Глава вторая. Завоевание Испании. Поход в Италию

Гамилькар Барка не случайно обратился именно к Испании. Еще в глубокой древности, в конце II тысячелетия, эта страна была объектом интенсивной колонизаторской и торговой деятельности финикиян. В конце II - начале I тысячелетия они основали на юге полуострова целый ряд больших городов, и среди них такие крупные торгово-ремесленные центры, как Гадес, Малака, Секси и некоторые другие. Объединившись в ходе ожесточенной борьбы против Тартесса и греческой колонизации Пиренейского полуострова, они сравнительно рано вынуждены были признать верховенство Карфагена. Понятно, что при таких связях, уходящих в глубокую древность, именно Испания была наиболее удобным плацдармом для организации похода в Италию, если, конечно, допустить, что уже Барка решил вторгнуться на Апеннинский полуостров с севера. Если бы такое предположение оказалось правильным, можно было бы думать, что впоследствии Ганнибал действовал в соответствии со стратегическим замыслом своего отца, о котором, конечно, хорошо знал. Впрочем, другая возможность для Барки и его преемников, видимо, исключалась: во время ливийского восстания 241 - 239 гг. Рим, воспользовавшись затруднениями Карфагена, захватил Сардинию, перекрыв тем самым все морские подступы к Центральной Италии.

К сожалению, мы располагаем очень неполными сведениями о деятельности Гамилькара на Пиренейском полуострове. Полибий [2, 1, 5 - 9] ограничился кратким замечанием: в течение девяти лет он непрерывно расширял сферу карфагенского господства в Испании, ведя войны и переговоры, пока не погиб в бою [ср. у Ливия, 21, 2, 1 - 2; Корн. Неп., Гам., 4, 1; Юстин, 44, 5, 4]. Допол'нительная информация, сохранившаяся у Аппиана и Диодора, позволяет выявить лишь наиболее существенные подробности.

Высадился Гамилькар в Гадесе; ареной его боевых операций против турдетанов и бастулов, действовавших в союзе с кельтами, была долина р. Гвадалквивир [Диодор, 26, 10, 1]^*. Там ему удалось одержать важную победу; в сражении были убиты вожди кельтов Истолатий и его брат, имени которого источник не называет. Стремясь привлечь на свою сторону недавних противников (как сказано выше, подобную политику он проводил и в 241 - 239 гг.), Гамилькар включил в свою армию 3000 пленных вражеских воинов. Эту линию поведения восприняли и после смерти Гамилькара его преемники по командованию карфагенскими войсками в Испании.

^* (См.: St. Gsell, HAAN, III, стр. 130. По мнению О. Мельтцера [О. Meltzer, GK, II, стр. 401], сведения Диодора, первоисточник которых не ясен, едва ли достоверны, однако данными, которые бы их опровергли, мы не располагаем.)

Попытку возобновить сопротивление пунийскому нашествию вскоре предпринял один из иберийских вождей, Индорт, собравший ополчение в 50 000 человек. До сражения, однако, дело не дошло: Индорт бежал и в конце концов попал в руки неприятеля. Многие его воины погибли, а тех, кого карфагеняне сумели захватить, Гамилькар отпустил на все четыре стороны. Только Индорта, желая запугать возможных противников и предотвратить возникновение новых конфликтов, Гамилькар приказал ослепить и затем распять [Диодор, 25, 10, 1 - 2].

Ограбление Испании доставило Гамилькару Барке громадную добычу. Она использовалась для раздач воинам; она посылалась и в Карфаген для того, чтобы упрочить его популярность среди карфагенского плебса: часть добычи Гамилькар раздавал своим сторонникам [Апп., Исп., 5; Корн. Неп., Гам., 4, 1; Корн. Неп., Ганниб., 2]. Гамилькару удалось прочно закрепиться на юге Пиренейского полуострова и подготовить расширение карфагенского господства в Испании. Имея в виду эту же цель, Гамилькар продолжил еще одно направление пунийской политики в интересовавшем его районе - колонизацию, основав здесь крупный город, названный (до нас это наименование дошло в греческой передаче) Акра Левке 'Белая крепость' или 'Белый холм' [Диодор, 25, 10, 3].

Действия Барки вызвали естественное беспокойство греческих колоний на Пиренейском полуострове. Они почувствовали угрозу своей самостоятельности и обратились за защитой к Риму, который получил желанный повод вмешаться в испанские дела. По свидетельству Аппиана [Апп., Ганниб., 2], уже при жизни Гамилькара состоялись переговоры между Римом и Карфагеном, и между ними были разделены сферы влияния (южная - пунийская, северная - римская), а их границей признавалась река Ибер. Оказавшись, таким образом, между молотом и наковальней, греческие города так или иначе были вынуждены поступиться своею политической самостоятельностью - на этот раз в пользу Рима. Власть последнего, очевидно, не казалась им столь обременительной, как господство наемной солдатни под водительством хотя бы и Гамилькара Барки. И все же Барка имел все основания быть довольным исходом переговоров: он не только не должен был отказаться от сделанных им приобретений, но, наоборот, получил возможность расширять свою территорию, не опасаясь, по крайней мере на первых порах, римского вмешательства.

Пока целью, которую Гамилькар наметил для себя, стал город Гелика. Первоначально его осада складывалась благоприятно для пунийцев, и их командующий решил отправить большую часть своей армии и слонов на зимовку в Акра Левке. Но в этот момент "царь" племени ориссов, связанный, как казалось, дружескими отношениями с Гамилькаром, неожиданно пришел на помощь Гелике, и пунийцы, не выдержав его удара, обратились в бегство. Возникла непосредственная опасность для сыновей Гамилькара, находившихся в боевых порядках, и, для того чтобы ее ликвидировать, Гамилькар принял основной удар на себя; преследуемый противниками, он утонул в реке, а дети тем временем были доставлены в Акра Левке [Диодор, 25, 10, 3 - 4]^*.

^* (Другую версию см. у Аппиана и Зонары [Апп., Исп., 5; Зонара, 8, 19]. Тит Ливий, по-видимому, ошибочно считает местом гибели Гамилькара Акра Левке (Castrum Album). По словам Корнелия Непота [Гам., 4, 2], Гамилькар погиб в сражении против веттонов. Нам представляется наиболее достоверной версия Диодора, так как она наиболее точно соответствует ходу предшествующих событий, насколько они нам известны.)

Едва известие о гибели Гамилькара дошло в Акра Левке, верховное командование пунийскими войсками взял на себя его зять Гасдрубал - в тот момент капитан одного из кораблей [Полибий, 2, 1, 9].

Для нас представляет определенный интерес вопрос о том, как Гасдрубал пришел к власти. По словам Полибия [2, 1, 9; ср. у Апп., Исп., 6], должность командующего ему "передали" карфагеняне, однако подобное слишком общее указание не позволяет раскрыть существа дела. До известной степени его проясняет повествование Тита Ливия [21, 2, 3 - 4]: будучи зятем Гамилькара, Гасдрубал получил свое положение благодаря влиянию баркидской "партии", особенно значительному среди воинов и городского плебса, вопреки желанию (и, надо полагать, при сопротивлении) карфагенской аристократии. Важное дополнение к этому находим у Диодора [25, 12]: Гасдрубала провозгласили стратегом "народ" и карфагеняне. Очевидно, под "народом" источник Диодора имел в виду демократические круги населения Карфагена. Исходя из всего изложенного, ход событий можно представить себе следующим образом: Гасдрубал, один из руководителей демократического движения в Карфагене, после внезапной смерти тестя оказался главою баркидской "партии"; получив власть из рук солдат, фактически возглавив армию, он сумел, опираясь на своих приверженцев в народе и на сторонников баркидской политики, добиться своего официального утверждения. По существу же Гасдрубал приобрел то положение военного диктатора, к которому стремился и которым - на территории Испании - обладал Гамилькар.

К этому времени Ганнибалу исполнилось семнадцать лет. Судя по дальнейшим событиям, после гибели отца он вместе с братьями покинул Испанию и вернулся в Карфаген. Обстановка военного лагеря, участие в походах, наблюдения за дипломатической деятельностью отца и зятя, несомненно, оказали решающее воздействие на его формирование как полководца и государственного деятеля. Воинские доблести Ганнибала, о которых говорит Тит Ливий [21, 4, 3 - 8], - храбрость, осмотрительность, выдержка, неутомимость, неприхотливость - все они сложились, конечно, под непосредственным влиянием Гамилькара. Вряд ли можно сомневаться и в том, что именно отцу Ганнибал был обязан и своим незаурядным образованием, в том числе знанием греческого языка и литературы, умением писать по-пречески. Насколько принципиальным был этот шаг Гамилькара Барки (приобщение детей к эллинской культуре), видно из того, что он был сделан вопреки старинному закону, запрещавшему изучать греческий язык [Юстин, 20, 5, 13]. Переступая через давнее установление, которое должно было отгородить пунийцев от исконного врага - Сиракуз, а фактически изолировало их от окружающего мира, Гамилькар не только стремился подготовить своих детей, прежде всего Ганнибала, к активной политической деятельности в будущем. Он хотел подчеркнуть свое стремление ввести Карфаген в эллинистический (греческий и трецизированный) мир - и не как чужеродное явление, но как органическую часть - и обеспечить ему поддержку и сочувствие греков в предстоящей борьбе с римскими "варварами".

Мы не знаем причин, заставивших Ганнибала покинуть Испанию. Не исключено, что Гасдрубал проявлял заботу о братьях своей жены. Возможно также, что он желал, хотя бы на короткое время, избавиться от опасного и неустранимого претендента на власть. Как бы то ни было, ближайшие пять лет Ганнибал провел в Карфагене, очевидно внимательно приглядываясь к политической жизни на родине. Однако уже в 224 г. Ганнибал возвратился в Испанию и здесь начал проходить воинскую службу под руководством зятя, командуя всадниками.

Между тем Гасдрубал собрал в Акра Левке значительные силы - 200 слонов, 50 000 опытных пехотинцев и 6000 всадников. Обратившись прежде всего против ориссов, он разгромил их и, как говорит Диодор [25, 12], перебил всех, кто был виноват в поражении и гибели Гамилькара. Гасдрубал подчинил себе 12 орисских городов, а также некоторые другие города Испании.

Важнейшим политическим актом Гасдрубала, которым он еще более, чем другими своими действиями, продолжил политику Гамилькара, было основание на пиренейском берегу Средиземного моря Нового Карфагена. Этому городу, расположенному на берегу удобного залива и окруженному цепью неприступных холмов, повезло больше, чем Акра Левке: если последний, насколько об этом можно судить, всегда оставался заштатным городом и с Гадесом соперничать не был в состоянии, то Новый Карфаген сразу же превратился в административный центр пунийских владений в Испании и в один из важнейших торговых центров всего Западного Средиземноморья [ср. у Полибия, 10, 10].

Постепенно, действуя главным образом мирными средствами, устанавливая с вождями иберийских племен отношения дружбы и гостеприимства [Ливий, 21, 2, 5], Гасдрубал сумел значительно расширить сферу карфагенского господства на Пиренейском полуострове. В особенности важными были отношения гостеприимства: они предполагали и тесный союз, и взаимную помощь против общего врага, и в случае необходимости обеспечение безопасности пунийцев на территории данного племени. Гасдрубал даже женился (видимо, после смерти дочери Гамилькара) на дочери одного из иберийских вождей [Диодор, 25, 12].

Политические успехи Гасдрубала вызвали беспокойство в Риме. Более непосредственная угроза галльского нашествия с севера лишала римлян возможности осуществить прямое военное вмешательство в дела Испании [Полибий, 2, 13, 5]; тем не менее римляне были "ровно заинтересованы в нейтрализации опасного врага, который мог к тому же стать союзником галлов.

Очевидно, еще больше заинтересованы были во вмешательстве римлян греческие (колонии на восточном берегу Пиренейского полуострова, а также Массилия, для которых продвижение Гасдрубала иа север означало смертельную угрозу. Не исключено, что именно дипломатия Массилии особенно активно побуждала римское правительство остановить экспансию Баркидов^*. Наши источники сообщают о договоре, (который специальное римское посольство заключило с Гасдрубалом, имея в виду, насколько об этом можно судить, подтвердить достигнутое ранее соглашение с Гамилькаром и не допустить расширения карфагенской зоны в Испании.

^* (F. R. Kramer, Massilian Diplomacy before the Second Punic War, - "American Journal of Philology", 1948, vol. 69, № 1, стр. 1 - 26.)

