Глава 8. В гостях у полинезийцев

Робинзонада. - Боимся, что нас спасут. - Все в порядке, "Кон-Тики"!.. - Следы других кораблекрушений. - Необитаемые острова. - Схватка с морским угрем. - Нас находят. - Привидение на рифе. - Посол к вождю. - Вождь навещает нас. - "Кон-Тики" - старый знакомец! - Потоп. - Плот-вездеход. - Вчетвером на острове. - Раройцы забирают нас, - Встреча в деревне. - Предки из страны восходящего солнца. - Праздник. - Лечение по радио. - Мы получаем королевские имена. - Еще одно кораблекрушение. - "Тамара" спасает "Маоаэ". - Курс на Таити. - Свидание на пристани. - Королевская жизнь. - Шесть венков

Островок был необитаемый. Его размеры - от силы 200 метров в поперечнике - позволили нам быстро исследовать пальмовую рощу и все пляжи. Высота над лагуной нигде не превышала 2 метров.

В пальмовых кронах у нас над головой висели большие гроздья орехов - природных термосов, защищающих от тропического солнца холодное кокосовое молоко; в ближайшие недели нам не грозила смерть от жажды. Кроме того, на пальмах были также спелые орехи, остров кишел раками-отшельниками, а лагуна - всевозможной рыбой. Словом, полное благополучие.

На северном берегу мы нашли занесенный песком старый, некрашеный деревянный крест. Отсюда была видна кромка рифа с разбитым кораблем, мимо которого мы прошли, прежде чем сами потерпели крушение. Еще дальше на север голубели метелки пальм следующего островка. А ближайшим нашим соседом был зеленый остров на юге. На нем тоже не было видно никаких признаков жизни, да нас пока это и не волновало.

Появился прихрамывающий Робинзон Хессельберг, в громадной соломенной шляпе и с целой охапкой шевелящихся раков-отшельников. Кнют подпалил хворост, и вот уже мы уписываем вареных раков, запивая их кокосовым молоком и какао.

- Ну что, ребята, каково быть на суше? - улыбаясь, осведомился Кнют.

Из всей шестерки ему одному довелось раньше побывать на берегу. Тут же Кнюта качнуло, и он вылил полкастрюли горячей воды на ноги Бенгта. После ста одних суток на плоту все мы в первый день не очень твердо стояли на ногах и то и дело машинально пружинили коленями хотя никаких волн, естественно, не было.

Когда Бенгт начал раздавать посуду, Эрик хитро ухмыльнулся. Я сразу вспомнил, как я после завтрака по привычке наклонился через борт и принялся тщательно отмывать свою миску, а Эрик, поглядев на риф, отложил свой прибор и сказал: "Что-то сегодня неохота посуду мыть". Теперь его миска, извлеченная из кухонного ящика, блестела не хуже моей.

Закусив и хорошенько отдохнув, мы занялись отсыревшей радиоаппаратурой. Торстейну и Кнюту нужно было спешить выйти в эфир, пока радиолюбитель из Раротонги не передал всему свету печальную весть о нашей гибели.

Большая часть аппаратуры уже лежала на берегу, но тут какой-то ящик на рифе привлек внимание Бенгта, он ухватился за него - и подпрыгнул в воздух. Ударило током - значит, ящик из комплекта радиостанции! Радисты принялись разбирать, переключать и опять собирать, а мы тем временем устраивали лагерь.

Забрав с плота тяжелый промокший парус, мы вытащили его на берег и растянули между двумя пальмами над площадкой, обращенной к лагуне. Колья сделали из выброшенных волнами бамбуковых жердей. Цветущий кустарник, насыщавший воздух упоительным ароматом, образовал три стены, а с четвертой стороны открывался вид на зеркальную гладь лагуны. Чудесное место, Посмеисаясь от удовольствия, мы отбросили в сторону торчащие из песка ветки коралла и сделали себе постели из палы мовых листьев. До темноты у нас было готово уютное гнездышко, и сверху над нами висела большая бородатая физиономия доброго старого Кон-Тики. Он уже не пыжился, раздуваемый восточным ветром, а недвижимо смотрел на звезды над Полинезией.

Кругом на кустах лежали мокрые флаги и спальные мешки, на песке сушилось прочее имущество. Еще один день ни этом солнечном острове, и все отлично просушится. Радистам тоже пришлось сдаться до следующего дня, чтобы солнце могло как следует прогреть аппаратуру. Мы сдернули с кустов спальные мешки и улеглись, споря, чей мешок суше. Победил Бенгт, его мешок не хлюпал, когда владелец ворочался.

Проснувшись наутро вместе с солнцем, мы увидели, что парус провис под тяжестью кристально чистой дождевой воды. Бенгт собрал драгоценную влагу, потом отправился к лагуне и принялся вылавливать причудливых рыб, которых заманивал в канавы в песке.

Герман утром жаловался на возобновившуюся боль в шее и в спине - память об ушибе, полученном в Лиме, а к Эрику вернулся его радикулит. Вообще же встреча с рифом прошла для нас на диво благополучно, мы отделались мелкими царапинами, если не считать Бенгта, который получил легкое сотрясение мозга, когда обломок мачты ударил его по лбу. Правда, сам я выглядел довольно своеобразно, руки и ноги сплошь в синяках после объятии со штагом.

Во всяком случае никто не устоял против соблазна искупаться перед завтраком в прозрачной внутренней лагуне. Кстати, лагуна была огромная. Вдали от берега пассат морщил ее синюю поверхность, а еще дальше с трудом различались голубеющие островки, обозначающие изгиб кольцевого рифа. Но на подветренной стороне нашего островка пассат тихо шелестел в метелках пальмовых крон, заставляя их покачиваться, а зеркало лагуны повторяло каждое движение. Горько-соленая вода была настолько чиста и прозрачна, что мы, плывя в 3 метрах над коралловым дном с пестрым рыбьим населением, боялись задеть его и порезаться. Да, то был подлинно сказочный мир. Температура воды - в самый раз, воздух - сухой и горячий от солнца. Но долго купаться мы не могли. Раротонга ждала вестей.

На коралловых плитах в лучах тропического солнца сушились катушки и прочие части, Торстеин и Кнют орудовали паяльником и отверткой. Шли часы, и мы все больше волновались. Бросив остальные дела, окружили радистов: может быть сумеем чем-нибудь помочь? До десяти вечера мы должны выйти в эфир, не то, как истекут условленные тридцать шесть часов, радиолюбитель на Раротонге начнет вызывать спасателей.

Полдень, вечер, вот и солнце зашло. Только бы наш корреспондент набрался терпения. Семь часов, восемь, девять... Наши нервы были на пределе. Передатчик молчал, но приемник типа NC-173 начал оживать, в нижней части шкалы звучала слабая музыка. Любительский диапазон еще был нем, однако звук подбирался к нему все ближе. Было похоже, что какая-то из катушек постепенно подсыхает с одного конца. А передатчик упорно хранил безмолвие, искры говорили о замыканиях в схеме.

Осталось меньше часа. Отчаявшись наладить основной передатчик, мы снова взялись за портативную военную рацию. Ее тоже за день испробовали не раз и не два, но без толку. Может быть, теперь просохла. Аккумуляторы все до одного были испорчены, мы получали ток от маленького ручного генератора. Крутить было тяжеловато, и мы четверо, неквалифицированная рабочая сила, сменялись на этой шарманке.

