ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ ГЛАВНОГО ОБВИНИТЕЛЯ ОТ ВЕЛИКОБРИТАНИИ ХАРТЛИ ШОУКРОССА (Печатается с небольшими сокращениями. - Составители.)

[Произнесена 26—27 июля 1946 г.]

Господа судьи! Как и мой коллега господин Джексон, с которым я не смею надеяться сравниться в сжатости, убедительности и красноречии, от имени британского обвинения я хотел бы представить Трибуналу некоторые замечания (боюсь, что они окажутся несколько длинными) по поводу тех молчаливых и необычайных в своей убедительности доказательств, которые, по нашему мнению, доказывают виновность этих подсудимых.

Хотя в настоящем процессе представители обвинения работали в самом тесном содружестве и согласии и хотя по некоторым вопросам я буду выступать от имени всех обвинителей, мы считали, что на этой конечной стадии процесса, быть может, даже за счет неизбежного повторения тех же вопросов, каждому из нас следует подготовить свою заключительную речь самостоятельно, чтобы Трибунал и страны, которые мы представляем, знали, на каком основании мы требуем осуждения этих людей. И если окажется, что некоторые из нас будут указывать на одни и те же доказательства и мы придем к одним и тем же выводам, как это, несомненно, случится, самое это совпадение, быть может, явится лишним подтверждением того, что, как мы утверждаем, каждый из этих подсудимых виновен в нарушении норм права.

Не подлежит сомнению, что эти подсудимые принимали участие и несут моральную ответственность за преступления, столь ужасающие, что при самой мысли о них воображение отказывается их постичь.

Хорошо запомним слова подсудимого Франка, которые вы снова слышали сегодня утром: «Пройдут тысячелетия, но эта вина Германии не будет смыта».

Тотальные и тоталитарные войны вопреки торжественным решениям и в нарушение договора; большие города — от Ковентри до Сталинграда, — стертые в прах; опустошенные деревни и неизбежные последствия такой войны — голод и болезни, гуляющие по всему миру, миллионы бездомных, искалеченных, обездоленных. И в могилах своих вопиют не о мщении, а о том, чтобы это больше никогда не повторилось, десять миллионов тех, кто мог бы сейчас жить в мире и спокойствии, десять миллионов солдат, моряков, летчиков и мирных людей, павших в боях, которых не должно было быть.

Но это не единственное и не самое большое преступление. Когда в любой из наших стран, быть может, в порыве страстей или по другим причинам, которые заставляют терять самообладание, совершается убийство, — оно становится сенсацией, и мы не успокаиваемся до тех пор, пока преступника не постигает кара и не восторжествует правосудие. Должны ли мы сделать меньше, когда совершено убийство не одного, а, по самым скромным подсчетам, 12 миллионов мужчин, женщин и детей не в бою, не в порыве страстей, а в результате холодного, расчетливого и преднамеренного стремления уничтожить народы и расы, сломать традиции, учреждения и прекратить самое существование свободных и древних государств. Двенадцать миллионов убийств! Уничтожено две трети еврейского населения Европы, более шести миллионов, по данным самих убийц. Убийства совершались подобно серийному производству в какой-нибудь из отраслей промышленности, в газовых камерах и печах Освенцима, Дахау, Треблинки, Бухенвальда, Маутхаузена, Майданека и Ораниенбурга.

Должен ли мир пройти мимо возрождения рабства в Европе, мимо порабощения 7 миллионов мужчин, женщин и детей, которых увезли из-под родного крова, с которыми обращались, как с животными, которых морили голодом, избивали и умерщвляли.

Весьма возможно, что вина Германии не будет смыта, потому что немецкий народ в большой степени разделяет ее, но именно эти люди вместе с горсткой других навлекли эту вину на Германию и растлили германский народ.

«Моя вина в том, — признался подсудимый Ширах, — что я воспитывал германскую молодежь для человека, который совершал миллионы убийств».

За такие преступления можно было бы с полным основанием покарать этих людей без суда и следствия, и, если бы эта мера, в применении которой они участвовали по отношению к миллионам невинных людей, была применена к ним самим, они вряд ли могли бы жаловаться. Но этот Трибунал должен определить их вину не только с точки зрения моральной или этической, но и на основании закона.

Та же самая естественная справедливость, которая требует не оставить эти преступления безнаказанными, требует также и того, чтобы никто не был наказан до тех пор, пока путем терпеливого и тщательного расследования фактов не будет доказано, что он разделяет вину за то, что было совершено.

И вот в течение этих долгих месяцев Трибунал расследовал факты и теперь должен применить закон для того, чтобы, с одной стороны, совершить правосудие в отношении этих людей и восстановить справедливость ради их бесчисленных жертв и, с другой — оповестить мир о том, что в конце концов право силы будет уничтожено и справедливость будет руководить отношениями между государствами, потому что решения этого суда выйдут далеко за рамки наказания двадцати с лишним виновных.

Здесь поставлены на карту вопросы гораздо более важные, чем их судьба, хотя от их судьбы в известной мере зависит решение этих вопросов.

Для истории не будет иметь никакого значения, длился ли этот процесс два месяца или десять. Но зато будет иметь очень большое значение то обстоятельство, что в результате справедливого и терпеливого разбирательства была установлена истина о деяниях, столь ужасных, что след их никогда не изгладится, что в конце концов восторжествуют справедливость и закон.

На протяжении года доказательства, во много раз превосходящие по объему те, которые когда-либо прежде в истории были представлены какому-нибудь трибуналу, собирались, рассматривались и были затем представлены вам.

Почти все доказательства представляют собой захваченные протоколы и документы того правительства, к которому принадлежали эти люди, и почти все они непосредственно указывают на то, что каждый из этих подсудимых знал и участвовал в той или иной группе преступлений, совершенных нацистским государством.

Эти доказательства не опровергнуты, и они навсегда сохранят свою силу, чтобы противостоять тем, кто, быть может, попытается впоследствии найти оправдание или смягчающие обстоятельства тому, что было совершено.

И все же теперь, когда вам уже представлена вся эта масса доказательств, я попрошу вас на некоторое время отвлечься от деталей для того, чтобы обратиться к ним в целом и рассмотреть эту сумму убедительных доказательств как некое единство.

Лишь случайно благодаря захвату этих документов мы получили возможность установить наличие преступлений на основании того, что говорили сами преступники, но дело против этих подсудимых может строиться на более широкой основе и должно рассматриваться в свете исторических событий.

Когда рассматриваешь характер и огромный масштаб совершенных преступлений, с несомненностью выступает ответственность тех, кто занимал высшие государственные посты и пользовался большим влиянием в нацистском государстве.

Долгие годы в мире, где самая война была объявлена преступлением, германское государство организовалось для ведения войны. Долгие годы евреи подвергались бойкоту, лишались элементарных прав на собственность, свободу и самую жизнь. Долгие годы честные граждане жили под страхом доносов и ареста одной из тех организаций, которые мы обвиняем как преступные и с помощью которых эти люди правили Германией. Долгие годы миллионы иностранных рабов трудились на фабриках и в деревнях по всей Германии и, как скот, транспортировались по всем дорогам, по всем железнодорожным линиям Германии.

Эти люди вместе с Гитлером, Гиммлером, Геббельсом и несколькими другими сообщниками являлись одновременно руководителями германского народа и его движущей силой. Именно тогда, когда они занимали самые высокие государственные посты и пользовались огромным влиянием, были запланированы и совершены все эти преступления. Если не они несут ответственность, тогда кто же несет ее? Если их креатуры, подобные Достлеру, Экку, Кремеру и сотням других, которые лишь выполняли их приказы, уже заплатили самой высокой ценой, разве они, эти люди, должны понести меньшую ответственность? Как можно говорить, что государственные учреждения, которыми они руководили, не принимали в этом участия? Начальник имперской канцелярии Ламмерс, их собственный свидетель, сказал в 1938 году:

«Несмотря на полную концентрацию власти в лице фюрера, не имеет места излишняя и не вызванная необходимостью централизация административных функций в руках фюрера в области управления государством.

Полномочия подчиненных руководителей исключают вмешательство в те приказы, которые они издают. Фюрер придерживается этого принципа в государственном руководстве таким образом, что, например, положение имперских министров практически гораздо более независимо сегодня, чем оно было прежде, хотя теперь имперские министры и подчинены неограниченной власти фюрера и его приказам. Готовность нести ответственность, умение принимать решения, наступательная энергия и подлинная авторитетность — вот каких качеств прежде всего требует фюрер от подчиненных ему руководителей. Поэтому он предоставляет им величайшую свободу для исполнения их задач с тем, чтобы они могли полностью добиться их осуществления».

Пусть даже они, уже заклейменные именем убийц, пытаются теперь как хотят преуменьшать власть и влияние, которыми они пользовались, достаточно только вспомнить то бахвальство, с которым они шагали по арене Европы, для того чтобы увидеть, какую роль они играли. Тогда они не говорили германскому народу и остальному миру, что они — лишь невежественные и бессильные марионетки в руках фюрера.

Подсудимый Шпеер говорил тогда: «Даже в тоталитарном государстве должна существовать тотальная ответственность... Невозможно после катастрофы избежать этой тотальной ответственности. Если бы война была выиграна, руководители также взяли бы на себя полную ответственность за это». Что же — следует предполагать, что если бы война была выиграна, то эти люди отошли бы в сторону и заняли позицию сравнительно непричастных обывателей?

Такая возможность не была исключена для них до того, как началась война, если бы они пожелали отмежеваться от того, что происходило. Они избрали иной путь. С самого начала, с того времени, когда сопротивление могло бы уничтожить все это дело в зародыше, они пропагандировали легенду о Гитлере, они помогали консолидировать нацистскую власть, создавать идеологию и направлять ее деятельность до тех пор, пока, подобно громадному осьминогу, она не распустила свои щу-пальцы по всей Европе и не протянула их через весь мир. Разве эти люди не знали о целях, к которым стремился фюрер уже после прихода к власти? Пауль Шмидт, переводчик Гитлера, свидетель, располагающий большим знанием фактов, показал:

«Общие цели нацистского руководства были ясны с самого начала — господство над европейским континентом, которое должно было быть достигнуто прежде всего включением всех говоривших по-немецки групп населения в состав империи и, во-вторых, территориальная экспансия под лозунгом: «жизненное пространство».

Этот лозунг «жизненное пространство» — эта целиком фальшивая идея о том, что самое существование германского народа зависело от территориальной экспансии под нацистским флагом, — с самого начала являлся открыто признанной частью нацистской доктрины; таким образом, всякий мыслящий человек должен был знать, что она не может не привести к войне.

Это было оправданием, которое Гитлер предложил своим сообщникам по заговору на тех секретных совещаниях 5 ноября 1937 г., 23 мая и 23 ноября 1939 г., на которых была решена судьба столь многих стран.

Не являясь столь конкретной, эта идея, тем не менее, не была менее фальшивой, чем требование о пересмотре Версальского договора. Так называемая несправедливость Версальского договора, которой так хитроумно пользовались для того, чтобы собрать народ под нацистское знамя, сумела объединить вокруг нацистов многих немцев, которые в другом случае не поддерживали бы некоторых из остальных пунктов нацистской программы.

Об эффективности этой пропаганды можно судить хотя бы по многочисленным попыткам, которые сделала здесь защита, развивать аргументацию по поводу этой предполагаемой несправедливости договора. Независимо от того, был ли он справедлив или нет, это был договор, и ни одно правительство, которое хотело жить в мире, не должно было сетовать на его положения. Даже если бы эти жалобы были справедливы, довольно скоро для них не осталось никаких оснований. Положения Версальского договора могли быть и в некотором смысле действительно были пересмотрены путем мирных переговоров. В 1935 году, за четыре года до того, как мир был брошен в пучину войны, эти люди открыто отвергли договор, и в 1939 году они были не только сврбодны почти от всех его ограничений, на которые они сетовали, но, более того, они захватили территории, которые никогда в течение Всей европейской истории не принадлежали Германии. Версальский договор послужил уловкой для привлечения людей к выполнению порочных, агрессивных целей. Но даже эта уловка была менее дьявольской, чем антисемитские вопли и требования чистоты расы, с помощью которых эти люди стремились, с одной стороны, собрать и консолидировать различные группы извращенного общественного мнения внутри страны, с другой стороны, посеять раздоры и разногласия среди народов других стран. Раушнинг приводит заявление Гитлера (я цитирую):

«Антисемитизм является удобным революционным средством. Антисемитская пропаганда во всех странах является почти необходимым условием для проведения нашей политической кампании. Вы увидите, как мало времени нам потребуется для того, чтобы перевернуть представления и критерии всего мира только и просто с помощью нападок на еврейство. Вне всякого сомнения, это — самое сильное оружие в моем пропагандистском арсенале».

В качестве примера результатов этой злонамеренной пропаганды я напомню вам слова Бах-Зелевского, который, когда его спросили, как Олендорф мог признать, что находившиеся под его командой люди убили 90 000 человек, ответил:

«Я придерживаюсь мнения, что когда в течение долгих лет, в течение десятилетий проповедуется доктрина о том, что славяне являются низшей расой, а евреи вообще не являются людьми, такой исход неизбежен».

Таким образом, с самых первых дней были ясны цели нацистского движения: экспансия, господство над Европой, уничтожение евреев, необузданная агрессия, безжалостное пренебрежение правами всех других народов, кроме их собственного.

Таково было начало. Я не буду задерживать вашего внимания на том, чтобы рассматривать шаг за шагом приход нацистов к власти. Я не буду рассматривать, каким образом, как писал автор истории СА, они обнаружили, что «господство над улицами — ключ к власти в государстве». Я не буду рассматривать, каким образом с помощью организованного террора, который здесь описывал свидетель Зеверинг, штурмовые отряды коричневорубашечников запугивали народ в то время, как нацистская пропаганда, возглавляемая «Дер Штюрмер», обливала грязью всех противников нацизма и возбуждала народ против евреев.

Я не буду рассматривать этот период, как бы ни были серьезны уроки, которые демократические народы должны извлечь из него, потому что может оказаться нелегким точно сказать, когда именно каждый из этих подсудимых должен был осознать, если фактически он не знал об этом и не участвовал в этом с самого начала, что истерические излияния Гитлера в «Майн кампф» являлись реальным выражением его намерений и первоосновой нацистского плана.

Некоторые из них, такие, как Геринг, Гесс, Риббентроп, Розенберг, Штрейхер, Фрик, Франк, Шахт, Ширах и Фриче, без сомнения, поняли это очень рано. В отношении одного-двух других, как, например, Девица и Шпеера, это могло случиться сравнительно поздно. Немногие могли оставаться в неведении после 1933 года. Все должны были быть активными участниками в 1937 году. Когда вспоминаешь впечатление, создавшееся за границей в течение этого периода, не остается никакого сомнения в том, что эти люди, почти все бывшие руководители Германии и, начиная с 1933 года, близкие сотрудники Гитлера, имевшие доступ на его секретные совещания, бывшие полностью в курсе его планов и происходивших событий, не только примирялись с тем, что происходило, но являлись активными и добровольными участниками происходившего...

...Тоталитарное правительство не терпит никакой оппозиции... Цель оправдывает любые средства, а непосредственной целью было, не считаясь ни с чем, достичь полного контроля над германским государством и ожесточить и подготовить его народ к войне. Что мешало этому в январе 1933 года? Во-первых, члены других политических партий; во-вторых, демократическая система выборов и общественных собраний; организация рабочих в профессиональные союзы; в-третьих, моральные устои германского народа и церковь, которые воспитали его.

Поэтому нацисты совершенно сознательно начали уничтожать эту оппозицию: первую группу — заключая в тюрьмы и подвергая террору своих противников; вторую — объявив незаконными все элементы терпимости и либерализма, поставив вне закона профессиональные союзы и оппозиционные партии; превратив демократические собрания в фарс и взяв под свой контроль проведение выборов; третью — систематическим третированием и преследованием религии, заменой христианской этики поклонением фюреру, превращенному в кумир, культом крови и введением сурового контроля над образованием и молодежью. Молодежь систематически готовили к войне и учили ненавидеть и преследовать евреев. Для осуществления планов агрессии был нужен народ, тренированный в жестокости и обученный тому, что вторжение в страны других народов является одновременно и необходимым и героичным.

Насколько зловредна и эффективна была эта внутренняя политика, можно судить по тому, что после шести лет пребывания у власти нацисты сумели, не встретив затруднений, вовлечь этот развращенный народ в величайшее в истории преступное предприятие.

Быть может, имеет смысл выбрать из материалов дела несколько примеров, иллюстрирующих, как развивалась эта политика в течение шести лет, и рассмотреть их здесь.

...Начнем, таким образом, с уничтожения политических противников. В течение шести недель после того как нацисты пришли к власти в январе 1933 года, германские газеты, основываясь на данных из официальных источников, сообщали, что в тюрьмы было заключено 18 000 коммунистов; в числе 10 000 заключенных в тюрьмах Пруссии было много социалистов и представителей интеллигенции. Судьба многих из этих людей была описана Зеверингом, по подсчету которого по крайней мере 1500 социал-демократов и такое же количество коммунистов было убито в концентрационных лагерях, незадолго до этого созданных Герингом как начальником гестапо.

Эти лагери, контролировавшиеся партийными организациями, были умышленно организованы таким образом, чтобы устрашить всю страну. Говоря словами свидетеля Зеверинга, концентрационные лагери были в глазах народа «олицетворением всего ужасного».

Геринг заявил: «Мы считали необходимым не допускать существования никакой оппозиции». Он также признал, что арестовывались и подвергались превентивному заключению люди, не совершившие никакого преступления. Геринг добавил, что «если каждый будет знать, что если он будет действовать против государства, он кончит концентрационным лагерем это нам только выгодно».

Вначале лагери управлялись как СА, так и СС и, по словам Геринга, были созданы «в качестве орудия, которое во все времена являлось внутренним политическим орудием власти».

Гизевиус, который в то время только что вступил в гестапо, как вы помните, дал следующее описание событий:

«Я пробыл вряд ли больше, чем два дня, в этом новом полицейском учреждении, когда я уже обнаружил невероятные порядки, существующие там.

Это была не та полиция, которая принимала- меры против совершения преступлений, против убийств, против арестов, против краж со взломом. Это была полицейская организация, именно охранявшая совершителей подобных преступлений.

Арестовывались не те, кто был виновен в таких преступлениях, а те, кто обращался в полицию с просьбой о помощи. Это была не полиция, которая выступала на защиту, но полиция, чьей задачей, казалось, было по существу скрывать преступления и поощрять их. Эти команды СА и СС, изображавшие полицию, поощрялись так называемой государственной тайной полицией, и им оказывалась всевозможная помощь...

Были созданы особые концентрационные лагери гестапо, и их названия навсегда останутся позорным пятном в истории. Ораниенбург и тайная тюрьма гестапо на Папенштрассе, Колумбияхаус, или, как ее цинично называли, «Колумбиядиле» («Погребок Колумбия»). Я спросил одного из моих коллег, который также был профессиональным чиновником: «Скажите мне, пожалуйста, где я — в полицейском учреждении или в воровском притоне?» Я получил следующий ответ: «Вы находитесь в притоне ночных воров-взломщиков, и можете ожидать, что увидите здесь еще многое».

Далее Гизевиус описывает приказ Геринга об убийстве национал-социалиста Штрассера и то, как он дал «карт бланш» политической полиции, подписав бланки, гарантировавшие амнистию полицейскому, и оставив незаполненным место для имени человека, за убийство которого гарантировалась эта амнистия.

Если потребуется подтверждение показаний этих свидетелей защиты, то их можно найти в серии докладов прокурора Мюнхена министру юстиции в мае и июне 1933 года, находящихся в материалах суда, в которых зафиксирован бесконечный ряд убийств, совершенных чиновниками СС в концентрационном лагере Дахау.

В 1935 году имперский министр юстиции в письменном виде изложил Фрику свой протест против многочисленных случаев жестокого обращения в концентрационных лагерях, включая «избиение как меру дисциплинарного взыскания...». «Жестокое обращение главным образом с политическими заключенными, для того чтобы заставить их говорить» и «жестокое обращение с заключенными исключительно для развлечения или по садистическим мотивам».

Далее он жалуется, что «избиение находящихся в заключении коммунистов рассматривается как обязательная полицейская мера, необходимая для более эффективного подавления коммунистической деятельности».

После приведения примеров пыток он заключает:

«Эти несколько примеров показывают степень жестокости, которая оскорбляет чувство каждого немца».

Чувства Фрика, очевидно, были не столь нежными. Уже на следующий год он получил подобный же протест от одного из своих собственных подчиненных, и вскоре после этого он издал декрет о подчинении всех полицейских сил Гиммлеру, т. е. тому самому человеку, который, как он знал, являлся ответственным за эти зверства.

Эти жестокости, как мы полагаем, хорошо известные министрам, не исчерпывались тайной концентрационных лагерей.

Пожалуй, имеет смысл привести один случай из тысячи ему подобных, происшедших с людьми, пострадавшими от этой политики.

Трибунал помнит отчет Зольманна, социал-демократа и члена рейхстага, с 1919 по 1933 год. Он говорил об инциденте, имевшем место 9 марта 1933 г., когда, говоря его собственными словами:

«Члены СС и СА пришли в мой дом в Кельне, поломали мебель и уничтожили мои личные записи. В то время меня взяли в коричневый дом в Кельне, где в течение нескольких часов меня мучили, избивали и пинали ногами.

Затем меня перевели в обычную государственную тюрьму в Кельне, где два врача оказали мне медицинскую помощь, а на следующий день меня освободили. 11 марта 1933 г. я покинул Германию».

Вторая задача — подавление всех демократических институтов — была сравнительно простой. Были проведены законы, необходимые для того, чтобы поставить профессиональные союзы вне закона; деятельность рейхстага немедленно превратилась в фарс, оппозиционные партии были распущены, а члены их брошены в концентрационные лагери. Свидетель Зеверинг говорил об обращении с членами рейхстага. В 1932 году по приказу фон Папена он, занимавший тогда пост министра внутренних дел Пруссии, был насильственно удален с этого поста. Через короткое время после 30 января 1933 г. коммунистическая и социал-демократическая партии были декретом объявлены незаконными и были запрещены все общественные выступления, кроме нацистских. Эта мера была преднамеренно запланирована.

Фрик сказал уже в 1927 году, что «национал-социалисты всегда стремились к тому дню, когда они смогут положить бесславный, но полностью заслуженный конец этой дьявольской бутафории — парламенту — и открыть дорогу для расовой диктатуры».

Сейчас, когда демократическая форма правительства добивается своего восстановления во всем мире, не следует забывать об отношении нацистов к выборам.

Свободные выборы, конечно, не могли быть допущены.

Геринг, пытаясь добыть в промышленности денег для партии, сказал Шахту в феврале 1933 года (я цитирую):

«Промышленности будет, несомненно, легче принести те жертвы, о которых ее просят, если вы учтете, что выборы 5 марта будут последними на следующие 10, а возможно и на следующие 100 лет».

Учитывая эти обстоятельства, неудивительно, что после этого, как явствует из таких доказательств, как отчет СД о проведении плебисцита в Каппеле, происходившие время от времени народные выборы, которые всегда объявлялись как триумф нацистов, проводились нечестными методами.

Я обращаюсь к третьей- группе оппозиции — к церкви.

В меморандуме Бормана, направленном в декабре 1941 года всем гаулейтерам и разосланном СС, резюмируется сущность отношения нацистов к христианству:

«Национал-социалистские и христианские идеи несовместимы... Если, поэтому, в будущем наша молодежь ничего не будет знать о христианстве, чьи доктрины во многом уступают нашим, христианство исчезнет само собой.

Все влияния, которые могут ослабить или нанести ущерб народному руководству, которое осуществляется фюрером при помощи НСДАП, должны быть устранены: народ должен быть все более и более отделен от церкви и ее рупора — пасторов».

Печальна летопись о преследовании церквей.

Из обильного материала, который был представлен Трибуналу, я позволю себе процитировать отрывок из жалобы, адресованной Фрику в начале 1936 года.

Я цитирую:

«За последнее время половина докладов полиции касается вопросов, связанных с церковью. У нас имеются бесчисленные петиции от кардина- лов, епископов и других сановников церкви. Большая часть этих жалоб касается вопросов, входящих в область юрисдикции имперского министерства внутренних дел, хотя последнее не издало соответствующих правил по этому вопросу».

И затем после ссылки на хаос, создавшийся в результате разделения власти между различными полицейскими организациями, в отчете говорится о результатах борьбы с религией, о том, что в последнее время случаи грубых вмешательств в церковные службы очень быстро увелиного полицейского наряда.

«После того, как мы отказались от резиновой дубинки, положение, в которое мы ставим наших оперативных работников, которые во время крупных беспорядков на собраниях могут быть вынуждены прибегать к холодному оружию, является нетерпимым».

Дневник министра юстиции за 1935 год изобилует многочисленными примерами такого рода поведения, которое поощрялось «гитлеровской молодежью», руководимой подсудимым Ширахом и подсудимым Розенбергом.

«Гитлеровская молодежь», число членов которой увеличилось примерно с 108 000 в 1932 году почти до 8 000 000 в 1939 году, была организована на военной основе. Тесное сотрудничество между Кейтелем и Ширахом в военном воспитании этой молодежи было уже описано.

Суду уже были представлены материалы об имевшейся особой договоренности между Ширахом и Гиммлером, в соответствии с которой «гитлеровская молодежь» стала организацией, поставляющей членов для организации СС. Вы не забыли слова заместителя Шираха:

«С течением лет мы хотим добиться того, чтобы немецкий мальчик так же уверенно обращался с оружием, как с пером».

Какая ужасная доктрина!

Запугивания, убийства и преследование политических противников, роспуск всех организаций, дающих возможность возникновению оппозиции, критическим высказываниям или даже свободному выражению своих мыслей, систематическое извращенное воспитание молодежи и под-готовка ее к войне — все это, однако, создает неполную картину, если исключить преследование евреев.

«Пусть никто не будет введен в заблуждение метафизическими объяснениями этих ужаснейших преступлений. То, что Гитлер сам в этом самом городе назвал фанатической борьбой против евреев, является неотъемлемой частью политики создания «херренфолька» — «расы господ», которая должна стоять во главе Европы и всего мира. Таким образом, истребление евреев широко популяризировалось в течение всего периода существования нацистского режима. Оно являлось своего рода учебной мишенью для молодежи и давало ей возможность пройти практическую школу зверств».

С приходом гитлеровцев к власти преследование евреев стало еще более неистовым. Тогда было задумано окончательное разрешение этого вопроса путем массовых убийств.

В книге «Майн кампф» — библии нацизма — Гитлер высказал сожаление о том, что в течение последней войны для уничтожения евреев не применялся отравляющий газ.

Уже в 1925 году Штрейхер заявил: «Давайте положим сегодня начало уничтожению евреев». Возможно, что он даже раньше Гитлера, Гиммлера и других мысленно видел уничтожение евреев, но нацисты сначала не были готовы полностью пренебречь мировым общественным мнением и ограничили себя преследованием евреев и созданием для них в Германии невыносимых условий существования. Под несмолкавший аккомпанемент «Штюрмера» и официальной нацистской прессы проводились и поощрялись кампании преследования евреев.

Розенберг, фон Ширах, Геринг, Гесс, Функ, Борман и Фрик подали руку Штрейхеру и Геббельсу.

Приход нацистов к власти ознаменовался бойкотом в апреле 1933 года, который был только пробой по сравнению с тем, что за этим последовало. Он сопровождался демонстрациями и битьем оконных стекол — акцией «зеркало», как ее называли здесь в суде.

Описание типичных инцидентов дается в письменных показаниях свидетеля Гейста, который говорит о событиях в Берлине б марта 1933 года. Я цитирую: «Массовые нападения на коммунистов, евреев и на людей, подозреваемых в том, что они являлись теми или другими; толпы членов СА, которые слонялись по улицам, избивали, грабили и даже убивали».

В 1935 году последовали позорные нюрнбергские законы. В 1938 году в результате так называемых стихийных демонстраций, которые были организованы по всей Германии, сжигались синагоги и было брошено в концентрационные лагери 20 000 евреев. Это сопровождалось штрафами, ариизацией имущества и приказом о ношении желтой звезды.

Цинизм этих людей и безжалостный характер их политики по отношению к евреям проявился на совещании у Геринга 12 ноября, когда присутствовавшие соперничали друг с другом в предложениях методов уничтожения и преследования их беспомощных жертв. Ни Гитлер, ни Гиммлер, которых сегодня они стараются обвинять, не присутствовали на этом совещании. Кто, прочтя протокол этого совещания, может еще сомневаться в том, какой конец был уготован евреям в Европе?

На этом совещании Гейдрих сообщил о событиях 11 ноября, когда по всей империи была сожжена 101 синагога, 76 были разрушены, разбито 7 800 магазинов. Приблизительная стоимость стекол, которые нужно было вставить вместо разбитых, составляла 6 000 000 рейхсмарок, и ущерб, причиненный только одному магазину в Берлине, составлял 1 700 000 рейхсмарок. Гейдрих также сообщил о 800 случаях ограбления, об убийстве 35 евреев и оценил общий ущерб, причиненный собственно- сти, мебели и товарам, в несколько сот миллионов рейхсмарок. Вы припомните приказ Гейдриха о погроме, включая аресты евреев и помещение их в концентрационные лагери.

Указав, что следует ожидать демонстрации в связи с убийством чиновника германской миссии в Париже, которое имело место в ту ночь, . он дал инструкции полиции по поводу предполагаемого сожжения синагог, разрушения контор и жилых домов евреев, а также о том, что полиция не должна чинить препятствий демонстрантам: «Полиция должна лишь обеспечить соблюдение инструкции». И, наконец (я цитирую): «...во всех областях должно быть арестовано столько евреев, в особенности богатых, сколько может быть размещено в имеющихся в наличии тюрьмах. В настоящее время должны быть арестованы только здоровые и не слишком старые мужчины. По аресте их следует связаться немедленно с соответствующими концентрационными лагерями для того, чтобы как можно скорее направить их в эти лагери».

