Глава седьмая. Экономическое могущество колониальной церкви

Пожалуй, ни одна сторона деятельности церкви не раскрывает с такой предельной ясностью ее классовую сущность, как экономическая. Тот факт, что с завершением конкисты церковь превращается в колониях в самого крупного земельного собственника, в эксплуататора миллионов индейцев, в крупнейшего ростовщика и по существу главного банкира, более красноречиво говорит о социальной роли религии в колониальный период, чем сотни томов, превозносящих ее как защитника и опекуна индейского населения. Следует ли удивляться, что церковные авторы, не скупящиеся на красноречие, когда речь идет о благотворительной деятельности колониальной церкви, обходят молчанием тот факт, что в ее "мертвых руках" были сосредоточены огромные материальные ценности.

Так, например, в двухтомной истории иезуитов Л. Лопетеги и Ф. Субильяги объемом почти в 2 тыс. страниц только одна страница посвящена "вопросу о богатствах испано-американской церкви". Авторы делают все возможное, чтобы убедить читателя, что церковь если и обладала имуществом и другими ценностями, то они были нужны ей для помощи страждущим, больным, сирым и даже на "возмещение ущерба от столь частых в этих землях землетрясений и других естественных катаклизмов".

Поэтому, утверждают авторы, "голые цифры часто мало что говорят, кроме того, их следует подвергать проверке" (Lopetegui L., Zubillaga F. Historia de la Iglesia en la América Española. Madrid, 1965, p. 205).

Но даже эти авторы не могут опровергнуть данных, которые приводил Гумбольдт о доходах церковников в Мексике в конце XVIII в. Согласно Гумбольдту, архиепископ Мехико получал годовую ренту в 130 тыс. песо, епископы Пуэблы - 110 тыс., Гуадалахары - 90 тыс., Юкатана - 30 тыс., Соноры - 6 тыс. В целом же в 1780 г. духовенство получило только в счет прямых доходов 22 млн. песо, в то время как доходы королевской казны в этой колонии составляли 20 млн. песо, т. е. на 2 млн. меньше!

Стоит ли удивляться нехитрым уловкам иезуитских авторов? Разве церковь, являвшаяся крупнейшим феодалом в католической Европе, могла превратиться в нечто противоположное в колониях?

Чтобы подобное произошло, нужна была революция, но, как мы уже отмечали, в период завоевания Америки для революционных изменений в Испании не было условий, ибо все классы в той или иной степени пользовались плодами конкисты - в особенности светские завоеватели и церковники.

В Испанской Америке к концу колониального периода насчитывалось от 30 до 40 тыс. священников и монахов (Chapman Е. Colonial Hispanic-América: a history. New York, 1933, p. 191), около 4 тыс. монастырей (Barros Arana D. Historia de América. La Habana, 1967, p. 250). Большинство церковников было сосредоточено в колониальных центрах. В конце XVIII в. в г. Мехико проживало 8 тыс. священников и монахов - и это на 60 тыс. жителей (Gibson Ch. Spain in América. New York, 1966, p. 84). Все церковники жили в достатке, приходы и монасты-ри владели недвижимой собственностью.

Хотя по закону индейцы были освобождены от десятины, на практике приходские священники заставляли платить ее и накладывали на них другие поборы, в частности обязывали оплачивать расходы, связанные с проведением церковных праздников, постоем священников при посещении ими индейских селений, взимая также плату за крестины, свадьбы, похороны и прочие обряды (Semo E. Historia del capitalismo en México. Los origenes. 1521-1763. México, 1973, p. 91).

"К концу колониального периода, - сообщает консервативный мексиканский историк Лукас Аламан, - около половины всех богатств Мексики, Перу, Колумбии и Эквадора и почти половина богатств других районов Испанской Америки оказались в руках церкви и богатого католического духовенства. Значительная часть остальных богатств находилась в закладе у той же церкви" (Alaman L. Historia de México, v. I. México, 1883, p. 99).

Из 44 500 тыс. песо, в которые оценивалась собственность церкви в Мексике в начале XIX в., по свидетельству епископа Мануэля Абада-и-Кейпо, только 3 млн. составляла собственность на землю. Но этим не ограничивались земельные владения церкви: в ее руках находились многочисленные заложенные поместья. По заявлению интенданта Пуэблы (Мексика), в 1793 г. почти все поместья этой провинции были заложены церкви из расчета 5 % годовых. Церковники финансировали почти все торговые сделки в Мексике, они были главными банкирами и ростовщиками и в других колониях Испании (Farriss N. M. Crown and Clergy in Colonial México. 1759-1821. The crisis of Ecclesiastical Privilege. London, 1968, p. 163-164).

Огромные богатства, сосредоточенные в руках колониального духовенства, отмечает Дж. Ллойд Мечем, - общеизвестный факт (Lloyd Mecham I. Church and State in Latin América. Chapel Hill, 1966,. p. 38). Церковь владела не только церковными зданиями, но и доходными домами в городе, землями и капиталами, которые она ссужала в долг, беря в заклад недвижимую собственность. Накануне войны за независимость в Лиме из 2805 домов 1135 принадлежали церковникам. "Только немногие не платят церкви ренту за их дома и земельные владения", - писал один путешественник, посетивший Лиму в середине XVIII в. (Ibid., p. 38-39).

В 1790 г. из 3387 домов в Мехико 1935 принадлежало церкви, которая также владела 107 доходными участками на сумму в 1040349 песо. В 1796 г. церковь получала от сдачи в наем домов в Мехико 1060995 песо. Стоимость этих домов определялась в 21219893 песо. Монастыри же, по неполным данным за 1813 г., имели от сдачи в наем собственности, оцениваемой в 9132580 песо, доход 4560629 песо (Ibid., p. 39; Costeloe M. P. Church wealth in México. A study of the juzgado de capellanias and archbishopric of México. 1800-1856. Cambridge, 1967, p. 21-22).

Точные данные о доходах, собственности и капиталах колониальной церкви в литературе отсутствуют. Лукас Аламан оценил имущество церкви в Мексике к концу колониального периода в 4 млрд. песо, Мора считал, что церковные капиталы в начале XIX в. составляли здесь 149131460 песо (Costeloe M. P. Op. cit., p. 86). Эти данные, естественно, подвергаются сомнению клерикальными исследователями.

