История вторая. «Странная» гипотеза, «странные» камни...

«Странная» гипотеза, «странные» камни

Великие горизонты, и перспективы 
откроются для науки, когда начнется 
исследование Сибири. 

А р м а н д  К а т р ф а ж

Французские ученые принимали Ядринцева исключительно радушно и оказывали ему всевозможные знаки внимания, Николай Михайлович не сомневался, направляясь в Париж, что здесь, в одном из ведущих мировых центров востоковедения, его поразительные открытия в степях далекой Монголии встретят с интересом. Но действительность превзошла все его ожидания. Уже на третий день, задолго до доклада о результатах путешествия по Центральной Азии, его пригласили в Парижское географическое общество и представили ведущим деятелям этого всемирно известного научного учреждения. А когда началось заседание, усадили на самое почетное место. Во Франции знали об открытии Ядринцева, сделанном в прошлом, 1889 году, о достоинству оценили его вклад как в разгадку одних из самых головоломных тайн письменности древних - загадочных «сибирских рунических надписей», так и в определение местоположения столицы монгольских ханов - грозного Угэдэя и Мункэ-хана - Kapaкорума, описанного в XIII веке Марко Поло, Плано Карпини и Рубруком, а также Гастоном Гарагоном и Кремоном.

Затем последовали знакомства с французскими академиками и профессорами Кордье, Деверна, Секарош и Оннертом. Ядринцева, как русскую знаменитость, представляют сначала Французской академии (одна из редких почестей, которой удостаиваются иностранные ученые), а позже Обществу антикваров. Он присутствует, наконец, на заседании в парламенте.

Через две недели после прибытия в Париж в Георафическом обществе при большом стечении ученых и публики состоялся подробный доклад Ядринцева о его открытиях в Центральной Азии. Безукоризненный французский язык, яркий и увлекательный русская страсть и темперамент публициста и ученого произвели большое впечатление на французов. Успех был полным! Николая Михайловича наградили по окончании доклада шумными овациями.

Интерес к «сибирским рунам», насчитывающим многие сотни знаков связного текста, был велик. Востоковеды рассматривали и изучали копии надписей, которые пока никто не мог прочитать. Но скоро они должны зазвучать, ибо плиты с рунами оказались билингвами, то есть двуязычными. Параллельный и, очевидно, идентичный текст на китайском языке должен помочь исследователям наконец расшифровать загадки «сибирского», или «енисейского», рунического письма.

Удивительный и неиссякаемый интерес французский ученых - географов, археологов и этнографов - к Сибири поразил Ядринцева. Где угодно, но только не здесь думал он встретить сочувствующих его рассказам о большом значении своеобразных древних памятников окраинной Северной Азии для истории культуры. При чем не просто сочувствующих, а, если хотите, единомышленников, сторонников. У французских археологов Бертрана, Флуэста, Шантра и Ленормана, оказывается, существовала теория, с помощью которой они стремились решить проблемы не только французских, но и вообще западноевропейских культур, начиная с самых древних. Эта гипотеза основывалась прежде всего на признания факта широких трансконтинентальных миграций первобытных людей.

«Странная» гипотеза, «странные» камни

Французы считали, что истоки ранних западноевропейских культур следует искать на далеком востоке европейской России или, вероятнее всего, в Среднем Азии и Сибири. Там, в глубинных областях Евроазиатского континента, должны быть рано или поздно открыл ты «отсталые» и вместе с тем древнейшие памятники «примитивного человека».

Этнологи Франции не просто занимаются созданием сугубо теоретических выкладок. В Париже вспыхивает огромный интерес к русской археологии. Ученые усердна штудируют литературу о российских древностях, один за другим едут в Россию, работают в музеях ее крупнейших городов и даже ведут, подобно барону де Баю экспедиционные исследования. Сибирь оказывается для них все более заманчивой и желанной. Это увлечение восточными древностями среди французских археологом получило даже особое название: «Движение к изучению России». В свете этого восторженный прием Ядринцева, многие годы связанного с исследованиями в Сибири, не кажется ни случайным, ни неожиданным.

Николай Михайлович готовился сегодня, к самому, может быть, интереснейшему за всю поездку во Францию визиту. Скоро в отель должен прийти русский доктор-антрополог Деникер, его помощник по парижским делам, который любезно содействовал установлению полезных связей и знакомств, и барон Жорж де Бай, депутат парламента, молодой, но уже преуспевающий археолог, всегда полный самых неожиданных идей и планов. Это он представил Ядринцева академии и Обществу антикваров, а затем знакомил с парламентом.

Барон совершил несколько поездок в Россию, где занимался изучением музейных коллекций и даже вел раскопки на Кавказе. Рассказы Николая Михайловича о Сибири воспламенили его новой идеей. Барон решил во что бы то ни стало побывать в местах, о которых с таким увлечением рассказывал Ядринцев, и заняться на месте этнографией, а также посмотреть древние сибирские памятники.

Барон и Деникер ведут его к одному из почтенных и уважаемых ученых Франции, крупнейшему зоологу и антропологу Арманду Катрфажу. Де Бай близок Катрфажу - он его ученик и разделяет многие из идем своего учителя, в том числе связанные с происхождением первобытного человека, местом его первоначального появления и характером последующего расселения по всей территории Земли.

Катрфаж принял гостя из России с истинно французским великолепием и гостеприимством. Непринуждённая беседа не прерывалась ни на минуту.

Сначала, разумеется, поговорили о Монголии и открытиях Ядринцева. Николай Михайлович рассказал много нового из того, что ему пришлось опустить из-за ограниченности времени, отведенного для доклада в Географическом обществе. Затем коснулся сибирских древностей, курганных полей страны мертвых - Минусинской котловины и под конец осторожно затронул популярную тему - о выдающемся значении древних сибирских народов и культур в мировой истории. Скифы и гунны, а затем монгольское нашествие. Разные народы, отдаленные многими веками событий...

Катрфаж слушал молча, изредка кивая головой, а затем заговорил горячо и убежденно. Мысли гостя о роли сибирских и центральноазиатских культур созвучны его представлениям. Более того, по его мнению, следовало заглянуть глубже в «предысторию» человека и подумать о том, не играла ли Сибирь особую, может быть, решающую роль в ключевой момент, когда из царства животных впервые выделился человек.

- Мы до сих пор не можем определить, где же располагается колыбель человечества. Думаю, что Сибирь, или вообще глубокий север, в том числе, возможно, европейский, была той областью, где люди появились задолго до оледенений четвертичного периода. Нам неизвестны истоки доисторической археологии Северной и Средней Азии, но я верю, что эти районы земли могут когда-нибудь дать факты, которые изменят наши взгляды о первых периодах жизни человечества, например - неолитическую индустрию, соединенную с четвертичной фауной! Вы удивлены? Странная гипотеза, не правда ли? - смеясь, обратился Катрфаж к Николаю Михайловичу.

- Признаться, я никогда серьезно не задумывался о таких далеких временах, как период появления первых людей, - смутился Ядринцев. - Правда, мне приходилось писать нечто вроде лирических эссе о наших первопредках, но в них всегда было больше фантазии, чем фактов! Россия бедна памятниками палеолита...

- Еще бокал вина? - предложил Катрфаж. - Пока бедна, если говорить точнее. Кто знает, что за открытия ожидают археологов, которые специально займутся поисками палеолита в азиатской России. Я, во всяком случае, оптимист и надеюсь, что уже в Москве на конгрессе при встрече вы преподнесете мне сюрприз любимой вами Сибири!

Николай Михайлович, смеясь, поднял бокал и провозгласил тост за исполнение желаний профессора, хотя времени для этого, пожалуй, маловато: ведь конгресс состоится через два года, в 1892 году. Однако все же как Катрфаж объясняет главное в «странной», по его словам, гипотезе? Почему именно Сибирь, возможно, была родиной людей и как представляется ему картина появления человека в Европе, где открыты столь многочисленные и богатые палеолитические стойбища?

- О, вы задаете мне слишком сложный вопрос, пожалейте хозяина. Боюсь, что мой ответ вряд ли удовлетворит вас. Не знаю, действительно ли ваши эссе о первопредках фантастичны, но в гипотезе о сибирской прародине человечества, как и во всякой гипотезе или неутвердившейся теории, действительно еще много неопределенного. Впрочем, этими вопросами больше занимались немцы. У них с философией истории всегда дела обстояли лучше...

Катрфаж затем подробно рассказал о теориях Вагнера и Мюллера, которые те развивали в последние несколько десятилетий. В основу их взглядов, раскрывающих особое значение северных суровых районов Земли в истории первобытного человечества, положены мыса Дарвина и его ближайших последователей о главном факторе появления человека: резких изменениях природной среды и вызванной ими коренной перестройка жизнедеятельности его обезьяноподобных предков.

Это случилось около миллиона лет назад, когда в Европе и Сибири началась одна из грандиознейших природных катастроф, причины которой до сих пор остаются загадочными. Северные области Европы и Сибири покрылись гигантскими ледяными полями, достигавшими в толщину многих сотен метров. Лед под собственной тяжестью начал двигаться к югу, сметая все на своем пути. Срезались гигантские скалы, бесследно исчезали громадные массивы леса. Ледники пропахивали широкие долины. Внезапное похолодание привело к гибели большого количества животных, которые не могли переселиться в южные теплые районы.

Морозное дыхание ледников, уничтожившее тропические леса, оказалось подлинной трагедией для их многочисленных обитателей, в особенности для тех, кто был приспособлен для жизни на деревьях. Они поневоле оказались вынужденными сойти на землю, внезапно резко изменить свой образ жизни, искать новые источники пищи и принципиально иные способы ее добычи. Все это привело, естественно, к ожесточенной борьбе за существование. Победителями из нее вышли те виды, которым удалось проявить наибольшую жизненную активность и изобретательность.

