Вступление

Вторую половину XVII столетия не напрасно называют "веком Людовика XIV", или "Великого", так как этот выдающийся монарх наложил яркую печать на свое время. Его царствование было эпохой преобладающего значения Франции, а Париж, подорвавший престиж гордого Рима, стал центром, из которого все исходило и к которому все стремилось. Действительно, "король-солнце" имел огромное влияние на всех своих современников, чем отчасти тормозил развитие сильных натур. Его авторитет господствовал не только над государственным правлением, но и над духовной жизнью большей части Европы; его двор, необыкновенно блестящий, возбудил подражания, а французский язык, литература и моды завоевали себе повсюду права гражданства. Власть монарха еще никогда не выражалась так твердо. "Государство - это я!" мог сказать только тот, для кого это была не пустая фраза и кто сумел оправдать ее на деле. Потому-то Людовик XIV и занимает в истории место рядом с Периклом, Августом и Львом X, давшим свои имена эпохам, ознаменованным особенно благотворной деятельностью этих величайших мировых законодателей. Если под конец жизни "король-солнце" и потерял популярность, как и обожание своего народа, это ничуть не умаляет его прежних заслуг, слишком громко говорящих о себе. Ведь и настоящее солнце блещет ярче при восходе и теряет жар своих лучей, склоняясь к закату.

Но блестящий век, несмотря на внешний лоск, таил в себе элементы полнейшего разложения. Несмотря на красноречивые проповеди Боссюэта и Фенелона, на высокие идеалы трагедий Корнеля и Расина, на тонкий юмор Буало, Мольера и Лафонтена, французское общество продолжало погрязать в самом необузданном разврате, неверии, глубочайшем невежестве и невероятных суевериях, открывающих такую ужасную картину человеческих отношений, что не решаешься даже допустить возможности существования подобных фактов в христианской стране, при просвещеннейшем монархе, высоких учителях церкви, великих поэтах и ученых.

Почему-то царствование Людовика XIV принято считать эпохой утонченных светских приличий, элегантных манер и учтивости, о чем так хлопотало общество отеля Рамбулье, на самом же деле, если все это и было, то разве только на словах. Двор "короля-солнца", дававший тон иностранным дворам, недалеко ушел, за исключением внешности, от времен "Беарнца", но, по старинной пословице "славны бубны за горами", казался подражателям, быть может, даже никогда и не видевшим его верхом совершенства. Достаточно сказать, что сам элегантный и изящный Людовик XIV, а вслед за ним и весь двор, за которым, как слепой за собакой, следовала буржуазия, иногда принимал посетителей, сидя на известного фасона "стуле" и даже нередко, в присутствии кавалеров и дам, завтракал в таком положении, напоминавшем избрание "непогрешимого". За церемонными поклонами и тонкими комплиментами скрывалась грубость чувств и понятий, обнаруживавшаяся постоянно. Высморкаться в руку, плюнуть спящему в открытый рот, перебрасываться за столом с дамами хлебными шариками, яблоками, апельсинами, приготовленным салатом, брать кушанья пальцами вовсе не считалось неприличным. Приближенные "короля-солнца", по-видимому, не отличались чистоплотностью, так как в "Сборнике правил общежития" того времени между прочими советами встречаются такие: "Причесываться раньше, чем идти в гости (очевидно дома этого делать не полагалось) и, будучи там, не чесать головы пятерней, чтобы не наградить соседей "известными насекомыми", и "мыть руки ежедневно, не забывая сполоснуть и лица".