Тридцать шестой час истекал. Помню, кто-то шепотом отсчитывал - семь минут, пять... Потом никто уже не глядел на часы. Передатчик словно воды в рот набрал, зато приемник потрескивал все ближе к нужной частоте. Вдруг "задышала" волна нашего приятеля на Раротонге, мы разобрали, что у него идет разговор с Таити. Нам удалось записать отрывок его послания:

- ...Ни одного самолета по эту сторону Самоа. Я абсолютно уверен...

И опять все стихло. Нет, это невыносимо. Что там происходит? Неужели выслали самолеты и спасательные отряды? Наверно, в эфире сейчас тесно от радиограмм.

Двое радистов лихорадочно трудились. Пот катил с них градом, не хуже, чем с нас, "шарманщиков". Мало-помалу в антенну передатчика пошел ток, и Торстеин ликующе показал па стрелку прибора, которая медленно ползла вверх, когда он нажимал ключ. Вот оно!

Мы крутили, как сумасшедшие, а Торстеин вызывал Раротонгу. Не отвечает. Еще раз. Передатчик наконец ожил, а Раротонга нас не слышит! Мы стали взызать к Галу и Фрэнку в Лос-Анджелесе, к военно-морскому училищу в Лиме - никто нас не слышал.

Тогда Торстеин выбил SOS, иначе говоря обратился ко всем, кто в это время слушал на пашей волне.

Это помогло. Чей-то слабый голос в эфире неторопливо вызвал нас. Мы поспешили откликнуться, дескать, слышим. И снова неторопливо:

- Меня зовут Пауль, живу в Колорадо, как звать тебя, где живешь?

Значит, радиолюбитель. Мы крутили, а Торстеин отбил ключом:

- Здесь "Кон-Тики", нас прибило к необитаемому острову в Тихом океане.

Но Пауль нам не поверил. Решил, что его разыгрывает какой-нибудь коротковолновик с соседней улицы, и не стал дажо отвечать. Мы рвали на себе волосы от отчаяния. Сидим под звездами на безлюдном острове, а нам не хотят верить!

Торстейн не унимался, опять взял ключ и принялся передавать: "Все в порядке", "Все в порядке", "Все в порядке". Надо же как-то остановить всю эту махину, пока спасатели не вышли в океан на поиски.

И вдруг в приемнике чуть слышно:

- Что же ты расшумелся, если все в порядке? И все, опять в эфире тишина.

Хоть бейся головой о пальмы, пока все орехи не свалятся. Один бог ведает, что бы мы откололи, если бы нас вдруг не услышали сразу и Раратонга, и старина Гал. Гарольд клялся, что, поймав наконец позывные L12B, от радости пустил слезу. Тотчас дали отбой тревоге. И вот мы снова наедине с собой на своем островке. Вся шестерка повалилась в изнеможении на постели из пальмовых листьев.

На следующий день мы только отдыхали и наслаждались жизнью. Кто купался, кто ловил на рифе невиданных тварей, а самые энергичные благоустраивали лагерь. На мысе, против которого выбросило на риф наш "Кон-Тики", мы на опушке рощи вырыли ямку, выстлали ее листьями и посадили проросший орех из Перу. Рядом выложили из кораллов пирамидку, и вместе они указывали на точку, где застрял плот.

Правда, за ночь "Кон-Тики" еще подвинулся, теперь он лежал в лужах между коралловыми глыбами, далеко от края рифа. После горячих песочных ванн Эрик и Герман почувствовали себя превосходно и захотели совершить поход вдоль рифа на юг, в расчете попасть на большой остров. Я предупредил их, чтобы остерегались не столько акул, сколько мурен, и они сунули за пояс длинные ножи. В коралловых рифах обитает свирепый угорь с длинными ядовитыми зубами, которые способны отхватить ногу человеку. Угорь нападает молниеносно, и полинезийцы, не робеющие перед акулой, страшно его боятся.

Большую часть пути Эрик с Германом шли вброд, но кое-где риф прорезали глубокие желоба, их надо было пересекать вплавь. Друзья благополучно добрались до острова. Он тянулся на юг под прикрытием рифа - длинный, узкий, между солнечными пляжами зажата полоска пальмовой рощи. Эрик и Герман дошли до южной оконечности. Белопенный риф простирался дальше, к другим островам. Ребята нашли на беоегу остатки большого корабля, расколовшегося па две части. Это был старый испанский четырехмачтовый парусник, который вез куда-то железнодорожные рельсы. Ржавые рельсы были раскиданы по всему рифу. На обратном пути наши разведчики осмотрели другой берег, но и тут на песке не было ничьих следов.

Возвращаясь по рифу, они то и дело спугивали экзотических рыб и пытались их поймать. А в одном месте друзья сами вдруг подверглись атаке. В прозрачной воде они увидели идущих на них восемь здоровенных мурен и живо выбрались на большую коралловую глыбу. Скользкие гадины извивались вокруг глыбы, но огромные, толщиной в ногу, с маленькой головой, злыми змеиными глазками и острыми, как шило, зубами в дюйм длиной. Пустив в ход ножи, ребята сумели отрубить голову одной мурене и ранить другую. Кровь тотчас привлекла молодых синих акул, и пока они расправлялись с искалеченными муренами, Герман и Эрик спрыгнули с глыбы и улизнули.

В тот же день, идя вброд по рифу возле нашего островка, я вдруг почувствовал, как кто-то схватил мертвой хваткой мою ногу. Это был спрут. Не очень большой, всего около метра, ко до чего же противно было ощущать холодное прикосновение щупалец и глядеть в злые глазки на багровом мешке с изогнутым клювом. Я изо всех сил дернул ногой, но спрут не отпускал. Видно, его привлек бинт у меня на ноге. Рывками я направился к берегу, волоча за собой отвратительную тварь. Лишь когда я достиг суши, он выпустил меня и медленно отступил на мелководье, вытянув щупальца и глядя на берег - дескать, только сунься. Я обстрелял его обломками коралла, и он поспешил исчезнуть.

Все наши приключения на рифе были всего лишь приправой к райской жизни на островке. Но ведь нельзя же оставаться здесь навсегда, пора было подумать и о том, как вернуться в цивилизованный мир. За неделю "Кон-Тики" пробрался уже на середину рифа, где и осел на сухом месте. Пробиваясь в лагуну, могучие бревна сокрушили на своем пути немало кораллов, но теперь плот прочно застрял, и сколько мы его ни тянули, ни толкали, все было напрасно. Нам бы затащить его в лагуну, а там можно починить мачту и снасти, чтобы пересечь по ветру внутреннюю лагуну и посмотреть, что делается на той стороне. Если есть здесь обитаемые острова, то их надо искать у западного горизонта, где барьерный риф смотрит под ветер.

Шли дни.

А однажды утром примчался один из наших и сказал, что на лагуне показался белый парус. Мы забрались на пальмы и в самом деле увидели крохотную точку, удивительно белую на опалово-синем фоне воды. Точно, там кто-то плывет под парусом. Было видно как он идет галсами. Потом показался второй парус.