Сведения об этом договоре, которые сохранила античная традиция, не отличаются единогласием. Полибий [2, 13, 7] пишет: "Поэтому-то (то есть вследствие галльской угрозы.- И. К.) заключили договор, в котором, умалчивая об остальной Испании, устанавливали, что не должны карфагеняне переходить реку, именуемую Ибером, ради войны". Текст Ливия [21, 2, 7] существенно отличается от слов Полибия: "С этим Гасдрубалом <...> римский народ возобновил союз, с тем чтобы границей власти тех и других была река Ибер, а сагунтинцам, расположенным посередине (то есть, очевидно, между Ибером и мысом Нао, прежней границей карфагенского господства.- И. К.), между сферами господства обоих народов, сохранялась свобода". В рассказе Ливия обращает на себя внимание прежде всего фраза о возобновлении союза, явно подразумевающая существование более раннего договора с Гамилькаром. Полибий ведет свой рассказ так, как если бы подобного договора не существовало. Ливий ясно говорит о разграничении между римлянами и карфагенянами, тогда как Полибий сообщает только об ограничении области возможного пунийского господства. Слова Полибия: "умалчивая об остальной Испании" - исключают указание Ливия: "чтобы границей власти тех и других была река Ибер", а также имеющуюся у него клаузулу о политическом статусе Сагунта. Очевидно, в данном случае Ливий воспользовался источником, не зависящим от Полибия; вероятнее всего, он воспроизводит версию Катона [см. фрагм., 84], который причиной II Пунической войны объявлял нарушение договора (имеется в виду осада Ганнибалом Сагунта). Рассказ Катона имеет, разумеется, свою политическую тенденцию: он должен был обосновать позицию самого Катона и стоявшей за ним сенатской группировки после II Пунической войны, их требование разрушить Карфаген. К ливианской традиции 'восходят сообщения Аппиана [Апп., Исп., 7; Апп., Ганниб., 2; Апп., Лив., 6], однако этот писатель располагает Сагунт между Ибером и Пиренейскими горами, допуская существенную географическую ошибку. По словам Аппиана [см. в особенности: Апп., Исп., 7], договор, ограничивающий карфагенскую экспансию на север Пиренейского полуострова, римляне заключили после того, как к ним обратились за поддержкой тамошние греческие города, прежде всего Сагунт, опасавшийся Гасдрубала. В этом сообщении Аппиана нет ничего неправдоподобного; оно показывает только, что на Пиренейском полуострове теперь, как и прежде, имелись проримские элементы. Интересно, однако, содержание договора в изложении Аппиана: северной границей области карфагенского господства объявлялась река Ибер; римляне обязывались не вести войну к югу от нее; Сагунт и другие греческие полисы объявлялись свободными и автономными^*.

^* (Основываясь на этом, В. Пирогов ["Исследования по римской истории преимущественно в области третьей декады Ливия", СПб., 1878 (далее - В. Пирогов, Исследования...), стр. 27] думал, что Сагунт, которому гарантировалась только политическая независимость, не был союзником Рима. Это точка зрения, не поддающаяся проверке. Гарантии, о которых пишет Аппиан, не исключают союзнических отношений.)

Вопрос о содержании договора римских властей с Гасдрубалом и, следовательно, о достоверности той или иной версии смыкается, таким образом, с другим - об исторической ответственности Рима и Карфагена (представленного в данном случае Гасдрубалом и Ганнибалом) за развязывание войны.

Специальную работу посвятил этой проблеме В. Отто. Он вообще не считал, что Гамилькар Барка стремился к реваншу^*, цель Барки была - закрепить позиции Карфагена в Испании, создав тем самым новую базу карфагенского могущества. Между тем Рим начинает интересоваться делами на западе Средиземноморского бассейна и заключает союз с Сагунтом, направленный прямо против Карфагена, имеющий целью остановить продвижение последнего на север. Что же касается интересующего нас договора, то в нем должна была иметься клаузула, содержавшая ответное обязательство Рима не переходить с военными целями через Ибер. Карфаген не признавал Сагунт, находившийся в сфере его господства, римским союзником, тогда как Рим явно вопреки договору настаивал на этом. Действия Ганнибала, осаждавшего и разгромившего Сагунт, не противоречили соглашению о разделе сфер господства и, следовательно, не были направлены против Рима. Обвинения последнего в адрес карфагенского полководца и правительства были неправомерными. В связи с этим заслуживает внимания интересное предположение В. Пирогова, согласно которому наряду с вариантом Полибия существовал римский и, несомненно, подложный вариант договора, в который была включена статья о Сагунте; этот подлог, по мысли В. Пирогова, нужен был сенату для того, чтобы заглушить недовольство в Риме и перспективой войны, и неудовлетворительной, с римской точки зрения, редакцией договора^**. О. Гильберт думал, что договор между Гасдрубалом и римской администрацией предусматривал полную нейтрализацию Сагунта и невмешательство со стороны Рима и Карфагена в его дела; в такой ситуации превращение Сагунта в римского союзника должно рассматриваться как заведомое нарушение сенатом одного из условий соглашения (сообщение Полибия О. Гильберт рассматривает как про римскую фальсификацию, поскольку здесь о нейтрализации Сагунта речи нет)^***. По мнению В. Кольбе^****, в роли агрессора выступал Карфаген; вину Карфагена он видит в том, что последний отказывался признавать договор Гасдрубала документом, накладывающим определенные политические обязательства на государство в целом. М. Гельцер полагает, что в договоре об Ибере положение Сагунта, уже бывшего, по всей вероятности, римским союзником, не определено; речь шла тогда только о том, чтобы предотвратить контакты Гасдрубала с галлами "по сю сторону Альп"^*****. Если бы римляне могли из этого договора, отмечает он, извлечь материал для того, чтобы обвинить Карфаген в нарушении обязательств, они совершили бы непостижимую глупость, не ссылаясь на него (у Полибия именно так!)^******. Отсюда должно следовать, что позже, осаждая Сагунт, Ганнибал не нарушал договорных обязательств.

^* (W. Otto, Eine antike Kriegsschuldfrage. Die Vorgeschichte des 2. Punischen Krieges, Historische Zeitschrift, Bd 145, 1984, стр. 489 - 516. Здесь В. Отто расходится с единодушными показаниями античной историографии.)

^** (В. Пирогов, Исследования..., стр. 21 - 29.)

^*** (О. Gilbert, Rom und Karthago in ihren gegenseitigen Beziehungen 513 - 536 u. c. (241 - 218 v. Chr.), Leipzig, 1876.)

^**** (W. Kolbe, Die Kriegsschuldfrage von 218 v Chr. Geb., Heidelberg, 1934.)

^***** (M. Gel'zer, Der Rassengegensatz als geschichtlicher Faktor beim Ausbruch der romisch-karthagischen Kriege, Rom und Karthago, Leipzig, 1943, стр. 189; ср.: M. Gelzer, Kleine Schriften, Bd. II, Wiesbaden, 1963, стр. 31. Курьезно, что дальше ["Rom und Karthago", стр. 191] он "объясняет" отрицательное отношение римлян к некоторым чертам пунийского характера тем, что римляне не могли сравняться с карфагенянами в умении доказать свою непричастность к развязыванию войны.)

^****** (М. Gelzer, Kleine Schriften, Bd III, Wiesbaden, 1964, стр. 87. M. Гельер различает в рассказе Полибия отражение двух версий: Катона (Ганнибал перешел через Ибер до объявления войны) и Фабия Пиктора, стремящегося оправдать позицию сената в вопросе об оказании помощи Сагунту.)

В исследовании на эту тему, принадлежащем перу Ж. Каркопино^*, выдвинута парадоксальная точка зрения: наряду с Большим Ибером (Эбро в 160 км севернее Сагунта) должен был существовать южнее этого города другой Ибер - между Валенсией и мысом Нао; его Ж. Каркопино отождествляет с р. Хукар (обычное название у древних авторов - Сукро). В интересующем нас договоре имелся в виду именно этот - Малый Ибер; таким образом, Сагунт находился в сфере римского господства, его безопасность обеспечивалась соглашениями, и, напав на него, Ганнибал развязал войну против Рима. Ф. У. Уолбэнк в своем комментарии к сочинению Полибия не приходит к определенному заключению, хотя и резко высказывается против концепции Каркопино^**. По его мнению, трудно представить себе, чтобы римляне не были связаны аналогичной клаузулой (запрещение перехода через Ибер); однако договор выглядит как уступка Карфагену, признающая то, что произошло или должно было произойти к югу от Ибера. Заключенный между Гасдрубалом и сенатской комиссией, он, видимо, был ратифицирован в Риме, а в Карфагене не был^***; возможно, Баркиды имели право заключать местные соглашения. Если союз Рима с Сагунтом был заключен после подписания договора, то последний был нарушен Римом, если же до - неясно, в каком отношении союз с Сагунтом находился к договору между Римом и Гасдрубалом. Заметим здесь же от себя, что ответ на последний вопрос дает редакция договора у Тита Ливия, однако, по общему мнению, она представляет собою анналистическую фальсификацию^****. Остроумную теорию выдвинул в связи с этим Э. Бикерман^*****. Подробно исследовав соглашение между Ганнибалом и македонским царем Филиппом V (об этом см. далее), Э. Бикерман пришел к выводу, что, как и последнее, договор об Эбро представлял собой одностороннюю личную клятву Гасдрубала (так называемый берит 'завет'), которая не связывала, по пунийским, а в конечном счете по общефиникийским представлениям, ни его возможных преемников, ни власти Карфагена. Наконец, И. И. Вейцковский исходит из того, что договор разделял сферы возможной экспансии Карфагена и Рима; римляне нарушили его, вмешавшись во внутренние дела Сагунта^******. Очевидно, впредь до обнаружения новых источников вопрос о содержании договора между Гасдрубалом и Римом будет оставаться, по меткому выражению Ж. Каркопино, "своего рода прокрустовым ложем", на котором пытают тексты, получая в результате противоречивые и неприемлемые выводы. К сожалению, и сам Ж Каркопино не избежал такого соблазна.

^* (J. Carсоpino, La traite d'Hasrubal et la responsabilite de la deuxieme guerre punique, - "Revue des etudes anciennes", vol. 55, 1953, стр. 258 - 293.)

^** (F. W. Walbank, A Historical Commentary on Polibius, crp. 168 - 172.)

^*** (Аналогичную точку зрения см.: А. В. Orасhmann, Sagunt und die Ebro-Grenze in den Verhandlungen zwischen Rom und Karthago 220 - 18, Kabenhavn, 1920.)

^**** (W. Hoffmann, Livius und der Zweite Punische Krieg: Berlin, стр. 19 - 20.)

^***** (E. J. Bickermann, Hannibal's Covenant, - "American Journal of Philology", vol. 73, 1952, стр. 18.)

^****** (I. I. Вейщивський, Зовнштя полгтика краш Захщного Середземномор я в 264 - 219 pp. до н. е., Львiв, 1959, стр. 103 - 133.)

С нашей точки зрения, вопрос об исторической вине той или иной стороны в развязывании II Пунической войны в том виде, как его поставили В. Отто и Ж. Каркопино, вообще лишен смысла. Все действия Гамилькара Барки и Гасдрубала показывают, что они готовили в Испании плацдарм для ведения войны против Рима; в свою очередь, Рим не мог не стремиться к тому, чтобы сначала остановить карфагенскую экспансию, а затем сокрушить карфагенское могущество в странах Средиземноморья. После окончания I Пунической войны логика событий неизбежно влекла обоих противников к новому столкновению, и в этом отношении и тот и другой выступали в роли агрессора, а договор, о котором идет речь, был не более чем временной попыткой урегулирования. Само собой разумеется, что лишена всякого основания попытка Ж. Каркопино установить существование еще одного Ибера - южнее Сагунта. Едва ли можно считать доказанной и концепцию, согласно которой текст Тита Ливия представляет собой не более чем фальсификацию, сложившуюся в патриотически настроенной римской историографии. Он, во всяком случае, больше соответствует последующему развитию событий, чем текст Полибия.

Учитывая все имеющиеся в нашем распоряжении сведения, можно предположить, что события развивались следующим образом. Гасдрубал принес по старинному обряду, существовавшему у всех западносемитских народов, в том числе и у финикиян, клятву (берит), обязавшись не пересекать Ибер и не нарушать суверенитета Сагунта и других греческих колоний на Пиренейском полуострове. Только этим можно объяснить тот факт, что именно осада Сагунта послужила несколько лет спустя поводом для войны между Римом и Карфагеном. Очевидно, Полибий избрал недостоверную версию, не соответствующую дальнейшему ходу событий, почерпнув ее из прокарфагенски настроенного источника. Во всяком случае, союзником Рима Сагунт стал, по-видимому, уже в 231 г., за пять лет до договора с Гасдрубалом^*. Эта клятва не была утверждена в Карфагене, может быть, потому, что, поскольку речь шла о личных обязательствах Гасдрубала, правительство, с пунийской точки зрения, не должно было вмешиваться в развитие событий. Как бы то ни было, в результате возникла формально юридическая лазейка, которая позволила говорить о полной непричастности карфагенского совета к договору, гарантировавшему неприкосновенность беретов Ибера и безопасность Сагунта.

^* (F. R. Gramеr, Massilian Diplomacy, стр. 11 - 14. Ср. также мнение Ф. Кассолы [F. Сassоla, I gruppi..., стр. 247 - 250], который считает, что договор Гасдрубала с Римом не давал определенных гарантий Сагунту. Необоснованными римские претензии на союзнические отношения с Сагунтом считает В. Отто [W. Otto, Eine antike Kriegsschuldfrage, стр, 489 - 516]. И. И. Вейцковский (I. I. Вейцкiвський. Зовнпиня полiика, стр. 233) полагает, что карфагеняне потому казались от обязательств, вытекавших из договора 226 г., что его нарушили римляне, вмешавшись в дела Сагунта. Т. А. Дори [Т. A. Dorey, The Treaty with Saguntum, Humanitas, San-Miguel de Tucuman, vol. XI - XII, 1959 - 1960, стр. 1 - 10] считает, что в 219 г. не было договора о союзе между Римом и Сагунтом.)