Как же ведет себя в этих условиях антропоидные предки человека, слабые, беззащитные, лишенные сколько-нибудь мощных «орудий» нападения и обороны? Они, по мнению Вагнера, пытаются компенсировать свою слабость, употребляя в качестве орудии камни! Преследование животных при охоте, длительное и упорное, способствует развитию нижних конечностей антропоидов и специализации их для ходьбы и бега. Постоянное использование камней приводит, в конце концов, к появлению главного признака, отличающего древнейших предков человека от других животных, - умению изготовлять искусственные орудия.

Только север и в особенности Сибирь, где климатические изменения в эпоху оледенений происходили в несравненно более грандиозных, чем где-либо, масштабах, могли предоставить благоприятные условия для такого поистине поворотного в истории животного мира Земли события, каким является формирование древнейших орд обезьянолюдей. Правда, в Сибири никто не находил костных останков обезьян, которые могли быть предками первых людей. Но ведь их там и не искали...

Далее, согласно представлениям Вагнера, события развиваются следующим образом. Ледники продолжают неудержимое продвижение на юг, сплошь покрывая десятки тысяч квадратных километров. Первые группы людей вынуждены переселяться на юг вместе со стадами животных, на которых они охотятся. Миграция продолжается до тех пор, пока беглецы, спасающиеся от льда и холода, не достигают предгорий широтного евроазиатского горного пояса. Здесь, в предгорьях (отступать далее некуда: сверху, с гор, также ползут ледники), первобытный человек вступает в особенно ожесточенную борьбу за существование с мае сой пришлых животных, которых остановил горный барьер.

Предок человека оттачивает здесь мастерство метания камней. Он ловко лазает по скалам, спасаясь от хищников, и продолжает совершенствовать новые полезные навыки, приобретенные после перехода с деревьев на землю, то есть как раз те качества, которые приведут впоследствии к появлению «истинного человека». Сохраняя стадные привычки своих прародителей антропоидных обезьян, наши предки действуют не одиночку, а сплоченными коллективами. Обезьянолюди становятся общественными животными. Это дает им огромные преимущества в борьбе с природой.

Около 5-10 тысяч лет назад на Земле вновь на ступает потепление. Ледники начинают таять и отступать на север, к океану. От ледников освобождаются oгромные территории Северной Азии и Европы, а лишенный льда евроазиатский горный барьер больше не препятствует миграциям животных. Люди вслед за ними широко расселяются по Земле на восток, запад, а со временем и на север.

«Странная» гипотеза, «странные» камни

Эмиль Картальяк, один из видных исследователе культуры человека древнекаменного периода во Франции, также полагал первоначальное заселена Европы первобытными охотниками на мамонтов, северных оленей и носорогов происходило из Сибири. Он обратил внимание исследователей на архаичность памятников древнекаменного веки обнаруженных на востоке от Франции, и высказал убеждение, что чем далее на восток они отстоят, тем численнее, древнее и, следовательно, примитивнее должны быть памятники. Так восстанавливается путь, пройденный древнейшими людьми с места их предполагаемой родины, из Сибири, на запад, вплоть до Атлантики!

Даже восточноевропейский палеолит, говорил Картальяк представлен чрезвычайно немногочисленными памятниками, а каменные орудия, найденные в России вместе с костями мамонта, крайне грубы и примитивны. Чем далее на запад от Сибири и восточноевропейских равнин уходил первобытный человек, тем совершеннее становилась его культура. Уже в Германии и Австрии найдено значительно большее количество орудий из камня, кости и рога, но особенно они обильны и разнообразны на крайнем западе Евроазиатского материка во Франции. Здесь же, по мнению Эмиля Картальяка, впервые появляется первобытное искусство - скульптура и пещерная живопись.

Это не значит, однако, что он отрицает какое-либо сходство между французским и восточным древнекаменным веком. Просто повышение уровня развития культуры эпохи палеолита в западных памятниках по мнению с восточными подтверждает гипотезу о североазиатском происхождении европейского каменного

«Странная» гипотеза, «странные» камни

века. Древнейший человек, утверждает Картальяк, впервые появился в Сибири, когда она отличалась значительно более теплым климатом, чем современный. В одну из эпох отступления ледника древние охотники двинулись из Северной Азии на запад и заселили сна-чала Восточную, а затем Западную Европу. Более того, Картальяк убежден, что Сибирь сохраняла роль своеобразного культурного центра и в последующие эпохи - в период неолита и раннего металла. Во всяком случае, он не перестает говорить на ученых заседаниях, что находки древнекаменного века в России помогут в значительной мере решить вопрос о древнейших стадиях культуры самого раннего человека и путях его распространения из Азии в Европу!

Катрфаж в заключение сказал, что многие из мыслей и предположений Вагнера, Мюллера и Картальяка кажутся ему весьма правдоподобными, хотя впредь до более значительных открытий в России, в особенности в азиатской России, то есть в Сибири, вся их система доказательств остается, разумеется, не более чем гипотезой, противники которой называют ее «странной».

Николай Михайлович с нескрываемым удовольствием и вниманием выслушал рассказ Катрфажа, а когда тот, обращаясь к нему, повторил, что теперь дело за сибиряками: только они могут подтвердить или опровергнуть теоретиков из Франции и Германии, Ядринцев решился наконец спросить:

- А как вы расцениваете открытие Черского?

- Черского? Что вы имеете в виду?

- Черский, теперь знаменитый своими исследованиями по геологии Сибири, еще в начале своей научной карьеры, в 1871 году, открыл в черте Иркутска какие-то странные изделия из мамонтовой кости вместе с костями древних животных и расколотыми камнями. Он высказал предположение, что эта находка относится к палеолиту. В России, однако, к его заключению большинство специалистов отнеслось более чем холодно!

Катрфаж вопросительно взглянул на барона. Де Бай недоуменно пожал плечами.

- Вы считаете, что Черский прав?

- О, это не моя область, - улыбнулся Николай Михайлович. - К тому же я не видел подлинных вещей, найденных Черским. Когда три года назад мне пришлось совершать специальную поездку по сибирским музеям, в Иркутске мне их не показали. Я не знаю, сдал ли Черский находки в фонды музея Географического общества, но если да, то они погибли в огне пожара 1879 года. Здание, где хранились коллекции общества сгорело дотла! Есть, однако, в Сибири один любитель-археолог. Для него мнение Черского - истина, сомневаться в которой просто неприлично. Я вряд ли стал бы вам об этом говорить, если бы он не был весь без остатка захвачен желанием открыть в Сибири как раз те памятники, о которых вы мечтаете. Мне кажется, он нашел их.

- Палеолит? - спросил Катрфаж.

- Да.

- Вы знакомы с этим археологом? - заинтересовался де Бай.

- Я встретился с ним в ту же поездку по музеям в 1886 году, когда прибыл в Красноярск, - ответил Ядринцев. - Его зовут Иван Тимофеевич Савенков.

Беседа затянулась за полночь. Открытия Савенкова заслуживали этого. Возвращаясь в отель, Ядринцев продолжал думать о красноярском любителе археологии, находки которого так взволновали французов.

...Слово «любитель» в отношении к людям, которые, помимо основных своих занятий, осмеливаются вторгнуться в науку, приобретает иногда в устах «профессионалов» обидный оттенок. Дилетант, любитель - разве можно ученым всерьез полагаться на его работу, наблюдения и выводы! И все же Савенков с его фанатичной любовью и преданностью науке о древностях по целеустремленности, жажде познания, стремлению к максимальной точности, совмещенной с осторожностью, - любитель-археолог в лучшем смысле этого слова. В своей работе он достиг той грани, когда любительство перерастает в подлинный профессионализм.

Может быть, широта интересов Савенкова была обусловлена, помимо его личных качеств, и удачно выбранным факультетом Петербургского университета: в 1870 году он закончил естественноисторическое отделение физико-математического факультета. И уехал в Сибирь, которая была для него настоящей родиной, поскольку большую часть детства и юности он провел в Иркутске. Иван Тимофеевич был направлен на работу Красноярск, где сначала преподавал математику, физику и естествознание в гимназии, а затем в 1873 году занял пост директора учительской семинарии. Семья Савенковых, судя по рассказам старожилов, выделялась среди интеллигенции Красноярска. Иван Тимофеевич - человек редкой жажды знаний и трудоспособности, замечательный педагог, творчески разрабатывавший проблемы воспитания детей и подготовки учительских кадров. Он отличался поразительной энергией и разнообразием интересов. Сочинитель летних пьесок и стихов для детей, любитель экскурсий походов на десятки километров и блестящий шахматист (один из сильнейших русских шахматистов конца XIX века), лучший стрелок города и артист, на спектакли с участием которого невозможно было достав билет, поклонник многих видов спорта, особенно плавания и гимнастики, Савенков упорно занимался caмообразованием. Супруга Савенкова Екатерина Ивановна Батурина - первая женщина в Красноярске, которая «рискнула» поступить на государственную службу. В доме Савенковых бывали такие крупные представители русской науки и краеведения, как Норденшелья Черский, Лопатин, Мартьянов.

Каково же было удивление знакомых Ивана Тимофеевича, когда он внезапно, решительно забросив все свои увлечения, за исключением, быть может, шахмат занялся краеведением. Сначала он совершает краеведческие экскурсии в окрестности Красноярска, а затея становится «ревностным археологом». Заветной мечтой его стало страстное желание открыть на Енисее... палеолит! Теперь от спектаклей и разного рода «чтений» он стал «самым твердым образом уклоняться».

