Отношение населения к бывшему царю

В прессе распространились слухи о том, что пред домом губернатора происходят "патриотические" демонстрации громадных толп, что к этому дому совершаются паломничества и т. д. Все эти слухи с начала до конца оказались ложными. Никогда никаких патриотических демонстраций и паломничества не было и быть не могло. Быть может, они и имели бы место, если бы не пресловутый Григорий Распутин, который еще в 1915 году своим поведением и циничным хвастовством о близости к царской семье не дискредитировал эту семью. Этот беспардонный проходимец в последнюю свою поездку в Тобольск вел себя так бесстыдно, так безобразно, что снял последние остатки ореола с царской семьи. Он здесь беспрерывно пьянствовал, по пьяному делу приставал к женщинам с грязными предложениями, потребовал, чтобы одного из квартальных надзирателей, почему-то понравившегося ему, произвели в священники. Благодаря Распутину был произведен в епископы пресловутый Варнава, хорошо известный тоболянам с отрицательных сторон. "Доспел тебя епископом", - когда-то писал ему Распутин. За время моего пребывания в Тобольске мне столько приходилось слышать о грязных проделках Распутина, что я не решаюсь им верить. Кто-кто, а Распутин окончательно уронил в глазах тоболян (да и одних ли их?..) престиж царской семьи, якобы для укрепления авторитета которой его так долго держали при дворе и облекали всемогуществом. Приведу один из характерных рассказов одной из благочестивых и преданных монархисток.

Однажды является ко мне старушка тоболячка, особа интеллигентная, набожная.

- Чем могу служить? - спрашиваю я ее.

- Я к вам, господин комиссар, с покорнейшей просьбой, - отвечает она.

- Пожалуйста.

- Я пришла просить вас дать мне свидание с царем. Я имею ему сообщить очень важное...

- Этого я допустить не могу, и вы напрасно пришли.

- Почему? Вы, быть может, подозреваете что-нибудь такое... Я только для души, - настаивала старушка.

- Напрасно вы просите: никаких ни с кем свиданий не полагается, - возражаю я ей. - Если же что-нибудь вы желаете сделать для души Николая Александровича, то сообщите мне, я передам, если это окажется нужным.

Старушка произвела на меня впечатление очень религиозного человека. Она все время искренно повторяла фразу: "Царица небесная, какой грех, какое затмение рассудка! И кто же это сделал? Кто мог бы думать, что это он!" Слово "он" она произносила с какой-то особой интонацией и даже религиозным страхом.

- Нет, господин комиссар, только я сама могу это передать; вам могут и не поверить. Я сама верила в него...

- В кого? - спросил я, догадываясь, что дело идет о Распутине.

Но старушка долго не соглашалась открыть тайны; наконец, когда я заявил ей, что должен уйти и что никоим образом не могу удовлетворить ее просьбы, она не устояла - и вот что хотела она поведать бывшему царю.

- Какой грех, я сама верила в него, святым считала... Слушать никого не хотела, когда мне говорили о нем худое: думала, как можно, чтобы царь-батюшка приблизил к себе дурного человека, да еще мужика. Григорий-то Ефимыч - наш, тобольский, из Покровского села. Моему ли уму противиться, когда сам царь с царицей его слушали. Так верила, так верила. Прости меня, царица небесная. А вот, когда этот грех-то случился, привезли сюда их, то и меня сомнение взяло: Покаюсь... поздно... Если б раньше - бог спас бы их. Я бы тогда добилась к царю... все бы ему рассказала о Григории... Грех меня попутал. Пошла это я раз в собор к обедне. Служил тогда преосвященный Варнава. Встала это я вперед и молюсь, а в голову-то лезут все эти нехорошие рассказы о нем. Отворились царские врата, выходит Варнава, а за ним, смотрю, голова его, Григория, с рогами... самый настоящий он, точь-в-точь и рожища... Тут я упала без памяти. Не знаю, сколько минут... Потом очнулась. Страшно мне стало. Царица небесная, прости мне грешной. Тут мне все открылось. И Варнава, значит, такой же был. Какой грех! Вот я это и хотела сказать царю. Говорят, Григорий-то жив...?

Николай II с дочерью Анастасией. Царское Село, лето 1917 г.

- Это вздор, перебил я ее, - его убили его же друзья, с которыми он обделывал свои нечистые делишки. И им он опротивел.

- Так вы мне и не разрешите повидаться с царем? Очень важно, очень важно открыть глаза царю.

- Теперь уж поздно. Он сам знает... И напоминать ему об этом нехорошо, - отказал я категорически доверчивой старушке, которая кроме этого рассказала мне еще немало о непристойном поведении Григория в Тобольске.

- Ко всякой девке приставал. Напьется пьяный, бывало, и лезет да хвастается. Ой, грехи наши тяжкие... Прости, царица небесная. А мы-то точно в слепоте были...

- Мне надо уходить по делам, - заявил я старушке.

- Прощайте, прощайте. Жаль, не разрешаете... Я бы ему все рассказала.

По этому рассказу искренно верующего старого человека можно судить, какое паломничество мог подготовить грязный временщик и пройдоха. Никакие прокламации, никакие листовки революционных партий не могли так дискредитировать семью бывшего царя, как этот придворный любимец и все те, кто, пользуясь его покровительством, добивались высокого положения, закрывая глаза на все гнусности Распутина.

Повторяю, что никакого паломничества со стороны тоболян с коленопреклонениями и без оных никогда не происходило. Все, что можно было заметить и наблюдать, так это простое любопытство, и то в ближайшие месяцы, и вздохи сожаления, нередко с нелестным упоминанием "Гришки Распутина".