Итак, в 226 г. было достигнуто временное равновесие, фактически отдававшее в руки Карфагена всю или почти всю испанскую территорию к югу от Ибера. При этом государство карфагенян никакими формальными обязательствами связано не было. Большего Гасдрубалу пока и не требовалось.

В 221 г. Гасдрубал был убит на охоте одним кельтом (источники не называют его имя) - рабом, мстившим карфагенскому стратегу за казнь своего господина [Полибий, 2, 36, 1; Ливий, 21, 2, 6; Апп., Исп., 8; Апп., Ганниб., 2; Диодор, 25, 12; Юстин, 44, 5, 5]. Ливий яркими красками рисует воодушевление убийцы, который вел себя так, как если бы ему удалось избегнуть опасности, и во время пыток, казалось, смеялся в лицо палачам. Видимо, в этой ситуации, уже не понятной римлянину конца Республики и первых лет Империи, нашли свое отражение нормы крайне архаичного общества: раб, включенный в состав рода, обязан осуществить кровную месть даже ценой своей гибели; выполнение этого закона доставляет ему наивысшее моральное удовлетворение; он не должен обнаружить слабость перед врагом.

Враждебная Баркидам политическая группировка в Карфагене - аристократическая партия во главе с Ганионом - попыталась использовать гибель Гасдрубала для того, чтобы свести счеты со своими политическими противниками и лишить их власти [Апп., Исп., 8; ср. у Апп., Ганниб., 3]. Однако эти попытки не удались. Сразу же после смерти Гасдрубала воины пунийской армии, находившейся в Испании, провозгласили главнокомандующим Ганнибала; через некоторое время карфагенское народное собрание и совет утвердили этот выбор [Апп., Исп., 8; Апп., Ганниб., 3; ср. у Полибия, 3, 13, 3 - 4; Ливий, 21, 3, 1].

Чем объяснить подобное решение? Прежде всего, конечно, происхождением Ганнибала. Сын Гамилькара Барки мог, естественно, рассчитывать на поддержку армии, созданной его отцом и зятем. Наемники, составлявшие ее основу, чувствовали себя связанными не столько с Карфагеном, сколько с династией военачальников, плативших жалованье, водивших в походы, щедро делившихся добычей. Кроме этого, политической позицией Ганнибала. Он был уже, надо полагать, известен как непримиримый враг Рима. По словам Аппиана [Апп., Исп., 9], едва вступив в должность, он уже нашел случай напомнить своим друзьям в Карфагене - и его слова предназначались, конечно, для общего сведения - о своей клятве быть врагом римлян, когда получит власть. Продолжение теперь уже традиционной линии Баркидов обещало солдатам ограбление Италии, а карфагенскому купечеству и ремесленникам - обильные доходы благодаря захвату важнейших рынков и торговых путей, а также перспективу увидеть свое государство властелином обитаемого мира. И наконец, личными качествами Ганнибала. Тит Ливий [21, 4, 1 - 4] пишет, что, когда Ганнибал в 224 г. вернулся в Испанию под командование Гасдрубала, он сумел завоевать авторитет у воинов: "Посланный в Испанию, Ганнибал, едва появившись, привлек к себе все войско; старые воины думали, что к ним вернулся молодой Гамилькар - та же мощь в лице, сила в глазах, тот же облик и черты". И действительно, судя по портрету Ганнибала на одной из монет, происходящих из Нового Карфагена^*, он поразительно напоминал отца; характеристика Ливия очень точно соответствует качествам, которые хотел выявить у своей модели портретист. "Но он быстро" сделал так, - продолжает римский историограф, - что его сходство с отцом стало наименьшим из тех качеств, которые располагали к нему. Никогда еще один и тот же человек не был приспособлен к самым различным делам - к повиновению и командованию. Так что нелегко было решить, командующему или войску был он дороже: ни Гасдрубал не назначал охотнее кого-либо другого на дело, где нужно было действовать мужественно и стойко, ни воины с другим командиром не были более уверены в себе и храбры".

^* (О портретном изображении Ганнибала см.: G. Charles-Picard, Le probleme du portrait d'Hannibal, Karthago, vol. 12, Paris, 1963/1964, стр. 31 - 41.)

Первые же шаги Ганнибала показали, что его сторонники не ошиблись в своих ожиданиях.

Когда Ганнибал пришел к власти, ему было двадцать пять - двадцать шесть лет. Господство карфагенян в Испании* было уже в общем прочно установлено благодаря настойчивой и последовательной политике Гамилькара Барки и Гасдрубала, и южная часть Пиренейского полуострова казалась более или менее надежным плацдармом для наступления на Рим. Сам Ганнибал обзавелся уже традиционными для Баркидов прочными связями с иберийским миром: он был женат на иберийке из союзного Карфагену города Кастулона [Ливий, 24, 41, 7]. Со свойственным юности максимализмом новый пунийский главнокомандующий повел себя так, будто война с Римом уже решена и поручена ему, а сферой его деятельности назначена Италия [Ливий, 21, 5, 1]. Он, по-видимому, и не скрывал своего намерения напасть на союзный римлянам Сагунт и тем самым вовлечь Рим в прямой конфликт, однако стремился при-этом сделать вид, будто атака на Сагунт произойдет сама собой, в результате естественного развития событий. Именно поэтому, заключает Тит Ливий [21, 5, 3], он прежде всего направил свой удар против олкадов, живших к югу от Ибера, между реками Таг и Анас, на территории, которая, как считалось, принадлежала карфагенянам.

Однако наряду с этой общеполитической программой у Ганнибала имелись и другие, более близкие цели. В своей характеристике олкадов Тит Ливий [там же] роняет беглое, но тем не менее многозначительное замечание: "За Иберам был этот народ, скорее в области, чем под властью, карфагенян". Очевидно, фактическую власть над ними еще предстояло установить, и именно такую задачу поставил перед собой Ганнибал, когда он стремительно вторгся в страну олкадов, осадил их главный тород и взял его штурмом^*. Успех карфагенян заставил и другие города олкадов признать власть Карфагена; естественно, что на них была наложена подать [Ливий, 21, 5, 4]. Обобрав побежденных и захватив богатую добычу, Ганнибал вернулся на зимовку в Новый Карфаген; там он щедро поделил награбленное между воинами и выдал жалованье, чем еще больше усилил расположение к себе - и служивших в войсках карфагенских граждан, и наемников [Ливий, 21, 5, 6].

^* (Название главного города олкадов неизвестно. Полибий говорит об Алфэе [3, 13, 5], тогда как Тит Ливии [21, 5, 4] называет Карталу. Как полагал А. Шультен ["Fontes Hispaniae Antiquae", Barcelona, 1922, III, стр. 23 - 27; "Cambridge Ancient History", vol. VII, Cambridge, 1928, стр. 789; ср.: А. В. Мишулин, Античная Испания, стр. 276], источники имеют в виду два различных города, однако это построение неубедительно уже по той причине, что и Полибий и Ливии говорят о сильнейшем и значительнейшем городе олкадов. К тому же и взятие города, и последствия этого события оба источника описывают одинаково. Возможно, что перед нами два названия города: местное - Алфэя и пунийское - Картала. Ср. пунийское qart 'город'. О войнах Ганнибала в Испании см. также: Е. Meyer, Kleine Schriften, Bd 2, Halle, 1924, стр. 401 - 406.)

Для нас представляет существенный интерес вопрос об общественно-политическом строе олкадов, поскольку важно (не товоря уже о других соображениях) знать, на каком уровне развития стояли те испанские племена и народности, с которыми сталкивался Ганнибал. Однако исходить мы можем только из того, что поселения олкадов Полибий называет греческим словом πóλiς,, а Ливий - его латинским соответствием urbs; среди них был один - сильнейший, главный. Не исключено, что, по представлениям названных писателей, олкады образовывали союз "городов", один из которых осуществлял гегемонию над остальными.

Весной 220 г. Ганнибал двинулся в поход на ваккеев, населявших среднее течение р. Дурис, и, преодолев упорное сопротивление, захватил в их области важнейшие города - Саламантику (Полибий [3, 14, 1] - Гелмантику; Ливий [21, 5, 6] - Германдику) и Арбокалу.

На обратном пути через Южную Гвадарраму^* в Новый Карфаген победоносный полководец встретился еще с одним противником - карпетанами, которых побудили взяться за оружие спасшиеся после разгрома олкады и ваккеи - беглецы из Саламантики [Полибий, 3, 14, 3; Ливий, 21, 5, 7]. Логика рассуждений и самих карпетан, и тех, кто их уговаривал, очевидна: вчера разгромлены олкады, сегодня - ваккеи, завтра, несомненно, наступит очередь карпетан. Не лучше ли предупредить врага и попытаться разгромить его, не ожидающего нападения, перегруженного награбленным добром?

^* (А. В. Мишулин, Античная Испания, стр. 276.)

Враги ожидали Ганнибала у переправы через Таг, но Ганнибал уклонился от решительного сражения. Расположив свой лагерь на берегу, он в первый же удобный момент, когда напор карпетан несколько ослабел, вброд переправился через реку. Теперь между ним и его противником был мощный естественный рубеж и вал, устроенный, однако, так, что он открывал карпетанам доступ к реке. Ганнибал рассчитывал, что они попытаются преследовать отходящие карфагенские войска, и тогда его слоны и всадники встретят карпетанскую пехоту в реке. Противник попался в ловушку, ошибочно полагаясь, по-видимому, на свое численное превосходство. Согласно Полибию [3, 14, 8] и Ливию [21, 5, 11], вместе с олкадами и ваккеями войско карпетан достигло 100 000 человек. Будучи уверены, что Ганнибал не принял боя из страха перед возможным поражением, карпетаны с громким криком, не соблюдая даже элементарного порядка, бросились в реку. Осуществляя свой план,. Ганнибал ввел в Таг слонов, которых было у него 40, и конницу. Во время сражения карпетанские воины не оказали сколько-нибудь серьезного и организованного сопротивления. С трудом нащупывая брод, опрокидываемые конями, они были бессильны перед всадниками и погонщиками слонов. Большинство карпе-танских пехотинцев погибли в неравном бою, многие утонули. Последние ряды карпетан повернули на берег, но прежде чем они сумели занять оборонительную позицию, Ганнибал, выстроив свою пехоту в каре, ввел ее в реку и, достигнув противоположного берега, обратил деморализованные остатки карпетанских войск в паническое бегство. Пройдясь огнем и мечом по Карпетании, Ганнибал подчинил и ее власти Карфагена [Полибий,. 3, 14, 2 - 8; Ливий, 21, 5, 9 - 16].

Победа у Тага имела исключительное политическое значение. Теперь под контролем Ганнибала оказалась вся территория Пиренейского полуострова к югу от Ибера, за исключением Са-гунта [Полибий, 3, 14, 9; Ливий, 21, 5, 17; Юстин, 40, 5, 6]^*. Далее мы увидим, что эти успехи были иллюзорными, что власть карфагенян на Пиренейском полуострове не отличалась ни прочностью, ни стабильностью, а его население, в том числе и финикийские колонии, в решающий момент поддержало римлян^**. Однако все это еще было впереди. А пока, опьяненный блестящими победами, имея за спиной разоренные, покоренные, "умиротворенные" территории, Ганнибал чувствовал себя достаточно сильным, чтобы бросить вызов Риму. В известном смысле битва при Таге ознаменовала собою завершение важного периода в истории стран Западного Средиземноморья - периода подготовки II Пунической войны.

^* (Существует предположение, согласно которому сообщения Ливия и Юстина о том, что вся Южная Испания до Ибера оказалась после битвы при Таге под властью Карфагена, содержат значительное преувеличение. Считают, что кельтиберииские племена верхнего Тага и верхнего Дуриса не подверглись карфагенским нашествиям [St. Gsеll, HAAN, III, стр. 134 - 135; А. В. Мишулин, Античная Испания, стр. 277]. Однако эта концепция не подтверждается дошедшими до нас материалами.)

^** (Ср.: А. В. Мишулин, Античная Испания, стр. 277.)

Победа при Таге занимает особое место и в биографии самого Ганнибала. Здесь он впервые обнаружил свои незаурядные тактические способности, показал умение принимать смелые решения, ломая установившиеся военные каноны и обращая себе на пользу те особенности местности, которые на первый взгляд сулили неминуемое поражение. Если бы Ганнибал не переправился через Таг, его войска, прижатые к берегу реки, были бы, конечно, раздавлены превосходящими силами противника. Однако пунийский командующий навязал врагу сражение в наиболее выгодных для себя условиях и победил.

Теперь непосредственной целью политики Ганнибала на Пиренейском полуострове стал захват Сагунта - древней колонии Закинфа, в основании которой приняли участие и выходцы из рутульской Ардеи [Ливий, 21, 7, 2]^*, однако в III в. уже иберийского города (как показывают сагунтинские монеты, его населяло племя арсах)^**. Наш источник говорит о богатстве Сагунта, которым последний обязан интенсивному развитию морской торговли и земледелия, росту населения и строгости нравов [Ливий, 21, 7, 3], - идеализирующая Сагунт тенденция последнего замечания Тита Ливия очевидна. Однако не богатство прельщало Ганнибала, когда он предпринял свои военные действия против этого города: только овладев Сагунтом, он мог двинуться на север. Но если раньше Ганнибал не задевал, по крайней мере непосредственно, римских интересов, действуя строго в рамках обязательств, принятых Гасдрубалом, то теперь осуществление его замыслов грозило привести к столкновению с Римом, тем более что Сагунт уже имел к тому времени статус римского союзника и его безопасность была в какой-то форме гарантирована еще Гасдрубалом. Впрочем, Ганнибал мог рассчитывать на то, что Рим, руки которого были связаны длительной и тяжелой борьбой с галлами на севере Италии, а также с иллирийскими пиратами на Балканском полуострове, не сможет эффективно вмешаться в испанские дела, и, как увидим далее, этот расчет (если он существовал), в общем, оправдался.