Каким образом церкви удалось сконцентрировать в своих руках такие богатства? Одним из основных источников были королевские пожалования. Как в метрополии, так и в колониях королевская власть наделяла церковников, в особенности церковных иерархов, земельными наделами.

В свою очередь конкистадоры, а вслед за ними и другие энкомендеро, следуя отчасти испанской традиции, отчасти стараясь заручиться поддержкой церковников, что особенно было важно при наличии активной оппозиции колониальным захватам в лице Лас Касаса и его сторонников, щедро завещали служителям культа земельные участки, дарили деньги на строительство и убранство церквей, монастырей и других церковных зданий, а также ренту (так называемые цензы с доходных зданий и поместий), предназначая ее на финансирование богоугодных заведений (больниц, приютов, школ), на оплату поминальных месс. Последний вид дарений стал особенно "модным" носле того, как королевская власть, обеспокоенная быстрым обогащением церковников, запретила в 1576 г. монашеским орденам приобретать новую собственность. Этот запрет не помешал церкви и в дальнейшем быстро обогащаться.

Хотя формально церковь являлась собственницей не самой земли, а только ренты с нее, фактически она распоряжалась землей по своему усмотрению: могла сдать такую землю в наем, заложить ее и вырученные таким путем средства пустить в оборот или приобрести на них новый земельный участок. Подобные операции производились через подставных лиц. Таким образом, и буква закона соблюдалась, и церковная собственность росла.

"В XVI в., - приходит к выводу Микел П. Костелое, американский ученый, изучивший финансовую деятельность колониальной церкви, - духовенству было разрешено консолидировать и расширить свое богатство, и, несмотря на всеобщие протесты против роста церковных владений, испанские монархи не предприняли эффективных усилий для воспрепятствования церкви приобретать собственность и капиталы" (Costeloe M. P. Op. cit., p. 15).

Колониальные помещики и торговцы враждебно относились к росту церковного имущества и неоднократно обращались в Мадрид, требуя обуздать страсть церковников к накопительству земных благ. Сама королевская власть неоднократно пыталась ограничить размеры церковных владений.

Трудись и не ропщи

В 1570 г. муниципальный совет Мехико обратился к королю с просьбой запретить церковникам приобретать новую недвижимую собственность в городе. В 1636 г. советники муниципалитета Мехико вновь просили короля принять меры для ограничения роста церковной собственности. "С 1570 г., - писали они, - этот город неоднократно обращался к его величеству с просьбой запретить нищенствующим орденам св. Доминика и св. Августина и "Обществу Иисуса" завладевать домами и поместьями, ибо обитатели этого города уже не могли покупать или оставлять в наследство своим наследникам имущество для продолжения родовой собственности, будучи вынуждены завещать им деньгами" (Semo E. Op. cit, p. 114-115). Далее советники указывали, что упомянутые монашеские ордены владели третьей частью всех домов, мануфактур по выработке сукна, мельниц, сахарных заводов и скотоводческих поместий (Ibidem).

В 1664 г. муниципалитет просил короля запретить открытие новых монастырей, ограничить размеры их собственности и не допускать приобретения новой. Но эти призывы не получили отклика в Мадриде. Только в период правления Карла III королевская власть стала ограничивать церковную собственность.

Духовенство строго следило за тем, чтобы энкомендеро в своих завещаниях не обошли церковь. Те, кто скупился на пожертвования для церкви, могли навлечь на себя подозрение в ереси. По свидетельству жителя Венесуэлы конца XVIII в., завещание, в котором не предусматривались дарения монастырям, вызывало сомнение в возможности спасения души завещателя. "Дарения монастырям в виде доходов с собственности были подобны своего рода мании, ибо считалось, что собственник, не завещавший часть своих средств церкви, набрасывал тень на свою память" (Difffe В. W. Latin Américan civilisation. Harrisburg, 1945, p. 592).

Возведение церковных зданий - церквей, монастырей, епископальных дворцов и прочих помещений - обходилось духовенству бесплатно. Половину расходов покрывала королевская казна, прихожане - вторую половину, а индейцы, как правило, поставляли бесплатную рабочую силу.

На Кубе церковники в XVII-XVIII вв. владели сахарными и табачными плантациями. Они участвовали в торговле, в том числе контрабандной. Прибыли, получаемые от торговли табаком, заставляли их относиться к табачному зелью довольно благосклонно, несмотря на его "сатанинское" происхождение. В конце концов дьявол, соблазняя верующих табаком, действовал против своих же интересов, ибо тем самым увеличивал церковные доходы. Таким образом, не без иронии отмечает Фернандо Ортис, интересы дьявола и священников совпадали: как сатана, так и служители бога были заинтересованы в отравлении никотином христианских народов (Ortiz F. Historia de una pelea cubana contra los demonios. La Habana, 1959, p. 317).

На Кубе, как и в других колониях, церковники получали земельную собственность в дар от верующих. Так, например, капитан Игнасио Франсиско де Баррутия, руководивший в 1723 г. подавлением движения вегерос (табаководов), протестовавших против установления колониальными властями табачной монополии, подарил иезуитам сахарную плантацию стоимостью 80 тыс. песо (Ibid., p. 323).

Церкви в Гаване строились в основном на доходы от десятины, которую выплачивали церковникам вегерос. По подсчетам Хакобо де ла Песуэля, автора "Географического, статистического и исторического словаря острова Кубы", вышедшего в Гаване в 1863 г., в начале XVII в. церковная собственность на острове оценивалась в 4 млн. песо.

В 1837 г. на Кубе было 359 церковников, доходы которых превышали 1 млн. песо в год. Епископ Гаваны получал годовую ренту в 80 тыс. песо (Ibid., p. 507-508).

Монастыри обогащались за счет ренты с приданого, которым снабжали своих дочерей помещики при их определении в эти "святые обители". Это приданое приравнивалось банковскому вкладу, приносящему определенный годовой доход (Hammett B. R. Church wealth in Perú: estates and loans in the Archidiocese of Lima in the seventeenth century. - "Jahrbuch für Geschichte von Stadtwirtschaft und Gesellschaft Lateinamerikas". Bonn, 1973, N 10, S. 116). Рента начислялась из части недвижимой собственности пожертвователя. Таким образом, монастырь приобретал долю в собственности помещика. Этот "фонд", проценты с которого шли на содержание монахини или на оплату поминальных месс, назывался капельянией (capellania).