Теперь нам известны из материалов Суда факты, касающиеся захвата Нейратом и Розенбергом домов, принадлежавших евреям. Для этого был отдан приказ ориентироваться на самых богатых.

Эти события не происходили тайно и не скрывались. Министры писали о них друг другу и обсуждали их. Задолго до 1939 года они были общеизвестны не только в Германии, но и во всем мире. Каждый из этих подсудимых должен был много раз слышать рассказы, подобные истории Зольмана.

Почти каждый из них пытался получить хорошую репутацию тем, что он помог одному или двум евреям. Вы вспомните показания о существовании специального отдела в министерстве Геринга, созданного для того, чтобы рассматривать протесты, и показания его свидетеля Кернера, который с гордостью заявил, что Геринг всегда вмешивался в эти дела, защищая отдельных лиц. Быть может, им давало некоторое удовлетворение или облегчало их совесть время от времени демонстрировать свое влияние, освобождая какого-нибудь несчастного, который искал их защиты от ужасов того режима, который они постоянно поддерживали. Но эти лица участвовали в правительстве, которое руководило, не принимая во внимание ни соображений человеческой порядочности, ни установленного закона. Нет ни одного среди них, который, будучи членом правительства, в течение этого периода не обагрил бы руки Кровью своих соотечественников.

Геринг и Фрик создали концентрационные лагери. Показания свидетеля Зеверинга и оглашенные документы свидетельствуют об убийствах, которые там совершались в то время, когда эти два человека несли за это непосредственную ответственность.

Даже Геринг не смог оправдать все убийства, совершенные 30 июня 1934 года. Он вместе с Гессом и Фриком несет ответственность за нюрнбергские законы. Протокол совещания от 12 ноября 1938 года и инициалы Геринга на приказе Гейдриха от 9 ноября не требуют комментариев.

Как послу в Англии Риббентропу должны были быть хорошо известны факты, хотя бы из английских газет, в то время как его заместитель Верман признал, что имели место зверства, о которых было доложено на совещании от 12 ноября 1938 г.

Прежний владелец его имения г-н фон Ремиц был сослан в концентрационный лагерь, и Риббентроп в беседе с г-ном Донно 8 декабря 1938 г. выразил свое мнение относительно евреев следующим образом (я цитирую):

«Поэтому германское правительство решило приравнять их (евреев) к уголовным элементам населения. Собственность, которую они приобрели незаконно, будет отобрана у них. Мы вынудим их жить в районах, обычно заселяемых преступными элементами».

Гесс, который в 1933 году создал управление расовой политики, также несет ответственность за нюрнбергские законы. На совещании 12 ноября был дан полный отчет о проведении подобных же мер против евреев в Австрии, и вполне очевидно, что подсудимый Кальтенбруннер как верный член партии оказал полную поддержку в проведении необходимых мер.

Доказательства относительно того, что Зейсс-Инкварт сыграл в этом деле свою роль, уже представлены Трибуналу.

Розенберг писал «Миф XX века» и принимал активное участие в борьбе с церковью и в проведении антисемитской политики правительства, и даже Редер в «день героев» в 1939 году говорил (я цитирую): «о ясном и вдохновляющем призыве бороться с большевизмом и международным еврейством, чью деятельность, разрушающую расы, мы достаточно испытали на нашем собственном народе».

Фрик как министр внутренних дел несет ответственность за непревзойденные ужасы в концентрационных лагерях и за гестапо, в то время как Франк, будучи министром юстиции в Баварии, повидимому, получал отчеты об убийствах в Дахау. Он был главным юристом партии, членом центрального комитета, который проводил бойкот евреев; в марте 1933 года и в марте 1934 года он выступил по радио с заявлением, оправдывающим расовое законодательство и уничтожение враждебных политических организаций. Он также присутствовал на совещании у Геринга.

Трибуналу не придется напоминать о роли, которую играл Штрейхер. В марте 1938 года газета «Дер Штюрмер» начала последовательно пропагандировать идеи истребления евреев; первая из той серии статей, которые должны были печататься в течение последующих 7 лет, статья, подписанная Штрейхером, заканчивалась следующими словами (я цитирую): «Перед нами чудесные времена — Великая Германия без евреев!»

Функ как вице-президент имперской палаты культуры начиная с 1933 года принимал участие в истреблении евреев; он присутствовал на совещании у Геринга в 1938 году, на котором, как следует помнить, Геринг заявил, что лучше всего было бы убить 200 евреев, после чего Гейдрих упомянул о том, что в действительности было убито всего 35 евреев.

Шахт лично признает, что уже во второй половине 1934 года и первой половине 1935 года он убедился в том, что он был неправ, предполагая, что Гитлер придаст более умеренный характер «революционным» силам нацизма. Он признал также, что пришел к выводу, что Гитлер ничего не предпринимал для того, чтобы прекратить эксцессы отдельных членов партии или партийных групп, проводя «политику террора». Тем не менее он остался на своей должности и принял золотой значок партии в январе 1937 года, когда фон Эльц отказался от него.

Ширах подтвердил свою роль в том, что молодое поколение Германии росло ярыми антисемитами. Он не может уклониться от ответственности за то, что обучал молодежь запугивать евреев, преследовать церковь, готовиться к войне. Это растление детей, быть может, является самым гнусным из преступлений нацистов.

Заукель, который вступил в партию в 1921 году, занял пост гаулейтера Тюрингии. Он не мог не знать о преследовании церкви, профсоюзов, других политических партий и евреев в этой весьма важной области империи, и есть все основания предполагать, что он оказывал полную поддержку этой политике и тем самым завоевал себе положение в нацистском кругу.

Папен и Нейрат были в состоянии, конечно, лучше, чем кто-либо другой из подсудимых, оценить эту политику, поскольку именно их политические коллеги подвергались преследованию;так, например, несколько человек из собственного штата Папена были убиты, а сам он арестован и едва остался в живых.

Отношение Нейрата к евреям явствует из его речи, произнесенной в сентябре 1933 года (я цитирую): «Пустые разговоры на тему о чисто внутренних делах страны, как, например, о еврейском вопросе, очень скоро прекратятся, когда каждый поймет, что необходимое наведение порядка в общественной жизни должно временно повлечь в отдельных случаях личные лишения и нужду, но что тем не менее это поможет установлению непоколебимой власти правосудия и закона в Германии...».

...Никто из них не мог не знать того, что было известно всему миру, но в то же время никто из них не заявлял, что он резко протестовал против этого режима зверств и террора. Все эти люди продолжали оставаться на своих постах в правительстве и занимать ответственнейшие должности.

Каждый из них на своем посту служил злому делу, конечная цель которого была так хорошо им известна, насаждал доктрины зла, которые являлись важным условием для достижения этой цели...

...Моралисты могут спорить относительно того, что является самым большим преступлением с точки зрения морали, но это, вероятно, следовало бы сказать с самого начала. Некоторые заявляют, что не существует такого преступления, как преступление против мира, и те плоские философы, которые на данном суде или, сидя в мягких креслах, где-нибудь в другом месте подвергают сомнению правомочность данного судебного разбирательства, много говорили именно в этом разрезе. О том, насколько основательна эта аргументация, я скажу сейчас несколько слов. Однако необходимо ясно себе представить, что эти подсудимые обвиняются также в обыкновенных убийствах.

Это обвинение само по себе заслуживает высшей меры наказания, и включение этого обвинения в совершении преступлений против мира в Обвинительное заключение не может увеличить наказание, которое и без того может быть вынесено этим людям.

Что же, тогда включение этого вопроса в Обвинительное заключение является лишь моментом чьей-то личной воли?

Мы считаем, что это не так и главным образом потому, что здесь на карту поставлено нечто гораздо большее, чем судьба этих людей. Не преступление ли, заключающееся в развязывании войны, является одновременно целью и источником других преступлений — преступлений против человечности, военных преступлений и обыкновенных убийств?

Это происходит тогда, когда люди обращаются к тотальной войне как к орудию политики, преследующей агрессивные цели. Кроме того, если мы рассмотрим это преступление, преступление против мира, отдельно, то увидим, что оно явилось причиной смерти в бою 10 миллионов человек и привело на край гибели всю духовную и материальную культуру нашей цивилизации. Хотя и ничем нельзя усилить ту меру наказания, которая может быть определена для этих лиц, все же основная задача этого процесса заключается в том, чтобы навсегда установить, что международное право имеет силу, которая вытекает из самой его сущности,- объявить войну преступлением и покарать тех, кто подстрекает к ней свои государства. Я еще вернусь к вопросу о праве, но прежде разрешите мне сослаться на факты...

...Обзор, представленный защитниками, обходит молчанием два факта, имеющих первостепенное значение в этом деле, а именно, что уже со времени появления «Майн кампф» все цели политики нацистов сво-дились к территориальной экспансии, агрессии, господству и что демократическим державам приходилось иметь дело с Германией, которая вне зависимости от отдельных неискренних заверений в мирных намерениях ставила перед собой именно эти основные цели. Если вообще могла итти речь о мире, то он был возможен лишь за счет Германии. И зная, что эта цена не должна и не может быть уплачена добровольно, немцы решились обеспечить мир силой.

Одновременно с психологической подготовкой германского народа к войне проводились необходимые меры для перевооружения. На совещании 23 ноября 1939 г. Гитлер в следующих выражениях резюмировал события этого периода: «Я должен был перестроить все, начиная с народных масс и кончая вооруженными силами. Прежде всего, внутренняя перестройка — искоренение очагов разложения и пораженческих идеи, воспитание в духе героизма. Проводя внутреннюю реорганизацию, я начал одновременно осуществление второй задачи — освобождение Германии от ее международных обязательств. Выход из Лиги наций и уход с конференции по разоружению...

После этого приказ о перевооружении. В 1935 году введение обязательной воинской повинности. После этого ремилитаризация Рейнской зоны».

Заговорщики намеревались прежде всего избавиться от политических уз, которые мешали проведению перевооружения. В октябре 1933 года Германия вышла из Лиги наций, а в мае 1935 года отказалась от тех пунктов Версальского договора, которые касались вооружения, и сообщали миру о создании военно-воздушных сил, большой регулярной армии и установлении обязательной воинской повинности. Был создан имперский совет обороны, и уже 26 апреля 1935 г. состоялось второе заседание его рабочего комитета с участием представителей из каждого отдела.

Трудно поверить, не правда ли, что, читая протоколы этих совещаний, как они это должны были делать, Нейрат, Фрик, Шахт, Геринг, Редер, Кейтель и Иодль (причем последние двое обычно присутствовали на совещаниях) могли предполагать, что режим не намеревается вести войну. В экономической сфере Шахт, будучи уже президентом имперского банка и министром экономики, был назначен в мае 1935 года генеральным уполномоченным по вопросам военной экономики. Это назначение должно было держаться в полном секрете. Свои заслуги в этом отношении он прекрасно сформулировал сам: «Возможно, что ни один банк в мирное время не проводил такой смелой кредитной политики, как это делал имперский банк с момента захвата власти национал-социалистами. Однако с помощью этой кредитной политики Германия создала непревзойденное вооружение, и это вооружение, в свою очередь, позволило добиться достигнутых нами результатов».

Речь Шахта от 29 ноября 1938 г. не кажется пустым бахвальством, когда рассматриваешь ее в связи с отчетом его заместителя — документом, представленным в качестве доказательства. Этот отчет свидетельствует о том, что под руководством Шахта 180 000 промышленных предприятий было осмотрено с целью установления их пригодности для военных целей. Были разработаны экономические планы о производстве основных 200 видов материалов. Система военных заказов была пересмотрена, был разрешен вопрос о распределении угля, горючего для моторов и энергии, 248 000 000 рейхсмарок было затрачено на одно лишь строительство складских помещений, были разработаны планы эвакуации квалифицированных рабочих и военных материалов из зон военных действий, 80 000 000 продовольственных карточек военного времени были напечатаны и разосланы на места; кроме того, была подготовлена особая картотека на 20 000 000 квалифицированных рабочих с указанием их профессии.

Самая детальная и тщательная подготовка, о которой говорится в этом отчете, проводилась не без ведома всех членов правительства; нельзя найти более наглядного доказательства наличия общей цели, а также доказательства и того, что об этой цели, связывавшей все ведомства в государстве, было известно, чем протокол второго заседания имперского совета обороны, состоявшегося 25 июня 1939 г. под председательством подсудимого Геринга — уполномоченного по проведению четырехлетнего плана.

Подсудимые Фрик, Функ, Кейтель и Редер присутствовали на этом заседании, а Гесс и Риббентроп послали на него своих представителей.

Методическая детальность планов, которые разрабатывались, и проведение подготовки рабочей силы с расчетом на использование рабочих из концентрационных лагерей и несчастных рабов из протектората являются красноречивым свидетельством масштабов той борьбы, которую, как этим лицам уже было известно, Германия собралась начать.

Вопросами проведения перевооружения занимались главным образом подсудимые Геринг, Шахт, Редер, Кейтель и Иодль, но другие также принимали в этом участие, каждый в своей области. Розенберг, Ширах и Штрейхер — в области образования, Дениц — в подготовке подводного флота, Нейрат и Риббентроп — в области внешней политики, Функ и Фриче занимались вопросом реорганизации пропаганды и системы получения последних известий до тех пор, пока первый из них не заменил Шахта и не стал сначала министром экономики, а в сентябре 1938 года генеральным уполномоченным по вопросам экономики. Как уполномоченный Функ нес ответственность за обеспечение экономических условий для производства промышленности вооружения в соответствии с требованиями верховного командования. Фрик как чрезвычайный имперский уполномоченный по администрации империи вместе с Функом и Кейтелем вошел в состав «коллегии трех», занимавшейся планированием подготовки и декретов на случай войны. Нет необходимости для оценки деятельности, связанной с перевооружением, приводить какие-либо другие цитаты, кроме слов самого Гитлера из меморандума, который, как заявил Иодль, был написан самим Гитлером в течение двух ночей и который был им послан подсудимым Редеру, Герингу и Кейтелю. В этом меморандуме от 9 октября 1939 г. Гитлер полностью опровергает показания этих подсудимых, заявлявших, что Германия никогда не была в достаточной степени подготовлена к войне (я цитирую):

«Обучение нашего народа использовать свою мощь в военных целях проводилось таким образом, что, по крайней мере, в течение короткого времени никак невозможно добиться значительных улучшений».

И далее:

«Военное снаряжение германского народа, по крайней мере, в отно-шении огромного количества германских дивизий, в настоящее время больше по количеству и лучше по качеству, чем в 1914 году, а само оружие, с точки зрения его устройства в настоящее время, — гораздо более современное, чем оружие любой другой страны мира.

Германское оружие только что доказало свои высокие боевые качества в победоносной кампании. Что касается мощи вооружения других стран, то она еще не была продемонстрирована. В настоящее время по некоторым видам вооружения Германии принадлежит совершенно неоспоримое превосходство».

И далее, говоря о боеприпасах, которыми располагает Германия после окончания польской кампании, он пишет:

«Нет доказательств, которые бы могли подтвердить, что в мире имеется страна, обладающая в целом лучшими боеприпасами, чем германская империя. Военно-воздушный флот в настоящее время в численном отношении является самым сильным в мире. Противовоздушная артиллерия не имеет себе равной в мире».

Это было практическим результатом шестилетнего интенсивного вооружения, которое проводилось за счет и с ведома всего германского народа.

Тем временем молодежь Германии воспитывалась и муштровалась для войны в полувоенных формированиях и затем, по достижении призывного возраста, призывалась для прохождения интенсивной тренировки. Это проводилось по всей Германии наряду с огромной работой в области экономической подготовки. Можно ли поверить тому, что никто из этих лиц не догадывался, точнее говоря, не знал о целях этих громадных усилий.

Если действительно кто-нибудь из них и сомневался, то успешные действия, в которых, если говорить словами одного из свидетелей по делу Нейрата, «нацисты пожинали лавры без войны путем успешно проводимой практики обмана и внезагшости», должны были открыть им глаза. Первым шагом явился захват Рейнской зоны, и этот метод стал затем образцом для проведения последующих агрессивных действий. 21 мая 1935 г. Гитлер дал торжественные заверения в том, что условия Версальского и Локарнского договоров неуклонно соблюдаются. Еще тремя неделями раньше, в день заключения франко-советского пакта, который позже был использован в качестве формального оправдания для ремилитаризации Рейнской области, а также послужил оправдательным аргументом на данном процессе, была издана первая директива начальникам различных родов войск. Подсудимый Иодль, быть может, обратив внимание на важность этой даты, пытался убедить Трибунал в том, что его первое признание относительно того, что «операция Шулунг» касалась оккупации Рейнской области, было неправильным и что этот термин относится к каким-то военным экскурсиям в Тироль. Однако еще 26 июня он сам обратился к рабочему комитету имперского совета обороны с речью относительно планов новой оккупации и сообщил, что оружие, снаряжение, знаки различия и серая полевая военная форма уже находятся в складах на этой зоне, где хранятся под большим секретом. Может ли кто-нибудь, кто будет читать эти слова, сомневаться в том, что эта операция продолжалась в течение, по крайней мере, семи недель.

Любой из представителей неисчислимых департаментов, который присутствовал на этом совещании 26 июня 1936 г. и слушал замечания Иодля, или тот, кто впоследствии читал протоколы совещания, знал, чего следует ожидать. 2 марта были отданы последние приказы; они были переданы военно-морскому флоту на четыре дня позже.

Подсудимые Кейтель, Иодль, Редер, Фрик, Шахт и Геринг все вместе принимали участие во всех необходимых оперативных мероприятиях, и если подводные лодки действовали в соответствии с инструкциями от 6 марта, то к их числу следует также отнести и подсудимого Деница.

С самого начала вы можете заметить, что был разработан общий план каждой стадии, причем таким образом, как он мог быть разработан лишь в том случае, если каждый из этих людей сыграл в его составлении свою, соответствующую роль.

Первый период — период видимого спокойствия, во время которого заключались договоры, давались заверения, произносились торжественные заявления о дружбе, в то время как под прикрытием этого «Аусланд-организацион», руководимая Гессом и Розенбергом, начала свою подрывную и разрушительную деятельность. Жертва вводилась в заблуждение открытыми обещаниями и ослаблялась тайными методами воздействия. Затем принималось решение о нападении и убыстрялся темп военной подготовки.

Если жертва начинала проявлять признаки недоверия, количество заверений в дружественных намерениях удваивалось.

Тем временем наносились последние штрихи на творение, созданное в результате деятельности пятой колонны. Затем, когда все уже было подготовлено, подбирался, как говорил Гитлер, так называемый «пропагандистский повод для начала войны», фабриковались пограничные инциденты, угрозы и оскорбления сменяли красивые слова, и делалось все для того, чтобы запугать жертву и привести ее в состояние покорности. Наконец, наносился неожиданный удар без всякого предупреждения. План изменялся в деталях от случая к случаю, но по существу он оставался неизменным; вновь и вновь повторялся этот же метод предательства, запугивания и убийств.

Следующей жертвой агрессии явилась Австрия. Прежде всего нацисты в 1934 году подстроили убийство Дольфуса. После того как были представлены доказательства по делу подсудимого Нейрата, остается мало сомнений в том, что план убийства был задуман в Берлине и разработан Габихтом и Гитлером за какие-нибудь шесть недель до этого. Провал этого путча сделал необходимым приспособление по времени и обстоятельствам, и в соответствии с этим в мае 1935 года Гитлер дал заверения Австрии в мирных намерениях.

В то же время подсудимый Папен был послан в Австрию для того, чтобы подорвать основы австрийского правительства. После оккупации Рейнской области следующей на очередь была поставлена Австрия, но Гитлер все еще не был готов; именно этим объясняется заключение торжественного соглашения в июле 1936 года. К осени 1937 года в сообщениях Папена говорилось о наличии определенного прогресса, и поэтому на так называемом «Совещании Госсбаха» был оглашен этот план. Однако необходима была некоторая отсрочка для удаления военачальников из армии; в феврале 1938 года Папен вместе с Зейсс-Инквартом закончили разработку плана, тогда как Гитлер, Риббентроп и Кейтель запугивали Шушнига, заманив его в Берхтесгаден.

Вскоре после этого наступила конечная фаза, Геринг сыграл свою роль в Берлине. Подсудимые Геринг, Гесс, Кейтель, Иодль, Редер, Фрик, Шахт, Папен и Нейрат все были осведомлены об этом заговоре в отношении Австрии, причем Нейрат и Папен знали об этом плане с самого начала.

За исключением Геринга, каждый из подсудимых пытался оправ-даться тем, что якобы не знал об этом, — это утверждение может показаться лишь смешным в свете имеющихся документов.

Никто из них не заявлял, что протестовал против этого, и все они продолжали оставаться на своих постах.

План в отношении Чехословакии уже был готов к тому времени: он обсуждался на так называемом «Совещании Госсбаха» в ноябре 1937 года, через три недели после Мюнхенского соглашения был отдан приказ о подготовке к вторжению, и 15 марта 1939 г., после того как президент Гаха был соответствующим образом запуган Гитлером, Риббентропом, Герингом и Кейтелем, Прага была оккупирована, и Нейрат и Фрик установили там протекторат.

Вы помните поразительное признание Геринга в том, что хотя он действительно угрожал подвергнуть Прагу бомбардировке, он, однако, никогда фактически не намерен был этого делать. Риббентроп, повидимому, также считал, что в дипломатии допустима любая ложь. Теперьбыла подготовлена арена для операции против Польши.Согласно объяснению Иоделя (я цитирую):

«Разрешение чешского конфликта присоедением Чехославакии округлило территорию великой Германии таким образом , что это сделало возможным рассматривать польскую проблему в свете более или менее благоприятных стратегических предпосылок. » Теперь наступил тот подходящий момент ,когда ,говоря словами Гитлера:

«Германия должна разделаться с двумя своими ненавистными врагами — Англией и Францией».

И вслед за этим начала проводиться политика , изложенная Риббентропом в январе 1938 года (я цитирую):

«Создание в строгом секрете, но с подлинным упорством коалиции против Англии».

Однако в отношении Польши германское министерство иностранных дел уже за месяц до Мюнхенского соглашения дало следующее указание Риббентропу: «Неизбежно, что отказ Германии от завоевательных планов на юго-востоке и обращение ее к востоку и северо-востоку должно заставить поляков насторожиться.

Дело в том, что после разрешения чешского вопроса все будут считать, что следующей на очереди будет Польша. Но чем позднее это предположение войдет в международную политику как определяющий фактор, тем лучше. Однако в этом отношении важно в настоящее время проводить германскую политику под хорошо известными и оправдавшими себя лозунгами права на автономию и расовое единство. Все другое может быть интерпретировано как откровенный империализм с нашей стороны и породит сопротивление нашему плану со стороны Антанты, которое начнется гораздо раньше и в более энергичной форме, чем то, которому могут противостоять наши силы».

Поэтому теперь были вновь повторены обычные заверения, и Гитлер и Риббентроп вновь и вновь выступали с самыми «чистосердечными» заявлениями.

Тем временем предпринимались обычные меры, и вслед за совещанием от 23 мая 1939 г., которое Редер охарактеризовал как академическую лекцию на тему о войне, была проведена окончательная военная, экономическая и политическая подготовка для войны против Польши, — и в назначенное время война началась.

«Победителя позднее не спросят о том, говорил ли он правду. В развязывании и ведении войны имеет значение не правда, а победа».

Это были слова Гитлера, но эти люди всякий раз и на каждой стадии повторяли и употребляли эти слова. Эта доктрина являлась краеугольным камнем нацистской политики. Шаг за шагом заговорщики достигли решающей стадии и бросили Германию в борьбу за установление господства в Европе и принесли всему миру неописуемые страдания. Ни один из этих подсудимых не выступал против режима. Никто из них, за исключением Шахта, к значительной роли которого в создании нацистского чудовища я возвращусь позднее, не ушел в отставку, и даже он продолжал разрешать нацистскому правительству использовать свое имя.

После того как была оккупирована Норвегия, ход войны вскоре показал, что военные цели Германии и интересы ее стратегии будут достигаться путем дальнейшей агрессии.

Я не намерен сейчас занимать время для того, чтобы вновь касаться различных этапов их действий. Как заявил Гитлер на совещании в ноябре 1939 года:

«Нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии не имеет значения. Никто не будет сомневаться в том, что когда мы победим, мы не будем говорить о нарушении нейтралитета, как это было в 1914 году».

Норвегия и Дания были оккупированы. Ни тогда, ни сейчас ничего не было представлено для оправдания оккупации Дании, но со стороны подсудимых были сделаны самые энергичные попытки в ходе этого процесса для того, чтобы доказать, что вторжение в Норвегию было предпринято лишь потому, что немцы были уверены, что союзники имели то же самое намерение. Даже если бы это было правдой, это не могло бы послужить ответом. Но германские документы совершенно опровергают предположения о том, что именно по этой причине немцы нарушили силой нейтралитет Норвегии. Гитлер, Геринг и Редер еще в ноябре 1934 года договорились о том, что (я цитирую):

«Никакая война не могла бы проводиться, если бы военно-морской флот не смог обеспечить безопасность импорта руды из Скандинавии».

Поэтому как только приблизился период битвы в Европе, 31 мая 1939 г. с Данией был заключен пакт о ненападении, последовавший за обычными заверениями, которые были уже даны Норвегии и Дании за месяц до этого.

С началом войны Норвегии были даны дальнейшие гарантии, за которыми 6 октября последовали еще новые заверения. Через четыре дня после этих заверений Гитлер обсуждал с Редером скандинавскую проблему и свои политические намерения в отношении северных государств, которые отражены в дневнике адмирала Асмана следующим образом:

«Северогерманское сообщество с ограниченным суверенитетом и в полной зависимости от Германии» 9 октября, через три дня после его последних заверений, в своем меморандуме для информации Редера, Геринга и Кейтеля, Гитлер писал об огромной опасности блокирования союзниками выхода для подводных лодок между Норвегией и Шотландией и о вытекающей отсюда важности «создания баз для подводных лодок помимо тех, которые имеются в Германии».

Характерно, что уже на следующий день Дениц представил отчет о сравнительных преимуществах различных баз Норвегии, после того как он обсудил этот вопрос за шесть дней до этого с Редером. Стратегические преимущества были очевидны для всех этих лиц, и неискренние заявления защиты о том, что вторжение в Норвегию было предпринято лишь потому, что ожидалось вторжение со стороны союзников, полностью разоблачается после рассмотрения заявлений, содержащихся в меморандуме Гитлера, в абзаце, предшествующем тому, который я только что цитировал (я снова цитирую):

«Если только не появятся совершенно непредвиденные факторы, в будущем следует продолжать заверения в уважении их нейтралитета. Продолжение торговли между Германией и этими странами кажется возможным даже в условиях затяжной войны».

В то время Гитлер еще не предвидел угрозы со стороны союзников.

Розенберг и заместитель Геринга Кернер еще в июне установили связь с Квислингом и Хагелином, и из последующего отчета Розенберга явствует, что Гитлера все время держали в курсе событий. В декабре настало время составлять планы, и соответственно на совещании между Гитлером и Редером было принято решение проводить подготовку к вторжению. Вскоре после этого Кейтелем и Иодлем были изданы необходимые директивы, и через определенное время, поскольку это вызывалось необходимостью, в проведение подготовки включились Геринг, Дениц и Редер.

9 октября, как я уже упоминал, Гитлер был вполне уверен в том, что северным государствам не грозит никакая опасность со стороны союзников. Все упоминавшиеся здесь отчеты разведывательной службы даже в самой отдаленной степени не подтверждают того, что предполагаемое вторжение основывалось — это звучит смехотворно — на необходимости самозащиты.

Верно, что в феврале 1940 года Редер указал ему на то, что в случае оккупации Норвегии Англией возникает угроза поставкам руды из Швеции в Германию; однако 26 марта он сообщил, что в связи с прекращением русско-финского конфликта нельзя более считать серьезной угрозой высадку союзников. Тем не менее он предложил, чтобы вторжение, по поводу которого были уже изданы все директивы, было проведено в следующее новолуние, 7 апреля. Интересно отметить, что в личном военном дневнике Редера, подписанном им самим и начальником его оперативного отдела, содержится подобное же мнение, причем запись сделана за четыре дня до этого.

Если бы понадобились дальнейшие доказательства того, что при проведении вышеуказанных мероприятий совершенно не принималась во внимание возможность вмешательства со стороны Запада, их можно было бы обнаружить в телеграммах германского посла в Осло и германского посла в Стокгольме, а также германского военного атташе в Стокгольме, в которых германскому правительству сообщалось, что скандинавские правительства, нисколько не беспокоясь о вторжении со стороны британцев, опасаются, что именно немцы собираются произвести нападение.