^* (Точка зрения, следуя которой Тит Ливии ошибается, когда говорит о Сагунте как о греческой колонии [G. Walter, La destruction de Carthage, Paris, 1947, стр. 279], представляется необоснованной.)

^** (E. Pais, Storia di Roma durante le guerre Puniche, vol. I, Torino, 1935, стр. 190.)

Благоприятный для Ганнибала политический климат создавала "партийная" борьба в Сагунте. Источник [Полибий, 3, 15, 7] не говорит, из-за чего, собственно, происходили столкновения, тем не менее и вся ситуация, и в особенности энергичные действия Рима показывают, что речь могла идти только об одном: сохранять ли верность союзу с Римом или же добровольно перейти на сторону и под власть Карфагена. Ликвидировав смуты и казнив нескольких человек из среды сагунтинской знати, очевидно враждебных проримской ориентации, римляне, вмешивавшиеся в сагунтинские дела, уничтожили надежды

Ганнибала, если допустить, что они у него были, на сторонников союза с Карфагеном в Сагунте. Более того, они показали, что Рим никогда не примирится с потерей Сагунта, Ганнибал приведет римское правительство к необходимости объявить Карфагену войну, - именно этого Ганнибал и добивался. Нужно было только поспешить, чтобы на помощь Сагунту не явились римские легионы, чтобы они не навязали Ганнибалу войну в Испании, не помешали ему округлить пунийские владения на Пиренейском полуострове и отправиться на завоевание Италии.

Этих своих политических целей Ганнибал пытался достичь, действуя формально в рамках карфагено-римских соглашений. Не вступая в прямой конфликт с ориентировавшимся на Рим правительством Сагунта, он, по словам Тита Ливия [21, 6, 1 - 2], провоцировал столкновения между Сагунтом и соседними иберийскими племенами (главным образом турдулами)^*, находившимися в сфере карфагенского господства; предлагая сторонам свои услуги в качестве арбитра, Ганнибал рассчитывал навязать Сагунту решение, которое поставило бы этот город в зависимость от Карфагена, не давая Риму формального повода объявить войну.

^* (To обстоятельство, что столкновения между Сагунтом и иберийскими племенами действительно имели место [см.: О. Gilbert, Karthago und Rom, стр. 176 - 178], не исключает провокационных действий со стороны Ганнибала, который, как показывают все его дальнейшие действия, был кровно заин-ересован в разжигании конфликта.)

Традиция, сохраненная Аппианом [Апп., Исп., 10], позволяет выяснить некоторые подробности этой политической игры. По его словам, Ганнибал убедил торболетов (то есть турдулов) принести ему жалобу на сагунтинцев, вторгающихся будто бы на территорию, принадлежащую торболетам, и всячески их притесняющих. Создав обстановку конфликта, Ганнибал, не принимая решения, отправил торболетских послов в Карфаген, чтобы они там изложили свои претензии совету, и одновременно от себя послал совету письмо, где самыми мрачными красками обрисовал положение дел: римляне убеждают подвластные Карфагену иберийские племена отпасть, а сагунтинцы всячески помогают римским агентам. Решение совета, несомненно инспирированное самим Ганнибалом и сторонниками баркидской группировки, полностью его удовлетворило: ему было приказано действовать по отношению к Сагунту так, как он сочтет нужным.

Значение этого поступка, показавшего, что Ганнибал - не только талантливый полководец, но и незаурядный политический деятель, трудно переоценить. Ганнибал продемонстрировал карфагенскому общественному мнению, что он исполнен глубокого пиетета перед высшими органами государственной власти и, как и подобает верному и скромному слуге отечества, с положенным смирением ожидает их приказаний. Добившись положительного ответа на свои домогательства, Ганнибал связал карфагенский совет его же собственными решениями: теперь он выступал не в роли полководца, ведущего на свой страх и риск сложную авантюрную игру, чтобы втянуть Карфаген в полную опасностей войну, а в роли человека, выполняющего постановления совета, то есть действующего строго в русле официальной политики. Теперь карфагенский совет, даже если бы он и хотел (а он вовсе этого не хотел), не мог бы отречься от Ганнибала. Давая ему свободу действий против Сагунта, совет - и это все хорошо понимали - предрешал войну с Римом.

Руки у Ганнибала теперь были развязаны. Он снова пригласил к себе торболетов и на этот раз представителей Сагунта, которые, однако, заявили, что передадут решение на суд Рима. Иначе говоря, они отказались признать верховную власть Карфагена. Ганнибал прервал переговоры, выгнал, как рассказывает Аппиан, сагунтинцев из своего лагеря, вторгся на территорию Сагунта, разорил его окрестности и, разделив свои войска на три части, окружил город.

Между тем, пока Ганнибал подготовлял нападение на Сагунт, сагунтинцы развернули энергичную дипломатическую деятельность, чтобы побудить Рим активно вмешаться в испанские дела [Полибий, 3, 15, 1; Ливий, 21, 6, 1]. Действия римлян, однако, наши источники рисуют по-разному. Согласно Титу Ливию [12, 6, 3 - 5], сенат решил отправить в Испанию послов, которые должны были изучить на месте положение дел и, если сочтут необходимым, потребовать от Ганнибала оставить Сагунт, союзника римского народа, в покое, а потом отправиться в Карфаген и там изложить жалобы сагунтинцев. Прежде чем послы двинулись в путь, в Рим пришло известие об осаде Сагунта, и в сенате назначили новое обсуждение сагунтинских дел. Полибий [3, 15, 2 - 13] изображает иначе ход событий; по его версии, римское посольство, то самое, которое было решено, по словам Ливия, сенатом, к Ганнибалу состоялось. Ганнибал принял его в Новом Карфагене. Естественно, что предметом переговоров стал Сагунт. Римляне потребовали, чтобы Ганнибал отступился от Сагунта и не пересекал Ибера, как это и предусматривалось клятвой Гасдрубала. Отвечая послам, Ганнибал упрекал римлян в том, что они, вмешавшись в дела Сагунта, казнили там несколько человек из местной знати. Этого преступления, говорил он (согласно версии Полибия), карфагеняне не могут оставить неотомщенным. Одновременно Ганнибал затребовал из Карфагена указаний, какой политики он должен держаться, поскольку сагунтинцы, уповая на союз с Римом, совершают всякого рода бесчинства по отношению к карфагенским подданным. На этом Полибий обрывает свой рассказ, и мы не узнаем от него, какой ответ Ганнибал получил от своего правительства. Римские послы, не добившись от Ганнибала удовлетворительного ответа и ясно видя, что Риму предстоит война, отправились в Карфаген заявить свои требования непосредственно карфагенскому правительству. Дальнейшими сведениями о судьбе этого посольства (если предположить, что оно действительно состоялось) мы не располагаем.

В рассказе Полибия обращает на себя внимание не только отрывочность информации. Он очень сильно напоминает в основных пунктах рассказ Тита Ливия о посольстве, которое римляне отправили к Ганнибалу и в Карфаген после того, как осада началась. Единственный пункт расхождения - то, что в последнем случае Ганнибал не принял послов. Эпизод с затребованием из Карфагена инструкций в связи с действиями сагун-тинцев также находит себе параллель в рассказе о посредничестве Ганнибала между сагунтинцами и турдулами. Все это позволяет предполагать, что Полибий отнес к данной ситуации эпизоды, фактически имевшие место либо раньше, либо позднее, и что, следовательно, более близок к истине в данном случае Ливий, опирающийся здесь на римскую традицию, независимую от Полибия. Что же заставило Полибия (если изложенные нами допущения справедливы) решиться на сознательное искажение истины? Не исключено, что Полибий стремился снять с римского правительства, где видную, а возможно, и решающую роль играли в этот момент Сципионы^*, к которым он был близок, обвинение в том, что оно не предприняло никаких шагов, чтобы защитить римского союзника - Сагунт - от опаснейшего врага.

^* (Н. Н. Sullard, Roman politics..., стр. 39.)

Итак, наиболее вероятным приходится признать следующее: пока римский сенат обсуждал положение в Испании, Ганнибал начал осаду Сагунта (219 г.)^*. Надо сказать, что эту операцию (и в особенности до того, как он был ранен) в отличие от предшествовавших и последовавших за нею пунийский полководец провел на чрезвычайно низком тактическом уровне; мы увидим далее, что овладеть городом ему удалось исключительно благодаря огромному превосходству в живой силе и фактическому невмешательству римлян. Все началось с того, что Ганнибал крайне неудачно выбрал место для разрушения городской стены - как раз у того ее угла, который выходил на более ровную и открытую долину, чем остальные участки. Сюда было очень легко подвести виней^** и тараны. Однако он не учел, что именно здесь находилась огромная башня, именно здесь стена была выше, чем в других местах; само собой разумеется, что и охрана этого пункта была поручена "избранной молодежи" - самому надежному и боеспособному отряду сагунитинских воинов. Постоянной стрельбой из луков они держали карфагенян на почтительном расстоянии от стен, не давали им подвести орудия и начать осадные работы. Непрестанно совершая вылазки, сагунтинцы наносили карфагенянам значительный ущерб; сам Ганнибал, принимавший в стычках активное участие, был тяжело ранен дротиком в бедро и упал, что вызвало настоящую панику среди осаждавших.

^* (Самое подробное описание см. у Ливия [21, 7 - 9 и 11 - 15].)

^** (Винея - обшитая досками передвижная камера, открытая спереди и сзади; с крыши, которая предохраняла воинов от обстрела сверху, свешивался таран.)

Пока Ганнибал залечивал рану, карфагеняне не вели активных боевых действий, довольствуясь исключительно блокадой города; но тем более усиленно они строили осадные сооружения, а сагунтинцы - укрепления. Видимо, в этот период Ганнибал пересмотрел принятую им ранее диспозицию, которая не только не приводила к желательному результату, но отдавала инициативу в руки противника. Он решил начать разрушение стены в нескольких пунктах одновременно, что давало возможность использовать и технику, и численное превосходство. Тараны заработали. В стенах стали появляться проломы. И вдруг со страшным грохотом обрушились три башни и часть стены между ними. Завязалось сражение, не беспорядочное, как это бывает в подобных случаях, но, подчеркивает Ливий, по всем правилам военного искусства. Воины - и сагунтинцы и карфагеняне - выстроились в боевой порядок; пунийцы не сумели преодолеть сопротивления горожан и вынуждены были отступить. Сагунтинцы оттеснили их сначала к развалинам стен, а затем заставили бежать к лагерю. Именно в этот момент, когда новое поражение поставило, казалось бы, под угрозу главный замысел Ганнибала - захват Сагунта и, следовательно, войну с Римом, прибыло римское посольство.

Как мы уже говорили выше, известие об осаде Сагунта заставило римский сенат еще раз пересмотреть всю политическую ситуацию. По словам Тита Ливия [21, 6, 6 - 8], мнения в сенате разделились: одни настаивали на том, чтобы назначить консулам в качестве провинций (т. е. объектов специального задания) Испанию и Африку и вести войну на суше и на море; другие предлагали сосредоточить все военные действия в Испании, обратив их против Ганнибала; третьи советовали дождаться, с чем прибудут послы из Испании, и уже тогда принять окончательное решение. Последняя точка зрения возобладала; послами назначили Публия Валерия Флакка и Квинта Бэбия Тамфила. Им было поручено посетить Сагунт, потребовать у Ганнибала отвести от города свои войска и, буде он откажется, направиться в Карфаген и там по старинному италийскому обычаю потребовать выдачи самого Ганнибала для наказания

за нарушение договора. По традиции, восходящей к Диону Кассию [Зонара, 8, 22], за немедленное начало военных действий и вторжение в Африку и Испанию высказался Луций Корнелий Лентул, близкий к аристократической группировке Эмилиев и Сципионов; посольство предложил Квинт Фабий Максим - глава другой сенатской "партии", враждебной Эмилиям и Сципионам^*. Он имел в виду, в частности, если бы переговоры сорвались, возложить на карфагенское правительство ответственность за развязывание войны. Интересно, что Полибий [3, 20, 1 - 5] крайне резко отрицает рассказы о совещаниях в Риме по поводу дальнейших действий; он утверждает, что, получив известие о падении Сагунта, сенат единодушно решил начать войну и направил соответствующее посольство в Карфаген. Между тем колебания сената, даже если не принимать во внимание римской внутриполитической борьбы, легко объяснимы: Риму угрожала тяжелая война в Иллирии; эта угроза быстро стала реальной [Полибий, 3, 16 - 19], и пока римляне не закрепили своего господства там, они не могли думать о серьезной и затяжной войне против Карфагена^**. Трудно поверить Полибию и в том, что сенат начал рассматривать дело только после падения Сагунта. Ведь речь шла об экспансии Рима, о расширении сферы его господства, а в этом были заинтересованы влиятельные круги римского общества, чьи интересы и представляла группировка Эмилиев - Сципионов^***.