Трудно сказать, что толкнуло Савенкова к выбору такой сложной и необычной задачи: может быть, непрекращающиеся дискуссии о «мамонте в Сибири» или грандиозная выставка в Москве, организованная в 1879 году по инициативе Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при горячем участии ряда крупнейших зарубежных архелогов и антропологов, в том числе Катрфажа. Возможно, его увлекли корреспонденции Дмитрия Николаевича Анучина из Западной Европы, где он изучал древности, собранные в музеях Парижа, Лондона, Вены, Брюсселя, Берлина и копал с Картальлком, Ванкелем и Массеной палеолитические пещеры Франции, Испании и Моравии. Однако главное, что укрепило мысли о возможности культуры «допотопного» человека па берегах Енисея, несомненно, были заметки Ивана Дементьевича Черского о находках у Военного госпиталя. Если культура Homo deluvie testis открыта на берегах Ангары, то почему она не может оказаться на Енисее?!

Однако с чего начать, где искать остатки древней культуры? В пещерах, как во Франции и Бельгии? Благо в окрестностях Красноярска и в особенности в долине живописной Бирюсы их довольно много. Но разведки в пещерах принесли разочарование. И вот тогда-то Иван Тимофеевич знакомится с Иннокентием Александровичем Лопатиным, одним из замечательных русских геологов-путешественников.

Они сошлись на почве общего интереса к археологии. Где бы ни бывал Лопатин - в Минусинских степях на Сахалине, в Приамурском или Приморском крае, -он всюду отмечал памятники старины, а некоторые даже раскапывал. У него, в частности, хранилась довольно значительная коллекция орудий неолита, собранная около Базаихи и Ладеек, вблизи Красноярска. В один из своих очередных приездов в Красноярск Иннокентий Александрович посетил Савенкова, и тот поделился своей мечтой найти палеолит на Енисее. Произошел интересный разговор, в ходе которого Лопатин посоветовал Ивану Тимофеевичу искать остатки культуры древних охотников не в пещерах, а в обрывах высоких речных террас, сложенных лёссом. Ведь именно здесь часто залегают кости древних гигантов - носорогов, мамонтов, быков и лошадей, современников первобытного человека. Если с ними окажутся обработанные камни, это и будет палеолит. Надо - провести точные геологические наблюдения, установить условия, в которых залегают кости и камни. Если такие находки действительно последуют, то прежде всего не стоит, определяя их время, увлекаться сравнениями и аналогиями с тем, что известно по открытиям в Европе, и ни в коем случае «не вдаваться в гипотезы». Главное - точность наблюдений. Как первый, так и второй совет Савенков принял и неукоснительно выполнял их.

Лопатин с этих пор стал помогать своему коллеге по увлечению археологией. Он снабжал его книгами и библиографическими указателями по «доисторической археологии», предлагал свою помощь при обработке материалов. Савенков, в свою очередь, высоко ценил Иннокентия Александровича и любил говорить своим знакомым, что «с геологией и археологией края он знаком более, чем кто-либо другой».

Иван Тимофеевич с энтузиазмом занялся поисками палеолита в Красноярске и прилегающих районах. Однако успех пришел далеко не сразу. Работать приходилось в необычайно трудных условиях. В Красноярске не было людей, которые проложили бы дорогу его исследованиям и показали методы работы как в области археологии, так и геологии. Среди «неблагоприятным условий» и «прискорбных затруднений» самым, может быть, досадным и труднопреодолимым была «ощутительная бедность литературных пособий». Чисто подготовительный этап работы при характерной для Савенкова добросовестности отнимал огромное количестве времени. А ведь он был «всего-навсего любителем» то есть минуты и часы для изучения книг и экскурсия приходилось урывать от времени, оставшегося посла выполнения прямых служебных занятий.

В 1883 году пришел первый успех. В глубокой промоине неподалеку от села Ладейки Иван Тимофеевич при очередной экскурсии нашел необычное каменном орудие. По размерам оно при сравнении с изящными тонко обработанными и миниатюрными изделиями неолита значительно превосходило все известное ему до сих пор. Оббивка камня была необыкновенно примитивна и груба. И даже дополнительная подправка, которой древний мастер стремился «облагородить» своя детище, не спасала положения. Орудие выглядело архаическим и подлинно первобытным. Когда Иван Тимофеевич очистил орудие от глины, сердце его вздрогнуло от радости: до чего же оно напоминало каменные инструменты, которые французские археологи называют сент-ашельскими и мустьерскими! Мог ли он мечтать о подобной древности культуры человека на Енисее?!

Но сам по себе примитивный облик орудия не может служить точным критерием древности. Савенков вспомнил предостережение Лопатина: «Не увлекайтесь сравнениями. Главное - точность наблюдения». Вспомнил и стал тщательно исследовать место находки оббитого камня. Вознаграждение за труд не замедлило появиться: недалеко от участка, где в глину впился камень, ему посчастливилось отыскать кость крупного «первобытного быка». Кость «первобытного быка» датировала, вне всякого сомнения, глинистый слой с каменным орудием, а следовательно, и само изделие первобытного человека значительно более древним временем, чем новокаменный век. Не менее 10-15 тысячелетий назад изготовлено это орудие!

Имя Савенкова становится известным в Иркутске. Его принимают в члены Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества и выделяют средства на разведку и раскопки в окрестностях Красноярска. В 1884 году начинается серия продолжительных и успешных экскурсий в села Ладейки, Няшу, Базаиху, Теоевозяую Собакино. Жителям примелькалась его крепко сбитая фигура. Но их удивлению нет границ, когда они воочию видят результат непонятных «земляных работ» на песчаных дюнах, речных террасах и даже на вершинах возвышенностей.

К нему стали приносить «редкости», которые иногда приводили затем к любопытным находкам. Однажды в его квартиру заглянул инженер-технолог кирпичных заводов Красноярска Плотников. Он знал, что директор семинарии особенно интересуется костями древних животных. Он рассказал Савенкову о глиняных карьерах на Афонтовой горе, расположенной к западу от города. В некоторых из разрезов инженер отметил скопление остатков костей мамонтов и собрал извлеченные из глины «странные» камни. Можно представить радость Ивана Тимофеевича, когда он убедился, что «странные» камни несут несомненные следы обработки рукой человека. По виду их можно было принять за палеолитические. Если камни залегают в том же слое, что и кости мамонта, их обрабатывал человек палеолита, современник мамонта.

Возможно ли это? Никогда никому в Сибири, даже везучему на открытия Черскому, не удавалось встречать кости мамонта вместе с каменными орудиями.

Однако как можно сделать подобный вывод без самой тщательной проверки? Стоит ли удивляться, что на следующий день Савенкова видели на Афонтовой горе. Он переходил от одного карьера, где добывались «кирпичная глина», лёсс, к другому, осматривал стенки выемок, расспрашивал землекопов, где и как часто встречаются кости, на какой глубине они залегают и не попадаются ли с ними камни.

Какие камни? Да самые простые, только определенным образом расколотые! К удивлению рабочих, этот приятный, любезный, но несколько, может быть, холодноватый и строгий господин с увлечением копался в глине, перерывал отвалы земли, спускался по шаткщ мосткам на дно глубоких карьеров. И все ради того, чтобы со всевозможными предосторожностями, как не весть какую драгоценность, завернуть в газету старую никому не нужную и ни на что не пригодную кость.

Иван Тимофеевич просит рабочих не выбрасывать отвалы и не засыпать кости, а оставлять их для ней. Он готов даже платить за старые кости деньги - ну, не странный ли господин? Правда, нужно не просто собирать кости и сваливать их в кучу: Савенков хочя знать, где каждая из них найдена и на какой глубин! И снова просьба - замечать обитые камни.

На протяжении пяти лет, вплоть до 1889 года, не проходило почти ни одного дня, чтобы Савенков не посетил карьера кирпичных заводов на Афонтовой горя. Он стал там своим человеком и знал каждый из котлованов как собственную комнату. Количество костей увеличивалось день ото дня. Далеко не все их Иван Тимофеевич мог определить: какой из него палеонтолог. И все же, когда попадались особенно крупные кости или рога, он уверенно отмечал - еще мамонт, я здесь - северный олень. Хотелось, чтобы все эя осмотрел специалист. Но откуда он в Красноярске?

Находки костей радовали Савенкова. Однако полного удовлетворения не было. Камни как сквозь земля провалились - землекопы не находили ни одного из них, хотя Савенков пообещал «приличное вознаграждение» тому, кто их встретит в слое лёсса. Секрет такого странного явления оказался более чем простым: рабочие, как они объяснили потом, думали, что «нужны какие-то особые камни, а не простые, никуда не нужные не годные камни и осколки!». Так они назвали оббитые рукой древнего человека каменные изделия, когда Иван Тимофеевич догадался наконец показать землекопам образцы «камней», которые ему требовались.

После этого в карьерах стали каждый день находить не только кости, но и камни со всеми признаками обработки. Савенков записывал в дневнике место открытия, глубину залегания, но не испытывал пока поя него удовлетворения - ни один из расколотых камней не представлял собой законченного, выразительного по типу орудия, чтобы можно было определенно сказать о его эпохе, времени и культурной принадлежности.