Возможно, замечание, сделанное Иодлем, и его записи в дневнике от марта о том, что «Гитлер все еще ищет предлог», неуклюжие попытки Редера объяснить, что это замечание относится к содержанию дипломатической ноты, которая должна была быть послана, и уверения Риббентропа относительно того, что ему сообщили об этом вторжении всего лишь за день или за два перед тем, как оно произошло, более чем что-либо иное позволяют сделать вывод о лживости этого защитительного аргумента. Еще раз все эти люди, каждый в своей сфере деятельности, сыграли заранее назначенные им роли, главным образом, разумеется, Розенберг, который прокладывал путь, Геринг, Редер, Кейтель, Иодль и Риббентроп, которые проводили в жизнь необходимые оперативные мероприятия. Никто из них даже не протестовал. Даже Фриче приводит в качестве единственного аргумента в свою защиту, что ему очень долго ничего не сообщали до самого момента, когда он, как обычно, должен был произнести речь по радио. Он даже не говорит о том, что протестовал. Вновь в нарушение всех договоров и гарантий было предпринято безжалостное вторжение на территорию двух стран лишь потому, что со стратегической точки зрения было желательно получить норвежские базы и обеспечить за Германией скандинавскую руду. Так продолжалось и в дальнейшем. Югославия, судьба которой была определена еще до начала войны, Греция и затем Советская Россия. Из меморандума Гитлера, изданного спустя шесть недель (После германо-советского договора от 23 августа 1939 г. - Составители.), явствует, что подпись Риббентропа ничего не стоила. Гитлер замечает (я цитирую):

«Все стороны в течение последних лет показали, насколько ничтожно значение договоров о дружбе»...

...Тогда (В конце 1940 года. - Составители.) и были изданы первые директивы по поводу нападения в другом направлении — против Советской России. Совершенно достоверно, — и это следует отметить как интересное явление, — что в данном случае целый ряд подсудимых выступил с возражениями. При наступлении на маленькую Норвегию возражений не возникало: там не угрожала никакая опасность. При захвате мужественных Нидерландов и Бельгии имело место счастливое единодушие. Теперь, однако, речь шла о враге, который мог зажечь страх в сердце забияки. Возражения подсудимых основывались, конечно, исключительно на соображениях военного характера, хотя Редер и говорит, что в своих возражениях он руководствовался сознанием той моральной несправедливости, которую повлекло бы за собой нарушение германо-советского договора. Решать должны вы. Эти угрызения совести со стороны подсудимого, которые могли бы найти себе прекрасное применение при целом ряде других случаев, нашли свое выражение лишь в инциденте, когда один из подчиненных ему офицеров захотел жениться на женщине сомнительной репутации.

Дело в том, что к тому времени уже многие из этих людей начинали предвидеть недоброе. Сопротивление, оказываемое Великобританией, заставило их призадуматься. Не вступит ли Гитлер в борьбу еще с одним противником, которого он не в силах победить? Однако после того как решение уже было принято, все они взялись за выполнение своих обязанностей и играли предназначенные им роли с обычным пренебрежением к законам морали, простой порядочности.

Ни в едином случае началу военных действий не предшествовало официальное объявление войны... Сколько тысяч безвинных и беззащитных мужчин, женщин и детей, спавших в своих постелях в счастливой уверенности в том, что их страна находится и будет находиться в состоянии мира, были внезапно перенесены в иной мир смертью, которая без всякого предупреждения упала на них с неба. В какой мере отличается вина этих людей от вины простого убийцы, который бесшумно подкрадывается к своим жертвам, чтобы убить их и забрать себе их пожитки?

Как явствует из документа, в каждом отдельном случае мероприятия проводились в соответствии с общим планом. Нападение должно было быть проведено «блитцартигшнель» — без предупреждения, с быстротой молнии: Австрия, Чехословакия, Польша. Редер повторял директивы Кейтеля по поводу «нанесения тяжелых ударов без предупреждения»: Дания, Норвегия, Бельгия, Голландия, Россия. Как заявил Гитлер в. присутствии многих из этих людей:

«Соображения по поводу того, справедливо это или нет и соответствует ли это имеющимся соглашениям, не имеют к этому никакого отношения».

Убийство солдат во время войны оправдывается как международными, так и местными законами лишь в тех случаях, если сама война носит законный характер. Если же война является незаконной не только как война, начатая без каких-либо предупреждений или объявлений, совершенно ясно, что убийства во время такой войны не могут быть ничем оправданы и что подобные убийства ничем не отличаются от убийств, совершаемых стоящими вне закона разбойничьими бандами.

Все эти люди знали об этих планах на той или иной стадии их развития. Каждый из них молчаливо соглашался с тактикой их проведения, прекрасно зная о том, что они должны были означать для человеческих жизней. Как теперь может кто-либо из них заявлять о том, что он не являлся соучастником жесточайших убийств, получивших столь широкое распространение?

Сейчас, однако, я занимаюсь не вопросом об убийствах, уже одного совершения которых вполне достаточно для осуждения этих людей, а преступлениями против мира. С вашего разрешения я хотел бы коротко рассмотреть этот вопрос с правовой точки зрения в связи с тем, что правительство Его Величества придает большую важность точному определению этого понятия и, насколько я понимаю, все Главные обвинители придают этому вопросу также большое значение.

Выдающаяся речь от имени защиты совершенно недвусмысленна: ее целью было доказать, что несмотря на то, что пакт Бриана—Келлога и другие международные декларации рассматривали агрессивную войну как незаконный акт, они не объявляли ее преступной. В качестве подтверждения заявляли, что эти соглашения и не могли признать агрессивную войну преступной, так как это противоречило бы суверенным правам государств, и что во всяком случае вся система запрещений войны рухнула перед началом второй мировой войны и перестала быть законом; далее, здесь утверждали, что все эти соглашения не принимались всерьез многочисленными юристами и журналистами, мнения которых здесь цитировались, и вообще не предназначались для того, чтобы их рассматривали серьезно, так как они даже не предусматривали разрешения проблемы мирного изменения статус-кво.

Что касается самого Парижского пакта, защита утверждает, что вообще не может быть и речи о преступном или даже незаконном нарушении Парижского пакта, так как по этому пакту всем государствам, включая Германию, самим разрешалось устанавливать, имеют ли они право начать войну в целях самозащиты. И, наконец, утверждалось, что государство вообще не может нести уголовной ответственности, а на случай, если это положение не будет принято, утверждалось, что преступление было совершено германским государством в целом, а не отдельными его членами, потому что в германском государстве, которое повело эту войну против всего мира, не существовало воли отдельных лиц, а была лишь одна верховная, не подвергающаяся контролю окончательная воля — воля его диктатора — фюрера.

Господин председатель, возможно, для меня было бы достаточно указать, что вся эта цель аргументов не относится к существу дела и не может быть заслушана данным Трибуналом, так как содержание их противоречит Уставу. Устав безоговорочно устанавливает, что планирование, — я подчеркиваю слово планирование, — подготовка и развязывание агрессивной войны или ведение войны агрессивной или нарушающей международные договоры, соглашения и гарантии, являются преступлением, подсудным настоящему Трибуналу. Поэтому очевидно, что единственная возможность для подсудимого избежать ответственности заключается в том, чтобы убедить настоящий Трибунал, что эти войны не были агрессивными войнами и не велись в нарушение договоров. Этого им сделать не удалось, и, поскольку это так, возникает вопрос, какова же цель тех аргументов, которые были здесь выставлены от имени этих подсудимых? Ставят ли они своей целью оспорить правомочность Трибунала рассматривать эти вопросы? Или, быть может, что более вероятно, эти аргументы представляют собой политическое воззвание, обращенное к какой-то находящейся вовне аудитории, на которую легче произвести впечатление жалобами на то, что подсудимых судят здесь на основании применения обратной силы закона?

Что бы ни являлось целью приведения этих доводов, весьма важно, чтобы они не были оставлены без опровержения. Я стремлюсь не занимать напрасно время Трибунала, повторяя то, что я уже сказал в своей вступительной речи по поводу изменений, возникших в понимании термина «война» в международном праве, происшедших в результате заключения целого ряда договоров и в особенности общего договора об отказе от войны. Я уже указывал, что этот договор, подписанный большим числом стран, чем любой другой международный договор, создал новые положения международного права, торжественности и ясности которых могут позавидовать другие договоры. Я также утверждал, что коренные изменения, которые они повлекли за собой, — и это чрезвычайно важно, хотя, в сущности, еще в период средневековья умели проводить грань между справедливыми и несправедливыми войнами, — нашли свое отражение в весьма весомых декларациях правительств и государственных деятелей. Я утверждаю, что эти положения международного права объявили незаконным обращение к войне в нарушение договоров, они также предусматривали, что при нарушении закона, которое влечет за собой ги-бель миллионов и прямое посягательство на самые основы цивилизации, перестает существовать различие между беззаконием и преступлением. Я не хочу также занимать время Трибунала, подробно отвечая на всю эту, если мне будет позволено ее так назвать, странную цепь правовых аргументов, выдвинутых защитой, как, например, на утверждение о том, что договор не имеет силы, которую ему придали подписавшие его страны на том основании, что во многих кругах этот договор принимался с недоверием и цинизмом.

Для обычного правового мышления еще более странным представляется тот довод, что во всяком случае этот договор, так же как и другие договоры и гарантии, заключенные впоследствии, потерял свою законную силу в 1939 году в связи с тем, что к этому времени распалась вся система коллективной безопасности. В качестве примера распада этой системы приводился тот факт, что в 1939 году Соединенные Штаты объявили себя нейтральным государством, как будто бы Соединенные Штаты находились под каким-то обязательством законного характера действовать иначе. Но какое значение имеет сейчас тот факт, что система, которая должна была укрепить эти договоры и предотвратить и покарать преступное обращение к войне, потерпела крах? Разве агрессивные действия Японии и Италии, двух других стран, вовлеченных в заговор оси, за которыми последовала агрессия Германии против Австрии и Чехословакии, лишили эти соглашения их законной и обязательной силы просто потому, что эти преступления увенчались временным успехом? С каких пор цивилизованным миром был принят тот принцип, что в случае, если преступник временно избежал наказания, не только закон теряет свою обязательную силу, но и само преступление получает законное основание?

Следует, между прочим, отметить, что как в случае японской, так и в случае итальянской агрессии совет и ассамблея Лиги наций рассматривали эти действия как нарушение Устава Лиги наций и всеобщего договора об отказе от войны и что в обоих случаях были изданы декреты о применении санкций. Возможно, что полицейские не действовали так эффективно, как этого хотелось бы. Но это уже вина полицейских, а не закона.

Однако, не удовлетворяясь тем поразительным утверждением, что агрессоры отменили закон против агрессии путем совершения самой агрессии ввиду нежелания миролюбивых государств браться за оружие для борьбы с направленными против них шантажом и попытками запугать, подсудимые подняли вопрос о самозащите. Они, правда, не решались утверждать, что эти войны являлись оборонительными войнами. Так далеко не зашел даже Геббельс в своих самых диких измышлениях, но, поскольку Парижский пакт не только сохранил право государств на самозащиту, но также и суверенное право каждого государства определять, можно ли при данных обстоятельствах оправдать самозащиту, как повод к войне, то, по их мнению, он вообще не содержит в себе никаких обязательств правового характера. Мы категорически утверждаем, что это совершенно ложный аргумент. Действительно, в декларациях, изданных до и во время подписания и ратификации Парижского пакта, самозащита не только была признана неотъемлемым и неоспоримым правом стран, подписавших этот договор, но все эти страны сохранили за собой исключительное право решать, оправдывают ли данные обстоятельства применение этого права.

Таким образом, встает вопрос о том, уничтожило ли это право на самозащиту целевую установку и правовое значение этого договора. Если Германия имела право начать войну в целях самозащиты и если она совершенно свободно могла решать, при каких обстоятельствах она может применять это право, можно ли считать, что она нарушила торжественные обязательства этого договора? На этот вопрос защита пыталась ответить отрицательно. Но подобный ответ равняется утверждению о том, что торжественный договор, подписанный более чем шестьюдесятью нациями, представляет собой лишенный всякого значения клочок бумаги. Результатом такого утверждения явилось бы то, что всякое запрещение или ограничение права на ведение войны ничего собой не представляет, если особо оговаривается право на самозащиту. Я настоятельно прошу Трибунал отвести этой пародии на правовую аргументацию то место, которое ей пристало.

Ни Парижский пакт, ни любой другой договор не намеревался и не мог отнять право на самозащиту. Этот договор также не лишал страны, подписавшиеся под ним, права определять, в первую очередь, грозит ли опасностью отсрочка и вызываются ли непосредственной необходимостью немедленные операции по самозащите. Вот что означает оговорка, гласящая, что каждое государство само решает, необходимо ли выступление в порядке самозащиты. Но это не значит, что действующее таким образом государство является единственным судьей правильности и законности своих поступков. Оно действует на свой риск. Так же как отдельное лицо отвечает за использование своих прав на самозащиту по общему праву, так и государство несет ответственность, если оно злоупотребляет своей свободой действия, если оно превращает «самозащиту» в орудие завоеваний и беззакония, если оно превращает естественное право самозащиты в орудие хищнического увеличения территории и удовлетворения своих посягательств. Окончательное решение в отношении законности действия, которое объясняют необходимостью самозащиты, не принадлежит заинтересованному государству. По этой причине право на самозащиту, независимо от того, оговорено ли оно особо или подразумевается, не уменьшает правомочности договора создавать правовые обязательства воздерживаться от войны.

Согласно Уставу Лиги наций Япония первая имела право решать, оправдывалось ли применение силы в целях самозащиты событиями в Маньчжурии. Однако беспристрастной организации было поручено установить, и она действительно установила, что фактически не существовало оснований для выступления в порядке самозащиты.

В качестве еще более современного примера упомянем статью 51 Устава Объединенных Наций, которая гласит, что ничто в Уставе не умаляет неотъемлемого права на индивидуальную или коллективную самозащиту в случае вооруженного нападения. Однако Устав оставляет за Советом Безопасности категорическое право окончательного действия и решения. Следует надеяться на то, что приговор, который вынесет этот Трибунал, пресечет с соответствующей решительностью всякое желание в будущем ссылаться на то, что если договор оговаривает за подписавшими его сторонами право действовать в порядке самозащиты, он тем самым теряет силу налагать на подписавшие его стороны какие-либо действенные правовые обязательства не вести войну.

Теперь я перейду к аргументу о том, что понятие об уголовной ответственности несовместимо с понятием о национальном суверенитете. Профессор Яройсс, адвокат, выступавший от имени защиты по общеправовым вопросам, согласен с тем, что государство может совершить нарушение международного права, но он утверждает; что наложение на него уголовной ответственности и наказание его явится отрицанием суверенитета государства.

Странно видеть, что подсудимые, которые в качестве членов германского правительства опустошали большинство европейских государств и грубо попирали их суверенные права, которые с кичливым и чванливым цинизмом подчиняли суверенитет завоеванных государств новому понятию «гроссрауморднунге», странно видеть, что эти подсудимые взывают к мистической силе святости суверенитета государства. Не менее удивительно, быть может, что они обращаются к ортодоксальному международному праву для того, чтобы защитить побежденное германское государство и его правителей от справедливой кары со стороны победоносных держав. Но в международном праве не существует положения, к которому они смогли бы прибегнуть в этом отношении.

В некотором смысле настоящий процесс не ставит своей целью наказание германского государства. Он занимается наказанием отдельных лиц. Однако выглядело бы довольно странно, если бы отдельные лица несли уголовную ответственность за действия государства, которые сами не являлись бы по существу преступлениями. Совершенно беспочвенной является точка зрения, что положения международного права исключают уголовную ответственность государств и что так как, будучи суверенными, государства не могут быть подвергнуты принуждениям, все их действия являются законными. Пусть пуристы права утверждают, что все, что не предписано сверху суверенным органом, уполномоченным вынуждать к повиновению, не является законом. Такое понятие, которого придерживаются юристы-аналитики, никогда не применялось к международному праву. Если бы оно применялось, не могло бы существовать несомненных обязательств государств в отношении договоров и нарушений права.

Возможно, правильно, что до войны в международных отношениях не существовало верховного органа, который одновременно предписывал бы нормы международного права и требовал их соблюдения. Но, по крайней мере, в международных отношениях существование закона никогда не зависело от наличия соотносящейся с ним санкции, существующей помимо самого закона. Международное право всегда основывалось на принципе общего согласия, и, поскольку существует комплекс правил, которые по общему согласию или договору являются обязательными для членов всемирного сообщества, данные правила становятся законом для этого общества, несмотря на то, что согласие не было достигнуто путем принуждения и, быть может, не применялись санкции для того, чтобы обеспечить повиновение. Дело в том-, что абсолютный суверенитет в старом смысле этого слова, к счастью, перестал существовать. Это — понятие, совершенно не соответствующее обязательствам, налагаемым любым международным договором.

В процессе работы Постоянной Палаты Международного Правосудия ссылка на суверенные права государств стала избитым аргументом для доказательства того, что так как государства суверенны, принятым ими договорным обязательствам следует давать, по крайней мере, ограниченное толкование. Постоянная Палата последовательно боролась с этой точкой зрения. В самом первом своем решении, решении против Германии по Вимбледенскому делу, она отклонила аргумент о суверенности как основание для ограниченного толкования договорных обязательств. Постоянная Палата отказалась рассматривать договор, согласно которому государство обязуется следовать определенной линии поведения, как отказ от своего суверенитета. Постоянная Палата напомнила Германии о том, что самое право принять на себя международные обязательства является атрибутом суверенитета государства. Право заключать договоры и право на свободу действия находятся, как мне кажется, в вечном противоречии.

Но точно так же, как отдельное лицо обеспечивает себе свободу тем, что придерживается законов, суверенные государства подобным же образом сохраняют свои суверенные права. Уже давно отказались от точки зрения, что поскольку государство суверенно, оно не может быть подвергнуто принуждению.

Устав Лиги наций в статье 16 предусматривал санкции в отношении суверенных государств, санкции, являющиеся не чем иным, как принуждением, очевидно принуждением, носящим характер наказания. Устав Объединенных Наций последовал этому примеру в еще более решительной форме. Правильно, что из-за отсутствия инстанции, компетентной осуществлять принудительную юрисдикцию, уголовное преследование государств является беспрецедентным в истории права. Однако это в такой же степени относится к гражданской ответственности, которая, несомненно, существует, потому что ни один международный Трибунал не сможет принудительно осуществлять свою юрисдикцию, если он не будет исходить в своем решении из этих договоров. Первый человек, которого судили за убийство, мог жаловаться на то, что ни один суд не разбирал такого дела ранее.

Процессуальные нормы, специфические меры наказания, соответствующие суды могут быть всегда определены последующей декларацией. Единственное нововведение настоящего Устава заключается в том, что он создал, с большим опозданием, организационный аппарат для проведения в жизнь уже существующего закона. Совершенно беспочвенными являются жалобы на то, что Устав декретирует применение обратной силы закона как в пункте, объявляющем агрессивные войны преступными, так и в декларации о том, что государство не может быть освобождено от уголовной ответственности.

Затем выдвигается следующий довод: даже если государство должно нести ответственность, то именно государство, а не отдельные лица могут быть привлечены к ответственности с точки зрения международного права. Этот довод повторяется в самых разнообразных формах. Говорят, например, что только государства, а не отдельные лица являются субъектом международного права. Однако такого положения в международном праве не существует.

Достаточно лишь упомянуть судебное преследование за пиратские действия, нарушение блокады или за шпионаж, чтобы натолкнуться на многочисленные примеры привлечения отдельных лиц к ответственности согласно нормам международного права.

Всегда признавалось, что совершение военных преступлений делает отдельных лиц субъектами международного права. В Англии и в США наши суды неизменно действовали, придерживаясь принципа, что общепринятые положения международного права являются обязательными для подданных и граждан страны основном такое же положение существует в большинстве других стран. В самой Германии статьей 4 Веймарской конституции было установлено, что общепринятые положения международного права должны рассматриваться как составная часть германского федерального права. И, действительно, что это может означать, кроме того, что положения международного права являются обязательными для отдельных лиц? Разве мы должны отклониться от этого принципа только потому, что мы в данном случае имеем дело с тягчайшими из преступлений — с преступлениями против мира, народов и преступлениями против человечности?

Закон — это нечто живое, развивающееся. Ни в какой другой области не является столь необходимым утверждать, что права и обязанности государств являются правами и обязанностями людей. Нелепо предполагать, что те, кто помогает, поощряет и содействует совершению преступления, те, кто выступает в качестве советника при совершении преступлений, сами ответственности не подлежат. В этом отношении преступления против международного права не отличаются от преступлений против местного права. Затем этот довод преподносится в другой форме: если данное действие совершено государством, то лица, которые являются орудием государства в его совершении, не несут личной ответственности и, как утверждают, имеют право прятаться за суверенитет государства.

Конечно, не приводится утверждение, что этот довод в какой-либо степени применим к военным преступлениям, а поскольку мы утверждаем, что каждый из данных лиц виновен в совершении бесчисленных военных преступлений, этот довод можно было бы просто отклонить как академический. Но, быть может, поступить так означало бы умалить ценность, которую этот судебный процесс представляет для дальнейшего развития международного права.

Правда, имеется ряд решений, в которых различные трибуналы утверждали, что одно государство не властно над другим суверенным государством или над его главой или представителем. Эти решения основывались на принципах взаимного признания прав и обычаев между нациями и на мирных и нормальных международных отношениях, они в действительности не зависят ни от какой «святости» суверенитета иностранного государства, за исключением тех случаев, когда само признание суверенитета способствует нормализации международных отношений. Они не оставляют места для утверждения, что лица, входящие в состав государственных органов, т. е. те, кто стоит за действиями государства, имеют право укрываться за метафизическим единством, которое они создают и контролируют, — в тех случаях, когда по их указаниям это государство разрушает то самое взаимное признание прав и обычаев, на котором покоится международное право.

Предположим, что какое-нибудь государство пошлет на территорию другого государства группу лиц с указаниями убивать и красть. Будут ли эти лица пользоваться правом неприкосновенности потому, что, выполняя свое преступное задание, они действовали в качестве органа другого государства? Предположим, что отдельные лица, пославшие эту группу с грабительскими целями, попадутся в руки государства, которое подверглось нападению, — могут ли они ссылаться на право неприкосновенности? Я утверждаю, что несомненно не могут. Однако приведенный пример в точности соответствует данному случаю. В действительности эта попытка оставить преступление без наказания потому, что причина, побудившая к его совершению, носит скорее политический, нежели личный характер, не подкрепляется никаким правовым принципом, а основывается лишь на произвольных политических доктринах, относящихся скорее к области политики держав, чем к области права.

Наконец, указывается, что эти «несчастные» люди являлись лишенным власти орудием в руках Гитлера, которым приказывали то, что, по их словам, они делали против своей воли. Тот факт, что приказ был получен сверху, в качестве защитительного аргумента исключается Уставом, однако статьей 8 предусматривается, что в известных случаях он может рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство, если Трибунал сочтет, что этого потребует справедливость.

Но Устав лишь регистрирует существующие положения права. В международном праве нет такого положения, которое предусматривало бы неприкосновенность лиц, выполняющих приказы, которые независимо от того, законны они или нет в стране, где они созданы, — являются явно противоречащими самому закону природы, из которого выросло международное право. Если международное право вообще следует применять,оно должно стоять выше местного права в том отношении, что оно должно определять законность или незаконность какого-либо действия, применяя критерии международного, а не местного права. Согласно любому критерию — критерию международного права, международной совести, согласно элементарному понятию человечности, эти приказы, — если действительно эти люди действовали во исполнение приказов, — были незаконными. Следует ли из этого, что этих людей надо оправдать?

Диктатура, за которой эти люди пытаются укрыться, была создана ими самими. Желая добиться для себя власти и положения, они создали систему, при которой они получали такие приказания. Продолжение существования этой системы зависело от продолжения оказываемой ими поддержки. Даже если и правда то, что сказал Иодль, а именно, что этих людей могли сместить, быть может, даже заключить в тюрьму, если бы они не повиновались полученным ими приказам, — разве такой исход, во всяком случае, не был бы лучшим, чем если бы они отдавали себя в распоряжение начальников для совершения вышеупомянутых действий? Но это не соответствует действительности. Эти люди были членами тайных советов, они сами планировали, сами осуществляли запланированное, и они были единственными, кто мог советовать Гитлеру, удержать, остановить Гитлера, вместо того чтобы поощрять его в его дьявольских мероприятиях. Принцип коллективной ответственности членов правительства не является искусственной теорией конституционного закона. Он является основой защиты прав человека и общества народов; международное право правомочно защищать свое собственное существование, применяя этот закон.

Разрешите мне перейти к разделам 3 и 4 Обвинительного заключения. В этих разделах идет речь о военных преступлениях и о тех преступлениях, которые мы называли — и они действительно ими являются — преступлениями против человечности.

Что касается военных преступлений, то я хотел бы прежде всего высказать некоторые соображения правового характера. Нет необходимости давать пространные пояснения по поводу закона, касающегося военных преступлений, так как закон достаточно ясен и не вызывает никаких сомнений. Эти преступления по своим масштабам ужаснее всего, что было известно до сих пор, но тем не менее их легко квалифицировать согласно уже существующим нормам международного права.

Совершенно очевидно также, что они подсудны как национальному, так и международному Трибуналам. В данном случае полностью отсутствует применение обратной силы закона или применение законов постфактум. В положении Устава о том, что те, кто нес основную ответственность за совершение этих ужасных деяний, должен нести индивидуальную ответственность, нет ничего нового. Правильно, что юристам и государственным деятелям, которые в прошлом в Гааге и в других местах составляли кодекс законов и устанавливали обычаи, с помощью которых мир пытался смягчить жестокости войны и охранить от ее крайностей не участвовавшее в военных действиях мирное население, даже не могли себе представить подобных массовых убийств.

Но убийство никогда не перестает быть убийством только потому, что жертвами его являются не один человек, а десятки миллионов. Преступления не перестают быть преступлениями потому, что они совершаются по политическим мотивам. Эти преступления многочисленны многообразны. Нет смысла приводить здесь их подробный перечень. Они весьма различны по количеству жертв: умерщвление пятидесяти военнопленных, бежавших из Шталага Луфт-III; уничтожение сотен «командос» и летчиков; тысячи умерщвленных заложников из числа гражданского населения; десятки тысяч моряков и пассажиров, погибших во время проведения кампании пиратских атак; cотни тысяч военнопленных и гражданских лиц, умерших из-за лишений и жестокостей, которым их подвергали, если их вообще не убивали, многие миллионы убитых и жертв медленной смерти от голода, шесть миллионов из которых были уничтожены лишь потому, что они принадлежали к еврейской расе или исповедовали еврейскую религию.

Одно лишь число жертв не может служить настоящим критерием преступности действия. Величие смерти, сочувствие к невиновному, ужас и отвращение перед лицом подлости, совершенной по отношению к человеку, созданному по образу и подобию божьему, — все это не может явиться объектом математического подсчета. Тем не менее в известной степени цифры имеют отношение к делу, потому что мы не рассматриваем здесь случайные проявления жестокости, которые имеют место в ходе всякой войны.

Возможно, что война раскрывает лучшие черты в человеке, но в ней, несомненно, проявляются худшие его черты. Это не игра в крикет. В любой войне, и, несомненно, в ходе и этой войны, причем безусловно с обеих сторон, было совершено множество жестокостей и зверств. Эти жестокости должны были казаться ужасными тем, по отношению к которым они были совершены. Я не хочу ни извинять, ни преуменьшать их. Однако они были явлением случайным, неорганическим и представляли собой отдельные действия отдельных людей. Мы рассматриваем здесь нечто совсем иное. Мы рассматриваем здесь систематические массовые действия, совершенные в результате преднамеренных расчетов, произведенных в высших кругах.

Таким образом, главным военным преступлением как по размаху, так и по масштабу, в котором мы обвиняем этих людей, является нарушение наиболее твердо установленных и наименее противоречивых правил ведения войны, а именно правил о том, что мирное население не должно являться непосредственным объектом военных действий. Какое издевательство пытались немцы совершить над четвертой Гаагской конвенцией о законах и обычаях ведения войны, над конвенцией, которая лишь формулировала то, что являлось уже прежде основным законом. «Честь и права семейные, жизнь людей и частная собственность, так же как религиозные убеждения и отправления религиозных культов, должны быть уважаемы».

Убийства миллионов мирных жителей, совершаемые по приказу германского правительства, члены которого сидят здесь на скамье подсудимых, производимые на территориях, оккупированных военными частями, командиры которых сидят здесь на скамье подсудимых, независимо от того, были ли они совершены в ходе осуществления политики расового уничтожения, в результате или в связи с угоном на рабский труд, вследствие желания покончить с идейными и политическими руководителями стран, которые были оккупированы, или являлись частью общей политики террора, проводившегося путем массовых репрессалий против мирных жителей и заложников, — эти убийства миллионов мирных жителей являются военными преступлениями. В такой же мере эти преступления можно считать преступлениями против человечности.

Воображение и ум, потрясенные ужасом этих действий, не в силах вложить эти величайшие в истории преступления в сухую формулу «военное преступление», употребляемую в учебниках. Тем не менее важно помнить, что именно таковы эти преступления. В основном, независимо от того, где они совершались и к какой расе или национальности принадлежали жертвы, — это были преступления против гражданского населения, совершенные вопреки законам войны вообще и законам военной оккупации в частности. Истина состоит в том, что массовые, преднамеренные, систематические убийства стали неотъемлемой частью хорошо укрепившейся и по видимости нетревожимой опасениями системы военной оккупации. Никто не пытался оспаривать, что это является военным преступлением. Однако были сделаны попытки оспаривать незаконность трех других групп действий, которые также инкриминируются этим людям: угона на рабский труд в Германию, преступлений на море в связи с подводной войной и расстрела бойцов «командос». Разрешите мне кратко остановиться на этих вопросах.

Угон гражданского населения на рабский труд безусловно является преступлением как с точки зрения международных обычаев, так и с точки зрения общепринятых норм международного права, сформулированных в Гаагской конвенции. Статья 46 четвертой Гаагской конвенции предусматривает, что оккупирующая держава должна уважать «честь и права семейные» и «жизнь людей». Статья 52 той же конвенции устанавливает, что «нельзя требовать от муниципалитетов и населения никаких услуг, кроме тех, которые необходимы для нужд оккупационной армии», и что «они должны находиться в соответствии с ресурсами страны и должны носить такой характер, чтобы не накладывать на население обязанности принимать участие в военных действиях против их родной страны».