^* (Н. Н. Scullard, Roman politics..., стр. 40 - 41; F. Сassоlа, I gruppi.., стр. 235; Е. Meyer, Kleine Schriften, Bd 2, Halle, 1924, стр. 348 - 349.)

^** (E. Pais, Storia di Roma durante le guerre Puniche, vol. I, стр. 300 Cм. также: В. Пирогов, Исследования..., стр. 17 - 21.)

^*** (О. Мельтцер [О. Меllzer, GK, II, стр. 45] говорит о компромиссе между различными точками зрения, который, по его мнению, был достигнут сенате. В своем изложении событий О. Мельтцер опускает предание о посольстве Флакка и Тамфила.)

Как бы то ни было (мы последуем за рассказом Тита Ливия [21, 9, 3 - 11, 2], который представляется наиболее достоверным), Ганнибал, узнав о прибытии римского посольства (судя по свидетельству Апиана [Апп., Исп., 11], вместе с ним явились и находившиеся в Риме послы Сагунта), решился на смелый шаг: он отказался принять Флакка и Тамфила; по его распоряжению послам сообщили, что их безопасность гарантирована быть не может, а сам полководец в столь критической ситуации не имеет возможности их выслушать^*. Это рассчитанное оскорбление должно было заставить римлян выдвинуть неприемлемые требования и привести к срыву переговоров. Понимая, что теперь послы отправятся в Карфаген, Ганнибал, в свою очередь, обратился с письмами к руководителям баркид-ской группировки, дабы они могли заранее подготовиться. Судя по. рассказу Тита Ливия, все было разыграно отменно: баркидской группировке удалось продемонстрировать политическое единство в совете^**. Единственный, кто осмелился поддержать требования римлян в карфагенском совете, был старый враг Баркидов Ганнон, однако на него никто не обращал внимания.

^* (Ср., однако: Lenschau, HАппibal, Pauly's Realenzyklopadie der lassischen Altertumswissenschaft, bearbeitet von G. Wissowa (далее - benchau, P.- W. RE), Halbbd. 14, Stuttgart, 1914, Sp. 2323, который следует версии Полибия.)

^** (Этот факт показывает, что утверждение Т. Додж [Th. A. Dodge, Hannibal, стр. 152], будто Ганнибал не мог рассчитывать на помощь из Карфагена, где важную роль играла "партия" мира, которая не позволила бы ему объявить войну, будто Ганнибал действовал со связанными руками при постоянной угрозе быть отозванным, не соответствует данным, сохраенным традицией.)

Несколько иначе излагает события Зонара [8, 22], который, однако, связывает их уже с посольством, прибывшим для формального объявления войны. По Зонаре, точку зрения баркидской группировки высказывает некий Гасдрубал; ему безрезультатно возражает Ганнон, безрезультатно, хотя старики и те, кто помнил первую войну с Римом, его поддержали: молодежь и сторонники Баркидов решительно ему возражали. Гасдрубал, согласно этой версии, говоря об обретении "древней свободы", явно призывает к войне, поскольку следствием мирного развития в его изображении было рабство. Впрочем, версии Ливия и Зонары легко согласовать, приняв, что единственным оратором антибаркидской "партии" действительно выступил Ганнон, тогда как другие его сторонники выражали ему свое сочувствие в частных беседах, не осмелившись, видя господствующее настроение, защитить свою политическую позицию на заседании совета^*.

^* (На важность традиции Диона Кассия - Зонары особенно указывает Мельтцер [О. Меllzer, GK, II, стр. 450].)

Тит Ливий приводит в своем сочинении речь Ганнона [21, 10]. Фактически эта речь сочинена самим Л юанем. Здесь все то, что делают карфагеняне, настолько явно противопоставлено староримским добродетелям - верности, благочестию и т. п.^*, что она производит впечатление памфлета, направленного против современной Ливию порчи нравов, а не исторического документа.

^* (W. Hoffmann, Livius und der Zweite Punische Krieg, стр. 23.)

В общем, поездка в Карфаген не принесла успеха римлянам. Карфагеняне обвиняли Сагунт в незаконных деяниях против их подданных [Апп., Исп., 12] и свой окончательный ответ сформулировали следующим образом [Ливий, 21, 11, 2]: "Война начата сагунтинцами, а не Ганнибалом; римский народ поступил бы несправедливо, если бы предпочел сагунтинцев стариннейшему союзу с Карфагеном". С этим римские послы возвратились на родину.

Тем временем осада Сагунта вступила в новую фазу. Потерпев серьезное поражение у пролома в городской стене, Ганнибал решил дать своим солдатам несколько дней отдыха (сагунтинцы воспользовались передышкой для того, чтобы на месте разрушенных стен возвести новые оборонительные сооружения). Неудача показала, насколько низок, в сущности, боевой дух карфагенского воинства, и Ганнибал сделал все что мог для повышения его боеспособности, обещая награды и главным образом обещая отдать солдатам всю добычу, которая будет захвачена при взятии Сагунта. Как видно, Ганнибал хорошо знал наемников, служивших у него под началом. И он не ошибся в своих расчетах. Ливий [21, 11, 4] пишет, что они "все до такой степени были возбуждены, что, если бы в этот момент (когда Ганнибал произносил свою речь.- И. К.) был дан сигнал, никакая сила, казалось, не смогла бы им противостоять".

Новый штурм карфагеняне начали одновременно во многих пунктах, так что сагунтинцы даже не знали, где должны они сосредоточить свои силы. Сам Ганнибал находился при передвижной осадной башне, бывшей выше всех городских укреплений. Подвергнув стены Сагунта интенсивному обстрелу из катапульт и баллист, установленных на башне, Ганнибал заставил защитников города спрятаться в укрытие, а потом отправил 500 солдат разрушать только что отстроенные укрепления. Через проломы карфагеняне снова вступили в город и, завладев там каким-то возвышением, снесли туда катапульты и баллисты, а само место окружили стеной. Так карфагеняне получили укрепленную позицию в Сагунте; судьба города была предрешена. Кольцо осады постепенно сжималось; сагунтинцы возводили все новые и новые стены; карфагеняне их захватывали и оттесняли противника все дальше в глубь города. К тому же в Сагунте начался голод.

Внезапно положение Ганнибала осложнилось: у ориссов (оретанов) и карпетанов вспыхнули волнения, которые могли бы отвлечь Ганнибала от Сагунта. И тех и других возмущала жестокость, с какой у них проводился набор в карфагенскую армию; они захватили присланных к ним пунийских чиновников и, казалось, уже готовы были свергнуть чужеземное иго, но Ганнибал быстрым и решительным ударом заставил их сложить оружие. Тем временем осада (ею в отсутствие Ганнибала - чего никто не заметил - руководил Махарбал сын Гимилькона) продолжалась; в новых стенах Сагунта были сделаны новые проломы, и, наконец, когда Ганнибал вернулся, ему удалось занять часть акрополя.

Предпринимая сопротивление Ганнибалу, сагунтинцы, конечно, рассчитывали на вмешательство римлян, однако положение с каждым днем становилось все более отчаянным, а римские солдаты у стен Сагунта по-прежнему не появлялись. Помощи ждать было неоткуда, и один из влиятельных сагунтинцев, Алкон, решился на последнее средство. По собственной инициативе и даже без ведома сограждан он явился к Ганнибалу, надеясь вымолить у него пощаду несчастному городу. Однако условия сдачи, которые объявил ему уверенный в победе карфагенский стратег, были таковы, что Алкон даже не посмел сообщить о' них сагунтинцам и остался в лагере врага. Ганнибал потребовал, чтобы сагунтинцы удовлетворили все требования турдулов и, отдав им все золото и серебро, покинули город, взяв с собой лишь по одной одежде на человека, и поселились там, где укажет им победитель. Эти условия вызвался передать сагунтинским властям служивший в войсках Ганнибала, но еще раньше получивший от Сагунта статус "друга" и "гостеприимца" (проксена) испанец Алорк, могший рассчитывать на личную безопасность. Услышав о том, какая судьба им уготована, сагунтинцы побросали в костер золотые и серебряные вещи, не желая, чтобы они достались врагу; многие сами кидались в огонь... А пунийцы тем временем прорвали укрепления и наконец полностью овладели городом. Ганнибал приказал убивать всех взрослых горожан, оказывавших еще беспорядочное сопротивление на улицах и в горящих домах, но победители не щадили и малолетних. Сагунт был уничтожен. По рассказу Аппиана [Апп., Исп., 12], сагунтинские воины погибли во время ночной вылазки на пунийский лагерь после того, как они привели в негодность драгоценный металл. Разгневанный Ганнибал приказал уничтожить все население города, а затем заселил его пунийскими колонистами. Вероятно, только сообщение о создании пунийской колонии в какой-то степени соответствует у Аппиана действительности; все же остальное плохо вяжется с тем, что известно об осаде Сагунта.

Итак, главная цель Ганнибала на этом этапе была достигнута: Сагунт пал и перед его войсками открывался беспрепятственный путь на север, в Италию. Однако для нового предприятия необходима была совершенно иная подготовка, и для этой цели Ганнибал решил использовать зимовку в Новом Карфагене.

В Риме известие о страшной судьбе Сагунта вызвало, как и следовало ожидать, единодушную, ту самую, которой добивался Ганнибал, реакцию: все без исключения требовали объявить Карфагену войну. Консулам 218 года (оба из группировки Эмилиев - Сципионов) в качестве провинций были назначены Испания (Публий Корнелий Сципион) и Сицилия с Африкой (Тиберий Семпроний Лонг; у Евтропия [3, 9] другой когномен - Гракх), иначе говоря, им была предопределена война с Ганнибалом. Лонг должен был, если бы Сципиону удалось удержать Ганнибала вне Италии, вторгнуться в Африку. В народное собрание было внесено предложение объявить войну карфагенскому народу. Для соблюдения необходимых по римским обычаям формальностей в Карфаген было направлено посольство в составе Квинта Фабия Максима, Марка Ливия Салинатора, Луция Эмилия Павла, Гая Лициния и Квинта Бэбия Тамфила. Как можно видеть, господствующее положение в посольстве, как и в правительстве, занимали сторонники Эмилиев, хотя руководство и было поручено Фабию, известному своим стремлением к мирному урегулированию; может быть, в Риме хотели таким выбором показать, что дверь для переговоров пока остается открытой^*. Послы должны были спросить, не по решению ли карфагенских властей Ганнибал осаждал Сагунт, и, если бы был дан утвердительный ответ, объявить Карфагену войну. По словам Ливия [21, 18, 3], Фабий ни слова не добавил к этой формуле; как пишет Полибий [3, 20, 8], посольство должно было потребовать выдачи Ганнибала [ср. также у Апп., Исп., 13]. Карфагеняне, оставляя в стороне вопрос, действовал ли Ганнибал по своему собственному усмотрению или по поручению своего правительства, поскольку это - внутреннее дело Карфагена и римлян не касается, доказывали, что договор римлян с Гасдрубалом, в котором имеется оговорка относительно Сагунта, не был утвержден пунийскими властями и поэтому для них не действителен; римлянам, следовательно, незачем ссылаться на испанские события как на предлог для объявления войны [Ливий, 21, 18, 4 - 12; Полибий, 3, 21, 1 - 5]. По словам Полибия [3, 21, 3 - 5], карфагеняне подчеркивали, что в договоре, заключенном после I Пунической войны, который является основным документом, регулирующим взаимоотношения между Карфагеном и Римом, ни слова не говорится об Испании или Сагунте, но речь идет только о взаимном ненападении на союзников; между тем Сагунт, как утверждали пунийцы, не был союзником Рима. В свою очередь, римские послы отказались вести разговоры о чьих бы то ни было правах; эти разговоры имели бы смысл, если бы безопасность Сагунта не была нарушена; теперь же карфагенское правительство должно либо выдать виновных в нападении на этот город и тем самым доказать свою непричастность к содеянному беззаконию, либо признать себя соучастником [Полибий, 3, 21, 6 - 8].

^* (H. H. Sсullard, Roman politics..., стр. 42. О. Мельтцер [О. Meltzer, GK, II, стр. 452] и X. Скаллард думают, что, вероятно, во главе посольства стоял Марк Фабий Бутеон, однако Ливий [21, 18, 1] определенно говорит о Квинте Фабий.)

Аргументация обеих сторон, очевидно, была выдвинута в ходе предварительных переговоров, потому что, насколько мы об этом осведомлены, на заседании карфагенского совета римляне вообще не обсуждали вопрос по существу [Ливий, 21, 18, 13; Полибий, 3, 33, 1]. Выслушав заявление того члена совета, которому было поручено подготовить официальный ответ, а именно, что карфагенское правительство отрицает за Римом право вмешиваться в сагунтинские дела, посольство приступило к выполнению второй части своего поручения. Разыгралась патетическая сцена [Полибий, 3, 33, 2 - 4; Ливий, 21, 18, 13 - 14; Апп., Исп., 13]. Квинт Фабий Максим, подобрав полу своей тоги так, что образовалось углубление, сказал: "Здесь мы приносим вам войну или мир, выбирайте из них то, что вам больше подходит!". Суффет, председательствовавший на заседании, воскликнул: "Дай из них то, что пожелаешь сам!" - "Я даю вам войну", - ответил Фабий, распуская тогу, и под громкие крики участников собрания "Принимаем!" покинул вместе со своими товарищами зал^*.

