LXXI

Когда корабли должны были вот-вот причалить, венецианцы взяли тогда добрые канаты и подтянули свои корабли как можно ближе к стенам; а потом французы поставили свои орудия, свои «кошки», свои «повозки» и своих «черепах» для осады стен; и венецианцы взобрались на перекидные мостки своих кораблей и яростно пошли на приступ стен; в то же время двинулись на приступ и французы, пустив в ход свои орудия. Когда греки увидели, что французы идут на приступ, они принялись сбрасывать на осадные орудия французов такие огромные каменные глыбы, что и не скажешь; и они начали раздавливать, разносить в куски и превращать в щепы все эти орудия, так что никто не отваживался оставаться ни в них самих, ни под этими орудиями, а с другой стороны венецианцы не могли добраться ни до стен, ни до башен, настолько они были высокими; и в тот день венецианцы и французы ни в чем не смогли достичь успеха - ни завладеть стенами, ни городом. Когда они увидели, что не могут ничего здесь сделать, они были сильно обескуражены и отошли назад; когда греки увидели, что те отступают, они принялись тогда во всю орать и вопить, и они взобрались на стены и стали снимать с себя одежду и показывать им свои голые задницы. Когда Морчофль увидел, что пилигримы отступили, он начал трубить в свои трубы и бить в свои барабаны и производить оглушительный, сверх всякой меры, шум, и он созвал своих людей и стал говорить: «Ну, вот, поглядите, сеньоры, разве я не достойный император? Никогда у вас не было такого достойного императора! Разве я не хорошо это содеял? Отныне нам нечего опасаться; я всех их повешу и предам позору!».