Эти простые и четкие формулировки мы должны противопоставить потрясающим масштабам мероприятий, которые направлял подсудимый Заукель и в которых принимали участие другие подсудимые. Мы должны их противопоставить той безжалостности, с которой мирных жителей отрывали от их семей, привычной обстановки и работы, условиям, в которых их перевозили, обращению, которому их подвергали по прибытии, условиям, в которых они работали и умирали тысячами и десятками тысяч, характеру работы, которую их принуждали выполнять в качестве непосредственных участников процесса производства вооружения, боеприпасов и других орудий войны против их собственной страны и против народа, к которому они принадлежали.

Кажется, высказывалось предположение, что запрещения, сформулированные в международных законах, в известной степени устарели перед лицом современного развития тоталитарных войн, которые предусматривают широчайшее использование и эксплуатацию материальных ресурсов оккупированной территории и ее рабочей силы. Признаюсь, что я лично не понимаю, каким образом размах деятельности, которую собирается вести воюющая сторона, размер усилий, которые она должна совершить для того, чтобы избежать поражения, может расширить ее права по отношению к мирному населению или позволить ей отмести законы ведения войны. Мы не можем постфактум отменять установления международного права для оправдания его нарушителей.

Не существует также и тени правового обоснования, которое могло бы в какой-либо степени изменить положение вещей, явившись оправданием их преступлений, совершенных на море, — преступлений, которые стоили жизни 20 тысячам одних лишь британских моряков. Мы не должны строить обвинение лишь на нарушении общепринятых правил ведения войны в том виде, как они сформулированы в Лондонских протоколах от 1930 и 1936 гг., подписанных Германией и запрещающих потопления без предупреждения или даже с предупреждением, если не были приняты необходимые меры для спасения пассажиров и команды.

Мы не должны увлекаться здесь интересным спором о том, изменяет ли практика вооружения торговых судов положение вещей. Не следует также терять времени на рассмотрение вызывающего удивление заявления о том, что потопление нейтральных судов получило законную силу в результате издания письменного приказа, запрещающего этим судам вход не в определенную военную зону, над которой Германия осуществляла непосредственный контроль, но появление их на всей колоссальной территории всех семи морей.

Нет необходимости в таком рассмотрении потому, что хотя бы одно положение не вызывает споров по поводу его правовой основы. Если вы считаете доказанным, что следовало предпринимать шаги для того, чтобы не дать спастись пассажирам и команде с тонущих судов, что было указание применять оружие, исключавшее всякую возможность спасения, если вы считаете все это доказанным, то для вас не явится никакого сомнения в том, что все, что совершалось, противоречило закону. Не может явиться оправданием то обстоятельство, что спасение мирных людей влекло за собой большой риск для нападающих. Убийца не может быть прощен вследствие того, что он заявляет, что ему было необходимо убить жертву для того, чтобы впоследствии она не могла опознать его.

То же относится к приказам об уничтожении бойцов «командос». Новые методы ведения войны, новые формы нападения сами по себе не отменяют уже установленных норм права.

Святость жизни одетого в форму солдата, который сдается в плен, выполнив свой долг и не совершив никаких военных преступлений до того, как он был захвачен в плен, является и — я прошу вас провозгласить это— останется незыблемым принципом международного права. Те, кто независимо от мотивов, которые ими руководят, попирают этот принцип, вопреки закону, человечности и нормам рыцарского поведения, должны заплатить за это хотя бы тогда, когда, наконец, торжествует закон.

Я не буду более останавливаться на этом вопросе или детализировать другие типы военных преступлений, которые содержатся в Обвинительном заключении, потому что все эти действия, различные по способу и методу их совершения, несомненно являлись преступлениями против установленного закона. Трибунал должен будет лишь подтвердить закон и решить вопрос о том, в какой мере эти подсудимые замешаны в его нарушении.

...По самому своему размаху военные преступления являлись преступлениями против человечности. Преступления против человечности были в еще большей степени военными. Однако преступления против человечности, рассмотрение которых входит в юрисдикцию данного Трибунала, ограничиваются следующим: они должны являться преступлениями, совершение которых известным образом было связано с планированием или осуществлением преступлений против мира или военных преступлений в точном смысле этого слова, которые вменяются в вину подсудимым. Такова квалификация, которую дает статья 6 Устава.

Однако соображения, применимые в данном случае, отличаются от тех, которые касаются других типов нарушений — преступлений против мира или обычных военных преступлений. Вы должны считать доказанным не только то, что совершенные действия являлись преступлениями против человечности, но также и то обстоятельство, что совершение их не являлось чисто внутренним делом, а что прямо или косвенно оно было связано с преступлениями против других стран и народов, и что они, в частности, были предприняты для того, чтобы помочь нацистской партии в проведении ее политики достижения господства с помощью агрессии или в устранении политических противников — престарелых евреев, существование которых могло помешать проведению политики тотальной войны.

Предположим, что в тот период расовая политика, направленная против евреев, являлась лишь оборотной стороной доктрины расы господ. В «Майн кампф» Гитлер заявил, что одним из решающих факторов в поражении Германии в 1918 году было то, что немцы не сумели осознать значение... расовой проблемы и еврейской угрозы. Борьба против евреев являлась одновременно секретным оружием — надежным оружием пятой колонны, направленным на раскол и ослабление демократических держав, и методом объединения германского народа для ведения войны. В своей речи 4 октября 1943 г. Гиммлер ясно указал, что все мероприятия, направленные против евреев, были тесно связаны с военной политикой. Он заявил:

«Потому, что мы знаем, как трудно было бы нам сейчас, если бы. сегодня евреи населяли каждый город, тайно саботируя, проводя агитацию и сея беспокойство».

Таким образом, преступления против евреев в той мере, в какой они являются преступлениями против человечности, а не военными преступлениями, представляют собой преступления, которые мы вменяем в вину, так как они тесно связаны с преступлениями против мира.

Такая квалификация является, несомненно, очень важной, и это обстоятельство не всегда оценивается теми, кто поставил под вопрос возможность применения данной юрисдикции. Оставляя место для изменений в свете этой квалификации, мы, однако, полагали правильным рассматривать действия, которые уголовное право всех стран, естественно, определило бы как преступные — убийство, уничтожение, порабощение, преследование по политическим, расовым или экономическим соображениям. Все эти действия, совершенные по отношению к населению воюющей страны, .явятся обычными военными преступлениями, судебное расследование которых не представит ничего нового.

Будучи совершены в отношении других, они явились бы преступлениями против национального права, если бы германское право, отступающее от всех установлений цивилизованного судопроизводства, не разрешало бы совершение их государству или лицам, действующим от имени государства. Хотя это обстоятельство ни в коей мере не поставит данных подсудимых в более тяжелое положение, народы, подписавшие Устав данного Трибунала, сочли необходимым и правильным в интересах цивилизации заявить, что такие действия, даже если они были совершены в соответствии с законами германского государства, созданного и управлявшегося этими людьми и их вожаками, являлись в том случае, если они совершались с намерением задеть интересы международного сообщества, т. е. в связи с другими вменяемыми в вину преступлениями, не только действиями внутреннего характера, но преступлениями против международного права.

Я не преуменьшаю значения, которое будет иметь для будущего политическая и правовая доктрина, связанная с этим. В обычных случаях международное право предоставляет государству решать вопрос о том, как оно будет обращаться со своими собственными подданными; этот вопрос является предметом внутренней юрисдикции, и хотя социальный и экономический совет ООН стремится сформулировать хартию прав человека, Устав Лиги наций и Устав ООН признают это общее положение.

Однако международное право в прошлом стремилось установить предел суверенности государства и установить такое положение вещей, при котором человек, являющийся основным субъектом всякого закона, не лишается права защищать человечество в том случае, если государство попирает его права таким образом, который возмущает совесть человечества. Гроций, создатель основ международного права, в известном смысле имел в виду этот принцип еще в то время, когда различие между справедливой и несправедливой войной было установлено более ясно, чем в XIX столетии; он называл справедливой войну, предпринятую для защиты подданных иностранного государства от несправедливостей, совершаемых его правителями. Он утверждал в отношении жестокостей, совершаемых тиранами против своих подданных, что вмешательство в таком случае является оправданным, поскольку «права социальных связей в таком случае не уничтожаются». Та же мысль была высказана Джоном Уэстлейком, самым выдающимся из британских теоретиков международного права. Он писал:

«Бесполезно в таких случаях настаивать на том, что долг соседних народов состоит в том, чтобы спокойно наблюдать за происходящим. Законы созданы для людей, а не являются плодом воображения, а поэтому эти законы не должны создавать или терпеть таких ситуаций, которые являются нетерпимыми».

Исходя из той же точки зрения, действовали европейские державы, когда в прошлом они выступали на защиту христиан в Турции, подвергавшихся жесточайшим преследованиям. Право гуманного вмешательства путем войны не является новеллой в международном праве. В таком случае может ли юридическое вмешательство быть незаконным? Устав Трибунала предусматривает благотворный принцип, гораздо более ограниченный, чем некоторые того бы желали, и содержит предупреждение для будущих диктаторов и тиранов, маскирующихся под законное государство, предупреждение о том, что если для того, чтобы содействовать своим преступлениям против сообщества народов, они будут пренебрегать святостью прав человека в своей собственной стране, они поставят самих себя под угрозу, поскольку тем самым оскорбят международное право народов.

Что касается критики относительно применения обратной силы закона, о которой говорится, что она объявляет преступным то, о чем совершавший действия не знал, что оно является таковым во время совершения им преступных действий, то как она может быть применена здесь?

Вы не оставите без внимания, даже если эти подсудимые постоянно пренебрегали ими, бесчисленные предупреждения, делавшиеся иностранными государствами и иностранными государственными деятелями по поводу линии, которой придерживалась Германия до войны. Несомненно, эти люди рассчитывали на победу и мало думали о том, что сами они будут призваны к ответу. Но можно ли позволить хоть одному из них говорить здесь, что если он вообще знал об этих вещах, он не знал, что они были преступлениями, вопиющими к небу об отмщении?

Разрешите мне сначала обратиться к тому, что они делали с военнопленными, так как только это одно, самое явное из всех преступлений, требует их осуждения и навсегда кладет пятно на честь германского оружия.

8 сентября 1941 г. за подписью генерала Рейнеке, начальника управления по делам военнопленных при верховном командовании, были изданы окончательные правила по обращению с советскими военнопленными во всех лагерях для военнопленных.

Они являлись результатом соглашения с СС и гласили следующее:

«Большевистский солдат поэтому потерял право претендовать на обращение с ним, как с честным противником, в соответствии с Женевской конвенцией. Следует действовать безжалостно и энергично при малейшем намеке на неповиновение, особенно в тех случаях, когда речь идет о большевистских фанатиках. Неповиновение, активное или пассивное сопротивление должны быть немедленно сломлены силой оружия (штыки, приклады и огнестрельное оружие)...

При выполнении этого приказа каждый, кто не употребит своего оружия или употребит его с недостаточной энергией, подлежит наказанию... В военнопленных, пытающихся бежать, следует стрелять без предварительного оклика. Не производить предупредительного выстрела, Использование оружия против военнопленных является, как правило, законным...

Внутри пространства, огороженного колючей проволокой, лагерная полиция может быть вооружена палками, кнутами или другим оружием такого рода для того, чтобы иметь возможность эффективно выполнить свой долг».

Далее в этих правилах содержится указание об изоляции гражданских лиц и политически неблагонадежных военнопленных, взятых в плен в течение восточной кампании.

После того, как указывается, что важной задачей вооруженных сил является отделываться от всех тех элементов среди военнопленных, которых можно рассматривать как носителей и возбудителей большевизма, подчеркивается, что для этого необходимы особые меры, свободные от бюрократических административных влияний; соответственно как метод для достижения «намеченной цели» предлагается передавать таких лиц полиции безопасности и СД.

То, что Кейтель, который непосредственно отвечает за этот приказ, прекрасно знал, что именно под ним подразумевалось, ясно из меморандума адмирала Канариса от 15 сентября 1941 г., являющегося протестом, в котором точно излагается правовая сторона этого вопроса:

«Женевская конвенция об обращении с военнопленными не распространяется на отношения между Германией и СССР. Поэтому применимы лишь принципы общего международного права об обращении с военнопленными.

С XVIII столетия эти принципы постепенно устанавливались на той основе, что пребывание в плену не является ни местью, ни наказанием, но лишь только превентивным заключением, единственной целью которого является исключение возможности дальнейшего участия солдат в войне. Этот принцип развивался в соответствии с разделявшейся всеми армиями точкой зрения о том, что убийство беспомощных людей или нанесение им увечий противоречит военной традиции...

Приложенные к сему декреты об обращении с советскими военнопленными базируются скорее на противоположной точке зрения».

Далее Канарис указывает на скандальный характер приказов о применении оружия охраной и о вооружении лагерной полиции дубинками и кнутами.

На этом меморандуме Кейтель написал (я уже напоминал об этом утром): «Возражения возникли из военной идеи о рыцарском ведении войны. Это — подрыв идеологических основ. Поэтому я одобряю и поддерживаю эти меры. К.».

После изучения этого документа вряд ли может остаться сомнение втом, что Кейтель знал, что передача пленных полиции безопасности и СД должна была означать их ликвидацию.

Канарис пишет о проверке нежелательных лиц (я цитирую): «Решение их судьбы определяется эйнзатцгруппами полиции безопасности и СД», о которых Кейтель, в особенности выделяя полицию безопасности, говорит как об «очень действенных»; в то время как в связи с дальнейшей критикой Канариса о том, что «принципы, на которых они строят свои решения, неизвестны военным властям», Кейтель замечает: «ни в какой мере».

Параллельная инструкция для полиции безопасности и СД содержит соглашение с верховным командованием; после приказа о тесном сотрудничестве между сотрудниками полиции и комендантами лагерей и списка лиц, подлежащих передаче, эта инструкция гласит:

«Казни не должны проводиться в лагере. Если лагери в генерал-губернаторстве расположены в непосредственной близости от границы, заключенных нужно перевести, если это возможно, на советско-русскую территорию для специального обращения с ними».

Нет необходимости напоминать вам о количестве показаний, которые были даны в связи с численностью советских и польских заключенных, содержавшихся в концентрационных лагерях. О том, чтобы судить, каково было обращение с ними, достаточно вспомнить лишь отчет коменданта концентрационного лагеря Гросс-Розен, который докладывал 23 октября 1941 г. о расстреле 20 русских заключенных между 5 и 6 часами дня, и циркуляр Мюллера из той же книги документов, в котором говорится:

«Коменданты концентрационных лагерей жалуются на то, что от 5 до 10% советско-русских людей, приговоренных к смертной казни, прибывают в лагери мертвыми или полумертвыми. Поэтому создается впечатление, что постоянные лагери (Шталаги) этим путем избавляются от таких пленных.

В особенности было замечено, что при переходе пешком, например, по дороге от станции железной дороги до лагеря, значительное число военнопленных падает мертвыми от истощения или полумертвыми от голода и их должна подбирать идущая сзади грузовая машина.

Нельзя предотвратить того, чтобы немецкое население не замечало этих случаев».

Обратил ли кто-нибудь из подсудимых внимание на эти события, которые не могли быть скрыты от немецкого народа? Я продолжаю:

«Хотя подобные перевозки до концлагерей, как правило, осуществляются германской армией, население все-таки запишет такое положение дел на счет СС.

Для того чтобы в будущем по возможности избежать подобных явлений, я приказываю, чтобы с сегодняшнего дня всех советских плен-ных, в отношении которых существует подозрение в заболевании и с очевидностью обреченных на смерть (например, от сыпного тифа) и по-этому неспособных больше к напряжению, связанному с краткими пешими переходами, в будущем в основном исключать из списков перевозимых в концентрационные лагери для смертной казни.

Прошу немедленно дать соответствующие указания командирам эйнзатцкоманд».

2 марта 1944 г. начальник полиции безопасности и СД направил своим местным отделам следующий приказ ОКВ относительно обращения с пленными, захваченными при попытке к бегству. За исключением англичан и американцев, которых следовало возвращать в лагери, все остальные подлежали отправке в Маутхаузен, где с ними расправлялись согласно так называемой инструкции «Кугель» («Пуля»), которая, как Трибунал помнит, предусматривала немедленный расстрел. В случае наведения справок родственниками, другими заключенными, странами-гарантами и международным Красным Крестом, следует поступить таким образом, чтобы судьба этих людей, солдат, единственное преступление которых заключалось в том, что они выполняли свой долг, осталась навсегда неизвестной.

Вскоре после издания приказа об операции «Кугель» 80 английских офицеров королевских воздушных сил совершили попытку к бегству из Шталага Луфт Ю-III для военнопленных летчиков, находящегося в Сагане. Подсудимые, непосредственно связанные с этим вопросом, не отрицали, что расстрел 50 офицеров из этого числа являлся умышленным убийством и был осуществлен согласно решению, принятому высшими инстанциями. Несомненно, что Геринг, Кейтель и, возможно, Риббентроп принимали участие в принятии этого решения и что Иодль, Кальтен-бруннер и Риббентроп, если даже он и не принимал непосредственного участия, были прекрасно осведомлены об этом в то время. Факт участия Геринга в принятии этого решения с несомненностью вытекает из следующих трех обстоятельств:

1. Приказ был отдан Гитлером.

2. Вестгоф — начальник управления по делам военнопленных в ОКВ заявляет, что, как сообщил ему Кейтель, Геринг порицает его за то, что он не присутствовал на заседании, на котором принималось это решение.

3. В министерстве Геринга, которое было ответственно за обращение с военнопленными летчиками королевского воздушного флота, Вальде слышал о приказе 28 марта на заседании начальников штаба и сказал об этом генералу Крошу. Крош сообщил об этом Форштеру, который немедленно отправился к Мильху, начальнику штаба Геринга, и вновь возвратился к Крошу с тем, чтобы уведомить его о том, что Мильху уже передано это сообщение, и чтобы он сделал необходимые замечания. Вы сами решите, может ли существовать большее вероломство, чем отказ Геринга и Мильха признаться в том, что они принимали участие в принятии решения.

Кейтель признает, что Гитлер приказал «передать их СД» и что «он боялся», что их могут расстрелять. Он заявил своим офицерам Гравеницу и Вестгофу (я цитирую): «Мы должны дать урок. Они будут рассреляны, а, возможно, некоторые — уже расстреляны». Когда Гравениц запротестовал, он добавил: «Мне наплевать». На основании этих показаний его собственных офицеров, без сомнения, вопрос о его соучастии вполне ясен.

Иодль заявил, что в то время, когда Гиммлер докладывал о побеге, он разговаривал по телефону в соседней комнате. Вдруг он услышал громкий разговор и, подойдя к занавеси с тем, чтобы узнать, в чем дело, понял, что речь шла о побеге военнопленных из Сагана. Неправдоподобно, чтобы при данных обстоятельствах, даже если он сам и не принимал участия в решении, он не узнал бы о нем от Кейтеля тут же после совещания. И зная об этом, он продолжал выполнять свою часть работы в заговоре.

Что касается виновности Кальтенбруннера, то на заседании, на котором Вальде было сообщено об этом решении, присутствовали также Мюллер и Небе — подчиненные Кальтенбруннера. И, наконец, решающим доказательством являются показания Шелленберга относительно беседы между Небе, Мюллером и Кальтенбруннером, состоявшейся в то время о поводу запроса, присланного Международным Красным Крестом, относительно 50 английских и американских военнопленных. Он слышал, как Кальтенбруннер давал указания своим подчиненным относительно того, какой ответ следует дать на этот неудобный запрос, и никто не может сомневаться в отношении его полной осведомленности в этом вопросе. В настоящее время общепризнано, что ответ, направленный Риббентропом странам-гарантам и Международному Красному Кресту, представляет собой сплошную ложь.

Следует ли верить тому, что он также не участвовал в принятии этого решения? То, что любой из этих подсудимых был бы готов принять подобное решение сам лично или согласиться с ним в случае, если оно будет принято Гитлером, — вполне ясно, как мы полагаем из приказов о линчевании и расстрелах летчиков, которых немцы называли террористами. Эти документы свидетельствуют о том, что ни Кейтель, ни Иодль не испытывали никаких колебаний в данном вопросе, в то время как Геринг и Риббентроп были согласны с проектом приказа.

Вспомните те совещания, которые предшествовали этой переписке, — прежде всего совещание между Герингом, Риббентропом и Гиммлером, на котором было решено изменить (я цитирую): «первоначальное предложение, сделанное имперским министром иностранных дел, который предлагал считать любые террористические акты в отношении германского гражданского населения действиями, оправдывающими такого рода меры».

В заключение было сказано:

«Суд Линча должен стать общим правилом».

На последующем совещании между Варлимонтом и Кальтенбруннером было решено, что (я цитирую): «Те летчики, которым удалось избежать суда Линча, должны в соответствии с порядком, который будет установлен, передаваться с тем, чтобы быть подвергнутыми «особому обращению».

И, наконец, Кейтель сделал следующую пометку на деле: «Я против судебной процедуры. Она не оправдывает себя».

Подобные же доказательства мы находим при рассмотрении точки зрения, принятой в феврале 1945 года, когда Гитлер хотел отказаться от соблюдения Женевской конвенции.

Дениц тогда посоветовал, что (я цитирую): «лучше было бы провести те меры, которые будут сочтены необходимыми, без предупреждения и любой ценой сохранить свою репутацию перед внешним миром». С этим решением согласились представители Иодля и Риббентропа.

Их защитительный довод, заключающийся в том, что эта мера была лишь чисто тактической и что фактически они не намеревались совершать какие-либо конкретные действия, опровергается меморандумом Иодля по всему этому вопросу (я цитирую):

«Насколько неправильным было то, что мы в 1914 году сами торжественно объявили войну всем тем странам, которые в течение долгого времени хотели вести войну против нас, и из-за этого в глазах всего внешнего мира полностью возложили на свои собственные плечи всю вину за войну, и насколько неправильно было признать, что необходимый проход войск через Бельгию в 1914 году был нашей собственной ошибкой, настолько же неправильно было бы сейчас открыто отказаться от принятых нами обязательств международного характера и, таким образом, снова выглядеть виновной стороной в глазах внешнего мира».

После этого примечательного заявления он добавил, что ничто не могло помешать ему потопить английское госпитальное судно в порядке репрессалий, а потом выразить свое сожаление и назвать это потопление ошибкой...

...Я хочу очень кратко рассмотреть вопрос об использовании военнопленных согласно статье 31 Женевской конвенции. Это использование военнопленных разрешалось на некоторых работах, связанных с подготовкой сырья для военной промышленности. Но заявление, сделанное Мильхом на заседании Центрального управления по планированию 16 февраля 1943 г. в присутствии Шпеера и Заукеля, не имело никакого законного оправдания. Он сказал:

«Мы обратились с просьбой издать приказ о том, что определенный процент людей, работающих в противовоздушной артиллерии, должны составлять русские. Всего для этой цели потребуется 50 тысяч человек...».

Такое использование военнопленных было явно незаконным. Ни у кого не могло возникнуть по этому поводу ни малейшего сомнения.

В протоколах не записано по этому поводу никаких возражений. Там не отмечено, что Геринг или кто-нибудь из других лиц, которые должны были прочесть эти протоколы и должны были знать, что происходило, не видели что-либо необычайное в этом грубом нарушении существующих правил со стороны человека, занимавшего в то время пост руководителя германских военно-воздушных сил.

Те циничные выражения, в которых Гиммлер 4 октября 1943 г. в Познани говорил о русских военнопленных, захваченных в первые дни кампании, следует здесь процитировать с тем, чтобы они вошли в историю:

«В то время мы еще не ценили человеческие массы так, как мы ценим их сейчас, то есть как сырье, как рабочую силу. То, что военнопленные десятками и сотнями тысяч умирали от голода и истощения, сейчас вызывает сожаление, так как при этом терялась рабочая сила; однако, рассматривая это в масштабах поколений, в этом раскаиваться не стоит».

Я перехожу к вопросу об убийстве «командос».

Доказательства, представленные в связи с приказом о «командос» от 18 октября 1942 г., показывают, что в этом деле были непосредственно замешаны Кейтель, Иодль, Дениц, Редер, Геринг и Кальтенбруннер. Согласно статье 30 Гаагских правил:

«Шпион, захваченный на месте преступления, не должен подвергаться наказанию, не будучи предварительно предан суду».

Даже правила, содержащиеся в памятной книжке каждого немецкого солдата, предусматривают, что

«Сдающийся враг не должен быть убит даже в том случае, если он партизан или шпион. Захваченные таким образом лица должны быть наказаны по приговору суда».

Эти люди не были шпионами, это были солдаты в военной форме. Здесь не утверждалось, что хотя бы один человек, с которым расправлялись по этому приказу, до своего расстрела был подвергнут суду. С точки зрения закона нет оправдания тем подсудимым, которые передавали и применяли этот отвратительный приказ; даже Иодль признал, что при проведении этого приказа в жизнь совершались убийства, а Кейтель в сознании своего позора признал его беззаконность.

Редер признал, что этот приказ не соответствовал праву; даже Дениц заявил, что после того как теперь ему стали известны действительные факты, он более не считает этот приказ правильным. Единственные защитительные аргументы, выдвинутые в этой связи, заключались в том, что каждый подсудимый не приводил этого приказа в исполнение, что он считал параграф первый приказа оправдывающим эти действия в качестве репрессалий, что он делал все возможное, чтобы уменьшить воздействие этого приказа, и что он не смел подвергать сомнению спущенные сверху директивы. Но никто из них серьезно не опроверг того, что передача в руки СД в этом контексте буквально означала расстрел без суда.

Ответом на эти защитительные доводы в той мере, в какой эти доводы не являются попросту бесчестными, может служить следующее: предосторожности, предпринимаемые в целях безопасности, о которых упоминалось в самом приказе, с исключительной ясностью говорят о том, что факты, упомянутые в параграфе первом, не представляют собой оправдания, которое можно было бы вынести на дневной свет.

Не большие предосторожности были предприняты в связи с приказами «Пуля», «Мрак и туман» и другими подобными им зверскими приказами. То, что инцидент с заковыванием в кандалы, имевший место в Дьеппе, не имел ничего общего с этим приказом, явствует из меморандума, исходящего из штаба Иодля и датированного 14 октября 1942 г., в котором говорится, что Гитлер ставил своей целью прекратить метод ведения войны при помощи «командос», заключавшийся в том, что высадившиеся небольшие отряды при помощи подрывных работ и другими методами приносили колоссальный урон и затем сдавались в плен.

Отмена этого приказа в 1945 году является дальнейшим доказательством того, что люди, несущие за него ответственность, признавали свою вину, которая, возможно, получила наилучшее свое выражение в записи в дневнике военных действий военно-морского штаба относительно расстрела «командос», захваченных в военной форме в Бордо. «Новое в международном праве» — так озаглавлен этот отрывок. Тем не менее Редер и начальник его штаба с готовностью поставили свои инициалы под этим отрывком из дневника. Осведомленность Кальтенбруннера об этом приказе ясно вытекает из его письма от 23 января 1945 г. в штаб по планированию при командовании вооруженными силами, в котором он детально останавливается на этом приказе и обсуждает его применение к отдельным категориям лиц. Некоторые лица уже были приговорены к смерти за приведение в исполнение этого приказа, лица, единственный защитительный довод которых состоял в том, что они выполняли приказ своих начальников. Я имею в виду членов СД, которые были казнены в Норвегии за убийство экипажа МГБ-345, и генерала Достлера, казненного в Италии. Бесчисленные выдержки из их собственных записей являются доказательствами против этих подсудимых. Неужели они избегнут кары? Вы припомните, как реагировал в 1944 году нацистский суд на попытку оправдаться выполнением приказов сверху. Приказ о «командос» по своей жестокости и зверству не может сравниться даже с приказом «Мрак и туман» от 7 декабря 1941 г.

В директиве Гитлера, подписанной Кейтелем, после указания — карать смертью всех лиц, своими действиями ставящих под угрозу безопасность оккупирующих держав, указывается, что лица, расправа над которыми не может быть произведена в наикратчайший срок, должны перевозиться в Германию, причем таким образом, чтобы не поступало никаких дальнейших известий об их судьбе. Сопроводительное письмо Кейтеля от 12 декабря приводит следующее основание этому:

«Эффективного и длительного устрашения можно добиться или решительными карами или путем мероприятий, при которых родственники лиц, совершивших преступление, и население не будут знать об их судьбе. Эта цель достигается увозом преступников в Германию».

Интересно противопоставить это заявление, написанное в то время, когда Кейтель считал, что Германия выигрывает войну, тому, что он показал перед Трибуналом.

...В феврале 1944 года этот приказ все еще проводился в жизнь, причем комендантам, примерно, 18 концентрационных лагерей напомнили о целях этого приказа и указали, как избавиться от трупов лиц, заключенных согласно приказу «Мрак и туман», не обнаруживая места их смерти. Обращение с этими военнопленными описывалось здесь норвежским свидетелем Каппеленом, и члены Трибунала не забыли его рассказа о переброске 2500—2800 заключенных согласно приказу «Мрак и туман» из одного концентрационного лагеря в другой в 1945 году, когда в пути погибло 1347 человек. Пускай мы, говорящие о человеческом достоинстве, не забудем этого.