^* (В римской традиции [Гелл., 10, 27] существовал рассказ, согласно которому за пятнадцать лет до описываемых событий во время одного из конфликтов Кв. Фабий послал карфагенянам копье - символ войны и кадуцей (жезл) - символ мира, чтобы они выбрали, что пожелают (по варианту М. Варрона - небольшие тессеры с соответствующими изображениями); карфагеняне предоставили выбор самому Фабию. Никаких последствий, согласно данному повествованию, эта акция не имела. Авл Геллий ссылается на "древние писания", а также на М. Теренция Варрона, однако само повествование, по-видимому, позднего происхождения и возникло, быть может, как параллель к традиции об объявлении войны Карфагену в 218 г. (ср.: В. Пирого в. Исследования..., стр. 165 - 166).)

Ганнибал добился своего: несколькими боевыми операциями на Пиренейском полуострове, и в особенности осадой и захватом Сагунта, он заставил римлян объявить Карфагену войну (218 г.), а карфагенское правительство поставил в такое положение, что оно уже не могло, если бы даже и хотело, дезавуировать Ганнибала и выдать его врагам. Теперь Ганнибал мог готовиться к походу в Италию, используя для этого пребывание на зимних квартирах в Новом Карфагене.

Первая его мера заключалась в том, что он, как бы парадоксально это ни выглядело, предоставил длительный (на всю зиму) отпуск иберам, служившим у него в войсках, и разрешил им разойтись по домам [Полибий, 3, 33, 5; Ливий, 21, 21, 1 - 8]; целью этого маневра было, по словам Полибия, "подготовить для будущего" стойких и воодушевленных воинов. И действительно, отдых на родине, в кругу семьи, вдали от казарменной обстановки и лагерного быта восстановил силы иберов, а надежда на новые победы, богатую добычу и в какой-то мере страх перед карфагенскими властями заставили их весною возвратиться в строй.

Другой заботой Ганнибала - одной из самых важных- была "идеологическая" подготовка войны. Экспедиция в Италию пугала солдат: дорога казалась слишком далекой и опасной; заготовка продовольствия обещала почти непреодолимые трудности; на пути должны были встретиться дикие варварские племена. Рассказывали, будто на военном совете, где часто говорили об испытаниях, с которыми предстоит столкнуться Ганнибалу и его армии, один из его "друзей", тоже Ганнибал, по прозвищу Мономах, серьезно уверял: есть, мол, только один способ добраться до Италии - научить воинов есть человеческое мясо и позаботиться, чтобы они привыкли к этой пище; Ганнибал будто бы оценил смелость и целесообразность предложения, но только не мог заставить себя и своих близких последовать совету Мономаха [Полибий, 9, 24, 4 - 6]. Насколько верен этот рассказ, трудно сказать, так как в нем ясно ощущается враждебная Ганнибалу политическая тенденция, однако в римской политической пропаганде широко муссировался, как увидим, восходящий к нему мотив: Ганнибал будто бы сознательно приучал своих воинов к людоедству. Вероятнее всего, перед нами - отражение ожесточенных споров в окружении Ганнибала о том, насколько выполнимо задуманное им предприятие, и Мономах бросил свою фразу, желая наиболее рельефно выразить свое отрицательное отношение к походу. Ганнибал, доводя до абсурда мысль Мономаха, столь же рельефно показывал, что его не остановят никакие препятствия.

Как бы то ни было, Ганнибал должен был убедить своих солдат, своих врагов и друзей, что боги сражаются на его стороне, что победа карфагенской армии обеспечена. С этой целью он отправился в Гадес и там согласно ранее данным обетам принес Мелькарту (Геркулесу, говорит Ливий) жертвы и совершил посвящения; там же, в храме Мелькарта, он взял на себя и новые клятвенные обещания богам на случай, если задуманное предприятие увенчается успехом [Ливий, 21, 21, 9]. По-видимому, тогда же среди воинов, да и не только среди воинов, стали распространяться слухи о чудесном сне, будто бы привидевшемся Ганнибалу и явно предвещающем победу [Циц., Предв., 1, 49; Ливий, 21, 22, 6-9; Вал. Макс, 17; Сил. Ит., 3, 163 - 214; Зонара, 8, 22].

Самые серьезные меры Ганнибал принял для обеспечения тыла - как в Африке, дабы обезопасить ее от возможного вторжения из Сицилии, так и на Пиренейском полуострове. Описывая эти меры, Полибий [3, 33, 18], за которым в данном случае точно следует и Тит Ливий, ссылается на надпись на медной таблице, которая по приказанию Ганнибала была воздвигнута в Лацинийском храме: там греческий историк нашел все необходимые сведения. Ганнибал решил направить в Африку воинов испанского происхождения, а в Испании разместить африканские гарнизоны; этой мерой, говорит Полибий [3, 33, 8], "он соединял обе части своей армии узами взаимной верности". Тит Ливий [21, 21, 11], мотивируя поступок Ганнибала, по-видимому, ближе к истине: пунийский полководец хотел, чтобы африканцы служили в Испании, а испанцы в Африке потому, что вдали от дома те и другие, как бы взаимно обменявшись заложниками, будут лучше исполнять свои обязанности. Очевидно, Ганнибал опасался не только римского вторжения, но и бунтов подвластных Карфагену ливийских и иберийских племен. В этом случае, конечно, наиболее целесообразно было использовать для подавления мятежей солдат-чужеземцев. Как бы то ни было, Ганнибал направил в Африку 13 850 пехотинцев и 1200 всадников, набранных из испанских племен - терситов, мастианов, оретан и олкадов; туда же он послал и 870 балеар-ских пращников [Полибий, 3, 33, 9 - 11; Ливий, 21, 21, 12]. Часть из них разместили в самом Карфагене, а основную массу - в ливийских городах. По настоянию Ганнибала в самой Ливий мобилизовали 4000 воинов и расквартировали в Карфагене - если понадобится, для обороны города, а при необходимости и в качестве заложников [Полибий, 3, 33, 14 - 16; Ливий, 21, 21, 13].

Командовать пунийскими войсками в Испании Ганнибал назначил своего брата Гасдрубала и передал в его распоряжение значительные воинские силы: пехотинцев - 11850 ливийцев, 300 лигуров, 500 балеаров, и всадников - 450 ливиофини-киян и ливийцев, 300 илергетов, 800 нумидийцев. Кроме того, у Гасдрубала были 21 слон и для обороны побережья от римского вторжения с моря флот в составе 50 пентер, 2 тетрер и 5 триер; правда, из них только триеры и 32 пентеры имели команды [Полибий, 3, 33 14 - 16; Ливий, 21, 22, 1 - 4].

Для похода в Италию Ганнибал располагал примерно 90 000 пехотинцев и 12 000 всадников [Полибий, 3, 35, 1; Ливий, 21, 23, 1]. Помимо собственно карфагенян, составлявших в этой армии, в общем, малозаметную прослойку, преимущественно командный состав, ее основные контингенты складывались из частью насильственно мобилизованных, частью завербованных ливийцев и иберийцев, а также из наемников различного происхождения и положения. На солдатских сходках Ганнибал говорил о том, с какой наглостью римляне требовали выдать его и всех военачальников, он рассказал, насколько плодородна и богата та страна, куда они идут, как дружески относятся к нему галлы - исконные враги Рима [Полибий, 3, 34, 8]. Легкая прогулка за богатой добычей - такою он рисовал своим солдатам будущую войну.

Впрочем, у него были основания рассчитывать на поддержку галлов. Используя зимнее время, Ганнибал развил энергичную разведывательную и дипломатическую деятельность. Агенты Ганнибала наводнили Южную Галлию. Они разведывали дороги, прощупывали настроения галльских племен и, что особенно важно, галльских вождей, вели с ними переговоры и от имени своего хозяина обещали все, что только можно было пожелать, за поддержку, за возможность пройти через Галлию, не подвергаясь нападениям со стороны местного населения. Результаты этих контактов как будто обнадеживали: антиримские настроения галлов позволяли надеяться если и не на прямую помощь, чего Ганнибал добивался, то по меньшей мере на дружеский нейтралитет [Полибий, 3, 34, 1 - 6; Апп., Исп., 13].

Римляне готовились оказать сопротивление. Еще до того как посольство Квинта Фабия Максима формально объявило войну Карфагену, они предоставили в распоряжение консулов крупные воинские контингенты. Тиберий Семпроний Лонг, которому, как уже говорилось, в качестве провинции была назначена Сицилия с перспективой вторгнуться в Африку, получил два легиона (из них в каждом было по 4000 пехотинцев и 300 всадников), 16 000 пехотинцев и 1800 всадников из числа союзников, а также 160 боевых кораблей и 12 небольших вспомогательных судов. Всего, таким образом, Семпроний располагал 24 000 пехотинцев и 2400 всадников. Публий Корнелий Сципион имел также два легиона с 14 000 пехотинцев и 1600 всадников из союзнических контингентов и, кроме того, 60 пентер - всего, таким образом, в его распоряжении находилось 22 000 пехотинцев и 2200 всадников. Сверх этого со значительными силами в Галлию был послан претор Луций Манлий; там расквартировали два легиона с 10 000 пехотинцев-союзников и 1000 всадников-союзников; всего римляне имели в Галлии 18 000 пехотинцев и 1600 всадников. В целом римская армия насчитывала 64 000 пехоты и 6200 кавалерии [Ливий, 21, 17, 5 - 9] - значительно меньше, чем было у Ганнибала. Существенное преимущество римлян заключалось, между прочим, в том, что им предстояло воевать на родине и для них мобилизация дополнительных воинских контингентов была более простым делом, чем для пуний-ского полководца получение подкреплений. Нельзя, впрочем, не видеть и распыленности римской армии, и отсутствия единого командования, что, конечно, затрудняло римлянам ведение боевых операций [ср. также у Апп., Исп., 14].

Дипломатическая подготовка войны, которую римское правительство попыталось было вести, обнаружила почти полную изоляцию Рима. Посольство Квинта Фабия Максима, возвращаясь из Карфагена, снова прибыло в Испанию (естественно, севернее Ибера). Там оно должно было склонить к союзу с Римом местные племена и поначалу добилось определенного успеха. Прибыв к баргусиям, ненавидевшим карфагенян, они смогли заручиться их поддержкой, однако потом направились к к волкианам и там встретили отпор, тем более страшный, что он уничтожил все надежды на приобретение союзников в Испании. Как бы ни относиться к тексту речей, которые Ливий вкладывает в уста своих персонажей, и в частности здесь в уста волкианского старейшины, основной смысл ответа он передает, несомненно, верно. Старейшина ("старейший по рождению", - пишет Ливий) напомнил послам о судьбе Сагунта, надеявшегося на римскую помощь и погибшего, так ее и не дождавшись. Совершив, таким образом, безрезультатную поездку в Испанию, Фабий и его коллеги отправились в Галлию [Ливий, 21, 19, 6 - 11]. Там их приняли еще более недружелюбно. Ливий изображает народное собрание одного из галльских племен, которое просьбы римлян не пропускать Ганнибала через Галлию в Италию встретило взрывом смеха: галлы вовсе не хотели ввязываться в тяжелую войну и подвергать свою страну разорению ради спасения Рима; к тому же притеснения, которые чинил Рим по отношению к цисальпинским галлам, не воодушевляли трансальпийских галлов на то, чтобы оказывать ему помощь. Такие или примерно такие сцены происходили повсеместно. "Вообще, - пишет Ливий, - послы не слышали ни одного сколько-нибудь приветливого и миролюбивого слова, пока не прибыли в Массилию" [Ливий, 21, 20, 1 - 7]^*. Естественно, что римское правительство особое значение придавало укреплению своего положения в Цисальпинской Галлии, и прежде всего колонизации этой страны. В Галлии быстро возводились городские стены, и было объявлено, что в течение 30 дней колонисты должны явиться на место (первоначальное население каждой колонии было определено в 6000 человек); так в кратчайшие сроки римляне основали две колонии - Плаценцию к югу от р. Пада и Кремону к северу от нее. Однако эти приготовления в самом близком будущем привели к новым осложнениям.

^* (У. Карштедт [см.: О Меltzеr. GK, III, стр. 371, прим. 1] считает рассказ о переговорах римского посольства в Испании и Галлии литературным вымыслом, который должен оправдать медлительность римской подготовки к войне. Ему кажется невероятным, чтобы послы, совершив такой исключительный акт, как объявление войны, отправились путешествовать, так что их правительство сначала узнало о выступлении неприятеля и тлько потом о возвращении своих послов. Эти рассуждения, однако, сами по себе не опровергают прямого указания Ливия. Обеспечить нейтралитет иберийских и галльских племен было слишком важной задачей, чтобы ее выполнение можно было отложить; сенат же, несомненно, мог быть извещен об исходе посольства задолго до его возвращения в Рим.)

