Сибирь

В то время как на западном рубеже велись опасные и изнурительные войны, на дальней восточной окраине Московского государства шло движение, во много раз возместившее обидные и тяжелые уступки, ценой которых Русская земля купила мир со Швецией и Польшей.

Русские владения в Сибири доходили в 1613 году до реки Енисея. Два-три десятка русских городков-крепостей были раскиданы по этой огромной области, почти сплошь покрытой дремучими лесами. Вокруг городков теснились «государевы пашенныя слободы» — поселки государственных крестьян, переселенных по царскому указу в Сибирь: полудикое туземное население края не знало земледелия, и первое время после завоевания Сибири приходилось подвозить в сибирские города хлеб для прокормления служилых людей из дальних русских городов. При Михаиле Федоровиче подвоз хлеба уже был прекращен — «для того, что в Сибирских городах хлебная пахота учала быть большая, и всякие денежные доходы, и хлебные запасы собираются больше прежних годов».

Помимо государственных — «пашенных крестьян» — шли в Сибирь и вольные переселенцы. Но всего охотнее тянулись туда промышленники-звероловы. Сибирские леса были богаты пушным зверьем дорогих и редких пород: бобры, куницы, темно-бурые лисицы и особенно драгоценный соболь, почти исчезнувший уже тогда в лесах Европейской России. Меха были главным богатством Сибири. Беличьи и собольи шкурки ходили по рукам вместо денег. Ими же платило «ясак» (подать) местное население, бедное и грубое, не знавшее земледелия и питавшееся исключительно охотой.

Бродячие ватаги вогулов, остяков и самоедов, населявшие Сибирь до прихода русских, были мало воинственны и без большого сопротивления покорились русской власти. Опаснее были татары-ногайцы, бывшие прежде господами края и сами бравшие с туземцев ясак. Они были и воинственные, и более развиты и горды, чем дикари-сибиряки. Покоренные русскими, татары не могли забыть своего прежнего положения, а наследники последнего татарского царя Кучума выбивались из сил, чтобы поднять их против русских и вернуть себе утраченную власть.

Немым знаком к восстанию служили, по сибирскому обычаю, деревянные стрелы с нарезанными на них фигурами 11 шайтанов (чертей): такие стрелы посланцы царевичей-кучумовичей разносили по татарским и остяцким кочевьям. Восстание поднималось чуть не каждый год — то в одном, то в другом углу Сибири. Иногда татарам удавалось привлечь к бунту и остяков или самоедов. На помощь русским городкам приходили обыкновенно туземные же племена, сохранившие верность. Но иногда восстание охватывало чуть не весь край, и тогда русские ратные люди еле отбивались огненным боем из своих городков от вдесятеро сильнейшего врага. Таким тяжелым, тревожным временем были для русской Сибири черные годы смуты, отразившейся и здесь, на далекой окраине.

Русские времён Михаила Фёдоровича

Сын царя Кучума, Ишим, пользуясь замешательством, успел бежать из Москвы, где его держали в плену, и поднял чуть не поголовное восстание во всей Сибири, едва не погубившее слабых городков, затерявшихся в дремучих лесах пустынного края, иногда на 1000 верст один от другого.

С водворением на Руси порядка воеводам молодого царя пришлось и в Сибири вести упорную и долгую борьбу с восстанием, которое то замирало, то разгоралось с новой силой. Только в 1628 году последние татарские отряды были разбиты и русская власть в крае восстановлена вполне.

Царь Михаил заботился, чтобы покорившимся инородцам жилось хорошо. Сибирским воеводам посылались из Москвы строгие наказы: обходиться с покоренными туземцами ласково, не взыскивать ясак с больных, которые не могли тот год охотиться; а если кто захочет креститься, — таких принимать на службу и давать им государево жалованье. Таких крещеных инородцев, знавших уже русский язык и записанных в государеву службу, к концу царствования Михаила Федоровича набралось несколько тысяч.

Брожение среди коренных сибиряков утихло, зато появился новый опасный враг, от которого приходилось защищать оружием тех же замиренных туземцев — русских подданных. На юге к лесистой равнине Сибири прилегала степь — все та же степь, что с берегов Днестра, через Дон и Волгу перекинулась в Азию, до самого Алтая. В степи кочевали орды калмыков — «калмыцких людей», как их звали.

Калмыцкие люди, такие же дикари-наездники, как их родичи — ногайские и крымские татары, — что ни год приходили набегами грабить ясачных людей, а иной раз сносились и с ногайцами, и с Крымом, и крымский хан не раз обещал прислать им на подмогу тысяч 20 орды — громить государевы сибирские города. Воеводы опасались даже пропустить в Москву послов калмыцких, «чтобы калмыки к Москве пути не узнали, потому что они люди многие и воинские; а прибыли в них нет никакой — люди неученые, безграмотные, и торговать с ними нечем».

Особенно опасно и тревожно было летом, когда служилые люди разбредались из городов: кто на пашню, кто на охрану промыслов, кто на соляные озера — набирать соль. В городе иной раз всего военной стражи оставалось несколько человек; если приходили калмыцкие послы, то случалось на страх им наряжать стрельцами гулящих людей и давать им для виду деревянные ружья ...