Время шло, и паруса приближались. Они держали курс на наш остров. Мы подняли на пальме французский флаг и размахивали норвежским, привязав его к длинному шесту. Вот уже один парус приблизился настолько, что можно разглядеть лодку - это был полинезийский аутригер с усовершенствованным парусным вооружением. С лодки на нас смотрели два смуглых человека. Мы помахали им. Они замахали в ответ, и аутригер врезался в песок у берега.

- Иа ора на, - приветствовали мы по-полинезийски.

- Иа ора на, - дружно ответили островитяне, один из них прыгнул в воду и пошел к нам, увлекая за собой лодку.

Тела коричневые, а одежда европейская. Правда, оба были босиком, зато в самодельных соломенных шляпах от солнца. Они вышли на берег как-то неуверенно, но, когда мы с улыбкой поздоровались с ними за руку, они тоже обнажили сверкающие зубы в улыбке, которая была красноречивее всяких слов.

Наше полинезийское приветствие ввело из в заблуждение точно так же, как были обмануты мы, когда житель Ангатау встретил нас возгласом "гуд найт". И они успели произнести целую речь, прежде чем до них дошло, что мы по-полииезийски ни в зуб ногой. Тогда они смолкли и, дружелюбно улыбаясь, показали на вторую лодку, которая приближалась к острову.

В ней сидело трое, они вышли на берег, поздоровались, и оказалось, что один из них кое-как изъясняется по-французски. Мы узнали, что на одном из островов за лагуной есть деревня и ее жители несколько дней назад ночью заметили наш костер. Но так как в рифе Рароиа есть лишь один проход и этот проход находится как раз напротив деревни, никто не может незамеченным попасть на острова. И старики, понятное дело, решили, что люди непричастны к этому свету над рифом на востоке, дескать, там завелась нечистая сила. Естественно, проверять эту догадку никому не захотелось. А тут еще волны принесли из-за лагуны доску с какими-то письменами. Два раройца, которые побывали на Таити и там научились грамоте, разобрали черные письмена и прочли слово Тики. После этого не приходилось сомневаться, что на рифе водятся призраки, ведь Тики - об этом каждый знал - был древним родоначальником их племени. Но потом из-за лагуны приплыл хлеб в герметической упаковке, какао, сигареты, даже ящик со старым башмаком. Сразу всем стало ясно, что в восточной части рифа произошло кораблекрушение, и вождь отправил две лодки спасать уцелевших, которые жгли костры на острове.

Поощряемый своими товарищами, островитянин спросил нас, почему на выловленной ими доске было написано Тики. Мы объяснили, что все наше снаряжение помечено "Кон-Тики", потому что так называется судно, на котором мы приплыли.

Наши новые друзья немало удивились, услышав, что вся команда спаслась и что лежащая на рифе сплющенная развалина и есть наше судно. Они хотели тут же переправить нас в деревню. Мы поблагодарили и отказались, мол, останемся здесь, пока не стащим "Кон-Тики" с рифа. Полинезийцы с ужасом посмотрели на разбитый плот: неужели мы рассчитываем, что он еще поплывет! И толмач с жаром сказал, что мы должны последовать за ними - так велел вождь, они просто не смеют возвращаться без нас.

И мы решили, что один из команды поедет посланником от нас к вождю, а потом вернется и расскажет нам про тот остров. Нам не хотелось оставлять плот на рифе, и нельзя было бросать наше имущество. Бенгт отправился с раройцами. Аутригеры столкнули с мели, и ветер быстро увлек их на запад.

На следующий день на горизонте появилась целая стая белых парусов. Не иначе раройцы мобилизовали все плавучие средства, чтобы перевезти нас.

Эскадра зигзагами приближалась к острову, и вскоре мы разглядели на первой лодке среди смуглых фигур нашего Бенгта, который махал нам шляпой. Он крикнул, что привез самого вождя, и мы выстроились в шеренгу на берегу для встречи.

Бенгт важно представил нас вождю. Тот сказал, что его имя Тепиураиарии Териифаатау, но можно говорить просто Тека, Мы предпочли звать его Текой.

Вождь Тека был высокий, стройный полинезиец с умнейшими глазами. Человек знатный, он происходил из старого королевского рода на Таити и сам правил островами Рароиа и Такуме. В школе на Таити он научился говорить по-французски, читать и писать. Он знал, что столица Норвегии - Христиания, и спросил, не знаком ли я с Бингом Кросби. Потом Тека рассказал, что за последние десять лет на Рароиа заходило только три иностранных судна, зато несколько раз в год приходит шхуна с Таити, она привозит различные потребительские товары в обмен на копру. Раройцы давно уже ждут ее, она может появиться со дня на день.

Бенгт доложил, что на Рароиа нет ни школ, ни радио, ни белых людей, но сто двадцать полинезийцев, составляющих население деревни, приняли все меры, чтобы нам было у них хорошо, и готовят нам роскошный прием.

Первым делом вождь попросил показать ему судно, которое доставило нас в сохранности на риф. Сопровождаемые свитой, мы зашагали вброд к "Кон-Тики". Вдруг наши новые друзья остановились и громко что-то закричали. С этого места было ясно видно бревна нашего плота и один из рароппев воскликнул!

- Какой же это корабль, это паэ-паэ!

- Паэ-паэ! - подхватили все остальные.

Они галопом пересекли риф и вскарабкались на "Кон-Тики". Словно восхищенные дети, облазили весь плот, ощупывая бревна, циновки, снасти. Вождь был взволнован не меньше других, Вернувшись к нам, он повторил, испытующе глядя на нас:

- "Тики" не корабль, это паэ-паэ!

Паэ-паэ означает по-полинезийски "плот" и "помост", а на острове Пасхи этим словом называют также местные лодки. Вождь рассказал, что сейчас паэ-паэ нет, но старики помнят посвященные им древние предания. Могучие бальсовые бревна привели в шумный восторг раройцев, но снасти вызвали у них презрительную гримасу. Мол, такие канаты долго не выдержат действия солнца и морской воды. С гордостью показали они нам снасти на своих аутригерах, сделанные из кокосового волокна: по пяти лет служат.

Возвратившись на островок, мы нарекли его именем "фенуа Кон-Тики"- остров Кон-Тики звание все могли выговорить, а вот наши короткие скандинавские имена оказались для раройцев крепким орешком. И они страшно обрадовались, когда я сказал, что меня можно звать Тераи Матеата - так меня нарек вождь Гаити, когда я был там в первый раз.

Раройцы принесли из лодок кур, яйца, хлебные плоды; другие в это время били острогами рыбу в лагуне. И вот уже около лагерного костра пир горой. Мы рассказывали про наши приключепия в океане, а историю о встрече с китовой акулой нам пришлось повторять снова и снова. И каждый раз, когда дело доходило до того, как Эрик вонзил ей в череп гарпун, они дружно ахали. Раройцы легко опознавали рыб по нашим, зарисовкам и сразу говорили нам их полинезийские наззания. Только китовая акула и Gempylus оказались им совершенно незнакомыми.