Между тем наступила весна 218 г., и Ганнибал, закончив необходимые приготовления, двинулся из Нового Карфагена вдоль морского побережья, мимо разрушенного Сагунта, мимо крупнейшего иберийского города Этовиссы на север и тремя колоннами форсировал Ибер [Ливий, 21, 22, 5; 21, 23, 1]. Здесь, севернее пограничной реки, он установил свою власть (или власть Карфагена, что в данном случае было одно и то же) над местными племенами - илергетами, баргусиями, авсе-танами, преодолев их упорное сопротивление, а также над Ла-цетанией - страной, непосредственно прилегавшей к Пиренейским горам [Ливий, 21, 23, 2; Полибий, 3, 35, 2 - 4]. Наместником этой страны Ганнибал сделал Ганнона, которому дал 10 000 пехотинцев и 1000 всадников; важнейшей задачей Ганнона было сохранить контроль над баргусиями, для чего Ганнибал предоставил ему неограниченные полномочия, и удержать в своих руках проходы через Пиренеи [Полибий, 3, 35, 4 - 5; Ливий, 21, 23, 23].

С серьезными осложнениями Ганнибал встретился и при переходе через Пиренеи - на этот раз он имел дело с недовольством в своей собственной армии: 3000 пехотинцев-карпетан отказались идти дальше и вообще служить под пунийскими знаменами. По-видимому, римскому патриотизму Ливия следует приписать его заявление, будто эти события произошли потому, что варвары точнее стали представлять себе предстоявшую им с Римом войну. Здесь же Ливий дает и более объективное объяснение: карпетаны опасались не столько самой войны, сколько длительного похода в Италию и неприступности Альп. Положение складывалось для Ганнибала весьма неприятное: уговорить взбунтовавшихся солдат вернуться на службу не удавалось, а применить к ним силу он также не мог, если не желал вызвать недовольство у других своих воинов. Ганнибал принял смелое решение: он сделал вид, будто добровольно отпускает карпетан, и заодно отправил на родину еще 7000 пехотинцев, о которых было известно, что они тяготятся службой в его армии [Ливий, 21, 23, 4 - 6; Фронтин, 27, 7]. При этом Ганнибал распространил молву, будто он отпускает этих воинов для того, чтобы они сохранили верность ему, Ганнибалу, чтобы у всех остальных окрепла надежда вернуться домой, чтобы, наконец, все иберы - и уходящие в поход, и остающиеся дома - ревностно делали все, что от них потребуется, разумеется, для укрепления карфагенского господства [Полибий, 3, 35, 6]. Всего в распоряжении пунийского военачальника осталось теперь 50 000 пехотинцев и около 9000 всадников; с ними он преодолел Пиренеи и вступил в Галлию [Полибий, 3, 35, 7]. Известие о том, что карфагенские войска находятся в их стране и что Ганнибал разместил свой лагерь у г. Илиберры, вызвало у галльских племен волнение и тревогу, хотя лазутчики Ганнибала и уверяли, что их хозяин не собирается воевать в Галлии и разорять ее. Галлы были хорошо наслышаны о том, как поступал Ганнибал с иберийскими племенами, переправившись через Ибер, как он покорял их силой и размещал у них свои гарнизоны. Страх потерять свободу заставил галлов взяться за оружие; несколько племен собрались в Рускиноне, явно готовясь к войне. Дипломатическая подготовка, так искусно проведенная Ганнибалом, оказалась напрасной; как и в Испании, он снова стоял перед выбором: либо подчинить галльские племена оружием, либо с помощью переговоров добиться их благожелательного нейтралитета. Ганнибал решил прибегнуть ко второму пути и направил к галльским "царькам" - очевидно, племенным вождям и старейшинам - своих "ораторов" с приглашением явиться на личные переговоры. Посланцы Ганнибала снова и снова повторяли, что он пришел в Галлию как гость, а не как враг, что, если галлам это будет угодно, он обнажит свой меч, только вступив на территорию Италии. Галльские "царьки" прибыли в лагерь Ганнибала и, окончательно успокоенные его миролюбивыми речами и ублаготворенные бо-

гатыми подарками, позволили ему проследовать через их земли мимо Рускинона [Ливий, 21, 24]. Внушая одним племенам страх, а на других воздействуя дарами, Ганнибал беспрепятственно подошел к стране, которую занимало галльское племя волков, к берегам Родана (ср. также указание Полибия [3, 41, 7], где сказано, что, проходя через Галлию, Ганнибал должен был прибегать также и к насилию; однако Зонара [8, 23] пишет, что, пока Ганнибал шел через Галлию к Родану, никто не оказывал ему сопротивления).

Успешное движение Ганнибала через Северную Испанию и Галлию создавало прямую угрозу римским владениям в Северной Италии. Между тем Рим был втянут в трудную и кровопролитную войну с цисальпинскими галльскими племенами (бойями и инсумбрами), и вообще не желавшими терпеть римского господства, а уж основание Кремоны и Плаценции воспринявшими как прямую угрозу и своим имущественным интересам, и остаткам своей независимости. Было ясно, что римские колонисты в самое ближайшее время вытеснят коренное население из долины Пада. Бойи, надеявшиеся на скорый приход Ганнибала и на близкое избавление от чужеземного гнета, рассчитывавшие, что римское правительство, занятое войной с Карфагеном, не сможет найти достаточно средств для борьбы еще и с ними, напали на обе колонии и заставили поселенцев, а также триумвиров, направленных для распределения земель между колонистами, бежать в Мутину. Там римляне оказались в осаде и, не видя пока другого средства к избавлению, решили начать переговоры с противником. Бойи, по всей видимости, были согласны, однако, к ужасу колонистов, вместо обмена мнениями они попросту захватили в плен римских представителей, чтобы впоследствии обменять их на своих, взятых заложниками.

Получив известие об осаде Мутины и о судьбе послов, отправленных к бойям, претор Луций Манлий - тот самый, которому была поручена оборона Северной Италии, - отправился к Мутине. Единственная дорога к этому городу вела через глухие леса, и там бойи устроили засаду. С большим трудом и огромными потерями Манлий прорвался к поселению Таннет неподалеку от р. Пад; там римляне наспех построили укрепления и сели в осаду. Их положение несколько облегчалось тем, что по Паду они получали необходимые припасы и, кроме того, им оказывало помощь союзное Риму галльское племя бриксианы. Теперь сенат поручил другому претору, Г. Атилию, в чье распоряжение был дан один легион и 5000 союзников нового набора, идти на выручку к Манлию; не встретив на своем пути противника, Ахилий без труда прибыл в Таннет и снял осаду [Полибий, 3, 40, 6 - 14; Ливий, 21, 25, 2 - 26, 2]. Тем не менее положение в Цисальпинской Галлии оставалось очень напряженным; бойи и их союзники отнюдь не были покорены и не только с нетерпением ожидали Ганнибала, но даже вступили с ним, как увидим далее, в прямые переговоры.

Более успешными для римлян были военные действия в Сицилии [Ливий, 21, 49 - 51]. Вскоре после объявления войны карфагенское правительство отправило 20 пентер с 1000 воинов опустошать италийское побережье; 9 из них бросили якорь у Липарских островов, 8 - у о-ва Вулкана, а 3 были занесены течением в Мессинский пролив и там захвачены сиракузски.м царем Гиероном - старым союзником Рима. Допросив пленных, Гиерон узнал, что еще другие 35 кораблей идут в Сицилию для того, чтобы там побудить к анхиримским высхуплениям старинных союзников Карфагена и захвахихь Лилибей. Эхи сведения Гиерон хохчас сообщил прехору Марку Эмилию, управлявшему римской провинцией на осхрове. Эмилий приказал повсемесхно на побережье быхь в боевой гоховносхи, а морякам загоховить на кораблях десятидневный запас сухарей, чхобы быхь гоховы-ми без промедления выйхи в море. Свои войска он, следуя сове-ху Гиерона, сосредохочил в Лилибее. Карфагенская флохилия не сумела незамехно подойхи к Лилибею; при ее приближении лунной ночью в городе подняли хревогу; все воины мгновенно заняли свои месха на схенах, башнях и кораблях. На рассвете карфагеняне отступили в открытое море и там, в абордажном бою, потерпели поражение. Римляне захватили 7 пунийских кораблей с экипажем в 1700 человек и без потерь вернулись в Лилибей. Тем временем в Сицилию явился консул Тиберий Семпроний Лонг и вместе с Гиероном двинулся в Лилибей. Там, узнав об одержанной победе, он отправил Гиерона обратно в Сиракузы, а сам, поручив претору охрану сицилийского побережья, напал на о-в Мелиту. Тамошний пунийский гарнизон (около 2000 воинов) во главе с комендантом Гамилькаром сыном Гисгона сдался в плен; некоторое время спустя все пленные были проданы в рабство. Забегая несколько вперед, скажем и о других операциях Семпрония, развертывавшихся во время похода Ганнибала в Италию. Овладев Мелитой, Семпроний решил теперь расправиться с карфагенской флотилией, стоявшей у о-ва Вулкана, однако там он не нашел противника. Карфагеняне отправились к берегам Италии и совершили набег на Вибон; в этот именно момент консул получил известие, вынудившее его, приняв спешные меры для обороны острова и италийского побережья, незамедлительно выехать на север.

И действительно, главная опасность подстерегала римлян не там - не в Цисальпинской Галлии и не в Сицилии и на юге Италии, - а у берегов Родана, где Ганнибал готовился к перенраве. Задержать здесь пунийское наступление, не дать Ганнибалу двигаться дальше на восток было основной задачей и прямой обязанностью консула Публия Корнелия Сципиона: ведь это ему в качестве провинции была назначена Испания и, следовательно, поручена вооруженная борьба с Ганнибалом. У нас нет определенных сведений о месте, где застала Сципиона весть о том, что Ганнибал перешел через Пиренеи и движется к Родану. По рассказам Полибия [3, 41, 2] и Аппиана [Ганниб., 5], он уже направился в Иберию на 60 кораблях; из повествования Тита Ливия [21, 26, 3] следует, что консул еще находился в Риме и там проводил мобилизацию нового легиона взамен того, который под командованием Г. Атилия пришлось отправить в Северную Италию. Ясно одно: получив донесения о движении Ганнибала, Сципион, будучи еще в полной уверенности, что враг находится где-то у Пиренеев, бросился к Массилии; высадившись там и, к своему глубокому изумлению, узнав, что неприятель уже подошел к Родану, он отправил вверх по течению Родана 300 отборных всадников с массалиотскими проводниками и наемниками-галлами, служившими в массалиотских войсках. Они должны были проследить за тем, что предпримут карфагеняне [Полибий, 3, 41; Ливий, 21, 26, 3 - 5].

А Ганнибал готовился к переправе. Задача, которая ему предстояла, была поистине тяжела. Хотя он и сумел привлечь к себе волков, живших на правом берегу Родана [Полибий, 3, 42, 2; Ливий, 21, 26, 7], на левом берегу - и это карфагенскому полководцу было хорошо известно - собрались полчища других волков, настроенных воинственно и намеревавшихся не допустить переправу [Ливий, 21, 26, 6]. Переправлять через глубокую быструю реку нужно было не только людей и осадные орудия, но и лошадей и - самое трудное - слонов. В пунийском лагере, который Ганнибал разбил в четырех днях пути от моря, кипела работа: окрестные жители свозили туда лодки-долбленки и сшитые из досок, наращенных на шпангоутный скелет, а также древесину для постройки долбленок; в течение двух дней воины Ганнибала построили много суденышек, которые могли нести на себе тяжелый груз [Полибий, 3, 42, 2 - 3; Ливий, 21, 26, 7 - 9; ср. также у Зонары, 8, 23].

Тем не менее вся эта подготовка могла оказаться напрасной: пока на другой стороне находился враг, Ганнибал не мог решиться переправлять воинов, так как его армия понесла бы слишком большие потери, и тем более не мог переправлять лошадей и слонов. Необходимо было обезвредить левобережных волков. С этой целью Ганнибал послал ночью часть своей армии, главным образом иберов, под командованием суффета Ганнона сына Бомилькара (согласно Зонаре [8, 23], с отрядом всадников был послан брат Ганнибала - Магон), вверх по реке. Там они должны были перейти на левый берег, создавая тем самым угрозу неприятелю. Пройдя на север около 200 стадий, воины Ганнона подошли к месту, где русло Родана разделяется на два рукава; на поспешно сколоченных плотах и иных подручных средствах, а многие иберы и вплавь, они перебрались на левый берег реки [Полибий, 3, 42, 5 - 9; Ливий, 21, 27, 2 - 5]. После однодневного отдыха отряд Ганнона двинулся к лагерю волков и, приблизившись к нему, кострами дал знать Ганнибалу о своем прибытии. Ганнибал немедленно начал переправу. Его солдатам пришлось бороться с быстрым течением и в особенности с неприятелем, завязывавшим схватки уже в реке. На левом берегу Родана огромная толпа волков, распевая боевые песни, поджидала карфагенян; однако в это время Ганнон захватил их лагерь и затем ударил по ним с тыла; поначалу волки пытались сопротивляться, но потом, не выдержав боя сразу на двух фронтах, разбежались. Ганнибал получил возможность спокойно завершить переправу [Полибий, 3, 43, 1 - 12; Ливий, 21, 27, 7 - 28, 4].

На следующий день, когда Ганнибалу оставалось еще самое трудное - перевезти на другой берег боевых слонов, ему донесли, что в устье Родана появился римский флот. Ганнибал отправил на разведку 500 нумидийских всадников, однако недалеко от своего собственного лагеря они столкнулись с римским конным отрядом, который Сципион послал на север. В ожесточенной схватке нумидийцы потеряли более 200 человек (тогда как их противники потеряли 160 не только римлян, но и их галльских союзников) и обратились в бегство; римляне преследовали их до самого лагеря, а затем повернули назад. Первое в этой войне столкновение между карфагенянами и римлянами принесло, таким образом, победу римскому оружию, однако эта победа не оказала сколько-нибудь заметного влияния на ход военных действий [Полибий, 3, 44, 3 и 45, 1 - 3; Ливий 21, 29, 1 - 4].