«Мы были так слабы, — показал Каппелен, — что не могли идти достаточно быстро, они схватили свои ружья и изо всех сил ударили ими по головам людей, идущих в пятерке непосредственно перед нами. Это действие сопровождалось возгласами: «Если вы не будете идти так, как полагается, вы увидите, что с вами будет...». Наконец, после шести-восьми часов ходьбы мы подошли к железнодорожной станции. Было очень холодно, и на нас, конечно, была только полосатая арестантская одежда и худая обувь, но мы говорили: «О, как мы рады, что пришли на станцию. Лучше стоять в вагоне для скота, чем в середине зимы идти пешком. Было очень, очень холодно, я думаю, от 10 до 12 градусов. Очень холодно. Для нас был приготовлен длинный поезд из открытых товарных платформ. В Норвегии мы называем их товарными платформами для песка. Нас вталкивали на эти платформы, примерно, по 80 человек на каждую... На этой товарной платформе мы сидели около пяти дней без пищи, в холоде, без воды. Когда шел снег, мы делали вот так (показывает) для того, чтобы набрать в рот немного воды; через долгое, долгое время, — мне, естественно, показалось, что про- шли годы, — мы приехали в местечко, которое, как я впоследствии узнал, называлось Дора и находилось в окрестностях Бухенвальда. Итак, мы туда прибыли. Нас начали сталкивать с платформ, но многие из нас были уже мертвы. Человек, сидевший рядом со мной, также был мертв, но я не имел права отойти от него. В течение последнего дня я должен был сидеть рядом с мертвецом; я видел, что, примерно, половина людей уже мертва и окостенела, хотя, естественно, не мог определить точного числа погибших. Нам сообщили, и я впоследствии услышал эту цифру в Доре, что число погибших на нашем поезде равнялось 1347. О том, что произошло в Доре, я уже плохо помню, так как все время находился в полумертвом состоянии. Я всегда был оптимистом и человеком веселого нрава. Обычно я держался сам и поддерживал друзей, но тут я почти перестал сопротивляться. Затем, когда наши страдания бли- зились к концу, нас спасли и привезли в Нейенгаммер близ Гамбурга; когда нас туда доставили, я встретил там несколько своих друзей, студента из Норвегии, вывезенного в Германию, несколько заключенных, доставленных из Саксенхаузена и других лагерей, и немного, сравнительно немного, неизвестных норвежцев, заключенных согласно приказу «Мрак и туман», которым приходилось жить в исключительно тяжелых условиях.

Многие из моих друзей все еще находятся в госпитале в Норвегии, некоторые умерли по возвращении домой».

В июле 1944 года за приказом «Мрак и туман» последовал еще более решительный приказ. 30 числа этого месяца Гитлер издал директиву относительно террора и саботажа, в которой указывалось, что со всеми актами насилия, совершаемыми не германским населением на оккупированных территориях, следует бороться как с актами террора и саботажа. Лица, не уничтоженные на месте, должны были передаваться в руки СД, женщины должны были направляться на работы; щадили только детей. В течение месяца Кейтель расширил действие этого приказа, указав, что он распространяется также на лиц, ставящих под угрозу безопасность и готовность к войне любыми иными методами, чем акты террора и саботажа; далее излагались обычные требования о соблюдении секретности приказа, и его распространение в письменном виде было ограничено до минимума. Гитлер далее указал, что директива о терроре и саботаже должна лечь в основу систематического инструктажа по текущей работе кадров вооруженных сил, СС и полиции. Этот приказ должен был распространяться на преступления, посягавшие на интересы Германии... По соглашению отдельных командующих с высшими руководителями СС в этой связи могли издаваться новые распоряжения. Иными словами, любые нарушения, произведенные любым лицом на оккупированных территориях, подходили под этот приказ.

9 сентября 1944 г. имело место торжественное совещание между представителями высшего военного командования и СС, на котором обсуждалось соотношение между приказом «Мрак и туман» и директивой о терроре и саботаже. Было высказано мнение о том, что первый приказ «Мрак и туман» стал излишним, и затем совещание перешло к рассмотрению вопроса о перевозке 24 тысяч негерманских гражданских лиц, задержанных СС и СД в соответствии с этим приказом. Далее, на совещании обсуждался вопрос о нескольких гражданах нейтральных стран, которые были «окутаны туманом» по ошибке.

...Может быть, излишне напоминать Трибуналу о том случае, когда генерал германских военно-воздушных сил в Голландии просил дать ему право расстрелять бастовавших железнодорожников в связи с тем, что передача их в руки СД, как это следовало бы сделать по декрету, слишком окольным путем вела бы к расправе с ними. Кейтель в ответ на эту просьбу, копии которой были разосланы в адмиралтейство и в министерство военно-воздушных сил, а также всем верховным командующим в оккупированных территориях, немедленно согласился с выдвинутым предложением, заявив, что если передача заключенных СД вызывает трудности, то «следует безжалостно и самостоятельно применять другие эффективные меры».

Иными словами, генерал Кристиансен мог расстрелять железнодорожников, если находил это нужным.

Не будем забывать, рассматривая ситуацию в Европе в тот период, что для человека, которому не приходилось жить на территории, оккупированной немцами, нелегко понять те страдания и то состояние ужаса и постоянной настороженности, которые пришлось испытать народам Европы в течение долгих лет подчинения.

Франк 16 декабря 1941 г. писал:

«Мы принципиально сохраним жалость лишь по отношению к немецкому народу и более ни к кому на свете».

Излишне говорить о том, что эти люди не имели жалости даже к своему народу, настолько неотступно они следовали этому принципу!

Сейчас я перехожу к действиям против партизан. Если оставалось - еще какое-то сомнение в том, что во главе германских вооруженных сил стояли не честные солдаты, а бессердечные убийцы, оно разрушается доказательствами о той поразительной безжалостности, с которой они пытались разгромить партизан. Свидетель Олендорф показал здесь, что методы ведения войны против партизан были изложены в письменном соглашении, заключенном между германским высшим военным командованием и СС. В результате этого соглашения каждому штабу армейской группы была придана эйнзатцгруппа, которая руководила работой эйнзатцкоманд, прикрепленных к каждой группе по согласованию и соглашению с военными властями. Если здесь нужно приводить подтверждение того, что армия поддерживала эти действия, знала о них и одобряла их, то следует лишь обратиться к отчету эйнзатцгруппы А, касающемуся деятельности этой группы в течение первых трех месяцев после начала кампании против Советского Союза.

«Наша задача состояла в том, чтобы срочно установить личный контакт с командующими войсками и с командующим армии на территории тыла. Следует с самого начала подчеркнуть, что сотрудничество с вооруженными силами было в общем хорошее, в некоторых случаях. оно было очень тесным, почти сердечным...

...После неуспеха чисто военных мероприятий, как, например, размещение караульных и прочесывание целыми дивизиями вновь оккупированных территорий, даже вооруженным силам пришлось изыскивать новые методы борьбы. Оперативная группа занялась изысканием таких новых методов. Поэтому вскоре вооруженные силы воспользовались опытом полиции безопасности и принятыми ею методами борьбы с партизанами».

Один из этих методов описывается в том же отчете следующим образом:

«По окружении деревни всех жителей силой сгоняли на главную площадь. Подозрительных согласно секретным сведениям лиц и прочих жителей допрашивали, и таким образом в большинстве случаев становилось возможным обнаружить лиц, оказавших помощь партизанам. Этих последних или немедленно расстреливали, или, если дальнейший допрос мог оказаться полезным в смысле получения сведений, их доставляли в штаб. После допроса их расстреливали. Для того чтобы добиться устрашающего действия, дома тех, кто помогал партизанам, в некоторых случаях сжигались дотла».

И далее, после указания на то, что крестьянам постоянно угрожали сожжением всей деревни, в отчете добавлялось:

«Тактика противопоставления террора террору удалась великолепно».

По заявлению Олендорфа, эйнзатцкоманды подчинялись Кальтенбруннеру, но приказы, согласно которым они действовали, не могли превзойти своей суровостью те, которые были подписаны Кейтелем. Приказ фюрера, изданный им 16 декабря 1942 г. о борьбе с партизанами, гласит:

«Если борьбу с партизанами на Востоке и на Балканах не вести самыми жестокими методами, мы скоро дойдем до такого положения, при котором имеющихся сил будет недостаточно для контроля над этими территориями. Поэтому не только вполне оправдано, но и необходимо, чтобы войска использовали все без исключения средства, даже по отношению к женщинам и детям, если эти средства могут обеспечить успех».

Три дня спустя, во время завтрака, Кейтель и Риббентроп сообщали своим итальянским коллегам о том, что «фюрер заявил, что сербские заговорщики должны быть уничтожены и что этого невозможно достигнуть мягкими мерами».

Тогда Кейтель вставил замечание: «...каждая деревня, в которой обнаружены партизаны, должна быть сожжена дотла».

Два месяца спустя Риббентроп убеждал итальянского посла в Берлине принимать более жесткие меры против партизан в Кроатии. Он говорил:

«Банды следует истреблять, причем членами банд нужно считать мужчин, женщин и детей, так как продолжение их существования ставит под угрозу жизни немцев и итальянцев — мужчин, женщин и детей».

Геринг помогал Гиммлеру в наборе необходимых кадров для борьбы с партизанами. Один из советников кабинета записал, что 24 сентября 1942 г. Геринг заявил, что он ищет дерзких людей для использования их на востоке в отрядах особого назначения и что он рассматривает вопрос о привлечении для этой цели осужденных и браконьеров.

Через месяц Геринг описал дуче (Муссолини) германские методы борьбы с партизанами в следующих выражениях:

«Прежде всего, с данной территории вывозится весь скот и все продукты питания для того, чтобы лишить партизан каких-либо источников питания. Мужчины и женщины увозятся в трудовые лагери, дети — в детские лагери, а деревни сжигаются. В случае нападения все мужское население деревни выстраивалось с одной стороны, а женщины — с другой; затем женщинам говорили, что все мужчины будут расстреляны, если они (женщины) не укажут, кто из мужчин не является жителями этой деревни. Для того чтобы спасти своих мужчин, женщины всегда указывают, кто не из их деревни».

Использование этих методов не ограничивалось Востоком. Они применялись на всем пространстве оккупированных территорий. Если оказывалось малейшее сопротивление, немцы подавляли его с наибольшей жестокостью. Было бы нетрудно привести сотни примеров, которые могли бы выдержать сравнение с событиями в Лидице и в Орадур-сюр-Глане.

Одно из самых жестоких мероприятий — захват заложников — явилось предметом приказа германского верховного командования от 16 сентября 1941 г.

Кейтель приказывал:

«Не взирая ни на какие частные обстоятельства, в каждом случае сопротивление германским оккупационным силам следует расценивать как сопротивление, вызванное коммунистами.

Для того чтобы пресечь эти коварные действия в зародыше, следует принимать самые энергичные меры немедленно при появлении самых первых их признаков с тем, чтобы сохранить власть оккупационных сил и помешать дальнейшему их распространению. В этой связи следует помнить, что в странах, где еще не установлен порядок, человеческая жизнь часто ничего не стоит и устрашающее действие может быть достигнуто лишь необычайной суровостью. В таких случаях смертная казнь для 50—100 коммунистов должна обычно рассматриваться как соответ-ствующее возмездие за жизнь одного германского солдата. Форма, в которой приговор приводится в исполнение, должна еще более усиливать устрашающее действие».

У Кейтеля и Кальтенбруннера не было расхождений во взглядах; германским солдатам было приказано соревноваться с эссовцами на местах.

Две недели спустя после издания этого приказа Кейтелю, чьим единственным защитительным доводом является то, что он требовал казни от 5 до 10 заложников за одного немца вместо 50—100, пришла еще одна мысль. 1 октября 1941 г. он высказал мнение о том, что будет целесообразно, если военные командиры будут всегда иметь в своем распоряжении некоторое число заложников различных политических взглядов: националистических, демократически-буржуазных или коммунистических. Он добавил:

«Очень важно, чтобы среди них имелись хорошо известные, выдающиеся личности или члены их семей, чьи имена должны быть преданы гласности. В случае нападения должны быть расстреляны заложники соответствующей группы, в зависимости от партийной принадлежности виновного».

На оригинале документа имеется зловещая пометка: «Применяется во Франции и Бельгии».

Действие этих приказов в германской армии можно хорошо видеть из трех примеров мероприятий, осуществленных одним из командиров на местах.

В Югославии через месяц после первичного приказа Кейтеля один местный комендант сообщил, что в отместку за убийство десяти германских солдат и ранение других двадцати шести германских солдат было расстреляно 2300 человек, то есть 100 за каждого убитого и 50 за каждого раненого германского солдата.

11 июля 1944 г. комендант района Коволо в Италии в публичном объявлении угрожал расстрелять 50 человек за каждого раненого члена германских вооруженных сил, военного или штатского, и расстрелять 100 человек за каждого убитого немца. В случае убийства или ранения более чем одного солдата или штатского все мужчины района подлежали расстрелу, дома — сожжению, женщины — интернированию, а скот — немедленной конфискации. Кессельринг сообщил, что в июне того же года 560 человек, включая 250 мужчин, были заключены в тюрьму с угрозой быть расстрелянными в течение 48 часов, так как партизанами был захвачен один германский полковник.

Лицами, непосредственно замешанными в совершении этих жестокостей, являются Геринг, Риббентроп, Кейтель, Иодль и Кальтенбруннер,но кто вообще может сомневаться в том, что всем подсудимым, сидящим на этой скамье, были известны эти приказы и о том, как германские вооруженные силы поучались убивать мужчин, женщин и детей, и что они это делали по всей Европе? Редер, который говорит, что он осуждал такую линию поведения в Норвегии, указывает, что он попытался разубедить Гитлера, но, однако, он продолжал занимать свой, пост и давать свое имя для того, чтобы его использовал режим, во время которого такие действия имели место.

Я перехожу к тем вопросам, за которые он и Дениц несут самую непосредственную ответственность. Ведение войны на море являет собой совершенно такое же пренебрежение к праву и к нормам порядочности. Существует мало примеров возможности так подробно проникнуть в мысли двух морских командующих с помощью их документов, как это возможно в отношении подсудимых Редера и Деница в данном случае.

Уже 5 сентября 1939 г. германский военно-морской флот в меморандуме адресованном министерству иностранных дел, стремился получить разрешение топить без предупреждения суда противника и торговые суда 'нейтральных стран в нарушение Лондонских правил подводной войны, своих собственных правил по взятию призов и международного права. Целый ряд документов, изданных в течение следующих шести недель, обнаруживает наличие постоянного давления на министерство иностранных дел со стороны Редера с тем, чтобы добиться его согласия на проведение этой политики.

16 октября 1939 г. Редер представил меморандум об интенсификации морской войны против Англии. В этом документе, декларировав право на «крайнюю жестокость» в случае необходимости и намерение уничтожить в кратчайший срок боевой дух Великобритании, Редер заявляет:

«Главной целью является торговое судно и не только вражеское, но вообще всякое торговое судно, идущее по морю с целью снабжения военной промышленности противника, как в отношении импорта, так и в отношении экспорта».

Именно в этом документе содержится позорный отрывок:

«Желательно все принимаемые военные меры основывать на существующем международном праве; однако меры, считающиеся необходимыми с военной точки зрения, в случае если от них можно ожидать решающего успеха, следует применять, даже если они не соответствуют существующим нормам международного права. Поэтому в принципе следует прибегать, обосновывая их какой-нибудь правовой концепцией, к любым военным средствам, способным сломить сопротивление врага, даже если они повлекут за собой создание нового кодекса морской войны».

В другом меморандуме от 30 декабря он призывал к дальнейшей интенсификации операций, особенно в отношении нейтральных стран. Далее он предложил, что, поскольку они так или иначе должны вторгнуться в нейтральные государства, не имеет большого значения, если на море они зайдут немного дальше. Я цитирую: «Усиление мер по линии ведения войны на море с политической точки зрения сыграет лишь небольшую роль в общей интенсификации военных действий».

Вы уже, вероятно, заметили, что эти меморандумы о ведении войны на море лишь повторяют точку зрения верховного командования относительно будущей войны, изложенную за полтора года до этого следующим образом:

«Применение обычных правил войны по отношению к нейтральным странам может соблюдаться лишь в той мере, в какой оно повлечет за собой большие преимущества или причинит большой ущерб воюющим странам».

Было ли это простым совпадением? Во всяком случае таким был план, изложенный Редером и повторенный Деницом. С самого начала штаб военно-морских сил не имел ни малейшего намерения соблюдать законы ведения войны на море. Аргумент защиты, заключающийся в том, что потопление союзных торговых судов без предупреждения оправдывается действиями союзников, столь же неоснователен, сколь и утверждение, что потоплению нейтральных торговых судов при их появлении предшествовало предупреждение, что соответствовало требованиям международного права. Вы видели, какие расплывчатые и неопределенные предупреждения делались нейтральным судам, а также знакомились с меморандумом штаба военно-морских сил, который показывает, что эти предупреждения намеренно делались в таких общих выражениях потому, что Редеру было известно, что задуманные им планы действия против нейтралов были совершенно незаконными. Мне нет необходимости напоминать вам документ, в котором говорится, что приказы должны передаваться устно, о фальшивой записи в судовом журнале, о том самом методе, который был использован в деле с «Атенией» или о записи в дневнике самого Редера, в которой говорилось, что следует топить тщательно опознанные нейтральные суда во всех тех случаях, когда применение электрических торпед даст немцам возможность утверждать, что судно действительно выпустило мину.

Вы можете найти подтверждение этому в опровержениях, подготовленных Редером в ответ на протесты норвежского и греческого правительств по поводу потопления «Томаса Вальтона» и «Гаруфалия» и в неохотном признании в связи с потоплением «Детфорда». Все эти три судна были потоплены в декабре 1939 года одной и той же подводной лодкой. Ничто не раскрывает лучше цинизм, с которым Редер и Дениц относились к нормам международного права, чем контраст в их отношении к потоплению испанского судна в 1940 году и в сентябре 1942 года.

В 1940 году Испания ничего не значила для Германии, в 1942 году она приобрела значение.

Не требуется снова повторять подробности о различных мерах, последовательно принятых во время введения в действие политики потоп- ления судов без предупреждения, но существуют два момента в ведении этими двумя подсудимыми морской войны, которые я подчеркиваю. Во-первых, они продолжали уверять мир, что они не нарушают Лондонских правил и своего собственного порядка взятия призов. Причина тому явствует из меморандума Редера от 30 декабря 1939 г., в котором он заявляет:

«Настоятельно следует возразить против публичного объявления о проведении усиленных мероприятий по ведению морской войны для того, чтобы снова не запятнать военно-морской флот в глазах истории ведением неограниченной подводной войны».

Это, как вы видите, является одним из моментов общего плана. Этот же самый аргумент был выдвинут Иодлем и Деницем в феврале 1945 года в поддержку политики нарушения Женевской конвенции вместо объявления всему миру об отказе Германии от этой конвенции. Здесь мы снова сталкиваемся с доктриной военной целесообразности: если Германии выгодно нарушать какой-нибудь закон, это нарушение всецело оправдано, если оно производится таким образом, что этого не знает и не может осудить мировое общественное мнение.

Не следует думать, что, вводя практику потопления судов без предупреждения и игнорируя законы ведения морской войны, Редер был более решителен, чем Дениц. Защищая себя, Дениц делал усиленные попытки объяснить задним числом свой приказ от 17 сентября 1942 г. Поэтому я прошу Трибунал вспомнить его содержание. Я цитирую: «Не следует делать никаких попыток спасать членов команды потопленных кораблей... Спасение противоречит элементарным требованиям ведения войны об уничтожении вражеских судов и команд».

Запись в его дневнике от того же числа, подтверждавшая этот приказ, начинается следующими словами:

«Вновь обращается внимание всех командующих офицеров на тот факт, что все попытки спасения противоречат элементарным требованиям ведения войны...»

Подсудимый отрицал, что это означало, что команды должны были быть уничтожены или истреблены. Но предыдущие события совершенно ясно показывают нам, что этот приказ явился указанием командирам подводных лодок уничтожать команды тонущих торговых судов, но в то же время он составлен таким образом, что оставляет Деницу лазейку для оправдания в случае нужды, и, действительно, в настоящее время такая необходимость возникла. Этот приказ в сущности был составлен в соответствии с идеями, высказанными Гитлером Осиме 3 января 1942 г., когда Гитлер сказал, что «он должен отдать приказ о том, что если взять иностранных моряков в плен окажется невозможным, подводные лодки должны всплыть на поверхность после торпедирования и затем обстреливать спасательные лодки».

Признано, что Гитлер настаивал на этом на совещании 14 мая, на котором присутствовали Дениц и Редер, и что он снова поднял этот вопрос 5 сентября. Сам Дениц ссылался на нажим Гитлера во время инцидента с «Лаконией». Вы располагаете подтверждением того, что приказ, изданный 17 сентября, был составлен в такой форме, что он вполне подтверждает обвинения, выдвинутые свидетелями Хейзингом и Мелле, которые были вызваны Обвинением...

Тот самый аргумент, который Гитлер выставил Осиме, а именно, необходимость не дать союзникам возможности найти кадры для проведения в жизнь гигантской американской программы строительства военных судов, являлся аргументом, который, как сам Дениц признает, был выдвинут им 14 мая, аргументом, который, как он признает, и послужил причиной издания последующего приказа о том, что следовало предпочтительно атаковать конвой, а не топить спасательные суда. Перед вами примеры «Антоник», «Норин Мэри» и «Полус». А человек, ужасающийся при одной только мысли о возможности издания такого приказа, по собственному признанию, видел судовой журнал лодки, потопившей «Шпер Мид», и видел бесчеловечную запись в этом журнале, описывающую страдания тех, кто оставался в воде. Дениц в своих собственных показаниях заявил, что «издание подобной директивы может быть оправдано лишь в том случае, если таким образом может быть достигнут решающий военный успех». Не потому ли был издан этот приказ, что, как это явствует из его собственных документов, процент потопленных в сентябре 1942 года судов, помимо судов конвоя, был столь высок, что было возможно достигнуть решающего военного успеха, в то время, как в апреле 1943 года, в период, когда почти все потопленные суда относились к судам конвоя, не было необходимости в издании еще одного приказа, сформулированного в еще более точных выражениях?

Обвинение самым настоятельным образом утверждает, что подсудимый Дениц этим приказом намеревался поощрить и заставить как можно большее количество командиров подводных лодок уничтожать команды торпедированных торговых судов, но преднамеренно сформулировал приказ так, чтобы он мог утверждать обратное, если обстановка этого потребует. В свете показаний адмирала Вагнера о том, что главный морской штаб утвердил приказ от 17 сентября 1942 г. по поводу уничтожения оставшихся в живых членов команд потопленных судов, Редер не может уйти от ответственности. И на самом деле, поскольку он присутствовал на совещании у Гитлера в мае того же года, когда он получил приказание фюрера от 5 сентября 1942 г. об издании инструкции по поводу уничтожения спасавшихся членов команд потопленных судов, не может быть никаких сомнений в том, что он также несет полную ответственность и за эти действия своих подчиненных.

Несмотря на то, что через несколько месяцев союзные военно-воздушные силы сделали невозможным для подводных лодок в большинстве районов всплывать после торпедирования и этот вопрос стал менее актуальным, все же интересно отметить, что, когда 7 октября следующего года вышел приказ, направленный против спасательных лодок, в нем снова встречалась фраза «уничтожение команд судов».

Несмотря на опровержение капитан-лейтенанта Экк, не может быть никаких сомнений в том, что, будучи проинструктирован Хэле, он осуществил намерения вышестоящих начальников. Почему следует предполагать, что у человека, который через месяц безропотно принял приказ Гитлера о «командос», нехватило духу приказать уничтожать моряков, находящихся на плотах или на обломках, оставшихся после крушения, после того как Гитлер объяснил военную необходимость этого мероприятия? Экк, который выполнял приказы Редера и Деница, заплатил за это высшей мерой.

Неужели эти люди понесут меньшую кару?

Я перехожу теперь к рассмотрению еще одного военного преступле- ния — использованию рабского труда. Еще задолго до начала военных действий подсудимые оценили значение его для германской военной машины. Гитлер упомянул об этом в «Майн кампф» и подчеркнул значение этого фактора на совещании в мае 1939 года.

Несколько недель спустя в июне имперский совет обороны (Геринг, Функ, Фрих и Редер и представители всех остальных министерств) планировал использовать в будущей войне 20 тысяч заключенных концентрационных лагерей и сотни тысяч рабочих из протектората.

План Гитлера в отношении Польши, раскрытый им Шираху и Франку, гласил:

«Идеальная картина такова: поляк может владеть лишь незначительным имуществом в генерал-губернаторстве, которое до некоторой степени снабдит его и его семью пищей. Деньги, которые ему нужны для приобретения одежды и еды, он должен заработать в Германии. Генерал-губернаторство должно стать центром снабжения нас неквалифицированной рабочей силой, в особенности сельскохозяйственными рабочими. Этим рабочим при всех условиях будут гарантированы сред-ства к существованию, так как они всегда могут быть использованы там, где требуется дешевый труд».

Эта политика была, конечно, рассчитана на короткий срок, а конечной ее целью фактически было уничтожение восточных народов. Заукель был назначен генеральным уполномоченным, и перед ним была поставлена задача дать замену двум миллионам немецких рабочих, которые были призваны на военную службу. Он сам говорит, что после того как Гитлер подчеркнул, что такие мероприятия являются военной необходимостью, он не стал стесняться в средствах и спустя месяц после своего назначения направил Розенбергу свою первую программу мобилизации рабочей силы.

Я цитирую: «Если мы не сумеем обеспечить нужное количество рабочей силы на добровольных началах, нам придется немедленно ввести насильственную трудовую мобилизацию... огромное количество новых иностранных рабов — мужчин и женщин — является несомненной необходимостью».

Эту программу он сам вызвался провести в жизнь «путем всевозможного давления и безжалостного использования всех имеющихся в нашем распоряжении средств».

Нет необходимости приводить доказательства, показывающие ход выполнения этой политики мобилизации рабочей силы. Достаточно будет привести цитату из обращения Заукеля к управлению по центральному планированию в марте 1944 года:

«...Специально обученные агенты — мужчины и женщины — насильственно угоняли мужчин на работу в Германию... Из 5 миллионов иностранных рабочих, которые прибыли в Германию, даже 200 тысяч не приехали добровольно».

Методы, которые применялись при насильственном угоне, отвратительны по своей жестокости; и каждый из этих подсудимых должен был знать о них. 3 апреля 1941 г. Гиммлер в своей речи перед офицерами СС лейбштандарта «Адольф Гитлер» сказал:

«Очень часто военнослужащие войск СС задумываются над угоном этих людей сюда. Эти мысли возникли у меня сегодня, когда я наблюдал эту крайне трудную работу, которую выполняет полиция безопасности при помощи ваших людей. То же самое случилось в Париже, где мы должны были отправлять десятки и сотни тысяч людей при сорокаградусном морозе».

И дальше:

«Умрут или не умрут от изнемождения 10 тысяч русских баб при рытье противотанковых рвов — интересует меня лишь постольку, поскольку этот противотанковый ров, нужный Германии, будет закончен... Когда кто-либо обращается ко мне и говорит: «Я не могу допустить, чтобы этот ров рыли женщины и дети: это их убьет», я отвечаю: вы — убийца собственной крови, потому что, если этот ров не будет вырыт, погибнут немецкие солдаты, а они — сыновья немецких матерей.. Мы должны помнить, что в Германии имеется шесть-семь миллионов иностранцев... Число пленных в Германии, возможно, достигает восьми миллионов. Они безопасны для нас до тех пор, пока мы будем принимать жесточайшие меры в связи с пустяковыми преступлениями» (Эта цитата из речи Гиммлера от 4 октября 1943 г. - Составители.).

В августе 1943 года потребность в рабочей силе еще больше возросла. Гиммлер приказал:

«Все молодые трудоспособные женщины должны быть отправлены в Германию на работу через агентства имперского генерального уполномоченного Заукеля. Дети, пожилые женщины и старики должны быть собраны вместе и использованы в женских или детских лагерях».

Приказы, отданные группенфюрерам СД, действовавшим на Украине, содержали такие же настоятельные требования:

«Деятельность министерства труда... должна быть поддержана в наибольшей степени. Временами нельзя будет воздержаться от применения силы. При обыске деревень, в особенности в тех случаях, когда явится необходимость сжечь целую деревню, местное население должно быть принудительно передано в распоряжение уполномоченного. Как правило, детей расстреливать более не следует. Если мы временно ограничиваем наши строгие меры на основании вышеприведенного приказа, это делается из следующих соображений: нашей важнейшей целью является мобилизация рабочей силы.

Шпеер признал, и как мог он отрицать это, что он знал и одобрял порядок мобилизации и доставки рабочих в Германию против их воли.

Кальтенбруннер писал своему другу Блашке:

«Между тем по специальным соображениям я приказал отправить несколько транспортов с эвакуированными в Вену, в ближайшее время должны быть отправлены около 12 тысяч евреев. Они должны прибыть в Вену через несколько дней... Нетрудоспособные женщины и дети этих евреев, предназначенные для специального обращения и подлежащие дальнейшему перемещению, должны содержаться в охраняющемся лагере и в дневное время».

Опять мы встречаем эту зловещую фразу, значение которой они так хорошо знали, — «специальное обращение», «специальное действие». Убийство остается убийством независимо от того, каким эвфемизмом убийцы вздумают его прикрыть.

Нужда в рабочей силе стала такой острой, что не только евреев не отправляли в газовые камеры, пока они были трудоспособны, но даже хватали детей и их заставляли работать.

Это все, что относится к их угону в Германию. Какая участь ожидала их по прибытии?

Еще в марте 1941 года районные объединения крестьян получили инструкции о том, как обращаться с польскими сельскохозяйственными рабочими, которых они должны были получить. Рабочим не предоставлялось права подавать жалобы; религиозным людям запрещалось посещать церковь; запрещались все виды развлечения, пользование общественными транспортными средствами. Их наниматели получали право применять телесные наказания и ни в коем случае «не могли быть привлечены к ответственности официальными учреждениями». В конце приказывалось (я цитирую):

«Сельскохозяйственные рабочие польской национальности должны жить вне села и не в домах; их можно поместить в конюшни и т. д. Чувство жалости не должно помешать проведению таких мероприятий».