Вечером мы включили радио, чем доставили великую радость всей компании. Особенно им пришлась по вкусу церковная музыка. Но вот мы неожиданно для себя поймали настоящую полинезийскую мелодию, ее передавала какая-то американская станция. И самые жизнерадостные из наших новых друзей начали извиваться, подняв руки над головой, а затем и остальные принялись отплясывать хюлу-хюлу. Когда спустилась ночь, все устроились вокруг костра на берегу. Прошедший день был для раройцев таким же событием, как для нас.

Проснувшись на следующее утро, мы увидели, что они уже жарит только что наловленную рыбу, а для утоления жажды стояло шесть кокосовых орехов со срезанными макушками.

В этот день риф ревел грознее обычного, ветер прибавил, и на рифе за разбитым плотом высоко в воздух взлетали брызги.

- Сегодня "Тики" придет в лагуну, - сказал вождь. - Начинается прилив.

Около одиннадцати часов вода устремилась мимо нас, заполняя лагуну, словно большой чан. Море наступало по всей окружности острова. Потом начался настоящий потоп. Вал шел за валом, подминая под себя риф. Мощный поток вдоль обеих сторон острова переносил здоровенные глыбы коралла, смывал широкие : отмели, таявшие, как сахар, и намывал другие. Поплыли обломки, а там и весь "Кон-Тики" зашевелился. Мы поспешили отнести наше имущество подальше от берега, чтобы прилив не смыл. Скоро на рифе над водой остались торчать лишь самые высокие бугры, а пляжи плоского островка совсем затопило, и волны уже лизали траву. Жуткое зрелище. Казалось, весь океан ополчился против нас. "Кон-Тики" развернулся кругом и поплыл, но потом опять застрял на кораллах.

Раройцы бросились в воду. Где вплавь, где вброд, перебираясь с отмели на отмель, они добрались до плота. Кнгот и Эрик следовали за ними. На плоту лежал наготове конец, и как только "Кон-Тики", опрокинув последнюю глыбу па своем пути, снялся с рифа, наши помощники попрыгали в воду и попытались притормозить. Они не знали нашего "Кон-Тихи", не ведали силу порыва, неудержимо влекущего его на запд. Плот поволок их за собой, с ходу миновал последний участок рифа и вошел в лагуну. Очутившись на более спокойной воде, он как бы растерялся и стал прикидывать, какие возможности ему открылись. Прежде чем он успел направиться к выходу из лагуны, раройцы уже обмотали конец вокруг пальмы. И "Кон-Тики", связанный, что называется, по рукам и по ногам, остался в лагуне. Наше судно-вездеход одолело баррикаду и проникло во внутренние воды Рароиа.

Под воинственные крики, твердя зажигательное "ке-ке-те-хуру-хуру", мы общими силами подтянули "Кон-Тики" к берегу его тезки. Прилив больше чем на метр превзошел обычную отметку, и мы уже решили, что весь остров исчезнет под водой, но тут потоп прекратился.

Волны в лагуне курчавились барашками, и утлые, черпающие воду челны не могли взять много груза. А раройцы спешили домой, и Бенгт с Германом отправились вместе с ними, чтобы оказать врачебную помощь мальчику, который лежал при смерти в деревне. У него был карбункул на голове, а в нашей аптечке нашелся пенициллин.

Весь следующий день мы прозели вчетвером на своем острове Кон-Тики. Восточный ветер так разгулялся, что полинезийцы не могли идти через испещрённую мелями и острыми кораллами лагуну. И опять был очень сильный прилив.

Наутро ветер улегся. Нырнув под "Кон-Тики", мы убедились, что бревна целы, хотя риф и снял с них стружку толщиной в дюйм-два. Канаты так глубоко вгрызлись в дерево, что лишь в четырех местах их перерезало кораллами. Мы принялись наводить на борту порядок. Выпрямили сложившуюся гармошкой каюту, починили мачту, и наше гордое судно приобрело более достойный вид.

Попозже вдали опять показались паруса, раройцы пришли за нами и оставшимся грузом. Герман и Бенгт рассказали, что в деревне готовится большое торжество. Когда мы туда приплывем, нужно оставаться в лодках, пока сам вождь не подаст нам знак.

Свежий ветер увлек нас через лагуну, ширина которой здесь была около 10 километров. С печалью смотрели мы, как машут нам, прощаясь, пальмы острова Кон-Тики. И вот уже они затерялись вдали, среди цепочки островков вдоль восточного барьера. А впереди вырастали другие острова, покрупнее. Мы увидели мол перед одним из них, а между пальмами вился дымок над крышами хижин.

Но деревня будто вымерла, не видно ни души. Что они затеяли? Наконец мы разглядели на берегу, возле кораллового мола, фигуры двух людей: один - длинный и тощий, другой - плечистый и толстый, как бочка. Причалив к берегу, мы поздоровались с ними. Это были вождь Тека и его заместитель Тупухоэ, радушная улыбка которого тотчас покорила нас. Тека - был дипломат и мудрец, а Тупухоэ - истинное дитя природы, на редкость жизнерадостный, крепкий и веселый. Могучее сложение, гордая осанка - именно таким и представляешь себе настоящего полинезийского вождя. Он и был вождем первоначально, потом постепенно выдвинулся Тека, который умел говорить по-французски и знал счет и грамоту, так что он мог постоять за интересы деревни, когда с Таити приходила шхуна за копрой.

Тека объяснил, что нам надлежит строем пройти к деревенскому дому собраний. И как только все высадились на берег, мы важно зашагали в деревню, Герман - впереди с привязанным к гарпунному древку флагом, за ним оба вождя и я между ними.

Сразу бросилось в глаза, что раройцы торгуют с Таити - в деревне было вдоволь и досок, и гофрированной жести. Рядом о живописными старинными хижинами из корявых жердей и пальмовых листьев стояли сколоченные из досок домишки. Новая вместительная постройка поодаль оказалась тем самым домом собраний, в котором мы должны были разместиться. Следом за нашим знаменосцем мы вошли внутрь через маленькую заднюю дверь и вышли наружу на широкое крыльцо перед фасадом. И на площадке перед домом увидели все население деревни - старых и малых, женщин и мужчин. У них был чрезвычайно серьезный вид, даже наши веселые приятели с острова Кон-Тики не подавали виду, что узнают нас.

Как только мы выстроились на крыльце, раройцы дружно грянули... "Марсельезу!" Запевалой был вождь, который знал слова, и в общем получилось здорово, хотя некоторым старушкам было трудно поспевать. Чувствовалось, что они немало порепетировали. Возле крыльца подняли французский и норвежский флаги, на этом официальный прием закончился, и вождь Тека отошел в сторону, дальше роль церемониймейстера взял на себя толстяк Тупухоэ. Он подал знак, и толпа опять запела, но на этот раз куда стройнее, потому что и слова, и музыку раройцы сочинили сами, а уж что-что - родную хюлу они петь умели. Трогательно простая мелодия была такой волнующей, что мы слушали, как завороженные, глядя на великий океан. Несколько человек запевали, остальные хором подхватывали припев. Музыкальная тема слегка варьировалась, но текст Повторялся: "Здравствуйте, Теки Тераи Матеата с товарищами, прибывшие из-за океана на паэ-паэ к нам на Рароиа, здравствуйте, и да продлится ваше пребывание у нас, и пусть у нас будут общие воспоминания, чтобы мы всегда были вместе, даже когда вы уедете в дальние страны. Здравствуйте".