Наконец 3 августа 1884 года (Иван Тимофеевич удивительно точно запоминал дату каждой из наиболее счастливых находок!) в нижнем карьере Песегово землекопы извлекли из лёсса первое ясно выраженное орудие. Оно было круглой формы и примитивной грубой оббивки. Фасетки сколов покрывала густая и плотная известковая корка. Через несколько дней в присутствии самого Савенкова был сделан новый отвал от стенки карьера. На глубине нескольких метров прямо из глины торчало крупное, с грубыми сколами каменное орудие. Как первое, так и второе изделия вновь напомнили Савенкову мустье и сент-ашель. Неандертальский человек на берегах Енисея?

Количество разнообразных каменных орудий и костей, извлеченных из древнего, отложенного многие тысячелетия назад лёсса, росло. В ноябре 1884 года Савенков выехал в Иркутск и сделал в Распорядительном комитете Восточно-Сибирского отдела Географического общества доклад, посвященный археологическим исследованиям в районе Красноярска. Особое внимание Иван Тимофеевич уделил находкам каменных орудий в лёссах Афонтовой горы.

Он был немногословен во всем, что касалось древнекаменного века Енисея, и чрезвычайно осторожен в выводах. И все же после находок Черского в 1871 году это сообщение вновь подтвердило возможность найти в Сибири памятники многотысячелетней древности. Доклад произвел большое впечатление на Распорядительный комитет, и члены его, заинтересовавшись открытиями на Афонтовой горе, решили предоставить Савенкову в следующем году на археологическое исследование долины Енисея в два раза больше денег - 200 рублей, сумму по тем временам значительную.

Всю зиму Иван Тимофеевич тщательно готовится к предстоящим работам: прорабатывает археологическую и краеведческую литературу, которую удается найти в Красноярске, устанавливает связь с богатейшим в Сибири Минусинским музеем, директор которого Мартьянов высылает ему книги и дает советы, наводит разного рода «справки» и «сличения» по собранным ранее материалам. Делается все, чтобы «быть наиболее вооруженным в той нелегкой научной специальности», какую он избрал для себя, то есть в археологии.

Подготовка к предстоящим экспедиционным исследованиям, в ходе которых хотелось получить более веся кие подтверждения палеолитического возраста каменных изделий из глиняных карьеров Афонтовой горы, ведется в крайне неблагоприятных условиях: отсутствует большая часть необходимой справочной литературы нет удобного помещения, где можно было бы спокойна проработать и осмыслить добытый ранее материал. Научные занятия проводятся урывками, «между делом», много времени «отнимает служба, где дела иногда осложняются».

Савенков задумал беспрецедентное в истории apxeологических исследований Сибири предприятие - путешествие на лодке по Енисею на 500 километров! Чем шире масштаб работ, тем больше возможностей осуществить задуманную мечту - найти стоянки древних сибиряков.

В конце апреля 1885 года, едва ни возвышенностях окружающих город, сошел снег, Иван Тимофеевич и его неизменный спутник в походах орнитолог Киборт начали экскурсии по заранее составленной программе. Прежде всего решили обследовать Афонтову гору. Участились визиты к карьерам. Вновь посчастливилось извлечь прямо из глины несколько каменных орудий. Среди них преобладали плоские, обитые с одной стороны изделия, которые Иван Тимофеевич после «сопоставления с рисунками и описаниями в книгах» признал за мустьерские. Более грубые, обитые с двух сторон встречались значительно реже и были близки сент-ашельским из Франции.

Особенно много костей вымерших животных. Коллекция их разрослась настолько, что Савенков осмеливается установить связь с Иваном Дементьевичем Черским, лучшим в Сибири знатоком постплиоценовой фауны. Иван Дементьевич, который следил за успехами своего нового коллеги и продолжателя поисков следов «допотопных сибиряков», согласился встретиться с ним в Красноярске и осмотреть места, где находят кости и обработанные камни.

Пока ждут Черского, Иван Тимофеевич делает еще одно замечательное открытие: около заимки Долговой в слое глины, которая по виду очень близка афонтовским, он открывает кости носорога и мамонта. Трубчатая кость первого животного, вне всякого сомнения, расколота рукой древнего человека. «Для добывания костного мозга», - делает вывод Савенков. И как подтверждение его мысли, что кости животных не случайно оказались в лёссах Долговой, в том же слое глины вновь встречаются теперь уже хорошо знакомые изделия из камня - «одно орудие типа мустье» и несколько «сходных по типу с сент-ашель»!

Находки - Савенкова взволновали красноярскую интеллигенцию. О его открытии много говорят, и не удивительно, что вскоре им начинает интересоваться сибирская пресса. Его посещает, в частности, корреспондент томской газеты «Сибирский вестник» и дотошно расспрашивает о значении каменных изделий, открытых на склонах Афонтовой горы, для «выяснения вопроса» древности человека в Сибири. Иван Тимофеевич, как всегда, сдержан и немногословен. Он полагает, что пока «тип этой стоянки без правильных раскопок, на которые потребуются большие средства, определить точно нельзя». Савенков явно не желает раньше времени привлекать излишнее внимание к своей особе.

Осторожность, точность и еще раз точность - вот его девиз. Надо дождаться приезда Черского, пусть он решит значение и дальнейшую судьбу его открытий: стоят они внимания или нет.

10 июля в Красноярск из Иркутска прибывает Черский. Произошла наконец встреча двух людей, первых разведчиков древнекаменного века Сибири. Иван Тимофеевич ведет Черского на склоны Афонтовой горы, и они вместе изучают характер и залегание лёссовидных глин. Иван Дементьевич находит в глине тонкие и хрупкие раковины моллюсков и - первая радость! - делает вывод, что они принадлежат разновидностям, проживавшим некогда на суше. Это означало, что глины па склонах Афонтовой горы отложены не водными потоками, а ветром. Отсюда следовал первый важный вывод: кости животных и каменные орудия принесены сюда не водами Енисея из каких-то неизвестных мест, а оставлены здесь в древности.

Возраст лёссовых толщ можно было определить только по костным остаткам животных. Черский самым внимательным образом изучил коллекцию костей, собранную Савенковым, и пришел к заключению, что среди них есть остатки мамонта, шерстистого носорога зубра и бизона, лошади, оленя и - самое, может быть, невероятное - собаки! Древнейший возраст лёссовых глин Афонтовой горы не подлежал теперь сомнению. Каменные орудия, извлеченные из них, можно было уверенно датировать палеолитическим временем.

На археологической карте Сибири появился втором район, где благодаря стараниям Савенкова были открыты следы культуры древних сибиряков.

Позже, вспоминая встречи с Савенковым в Красноярске, Иван Дементьевич с удовлетворением писал: «Я не сомневаюсь в палеолитической древности не описанных еще... каменных орудий, добытых... из знакомой мне толщи лёсса около Афонтовой горы. Следует выжидать с нетерпением подробностей описаний этих находок».

В свою очередь, Иван Тимофеевич, составляя отчет об исследованиях в 1885 году, который он представив Восточно-Сибирскому отделу Географического общества, с гордостью и радостью отмечал: «Сомнения наше о палеолитической древности каменных орудий... Черский рассеял, к величайшему нашему удовлетворению. По его определению, глина... окрестностей города Красноярска - лесс постплиоценового образования. Каменные орудия по геологическому залеганию относятся, следовательно, к эпохе постплиоцена, то есть палеолитическая древнейшая эпоха каменного периода в окрестностях Красноярска едва ли может быть подвержена сомнению. Подробности имеют быть изложены в специальном очерке с требуемым наукой беспристрастием и с возможною для нас обстоятельностью».

Несколько позже, в середине июля, Савенков и Черский вновь встретились, на этот раз в Минусинске, куда Черский выехал для осмотра в музее коллекций костей, а Савенков для подготовки к путешествию вниз по Енисею.

Там же вскоре оказался Лопатин. Общение с двумя известными сибирскими геологами дало Савенкову то, чего он не мог почерпнуть ни в одном из руководств.

Затем начался «сплав» по Енисею и некоторым из его притоков - Обь, Большой Ине, Тубе. И снова последовали находки каменных орудий, напоминающих по своему облику палеолитические. Поистине педагог из Красноярска обладал редким и счастливым даром прирожденного разведчика с удивительной интуицией. Около деревни Тесь на реке Тубе, на песчаных выдувах, Савенков собрал первые «каменные орудия, по-видимому очень древние по форме и способу оббивки». Одно из изделий вновь напомнило ему мустьерское орудие. Затем последовали находки около Батеней и Карасука, вблизи села Анаш и в окрестностях Абаканска. На реке Осиновой ему удалось отыскать кости мамонта и горного барана.

Большое впечатление на Савенкова и его спутника Киборта произвели Бирюсинские пещеры. На детальное обследование не хватило времени, и спутники решили: «Бирюсинские пещеры заслуживают того, чтобы ими заняться специально».

Обозревая все эти находки в отчете отделу, Иван Тимофеевич имел полное право сформулировать важный вывод: «Человек поселился в долине Красноярска в эпоху постплиоцена, то есть во время мамонта и носорога. Палеолитическая эпоха доказывается здесь не только типами орудий, но, главное, их залеганием».

Перед отъездом из Парижа Ядринцев случайно встретился с Катрфажем и де Баем в здании Географического общества. Катрфаж вновь заговорил о Савенкове и его находках на Афонтовой горе:

- Опасаюсь, что почтенный председатель Географического общества, узнай он о нашей беседе, не простит ни вам, ни мне, что такой потрясающий по новизне и сенсационности рассказ стал известен лишь в нашем узком кругу. Оказывается, палеолит Сибири, о котором мы так много фантазируем, для вас давно стал реальностью! Пока европейцы беспочвенно теоретизируют, сибиряки работают. Все же вы, русские, не умеете по-настоящему рекламировать свои научные достижения!