Церковь широко занималась ростовщической деятельностью, хотя официально осуждала ее. Церковники брали от 4 до 6% с одолженной суммы, получая под залог недвижимую собственность. Иногда такой долг переходил из одного поколения в другое. Церковники заботились не столько о возвращении одолженной суммы, сколько о регулярном получении процентов. Владелец заложенной собственности мог ее свободно продать, не спрашивая разрешения кредитора, однако он не имел права ее делить.

О размерах ростовщической деятельности церкви можно судить по данным мексиканской провинции Тласкала; здесь в 1712 г. из 155 поместий и ферм (ранчос), оценивавшихся в 1769637 песо, 102, или 65% (стоимостью в 748735 песо (Semo E. Op. cil, p. 176-179)), находились в "мертвых руках" церкви или под залогами, или в виде завещательных дарений (цензов), доход с которых шел на оплату поминальных служб. К концу колониального периода церковь таким образом приобрела долевое участие в большинстве поместий в колониях.

Церковники участвовали и в торговых операциях. "Несмотря на запрещение, - пишет испанский историк Рафаэль Альтамира, - вести торговлю отдельным лицам, принадлежавшим к духовенству, налагавшееся неоднократно папскими буллами Григория XIII, Павла V, Урбана VIII, Климента IX, а также решениями церковного собора в Лиме в 1583 г., не удалось избежать того, что под различными предлогами многие монастыри и религиозные миссии участвовали в торговых предприятиях" (Альтамира-и-Кревеа Р. История Испании, т. II. М., 1951, с. 269). Духовные ордены занимались главным образом перепродажей товаров, получаемых из Испании, с Филиппин, а также из Азии, закупали их оптом и держали на складах точно так же, как это делали торговцы-миряне. Иногда они объединялись в крупные импортные компании (Альтамира-и-Кревеа Р. История Испании, т. II. М., 1951, с. 270). Монахи не чурались и розничной торговли. Как показывают донесения папских агентов, хранящиеся в архивах ватиканской конгрегации пропаганды веры, монахи вели широко разветвленную торговлю вином среди населения, в частности среди индейцев, которых они нередко силой заставляли покупать водку. В Сантьяго (Чили) монахи в постные дни скупали рыбу на рынке и продавали ее втридорога у ворот монастырей.

Самым богатым монашеским орденом в колониях Испании был могущественный орден "Общество Иисуса". Стоимость иезуитской собственности в испанских колониях Америки во время его запрещения в XVIII в. оценивалась в 71483917 серебряных песо (Rippy I. F. Historical Evolution of Hispanic América. New York, 1943, p. 100). Эти данные далеко не полные, если учесть, что только на Кубе собственность иезуитского ордена в момент его запрета в 1767 г. была оценена в 46641875 песо (Guerra у Sanchez R. Manual de Historia de Cuba. La Habana 1938, p. 174).

Как и в других частях света, в американских колониях иезуиты особенно энергично проявляли себя в торговой и предпринимательской деятельности. Другие монашеские ордены рассчитывали в основном на дарения, завещания верующих и на королевскую милость. Иезуиты же, не брезгуя этими традиционными источниками доходов, предпочитали им прямое участие в торговых и финансовых операциях и сделках. Американский историк X. Херринг считает, что в колониях иезуиты являлись крупнейшими рабовладельцами, банкирами, купцами. Он называет их доминирующей экономической силой в Испанской Америке (Herring H. A history of Latin América. New York, 1963, p. 183).

 Хотите ли знать символ веры 
 Семейства Иньиго?* 
 Верую в сахар, в индиго. 

*(Иньиго - производное от имени Игнатия Лойолы, основателя иезуитского ордена)

Эта популярная в XVIII в. эпиграмма на иезуитов довольно точно отражала характер их деятельности в колониях.

К сахару и индиго можно было бы добавить и хинную кору, монопольными поставщиками которой на европейский рынок являлось "Общество Иисуса". Этот товар был известен тогда и как "порошок иезуитов".

Спаивают

"Двадцать или тридцать лет после прибытия иезуитов в Мексику, - отмечает французский историк Франсуа Шевалье, - мало составлялось завещаний без того, чтобы им не перепадало щедрых дарений. Их послушники набирались из самых богатых семейств, и многочисленные дарения и платные поминальные обедни приносили им большие суммы денег" (Chevalier F. La formación de los grandes latifundios en México. - "Problemas agricolas e industrials de México", 1956, Enero-marzo, p. 196). О размерах полученных иезуитским орденом в колониальное время дарственных завещаний говорят такие примеры: один из богатейших людей колонии - Алонсо де Вильясека в 1580 г. оставил ордену 224791 песо (The Expulsion of the Jesuits from Latin América. New York, 1965, p. 40). Иезуиты были душеприказчиками другого колониального крёза - Альваро де Лоренсана, оставившего в 1631 г. ордену свое состояние, оцененное в 800 тыс. песо (Ibid., p. 97).

"Деловая деятельность "Общества" в Мексике, - пишет Ф. Шевалье, - была просто грандиозной; начав с нуля, оно вскоре стало обладателем крупнейших скотоводческих и других поместий, лучших сахарных заводов, заняло ведущее место в школьном образовании и миссионерской деятельности" (Chevalier F. Op. cit., p. 197). В частности, иезуитам принадлежали два крупнейших в Мексике овцеводческих хозяйства - "Сайта Лусия" и "Нуэстра Сеньёра де Лорето", приписанных к их столичному колледжу св. Петра и св. Павла. Руководство этого колледжа занималось и работорговлей. По счетным книгам установлено, что только в XVII в. оно купило и продало около 500 негров-рабов (Chevalier F. Op. cit., p. 197).