Мы уговорили их спеть еще раз. Мало-помалу скованность прошла, и раройцы заметно ожили. Тупухоэ попросил меня рассказать людям, почему мы пересекли океан на паэ-паэ, дескать, это всем хочется знать. Можно говорить по-французски, Тека переведет.

Хотя мои слушатели не получили образования, они все отлично понимали. Я рассказал, что мне уже пришлось побывать среди их соплеменников на полинезийских островах и в тот раз я услышал об их первом вожде, Тики, который привел сюда, на острова, их предков из неведомо где лежащей таинстзеиней страны. А между тем в далекой стране Перу, объяснил я, некогда правил великий вождь по имени: Тики. Народ называл его Кон-Тикн, или Солнце-Тики, потому что он вел свое происхождение от Солнца. Тики покинул свою родину на больших паэ-паэ, потому-то мы шестеро и решили, что он и есть тот самый Тики, который давным-давно приплыл на эти острова. А так как никто не верил, что паэ-паэ мог пересечь океан, мы сами вышли из Перу на паэ-паэ, и вот мы здесь, значит, это все-таки возможно!

Как только Тека перевел мой короткий доклад, Тупухоэ сорвался с места, выскочил вперед и с жаром что-то начал говорить по-полинезийски, размахивая руками и указывая то на небо, то на нас, причем он все время твердил имя Тики. Я ничего не мог разобрать в этой скороговорке, но толпа жадно глотала каждое слово, явно захваченная его речью. Тека даже слегка растерялся, когда дело дошло до перевода.

По сливам Тупухоэ, его отец, и дед, и родители деда рассказывали о Тики, что он был их первый вождь, а теперь живет на небе. Но потом пришли белые и заявили, что предания предков ложь. Мол, никакого Тики никогда не было. И на небе его не может быть, там-де живет Иегова, а Тики языческий бог, в него верить больше нельзя. Но вот сегодня из-за океана сюда приплыли мы шестеро и первыми среди белых признали, что их предки говорили правду. Тики жил, существовал на самом деле, а потом умер и попал на небо.

Я испугался, как бы из-за меня все труды миссионеров но пошли насмарку, и поспешил объяснить, что Тики, конечно, существовал, это точно, и умер в свое время, но где он сегодня, на небе или в аду, о том ведает один Иегова, потому что он и впрямь живет на небе, а Тики был смертным человеком, хотя и могущественным вождем, вроде Теки и Тупухоэ, может быть, даже еще могущественнее.

Раройцы с радостью и удовольствием выслушали мои слова; судя по одобрительному гулу и кивкам, такое объяснение их явно устраивало. Тики в самом деле существовал - это самое главное. Если он попал в ад, заключил Тупухоэ, тем хуже для него, зато у ныне живущих больше надежд свидеться с ним!

Три старика протиснулись вперед, чтобы поздороваться с нами за руку. Сразу было ясно, что это они донесли до наших дней предания о Тики. И точно, вождь отметил одного из них, который знал множество старинных сказаний и исторических песен. Я спросил старика, нет ли в преданиях хотя бы намека, с какой стороны приплыл Тики. Нет, никто из них не помнил ничего такого. Впрочем, поразмыслив как следует, самый старый заметил, что Тики привез с сооой одного своего близкого родственника по имени Мауи, а в песне о Мауи говорится, что он прибыл на острова из Пура, то есть из края, где восходит солнце. Но если Мауи приплыл из Пура, продолжал старик, то и Тики, очевидно, был оттуда, ну а наша шестерка уж точно прибыла на паэ-паэ из Пура.

Я сказал раройцам, что на уединенном острове Мангарева, лежащем ближе к острову Пасхи, люди никогда не строили лодок, а вплоть до наших дней пользовались большими паэ-паэ. Это было новостью для стариков, зато они знали, что их предки тоже ходили на больших паэ-паэ, но они со временем вышли из употребления, осталось только название да легенды о паэ-паэ. Давным-давно, добавил старейший, паэ-паэ называли еще ронго-ронго, но теперь это слово забыто. А в древних сказаниях упоминаются ронго-ронго.

Интересное слово! Ибо Ронго (на некоторых островах произносится "Лоно") - имя одного из самых славных родоначальников полинезийцев. Предания подчеркивают, что он был белым и светловолосым. Когда капитан Кук впервые прибыл на Гавайи, островитяне встретили его с распростертыми объятиями, решив, что это не кто иной, как их белый сородич Ронго после долгого отсутствия вернулся с родины предков на таком большом парусном корабле. А на Пасхе словом ронго-ронго называют загадочные письмена, секрет которых был утерян, когда умерли последние "длинноухие", владевшие этой письменностью.

Старики могли без конца говорить о Тики и ронго-ронго, а молодых интересовала китовая акула и наше плавание через океан. Но нас ждало угощение, к тому же Теке надоело быть переводчиком.

Все жители деревни подходили по очереди поздороваться с нами. Мужчины чуть не выдергивали нам руку из плеча, бормоча "иа-ора-на", девушки выходили с лукавинкой во взгляде и смущенной улыбкой, старухи тараторили, хихикали и с любопытством разглядывали наши бороды и кожу. И все относились к нам так дружелюбно, что вавилонская смесь языков не могла служить помехой. Скажут нам что-нибудь непонятное по-полинезийски, мы отвечаем по-норвежски и вместе хохочем. Раньше всего мы запомнили слово "нравится", а так как при этом достаточно было показать на то, что нам нравилось, и вы тотчас получали желаемое, все было чрезвычайно просто. Если же, произнося "нравится", сморщиться - это означало "не нравится". Этим запасом слов вполне можно было обойтись.

Как только мы познакомились со всеми ста двадцатью семью жителями деревни, для обоих вождей и нашей шестерки был накрыт длинный стол, и девушки начали подавать всякие лакомые блюда. Пока одни накрывали, другие принесли венки - большие повесили нам на шею, маленькие надели на голову. Цветы упоительно благоухали и приятно освежали кожу. И вот начался пир по случаю встречи, пир, который кончился, лишь когда мы покинули остров. От одного вида такого угощения у нас слюнки потекли. Стол ломился под тяжестью жареных поросят, цыплят, уток, свежих омаров, полинезийских рыбных блюд, хлебных плодов, папайи и кокосового молока. Мы набросились на угощение, а раройцы для нашего увеселения пели песни, и девушки танцевали вокруг стола.

Ребята чувствовали себя отлично, и, наверно, у нас был потешный вид, когда мы, увенчанные цветами, тряся длинными бородами, расправлялись с кушаньями. Вожди не меньше нашего наслаждались жизнью.

