленное стройное войско. С любовью обняв друг друга, они, в шатре королевском, условились не жалеть крови для усмирения врага — и на рассвете, ударив в бубны, семьдесят полков венгерских двинулись вперед; за ними шли россияне и конные берендеи; вступив в землю Галицкую, расположились близ реки Сана, ниже Перемышля. Владимирко стоял на другой стороне, готовый к бою, и схватил несколько зажитников королевских. Тогда было воскресенье; Гейза, обыкновенно празднуя сей день, отложил битву до следующего. По данному знаку союзное войско приступило к реке. Изяслав находился в средине, и так говорил ратникам: «Братья и дружина! Доселе бог спасал от бесчестия землю Русскую и сынов ее: отцы наши всегда славились мужеством. Ныне ли уроним честь свою пред глазами союзников иноплеменных? Нет, мы явим себя достойными их уважения». В одно мгновение ока россияне бросились в Сан: венгры также, и смяли галичан, стоявших за валом. Побежденный Владимирко, проскакав на борзом коне между толпами венгров и черных клобуков (один, с каким-то Избыгневом), заключился в Перемышле. Союзники могли бы тогда взять крепость; но воины их, грабя княжеский богатый дворец на берегу Сана, дали время многим рассеянным битвою галичанам собраться в городе. Владимирко хотел мира: ночью отправил к архиепископу и боярам венгерским множество серебра, золота, драгоценных одежд и вторично склонил их быть за него ходатаями. Они представили Гейзе, что галицкий князь, тяжело раненный, признается в вине своей; что небо милует кающихся грешников; что он служил копнем своим отцу Гейзину, Беле Слепому, против ляхов; что Владимирко, зная великодушие короля и готовясь скоро умереть, поручает ему юного сына и боится единственно злобы Изяславовой. Великий князь не хотел слышать о мире. «Если умрет Владимирко, — говорил он, — то безвременная кончина его будет справедливою небесною казнию. Сей вероломный, клятвенно обещав нам приязнь свою, разбил твое и мое войско. Забудем ли бесчестие? Ныне бог предает Владимирка в руки наши: возьмем его и землю Галицкую». Мстислав, сын великого князя, еще ревностнее отца противился миру: напрасно Владимирко старался молением и ласками обезоружить их. Но Гейза ответствовал: «Не могу убить того, кто винится», и простил врага, с условием, чтобы он возвратил чужие, занятые им города российские (Бужск, Тихомль, Шумск, Выгошев, Гнойни) и навсегда остался другом Изяславу, или, по тогдашнему выражению, не разлучался с ним ни в добре, ни в зле. Из шатра королевского послали ко мнимо больному Владимирку чудотворный крест св. Стефана: сей князь дал присягу. «Если он изменит нам (сказал Гейза), то или мне не царствовать или ему не княжить». Услужив шурину и смирив надменного Владимирка, бывшего в тесном союзе с греками, король спешил к берегам Сава отразить императора Мануила, хотевшего отмстить ему за обиду своего галицкого друга. Изяслав, возвратяся в Киев с торжеством, изъявил благодарность всевышнему, праздновал с дядею Вячеславом, уведомил брата своего, князя смоленского, о счастливом успехе похода и советовал ему остерегаться Георгия, слыша, что он вооружается в Ростове.