Обращение с теми, кто был занят в промышленности, было еще хуже. Я напомню показания польского врача в Эссене, который по мере сил пытался обслуживать русских военнопленных:

«Эти люди содержались в таких страшных условиях, что нельзя было оказать им медицинской помощи. Мне кажется, что держать людей в таких условиях было ниже человеческого достоинства. Каждый день ко мне приводили по крайней мере 10 человек с синяками от постоянных избиений резиновыми шлангами, стальными прутьями или палками. Люди часто корчились от боли, и я не мог им оказать ни малейшей медицинской помощи. Мне тяжело было смотреть, как могли заставлять людей, которые так мучились, производить такие тяжелые работы. Мертвые тела оставались лежать на соломенных тюфяках по два или три дня, пока они не начинали издавать такое зловоние, что их соседи по заключению выносили их и где-нибудь закапывали. В беседе с некоторыми русскими женщинами они мне лично говорили, что они работали на заводе Круппа и что их ежедневно зверски избивали. Избиения были в порядке вещей».

К концу 1943 года более пяти миллионов мужчин, женщин и детей работали в империи, и если сюда добавить военнопленных, то общее количество работавших в то время в Германии достигало около семи миллионов. К этому числу следует добавить сотни тысяч доставленных в течение 1944 года. Миллионы мужчин и женщин были выгнаны из своих домов самым зверским образом, их привозили в любую погоду на транспорте для скота со всех концов Европы; они работали на фермах и заводах по всей империи, часто в отвратительных условиях. Детей отнимали у родителей, и некоторые дети навсегда оставались сиротами, так как они не знали ни своих настоящих имен, ни откуда они родом. Их забирали тогда, когда они были еще слишком малы, чтобы помнить, откуда они приехали. Какой мерой следует заплатить за это преступление? Ни один подсудимый не может отрицать того, что он знал об этом или был к этому причастен. Протоколы управления по центральному планированию, несомненно, читались во всех отделах всех министерств. Вы видели, каков объем доказательств, связывающих военных руководителей и все другие ответвления правительственных организаций с этой колоссальной программой применения рабского труда. Ни один подсудимый не может быть оправдан за совершение этого преступления. Никто из них не мог не знать о масштабах этого преступления и о зверствах, при помощи которых оно осуществлялось.

Я перехожу к вопросу, связанному с предыдущим, но еще более ужасному — к общим методам проведения подсудимыми военной оккупации захваченных ими территорий. Доказательства, говорящие о том, что эти территории являлись местом, где в масштабах, непревзойденных в истории, господствовали убийство, рабство, террор и грабеж в нарушение всех элементарных правил оккупации воюющей стороной. Эти доказательства не были ничем серьезно опровергнуты. Эти преступления не являлись ни в коей мере случайными или совершенными в результате садизма какого-нибудь Коха в одном месте или жестокости какого-нибудь Франка в другом. Они были неотъемлемой частью преднамеренного и систематического плана, в котором мероприятия в отношении рабского труда были лишь побудительным симптомом. Чтобы создать «тысячелетнюю империю», они приступили к истреблению или ослаблению расовых и национальных групп в Европе или таких прослоек, как интеллигенция, от которых в главной мере зависит существование этих групп.

Эта ужасная попытка прекратить существование свободных и древних наций проистекает из всей нацистской доктрины о тотальной войне, которая отказывается от понятия, что войны являются лишь войнами государств и армий, как это предусматривает международное право. Нацистская тотальная война явилась также войной против гражданского населения, против народа в целом. Гитлер заявил Кейтелю в конце польской кампании: «Жестокость и суровость должны лежать в основе этой расовой борьбы для того, чтобы освободить нас от дальнейшей борьбы с Польшей». Эта цель биологического истребления расы (геноцида) была сформулирована Гитлером в его разговоре с Германом Раушнингом в следующих выражениях: «После войны французы жаловались, что немцев на 20 миллионов больше, чем нужно. Мы соглашаемся с этим заявлением. Мы приветствуем регулирование численности населения. Но нашим друзьям придется нас извинить, если мы каким-либо другим образом разрешим вопрос об этих двадцати миллионах. После всех этих веков хныканья о защите бедных и угнетенных пришло время для нас решиться защищать сильных против слабых. Одна из основных задач германского государственного управления заключается в том, чтобы навсегда предотвратить всеми возможными средствами развитие славянских рас. Естественные инстинкты всех живых существ подсказывают нам не только необходимость побеждать своих врагов, но и уничтожать их. В прежние времена победитель получал прерогативу на уничтожение целых племен, целых народов. Осуществляя это постепенно и без кровопролития, мы демонстрируем нашу гуманность».

...Их цели выходили далеко за пределы стремления германизировать другие народы и перестроить их культуру по германскому образцу. Гитлер твердо решил изгнать всех негерманцев с той земли, которая была нужна ему и которую он собирался заселить германцами.

Это ясно сказано в его книге «Моя борьба»:

«Польская политика в смысле германизации Востока, проведения которой требовали столь многие, к сожалению, почти всегда основывалась на одном и том же неправильном заключении. Многие считали возможным германизировать польские элементы одним лишь чисто лингвистическим преобразованием и превращением их таким путем в людей германской национальности. Результат был бы неблагоприятным, так как народ другой расы, выражающий свои, чуждые нам мысли на немецком языке, умалил бы величие и достоинство нашей нации своей неполноценностью».

Гиммлер говорит об этом еще более откровенно:

«В нашу задачу не входит германизация Востока в старом смысле этого слова, а именно: в смысле обучения народа немецкому языку и введения германских законов. Наша задача — проследить, чтобы на Востоке жили люди чисто германской крови».

Подсудимые тщательно скрывали свои истинные цели от своих жертв. В захваченном донесении от января 1940 года можно прочесть следующее:

«Для того чтобы освободить жизненное пространство от поляков в генерал-губернаторстве и на освобожденном Востоке, следует перебрасывать дешевые рабочие руки сотнями тысяч, используя их в течение нескольких лет в старой империи и, таким образом, препятствуя их естественному биологическому размножению». Документ заканчивается следующими словами: «Следует принимать особые меры с тем, чтобы секретные циркуляры, меморандумы и официальная переписка, содержание инструкций, направленных против поляков, хранились под замком, чтобы они не могли попасть на страницы «Белых книг», выпускаемых в Париже и в США».

И снова за день до назначения Розенберга министром по делам восточных областей Гитлер сказал ему в присутствии Кейтеля, Геринга и Бормана: «Мы должны здесь действовать точно таким же образом, как мы действовали в Норвегии, Дании, Голландии и Бельгии. В этих случаях мы также не разглашали наши конечные цели, и благоразумие требует продолжать ту же политику и теперь. Таким образом, мы будем снова подчеркивать, что мы были вынуждены оккупировать и охранять определенную зону и управлять ею и что в интересах самого населения то, что мы занялись наведением порядка, вопросами питания, коммуникациями и пр. Отсюда следуют все наши мероприятия. Никто не сумеет определить, что все это ведет в конечном итоге к заселению. Все это отнюдь не значит, что мы не должны прибегать ко всем необходимым мерам, к расстрелам и пр., и мы будем прибегать к ним».

Вспомните, как, предупредив таким образом своих соучастников, Гитлер продолжал тщательно разрабатывать свои планы уничтожения советских народов.

Он заявил, что из Крыма должны быть эвакуированы все местные жители и он должен быть заселен одними лишь немцами.

«Теперь перед нами стоит задача разрезать территорию этого громадного пирога так, как это нам нужно, с тем, чтобы суметь: во-первых, господствовать над ней, во-вторых, управлять ею; в-третьих эксплуатировать ее».

Эта программа имела своим образцом бесстыдный план, разработанный Нейратом и Карлом Германом Франком в отношении Богемии и Моравии, тем самым Нейратом, чей защитник позавчера призывал вас уважать святость личности. Как я сказал, программа эта имела своим образцом план для Богемии и Моравии. Не может быть представлено ни одного более веского доказательства, чем этот ужасный документ, представленный на этом процессе и полностью разоблачающий лживость лозунга «жизненные пространства», которым пытаются оправдать насилие, совершенное над Чехословакией. Этот план требовал уничтожения интеллигенции — хранительницы традиций чехословацкой истории и обычаев этой страны. Так как полная эвакуация всех чехов из страны и замена их немцами требовала значительного срока и, кроме того, не было достаточного количества германцев, чтобы заселить страну немедленно, то было найдено более скорое разрешение этой проблемы — германизация оставшегося населения.

Это должно было быть осуществлено путем превращения их языка в диалект, уничтожения системы высшего образования, установления особой системы брака, ограниченного специальными предварительными расовыми обследованиями. Вы помните выводы, сделанные Франком:

«Помимо пропаганды за германизацию и некоторых поблажек в отдельных случаях, следует применять против всех саботажников строжайшие полицейские меры с высылкой и особым режимом».

Вы также помните план в отношении Польши, который обсуждался Риббентропом, Кейтелем и Иодлем в поезде Гитлера 12 сентября 1939 г., о котором говорил в своих показаниях свидетель Лахузен и дальнейшее обсуждение которого состоялось тремя неделями позже, после обеда на квартире фюрера между Гитлером, Ширахом и подсудимым Франком:

«У поляков должен быть только один хозяин — немец. Не могут и не должны существовать два хозяина рядом, поэтому все представители польской интеллигенции должны быть уничтожены. Это звучит жестоко, но таков закон жизни».

Таковы были их планы против Советского Союза, против Польши и против Чехословакии. Биологическое истребление расы (геноцид) не ограничивалось истреблением еврейского народа или цыган. В различных формах оно применялось в Югославии, а также против негерманского населения Эльзас-Лотарингии, против народов Нидерландов и Норвегии.

Тактика менялась в зависимости от национальности и от народа. Но основная цель была одна и та же во всех случаях.

Методы были одни и те же: прежде всего, широкая, преднамеренно разработанная программа убийств, прямого уничтожения. Подобные методы применялись против польской интеллигенции, против цыган и евреев. Нелегко было, даже пользуясь газовыми камерами и массовыми расстрелами, уничтожить миллионы людей.

Подсудимые и их соучастники применяли также методы постепенного уничтожения, причем самым излюбленным методом было постепенное умерщвление тяжелым трудом, особенно после договора Гиммлера с министром юстиции Тираком в сентябре 1942 года, согласно которому все «антиобщественные элементы» передавались в руки СС для того, чтобы умерщвлять их тяжелым, непосильным трудом.

Другим излюбленным способом уничтожения было умерщвление голодом. Розенберг — архитектор и создатель этой национальной политики убийства — говорил своим сотрудникам в июне 1941 года:

«Цель накормить германский народ в этом году, несомненно, является одним из первоочередных требований, которые Германия пред-являет к восточным территориям. И здесь южные пространства и Северный Кавказ должны будут послужить дополнительным источником пищевых продуктов для германского народа. Мы не видим абсолютно никаких оснований для каких-либо обязательств с нашей стороны кормить также и русское население продуктами, полученными с этих дополнительных территорий. Мы знаем, что такова жестокая необходимость, далекая от каких-либо эмоций. Несомненно, будет необходима эвакуация в самых широких масштабах и совершенно очевидно, что в будущем русским предстоят очень тяжелые годы».

Методом, применявшимся в Эльзасе, являлась депортация. Захваченный отчет гласит:

«Первая акция по вывозу населения была проведена в Эльзасе в период с июля по декабрь 1940 года. В ходе этой операции 105 тысяч человек было либо увезено, либо задержано на месте и не имело возможности вернуться домой. В основном это были евреи, цыгане и другие элементы иной расы, преступники, антиобщественные элементы и неизлечимые душевнобольные, а кроме того, французы и франкофилы. В результате этих «прочесываний» население, говорившее на местном французском диалекте, было вывезено точно так же, как эльзасцы».

Далее в отчете говорится, что готовятся новые акции по увозу, и после того, как приводятся категории, подлежащие увозу, суммируются меры, которые применяются в ходе увоза. Я цитирую: «Прежде всего следует иметь в виду проблему расы, причем разрешать ее таким образом, чтобы лица, обладающие ценностью с расовой точки зрения, увозились в собственно Германию, а расовонеполноценные — во Францию».

Нацисты пользовались также различными биологическими методами, как они их называют, для того, чтобы добиться биологического истребления рода (геноцид). Они намеренно понижали рождаемость в оккупированных странах путем стерилизации, кастрации и абортов, разлучая жен и мужей, отделяя женщин от мужчин и запрещая браки.

«Мы обязаны освобождать пространства от населения, — сказал Гитлер Раушнингу, — это — часть нашей миссии по сохранению населения Германии. Мы должны разработать методы этого устранения населения. Если вы спросите меня, что я подразумеваю под термином «освобождать от населения», я скажу, что я имею в виду устранение целых расовых групп. Именно это я собираюсь провести в жизнь, такова в общих чертах моя задача. Природа жестока, поэтому и мы должны быть жестокими. Если я могу бросить цвет германской нации в ад войны, не испытывая никакой жалости перед пролитием драгоценной германской крови, тем более я, несомненно, имею право устранить миллионы представителей низшей расы, которые размножаются, как паразиты».

Вы видели, как Нейрат применял этот биологический метод в своем плане действий в Чехословакии. Послушайте, каковы директивы Бормана для восточных территорий; они суммированы одним из подчиненных Розенберга:

«Славяне должны работать на нас. В той мере, в какой они нам не нужны, они могут вымирать. Поэтому обязательное проведение прививок и медицинское обслуживание со стороны немцев является излишним. Размножение славян нежелательно. Они могут пользоваться противозачаточными средствами и делать аборты, и чем больше, тем лучше. Образование опасно. Для них достаточно уметь считать до ста. В лучшем случае приемлемо образование, которое готовит для нас полезных марионеток».

Гиммлер вторит ему:

«Мы должны вести себя по-товарищески по отношению к людям одной с нами крови, и более ни с кем. Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха. Мы возьмем то, что народы могут нам предложить по части хорошей крови нашего типа. Если будет необходимо, мы будем для этого выкрадывать их детей и воспитывать их в нашей среде. Живут ли народы в достатке или умирают с голоду, интересует меня лишь в той мере, в какой они нужны нам как рабы для нашей культуры, в остальном это меня совершенно не интересует».

В противоположность методам искусственного сокращения рождаемости на оккупированных территориях в самой Германии искусственно повышали рождаемость.

В феврале 1941 года подсудимый Зейсс-Инкварт ввел систему выдачи замуж голландских девушек за германских солдат.

В нарушение 43-й статьи Гаагской конвенции он распорядился об изменениях в голландском законодательстве с тем, чтобы иметь возможность осуществлять вместо родителей родительские и опекунские права в отношении девушек, чьи родные отказывались разрешать им вступать в брак с немецкими солдатами.

Эта политика Зейсс-Инкварта была впоследствии одобрена высшими представителями власти в германской империи — Гитлером, Кейтелем и Ламмерсом 28 июля 1942 г., когда был издан декрет, предоставляющий пособия и преимущества при поступлении на работу голландским и норвежским женщинам, рождавшим детей солдатам и офицерам германской армии (и они теперь имеют наглость говорить о святости личности!). Это был просто план, имевший своей целью поставить биологические ресурсы Голландии и Норвегии, как если бы они были товаром, на службу германскому народу. Гиммлер был одним из апологетов теории выкрадывания детей. Как он заявил 14 октября 1943 г.:

«Совершенно очевидно, что при таком смешении народов всегда найдутся расовополноценные типы. Поэтому я считаю нашим долгом забирать к себе их детей, удалять их из окружения и, если будет необходимо, даже выкрадывать или отнимать их силой. Или мы заберем себе всех тех, кто, обладая полноценной кровью, может быть использован, и дадим им место в нашем народе, или мы уничтожим их».

В России Кейтель, который, эксплуатируя Польшу, научился применять установку — «умная политика и жестокость», наметил вехи своими приказами от 13 мая и 23 июля 1941 г. Я цитирую последний приказ, проект которого был составлен, по его собственному признанию, Иодлем.

«Имея в виду большие размеры оккупированных восточных территорий, военные силы, которыми мы располагаем для охраны безопасности на этих территориях, являются достаточными лишь в том случае, если всякое сопротивление будет подавляться не преследованием виновных судебным порядком, а проведением вооруженными силами такого террора, который будет достаточным фактором для искоренения всякого намерения к сопротивлению среди населения. Командующие должны изыскать способы для поддержания порядка не путем истребования дополнительных сил для охраны безопасности, а путем применения соответствующих драконовских мер».

Несомненно, что лишь непосредственные нужды военной машины спасли западные территории от такой же судьбы, однако Трибуналу представлены исчерпывающие доказательства относительно грабежей во Франции, Нидерландах и на других территориях, которые эти люди эксплуатировали в самой большой степени. Если принять во внимание, какова была их политика убийств, нет ничего удивительного в том, что люди, которым они поручили проводить эту политику, были скотами. Так, в сфере деятельности Розенберга подвизался Кох, которого Розенберг рекомендовал на пост комиссара Москвы именно потому, что он отличался «абсолютной безжалостностью».

Именно Кох учинил кровавую расправу над несколькими сотнями невинных людей в Цуманском лесу для того, чтобы устроить для себя охотничий заповедник.

Другим представителем Розенберга был Кубе, который писал:

«Мы ликвидировали за последние десять недель приблизительно 55 тысяч евреев в Белоруссии. На территории Минской области евреи были уничтожены без ущерба для поставок рабочей силы; в городе Риге было уничтожено 16 тысяч евреев и так далее».

...Стараясь понять проблемы, стоящие перед Восточной Европой, мы должны понять, что невозможно описать в подробностях это мученичество Польши. Треть населения была убита, миллионы ввергнуты в нищету, искалечены, разбиты болезнями, стали беспомощными.

Освободители пришли как раз во-время для того, чтобы спасти древний народ от полного выполнения той ужасной программы, которую замыслили эти люди.

Существовала одна группа населения, в отношении которой политика уничтожения применялась в таких громадных масштабах, что я считаю своим долгом специально на этом остановиться. Я имею в виду уничтожение евреев. Если бы это было единственным преступлением, совершенным этими людьми, единственным, в котором замешаны они все, его одного было бы достаточно, чтобы осудить их.

История не знает подобных ужасов.

Как только возможность второй мировой войны стала реальностью,Штрейхер, который начал проповедовать эту постыдную доктрину еще в 1925 году, стал совершенно серьезно выступать за уничтожение евреев.

Так же как, по собственному признанию, проведением долголетней пропаганды в пользу расовых законов он содействовал изданию нюрнбергских декретов, так в январе 1939 года в ожидании войны, которая должна была начаться, он «при полной поддержке высших имперских властей» стал выдвигать в статьях, публикуемых в «Дер штюрмер», яростные требования физического истребления еврейского народа.

Если только слова не совсем еще утратили свой смысл, то что иное, кроме убийства, означают такие выражения:

«Они должны быть вырваны с корнем».

«Тогда преступная раса будет выкорчевана навсегда».

«Тогда евреи будут вырезаны в массовом масштабе».

«Приготовьте им могилу, из которой они не смогут восстать».

Почти сразу после начала войны началось организованное истребление еврейской расы.

Гесс сказал вам:

«Полное разрешение еврейского вопроса означает полное уничтожение всех евреев в Европе. В июне 1941 года я получил указание подготовить необходимые для уничтожения условия в Освенциме. К тому времени в генерал-губернаторстве существовало уже три лагеря уничтожения: Бельзен, Треблинка и Волчек».

За обедом у фюрера в октябре 1940 года Франк разъяснил:

«Деятельность генерал-губернаторства можно считать весьма успешной. Теперь евреи Варшавы и других городов заперты в гетто. Краков скоро будет очищен от них.

Рейхслейтер фон Ширах заметил, что у него в Веен еще имеется 50 тысяч евреев, которых Франк должен у него забрать».

Когда вышел самый приказ, подготовительные меры в той степени, в которой они касались Польши и Германии, уже были проведены в жизнь.

Красноречивым свидетельством акции, проведенной в Варшаве, уничтожения гетто и кровавой расправы с его населением является отчет генерала Штропа. Но судьба евреев в Варшаве была лишь типичным примером судьбы евреев во всех других гетто Польши.

Если их не убивали в самих гетто, их отправляли в газовые камеры. Гесс, начальник освенцимского лагеря, следующим образом описывал эту процедуру:

«Я поехал в Треблинку, чтобы узнать, как они проводили операции по уничтожению. Начальник лагеря Треблинка сказал мне, что он ликвидировал 80 тысяч человек на протяжении периода в полгода. Он главным образом занимался ликвидацией евреев из варшавского гетто».

Гесс описывает усовершенствование, которое он ввел в Освенциме. Он ввел в употребление новый газ — циклон «Б», который «умерщвлял людей в газовой камере за время от 3 до 15 минут, в зависимости от климатических условий. Мы узнавали о том, что люди задохнулись, потому, что они переставали кричать. Второе наше усовершенствование по сравнению с Треблинкой заключается в том, что мы построили газовые камеры, рассчитанные на одновременное уничтожение двух тысяч человек, в то время как в Треблинке десять газовых камер были оборудованы лишь на двести человек каждая».

И далее он описывает, как отбирались жертвы из ежедневно прибывавших транспортов:

«Те, кто был пригоден для работы, отправлялись в лагерь. Остальные немедленно посылались на установки для уничтожения. Дети раннего возраста уничтожались без исключения, поскольку они не могли вследствие своего возраста быть использованы на работе. Следующее усовершенствование, которого мы достигли по сравнению с Треблинкой, заключалось в том, что в Треблинке жертвы почти всегда знали, что их ведут на уничтожение, а в Освенциме мы старались одурачить их и заставить их думать, что они должны пройти санитарную обработку. Конечно, очень часто они понимали, каковы были наши истинные на-мерения. Очень часто женщины прятали своих детей под одежду, но, найдя их, мы направляли этих детей на уничтожение...

От нас требовали, чтобы мы проводили эти уничтожения в обстановке самой строгой секретности, но, конечно, отвратительный и тошнотворный запах постоянно сжигаемых человеческих тел пропитал воздух в окрестностях, и все жители окружающих селений знали о том, что в Освенциме производится уничтожение людей».

Об этом также должны были знать те, кто жил близ Бельзена, Треблинки, Волчека, Маутхаузена, Саксенхаузена, Флоссенбурга, Нейен-гамме, Гузена, Натцвейлера, Люблина, Бухенвальда и Дахау.

Я не для того повторяю все это, чтобы заставить кровь стынуть в жилах. Следует выбрать эти несколько примеров из большого количества доказательств, собранных здесь, для того, чтобы увидеть все эти события в перспективе и правильно в целом оценить общее значение того, что было здесь доказано.

За германскими армиями, вторгшимися в Россию и в прибалтийские государства, шли по пятам эйнзатцкоманды. И их ужасная работа была заранее подготовлена и запланирована. В папке, где содержится описание действий специальной группы «А», имеется карта Прибалтики, на которой показано, сколько евреев, подлежащих изгнанию и умерщвлению, проживало в каждом из прибалтийских государств.

На другой карте показаны результаты этой двух или трехмесячной работы — 135 567 уничтоженных евреев.

В другом отчете о деятельности эйнзатцкоманд за октябрь 1941 года содержится заявление о том, что они продолжали «идти вслед за наступающими войсками в секторы, которые были выделены для них».

Эти акции — дело рук не только Гиммлера и СС. Они проводились в сотрудничестве с армейскими командирами и с ведома Кейтеля и Иодля и, несомненно, учитывая, что каждый солдат в армии на Востоке должен был знать о них, также с ведома всех членов правительства и командующих его вооруженными силами.

«Наша задача, — как говорится в отчете специальной группы «А», — заключалась в быстром установлении личного контакта с командующими армиями. Необходимо с самого начала подчеркнуть, что сотрудничество с частями регулярной армии было, как правило, хорошо налажено. В некоторых случаях, как, например, с четвертой танковой группой под командованием генерал-полковника Геппнера, оно было очень тесным, почти сердечным».

Германские генералы, плавая в крови сотен тысяч беззащитных невинных мужчин, женщин и детей, действовали «почти сердечно». Быть может, им нравилась эта работа, так же как она, очевидно, нравилась самим членам эйнзатцкоманд.

«Следует упомянуть, — говорится в отчете, — что командиры вооруженных отрядов СС и регулярной полиции, находящиеся в запасе, заявили о своем желании остаться в составе полиции безопасности и СД».

Снова и снова в отчетах об успехах эйнзатцкоманд подчеркивается роль, которую в них сыграло сотрудничество с армейскими организациями. После описания того, каким образом тысячи литовских евреев были «обезврежены» во время одного из погромов в июне, в одном из отчетов говорится:

«Эти мероприятия по самоочищению проходили гладко благодаря тому, что армейские организации, которые были поставлены об этом в известность, проявили должное понимание этой задачи».

Армейские организации проявляли не одну только сердечность и понимание задач. В некоторых случаях они брали инициативу в свои руки. После описания умерщвления больных из психиатрической больницы, которые попали в руки эйнзатцкоманды, в отчете говорится:

«Иногда армейские власти просили нас подобным же образом очистить другие учреждения, помещения которых были нужны для расквартирования войск. Однако поскольку интересы полиции безопасности не требовали такого вмешательства, армейским властям предоставлялось самим, с помощью их собственных частей, провести необходимые мероприятия».

И далее:

«Продвижение частей оперативной группы «А», которая должна была действовать в Ленинграде, производилось по договоренности с танковой группой и в соответствии с выраженным желанием танковой группы 4».

Могло ли случиться, что операции такого рода, длившиеся в течение месяцев и лет на громадных территориях, проводившиеся в сотрудничестве с вооруженными силами по мере их продвижения и на тыловых территориях, которыми они управляли, оставались неизвестными руководителям Германии? Даже их собственные уполномоченные на оккупированных территориях заявляли протесты. В октябре 1941 года уполномоченный по Белоруссии направил имперскому уполномоченному по делам восточных территорий в Риге отчет об операциях в своем округе. На основании этого отчета можно получить некоторое представление об ужасах этих мероприятий.

«Несмотря на тот факт, что евреи подвергались самому ужасному и варварскому обращению на глазах белорусов, самих белорусов также «обрабатывали» резиновыми дубинками и ружейными прикладами... Все это зрелище в общем было более чем ужасно... Я не присутствовал на расстрелах за городом, поэтому я не могу говорить о их жестокости, но достаточно будет сказать, что расстрелянные сами выкапывали себя из могил через некоторое время после того, как их засыпали землей».

Однако протесты такого рода ни к чему не вели, массовые убийства продолжались с ужасающей жестокостью.

В феврале 1942 года в оперативном отчете Гейдриха о деятельности эйнзатцкоманд в СССР, копия которого была адресована лично Кальтенбруниеру, говорилось:

«Нашей целью является полное очищение восточных территорий от евреев... Эстония уже очищена от них. В Латвии, в Риге, где было 29 500 евреев, количество их сокращено до 2500 человек».

В июне 1943 года уполномоченный по Белоруссии снова протестовал. После того как он упомянул о том, что 4,5 тысячи человек было убито, он писал:

«Политический эффект таких операций широкого масштаба на мирное население ужасен, в особенности, если учесть многочисленные расстрелы женщин и детей».

Имперский комиссар, передавая этот протест Розенбергу, имперскому министру по оккупированным восточным территориям в Берлине, добавил:

«Тот факт, что евреи должны быть подвергнуты особому обращению, не требует дальнейшей дискуссии. Однако с трудом можно поверить тому, что это делается таким образом, как это описано в докладе генерального комиссара. Что такое Катынь по сравнению с этим! Вообразите только, что эти события станут известными противной стороне и будут использованы ею! Наиболее вероятно, что такая пропаганда не окажется действенной, но только потому, что люди, которые услышат или прочтут об этом, не смогут поверить этому».

Как правильно то, что здесь говорится! Разве даже сейчас мы можем поверить этому!

Описывая трудности в установлении различия между врагом и другом, он говорит:

«Тем не менее было бы возможно избежать зверств и похоронить тех, которые были ликвидированы. Запирать мужчин и женщин в амбары и поджигать их — не подходящий метод борьбы с бандами, даже если желательно уничтожить население. Этот метод не достоен миссии Германии и наносит жестокий ущерб нашей репутации.

Изо всех евреев, убитых в Белоруссии и Прибалтике, более 11 тысяч было умерщвлено в Либавском округе и 7 тысяч из них в самом военном порту». Как может кто-нибудь из этих подсудимых заявлять, что он ничего не знал об этом? Когда Гиммлер говорил об этих действиях открыто перед своими генералами СС и остальными офицерами дивизий СС в апреле 1940 года, он сказал им:

«Антисемитизм — это точно то же самое, что санитарная обработка. Избавление от вшей не вопрос идеологии, это вопрос — гигиены. Точно так же для нас и антисемитизм являлся не вопросом идеологии, а вопросом гигиены, которым мы скоро практически займемся. Скоро мы избавимся от вшей. У нас осталось только 20 тысяч вшей, и затем с этим вопросом будет покончено во всей Германии».

Тем временем массовое уничтожение евреев в Освенциме и в других центрах уничтожения стало отраслью государственной промышленности, производящей большое количество побочных продуктов. Тюки волос, некоторые из них, как вы вспомните, все еще заплетенные в косы, в таком виде, как они были срезаны с девичьих голов; тонны одежды, игрушек, очков и других предметов направлялись в империю для набивки стульев в домах жителей нацистской Германии и для того, чтобы служить им одеждой. Золото с зубов жертв, 72 полных транспорта, были направлены в Германию с тем, чтобы заполнить сейфы рейхсбанка Функа. Даже тела жертв использовались для того, чтобы возместить вызванный войной недостаток мыла. Жертвы прибывали со всей Европы. Евреев из Австрии, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Голландии, Советской России, Франции, Бельгии, Польши, Греции собирали вместе для того, чтобы депортировать в лагери уничтожения или убивать на месте.