После трапезы началось роскошное представление. Раройцы решили показать нам все свои танины. Нас и вождей рассадили в первом ряду "партера", затем вышли два гитариста и, присев на корточках, забренчали настоящие полинезийские мелодии. В кольце зрителей, которые пели, тоже сидя на корточках, появились, вращая бедрами, танцоры в два ряда - женщины в шуршащих юбках из пальмовых листьев и мужчины. Запевала Ееселая пылкая толстуха, у которой была только одна рука: вторую отхватила акула. Поначалу танцоры нервничали, держались как-то принужденно, но, убедившись, что гостям с паэ-паэ по душе старинные полинезийские пляски, повели себя проще. В ряды танцоров встало несколько человек постарше, они превосходно владели ритмом и искусно исполняли танцы, несомненно ставшие редкостью. И чем ниже склонялось солнце, тем более темпераментной становилась пляска и росло ликование зрителей. Нас уже не воспринимали как чужих, мы стали для них своими и веселились со всеми заодно. Программе не было конца, один захватывающий номер сменялся другим. Вот группа молодых мужчин села в плотный круг у наших ног. По знаку Тупухоэ они принялись отбивать такт ладонями по земле. Сперва медленно, потом все быстрее и стройнее, и вдруг к ним присоединился барабанщик, который колотил двумя палками по выдолбленной сухой колоде, извлекая из нее резкий, сильный звук. Наконец ритм достиг нужного накала, и зазвучала песня, а затем в кругу внезапно появилась девушка с венком на шее и цветком за ухом. Босые ступни и согнутые колени задавали ритм, бедра вращались, и руки извивались над головой - словом, настоящий полинезийский танец. Она великолепно танцевала, и все принялись отбивать такт кулаками.

Еще одна девушка вбежала в круг, за ней третья. Они двигались поразительно гибко, в безупречном ритме, скользя, будто тени, друг около друга. Глухие удары о землю, звонкая барабанная дробь и песенное сопровождение наращивали темп, и танец становился все стремительнее. Зрители старательно подпевали и хлопали в лад.

Древняя Полинезия ожила перед нами. Мерцали звезды, мерно качались пальмы. Долгую теплую ночь наполняло благоухание цветов и пение цикад. Тупухоэ, сияя всем лицом, хлопнул меня по плечу.

- Маитаи? - спросил он.

- Э, маитаи, - ответил я.

- Маитаи? - повторил он, обращаясь к остальным.

- Маитаи, - дружно отозвались они, и никто не морщился.

- Маитаи, - кивнул Тупухоэ, показывая на себя: ему тоже правился праздник.

Даже Тека был доволен. И он сказал нам, что впервые белые видят пляски жителей Рароиа. Все быстрее, быстрее мелькали барабанные палочки и хлопающие ладони, от них не отставали песня и танец. Одна из танцовщиц остановилась перед Германом и, продолжая плясать, протянула к нему извивающиеся руки. Герман усмехнулся в бороду, не зная, как реагировать.

- Принимай вызов, - прошептал я, - ты ведь хорошо танцуешь.

И к неописуемому восторгу толпы Герман вошел в круг, слегка присел и начал извиваться, как того требует хюла. Бурное ликование! Скоро Бенгт и Торстейн тоже пошли плясать. Не жалея пота, они старались не отстать от бешеного ритма. Но вот стук барабана перерос в сплошной гул, три солистки, трепеща, как осиновый лист, опустились на землю, и тотчас барабан смолк.

Выступление моих друзей вызвало всеобщий восторг, и настроение публики поднялось еще выше.

Следующим был исполнен танец птиц - один из древнейших ритуалов Рароиа. Мужчины и женщины двигались в два ряда, изображая две стаи птиц. Дирижер танца, который носил звание вождя птиц, исполнял замысловатые движения, но в самом танце не участвовал. Когда номер кончился, Тупухоэ объяснил, что он был исполнен в честь плота и будет теперь повторен, но уже со мной в роли дирижера. Я успел подметить, что главной задачей дирижера было издавать дикие вопли и скакать вприсядку, вращая бедрами и размахивая руками над головой, а потому, надвинув на лоб венок, смело вышел на сцену. Глядя на мои коленца, старина Тупухоэ от хохота чуть не упал со скамейки. Музыкальное сопровождение было не ахти какое, так как хор и оркестр хохотали не меньше вождя.

После этого все пошли танцевать, и стар и мал. Барабанщик со своим ансамблем снова заиграли вихревую хюлу-хюлу. Первыми в круг вошли девушку и задали бешеный ритм, затем стали по очереди приглашать нае; остальные сами, без приглашения, присоединялись к танцу, часто-часто подпрыгивая и извиваясь.

Один Эрик сидел, как вкопанный, Сырость и ветер на плоту вызвали к жизни его старый радикулит, и теперь он важно восседал на скамейке, дымя трубкой, будто старый шкипер. Тщетно девушки пытались заманить его в круг. В широченных штанах из овчины, которые выручали его кочью в холодном течении Гумбольдта, голый по пояс и с окладистой бородой он был вылитый Робинзон Крузо. Юные красавицы и так и этак его улещивали - все напрасно. Увенчанный цветами Эрик знай себе с серьезным видом попыхивал трубкой.

Но тут в круг вышла рослая мускулистая матрона. Она кое-как изобразила несколько па хюлы и решительно подошла к Эрику. Он испуганно воззрился на нее, но амазонка с обольстительном улыбкой схватила его за руку и сдернула со скамейки. Чудесные штаны Эрика были надеты мехом внутрь, и сзади из дыры выглядывал белый клок, вроде заячьего хвоста. Держа в одной руке трубку, а другой прижимая больное место, Эрик нехотя побрел за дамой. Когда он запрыгал под музыку, ему пришлось отпустить штаны, чтобы поймать спадающий с головы венок, однако тут же он опять схватился за щтаны: они поехали вниз под собственной тяжестью. Ковыляющая перед ним толстуха представляла собой не менее потешное зрелище, и мы хохотали, как сумасшедшие. И вот уже все бросили танцевать, хохочут, так что пальмы трясутся. Только Эрик с партнершей-тяжеловесом продолжали грациозно подскакивать, пока хохот не сморил хор и оркестр.

Праздник продолжался, и только на рассвете нам дали передышку, но сперва пришлось еще раз пожать руку каждому из ста двадцати семи жителей поселка. Это повторялось каждое утро и каждый вечер, сколько мы жили на острове.

В деревне удалось наскрести для нас шесть кроватей, которые расставили в ряд в доме собраний, и мы уснули на них, будто гномы из сказки, с висящими в изголовье венками.

На следующий день шестилетнему мальчугану, у которого был карбункул на голове, стало совсем плохо. Температура поднялась почти до сорока двух, и опухоль на макушке, в кулак величиной, беспощадно нарывала. Еще несколько нарывов поменьше было у него на пальцах ног.

Тека сказал, что эта болезнь сгубила у них уже немало детей, и если среди нас нет врача, дни мальчугана сочтены. У нас был с собой пенициллин в таблетках, но мы не знали, сколько можно дать ребенку. Если малыш умрет во время лечения, это может плохо кончиться для нас.

Кнют и Торстейн вытащили радиостанцию и натянули между самыми высокими пальмами направленную антенну. Вечером они снова связались с нашими заочными друзьями в Лос-Анджелесе - Галом и Фрэнком. Фрэнк позвал врача, и мы отстучали ключом симптомы болезни, а также что есть в нашей аптечке. Фрэнк передал нам ответ врача, и мы среди ночи отправились в хижину к маленькому Хаумате, который метался в жару, окруженный причитающими раройцами: там, наверное, полдеревни собралось.