Князь суздальский еще более возненавидел Мстиславичей за разрушение Городца, который был единственным его достоянием в полуденных, любезных ему странах государства. Там он жил духом и мыслями; там лежал священный прах древних князей российских, славились храмы чудесами и жители благочестием. Георгий в наследственном восточном уделе своем видел небо суровое, дикие степи, дремучие леса, народ грубый; считал себя как бы изгнанником и, презирая святость клятв, думал только о способах удовлетворить своему властолюбию. Он призвал князей рязанских и половцев, кочевавших между Волгою и Доном; занял область вятичей и велел князю Новагорода Северского, Святославу Ольговичу, также быть к нему в стан под Глухов. Владимирко, сведав о походе Георгия, думал вместе с ним начать военные действия против Мстиславичей; но Изяслав успел отразить его и заставил возвратиться. Князь Галицкий, мужеством достойный отца, не хотел уподобляться ему в верности слова: не боялся клятвопреступления и доказал ошибку снисходительного Гейзы, не исполнив обещания, то есть силою удержав за собою города великокняжеские, Шумск, Тихомль и другие. Видя, что Георгий намерен осадить Чернигов, князь смоленский, по сделанному условию с братом, вошел в сей город защитить Изяслава Давидовича, их союзника. Тут находился и Святослав Всеволодович, который уже знал характер Георгиев и не любил его. С душевным прискорбием они говорили друг другу: «Будет ли конец нашему междоусобию?» Набожный князь суздальский, подступив к Чернигову в день воскресный, не хотел обнажить меча для праздника; но велел половцам жечь и грабить в окрестностях! Двенадцать дней продолжались битвы, знаменитые мужеством Андрея Георгиевича: он требовал, чтобы князья, союзники Георгиевы, сами по очереди ходили на приступ, для ободрения войска; служил им образцом и собственною храбростию воспламенял всех. Осажденные не могли защитить внешних укреплений, сожженных половцами, и город был в опасности; но великий князь спас его. Услышав только, что Изяслав перешел Днепр, робкие половцы бежали: Георгий также отступил за Снов, и князь черниговский встретил своего избавителя на берегу реки Белоуса.

Святослав Ольгович, удерживая Георгия, говорил: «Ты принудил меня воевать; разорил мою область, везде потравил хлеб и теперь удаляешься! Половцы также ушли в степные города свои. Мне ли одному бороться с сильными?» Но князь суздальский, оставив у Святослава только 50 человек дружины с сыном Васильком, вышел из области Северской, чтоб овладеть всею страною вятичей, где ему никто не противился.

Тогда была уже глубокая осень: Изяслав дождался зимы, поручил смоленскому кпязю наблюдать за Георгием, осадил Новгород Северский и дал мир Святославу Ольговичу; а сын великого князя, Мстислав, с киевскою дружиною и с черными клобуками воевал землю половецкую: [в феврале 1153 г.] разбил варваров на берегах Орели и Самары, захватил их вежи, освободил множество российских пленников. Но сей успех не мог утвердить безопасности восточных пределов киевских: скоро Мстислав должен был вторично идти к берегам Пела для отражения половцев.

Тогда, желая покоя, великий князь отправил боярина, Петра Бориславича, с крестными грамотами к Владимирку Галицкому. «Ты нарушил клятву,— говорил ему посол,— данную тобою нашему государю и королю венгерскому в моем присутствии. Еще можешь загладить преступление: возврати города Изяславовы и будь его другом». Влади-мирко ответствовал: «Брат мой Изяслав нечаянно подвел на меня венгров: никогда не забуду того; умру или отмщу». Посол напоминал ему целование креста. «Он был не велик!» — сказал Владимирко в насмешку. «Но сила оного велика,— возразил Петр:— вельможа королевский объявлял тебе, что если, целовав сей чудесный крест св. Стефана, преступишь клятву, то жив не будешь». Владимирко не хотел слушать и велел послу удалиться. Изяславов боярин положил на стол грамоты клятвенные, в знак разрыва. Ему не дали даже и подвод. Петр отправился на собственных конях; а Владимирко, пошедши в церковь к вечерне и видя его едущего из города, смеялся над ним с своими боярами.— В ту же ночь отрок княжеский, догнав сего посла, велел ему остановиться. Петр ожидал новой для себя неприятности, беспокоился, и на другой день, вследствие вторичного повеления, возвратился в Галич. Слуги Владимирковы встретили его пред дворцом в черных одеждах. Он вошел в сени: там юный князь Ярослав сидел на месте отца, в черной мантии и в клобуке, среди вельмож и бояр, также одетых в печальные мантии. Послу дали стул. Ярослав заливался слезами; царствовало глубокое молчание. Изумленный боярин Изяславов хотел знать причину сей общей горести и сведал, что Владимирко, совершенно здоровый накануне, отслушав вечерню в церкви, не мог сойти с места, упал и, принесенный во дворец, скончался. «Да будет воля божия!— сказал Петр:— все люди смертны». Ярослав отер слезы. «Мы желали известить тебя о сем несчастии,— говорил он послу:— скажи от меня Изясла-ву: «Бог взял моего родителя, быв судиею между им и тобою. Могила прекратила вражду. Будь же мне вместо отца. Я наследовал княжение; воины и дружина родительская со мною: одно его копие поставлено у гроба: и то будет в руке моей. Люби меня как сына своего, Мстислава: пусть он ездит с одной стороны подле твоего стремени, а я с другой, окруженный всеми полками галицкими!»