Обращаясь к папе Иннокентию X в 1647 г., Палафокс, епископ Пуэблы (Мексика), враждовавший с иезуитами, писал об их владениях в этой колонии: "Их стада рогатого скота и овец бесчисленны. Я знаю два их поместья, у каждого из которых по 300 тыс. голов овец, а у других более 60 тыс. быков. Все белое духовенство вместе имеет только три небольших сахарных завода, а иезуитам принадлежат шесть самых больших сахарных заводов Центральной Америки, и каждый из этих заводов представляет ценность в 1/2 - 1 млн. песо. Некоторые из них дают более 100 тыс. чистого барыша, и даже самые малые приносят не меньше 25-30 тыс. Кроме того, иезуитам принадлежат обширные пространства земли, простирающиеся на многие мили и отдаваемые в аренду; все эти земли чрезвычайно плодородны и в изобилии производят маис, табак и пр. Им еще принадлежат богатые серебряные копи, и вообще богатство и могущество их так велики, что белому духовенству вскоре придется выпрашивать у них милостыню" (Palafox у Mendoza J. de. Obras, v. XI. Madrid, 1762, p. 30-32).

Обнаруженная Франсуа Шевалье в мексиканских архивах "Инструкция братьям-иезуитам - управляющим имениями", составленная руководством иезуитского ордена в Риме в начале XVIII в., неопровержимо свидетельствует о повсеместном приме-нении последователями Лойолы рабского труда. Иезуиты не щадили ни детей, ни женщин. Инструкция предписывает использовать индейцев для работы начиная с пятилетнего возраста. В инструкции перечисляются различные телесные наказания, рекомендуемые для применения к строптивым индейцам. Инструкция призывает использовать религию для более успешной эксплуатации рабов (Американский историк Бэйли Диффи отмечает: "Рабы составляли самую ценную часть иезуитской собственности. Детальный инвентарь показал бы, что они владели тысячами рабов. Что они относились к рабам согласно обычаям своего времени, говорит наличие кандалов и других инструментов пыток, обнаруженных на иезуитских плантациях во время их изгнания" (Diffie В. W. Op. cit., p. 584-585)): "Сделайте рабов добрыми христианами - и вы сделаете их хорошими работниками" (Instrucciones a los Hermanos Jesuitas Administradores de Haciendas. México, 1950, p. 5).

В Новой Гранаде, как и в других колониях, иезуиты владели учебными заведениями, поместьями и миссиями. "Имея нужду в работниках, - пишет историк иезуитского ордена Т. Гризингер, - для своих громадных предприятий между Картахеной и Кито, они ежегодно посылали несколько кораблей в Анголу, к берегам Африки, где невольники продавались очень дешево. Расходы на покупку и поимку негров и на содержание невольничьих кораблей они покрывали с избытком, перепродавая часть человеческого груза мексиканским плантаторам" (Гризингер Т. Иезуиты, т. I. СПб., 1868, с. 338).

В Эквадоре иезуиты владели многочисленными поместьями и плантациями. В поместье "Педрегаль" у них имелось 20 тыс. голов скота, на плантациях "Соледад" - 8200 деревьев какао, "Сан Педро де Алькантара" - 33 тыс. деревьев какао и т. д. Всего иезуитам принадлежала 131 латифундия (Albornoz Р. О. Historia de la Acción clerical en el Ecuador. Desde la Conquista hasta nuestros dias. Quito, 1963, p. 25-27).

В Перу, где находилось верховное руководство ордена в испанских колониях и пребывал верховный иезуитский казначей (прокуратор), иезуиты владели землями, факториями, плантациями, на которых работали десятки тысяч индейцев. В 1680 г. иезуиты приобрели в Перу поместье "Сан Хуан де ла Пампа" за 154454 песо. Сахарные плантации составляли половину иезуитских земельных владений в этой колонии. Они скупали за бесценок владения, не приносящие дохода, делали их рентабельными, используя рабскую и рабочую силу (Hammett B. R. Op. cit., S. 124-126). К моменту запрещения орден имел в Перу 5200 рабов. "В Перу, как и всюду, - пишет Б. Мозес, - иезуиты преследовали мирские цели накопления богатств. Они искали дарений и охотились за наследствами, входили в сношение с имущими людьми и использовали, в корыстных интересах средства убеждения, которые лишь духовные пастыри в состоянии употребить. Они приобретали многочисленные поместья и превращали их продукцию в капитал для торговых операций; они пересылали огромные суммы денег в Европу своим собратьям, стремившимся покорить европейские правительства; они подчиняли своему влиянию авторитетных людей церкви и государства и пользовались для достижения своих целей силой накопленного богатства" (Moses B. Spain's declining power in South América. 1730-1806. New York, 1965, p. 128-129).

В 1816 г., когда после восстановления ордена иезуиты вернулись в Перу, им была возвращена собственность стоимостью в 4 млн. песо (Juan J., Ulloa A. de. Op. cit., p. 406). И это стало возможным 50 лет спустя после роспуска ордена! Как отмечали X. Хуан и А. Ульоа, провинциал иезуитского ордена, избиравшийся на этот пост раз в 3 года, получал за этот срок от 100 до 300 тыс. песо (Ibid., p. 393).

Согласно отчетам иезуитского провинциала в г. Кордобе (губернаторство Ла-Плата), местная иезуитская коллегия, состоявшая из 66 членов ордена, владела в 1686 г. 300 рабами, 11 тыс. овец, 5 тыс. лошадей и 13 тыс. голов рогатого скота, а иезуитскому новициату в том же городе, в который входило 29 членов ордена, принадлежало 300 рабов, 30 тыс. овец и 13 тыс. голов скота. В 1692 г. число рабов в кордобской коллегии возросло до 455 человек (Mörner М. The political and economical activities of the Jesuits in the La Plata region. Stockholm, 1953, p. 28). Столь же богатым был и иезуитский орден в Чили, где в 1767 г. ему принадлежало 50 крупных поместий и 300 негров-рабов.

Большие доходы извлекали иезуиты из своих парагвайских владений. В первой половине XVIII в. эти владения приносили ордену около 755 тыс. золотых песо в год чистого дохода (См.: Магидович И. П. История открытия и исследования Центральной и Южной Америки. М., 1965, с. 314), получаемого от экспорта парагвайского чая, кож и других товаров. К моменту запрещения ордена, по данным Рейналя, в парагвайском "царстве" иезуитов имелось 769535 голов крупного рогатого скота, 24983 мула и лошади и 221537 овец (Lieuano Aguirre I. Los grandes conflictos sociales у economicos de nuestra historia, v. I. Bogotá, 1960, p. 168).