- Я забыл узнать, опубликованы ли сведения о находках Черского и Савенкова? - в свою очередь, спросил де Бай.

- Да, но в провинциальном, иркутском издании, поэтому, может быть, они неизвестны во Франции и Германии, - ответил Николай Михайлович.

- Вы знакомы с Савенковым лично, насколько мне помнится?

- По роду моих занятий я прежде всего журналист, публицист. Мне приходится редактировать одну из сибирских газет - иркутское «Восточное обозрение». Я часто встречаюсь с самыми разными людьми. Четыре года назад мне пришлось совершить поездку по сибирским музеям, и в Красноярске я был приятно поражен богатейшими археологическими и палеонтским музеям и удивлен богатейшими археологическим и палеонтологическими коллекциями, собранными Савенковым. Ничего подобного, за исключением Иркутска, ни в одном сибирском городе нет. Я держал в руках каменные изделия, найденные Иваном Тимофеевичем на Афонтовой горе. Они произвели на меня впечатления необычных и очень древних. Затем мы вместе с ним посетили карьеры кирпичных заводов, много беседовала, а Савенков показывал мне места и рассказывал об условиях находок каменных орудий и костей мамонтов и северных оленей. В одном из карьеров он встретил настоящий культурный слой - темную глину с прослойками угля и какой-то красной краски.

Должен вам сказать, что я тоже имею некоторой отношение к палеолиту Сибири - в «Записках Русского археологического общества» опубликована моя

«Странная» гипотеза, «странные» камни

статья «Отчет о поездке в Восточную Сибирь в 1886 году для обозрения местных музеев», где с согласия исследователя приводится краткое описание древних орудий и список животных Афонтовой горы, составленный в свое время Черским. Сам Савенков характеризуете в ней как человек, страстно отдавшийся науке, усердный, внимательный, трудолюбивый, первый, кто, помимо Черского, делает систематические разыскания каменного века, ставя это в связь с геологическими и палеонтологическими исследованиями. Как видите, вы не совсем правы, мы рекламируем наши достижения. К сожалению, реклама не достигает цели - я, как и Савенков, в науке не более чем любитель, в лучшем случае разведчик.

- Не надо скромничать. Ваши руны из Монголии, как и открытия Савенкова, факты изумительные,- сказан Катрфаж. - Азия не перестает изумлять нас. Но вы виделись с Савенковым четыре года назад. Можно представить, что он при его энергии и любви к археологии сделал за это время!

- К сожалению, после 1885 года Иркутск перестал финансировать его работу. Савенков поссорился с руководством отдела Географического общества.

Сначала Савенкова необоснованно обвинили в обращении к темам, «по-видимому мало ему знакомым».

«Странная» гипотеза, «странные» камни

Савенков - человек горячий, остро воспринимающий несправедливость, расценил все эти события как личное оскорбление. «В порядочных учреждениях выговоров, да еще на бланковых бумагах, любителям науки не пишут», - ответил он в Иркутск и с тех пор не хочет и слышать о каком-либо сотрудничестве с Географическим обществом!

- Как печально, - с досадой заметил де Бай. - Но, господин Ядринцев, не могли бы вы подробнее рассказать о каменных орудиях с Енисея?

- Мне не хотелось бы рисковать делать это в присутствии специалистов, - засмеялся Николай Михайлович. - Жажда увидеть изделия древних сибиряков, пожалуй, скорее приведет вас на Енисей, поэтому я ничего рассказывать не буду. Разве побывать на родине человечества, в Сибири, не увлекательная мечта?

...Последний летний месяц 1892 года оказался для Москвы очень тревожным. Все с опаской и ужасом говорили о приближающейся эпидемии холеры. Болезни свирепствовала в соседних областях, и врачи уже отметили несколько смертных случаев в самой Москве. Слухи о холере в Центральной России распространились за границу, поэтому, очевидно, многие ученые из-за рубежа, ранее изъявившие желание приехать и принять участие в работах очередного Международного антропологического конгресса, в последний момент от поездки уклонились. Вместо ожидавшихся 400 делегатов в Москву прибыло всего 150 человек!

Иван Тимофеевич Савенков был одним из немногая сибиряков, кто получил приглашение выступить на конгрессе с докладом. Он приехал в Москву как представитель Минусинского музея, богатейшего в Сибири хранилища древностей. Савенков доставил на выставку, организованную по случаю конгресса в обширных залах Исторического музея, коллекции знаменитых минусинских бронз. Кроме того, по просьбе организаторов собрание ученых, Дмитрия Николаевича Анучина и графини Уваровой, он привез некоторые из своих замечательных находок, обнаруженных при раскопках двух погребение людей новокаменного века,- живые и выразительные скульптуры лосей, вырезанные из кости. Свои сокровища представили также музеи Томского университета и Восточно-Сибирского отдела Географического общества. Среди них внимание всех привлекали изделия из камня и кости, добытые Витковским при раскопках неолитического могильника на реке Китое, притоке Ангары и предметы, найденные при раскопках Еленевым пещер в долине реки Бирюсы. В Сибири к 1892 году было открыто 14 музеев, и хозяева конгресса сделали все, чтобы представить ее не просто как область льдов, морозов и пустынных степей, а как часть России, «где живут люди мыслящие и трудящиеся».

Иван Тимофеевич предложил для доклада тему, связанную с исследованиями памятников, «оставленных над Енисее человеком - современником мамонта». Разве можно упустить момент и не представить на суд ведущих ученых Европы, занимающихся историей человека ни его культуры, свое любимое детище? Можно ли придумать вопрос более волнующий, чем проблемы открытия следов древнейшей культуры из далекой Сибири?

Савенков приготовил для выставки самые лучшие изделия человека с Афонтовой горы, подобрал коллекцию костей древних животных, в том числе останки мамонта, найденные в том же слое лёсса, где залегали каменные орудия.

Для Савенкова конгресс представлялся великолепной школой, местом приобщения к большой науке. В залах нового здания Московского университета, где прослушивались доклады, он наблюдал за корифеями европейской антропологической науки - Анатолий Петрович Богданов, патриарх и основатель русской антропологии, и Дмитрий Николаевич Анучин представляли Россию, Рудольф Вирхов - Германию, изящный Серджи - Италию, седоголовый высокий Кольман - Швейцарию...

От доклада Вирхова Савенков ожидал особенно много. Знаменитый врач и антрополог, посвятивший изучению человека многие десятилетия жизни, Вирхов всегда находился в центре внимания специалистов, обсуждающих проблемы древности рода человеческого, пути эволюции человека и вопрос о его происхождении.

Авторитет Вирхова был непререкаем. Не удивительно, что в Москве этот почтенный старик с видом ученого, изнуренного непрерывным бдением в кабинете, постоянно находился в центре внимания огромной толпы и переполненного слушателями зала. Он умел держать их в руках! Невысокого роста, с небольшой седенькой округлой бородкой на лице, с которого, кажется, не сходила холодная и тонкая, полная желчной иронии улыбка, как бы застывшая на бледных губах, красноватые веки слегка слезящихся глаз. Профессор бросал с трибуны полные язвительного сарказма фразы. Публика в конце речи покрывала его слова шумными аплодисментами.

В этой отнюдь не вдохновляющей и окрыляющей Речи не было и тени веры в могущество человеческого знания, в человеческий прогресс, которыми наполнялось каждое выступление, печатное или устное, творцов современной антропологии в Европе Брока и Катрфажа.

Вирхов считает, что, несмотря на кажущиеся успехи в археологии и палеоантропологии, вопрос о происхождении человека, как и поиски места, где он мог произойти и откуда затем расселился, не сдвинулся с мертвой точки. Древнейший третичный человек? Но кто и когда находил его останки?! Неандертальский череп, обезьяночеловек? А где доказательства, что в пещере не был похоронен казак, участник кампании 1814 года?! Вы настаиваете, что подобные черепа не курьез природы? Прекрасно, но почему именно они «недостающее звено», связывающее обезьяну и человека!

Вирхов с высоты своего научного авторитета и трибуны, возвышающейся над сидящими в зале, смеется, иронизирует, издевается...

Нет никакого сходства в строении и физиологии человека и обезьяны. Наследственность - не что иное! как передача неизменяемых существенных признаком рода. Резкие, не допускающие возражений выкрики, как удары молота, падают в зал. Снова, приступ злой иронии и язвительного сарказма, остроумие сомнительного свойства: вы утверждаете, что чешуйчатые отростки височной кости австралийцев и антропоидных обезьян сходны, и на этом основании позволяете сближать человека и обезьяну? Прекрасно, но будьте логичны и последовательны: рунообразные волосы негра близки растительности овцы и пуделя - так сближайте человека с пуделем!

Поиски решения задачи такого рода, за которую взялись столь же энергично, как и самонадеянно некоторые ученые умы, потерпели полное крушение. Нет древнего антропоида, от которого произошел человек! «Heдостающее звено», связывающее обезьяну и человека, - химера. Человек - современник мамонта? Не верю! И вообще, вопросы, связанные с происхождением человека, праздные, и над ними не стоит ломать голову.

«Странная» гипотеза, «странные» камни

Каждая фраза охлаждала, сдерживала, наполняла скептицизмом в отношении к смелым теориям и гипотезам, которые бурно выдвигала молодая палеоантропология. Желчный старческий консерватизм Вирхова, желание свести счеты со старыми противниками произвели на Савенкова гнетущее впечатление. Не верит, что человек был современником мамонта. Но если подобное объявляется для Европы, можно представить, каким образом могут встретить утверждение, что в Сибири в эпоху мамонта жили люди каменного века. Ведь Вирхов в конце доклада советовал браться за решение вопросов более посильных, чем туманный и неопределенный палеолит, - например, изучать культуры бронзового века и их распространение. Характерно, что Вирхов словом не обмолвился о тех, кто вот уже в течение полувека работал в области изучения палеолита, но же время археологов-«бронзовиков» снисходительно назвал «гениями-покровителями».