Какова была последовательность дальнейших событий, мы не знаем. По данным Полибия [3, 44 - 47], пока нумидийские всадники еще не вернулись в лагерь, Ганнибал устроил солдатскую сходку, на которой выступили представители бойев, звавшие пунийских воинов в Италию, после этого переправил слонов и уже затем двинулся дальше на восток. Ливий [21, 28 - 30] пишет, что слонов переправляли одновременно с экспедицией нумидийских всадников, потом, когда всадники вернулись, состоялась сходка с участием бойев и вслед за тем, воодушевив своих воинов, Ганнибал начал альпийский поход. По-видимому, столь значительные расхождения объясняются тем, что все перечисленные события происходили более или менее одновременно, так что в памяти у разных свидетелей они отложились по-разному.

Во всяком случае, переправа слонов была, пожалуй, самой трудной частью всей операции. До нас дошло несколько рассказов об этом. По Ливию [21, 28, 5], всех слонов собрали на берегу; самого злобного удалось привести в ярость, и он бросился вслед за своим погонщиком в реку; за ним устремилось и все стадо. Когда животные теряли брод, само течение выносило их на берег.

Однако более правдоподобным Ливий считает другое предание [21, 28, 6 - 12], которое излагает и Полибий [3, 46]. Согласно этой версии, слонов перевезли на плотах. У берега пунийцы прикрепили канатами к деревьям покрытый дерном широкий помост, куда погонщики загоняли своих слонов, и уже оттуда животных заставляли переходить на плоты, также покрытые дерном и по внешнему виду не отличавшиеся от помоста. Окруженные со всех сторон водой, слоны волновались, а некоторые даже падали в реку, однако и они сумели выбраться на берег. Все закончилось благополучно.

Впрочем, не только переправа заботила Ганнибала. Не менее важно было решить другую, неожиданно возникшую задачу. У Ганнибала имелись две возможности-либо дать сражение армии Сципиона, находившейся в устье Родана (Сципион, сколько можно об этом судить, выжидал, предоставляя инициативу неприятелю), либо продолжать поход в Италию [Ливий, 21, 29, 5 - 6]. Конец колебаниям положило прибытие послов от бойев, среди которых был и их "царек" Магал (по Полибию, Магил). Бойи настойчиво убеждали Ганнибала не отказываться от первоначального замысла идти в Италию и предлагали свои услуги в качестве проводников и союзников.

Собственно, все преимущества такого решения были ясны и Ганнибалу: придя в Северную Италию, он попадет в окружение союзников, сможет поднять на вооруженную борьбу всех покоренных римлянами италиков и тем создаст угрозу самому существованию Римского государства, тогда как битва со Сципионом, не решая какой бы то ни было военно-политической задачи, привела бы только к ненужным, бессмысленным потерям; ведь даже после победы пришлось бы все равно идти в Италию и там все начинать сначала. Собрав своих воинов, Ганнибал без труда добился их одобрения [Полибий, 3, 44, 5 - 13; Ливий, 21, 30, 1 - 31, 2].

Предпринимая свое движение через Альпы, Ганнибал, что для него очень характерно, тщательнейшим образом подготовился к этому труднейшему походу: разведчики доставили ему точную информацию и о стране, через которую ему предстояло идти, и об антиримских настроениях ее обитателей (что, как мы увидим далее, вовсе не помешало им впоследствии напасть на пунийцев и сильно затруднить их действия); Ганнибалу удалось получить надежных проводников из местного населения, хорошо знавших дорогу и сохранявших верность своему работодателю, несмотря на все трудности и невзгоды [Полибий, 3, 48, 10 - 11]. Знал пунийский полководец, разумеется, и о том, что Альпы вовсе не недоступны для многочисленной армии; его информаторы не могли не рассказать ему, как из долины Родана галлы не раз и не два переходили в Цисальпинскую Галлию через Альпы, чтобы там соединиться с местными галльскими племенами для совместной борьбы против Рима [Полибий, 3, 48, 6]^*. Тем не менее всех опасностей он предусмотреть не мог.

^* (Ср.: Е. Pais, Storia di Roma durante le guerre Puniche, vol. I, стр. 210.)

Вначале, как пишет Ливий, на другой день после солдатской сходки, Ганнибал направился вверх по течению Родана на север, рассчитывая тем вернее уйти от римлян и не позволить им навязать ему сражение в долине Родана или у предгорий Альп; через четыре дня его армия подошла к Острову - местности, омываемой со всех сторон водами Родана и Исары. Там он столкнулся с совершенно для него неожиданной и тем не менее очень благоприятной политической ситуацией. Галльское племя аллоброгов, населявшее Остров и прилегающие территории и державшее в своих руках дорогу к Альпам, переживало смутное время; здесь шла борьба за власть между двумя братьями; старший из них, Бранк, уже управлявший племенем и пользовавшийся поддержкой совета старейшин ("сената", пишет Ливий) и знати, был свергнут младшим, вокруг которого группировалась "молодежь", то есть, очевидно, все, кто не имел доступа к власти. Вмешавшись в эту борьбу по прямой, как пишет Полибий, просьбе старшего, Ганнибал помог изгнать младшего претендента. Благодарный победитель щедро заплатил за такую помощь. Армия Ганнибала получила продовольствие и теплую одежду, необходимые для перехода через Альпы, все старое и испорченное оружие было заменено новым. Однако самым существенным для Ганнибала было другое. Дружеские отношения с аллоброгами позволяли ему, казалось, не опасаться внезапного нападения: Бранк со своими воинами прикрывал с тыла карфагенскую армию [Полибий, 3, 49, 5 - 13; Ливий, 21, 31, 1 - 91.

От Острова Ганнибал двинулся на восток - через страну трискастинов и затем вдоль границ области виконтиев на земли трикориев, а там перепоавился через р. Друенцию [Ливий, 21, 31, 9 - 12].

Между тем Публий Корнелий Сципион решился наконец взять инициативу в свои руки, дать сражение и примерно через три дня после того, как Ганнибал отправился на север, двинул свои легионы в боевом строю к карфагенскому лагерю, однако... к величайшему своему изумлению, обнаружил, что неприятель уже давно ушел. Догонять Ганнибала показалось ему делом безнадежным, и он решил отправиться в Италию, чтобы там, у подножия Альп, встретить грозного противника. В Испанию для ведения войны с Гасдрубалом Баркидом он послал в качестве легата своего брата Гнея Корнелия Сципиона, дав ему почти все свои контингенты. Явившись на Апеннинский полуостров, Публий возглавил римские войска, находившиеся в долине Пада [Полибий, 3, 49, 1 - 4; Ливий, 21, 32, 1 - 5].

На девятый день пути Ганнибал подошел к горам и обнаружил, что высоты, господствующие над проходом, заняты горцами (по Полибию, аллоброгами). Расположив свой лагерь у перевала и выжидая, пунийский полководец, подослав к алло-брогам своих лазутчиков, узнал: горцы занимают свои позиции только днем, а по ночам, оставляя небольшое сторожевое охранение, уходят к себе в "город" (очевидно, имеется в виду поселение горных аллоброгов). Используя это обстоятельство, Ганнибал днем, на виду у противника двинулся вперед, а ночью, зажегши в лагере костры, со сравнительно небольшим отрядом овладел высотами. На "другой день пунийская армия начала свой путь через горы. Пользуясь тем, что подъем в этом месте был очень крут и узок, что вьючные животные при малейшем неосторожном движении падали в пропасть, что в армии Ганнибала царила обычная в таких случаях неразбериха, аллоброги, оправившись от смятения, вызванного утратой выгодных рубежей, решили ударить по карфагенянам; ценой огромных потерь Ганнибалу удалось обратить их в бегство и овладеть "городом", где он захватил продовольствие, вьючных лошадей и пленников.

После этого в течение трех дней Ганнибал мог двигаться, не встречая препятствий, однако на четвертый день попал в засаду. Идя по склонам гор параллельно движению Ганнибала, горцы обрушивали на его солдат камни и огромные глыбы; им даже удалось на какое-то время рассечь пунийскую колонну и отделить пехоту Ганнибала от конницы и обозов; ценой неимоверных усилий пунийская армия выбралась из ущелья. Позже Ганнибал не встречал в Альпах столь же серьезной опасности, однако тамошние жители пользовались любым подходящим моментом, чтобы захватить лошадей с их вьюками или пленных - усталых и обмороженных воинов, тащившихся все выше и выше в горы. Наконец пунийцы достигли перевала, через который открывался путь в Италию^*.

^* (Вопрос о том, через какой перевал Ганнибал пересек Альпы, на протяжении длительного времени служит объектом, в общем, бесполезной дискуссии. Уже Тит Ливий [21, 38] приводил гипотезы, согласно которым Ганнибал воспользовался либо Пеннинскими Альпами (Валерий Антиат), либо Кремонским перевалом (Цэлий Антипатр). Наполеон полагал, что Ганнибал воспользовался перевалом Мон-Сени [Napoleon I. Correspondence, vol.31, Paris, 1869, стр. 408]. По мнению У. Карштедта [О. Меllzer, GK, III, стр. 121 - 188], точно определить маршрут Ганнибала в Альпах невозможно; У. Карштедт полагает, что он не мог идти через Сен-Бернар; наиболее вероятные пути - Мон-Женевр или Мон-Сени. Как думал К. Нейман [С. Neum Апп, Das Zeitalter der Punischen Kriege, Breslau, 1883, стр. 289], и Малый Сен-Бернар, и Мон-Сени исключаются; имеется только одна возможность - Мон-Женевр. Н. С. Голицын ["Всеобщая военная история древних времен", ч. III, СПб., 1874, стр. 40 - 42] высказывается в пользу Мон-Сени. Н. Михневич ("История военного искусства", СПб., 1895, стр. 87) не высказывается определенно. Э. Пайс [Е. Рais, Storia, vol. I, стр. 212 - 216] не высказывает определенной точки зрения. Леншау [L enschau. HАппibal, Sp. 2329] считает наиболее вероятным, что Ганнибал шел через Малый Сен-Бернар; такую же позицию занимают Т. Додж [Th. A. Dodge, HАппibal, стр. 195] и У. Моррис [W. O'Connor Morris, HАппibal, New York, 1897, стр. 114 - 115]. Ж. Вальтер [G. Waller, La destruction de Carthage, стр. 311 - 314] высказывается в пользу Мон-Сени. С точки зрения Дж. де Вира [G. de Beer, Alps and elephants, New York, 1956], переход состоялся через Кол де ла Траверсетте. По Б. Комбе-Фарну, Ганнибал, вероятно, перешел Альпы между Малым Сен-Бернаром и Мон-Женевр. См.: В. Com bet Farnoux, Les guerres puniques, Paris, 1960, стр. 82.)

Два дня Ганнибал стоял лагерем на перевале: воины, измученные трудным и опасным подъемом, должны были отдохнуть перед не менее трудным и опасным спуском. Однако полностью восстановить силы своего воинства Ганнибалу так и не удалось: стояла глубокая осень, наступили холода, а в ночь заката Плеяд (то есть 7 ноября) выпал снег. На рассвете Ганнибал приказал сниматься с места; воины шли медленно, как бы нехотя; на всех лицах, пишет Ливий, можно было прочесть выражение тоски и отчаяния. Тогда-то, выйдя вперед, Ганнибал показал им с вершины гор Италию, прилегающие к горной цепи плодородные поля в долине Пада. Ливий вкладывает в его уста примечательные слова: теперь его воины преодолевают не только стены Италии, но и стены Рима; теперь все пойдет как по ровному отлогому спуску; одна, в крайнем случае две битвы отдадут в их руки важнейшую твердыню и главный город Италии. Испытанное средство подействовало: надежда на близкое уже разграбление богатой и, казалось, незащищенной страны вдохнула в солдат Ганнибала новые силы.

Они спускались по узкой, крутой, заснеженной и скользкой тропе; одно неосторожное движение - и человек летел в пропасть. Так карфагеняне подошли к скале, около которой тропа еще больше сужалась и становилась еще круче. Обойти это место было невозможно: сначала шли по снегу, а затем начали скользить по голому льду, не имея ни опоры, ни возможности подняться; лошади, пробивая копытами лед, оказывались как бы в капкане и не могли двигаться дальше. Расположив свой лагерь на перевале, Ганнибал приказал расчистить дорогу от снега; у скалы его солдаты развели огромный костер и потом залили раскаленную скалу уксусом и, работая железными орудиями, проложили дорогу через разрыхлившуюся массу. По словам Аппиана [Апп., Ганниб., 4], дорога, построенная солдатами Ганнибала, продолжала существовать еще во II в. н. э.; она и тогда носила имя пунийского полководца - Ганнибалов проход. Через три дня можно было вывести в долину вьючных лошадей, которых тут же отправили на пастбища, и слонов. Дав утомленным воинам дополнительный отдых, еще через три дня Ганнибал оказался на равнине [Полибий, 3, 50 - 56; Ливий, 21, 32 - 37; Орозий, 4, 14, 3 - 4].

Ярче, чем Жар-птица (Диана Будко) купить книгу на сайте "Читай-город"