Это процветание достигалось ценой беспощадной эксплуатации индейцев. Чем действеннее становилось иезуитское управление редукциями, тем быстрее вымирало их население. По данным самих иезуитских источников, население редукций сократилось с 1732 по 1739 г. со 141 тыс. человек до 74 тыс. (Михневич Д. Е. Очерки по истории католической реакции (иезуиты). М., 1955, с. 204-205).

Иезуиты Парагвая, указывает Рафаэль Альтамира, занимались контрабандной торговлей. Они тайно провозили серебро, ананасы, одежду и прочие иностранные и испанские товары, обходя королевские указы. Выгоду от этой торговли получали не только иезуиты, но и торговцы, искавшие покровительства ордена (Альтамира-и-Кревеа Р. Указ. соч., с. 270).

Немалые доходы приносила церкви инквизиция. Арест ее жертв сопровождался секвестром всего движимого и недвижимого имущества, причем должники арестованного под угрозой угодить в застенки священного трибунала были обязаны выплатить инквизиторам взятые в долг суммы. Вынесению сравнительно "мягкого" приговора - порки, поругания, тюремного заключения - сопутствовал крупный денежный штраф. Этими средствами инквизиторы распоряжались по своему усмотрению: спекулировали, приобретали недвижимую собственность, ценные вещи, поместья. Из этих же фондов выплачивали себе и служащим трибунала жалованье. Преследование еретиков и инакомыслящих было прибыльным для церкви делом: только по делу португальских купцов инквизиция в Лиме получила 800 тыс. песо (Bagu S. Economia de la sociedad colonial. Buenos Aires, 1949, p. 241). По данным трибунала Картахены были годы, когда его доходы достигали 400 тыс. песо (Elias Ortiz S. El ocaso del tribunal de la Inquisición en el Nuevo Reino de Granada. - "Boletin de Historia у Antiguedades", 1960, N 618-620, p. 216). Столь же красноречивы цифры, относящиеся к деятельности трибунала инквизиции в Мексике. При его ликвидации в 1814 г. собственность трибунала была оценена в 1774686 песо, в том числе: "наличными в сундуках", как сказано в соответствующем акте, - 65576 песо, капитал, инвестированный в недвижимую собственность, - 1394628, доход от различных предприятий - 181482, доход от сдачи домов в наем - 125 тыс., прочее - 8 тыс. песо (Lea H. Ch. The Inquisition in Spanish Dependencies. New York, 1908, p. 188).

Десятина, согласно патронату, вносилась в королевскую казну, которая частично ее ирисваивала, частично расходовала на нужды церкви. Десятина в колониях распределялась следующим образом: 1/4 получал епископ, 1/4 - соборный капитул. Оставшаяся половина делилась на 9 частей, из которых 4/9 шли на содержание приходского духовенства, 3/9 - на содержание церковных зданий и госпиталей, а 2/9 поступали в королевскую казну. В 1804 г. корона затребовала увеличить до 3/9 свою долю в десятине.

Десятина ложилась тяжелым бременем на плечи сельского населения, ибо главным образом оно платило этот вид налога. По подсчетам Гумбольдта, только в 1771 - 1780 гг. архиепископство Мексики получило в счет десятины 4 млн. песо, а в следующем десятилетии - 7 млн. В 1792 г. десятина принесла церкви в Мексике 424719 песо (Costeloe M. P. Op. cit., p. 117). На Кубе в 1799 г. церковь получила от десятины 470032 песо, а в середине XIX в. эти поступления увеличились до 4010899 песо (Carreras J. A. Terratenientes e iglesia en Cuba Colonial. - "Universidad de la Hahana", 1972, N 196-197, p. 152).

Все, кто был обязан платить десятину, пытались уменьшить ее размеры. Различные церковные инстанции неоднократно подчеркивали нежелания населения плагить десятину (Costeloe M. P. Op. cit, p. 19): кроме этого налога крестьяне сдавали церкви первые плоды урожая, оплачивали все церковные требы, бесплатно обрабатывали церковные земли, смотрели за домашним хозяйством приходских священников и миссионеров, снабжали их продуктами.

Большие деньги церковь выручала от продажи "буллы на финансирование крестовых походов", хотя сами походы давно уже прекратились. Приобретение "буллы" приравнивалось посещению "гроба господнего" в Палестине и сулило покупателю отпущение самых тяжких грехов. В Индиях стало обязанностью покупать "буллу" раз в два года, что служило доказательством рвения верующего. Жители колоний, если средства позволяли, покупали "буллу" себе, своим детям и слугам обоего пола - от семилетнего возраста и выше. Духовенство проповедовало с амвона и убеждало в исповедальне в непреложной необходимости приобретать "буллу", и, так как никто не перечил этому, опасаясь санкций инквизиции, не было никакого способа разувериться в необходимости приобретать "буллу" (Mora J. M. L. El clero, el estado у la economia nacional. México, 1950, p. 214).

"Булла" печаталась на тонкой серой бумаге, готическими буквами, текст ее был неразборчив. Стоила она в зависимости от количества отпускаемых грехов - от 2,5 реалов до 15 песо. По существу "булла" отличалась от индульгенций только названием. Какие же суммы приносила "булла" церкви? По данным 1786 г., от продажи "буллы" церковь выручила 416883 песо.

Немало сумм поступало в церковную казну и от штрафов, которые накладывались церковниками на верующих за невыполнение церковных обрядов. Так если житель колонии перед смертью был в состоянии исповедоваться и причащаться, но не сделал этого, то половина его имущества конфисковывалась в пользу церкви (Garcia J. A. La ciudad indiana. Buenos Aires, 1953, p. 212-213).

Труд облагораживает

В 1767 г. в связи с запрещением иезуитского ордена его владения перешли в королевскую казну. В 1783 г. по приказу короля деньги трибуналов по делам завещаний были сданы на хранение в казначейство. Но церковь продолжала распоряжаться ими, как и прежде. В 1796 г. корона установила 15%-ный налог на продажу недвижимой собственности церкви.