Несомненно, "век Людовика Великого" был ярким расцветом французского гения: науки, искусства, литература, поэзия, театр, ставший господствующей страстью, - сам "король-солнце" участвовал в спектаклях, - точно волшебством, достигли необычайной высоты, дав целый ряд имен, ставших теперь классическими, и только женщины, за ничтожным исключением, не поддались прогрессу, оставшись такими же, какими были и до сих пор: легкомысленными, ветреными, смотревшими на жизнь сквозь розовую призму тщеславия и честолюбия. Их грандиозные мечты о равноправии утонули в мелкой жажде свободы и независимости, понимаемыми достаточно своеобразно. На языке дам XVII столетия "быть свободной" означало "делать решительно все, что взбредет в голову", то есть не подчиняться никаким законам, ни божеским, ни человеческим. Для них дважды два могло равняться пяти, раз они этого желали; "чего хочет женщина, того хочет Бог" - пословица, сложившаяся в эту эпоху, превосходно определяет их взгляды. Воспитанная для любви, дрессированная для светской жизни, чтобы под очаровательной внешностью скрыть свою внутреннюю пустоту, дама имела в своем распоряжении целый арсенал вспомогательных средств, усиливавших ее обаяние: бесчисленные притирания, помады, воды, крепкие духи, белила и всевозможные сорта румян. Одеваясь в роскошные туалеты олимпийских богинь, устраивая на головах чудовищные прически в виде садов, замков, лугов с пасущимися стадами, даже морей с миниатюрным флотом, дама полдня проводила у зеркала в присутствии друзей и подруг и, разумеется, не имела времени заняться ни собственным развитием, ни семьей, ни хозяйством. Визиты, прогулки, балы, спектакли и маскарады, главной приманкой которых являлось самое_ откровенное волокитство и любовные наслаждения, заставляли забывать все остальное. Разумеется, подобному положению вещей немало способствовало отношение сильного пола, начиная с самого "короля-солнца", к слабому. Для них женщина, к ее стыду, стала игрушкой, прихотью, капризом, тем более ценимым, чем дороже она им обходилась, и тем более желаемым, чем больше были ее требования, хотя бы и в высшей степени нелепые.

Пользуясь всем этим, прекрасный пол "ничтоже сумняшеся" смело ударился в политику - ведь не боги ж горшки обжигают, - однако, не будучи достаточно подготовленным к деятельности подобного рода, очень дурно влиял на дела государства, разорял народ, задыхавшийся под тяжестью налогов, и казну и протежировал за деньги проходимцам. Сделаться фавориткой короля или, по крайней мере, лица, стоящего у кормила правления, казалось для них верхом благополучия. Высший свет только и думал об этом: матери старались внушать дочерям, что "если им уж суждено пасть, то пусть падут, но не иначе как на кровати из розового дерева", то есть продав себя подороже; дочери, со своей стороны, хлопотали выполнить материнские советы до мельчайших подробностей. Вскоре и средние круги заразились тем же, а за ними и низшие. Желание стать "первой дамой государства", все равно какою ценой, казалось тогда вполне естественным. Разве какие-нибудь старики из простонародья поворчат на близких за слишком откровенно высказанные мечты, но этим все и ограничивалось. В одном из стихотворений Беранже дает такую картинку:

           Дочь 
 - Ах, какие лошади! Экипаж какой! 
 И какая дама в нем, - посмотри, мамаша. 
 Уж такой красавицы в мире нет другой. 
 Это, я так думаю, королева наша. 
           Мать 
 - Королеве, брошенной мужем-королем, 
 Стыд встречаться с этою вывескою срама; 
 Это - ночь позорная, выплывшая днем,- 
 Короля любовница, - вот кто эта дама. 
 Дочь, вздохнув, подумала: ах, как хорошо бы 
 Сделаться любовницей этакой особы!

("Королевская фаворитка", перев. В. Курочкина)

Ради достижения этой цели дамы, по примеру своих прабабушек, прибегали к колдовству, наговорам, приворотным зельям, вплоть до так называемых "черных месс", принося в жертву дьяволу, главному пособнику в нечистых делах, новорожденных детей. Суеверие невежественного общества дошло до крайних пределов, как и выбор средств. Убийства и отравления настолько участились, что потребовалось вмешательство самого Людовика XIV, чтобы положить им конец. Очень понятно, что особы прекрасного пола, занимающиеся подобными делами, вряд ли были способны на что-либо более серьезное. Правда, они делали вид, что интересуются литературой, поэзией, музыкой, живописью, стараясь подражать "жеманницам", но, в сущности, интересовались литераторами, поэтами, музыкантами и художниками, и окрасив салон голубой краской, увлекались там совсем не тем, чем бы следовало.