Однако Ядринцев, который, как он заявил, не поддался «обаянию минуты и созерцанию великого ученого», успокоил Ивана Тимофеевича и шутя сказал, что на него, единственного из русских участников конгресса, выставившего доклад о палеолите, падает тяжелая миссия поколебать сомнения самого Вирхова в возможности одновременного существования мамонта и человека, да еще где - на самых задворках мира, в Сибири!

Второй гость, швейцарский антрополог Кольман, произвел на Савенкова значительно более благоприятно впечатление. Блестящий эрудит, профессор анатомии Базельского и Мюнхенского университетов, Кольма предстал перед слушателями как ученый, страстный увлекающийся. Седой высокий старик, сухощавый и сановитый, с длинной густой бородой; у него в характер не было и тени той злобности, которая бросалась в глаза в Вирхове. Кольман явно не желал тратить время на пустословие. Он приехал в Москву работать, у него четкие новые идеи и точный план. В докладе сделаны ясные выводы и глубокие обобщения.

Правда, Кольман не говорил о палеолите. Но тема его выступления очень заинтересовала Савенкова. Швейцарский профессор рассматривал -сложную проблему формирования европейских рас и утверждал, что уже в неолите на территории Европы «странствовали» представители нескольких расовых разновидностей.

Кипение страстей в европейской науке, связанной с проблемой первобытного человека, не могло, разумеется, не найти своего отражения в дискуссиях.

Приобщение к творческому духу настоящей науки волновало и радовало Савенкова. Ему не удалось прочитать доклад самому. Эту миссию взяла на себя графиня Уварова, которая доложила его участникам конгресса на французском языке. Специалисты могли по достоинству оценить характер великолепно и на уровне достижений археологии палеолита того времени проведенного исследования Афонтовой горы, самой яркой из енисейских палеолитических стоянок.

Савенков оказался талантливым учеником своих знаменитых учителей - Черского и Лопатина. Чтобы тебе поверили в главном: в глубокой древности каменных изделий, нужны беспристрастные и точные геологические и палеонтологические наблюдения. Итог многих лет экскурсий, во время которых проводились тщательные нивелировки местности и «топографическое ее изучение», вылился в классически четкую и ясную геоморфологическую схему трех речных уступов, прорытых в долине древним Енисеем, когда тысячелетия назад он был во много раз многоводнее и шире.

Характеристике лёссов Афонтовой горы, силам, отложившим его, Савенков не случайно уделял в докладе столько внимания. Условия залегания каменных орудий и обломков костей объясняли чрезвычайно важный факт: древняя фауна не смывалась с вышележащих уступов и не перемешивалась внизу со значительно более поздними но возрасту каменными орудиями. Кости и камни датируются одним достаточно древним временем, насчитывающим многие тысячи лет.

«Лёсс Афонтовой горы - воздушного происхождения. Кости животных и орудия погребались лёссом одновременно и находятся на месте своего первоначального положения. Все это более согласно с действительностью и нисколько не противоречит геологическим и топографическим данным». Там, где кости мамонта, носорога, северного оленя, бизона и собаки встречаются вместе с каменными инструментами, по решительному утверждению Савенкова, «нет ни складок, ни изгибов, ни переломов, ни сдвигов. Ненарушенность напластований лёсса вне всякого сомнения!»

Затем последовало самое удивительное - рассказ о находках изделий древнего человека Сибири. Сначала казалось, что Савенков представляет вещи интересные, но все же достаточно известные. Интересные потому, что никто никогда всерьез не мог представить, что в Сибири, отдаленной от Западной Европы многими тысячами километров, окажутся орудия, по типу - точные копии европейских.

В коллекциях с Афонтовой горы имелась прежде всего целая серия крупных, грубо обработанных скребел. Достаточно было бросить даже беглый взгляд, чтобы увидеть в них характерные палеолитические орудия ашельского или мустьерского времени. Скребла отличались крупными размерами. Их прямые или чаще выпуклые полулунные рабочие края, крутые, порой почти вертикальные, были сплошь покрыты крупными фасетками сколов и ретуши. От этих орудий, едва умещающихся в ладонях, веяло подлинной первобытностью.

Остроконечники, или острия, - непременный спутник скребел на древ непалеолитических стоянках - так же были обнаружены на берегах Енисея. Эти удивительные инструменты, которые могли с успехом употребляться в качестве ножей и проколок, наконечников копий и дротиков, также выглядели чрезвычайно архаически. Их изготовляли из широких пластинчатых сколов, заостренных на конце. Это не были наконечники, характерные для неолита, - строго симметричные, струганные стелющейся ретушью с обеих широких плоскостей. Енисейские остроконечники слегка искривления мастер подправлял только края орудия, оставляя поверхности его нетронутыми. По типу афонтовские острия не отличались существенно от мустьерских, ашельских из Франции.

Как скребла и остроконечники, так и ряд других изделий, например ножи и скребки, изготовлялись из сколов, полученных после специальной обработки каменных желваков-нуклеусов. Типы нуклеусов, относящихся к разным этапам каменного века, отличаются друг от друга. Афонтовские нуклеусы дисковидной и подпрямоугольной формы, покрытые на поверхности скалывания отщепов и примитивных пластин «негативами» снятых заготовок, принадлежали, как и следовало ожидать, к древнейшим образцам.

Особую серию орудий составляли галечные инструменты. Обыкновенные речные гальки, крупные и тяжелые, превращались первобытным человеком в изделия самого разнообразного назначения: здесь были то поровидные орудия с лезвием, оформленным несколькими скупыми сколами на одном из концов гальки, скребловидные инструменты, изготовленные из плоских вытянуто-овальных галек; из них же при необходимости делали нуклеусы как дисковидные, так и подпрямоугольные. Отличительной особенностью галечного комплекса сибирской палеолитической культуры было то, что, ни одно из орудий не обрабатывалось с двух сторон - сколы покрывали только одну поверхность. Поэтому при близком сходстве скребел и остроконечников Афонтовой горы с ашель-мустьерскими орудиями Европы несколько неожиданным оказалось отсутствие рубил - своеобразных топоров древнекаменного века. Что это - показатель более позднего возраста енисейского палеолита, когда рубила исчезли из употребления?

Из этого следовало, что на берегах Енисея жили не ашельские люди, а неандертальцы, мустьерцы.

К такому заключению и можно было бы прийти, если бы находки ограничивались только перечисленным выше комплексом орудий. Но своеобразие и необычность культуры каменного века, открытой и теперь представленной сибирским археологом участникам конгресса, не завершались на странном и вызывающем удивление наборе первозданных галечных инструментов, которые порой представлялись самыми первыми из когда-либо сделанных человеком изделий из камня (настолько примитивными они выглядели). Пока продолжался рассказ о них, специалисты слушали с любопытством, но без явных признаков недоверия. Однако, когда Уварова упомянула о второй большой группе каменных орудий, а вслед за тем и об изделиях из кости, ветерок сомнения прокрался в зал.

Если верить Савенкову, люди, изготовившие скребла, остроконечники и рубящие орудия из галек и занимавшие, судя по всем признакам, одну из низших ступенек эволюции человека, не были столь уж неискусны в обработке камня, как кажется на первый взгляд.

Вместе с грубыми и массивными, неправильной формы отщепами и пластинчатыми сколами, на «брюшке» (поверхности раскалывания) которых выделялись крупные ударные бугорки, свидетельствующие об огромной силе, с какой дробился камень, были найдены также ножевидные пластинки - правильные, изящные, строго прямоугольных геометрических форм. Эти пластинки не могли отделить при обработке дисковидных, прямо-Угольных и тем более примитивных галечных нуклеусов.

И действительно, среди сборов с Афонтовой горы были и принципиально иные нуклеусы. Они имели вид приостренных конусов или призм. Основания этих изделий, округлые или вытянуто-овальные, представляли собой Площадку, тщательно выстроганную уплащивающими сколами. Иногда по краю площадки были заметны дополнительные мелкие сколы. Ее не случайно подтесывали столь тщательно. Сверху по краю наносился точно рассчитанный удар или, может быть, нажим камнем или костью, и с боковой плоскости конуса отскакивала миниатюрная ножевидная пластинка!

Нуклеусы такого типа и снятые с них пластины - обычные находки на поселениях неолита. Неужели обитатели Енисея, современники мамонта и северного оленя, овладев такой высокосовершенной техникой обработки камня, продолжали изготовлять скребла и остри конечники, которыми пользовались десятки тысячелетий назад? Как объяснить странное совмещение в одном культурном слое орудий предельно примитивных и совершенных? Своеобразием культуры? Ничего подобное никогда и нигде не находили.

Две техники обработки камня, отчетливо выделяющиеся на материалах Афонтовой горы, с точки зрения сложившихся представлений совершенно несовместимы. Тут что-то не так.

Еще более удивительно, что мустьерско-ашельские комплексы Енисея сопровождаются изделиями из кости! Ни в одном из памятников палеолита Европы, исследованного к началу 90-х годов, костяные орудия не были встречены. Они появляются значительно позже, в эпоху верхнего палеолита. Но даже и среди верхнепалеолитического инвентаря европейских поселений, несмотря на его разнообразие, не находили того, что посчастливилось обнаружить Савенкову па Афонтовой горе.