Герман и Кнют занялись врачеванием, на долю остальных выпала нелегкая обязанность сдерживать натиск родичей. Мать мальчугана пришла в ужас, когда мы явились с ножом в руках и потребовали кипятку. Обрив больного наголо, мы вскрыли нарыв. Гной бил фонтаном, и мы едва поспевали выгонять из хижины прорвавшихся жителей. Да, невеселая история. Очистив и продезинфицировав гнойник, мы обмотали голову мальчугана винтами и начали курс пенициллина. Двое суток он получал таблетки через каждые четыре часа. Температура упорно держалась, и мы продолжали выкачивать гной, а вечером брали радиоконсультацию у врача в Лос-Анджелесе. Наконец температура резко упала, вместо гноя пошла сукровица, и мальчик сразу повеселел, только поспевай показывать ему картинки из странного мира белых людей, с автомобилями, коровами и многоэтажными домами.

Через неделю Хаумата уже играл на берегу с другими детьми, правда, с забинтованной головой, но и повязку мы скоро сняли.

После такого успеха к нам повалили больные. У всех болели зубы и живот, да и нарывов хватало. Мы направляли пациентов к доктору Кнюту и доктору Герману, которые прописывали диету и щедрой рукой раздавали пилюли и мази. Кое-кто поправился, и никому не стало хуже, а когда аптечка опустела, мы принялись успешно пользовать страдающих истерией старух овсянкой и густым какао.

Прошло несколько дней, и празднества вылились в новое торжество. Нам предстояло пройти посвящение в граждан Рароиа и получить полинезийские имена. Даже мое второе имя, Тераи Матеата, не годилось. Пусть меня так зовут на Таити, но не здесь.

Посреди площади поставили шесть скамеечек для нас, и раройцы собрались заблаговременно, чтобы занять места получше. Тека с важным видом сидел вместе со всеми. Он, конечно, вождь, но, когда дело касалось древних ритуалов, бразды правления переходили к Тупухоэ.

Молчаливые и серьезные, все терпеливо ждали. И вот, опираясь на суковатую палку, торжественно, не спеша идет плечистый, тучный Тупухоэ. Это был другой, серьезный Тупухоэ. Словно погруженный в глубокую думу, он подошел и остановился перед нами - прирожденный вождь, великолепный оратор и артист.

Указывая своей палкой поочередно на запевал, барабанщиков и дирижеров танца, Тупухоэ негромко и сдержанно отдал им краткие распоряжения. Потом опять повернул к нам выразительное смуглое лицо и вдруг широко раскрыл свои глазищи, так что огромные белки засверкали вперегонки с зубами. Поднял палку и начал сыпать старинными заклинаниями, причем его понимали чтолько старики, потому что он говорил на древнем, забытом наречии.

Затем Тупухоэ рассказал (Тека переводил), что первого короля, который поселился на этом острове, звали Тикароа, и Тикароа правил всем атоллом, сколько он тянется с севера на юг и с востока на запад, а также до самого неба.

Под звуки старинной песни о короле Тикароа Тупухоэ положил мне на грудь свою могучую длань и возвестил, что нарекает меня именем Вароа Тикароа - Дух Тикароа.

Когда смолкла песня, наступила очередь Германа и Бенгта. Их тоже коснулась смуглая ручища вождя, и один получил имя Тупухоэ-Итетахуа, а второй - Топакино. Так звали двух древних героев, которые вышли на бой с морским чудовищем у входа в лагуну Рароиа и убили его.

Барабанщик выбил бешеную дробь, и вперед выскочили два крепыша в набедренных повязках, с длинными копьями в каждой руке. Начался марш на месте, они поднимали колени до самой груди и угрожающе потрясали копьями, вращая головой из стороны в сторону. Новый всплеск барабана, танцоры высоко подпрыгнули, и начался удивительно совершенный по ритму воинственный танец, настоящий балет. Танец, изображавший схватку героев с морским чудовищем, длился недолго. Новая песня, новый ритуал, и Торстейн получил имя Мароаке в честь одного из древних королей деревни. Эрика и Кнюта окрестили Тане-Матарау и Тефаунуи- так звали двух знаменитых героев-мореплавателей. Сопровождавший их крещение длинный рассказ исполнялся речитативом в головокружительном темпе. Эта бешеная скороговорка призвана была одновременно поразить и позабавить слушателей.

И вот ритуал окончен, снова среди полинезийцев Рароиа появились белые вожди. Вышли в два ряда танцоры и танцовщицы в лубяных юбках и с лубяными коронами на голове. Приплясывая, они приблизились к нам и надели на нас свои короны. Вокруг пояса нам обвязали шуршащие юбки, и праздник продолжался.

Среди ночи обвешанные венками радисты связались с коротковолновиком на Раротонга и приняли от него послание для нас с Таити. Губернатор Французской Океании тепло приветствовал нашу шестерку.

По команде из Парижа он поручил правительственной шхуне "Тамара" забрать нас и доставить на Таити, так что нам не надо было ждать, когда появится торговая шхуна, Таити - центр французских колоний в Тихом океане, через него шло все сообщение с внешним миром. Только там могли мы попасть на рейсовый теплоход, чтобы вернуться к себе на родину.

Праздник на Рароиа шел своим чередом. Но вот однажды ночью с моря донеслись странные звуки, и наблюдатели доложили, что у входа в лагуну остановилось судно. Мы бегом пересекли пальмовую рощу и выскочили к морю с подветренной стороны острова. Отсюда открывался вид на запад, где прибой был куда слабее, чем с той стороны, откуда мы пришли на плоту.

У самого входа в лагуну светились судовые огни. Ночь была ясная, звездная, и мы разглядели контуры широкой двухмачтовой шхуны. Может, это и есть шхуна губернатора? Но почему она не заходит?

Островитяне о чем-то взволнованно говорили. Наконец и мы рассмотрели, в чем дело: судно накренилось, грозя совсем опрокинуться на бок. Напоролось на притаившийся под водой риф,

Торстейн посигналил фонарем:

- Как называется судно?

- "Маоаэ", - передали в ответ.

Так звали торговую шхуну, которая скупала копру на островах. Теперь она направлялась на Рароиа. Капитан и его команда были полинезийцы и знали наперечет все рифы, но в темноте их подсело коварное течение. Хорошо еще, что сторона подветренная и море спокойное. Впрочем, выходящих из лагуны струй следовало остерегаться. "Маоаэ" крепилась все сильнее, и команда перешла в спасательную лодку. Привязав к верхушкам мачт крепкие канаты, они отвезли концы на берег и обмотали вокруг пальм, не давая шхуне опрокинуться. Потом с помощью другик тросов впрягли лодку в судно, чтобы попробовать, как начнется прилив, стащить "Маоаэ" с рифа. Тем временем раройцы спустили на воду все аутригеры и принялись спасать груз. На борту было 90 тонн драгоценной копры. Партию за партией они перевезли все мешки на сушу.

Прилив приподнял "Маоаэ", но недостаточно - судно начало биться о кораллы, и появилась пробоина в днище. И когда рассвело, стало видно, что положение только ухудшилось. Команда оказалась бессильной, разве стащишь с рифа 150-тонную шхуну, располагая только спасательной лодкой и аутригерами. Беда... Если будет и дальше так биться, весь корпус развалится. А как разгуляется море, подхватит шхуну прибой и разнесет вдребезги о барьерный риф.