Великий князь изъявил сожаление о внезапной кончине знаменитого, умного Владимирка, основателя могущественной Галицкой области, но требовал доказательств искреннего дружелюбия от Ярослава — то есть возвращения городов киевских, и видя, что ему хотят удовлетворить только ласковыми словами, а не делом, прибегнул к оружию. Войско галицкое стояло на берегах Серета: Изяслав, пользуясь густым утренним туманом, перешел за сию реку. Мгла исчезла, и неприятели увидели друг друга. Юный князь галицкий сел на коня. Усердные вельможи сказали ему: «Ты у нас один: что будет, если погибнешь? Заключись в Теребовле: мы сразимся; и кто останется жив, тот придет умереть с тобою». В сражении упорном и кровопролитном победа казалась сомнительною. Сын и братья Изяславовы не могли устоять; но великий князь одолел на другом крыле. С обеих сторон гнались и бежали; обе стороны взали пленников, но Изяслав более. Он поставил на месте битвы знамена неприятельские и схватил многих рассеянных галичан, которые толпами к ним собирались, обманутые сею хитростию. Видя малое число своей дружины и боясь вылазки из Теребовля, Изяслав велел ночью умертвить всех несчастных пленников, кроме бояр, и с покойною совестию возвратился в Киев, торжествовать второй брак свой. Невестою его была княжна абазинская, без сомнения христианка: ибо в отечестве ее и в соседственных землях Кавказских находились издавна храмы истинного бога, коих следы и развалины доныне там видимы. Мстислав, отправленный отцом, встретил сию княжну у порогов днепровских и с великою честию привез в Киев.

Готовясь к новому междоусобному кровопролитию (ибо непримиримый князь суздальский стоял уже с войском в земле вятичей, близ Козельска), Изяслав с прискорбием видел бесчестие своего меньшего сына, Ярослава, изгнанного новогородцами, которые — в 1149 году положив на месте 1000 финляндцев, хотевших ограбить Водскую область, — в течение пяти лет не имели иных врагов, кроме самих себя, и занимались одними внутренними раздорами. Избранный сим легкомысленным народом, Ростислав Смоленский, в угодность ему, отправился княжить в Новгород, а Ярослав в Владимир Волынский, на место умершего Святополка Мстиславича.

Малочисленность союзных половцев и конский падеж заставили Георгия отложить войну. Между тем Изяслав, не дожив еще до глубокой старости, скончался, к неутешной горести киевлян, всех россиян и самых иноплеменников, берендеев, торков. Они единогласно называли его своим царем славным, господином добрым, отцом подданных. Старец Вячеслав, проливая слезы, говорил: «Сын любезный! Сему гробу надлежало быть моим; но бог творит, что ему угодно!» — Княжение Изяслава описано в летописях с удивительною подробностию. Мужественный и деятельный, он всего более искал любви народной и для того часто пировал с гражданами; говорил на вечах, подобно Великому Ярославу; предлагал там дела государственные и хотел, чтобы народ, исполняя волю государя, служил ему охотно и врагов его считал собственными. Разделив престол с дядею, добродушным и слабым, Изяслав в самом деле не уменьшил власти своей, но заслужил похвалу современников; обходился с ним как нежный сын с отцом; один брал на себя труды, опасности, но приписывал ему честь побед своих и жил сам в нижней части города, уступив Вячеславу дворец княжеский.

Готовый умереть за Киев, Изяслав удалялся от иных случаев проливать кровь россиян: не вступился за сына, оскорбленного новогородцами, ни за Рогволода Борисовича, зятя своего, которого полочане в 1151 году свергнули с престола, избрав на его место Ростислава Глебовича, князя Минского, и признав Святослава Ольговича покровителем их области. Так граждане своевольствовали в нашем древнем отечестве, употребляя во зло правило, что благо народное священнее всех иных законов.

Тело Изяслава было погребено в монастыре св. Шеодора, основанном Великим Мстиславом.