В 1804 г. испанское правительство, печатавшее бумажные деньги без золотого покрытия, решило поправить свои финансовые дела за счет церкви в Новой Испании. По приказу из Мадрида вице-король приказал продать с молотка земельную собственность мексиканской церкви, а церковным учреждениям внести в королевскую казну имевшиеся у них капиталы в обмен на боны королевского консолидированного долга (Real Caja de Consolidacion). Церковники пытались помешать осуществлению этого приказа, но все же испанской короне удалось заполучить от них солидную сумму в 44500 тыс. песо (Bagu S. Op. ciL, p. 239). Это вовсе не означало, что церковь в Мексике лишилась всех своих владений. По данным 1833 г. (заниженным, ибо церковники всячески маскировали свою собственность, записывая ее на подставных лиц), т. е. уже после провозглашения независимости, церковь в Мексике продолжала владеть 3455 земельными участками стоимостью в 14576180 песо, а в целом собственность церкви в этой стране оценивалась тогда в 149131400 песо (Mora J. M. L. Op. cit, p. 200-201).

В начале XIX в. королевский декрет запретил нотариусам регистрировать завещания, если в них покойный оставлял какие-либо ценности представителям церкви или церковному учреждению. Однако это декрет, как и многие другие начинания испанского правительства, остался на бумаге и не встуиил в силу (Moses В. South América on the Eve of Emancipation. New York, 1965, p. 141).

Немалые доходы приносили церкви не только поминальные обряды, но и крестины, свадьбы, похороны. Прихожане были обязаны оплачивать их по таксе, устанавливаемой бесконтрольно церковниками. В докладе короне губернатора Чили Деметрио О'Хиггинса от 3 августа 1804 г. отмечаются непомерные поборы церкви. Так, за совершении брачной церемонии церковники брали с индейцев 12 песо, с креолов - от 25 до 50 песо, с испанцев - от 300 до 600 песо (Juan J., Ulloa A. de. Op. cit, p. 500-501). Многим такая такса была не по карману, и они создавали семью без церковного благословения, что считалось преступным актом и грозило различными наказаниями - от штрафов до тюремного заключения.

Но главным источником доходов церкви были финансовые операции. Церковный трибунал по делам завещаний, капельяний и богоугодных дел (Juzgado de Testamentos, capellanias y obras pias), который выдавал ссуды под проценты и ведал закладным имуществом, практически являлся единственным финансово-кредитным учреждением в колониях. Епископ Пузблы Абад-и-Кейпо утверждал в 1805 г., что 2/3 капиталов, циркулировавших в Мексике, принадлежало церкви (Costeloe M. P. Op. cit., p. 84). Колониальное духовенство снабжало кредитами не только частных лиц, но и саму королевскую казну. Так, в Мексике только в 1792-1812 гг. трибунал по делам завещаний предоставил королевской казне различного рода ссуды на сумму 675172 песо (Ibid., p. 11).

В Лиме и Сантьяго (Чили) в цензовых операциях активную роль играли женские монастыри, располагавшие большими капиталами. Пост настоятельницы женского монастыря считался одним из самых влиятельных и прибыльных в Перу. Как правило, избрание настоятельницы вызывало столкновение различных группировок, каждая из которых отстаивала своего кандидата на эту должность (Hammett B. R. Op. cit, S. 116).

Трибунал имелся при каждой крупной епархии. Всего в Индиях в конце колониального периода действовало шесть таких учреждений. Каждый из трибуналов возглавлялся "официальным судьей и контролером (визитатором) по делам завещаний, капельяпий и богоугодных дел". Судья контролер был подчинен архиепископу, при отсутствии последнего - капитулу. Решения судьи носили законную силу, если утверждались одной из этих инстанций. Вопросы инвестиционного характера решались судьей и четырьмя его заместителями (jueces adjuntos). По делам о предоставлении крупных займов запрашивалось мнение архиепископа. Судья выносил решения по всем спорным вопросам, в которых затрагивались денежные интересы церкви. Большими правами пользовались финансовый и. юридический советники (defensor fiscal у defensor abogado), судьи, назначаемые архиепископом, а также администратор недвижимости (administrador de fincas), в ведении которого находились доходные дома и поместья. Другим не менее важным чином в трибунале являлся сборщик-администратор доходов (recaudador-administrador de rentas), в обязанности которого входил сбор доходов с собственности, принадлежавшей трибуналу.

Завещатель оставлял определенный капитал церкви в надежде, что проценты с него будут течь "вечно" и что церковники будут "вечно" за эти деньги молиться за упокой его души. Завещатель, однако, на всякий случай принимал добавочные меры для обеспечения своих интересов: он назначал блюстителем этого капитала капеллана (своего родственника или доверенное лицо), который обязывался на проценты с завещанного капитала отслуживать поминальные мессы. Если назначенный блюститель являлся мирянином, то он нанимал для этой цели священника. Предполагалось, что капеллан завещает свои функции другому доверенному лицу, а тот - следующему и так до бесконечности.

Но ничего вечного не существует. Проходило время, и наступал момент, когда вымирали все потомки и друзья завещателя. Тогда завещанный капитал поступал в полное распоряжение церкви.

Церковники, как правило, использовали завещанные капиталы для ссуд под проценты. Ссуда выдавалась только под залог недвижимой собственности. Средний размер ссуд колебался в пределах 3-4 тыс. песо, что соответствовало средней цифре поминального завещания. Таким образом, церковь сразу же после получения завещанной суммы пускала ее в оборот. Подобными операциями, хотя и в меньшей степени, занимались монашеские ордены, церковные братства и колледжи. Финансовая деятельность этих учреждений контролировалась и координировалась советником архиепископа по финансовым делам (promoter fiscal).