В апреле 1943 года Гитлер и Риббентроп оказывали давление на регента Хорти с тем, чтобы он предпринял действенные меры против евреев в Венгрии. Хорти спросил:

"Что он может сделать еще с евреями после того, как он лишил их почти всех возможностей существования; не может же он убить их. Имперский министр иностранных дел заявил, что "евреи должны быть или истреблены или посланы в концентрационные лагери. Другой возможности не существует".

...В сентябре 1942 года статс-секретарь Риббентропа Лютер писал:

"Имперский министр иностранных дел инструктировал меня сегодня по телефону о том, что нужно ускорить, насколько это возможно, эвакуацию евреев из различных стран...

После краткого обзора проходящей сейчас эвакуации в Словении, Кроатии, Румынии и на оккупированных территориях имперский министр иностранных дел приказал, чтобы мы вступили в переговоры с болгарским, венгерским и датским правительствами с тем, чтобы в этих странах также началась эвакуация".

К концу 1944 года 400 тысяч евреев из одной только Венгрии было казнено в Освенциме. В архивах германского посольства в Бухаресте в числе прочих имеется меморандум, который я цитирую:

"110 тысяч евреев эвакуируются из Буковины и Бессарабии в два леса в районе реки Буг. Цель этого мероприятия - ликвидация этих евреев".

День за днем в течение долгих лет женщины поднимали на руках своих детей и указывали им на небеса в то время, как они ждали своей очереди перед пропитанной кровью общей могилой. 12 миллионов мужчин, женщин и детей погибли, таким образом, в результате хладнокров-ного убийства; миллионы и миллионы оплакивают сегодня своих матерей, отцов, мужей, жен и детей.

Какое право на милосердие имеет тот, кто принимал хотя бы косвенное участие в подобном преступлении?

Пусть Грабе снова расскажет нам о Дубно (я цитирую):

"5 октября 1942 г., когда я посетил строительную контору в Дубно, мой десятник сказал мне, что поблизости от строительного участка евреев из Дубно расстреливали в трех больших ямах - 30 метров длины и 3 метров глубины каждая. Ежедневно убивали около 1500 человек. 5000 евреев, которые еще оставались в живых в Дубно до погрома, должны были быть ликвидированы. Так как расстрелы происходили в то время, как он там находился, он был вообще страшно подавлен. Вслед затем я поехал на строительный участок в сопровождении моего десятника и увидел вблизи от участка большую насыпь земли около 30 метров длины и 2 метров высоты. Несколько грузовиков стояло перед этой насыпью.

...Мой десятник и я направились прямо к ямам. Никто нам не помешал. Затем я услышал нестройный ружейный залп, раздавшийся из-за одной насыпи.

Люди, которые сошли с грузовиков, - мужчины, женщины и дети всех возрастов - должны были раздеться по приказу членов СС, имевших при себе кнуты или плетки. Они должны были сложить свою одежду в определенных местах, таким образом, соответственно рассортировывались обувь, верхняя одежда и белье.

Я видел груду обуви, приблизительно от 800 до 1000 пар, огромные кипы белья и одежды. Без криков и плача эти люди, раздетые, стояли вокруг семьями, целовали друг друга, прощались и ожидали знака от другого эсэсовца, который стоял около насыпи также с кнутом в руке. В течение 15 минут, пока я стоял там, я не слышал ни одной жалобы, ни одной мольбы о милосердии. Я наблюдал за семьей, состоявшей из восьми человек: мужчины и женщины - в возрасте около 50 лет с детьми, около 8 и 10 лет, и двумя взрослыми дочерьми, около 20 и 24 лет. Старая женщина со снежно-белыми волосами держала на руках годовалого ребенка, пела ему и играла с ним. Ребенок ворковал от удовольствия. Родители смотрели на него со слезами в глазах. Отец держал за руку мальчика приблизительно лет 10 и что-то мягко говорил ему. Мальчик боролся со слезами. Отец указывал на небо, гладил рукой его по голове и, казалось, что-то объяснял ему. В этот момент эсэсовец у насыпи крикнул что-то своему товарищу. Последний отсчитал около двадцати человек и приказал им итти за насыпь. Среди них была и та семья, о которой я говорил. Я запомнил девушку, стройную, с черными волосами, которая, проходя близко от меня, показала на себя и сказала: "23". Я обошел вокруг насыпи и оказался перед огромной могилой. Люди тесно были сбиты друг к другу и лежали друг на друге, так что были видны только их головы. Почти у всех по плечам струилась кровь из голов. Некоторые из расстрелянных еще двигались. Некоторые подымали руки и повертывали головы, чтобы показать, что они еще живы. Яма уже была заполнена на две трети. По моему подсчету, там уже было около 1000 человек. Я поискал глазами человека, производившего расстрел. Это был эсэсовец, сидевший на краю узкого конца ямы; ноги его свисали в яму. На его коленях лежал автомат, он курил сигарету. Люди совершенно нагие сходили вниз по нескольким ступенькам, которые были вырублены в глиняной стене ямы, и карабкались по головам лежавших там людей к тому месту, которое указывал им эсэсовец. Они ложились перед мертвыми или ранеными людьми, некоторые ласкали тех, которые еще были живы, и тихо говорили им что-то. Затем я услышал автоматную очередь. Я посмотрел в яму и увидел, что там бились в судорогах люди; их головы лежали неподвижно на телах, положенных до них. Кровь текла из затылков. Я был удивлен, что я не получил приказа уйти, но затем я увидел, что вблизи находились еще два или три почтальона в форме.

Следующая группа уже приближалась. Они спускались в яму, легли на линию против предшествовавших жертв, и были расстреляны. Когда я, аозвращаясь, огибал насыпь, я заметил другой, только что прибывший грузовик, нагруженный людьми. На этот раз это были больные и дряхлые люди. Старая, очень худая женщина со страшно тонкими ногами была раздета другими, уже обнаженными, в то время, как два человека поддерживали ее. Женщина, очевидно, была разбита параличом. Обнаженные люди пронесли ее вокруг насыпи. Я покинул это место вместе со своим десятником и уехал в машине обратно в Дубно.

Утром следующего дня, когда я снова посетил строительный участок, я увидел около 30 обнаженных людей, лежавших вблизи от ямы, примерно в 30-50 метрах от нее. Некоторые из них были еще живы, смотрели прямо перед собой остановившимися глазами и, казалось, не замечали ни утреннего холода, ни рабочих моей фирмы, которые стояли вокруг. Девушка около 20 лет заговорила со мной и попросила дать ей ее одежду и помочь ей бежать. В этот момент мы услышали шум быстро приближавшейся машины, и я заметил, что это была команда СС. Я отошел обратно на свой строительный участок.

Через 10 минут мы услышали выстрелы со стороны ям. Еще живым евреям было приказано бросить тела в яму; затем они сами должны были туда лечь, и были расстреляны выстрелами в затылок».

То, что ни один человек из сидящих на этой скамье не мог оставаться в неведении об ужасах, которые совершались для того, чтобы поддержать нацистскую военную машину и политику биологического уничтожения, становится еще более ясным, когда вы рассматриваете судебный материал в отношении другого огромного преступления, о котором мало слышали в течение этого процесса и которое так же ясно, как и любое другое, иллюстрирует безнравственность и порочность этих людей и их режима, — убийство около 275 тысяч людей, так называемое убийство из «милосердия». Какие низменные поступки прикрывали они этим высоким словом!

Летом 1940 года Гитлер издал секретный приказ убить всех больных и престарелых людей Германии, которые не могли уже больше продуктивно работать для германской военной машины. Фрик, больше, чем кто-либо иной в Германии, был ответственен за то, что произошло в результате этого приказа. Имеется обильный материал, свидетельствующий об этом и о том, что это было известно огромному количеству людей в Германии.

В июле 1940 года епископ Вурм писал Фрику:

«В течение нескольких последних месяцев умалишенные, слабоумные и эпилептики — пациенты государственных и частных медицинских учреждений — были переведены в другое медицинское учреждение по приказу имперского совета обороны. Их родственники, даже в тех случаях, когда пациент содержался на их счет, информировались о переводе только после того, как он уже совершался. В большинстве случаев лишь через несколько недель после этого их информировали о том, что данный пациент скончался в результате болезни и что в связи с опасностью инфекции тело его должно было быть подвергнуто кремации. По поверхностному подсчету несколько сот пациентов только из одного медицинского учреждения в Вюртенберге умерли таким образом...

В связи с многочисленными запросами из города и провинции и из самых различных кругов я считаю своим долгом указать имперскому правительству, что этот факт является причиной особого возбуждения в нашей маленькой провинции. Транспорты с больными людьми, которые разгружаются на маленькой железнодорожной станции Марбах, автобусы с темными стеклами, которые доставляют больных с более oтдаленных железнодорожных станций или непосредственно из госпиталей, дым, поднимающийся из крематория и заметный даже на большом расстоянии, — все это дает пищу для размышлений, поскольку никому не разрешается входить в то место, где происходят казни. Каждый убежден в том, что причины смерти, которые опубликовываются официально, выбраны наугад. Когда в довершение всего в обычном извещении о смерти выражается сожаление о том, что все попытки спасти жизнь пациента оказались напрасными, это воспринимается как издевательство. Ко, кроме всего, атмосфера тайны будит мысль о том, что происходит нечто противоположное справедливости и этике и поэтому правительство не может выступить в защиту этого. Это положение постоянно подчеркивается простыми людьми, а также в многочисленных устных и письменных заявлениях, которые к нам поступают».

Уши Фрика были глухи, когда к нему взывали о справедливости и этике. Через год, в августе 1941 года епископ Лимбургский писал имперским министерствам: внутренних дел, юстиции и по церковным делам.

Я цитирую:

«Примерно в восьми километрах от Лимбурга, в маленьком городке Гадамар, на холме, возвышающемся над городом, имеется учреждение, которое прежде служило для различных целей, но с недавнего времени использовалось как инвалидный дом. Это учреждение было отремонтировано и оборудовано как место, в котором, по единодушному мнению, приблизительно с февраля 1941 года в течение месяцев систематически осуществляется предание людей вышеупомянутой легкой смерти. Этот факт стал известен за пределами административного округа Висбаден... Несколько раз в неделю автобусы с довольно большим числом таких жертв прибывают в Гадамар. Окрестные школьники знают этот автобус и говорят: «Вот снова идет ящик смерти».

После прибытия автобуса граждане Гадамара видят дым, поднимающийся из трубы, и с болью в душе думают о несчастных жертвах, в особенности, когда до них доходит отвратительный запах. В результате того, что здесь происходит, дети, поссорившись, говорят: «Ты сумасшедший, тебя отправят в печь в Гадамар».

Те, которые не хотят или не имеют возможности жениться, говорят: «Жениться?! Никогда! Произвести на свет детей с тем, чтобы их потом бросили в эти мясорубки». Часто можно слышать, как старики говорят: «Не посылайте меня в государственную больницу: после того как будет покончено со слабоумными, настанет очередь следующих бесполезных едоков — стариков...»

Говорят, что чиновники тайной государственной полиции стараются подавить обсуждение событий в Гадамаре путем применения суровых угроз. Это может быть вызвано хорошими намерениями в интересах общественного спокойствия, но осведомленность их и негодование населения не могут быть этим изменены.

Убеждение укрепится после осознания того, что обсуждение запрещено под угрозами, но сами действия не преследуются уголовным правом. Факты говорят сами за себя».

Если простой народ Германии знал об этих сравнительно незначительных по масштабам убийствах и жаловался по этому поводу, если министерства юстиции, внутренних дел и по делам церкви получили протесты от епископов двух округов, далеко отстоявших один от другого, о том, что было общеизвестно в их епархиях, то насколько более серьезной являлась проблема обеспечения тайны в деятельности эйнзатцкоманд на Востоке. В мае 1942 года руководитель СС, докладывая в Берлин по поводу своей инспекторской поездки по проведению мероприятий по умерщвлению, писал о газовых автомобилях:

«Приказав прорубить по одному окну с каждой стороны в маленьких автомобилях и по двум окнам с каждой стороны в больших автомобилях,- таких, как можно часто видеть в крестьянских домах в деревне,- я добился того,что автомобили группы «Д» стали выглядеть, как автомобили, приспособленные для жилья. Они настолько хорошо известны, что не только власти, но и гражданское население называют такие автомобили «машины смерти», как только они появляются. По моему мнению, даже при маскировке нельзя будет держать это в секрете хоть сколько-нибудь продолжительное время».

Могли ли эти подсудимые оставаться в неведении? Что именно ниспослало им провидение для того, чтобы не дать им узнать об этом, чтобы спасти их от того, что они узнали о том, что было их собственным делом? Эти убийства престарелых и слабоумных — предмет толков во всей Германии и тема статей в мировой прессе — должны были быть известны каждому из этих людей.

Насколько больше еще они должны были знать о концентрационных лагерях, которые в течение этих лет покрыли, как сыпь, всю Германию и оккупированные территории! Если они могли молча согласиться с «убийствами из милосердия», то с каким одобрением они должны были рассматривать убийства евреев!

В 1939 году существовало шесть основных концентрационных лагерей: Дахау, Саксенхаузен, Бухенвальд, Маутхаузен, Флоссенбург и Равенсбрук.

Бюджетный отчет Фрика, составленный за 1939 год для министерства внутренних дел, включает сумму в 21 155 000 рейхсмарок для вооруженных отрядов СС и концентрационных лагерей, сумму, которая представляет собой не менее одной пятой общего бюджета. К апрелю 1942 года к этим лагерям прибавилось еще девять. Позднее было создано еще много других лагерей. Однако эти лагери были только сердцевиной этой системы, причем, подобно тому, как планета имеет своих спутников, сопутствующих ей, так и каждый из этих лагерей имел свои вспомогательные лагери.

Зирейс дал вам некоторое представление о масштабах этой системы. Он описывает вспомогательные лагери, которые были у одного только лагеря Маутхаузен. Он упомянул названия 33 из этих лагерей, указав при этом число заключенных в каждом из них, причем общее их число превышает 102 тысячи.

Помимо этих 33 лагерей, было уже 45 других, которые также управлялись комендантами лагеря Маутхаузен.

Все вы видели карту Европы, на которой было показано расположение всех тех основных и вспомогательных концлагерей, которые стали известными.

Более 300 из них отмечены на этой карте. К августу 1944 года общее число заключенных в этих лагерях составляло 1 миллион 136 тысяч, из них 90 тысяч человек из Венгрии, 60 тысяч из полицейской тюрьмы и гетто Литцманнштадта, 15 тысяч поляков из генерал-губернаторства, 10 тысяч осужденных из восточных территорий, 17 тысяч бывших польских офицеров, 400 тысяч поляков из Варшавы и от 15 тысяч до 20 тысяч человек постоянно прибывавших из Франции. Это были только лица, пригодные для физической работы, поэтому они были постоянными заключенными этих лагерей, постоянными по крайней мере до тех пор, пока они в силу физического изнурения уже больше не были способны приносить какую бы то ни было пользу, после этого их существование приносило только неприятности. Затем этих людей ежедневно отправляли в газовые камеры.

День за днем из труб крематориев исходило тошнотворное зловоние, распространявшееся по всей окружающей местности. Если епископ Лимбургский мог написать Фрику об отвратительном запахе, исходившем из сравнительно небольших печей Гадамара, можем ли мы сомневаться в правдивости показаний Гесса относительно того, что «отвратительный тошнотворный запах от постоянно сжигаемых тел распространялся по всей местности и все население окружающих населенных пунктов знало, что в Освенциме происходило истребление людей».

День за днем поезда с жертвами, обреченными на истребление или рабство, курсировали по железным дорогам всей империи. Многие прибывали умирающими или даже мертвыми из-за тех ужасных условий, в которых им приходилось путешествовать. Один чиновник из управления железнодорожной станции в Эссене описал прибытие рабочих из Польши, Галиции и Украины следующим образом: «Они прибыли в товарных вагонах, в которых перевозился картофель, строительные материалы и скот. Вагоны были битком набиты людьми. Я лично считаю, что перевозить людей подобным образом просто бесчеловечно. Люди были так тесно прижаты друг к другу, что даже не было места свободно повернуться. Каждый порядочный немец пришел бы в ярость, если бы он видел, как били этих людей, ударяли их ногами и вообще подвергали их жестокому обращению. Уже в самом начале, как только прибыл первый эшелон, мы могли видеть, как бесчеловечно обращались с этими людьми. Каждый вагон был настолько переполнен, что казалось невероятным уместить такое количество людей в одном вагоне. Одежда военнопленных и гражданских рабочих была в ужасном состоянии. Это были просто лохмотья, обувь была в таком же состоянии. В некоторых случаях они должны были выходить на работу, намотав на ноги тряпки. Даже в самую плохую погоду и ужасный холод я никогда не видел, чтобы хоть один вагон отапливался».

Эти люди не были предназначены для концентрационных лагерей. Насколько ужаснее было положение тех, которые были предназначены для них! Большие колонны людей также проходили пешком по шоссейным дорогам Германии. Они шли до тех пор, пока могли идти, а затем они падали и умирали на обочине дороги.

Зирейс — комендант лагеря Маутхаузен — в своем предсмертном признании говорит:

«В присутствии Бальдура фон Шираха и других я получил следующий приказ от Гиммлера: «Все евреи, проживающие на юго-востоке, работающие в так называемых командах по строительству укреплений, должны быть посланы пешком в Маутхаузен».

В результате этого приказа мы ожидали получить 60 тысяч евреев в Маутхаузен, но в действительности только небольшая часть этого количества прибыла на место назначения. Я помню, что из одной конвоируемой партии, состоящей из 4500 евреев, которая была направлена в лагерь из одного местечка внутри страны, прибыло на место назначения только 180. Женщины и дети были разуты и раздеты и покрыты насекомыми. В этой партии были целые семьи, которые отправились в путь все вместе, но очень многие из них умерли в пути от воздействия погоды, слабости и т. д.».

Что бы ни было спрятано от постороннего взгляда за колючей проволокой концентрационных лагерей, эти факты могли видеть все. Каждый из этих подсудимых должен был это видеть, как он должен был видеть тысячи заключенных в концентрационных лагерях, работавших на полях и фабриках, в рваной форменной одежде, которая была настолько же знакома всем, как и любая другая форма в Германии. Как мог каждый из этих подсудимых, если в нем была хоть искра человеческой жалости, продолжать принимать активное участие в поддержке той системы, которая была ответственна за подобные страдания. Но у них не было никакой жалости. С помощью своей идеологии и воспитания они отучили и германский народ проявлять чувство жалости. Зирейс описывает тот страшный конец, который Кальтенбруннер предназначал для концентрационных лагерей и заключенных в них, когда приближение наступавших союзных армий вызвало угрозу захвата этих лагерей и раскрытия виновности нацистского правительства

Я цитирую:

«Заключенные должны быть введены в туннели фабрики Бергкри-сталл, и оставленный единственный вход должен быть завален с помощью взрывчатых веществ, и таким образом заключенные должны быть умерщвлены».

Даже Зирейс — убийца 65 тысяч заключенных Маутхаузена — испугался и отказался от выполнения этого приказа. Эти показания подтверждаются совершенно определенно письменным приказом, изданным начальником Зипо и СД в генерал-губернаторстве. Этот приказ был представлен в качестве доказательства.

Я цитирую его:

«Следует заранее провести подготовку с тем, чтобы, если этого потребует положение на фронте, можно было полностью очистить лагерь от заключенных. Если же события будут разворачиваться совершенно неожиданно и таким образом, что будет невозможно эвакуировать заключенных, то все заключенные должны быть умерщвлены и по возможности следует уничтожить их тела (сжигание, подрыв зданий и т. д.).

Если будет необходимо, то с евреями, которые все еще использовались в промышленности вооружения или на других работах, следует расправиться подобным же образом. При всех обстоятельствах следует избегать того, чтобы заключенные или евреи были освобождены противником, безразлично — будь то враг с запада или Красная Армия. Они не должны также попасть в их руки живыми».

И Кальтенбруннер лично заботился о том, чтобы эти приказы были выполнены. Располагая этим доказательством, мы можем придать только одно значение той телеграмме, которая была найдена среди документов при его аресте: «Прошу сообщить рейхсфюреру СС и доложить фюреру о том, что я сам лично позаботился сегодня о проведении всех мероприятий против евреев, политических заключенных и заключенных концентрационных лагерей в протекторате».

... Положение, которое вас просят считать признанным, заключается в том, что человек, который был министром или играл какую-нибудь другую ведущую роль в государстве, которое в течение шести лет перевезло в ужасных условиях 7 миллионов мужчин, женщин и детей на работу, истребило 275 тысяч старых и душевнобольных людей, уничтожило в газовых камерах или расстреляло по минимальным подсчетам 12 миллионов людей, не мог не знать об этом и не может быть освобожден от ответственности за совершение этих преступлений.

Вас просят также согласиться с тем, что ужасы транспортировки этих людей, условия рабского труда, используемого в трудовых лагерях по всей стране, зловоние от сжигаемых тел — все это было известно всему миру и не могло быть неизвестным тем 21 человеку, согласно приказам которых осуществлялись все эти действия.

В то время, как они выступали и писали об оказании поддержки этой ужасной политике биологического истребления народов, вас просят признать, что хотя они и высказывались за поддержку политики, они это делали потому, что не знали об этих фактах.

Решить, что же правильно, должны вы.

Геринг, Гесс, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, Франк, Фрик, Штрейхер, Функ, Шахт, Дениц, Редер, Ширах, Заукель, Иодль, фон Папен, Зейсс-Инкварт, Шпеер, фон Нейрат, Фриче, Борман — вот люди, которые виновны в этом.

Разрешите мне сделать краткие замечания по каждому из них, но особенно я остановлюсь на тех, чье тесное соучастие в совершении этих подлых преступлений и зверских убийств было, возможно, менее очевидным.

Ответственность Геринга за все эти преступления вряд ли возможно отрицать. Скрываясь за маской показного добродушия, он, не меньше,чем все остальные, был творцом этой дьявольской системы. Кто же еще, помимо Гитлера, был более осведомлен о том, что происходило, или имел большую силу повлиять на ход этих событий?

Руководство правительством в нацистском государстве, последовательное проведение подготовки к войне, заранее рассчитанная агрессия, зверства — все это не происходит самопроизвольно или без тесного сотрудничества людей, возглавляющих различные высшие учреждения государства. Люди сами по себе не вступают на чужую территорию, не спускают курок винтовки, не сбрасывают бомб, не строят газовых камер, не сгоняют вместе свои жертвы, если только их не организуют для этого и им не приказывают делать этого.

В преступлениях, совершаемых систематически и в национальном масштабе, должен был быть замешан некто, кто являлся необходимым звеном этой цепи, ибо без участия такого человека выполнение агрессивных планов в одном месте и проведение массовых убийств в другом было бы невозможным.

Принцип фюрерства, согласно которому нацисты передали себя, душой и телом, в распоряжение своего фюрера, был созданием нацистской партии и этих людей. Когда я выступал перед вами в начале процесса, я отметил, что наступает время, когда приходится сделать выбор между своей совестью и своим фюрером. Ни один из тех, кто, как эти люди,предпочел отречься от своей совести ради этого чудовища, которое они сами создали, не может теперь жаловаться на то, что их привлекают к ответственности за их соучастие в действиях этого чудовища.

И меньше всего Гесс. Роль Гесса в нацистской партии точно установлена. Не удовольствовавшись созданием этого чудовища, он оказывал ему помощь во всех областях его чудовищной деятельности. Я приведу только один пример. Вы помните указание, данное им партийным чиновникам в связи с вопросом об истреблении восточных народов, об оказании помощи набору в войска СС. Он сказал: «Они состоят из национал-социалистов, являющихся наиболее подходящими по сравнению с другими вооруженными войсками для выполнения особых задач на оккупированных восточных территориях, благодаря их усиленной национал-социалистской подготовке по расовым и национальным вопросам».

Роль Риббентропа также ясна. Никто в истории не проводил такой извращенной дипломатии; никто не был виновен в более низком предательстве. Но он, как и все остальные, также являлся просто обыкновенным убийцей. Именно Риббентроп, начиная с 1940 года, направил свои креатуры в посольствах и миссиях по всей Европе, чтобы ускорить проведение этих «политических мер», то есть мер по расовому истреблению. Не Гиммлер, а имперский министр иностранных дел, — тот, кто гордо доложил дуче в феврале 1943 года, что «Все евреи были вывезены из Германии и с оккупированных ею территорий в гетто на восток».

Его наглые советы Хорти, высказанные через два месяца после этого, и протокол совещания, созванного Штейнграхтом, его постоянным заместителем, выдают смысл этих чудовищных эвфемизмов.

Никто так не настаивал на проведении беспощадных мер на оккупированных территориях, как Риббентроп.

Вы припомните его совет итальянцам относительно того, как расправляться с забастовками. «В подобном случае только проведение безжалостных мер может привести к каким-нибудь результатам. На оккупированных территориях мы ни к чему не придем, применяя мягкие методы в попытках достичь соглашения». Этот совет он еще раз подкрепил, с гордостью ссылаясь на успехи, достигнутые проведением «жестоких мер» в Норвегии, «жестоких мероприятий» в Греции, и на успех «драконовских» мер во Франции и Польше.

Были ли Кейтель и Иодль менее ответственны за убийства, чем их сообщники? Они не могут отрицать своей осведомленности и своей ответственности за действия эйнзатцкоманд,с которыми их собственные командующие работали в тесном и сердечном содружестве. Примером отношения верховного командования к этому вопросу в целом может служить замечание Иодля относительно эвакуации евреев из Дании:

«Я ничего не знаю об этом. Если политическое мероприятие в Дании должно проводиться командующим, ОКВ должно быть извещено об этом министерством иностранных дел».

Вы не можете скрыть убийство тем, что назовете его политической мерой.

Кальтенбруннер, начальник главного имперского управления безопасности, должен быть признан виновным. Отчеты эйнзатцкоманд посылались ему ежемесячно. Вы вспомните слова Гизевиуса, свидетеля защиты:

«Мы спрашивали себя, можно ли было себе представить, что существует еще более жестокий человек, если существует такой изверг, как Гейдрих... Появился Кальтенбруннер, и положение ухудшалось с каждым днем... Мы на опыте убедились, что импульсивные акты убийств Гейдриха не были уже столь плохими в сравнении с хладнокровной правовой логикой юриста, который создал такое ужасное орудие, как гестапо».

Вы вспомните его описание этих ужасных званых завтраков, на которых Кальтенбруннер обсуждал в деталях убийства в газовых камерах и технику массовых убийств.

Виновность Розенберга как философа и теоретика, который подготовил благоприятную почву для развития нацистской политики, несомненна. Невероятно, чтобы, будучи имперским министром по вопросам оккупированных восточных территорий, он не знал и об уничтожении гетто и не помогал этому, а также не знал о действиях эйнзатцкоманд. В октябре 1941 года, когда деятельность эйнзатцгрупп достигла высших пределов, один из начальников отдела министерства Розенберга в письме к имперскому уполномоченному по делам Востока в Риге информировал его о том, что главное управление имперской безопасности недовольно тем, что он запретил уничтожение евреев в Либаве, и просил прислать объяснения по этому поводу. 15 ноября в ответ на это пришло сообщение, адресованное имперскому министру по делам оккупированных восточных территорий (я цитирую):

«Я запретил зверское уничтожение евреев в Либаве, поскольку оно не было законным в том виде, в каком оно проводилось. Я желал бы получить информацию относительно того, следует ли ваш запрос от 31 октября рассматривать как директиву относительно уничтожения всех евреев на Востоке и следует ли это проводить, независимо от пола, возраста и экономических интересов.

...Конечно, очищение Востока от евреев является крайне необходимым, однако разрешение этого вопроса необходимо согласовать с необходимостью выпуска военной продукции».

Франк, если недостаточно того, что он виновен в том, что был ответственным за управление генерал-губернаторством и за участие в одной из наиболее кровавых жестоких глав нацистской политики, сам заявил: «Нельзя убить всех вшей и всех евреев в один год».

Не случайно, что он говорит языком Гиммлера.

И далее:

«Что касается евреев, то я хочу вам сказать совершенно откровенно, что они должны быть уничтожены тем или иным путем... Джентльмены, я должен просить вас отказаться от чувства жалости. Мы должны уничтожать евреев всюду, где бы мы их ни находили, и всегда, когда это возможно, для того чтобы сохранить структуру империи в целом. Мы не можем расстрелять или отравить 3 миллиона 500 тысяч евреев, но тем не менее мы сможем принять меры, которые приведут к их уничтожению».

Может ли Фрик как министр внутренних дел не знать о политике уничтожения евреев? В 1941 году один из его подчиненных — Гейдрих писал министру юстиции: «Можно безошибочно сказать, что в будущем не будет более евреев на захваченных восточных территориях».

Может ли он как имперский протектор Богемии и Моравии отка- заться от ответственности за вывоз сотен тысяч евреев с этой территории и за помещение их в газовые камеры в Освенциме, расположенном всего лишь в нескольких милях по ту сторону границы.

Что касается Штрейхера, то о нем нет необходимости говорить. Этот человек, возможно, более, чем кто-либо другой, ответственен за совершение наиболее ужасных из всех преступлений, которые когда-либо были известны миру.