Как вообще вели себя эти дамы вне дома, - куда лучше и не заглядывать, - можно прочесть в любопытной книге Арканжа Рицо, настоятеля монастыря капуцинов в Париже, озаглавленной: "Гнусные дерзости ложных богомолок настоящего времени", то есть, середины XVII столетия. "На прогулках, - пишет благочестивый отец, - чтобы показать товар лицом, продать с барышом свое тело или, по крайней мере, возбудить желания, - так как туда являются самые щедрые покупатели и ловкие ловеласы, - дамы не останавливаются ни перед чем, стараясь одна перед другой приобрести как можно больше поклонников и даже любовников. Ради этого они прибегают к всевозможным непристойностям, выставляя напоказ свой разврат... Большинство держат в руках молитвенники, носящие на их языке название "сокровищ", но содержащие не молитвы, а неприличные рисунки и речи... Прически так же играют не последнюю роль у этих дам: короткие локоны на висках именуются "кавалеристами", длинные, спускающиеся до плеч, - "мальчиками", ясно указывающие, кто может рассчитывать на их благосклонность... Главными помощниками при завязывании знакомств с мужчинами служат шелковые бантики, имеющие свои названия и значение, судя по цвету и месту, где они приколоты. Помещенный на сердце называется "крошка", другой, немного повыше, - "любимчик", на голове - "волокита", на веере - "забавник" и т.п., перемещаемые в известном порядке, они без слов объявляют избраннику: "вы мне нравитесь", "я вас люблю", "следуйте за мной", "я ваша" и служат путеводной нитью, ведущей его прямо в... спальню красавицы. "Дамы не пренебрегают и такими средствами обольщения, как "мушки", чтобы обратить общее внимание на особенно красивые части своего тела. Их налепляют на лицо, шею, спину, грудь и даже на кончики грудей..."

Когда с годами очарование дам исчезало, вспомогательные средства оказывались бессильными, поклонники разбегались, грешницы садились за "умные книжки", становились ханжами, проповедовали нравственность, - втайне сожалея, что больше уже не способны грешить, - сплетничали и злословили. Семья, которой раньше они не хотели признавать, выступала на первый план, но сыновья и дочери, выросшие при прежней обстановке, плохо подчинялись новшествам, находя более для себя приятным идти по стопам своих достойных родителей.

Семья все больше и больше разлагалась, сменяясь гласным фаворитизмом; необходимо было во что бы то ни стало поддержать ее. Но чем и как? И вот идеи феодализма снова воскресли: отцам семейств и мужьям пришли на помощь знаменитые "Lettres de cachet", то есть закрытые, тайные приказы об аресте, ссылке или заключении, подписанные королем, с пропуском для внесения имени того, кто почему-либо ненавистен монарху или бесчестит своими поступками фамилию. Самым надежным местом заключения оказалась Бастилия, где арестованные, между которыми было немало и женщин, иногда совершенно без вины, могли в уединении раздумывать о превратностях судьбы. Едва ли не главную роль в заселении тюрем играли и многочисленные королевские метрессы и фаворитки, поддерживаемые в этом достойном занятии своими коронованными поклонниками. Неугождение королю иногда прощалось, фаворитке - никогда! Малейшая насмешка, направленная по адресу "королевы с левой руки", моментально распахивала перед дерзновенным двери страшной государственной тюрьмы, которые редко отворялись, чтобы выпустить его живым. Прочие тюрьмы также принимали в свои каменные объятия ослушников обоего пола, неожиданно попавшими в немилость лица, имевшего в кармане роковую бумагу. Сначала, быть может, "Lettres de cachet" и оказали свое влияние на непокорных, но злоупотребления, в конце концов, превратившиеся в полнейший произвол, пугали разве младенцев, а семья по-прежнему существовала только для виду. Имея протекцию, можно было заполучить таких "приказов" хоть дюжину, и часто случалось, что два человека, одновременно воспользовавшись ими, оба попадали в заключение. Узник из "Периколлы" - превосходная сатира на порядки, господствовавшие в ту эпоху. Он 13 лет просидел в каземате, не ведая, за что, и снова принужден сидеть, не будучи в состоянии объяснить причину своего заключения. Даже религия и та старалась идти в ногу с веком, смотря сквозь пальцы на разврат, очень немногие проповедники рисковали громко осуждать его. Свобода чувств и действий явилась краеугольным камнем этого блестящего века, внушившего людям идеи другой свободы, повлекшей за собой падение французской монархии, не сумевшей удержаться на должной высоте.