Среди изделий из кости обращали на себя внимание кинжаловидные острия с очень узкими глубокими желобками, пропиленными вдоль одного края. Кажется, никакого практического смысла пропиливание подобных канавок не имело. Для чего они могли служить? Савенков разгадал назначение желобков.

По его мнению, кинжаловидные костяные острия представляют собой только часть орудия комбинированного типа, служат его основой - гибкой, эластичной и в то же время твердой и прочной. Однако край костяной основы, каким бы острым ни старался сделать его мастер, в работе никогда не дает того эффекта, который достигался с помощью расколотого камня. Древние охотники изобрели гениальную и столь же простую комбинацию из кости и камня: в пропиленный вдоль края основы паз вставили тонкие и правильные ножевидные пластинки, плотно подогнав их друг к другу!

Разгадать назначение подобного орудия не менее трудно, чем изобрести его: ни Савенков, ни слушатели его доклада ничего подобного никогда не находили в Европе. А ведь она всю вторую половину прошлого века была центром изучения палеолита.

Для охоты на крупных животных, вроде мамонта или медведя, нужно было иметь оружие достаточно надежное и мощное. Всеми необходимыми качествами ни камень, ни кость, ни дерево не обладали, и только комбинация из них привела к появлению удивительных вкладышевых инструментов.

Кто мог ожидать от первобытного охотника такой технической изощренности? Почему подобное изобретение оказалось характерным только для Сибири?

Ножевидные пластинки могли вставляться в костяную оправу без какой-либо дополнительной обработки: края их были идеально острыми, как хорошо отточенное металлическое лезвие. Оставалось только подобрать серию пластинок, которые по толщине не превосходили ширину паза и хорошо совмещались друг с другом. Затем пластины в определенном порядке загонялись в пропиленную в кости канавку и для прочности скреплялись древесной смолой или клеем.

Однако первобытный охотник вскоре понял основной недостаток подобных лезвий - их края оказывались хотя и острыми, но чрезвычайно хрупкими. Достаточно было кости или жестким сухожилиям попасть под лезвие, как оно немедленно ломалось и становилось тупым. Поэтому-то, очевидно, вместо простых ножевидных пластин-вкладышей появляются пластины, специально обработанные по краю ретушью. С первого взгляда могло показаться, что мастер безнадежно губил орудие, пластинка не заострялась, а, напротив, затуплялась: ее наиболее острая часть обламывалась крутыми фасетками ретуши, и именно этот, а не противоположный край выступал из паза костяной оправы кинжалов и копий! Лезвие инструментов становилось, разумеется, значительно более тупым, но зато не обламывалось и надежно служило хозяину в работе, порой далекой от тонкой и деликатной. Ножевидные пластинки служили заготовками для набора разнообразных инструментов. Из них делали не только вкладыши, но также мелкие скребки, проколки, ножи, пилки. Из небольших сколов изготовляли круглые и вытянуто-овальные скребочки, применявшиеся для обработки шкур (с их помощью снималась мездра), дерева и кости.

Отличия между сериями грубых и примитивна орудий из галек, остроконечниками и скреблами, а же дисковидными нуклеусами, с одной стороны, какими инструментами из ножевидных пластин и небольших отщепов - с другой, были настолько разительным, что производили странное впечатление. По выработанным и установившимся к 90-м годам XIX века представлениям, эти два комплекса нельзя совместить. Если первый из них можно уверенно датировать ранней стадией палеолита, то второй - поздней, или верхним палеолитом. Некоторые из вещей по тонкости их обработки совершенству не выходили даже из рамок набора орудий, характерных для неолита!

Находки Савенкова из Сибири явно не укладывались в знакомые и привычные схемы и требовали поэтому своего объяснения. Выхода было только два: объявить открытие на Енисее «подозрительным» или признать древнейшую культуру человека в Сибири оригинальной и своеобразной, не похожей на европейскую. Второй выход не устраивал как господствующее в то время в археологии эволюционное, или, как тогда говорили, «трансформистское», направление с его жесткими и не допускающими отклонений путями и ступенями развития древней культуры человека, так и, естественно, кто вообще противился признанию реальности существования палеолитических охотников на мамонтов носорогов. Первый выход был проще, спокойнее, естественнее, и поэтому, очевидно, большинство «эрудитов» и «законодателей» конгресса с большой подозрительностью и недоверием слушали текст сообщения Савенкова, который продолжала спокойно и бесстрастно зачитывать графиня Уварова.

«Странная» гипотеза, «странные» камни

А она сообщила, что, кроме основ для вкладышевых наконечников копий и ножей, древние обитатели Енисея изготовляли из кости шары, проколки и шилья, иглы и украшения. В дело шли также роговые стержни: из них делали колотушки или молотки, мотыги для вскапывания глины и загадочные предметы с широким круглым отверстием на конце. Зал оживился, когда последовало их описание - это были так называемые «жезлы начальников», которые часто встречаются на стойбищах заключительного периода палеолита Европы, так называемой мадленской культуры.

Вновь европейские параллели, но в отличие от каменных орудий древнего комплекса не самые ранние в рамках палеолита, а, напротив, наиболее поздние! Как же сможет первооткрыватель каменного века на Енисее решить проблему датировки этой загадочной сибирской культуры, если в ней причудливо и замысловато перемешались элементы хронологически несовместимых культур и периодов?

«Странная» гипотеза, «странные» камни

Нижнепалеолитические, мустьерские и ашельские по типу орудия не ввели Савенкова в заблуждение и не толкнули к соблазнительному выводу о невероятно глубокой древности енисейских памятников. Состав древней, вымершей теперь фауны, анализ «топографических особенностей» местонахождения, тщательная проработка всего комплекса каменной индустрии, не позволявшая по соображениям условий залегания как древних типу вещей, так и совершенных орудий разделить на две разновременные группы - нижнепалеолитическую и верхнепалеолитическую, привели Ивана Тимофеевича к выводу о том, что его находки представляли единую культуру.

Вопрос о времени Афонтовой горы Савенков реши неожиданно просто. Находки в карьерах кирпичных заводов датируются, несомненно, палеолитической хой. Подтверждение этому смелому, но тем не менее очевидному и бесспорному для него выводу Иван Тимофеевич видел прежде всего не в типологии каменных орудий, как следовало ожидать, а в геологических и палеонтологических наблюдениях и выводах.

Изделия первобытного человека залегали в одном горизонте с костями мамонта, носорога и северного оленя в глине «постплиоценового» возраста. Поскольку никаких перемещений в слоях древней террасы, что позволяло бы говорить об искусственном смешении палеонтологических и археологических находок, не отмечено, то каменные и костяные орудия изготовлены древним человеком - современником мамонта и северного оленя. По мнению Савенкова, это была эпоха, когда началось вымирание мамонта, и (здесь следовало самое неожиданное), «следовательно, палеолитическая эпоха двигалась к концу»!

В конце сообщения Савенкова говорилось о предварительности его заключений. Он осторожно писал о «наблюдениях», «предварительных соображениях», а выводы свои скромно назвал «самыми предварительными», «без малейшей претензии на решение вопросов». Собранный почти за десятилетие материал Савенков отдал на суд ученых и говорил, что решающий голос в научных вопросах принадлежит отнюдь не любителям, ие случайным собирателям научных материалов, а ученым-специалистам.

Доклад вопреки ожиданиям устроителей конгресса стал для ряда специалистов настоящей сенсацией и «центральным событием». Сила его заключалась не только в том, что Савенков представил данные о «сенсационных материалах», полученных в таежной Сибири, но и в квалифицированности его рассуждений. Новизна фактов, профессионализм «ревностного археолога Савенкова» привели французских делегатов в изумление, а его коллекции, выставленные в одном из залов выставки, стали для них «настоящим откровением».

Не все, однако, поняли значительность открытия. Многие, в том числе и Рудольф Вирхов, «злой гений» исследователей древнейших людей и их культур, приняли сообщение из Сибири равнодушно. Когда председательствующий попросил делегатов высказаться по поводу прослушанного доклада, то его призыв сначала не нашел отклика.

Наконец слова попросил барон де Бай. Он сказал об огромном интересе западноевропейских, и в частности французских, археологов к сибирским древностям. До сих пор можно было только предполагать, что собой представляла древнейшая культура каменного века Сибири, поскольку европейские ученые не знали ни об одном факте открытия здесь палеолитического поселения. Русскую археологическую науку можно теперь поздравить с выдающимся достижением - сибирский исследователь Савенков представил конгрессу удивительные вещи несомненно палеолитического возраста. Сибирская палеолитическая культура действительно оказалась необычной: в ней древние, нижнепалеолитические по характеру вещи соседствуют с развитыми, почти неолитическими по облику. Таким образом, подтвердилось предсказание Катрфажа о возможности открытия в Северной Азии «неолитической индустрии, соединенной с четвертичной фауной»! Каменные и костяные орудия, извлеченные из лёссов Афонтовой горы, залегали в ней вместе с костями мамонтов, носорогов и «верных оленей.

- Я вчера осматривал выставку, - продолжал де Бай, - и корреспондент одной из московских газет задал мне традиционный вопрос: «Что больше всего понравилось вам в залах, что больше всего поразило Вас?» Мне не хочется обижать никого из тех, кто представил на выставку свои коллекции, - все они интересны. Но прошу быть снисходительным ко мне и моим слабостям к палеолиту: я ответил, что сборы господина Савенкова стали для меня настоящим откровением! Они стали для меня самым неожиданным из всего, что , когда-либо видел на подобных конгрессах. Что касается доклада, то он мне кажется наиболее значительным научным событием среди представленных оценке членов настоящего конгресса.