Кого же ссужал трибунал, кем были его клиенты? В основном это богатые люди, хозяева энкомьенд, крупные торговцы и чинов ники - все те, кто в свою очередь владел недвижимой собственностью. Мелкие фермеры, кустари, а тем более бедняки не могли рассчитывать на помощь церковного банка, обслуживающего по существу колониальную верхушку. Будучи практически монопольным кредитным учреждением в колониях, трибунал по делам завещаний тормозил экономическое развитие испанских владений, ибо не вкладывал свои капиталы в промышленное развитие или в развитие экспортных культур. Чтобы Мексика и другие испанские владения могли развивать свою экономику после завоевания независимости, следовало ликвидировать порождение колониализма, каким являлся трибунал. Этому ожесточенно сопротивлялись церковники и их союзники в лице помещиков и других реакционных элементов. Первая попытка национализировать капиталы трибунала, предпринятая в Мексике в 1833 г., вызвала резкую оппозицию церковников и годом позже была отменена. Трибунал в этой стране был ликвидирован только в 1859 г. во время буржуазной революции (революции реформ), руководимой Бенито Хуаресом.

Требуя прекратить деятельность трибунала, газета сторонников Хуареса "Революсьон" писала в 1855 г.:

• Одалживают ли церковники деньги на улучшение дорожной сети страны? Нет.
• Одалживают ли церковники деньги на развитие горнорудной промышленности? Нет.
• Одалживают ли церковники нужные деньги на организацию промышленных предприятий? Нет.
• Одалживают ли церковники деньги кустарям, чтобы они могли открыть мастерские? Нет.
• Рискуют ли церковники хоть самой ничтожной суммой, вкладывая ее в предприятия, полезные стране? Нет, нет и нет.*

*(Ibid., S. 104).

Если таковой была ориентация церковного банка 35 лет спустя после провозглашения независимости, то следует ли удивляться, что в период испанского господства этот банк служил исключительно колониально-феодальным интересам? Даже после изъятия в 1804 г. капиталов в обмен на боны королевского консолидированного долга трибунал продолжал выступать на стороне монархии, надеясь с ее победой над сторонниками независимости вернуть себе изъятые королевской казной ценности. Только когда патриоты стали одерживать верх над испанцами, церковь начала избавляться от испанских бон. В 1819 г. архиепископство продало за 40 тыс. песо партию бон номинальной стоимостью в 100 тыс. песо. Некоторое время спустя монастырь "Эпкариасьон" продал за 60 тыс. партию бон номинальной стоимостью в 700 тыс. песо. По еще более низким ценам были проданы боны на 1300 тыс. песо номинальной стоимости (Ibid., S. 114). В 1848 г. английская банковская фирма "Мэннинг энд Макинтон" купила у архиепископства Мексики бон на сумму в 1548 тыс. песо, выплатив 8% их номинальной стоимости (Ibid., S. 114-115).

Окружен хищниками. Лиса-священник (справа вторая фигура)

Церковники, как уже отмечалось, наживались не только на финансовых и торговых операциях, но и на нещадной эксплуатации и грабеже индейцев, которых они на словах опекали и приобщали к христианской вере. Испанский ученый Антонио Ульоа, посетивший вместе со своим коллегой Хорхе Хуаном в XVIII в.

Южную Америку, в отчете Совету по делам Индий (так называемые "Секретные сведения об Америке") показывает церковников как участников колониального разбоя, угнетателей индейского населения, бездушных, алчпых и жестоких эксплуататоров. Этому посвящена глава IV отчета, озаглавленная "О вымогательствах и поборах ущербных, которые терпят индейцы от католических приходских священников, об отличии этих вымогательств от тех, что совершают над индейцами обыкновенные мирские священники и монахи-священнослужители; о распущенном поведении и о возмутительной, скандальной жизни как тех, так и других проповедников этих" (Juan J., Ulloa A. de. Op. cit., p. 258-273). Описав тяготы жизни индейцев, страдающих от незаконных поборов и притеснений помещиков и коррехидоров, Антонио Ульоа отмечал:

"После получения назначения и вступления в должность приходские священники прилагают обычно все свое старапие, дабы сколотить себе побольше состояние, для чего ими придумано множество всевозможных доводов и предписаний, с помощью которых им в конечном итоге удается заполучить то немногое, что еще остается у индейцев, т. е. то, что не смогло попасть в руки коррехидоров. Одним из таких путей являются церковные братства, причем их такое количество, что они наличествуют буквально в каждом населенном пункте.

В воскресенье, когда торжественно празднуется день какого-либо святого, члены братства должны выплатить священнику 4,5 песо, что равно жалованью, которое обычно выплачивается хору, поющему церковную обедню. Подобные же сборы проводятся и за проповедь, которая в том лишь и состоит, что к прихожанам обращаются с несколькими словами хвалы святому, и уж само собой разумеется, что в этом случае не затрачивается никакого иного труда, ни усердия в каком-либо изучении, кроме того, что достаточно бывает произнести на местном языке первые пришедшие в голову слова, зато после этого верующие должны будут уплатить необходимую сумму за участие в крестном ходе в честь того или иного святого, и за свечи, и за ладан. Все это оплачивается наличными. К этому добавляется еще и подарок, который индейцы обязаны преподнести священнику, как правило, при праздновании дня каждого святого; этот подарок обычно измеряется двумя или тремя десятками кур, подобные дары могут состоять и из цыплят, морских свинок, яиц, лам, а иной раз и поросенка. Таким образом, когда наступает день святого, священник тащит к себе все, что индеец смог собрать в деньгах в течение целого года, а также птиц и животных, которые были выращены его женой и детьми, хотя тогда они сами почти ничего не ели, кроме разве что диких полевых трав да разных злаков, которые они собирают иа крошечных собственными руками обрабатываемых клочках земли. Индеец, который не смог вырастить достаточное количество домашних животных для подношения установленного дара, должен их в таком случае в обязательном порядке покупать, а если у него нет денег, как это и бывает обыкновенно, то он оказывается вынужденным занять их в долг на необходимое время, чтобы затем внести их в срок. По окончании праздничной проповеди священник зачитывает написанные на листе бумаги имена тех, которые должны быть слугами и казначеями этого празднества на следующий год, а тот, кто добровольно не соглашается заранее со своей ролью, принуждается все-таки к этому согласию наказанием плетьми и розгами; а когда наступает его день, то тогда уже не бывает предлога, который освободил бы его от обязанности выложить деньги без излишнего промедления, потому что до тех пор, пока он находится во власти священника, в данном случае на глазах его, он не услышит ни мессы, ни проповеди и будет стоять в ожидании до трех или четырех часов вечера, если это нужно, но чтобы появился все-таки повод раскошелиться" (Juan J., Ulloa A. de. Noticias secretas de América. Buenos Aires, 1953, p. 320 etc).