На всю Сибирь приходилось тогда служилых, ратных людей, считая с крещеными служилыми инородцами, меньше 10 тысяч человек. Рассевшись по нехитрым, из дерева рубленным острожкам, эта горсть воинов не только держала в повиновении и защищала от калмыцких набегов все население огромного края, но еще находила в себе силу и мужество для новых завоеваний. Несмотря на весь простор сибирских лесов, в русской Сибири становилось уже тесно для охотничьего промысла. Слышались жалобы, что «у ясачных людей в угодьях зверь выловился: иные многие ясачных людей угодья, где они прежде зверя добывали, стали за русскими людьми, что русских людей в Сибири умножилось, а иные ясачных людей угодья заняты пашнями».. Тесновато было и русским охотникам. А за Енисеем, в Восточной Сибири, расстилались те же дремучие леса, сплошная сибирская тайга, еще нетронутая русскою рукою.

Смелые промышленники-звероловы в одиночку или по 3—4 человека, то по рекам на лодках, то на лыжах, то прямо пешком сквозь вековую нерубленую чащу с луком или самопалом за плечом стали пробираться в глубину этого дикого лесного царства. «До тех мест одним летом не дойти, до коих мест ходят промышленные люди, — доносили царю сибирские воеводы, — а там соболи ловятся добрые, и государевой казне от тех промыслов прибыль не малая».

Туземцы — тунгусы, якуты и другие такие же дикари и язычники, как остяки и вогулы Западной Сибири, не всегда мирно встречали пришлецов. Гнали их прочь, грозили побить до последнего человека, иногда и впрямь побивали. Тогда, если место, по рассказам бывалых промышленников, того стоило, — воевода из ближайшего города, иногда за несколько сот верст, высылал на защиту русских охотников «государевых ратных людей с огненным боем». А государевы ратные люди, встретив на «новых землицах» людей, не плативших ясак, тотчас начинали говорить, «чтобы им быть под царскою высокою рукою, и ясак бы Государю дали». Иногда доходило до драки, но царские люди почти всегда побивали наголову «тех государевых непослушников», брали заложников — «лучших людей», а остальных переписывали в книги и облагали ясаком.

Если новые подданные жили слишком далеко от русского города и трудно было ходить к ним за ясаком, — выбирали удобное место, где можно бы пахать пашню, где были хорошие покосы, вода и рыбная ловля, и рубили на «новой землице» город, или острожок. А из нового острожка опять шли вольные промышленники или сборщики ясака в глубину неведомых лесов, которым конца никто не знал: их манили слухи о неведомой еще им «великой реке Лене, что река та угодна и пространна, и соболей, и иного всякого зверя там много, и лисиц, и бобров, и горностаев».

В 1621 году построен был первый городок на правом берегу Енисея. А в 1631 году по обоим берегам Лены разъезжали посланные из ближних острожков государевы служилые люди, смотрели, «каковы у той реки берега, и есть ли какие угожие места и лес, который бы к судовому и ко всякому делу пригодился, или горы, или степные места, и откуда та река выпала и куда устьем впала, и рыбная ль река». Уже в 1640 году в Москву посланы были подробные чертежи и описание Лены и всех ее притоков и дороги к ним от старых сибирских городов. Берега «великой реки» и Байкала заставились русскими острожками: в 1632 году построен Якутск, в 1635 году Олекминск, в 1638 году Верхоянск, уже далеко восточнее Лены, в 1644 году Нижнеколымск, почти у самой Камчатки ...

За 32 года царствования Михаила Федоровича русские владения в Сибири, словно в возмещение уступок, сделанных на западе шведам и полякам, выросли почти втрое, охватив собою площадь свыше 4 000 000 кв. верст, — целое государство.

Дорогие сибирские меха кормили много тысяч русских промышленников и купцов и составляли главное богатство царской казны. Русский соболь стал известен по всей Европе, и иностранные купцы на вес золота скупали в Архангельске и Москве драгоценные пушистые шкурки. Соболями царь дарил своих слуг и бояр. Соболями привлекали московские послы иноземных вельмож и министров, жадных до редкого и дорогого подарка.

А русские люди, служилые, пашенные и промышленные, делали в суровой, чужой стране свое суровое, тяжелое дело: шли вперед, рубили новые и новые города и острожки, раздирали пашню, били зверя, добывали в казну ясак, бились насмерть один против десяти с государевыми непослушниками, умирали в лесной глуши за тысячу верст от церкви или часовни; а иной раз, отбившись от неминуемой беды или излечившись от ран, тянулись за тридевять земель — поклониться по обету родным русским святыням или увидеть государевы ясные очи, как и с вольного Дона, и со всех далеких окраин тянулись туда же русские люди. Царский Кремль в Москве, Троице-Сергиева обитель и Соловецкий монастырь были узлами, стянувшими в одно крепкое тело разбредавшийся по необозримым равнинам Европы и Азии русский народ.