И радио нет. Правда, у нас был передатчик, но пока с Таити придет спасательное судно, "Маоаэ" уже превратится в развалину. И тем не менее вторично за месяц добыча ускользнула от рифа Рароиа.

В полдень на западном горизонте показалась "Тамара". Ее выслали за нами, и команда изрядно удивилась, увидев вместо плота беспомощно бьющуюся на рифе шхуну.

На "Тамаре" находился французский администратор архипелагов Туамоту и Тубуаи, мсье Фредерик Анн, которому губернатор поручил встретить нас. На борту было еще два француза - кинооператор и радист; капитан и вся команда были полинезийцы. Мсье Анн родился на Таити п хорошо знал морское дело. Он принял на себя командование "Тамарой", на радость капитану, который был только рад избавиться от ответственности в столь опасных водах. Держась в сторонке от лабиринта подводных камней и коварных течений, мсье Анн подал толстые тросы на "Маоаэ" и начал маневрировать. От него требовалось немалое искусство, потому что приливно-отливные течения грозили затащить на риф обе шхуны.

В прилив "Маоаэ" снялись с рифа, и "Тамара" отвела ее на глубину. Но сквозь пробоины в днище хлестала вода, и пришлось поспешно буксировать "Маоаэ" в лагуну, где было помельче. Трое суток шхуна стояла у деревни, грозя вот-вот затонуть. Помпы работали день и ночь, и лучшие ловцы жемчуга из местных, вооружившись свинцовыми заплатами и гвоздями, заделали самые большие щели, так что "Маоаэ" могла в сопровождении "Тамары" своим ходом добраться до верфи на Таити.

После того как "Маоаэ" подготовили к переходу, мсье Анн провел "Тамару" между отмелями через лагуну к острову Кон-Тики. Взяв плот на буксир, он пошел к выходу из Раройской лагуны. "Маоаэ" двинулась следом, чтобы команда, если в пути откроется сильная течь, могла перейти на "Тамару".

До чего же грустно было расставаться с Рароиа. Островитяне, стар и мал, пришли на мол, от которого отчалила шлюпка, и пели полюбившиеся нам пески.

Среди толпы выделялась могучая фигура Тупухоэ, который держал за руку маленького Хаумату. Мальчик плакал, да и по щекам могущественного вождя катились слезы. Наверное, не было на берегу человека, который бы не прослезился, но они продолжали петь и играть, и мы слушали, пока все звуки не потонули в реве прибоя на барьерном рифе.

Раройцы проводили песней шестерых друзей, мы оставили на берегу сто двадцать семь верных товарищей. Молча выстроившись у фальшборта мы смотрели на остров, пока мол не растворился среди пальм, а пальмы не ушли за горизонт. Но еще долго в унтах звучала необычная музыка.

"...И пусть у нас будут общие воспоминания, чтобы мы всегда были вместе, даже когда вы уедете в дальние страны. Здравствуйте..."

Через четыре дня из моря вдали вынырнул Таити. Но не гирлянду зеленых метелок увидели мы на этот раз, а суровые, дикие скалы и рвущуюся к нему голубую вершину с венком из косматых облаков.

Когда мы приблизились, на синих склонах проступили зеленые пятна. Пышная тропическая растительность скатывалась вниз по ржаво-красным обрывам и глинистым косогорам в опускающиеся к морю глубокие ущелья и долины. И уж когда осталось совсем немного до берега, мы разглядели стройные пальмы, они густо росли в долинах и вдоль всего побережья, за золотистой полоской пляжа. Таити обязан своим рождением вулканам. Но они потухли, и коралловые полипы оградили остров барьерным рифом, не давая океану разрушить его.

Рано утром мы через проход в рифе вошли в гавань Папеэте. Сквозь листву могучих деревьев и пальмовые кроны проглядывали шпили церквей и красные черепичные крыши. Папеэте - столица Таити и единственный город во всей Французской Океании. Город радости, резиденция властей и узел всего транспорта в восточной части Тихого океана.

На пристани сплошной живописной стеной стоял народ. На Таити все новости распространяются с быстротой ветра, и каждому хотелось посмотреть на паэ-паэ, который пришел в Полинезию из Америки.

"Кон-Тики" отвели на почетное место возле набережной, и бургомистр Папеэте произнес приветственную речь, а совсем юная полинезийка преподнесла нам огромный венок из диких цветов от Полинезийского Общества. Потом девушки повесили благоухающие белые венки на шею каждому из нас. Добро пожаловать на Таити, жемчужину Полинезии!

Я искал взглядом моего крестного отца Терииероо, предводителя семнадцати вождей Таити. Вот он! Высокий, тучный, такой же живой, как прежде, Терииероо вышел вперед и, широко улыбаясь, крикнул: "Тераи Матеата!" Он постарел, но сохранил величественную осанку.

- Долго ты заставил себя ждать, - улыбнулся вождь. - Зато приехал с добром. Поистине твой паэ-паэ доставил на Таити голубое небо (тераи матеата), ведь теперь мы знаем, откуда пришли наши предки.

Состоялся прием у губернатора, потом был праздничный обед в муниципалитете, а затем на нас посыпались приглашения со всех концов гостеприимного острова.

В памятней мне долине Папено вождь Терииероо устроил большой праздник, как в старые добрые времена. И так как Рароиа - одно, а Таити - совсем другое, опять состоялись крестины, мои товарищи получили имена таитянских вождей.

Мы жили беспечно под синим небом с белыми облаками. Купались в лагуне, лазали по горам и танцевали хюлу на траве под пальмами. Дни складывались в недели, а недели грозили сложиться в месяцы, прежде чем придет судно, которое доставит нас домой, где каждого ждали дела.

И вдруг из Норвегии сообщили, что Ларе Кристенсен велел пароходу "Тур I" по пути, с Самоа зайти на Таити, чтобы переправить членов экспедиции в Америку.

Рано утром 4000-тонное норвежское судно вошло в гавань Папеэте, и французский военный корабль отбуксировал "Кон-Тики" к борту его соотечественника-великана, который опустил громадную железную руку и поднял меньшого брата на палубу. Над побережьем раскатились мощные гудки пароходной сирены. Толпы людей, коричневых и белых, заполнили набережную Папеэте и хлынули на борт парохода с прощальными подарками и цветами. Стоя у поручней, мы вытягивали шею, словно жирафы, силясь высвободить подбородок из венков.

- Если летите вернуться на Таити, - крикнул вождь Терииероо, когда прозвучал последний гудок, - бросьте в лагуну венок, как только отчалите!

Отданы швартовы, зарокотала машина, винт принялся перемешивать зеленую воду, и мы боком, медленно отошли от пристани.

И вот уже красные крыши пропали за пальмами, пальмы растворились в синеве горного склона, а гора беззвучно канула в Тихий океан.

В синем море плескались волны. Но теперь мы не могли до них дотянуться. В голубом небе плыли белые пассатные облака. Но нам было не по пути с ними. Мы шли наперекор стихиям. Возвращались к двадцатому столетию, и до него еще было далеко-далеко.

Мы стояли на палубе, все живы-здоровы, а в лагуне Таити тихие волны снова и снова прибивали к отлогому берегу шесть белых венков.