В течение 25 лет уничтожение евреев являлось ужасной целью его жизни. В течение 25 лет он воспитывал немцев в духе ненависти, жестокости и убийства. Он учил и подготавливал их поддерживать нацистскую политику, одобрять и участвовать в жестоких преследованиях и уничтожении миллионов своих соотечественников. Без него этого бы не могло быть. Он давно уже потерял всякие права на жизнь.

Тот факт, что подсудимые Шахт и Функ занимались главным образом экономическими вопросами, не должен отвлечь внимание Трибунала от того, что они играли важную роль в осуществлении общего плана. Шахт сказал, что он непричастен к этому. Дело Трибунала решить этот вопрос. Шахт сыграл свою роль в приходе Гитлера к власти. Он сказал, что, по его мнению, Гитлер был «человеком, с которым можно было сотрудничать», и заверил Гитлера в том, что он может всегда на него рассчитывать «как на надежного помощника».

Он способствовал укреплению положения нацистов и являлся главной фигурой в сборе среди промышленников фондов для проведения выборной кампании. Затем в его функции стала входить задача создания экономического плана и механизма, необходимого для начала проведения и осуществления агрессии. Он знал о политике, проводимой в отношении евреев, он знал о методах, которые применял Гитлер для укрепления своей власти, он знал, что конечной целью была агрессия. Но он продолжал принимать участие в осуществлении этих планов. Мессерсмит следующим образом резюмировал содержание его деятельности:

«Однако благодаря находчивости Шахта, совершенно безжалостным методам, которых он придерживался в финансовой политике, и своему абсолютному цинизму Шахт смог сохранить и стабилизировать позицию нацистов. Несомненно, без полной передачи всех его способностей в руки нацистского правительства Гитлеру и нацистам было бы невозможно создать вооруженные силы, достаточные для того, чтобы дать возможность Германии вести агрессивную войну».

Тот факт, что это являлось стремлением Шахта, явствует весьма определенно из очень давнего секретного отчета министерства экономики от 30 сентября 1934 г. Я уже ссылался на отчет его помощника, в котором говорится о поразительной тщательности, с которой были разработаны планы для подготовки к управлению германской экономикой в период войны до ухода Шахта в отставку в 1937 году.

Неудивительно, что в день шестидесятилетия Шахта тогдашний германский военный министр Бломберг сказал ему:

«Без вашей помощи, мой дорогой Шахт, не могло бы быть создано это вооружение».

У свидетельского пульта Шахт сказал, что уже во второй половине 1934 года и в первой половине 1935 года он понял, что он «был неправ в своих предположениях» относительно того, что Гитлер придаст умеренный характер «революционным силам» нацизма, и что он понял, что Гитлер не сделал ничего для того, чтобы приостановить эксцессы отдельных членов партии, а также партийных групп. Гитлер проводил «политику террора».

Это совпадает с заявлением Шахта американскому послу в сентябре 1939 года, когда он сказал:

«Гитлеровская партия полностью посвятила себя войне; народ также проявляет желание вести войну и готов к этому, лишь некоторые правительственные чиновники сознают опасность этого и выступают против такого решения».

Дальнейшие объяснения Шахта относительно того, что цель его участия в правительстве заключалась в том, чтобы быть критическим началом и тормозом, нельзя совместить с его собственными действиями; исходя из своих собственных соображений, он не должен был становиться министром экономики, но тем не менее он это сделал. В мае 1935 года, когда он принял на себя функции генерального уполномоченного по вопросам военной экономики с тем, чтобы (я цитирую) «поставить все экономические ресурсы на службу войне и обеспечить германский народ в экономическом отношении», он писал Гитлеру:

«Все расходы для других целей, в которых нет особой необходимости, должны быть приостановлены, и вся финансовая мощь Германии должна быть сконцентрирована и направлена для достижения одной цели — вооружения».

В мае 1936 года на секретном совещании нацистских министров он заявил, что его программа финансирования вооружения означала «использование для этой цели с самого начала всех резервных фондов». Он сказал, что будет продолжать работать, поскольку он (я цитирую) «относится с неизменной лойяльностью к фюреру, так как он полностью признает основные идеи национал-социализма».

В 1937 году, когда Гитлер наградил его золотым значком партии, Шахт призвал всех своих коллег и заявил: «В дальнейшем я буду отдавать всю свою душу, все свои силы делу фюрера, делу империи. Будущее Германии находится в руках нашего фюрера».

В свете этих выдержек нет ничего неожиданного в том, что посол Додд, которого Шахт включил в число своих друзей, вспоминал в своем дневнике в записи от 21 декабря 1937 г.:

«В такой же степени, как ему не нравилась диктаторская политика Гитлера, он, Шахт, так же как и большинство других выдающихся немцев, желал аннексии, по возможности, без войны или путем войны, если Соединенные Штаты не будут в это вмешиваться».

Эта цитата, по нашему мнению, ясно показывает, что Шахт очень хорошо знал гораздо раньше, чем он это утверждает, о том, что целью Гитлера являлась война. Однако он признает, что ему было известно также и о том, что дискредитация генерала фон Фрича означала войну.

Несмотря на то, что ему было известно об этом, 9 марта 1938 г. он принял пост президента Рейхсбанка дополнительно еще на четыре года.

Он с радостью принял участие в захвате бывшего австрийского национального банка 21 марта 1938 г. и 7 июня 1939 г. писал Гитлеру:

«С самого начала рейхсбанк отдавал себе полный отчет в том, что успех внешней политики может быть достигнут лишь путем реорганизации германских вооруженных сил. Поэтому огромная ответственность возлагается на финансирование вооружения, несмотря на очевидную опасность, которая может в результате грозить денежному обращению. Оправдание этого — необходимость, которая отодвинула все другие соображения на задний план, немедленно начать перевооружение из ничего и, более того, маскируя его, с тем, чтобы увеличить престиж Германии во внешней политике».

Эти выражения и другие, подобные им, свидетельствуют, что Шахт знал, что Гитлер был готов вести войну для достижения своих целей. Интеллект Шахта и положение, которое он занимал в международном общественном мнении, лишь увеличивают безнравственность его преступлений. Более того, Шахт должен встать перед лицом этих фактов. Трибунал располагает в качестве доказательства фильмом, который показывает, как он льстиво расшаркивался перед Гитлером в 1940 году. Задолго до 1943 года он должен был знать о том, как обращались с евреями, и о господстве террора в оккупированных странах. Однако до 1943 года Шахт оставался министром без портфеля и, во всяком случае, отдал себя и свое имя делу этого режима ужаса.

Функ продолжал работу Шахта. Он оказал неоценимую услугу заговорщикам, организовав министерство пропаганды. Начиная с 1938 года, он занимал пост министра экономики, президента рейхсбанка и главного уполномоченного по вопросам экономики, мобилизуя экономику для целей агрессивной войны и хорошо зная о нацистских планах агрессии. Мы находим его работающим в различных областях: он участвует в совещании, проводимом Герингом 12 ноября 1938 г., в совещании имперского совета обороны в июне 1939 года. Он дает советы по изданию декретов против евреев на первом совещании и относительно использования рабского труда и труда заключенных концентрационных лагерей — на втором.

В качестве окончательного доказательства того, как доброжелательно он относился к агрессии, можно привести его письмо к Гитлеру от 25 августа 1939 г., накануне дня, первоначально намеченного для начала наступления на Польшу.

Он заявил: «Как счастливы и как благодарны вам должны мы быть за то, что нам довелось жить в такое великолепное время, меняющее судьбы мира, когда мы имеем возможность вносить свой вклад в грандиозные события этих дней. Генерал-фельдмаршал Геринг сообщил мне вчера вечером, что вы, мой фюрер, в принципе одобрили подготовленные мною мероприятия, касающиеся финансирования войны, установления системы цен и заработной платы и осуществления плана по изысканию дополнительных средств.

С теми планами, которые были мною разработаны в отношении безжалостного прекращения всех маловажных расходов и всех издержек и финансирования проектов, не нужных для военных целей, мы сможем удовлетворить все наши финансовые и экономические потребности без серьезных для нас последствий».

Нет необходимости говорить здесь еще что-нибудь о его участии в войне, но мне хотелось бы сослаться на протоколы центрального планового отдела и на его соглашение с Гиммлером, по поводу использования того, что было награблено СС и, как он знал, привозилось в подвалы рейхсбанка на грузовиках из Освенцима и других концентрационных лагерей. Трибунал также вспомнит тот документ, который показывает, что министерство экономики получало также колоссальное количество гражданского платья, оставшегося после гибели несчастных жертв.

Разве Дениц был в неведении, когда он перед 600-тысячной аудиторией моряков военного флота выступал с речью о «распространении заразы еврейства»?

Неужели об этом не знал Дениц, который нашел возможным передать военно-морскому штабу директиву Гитлера относительно расправы с всеобщей стачкой в Копенгагене — «на террор нужно отвечать террором», который направил запрос о доставке 12 тысяч рабочих из концентрационных лагерей для использования их на судостроительных верфях и предложил применить коллективные репрессии против скандинавских рабочих ввиду эффективности подобных мер во Франции.

Разве руки Редера не испачканы в крови от совершенных убийств? Еще в 1933 году он писал буквально следующее:

«Гитлер совершенно ясно заявил, что, с политической точки зрения, к 1 апреля 1938 г. ему нужно иметь такие вооруженные силы, которые он мог бы бросить на весы как орудие своей политической мощи».

Поэтому, когда затем он получил приказ вести борьбу, если внешняя политика Гитлера приведет к войне, он прекрасно понимал, что эта война означала определенный риск в случае неудачи этой политики. Вновь и вновь он получал об этом предупреждения, в первый раз, когда Германия ушла с конференции по разоружению, затем во время переговоров по поводу военно-морского соглашения в 1935 году, во время возникновения вопроса о Рейнской области и позднее, когда он присутствовал на известном «совещании Госсбаха». Он пытался убедить Трибунал в том, что выступления Гитлера на этих совещаниях казались ему только разговорами; однако мы знаем, что они вызвали у Нейрата сердечный припадок.

С его старыми товарищами по службе — фон Бломбергом и фон Фри-чем, которые были настолько недальновидны, что выступили с возражениями на совещании, которое определило судьбу Австрии и Чехословакии, обошлись так, что, по его собственным словам, тогда пошатнулась не только его вера в Геринга, но и в Гитлера.

Разве мог Редер не знать об убийствах тысяч евреев в Либаве, в Прибалтике? Вы припомните, что по имеющимся у нас показаниям по этому поводу многие евреи были убиты в военно-морском порту. Об этих фактах офицеры местного военно-морского штаба сообщили в Киль. Из отчета эйнзатцгруппы, которая расправлялась с евреями в Либаве, мы теперь знаем, что к концу января 1942 года в одном этом районе было уничтожено 11 860 евреев. Ведь Редер в 1939 году в «день героев» обратился с недвусмысленным и вдохновляющим призывом бороться с международным еврейством. Можете ли вы действительно поверить в то, что Редер, который, по его собственным словам, всегда оказывал помощь отдельным евреям, никогда не слышал об ужасах концентрационных лагерей и об убийстве миллионов? Однако он не отступал от намеченной цели.

Фон Ширах. Что следует сказать о нем? Сказать, что лучше всего было бы повесить ему на шею мельничный жернов? Именно этот подлец совращал миллионы невинных немецких детей с тем, чтобы, когда они вырастут, сделать из них то, чем они стали, — слепое орудие политики убийства и господства, проводившейся этими людьми.

«Акция Сено», получившая позорную известность и заключающаяся в том, что сорок — пятьдесят тысяч советских детей были насильно увезены в рабство, является делом его рук. Вы припомните еженедельные отчеты СС по поводу истребления евреев, обнаруженные в его отделе.

Каково преступление Заукеля, гаулейтера той области, на территории которой находился покрывший себя позором лагерь Бухенвальд?

Заукель может теперь пытаться истолковывать в благоприятном свете свой приказ об увозе в рабство французов; он может пытаться отрицать, что выступал за повешение префекта или мэра города с тем, чтобы подавить оппозицию; он может утверждать, что ссылки на безжалостные действия относились к межведомственным спорам и что исправительные трудовые лагери были чисто образовательными учреждениями. Вы, которые видели документы, объясняющие совершенные ужасы тем, что они называют «вынужденным положением» — острой необходимостью в рабочих для нацистской военной машины, вы, которые слышали и читали об условиях, в которых семь миллионов мужчин, женщин и детей были вырваны из-под родного крова и увезены в рабство по его приказам, нуждаетесь ли вы в дальнейших доказательствах его виновности?

Папен и Нейрат находятся в положении, сходном с положением Редера. Как и последний, они притворно придерживались старых семейных и профессиональных традиций, что накладывает на них колоссальную ответственность, от которой свободны такие люди, как Риббентроп и Кальтенбруннер. В течение тех 18 месяцев, когда он продвигал Гитлера к власти, Папен знал, что правительство Гитлера означало притеснение оппозиционных элементов, жестокое обращение с евреями и преследование церквей, включая ту, к которой он сам принадлежал. Его недавние политические друзья, такие люди, как фон Шлейхер и фон Бредов, были брошены в концентрационные лагери или убиты. Сам он был подвергнут аресту, два его сотрудника были убиты, а третьего — заставили присутствовать при убийстве. Ни одна из этих подробностей не ускользнула от Нейрата, тем не менее он продолжал оставаться на своем посту.

В 1934 году Папен писал Гитлеру льстивые письма, и вскоре после этого мы видим его в Австрии на службе у человека, которого он знал как убийцу, готовящего подрыв государственной системы, которую внешне он полностью признавал. Даже после аншлюсса он все еще работал на укрепление режима, который, как он знал, использовал убийство в качестве орудия своей политики. Потеряв еще одного секретаря, который был убит, он готов был принять новый пост в Турции. Конкордат с церковью, к которой он принадлежал, по поводу которого он лично вел переговоры, рассматривался, употребляя его собственное выражение, как «клочок бумаги», и все католики — от архиепископа до простых верующих людей — были сильно возмущены этим. Он говорил: «Гитлер — самый большой обманщик, который когда-либо жил на свете». Резюмируя в одной фразе точку зрения обвинения, можно сказать, что, будучи обо всем прекрасно осведомлен, Папен оказывал Гитлеру поддержку и сотрудничал с ним потому, что жажда власти и высокого положения привела его к принципу: «лучше царствовать в аду, чем прислуживать на небе».

Адвокат пытался изобразить Папена в качестве защитника мира. Если он предпочитал достигнуть целей заговора методами убийства, запугивания или шантажа скорее, нежели открытой войной, то это объяснялось тем, как явствует из его собственных показаний, что он боялся, что «если разразится мировая война, то положение Германии будет безнадежным».

Что касается Зейсс-Инкварта, мне хотелось бы напомнить вам о тех инструкциях, которые он получил от Геринга 26 марта 1938 г. относительно применения антисемитских мероприятий в Австрии и об отчете от 12 ноября, составленном одним из чиновников по поводу хода этих операций. Он признал свою осведомленность в том, что евреи депортировались из Нидерландов, однако заявил, что он не мог приостановить этого, так как приказ исходил из Берлина. Он, далее, заявил, что ему было известно об их отправке в Освенцим, но сказал, что направил туда запрос об их судьбе и ему сообщили, что они хорошо устроены, после чего он добился для них разрешения пересылать письма из Освенцима в Голландию. Разве можно поверить тому, что Зейсс-Инкварт, признавая свою осведомленность о преступлениях, совершавшихся в огромных масштабах против евреев в Нидерландах, признавая, например, что он знал «о мерах, направленных к тому, чтобы заставить евреев подвергаться стерилизации», признавая, что в концентрационных лагерях в Голландии имели место многочисленные и крупные эксцессы и что в военное время он действительно «считал это почти неизбежным», — разве можно поверить, что Зейсс-Инкварт, который заявил Суду, что по сравнению с другими лагерями (я цитирую) «в Нидерландах было, быть может, не так уже плохо», действительно был введен в заблуждение и что его убедили в том, что в Освенциме заключенные были «сравнительно хорошо устроены»?

Теперь я перехожу к подсудимым Шпееру и Фриче, которые предстали на настоящем процессе в качестве специалистов.

Шпеер признал, что благодаря его ответственности за мобилизацию рабочей силы общее число подведомственных ему рабочих удалось довести до 14 миллионов. Он заявил, что к тому времени, когда он в феврале 1942 года занял свой пост, все преступления и нарушения международного права, в которых он мог обвиняться, были уже совершены. Тем не менее он далее сказал: «Рабочие доставлялись в Германию против их воли. Я не имел возражений против того, чтобы их насильственно привозили в Германию. Напротив, в первое время, до осени 1942 года, я, несомненно, тратил немало энергии на то, чтобы подобным образом было доставлено в Германию как можно больше рабочих. Затем рабочие передавались в распоряжение Заукеля, который нес ответственность за их распределение на работу. Он признал, что в августе 1942 года был доставлен в Германию 1 миллион советских рабочих. 4 января 1944 г. он обратился с запросом о доставке 1 миллиона 300 тысяч рабочих для использования в текущем году.

Шпеер не выдвинул никаких защитительных аргументов по этому поводу, однако он заявил, что, начиная с 1943 года, он стоял за оставление французских рабочих во Франции, что, в сущности говоря, представляет собой лишь мероприятие смягчающего характера. Сдержанный характер Шпеера не должен оставлять в тени того факта, что его политика, которую он оптимистически воспринимал и проводил в жизнь, означала самые ужасные несчастья и страдания для миллионов советских семей и семей других национальностей.

Эта политика еще раз демонстрирует полнейшее безразличие к судьбе других народов, красной нитью проходящее в доказательствах, представленных на настоящем процессе. Никакие побуждения духовного характера, возникшие в связи с интересами германского народа (я подчеркиваю «германского народа») в конце войны, не могут оправдать участие в этих ужасных деяниях.

В отношении обращения с иностранными рабочими основная точка зрения Шпеера состоит в том, что доказательства, представленные по этому поводу обвинением, касаются всего лишь отдельных случаев дурного обращения и не могут относиться к общему положению. Если бы имела место постоянная практика дурного обращения, он принял бы на себя за это ответственность. Обвинение считает, что предъявленные здесь нами доказательства, рассматриваемые в целом, представляют собой решающие доказательства по поводу существовавших тогда общих условий, которые были чрезвычайно тяжелыми.

Нейрат, который заявил, что он присоединился к правительству Гитлера с намерением привить этому правительству миролюбивые тенденции и сделать его респектабельным, однако уже через несколько недель узнал о преследовании евреев, о том, что достойные доверия иностранные и немецкие газеты приводили официальные цифры числа интернированных граждан, выражавшиеся в 10—20 тысячах человек. Он узнал, что такие оппозиционные элементы, как коммунисты, тред-юнионисты и социал-демократы, уничтожались как политическая сила. Затем последовала кровавая чистка, но Нейрат, тем не менее, не отступал и поддерживал Гитлера в его нарушении Версальского договора. Из показаний Пауля Шмидта мы узнаем, что убийство Дольфуса и попытка организовать путч в Австрии серьезно смутили сотрудников министерства иностранных дел, в то же время пакт о взаимопомощи между Францией и Советским Союзом рассматривался ими как новое, весьма серьезное предупреждение о скрытых последствиях германской внешней политики. Я цитирую слова Шпеера:

«На этот раз сотрудники, по крайней мере, поделились своими опасениями с министром иностранных дел Нейратом. Я не знаю, высказал ли Нейрат в свою очередь эти опасения Гитлеру».

Однако в то время как Редер издавал приказ об опасности обнаружить «энтузиазм по отношению к войне», фон Нейрат хочет заставить вас поверить в то, что он не осознавал роста этого энтузиазма. Он так же, как и Редер, наблюдал последующие события и принимал в них участие, например, в секретных совещаниях, в мероприятиях против фон Бломберга и фон Фрича.

Это он в период аншлюсса, несмотря на то, что он больше не являлся министром иностранных дел, позволил использовать свое, еще не слишком запятнанное имя для поддержки этого мероприятия Гитлера посредством лживых сообщений в опровержение британской ноты и посредством заверений чехам. Этих заверений никогда не следует забывать: существует немного примеров более мрачного цинизма, чем образ фон Нейрата, слушающего речь Госсбаха, в которой этот последний торжественно заявлял г-ну Мастни о том, что Гитлер будет соблюдать договор об арбитраже с Чехословакией. Как только Гитлер вошел в Прагу, именно он, фон Нейрат, стал протектором Богемии и Моравии. Вы слышали его признания в том, что он применял все декреты об обращении с евреями, появившиеся в Германии между 1933 и 1939 гг.

Работа Фриче заключалась в том, чтобы организовать всю германскую печать с тем, чтобы она стала «постоянным орудием министерства пропаганды». Пропаганда была самым могучим фактором всей нацистской стратегии.

В свою очередь этот фактор сделал всю печать самым мощным своим оружием. Тот факт, что он знал об использовании своей организации и участвовал в этом использовании, доказывается его попыткой обелить последовательные пропагандистские мероприятия, которые повели к каждой из соответствующих агрессий, упомянутых в его письменных показаниях. Так, он заявил: «Все проверенные мною известия были тенденциозны или вымышлены».

Совершенно невероятно, что, периодически проводя определенные мероприятия и являясь каждый раз свидетелем практических результатов этих мероприятий, он не отдавал себе отчета в бесчестности, с которой проводилась германская политика, или в том, что целью германского правительства являлась агрессивная война. Его личные способности в качестве радиокомментатора привели к тому, что он был фактически назначен официальным комментатором. Цитирую его собственные слова: «Я хотел бы добавить, что мне известно о том, что в самых отдаленных уголках германских колоний и за границей речи, которые я произносил по радио, воспринимались, так сказать, как политические комментарии».

Он подчеркнул, что в этих комментариях ему была предоставлена полная свобода действий. Подлежит ли сомнению, что это происходило потому, что он был готов передавать по радио любую ложь по желанию Геббельса? Говоря о том, как использовалось его влияние, он сам заявляет: «Снова и снова меня просили возбуждать ненависть к отдельным лицам и системам».

Вы видели пример этого в его радиопередаче об «Атении». Уже в 1940 г. он в достаточной мере освободился от чувства стеснения, которое он пытался изобразить, давая свидетельские показания, чтобы называть поляков «низшей расой» и «животными в человеческом облике».

18 декабря 1941 г. он высказывался о судьбе европейских евреев следующим образом: «Судьба европейского еврейства оказалась такой неприятной, как фюрер предсказал ее в случае войны в Европе. После распространения войны, подстрекаемой евреями, эта неприятная судьба может также распространиться и на Новый Свет, так как едва ли можно предположить, что народы Нового Света простят евреям те несчастья, которые не простили им народы Старого Света».

Среди всех этих миазмов нацистской лжи о евреях одним из наиболее ужасных и подстрекающих к ненависти являлось лживое утверждение, что они являются поджигателями войны, принесшей человечеству такие ужасные несчастья. Однако такое заявление было умышленно сделано этим образованным и рассудительным подсудимым.

Трудно себе представить более низкое и подлое толкование гитлеровской агрессии, чем его речь от 9 октября 1941 г., в которой среди прочего говорилось следующее:

«...и мы особо благодарны за эти молниеносные победы потому, что как фюрер это подчеркнул в прошлую пятницу, они дали нам возможность предпринять организацию Европы и вывезти сокровища нашего старого материка уже в самый разгар войны, не будучи связанными необходимостью держать под ружьем миллионы германских солдат...»

Возможно, что сокрытие военных преступлений явилось основным принципом пропаганды Фриче. Я цитирую: «Но решающую роль для нас в этом информационном аппарате играют не подробности, а фундаментальная основа, на которой строится пропаганда. Решающим является вера в чистоту руководителей государства, на которую должен опираться каждый журналист».

Практически почти до самого конца Фриче поддерживал прекрасные отношения с Геббельсом. Когда Трибунал представит себе,каким крайним экстремистом и яростным антисемитом,по описанию других подсудимых, являлся Геббельс, трудно вообразить, что поклонение его ближайшего сотрудника могло быть основано на невинном неведении.

Обвинение утверждает, что смехотворным является то положение, в котором этот человек старается вас убедить, что, будучи в неведении об этих ужасах, он призывал и убеждал немецкий народ следовать по пути своей гибели. Фриче разделяет со Штрейхером, Розенбергом и Ши-рахом ответственность за полнейшее падение германского народа; это они «закрыли перед человечеством врата милосердия». Из-за них происходили события, подобные тем, которые имели место на еврейском кладбище в Швеце в воскресенье утром в октябре 1939 г., где совершались убийства женщин и детей, привезенных туда на грузовике, убийства, которые кейтелевские «честные солдаты» германской армии наблюдали без ропота и сомнений. Вспомните, как об этом рассказали трое из них (я цитирую):

«В субботу утром один товарищ по роте рассказал мне, что в тот день некоторое число поляков было расстреляно на еврейском кладбище. Весть об этом разнеслась по роте с молниеносной быстротой. На следующее утро я отправился на это кладбище в 8 часов утра с двумя товарищами по роте. Там я увидел очень много солдат из других рот нашего батальона, а также из частей, стоявших в Швеце. На кладбище находилось приблизительно от 200 до 300 солдат. В 9 часов 30 минут прибыл автобус, в котором были женщины и дети. Я стоял у общих могил, приготовленных заранее, и видел, как одна женщина шла от автобуса ко рвам, держа правой рукой за руку мальчика, а левой — одну или двух девочек. Несколько секунд спустя я увидел, что женщина стоит в могиле, а эсэсовцы подают ей одного из мальчиков. Затем мы повернулись и пошли, так как я не хотел и не мог быть свидетелем расстрела этих детей. Тотчас же вслед за этим я услышал выстрелы. Вскоре после этого прибыл еще один автобус, в котором были поляки. Один эсэсовец закричал солдатам, стоящим вокруг: «Теперь вы все можете подойти ближе и посмотреть!» Тогда я подошел еще раз и увидел, как группа в четыре человека опускалась в ту же самую общую могилу, в которой была расстреляна ранее та женщина. Им приказали лечь, затем их умертвили выстрелом в затылок с очень близкого расстояния. Куски человеческих тел и мозги валялись повсюду в могиле, и ими была запятнана военная форма наблюдавших за этой картиной солдат. У самого края могильного рва стояло около восьмидесяти солдат. Все происходящее могли также наблюдать жители города из окон своих домов напротив еврейского кладбища».

Вас просят поверить тому, что эти 21 человек министров и ведущих государственных деятелей не знали об этом и не отвечали за это. Вам надлежит решить этот вопрос.

Много лет тому назад Гете сказал про германский народ, что однажды судьба его накажет...

«Накажет его, потому что он предал самого себя и не хотел оставаться тем, что он есть. Грустно, что он не знает прелестей истины; отвратительно, что ему так дороги туман, дым и отвратительная неумеренность; достойно сожаления, что он искренне подчиняется любому безумному негодяю, который обращается к его самым низменным инстинктам, который поощряет его пороки и поучает его понимать национализм как разобщение и жестокость».

Как пророчески звучат его слова, так как ведь именно они — эти безумные негодяи, совершили эти деяния.

Возможно, что некоторые больше виноваты, чем другие; некоторые играли более деятельную и более непосредственную роль, чем другие, в этих ужасающих преступлениях. Но, когда эти преступления таковы, как те, которые вы должны рассматривать здесь: обращение в рабство, массовые убийства и всемирная война, когда последствия преступлений выражаются в смерти свыше 20 миллионов наших собратьев, опустошении целого материка, распространении по всему миру неописуемых трагедий и страданий, каким же смягчающим обстоятельством может явиться то, что некоторые играли меньшую роль, чем другие, что некоторые были главными персонажами, а другие — более второстепенными? Какое имеет значение тот факт, что некоторые заслужили стократную смерть, тогда как другие заслужили миллион смертей?

В некотором отношении судьба этих людей значит очень немного: их личная возможность творить зло навсегда уничтожена. Они обвиняли и дискредитировали один другого и в конце концов уничтожили легенду, которую они создали вокруг образа своего фюрера. Но от их судьбы может еще зависеть очень многое, так как будущее правды и справедливости в отношениях между народами всего мира, надежда на международное сотрудничество в будущем в деле совершения правосудия находятся в ваших руках. Этот процесс должен стать краеугольным камнем в истории цивилизации, принеся не только возмездие этим преступникам, не только показав, что в конце концов право торжествует над злом, но также показав, что все люди во всем мире (и здесь я не делаю разницы между друзьями и врагами) теперь будут определенно знать, что отдельный человек должен стоять выше государства. Государство и закон созданы для человека с тем, чтобы он с их помощью мог более полно пользоваться жизнью, жить более целесообразно и более достойно. Государства могут быть великими и могучими. В конечном итоге права человека, созданного, как все люди, по образу и подобию божьему, являются самыми важными. Когда какое-нибудь государство либо потому, что, как в данном случае, его руководители жаждали власти, территорий, либо под тем благовидным предлогом, что цель оправдывает средства, нарушает этот принцип, он, возможно, временно придет в забвение и останется в тени. Но он вечен, и в конечном итоге он станет еще более непоколебимым, и вечная его сущность станет еще более очевидной. Итак, после этой голгофы, через которую заставили пройти человечество, человечество, которое борется теперь за то, чтобы восстановить во всех странах мира самые обычные и простейшие вещи: свободу, любовь, взаимопонимание, обращается к настоящему Трибуналу и восклицает: «Вот наши законы, пусть они восторжествуют!».

И тогда, как мы должны надеяться, не только для германского народа, но и для всего сообщества народов будут претворены в жизнь слова Гете: «Так должен вести себя германский народ, даря миру и принимая от него дары, держа свои сердца открытыми для всех плодотворных чудесных источников, будучи великим, благодаря своему пониманию других и любви, благодаря общению и духовной близости с людьми — таким он должен быть, таково его предназначение».