Далее Антонио Ульоа сообщает, что в месяц поминовения умерших индейцы обязаны сделать церкви подношения, примерно аналогичные тем, что делаются по праздникам в честь святых. Эти подношения кладутся на могилы, и в то время как священник произносит по каждому усопшему молитвы, его слуги собирают принесенные дары. Это продолжается в течение всего ноября, и, чтобы не упустить даром ни одного дня в этом месяце, священник заранее тщательно распределяет их среди крупных имений и небольших селений прихода. Индейцы из этих имений или же из какого-нибудь селения собираются в отведенный им день, и кроме подношений они еще должны оплатить приходские расходы на подаяния.

Каждое воскресенье священнослужитель должен читать народу наставление перед мессой, а каждая индианка в свою очередь обязана приносить за это священнику яйцо либо взамен яйца что-нибудь другое, равноценное ему. Но помимо этой обязанности священники заставляют индейцев приносить им вязанку дров, причем это должен делать каждый индеец.

Каждый вечер присутствующие при чтении наставления индейцы-подростки и дети обязаны приносить сноп травы, величина которого определяется в соответствии с их слабыми силенками. Эта трава идет в корм вьючным животным и другой домашней живности, которая имеется в доме каждого священника. При подобном порядке священнику нет необходимости тратиться на что-либо. Все, что оказывается собранным, священники отправляют продавать в города, пригородные местности и соседние селения. "Дароносные операции" индейцев приносят приходскому священнику доход от 5 и больше тыс. песо в год.

Приходские священники, как правило, живут с наложницей-служанкой, которая втягивает в круговорот своего влияния других индианок и их дочерей, одним дает работу по прядению шерсти или хлопка, другим - работу по ткачеству, а среди наиболее старых и уже непригодных для этих работ женщин она распределяет кур и через определенный промежуток времени требует от них по 10-12 цыплят от каждой курицы.

В дни поста, как правило, кипит работа на священника. Для этого несколько индейцев обычно прибывают со своими волами, а те, у кого их нет, с членами своих семей. Индейцы сеют, делают прополки и собирают урожай на земле священника без какого-либо вознаграждения, кроме того, что хозяин повелевает ими как угодно. "Так что, - пишет Антонио Ульоа, - как раз именно те дни, которые согласно воле всевышнего должны посвящаться исключительно его поклонению, его обожанию, и когда все должны отдыхать от повседневного труда, именно эти дни столь святого завета священник использует для личного своего блага либо на пользу своей наложницы".

Беспардонно относятся священники к индейцам после их смерти. Тела умерших обычно валяются по дорогам, их обгладывают псы и пожирают стервятники. Священники не заботятся об их погребении.

Но зато уж если после покойника осталось что-то, тогда священник в мгновение ока превращается в его наследника, прибирающего к рукам все пожитки да разную живность, не стесняясь при этом пустить по миру вдову, детей и близких родичей покойного. И без какого-либо успеха будут пытаться взывать к справедливости настоящие наследники, и совершенно напрасно их защитники будут требовать удовлетворения. Священник бесстрастно представит счет за погребение, за звон колоколов, за прочитанные мессы и возданные покойному почести, а коль все по законному тарифу, то он будет наверняка гарантирован от любого обвинения, оставаясь всегда правым.

Антонио Ульоа предлагал осуществить церковную реформу, которая ограничила бы власть церковников над индейцами: "От ликвидации путем реформы насажденных в отношении индейцев злоупотреблений будет во многом зависеть, станет ли менее тяжкой и печальной их участь, а коли менее безвыходной станет их зависимость от королей Испании, то и сама система правления будет им казаться менее ненавистной. Ведь если индейцы увидят в своих духовных пастырях подлинное бескорыстие, их стремление усердным рвением спасти их души, то они с большим уважением будут относиться к религии, с тем большей любовью воспримут они ее, обратив внимательные взоры свои к почитанию и пониманию таинств ее, с большим вниманием и озабоченностью они будут соблюдать ее предписания и заветы; и, наконец, если станет легче жизнь их, то гораздо легче им будет и подати платить в нужные сроки; в этом случае не возразят они и против прочего другого малого их обложения, коль необходимость да и повод к тому пригодный заставят его наложить на них".

"Секретные сведения" Хорхе Хуана и Антонио Ульоа - яркий документ эпохи, авторами которого являлись сторонники просвещенного абсолютизма, противники церковного засилья. Однако их надежды на то, что власть церковников будет ограничена в колониях, не оправдалась. Испанская монархия слишком сильно была связана с церковью, слишком зависела от ее поддержки, чтобы предпринять против нее более решительные шаги, чем это сделали Карл III и его министры.

К концу колониального периода церковь утратила последние остатки своего раннего миссионерского ныла. Священники и монахи стремились главным образом к обогащению и мирским утехам. "Факты говорят о том, - указывает американский историк Чарлз Гибсон, - что церковники принуждали к сожительству своих прихожанок, содержали любовниц, устраивали оргии, эксплуатировали своих прихожан, наживались на торговых сделках, короче - вели себя неподобающим своему призванию образом" (Gibson Ch. Op. cit., p. 84).

Наиболее здоровая часть духовенства искала выхода из создавшегося положения вовсе не в возврате к прежним миссионерским временам, не к догмам первоначального христианства, а в просветительных идеях XVIII в., в освободительных лозунгах североамериканской и французской революций, сведения о которых проникали через литературу, доступную главным образом церковникам. Увлечение "крамольными" идеями XVIII в. привело некоторых священников к критике колониальной действительности, колониальных порядков. Отсюда был всего лишь один шаг к разрыву не только с испанской монархией, но и с самой церковью как с общественным институтом, освящавшим и охранявшим колониальное угнетение. И этот шаг сделают некоторые из них в 1810 г., когда пробьет час разрыва колоний с Испанией, и навлекут на себя эти "отступники" от католической веры лютый гнев и суровые кары со стороны церковной иерархии, инквизиции, папского престола и испанских властей.