Однако, как ни странно, выступление де Бая было первым и последним, где упоминались находки Савенкова и давалась оценка значения его открытия по палеолиту. Так, в замечаниях Анучина говорилось тальке о скульптурных изображениях неолитического времени, обнаруженных Иваном Тимофеевичем на Енисее, он ни словом не обмолвился об Афонтовой горе. Даже палеонтолог академик Шмидт, который с большим вниманием встречал каждую находку, связанную с древними животными Сибири, в реплике по докладу Никитина «О следах четвертичной эпохи в России как результате деятельности доисторического человека» меланхолично констатировал, что он не может указать точных данных об одновременном существовании человека и мамонта ни для европейской России, «ни для Сибири, конечно».

Стоит ли после этого удивляться, что Рудольф Вирхов, решительный противник одновременного существования первобытного человека и мамонта, при ознакомлении с выставкой, где его сопровождал и давал объяснения Николай Михайлович Ядринцев, не пожелал осмотреть сколько-нибудь внимательно стенды с находками Савенкова из карьеров кирпичных заводов. Его заинтересовали только вещи, добытые Витковским при раскопках неолитического могильника в устье реки Китой в Прибайкалье.

Причин для огорчения у Ивана Тимофеевича было более чем достаточно. Сколько надежд возлагал он на поездку в Москву, с каким удовольствием и трепетом представил для выставки камни и кости Афонтовой горы, и вот результат: серьезного разговора о находках не получилось. Приятно было, конечно, слушать комплименты де Бая, но, может быть, он просто золотил горькую пилюлю?

Де Бай, однако, и в последующие дни продолжал оказывать Савенкову подчеркнутые знаки вниманий. Он беседовал с ним об Афонтовой горе и условиях местонахождения каменных орудий, попросил разрешения сфотографировать некоторые из находок и опубликовать их для сведения западноевропейских ученых в одном из научных журналов Франции. Барон высказывав горячее желание побывать в Сибири и в особенности на Енисее, в Красноярске.

Они расстались в Москве, чтобы никогда уже больше встретиться, хотя де Бай сдержал свое обещание приехал в Красноярск. Савенков покинул к этому времени Сибирь и переехал на новое место работы - в Варшаву. Де Бай, однако, поддерживал с Иваном Тимофеевичем переписку.

В середине 90-х годов де Бай совершил одиннадцатое путешествие по России. Во время этой поездки, которая заняла полгода, он посетил крайние восточные, примыкающие к Уралу, европейские губернии России, а затем проехал всю Сибирь вплоть до Красноярска. Это было путешествие по возможным маршрутам продвижения древнейших людей с востока, из Азии, на запад - в Европу. Одним из главных стимулов поездки было открытие Савенкова на Афонтовой горе.

Цель поездки, писала газета «Енисейские губернские новости», освещая пребывание гостя из Франции в городе, заключалась в том, «чтобы окончательно рассеять зародившееся у археологов недоверие (к древностям, открытым Савенковым. - В. Л.), осмотреть все исследованные господином Савенковым местности, собрать там необходимый материал и своим опубликованием его подтвердить несомненность существования палеолитической эпохи в окрестностях Красноярска».

Де Бай прибыл в Красноярск в середине августа 1896 года и сразу же после визита в музей высказал, писала та же газета, чрезвычайную заинтересованность теми местностями, в которых Савенков нашел весьма много предметов палеолитической эпохи. Вместе со старыми коллегами Ивана Тимофеевича по работам в окрестностях Красноярска - Проскуряковым, Кибортом и Лингвальдом де Бай совершил четыре экскурсии на Афонтову гору, это, по его словам, «Эльдорадо давно исчезнувшей культуры каменного века».

К сожалению, осенью в карьерах кирпичных заводов не добывалась глина, из которой землекопы выбрасывали массами кости животных и каменные орудия, не придавая им решительно никакого значения. Тем не менее находки на Афонтовой горе оказались обильными. Де Бай собрал коллекцию выразительных каменных орудий (среди них преобладали скребла) и множество костей древних животных, в том числе и мамонта, носорога, аргали, первобытного быка и северного оленя.

Афонтова гора произвела на барона глубокое впечатление. На этом уникальном памятнике заслуживающем, по его словам, детального изучения, можно отследить эволюцию культур, начиная от каменного века и кончая железным. Что касается общей оценки наблюдений над палеолитом Афонтовой горы, то, как отмечалось в газетной корреспонденции, с тем «значительным и в высшей степени ценным палеолитическим материалом... барон заранее и смело мог уже торжествовать победу над скептицизмом своих собратьев по науке», которые не хотели принимать всерьез енисейский палеолит.

В 1899 году де Бай вновь посетил Красноярск и дважды совершил экскурсию на Афонтову гору. Его археологические сборы, как и в первый раз, отличались 6ольшим разнообразием и обилием. Кроме того, он побывал в Минусинске, где познакомился с самым богатым из сибирских музеев, откуда Савенков, «его усердный сотрудник», был направлен в 1892 году на международный конгресс в Москву. Результатом поездок де Бая в Сибирь стали несколько статей и книга, в которой подробно рассказывалось о работах на Енисее.

Известно, что де Бай весьма скептически относился к палеолиту, открытому в европейской части России к 90-м годам прошлого века. Он считал недостаточно разработанными вопросы геологической и палеонтологической датировки палеолитических находок русский. Во всяком случае, открытия, о которых шла речь на конгрессе в 1892 году в Москве, позволили ему «сомневаться относительно глубокой древности следов человеческой работы». Дело в том, что, по мнению де Бая, обработанные камни из европейской России («они представляют особый характер») сильно отличались от палеолитических изделий Западной Европы. В то же время свои сибирские сборы и находки Савенкова он срази же безоговорочно датировал палеолитом. На него, очевидно, произвели сильное впечатление безупречные по точности геологические и палеонтологические наблюдения первооткрывателя енисейского палеолита и выразительность сборов на Афонтовой горе.

Де Бай выделил среди орудий из Сибири «формы, типичные для западноевропейских находок», и оценил это как «факт большой важности». «Они (то есть изделия. - В. Л.) имеют форму, хорошо известную по находкам во Франции в индустриях периода палеолита. И далее уточнял: «Они представляют индустрию, которую мы обозначаем на Западе как характерную для так называемой эпохи мустье». Причем «точные формы примитивным орудиям» палеолитический человек в Сибири придал, несмотря на «довольно трудное для обработки сырье» - кварцит.

Де Бай становится настоящим популяризатором выдающегося открытия Савенкова на Енисее. В Музее естественной истории в Париже барон организовал выставку археологических находок, обнаруженных на Афонтовой горе и в ряде других мест в окрестностях Красноярска. Ее посетили видные французские ученые, о том числе члены Антропологического общества и видные археологи Капитан и де Месниль.

Французский палеонтолог Годри специально занимался определением многочисленных костей, найденных де Баем на Афонтовой горе. Заключение его не противоречит выводам Савенкова: в толщах Афонтовой юры залегает «допотопная фауна» - мамонт, носорог, северный олень!

Летняя выставка де Бая в музее способствовала широкому ознакомлению французских специалистов каменного века с открытиями Савенкова в Сибири. Палеолитические изделия из Красноярска поразили всех своей архаичностью и примитивизмом. Недаром Капитан, сравнивая сборы де Бая на склонах Афонтовой горы с европейскими находками палеолита, не употребляет для их датировки иного хронологическою подразделения, чем мустье.

Де Бай предпринимает, кроме того, еще один важнейший шаг для ознакомления ученого мира Европы с находками Савенкова - он выступает в Париже перед членами Французской академии наук со специальным сообщением о выдающемся значении его открытия на Енисее, сопровождая рассказ демонстрацией фотографий каменных орудий Афонтовой горы. В восторженном и темпераментном докладе де Бай характеризовал сообщение Савенкова па конгрессе в Москве как «лучшее украшение», «истинный его научный центр». Работы Савенкова на Енисее, по его словам, «открывают новую эру в исследованиях о начальном периоде существования человека и там, где предполагалась его колыбель. Эта новая эра будет плодотворна благодаря добросовестным работам, для которых господин Савенков столь блестяще проложил дорогу».

Де Бай высоко оценил энтузиазм, преданность делу и огромный труд Савенкова, вложенный в изучение палеолита Сибири. За открытие его сибирскому труженику «ученые мира должны выразить признательность». Он также подчеркнул необыкновенную скромность исследователя, которая, по его словам, «столь же велика как велики его заслуги».

В следующем же издании труда «Доисторическая жизнь» Габриэля де Мортилье, отца научного палеолитоведения, непререкаемого авторитета по вопросам древнейших этапов культуры человека, появились сведения о памятнике каменного века, найденном на берегах далекой сибирской реки Енисея. Afontova gora стала знакома в Европе всем, кто интересовался ранними культурами Старого Света. Сибирский палеолит вошел наконец в мировую науку.

А что Савенков? Он остался таким же скромным, когда по обстоятельствам службы ему пришлось покинуть Сибирь, большую часть коллекций, собранных на любимой Афонтовой горе, он решил передать в дар Академии наук. В архиве Института этнографии хранится большой разлинованный лист бумаги, пожелтевший от времени. Наверху его надпись: «В Императорскую Академию наук. Заявление И. Т. Савенкова». Далее следует текст, написанный рукой Ивана Тимофеевича. Он пишет, что приносит в дар академии без каких-либо вознаграждений все свои коллекции по палеолиту. Основной мотив, побудивший его совершить подобный шаг, заключается в том, чтобы коллекции эти «не затерялись и чтобы их временами выставляли».