На главную цель!

На главную цель!

Как-то мы с полковником Е. Н. Преображенским, недавно назначенным командиром 1-го минно-торпедного авиационного полка, приехали по срочному и важному делу в Ленинград. Было это в конце июля. В штабе военно-воздушных сил фронта нам предстояло согласовать и уточнить вопросы взаимодействия морской и сухопутной авиации при уничтожении фашистских бронетанковых частей под Кингисеппом. Мы пробыли в штабе до полуночи а когда вышли на улицу, раздались сигналы воздушной тревоги. Проскочить по пустынному городу не удалось первый попавшийся патруль задержал нас, предложил отправиться в бомбоубежище.

Оставив машину у тротуара, мы вошли под арку ближайшего дома, чтобы переждать воздушный налет. Стоя под аркой, наблюдали за скользящими по небу прожекторными лучами. Иногда они брали в свои перекрестия вражеский самолет, и тогда к нему протягивались трассы зенитных снарядов.

Вдруг послышался завывающий свист и где-то вблизи сильно рвануло. Все, кто был с нами под аркой, бросились к бомбоубежищу. Остался лишь один старичок. Бросая на нас косые, недобрые взгляды, он наконец приблизился и, не скрывая недружелюбия, выпалил:

- Эх, летчики! Позволяете фашистской нечисти бомбить такой город. Здесь ли, под аркой, ваше место? Устроили бы немцам то же, что они устраивают нам, ленинградцам.

Всю эту гневную тираду он произнес на одном дыхании, повернулся и побрел в убежище, не пожелав даже выслушать нас. Это была горькая пилюля.

Возвращались в свой полк в скверном настроении. Каждый думал об одном и том же - о старике и его упреке.

Преображенский первым нарушил молчание:

- А в самом деле, ужасно действуют на людей ночные бомбежки. Эти приглушенные гулы невидимых самолетов, грохот зениток, свист падающих бомб, их оглушительные взрывы, пожары и, наконец, человеческие жертвы. - Помолчав, добавил: - В одном он прав, надо бить противника повсюду. И по глубоким тылам, и по самому Берлину! Чтобы они почувствовали на себе, что такое война.

Я промолчал, а в душе целиком разделял мнение командира полка.

Начался уже август тяжелого сорок первого. Красная Армия сражалась с невиданным ожесточением, но не могла всюду противостоять численно превосходящим силам врага. Фронт все дальше откатывался на восток. Гитлеровские дивизии были под Смоленском, на подступах к Таллину и Ленинграду. Вражеская авиация бомбила Киев, Севастополь, Одессу, Мурманск... Фашистская пропаганда трубила на весь мир, что советский воздушный флот уничтожен и потому угроза городам Германии исключена.

Конечно, внезапно обрушенные гитлеровцами бомбовые удары на наши авиабазы, последующие ожесточенные воздушные бои привели к значительным потерям в авиации. Враг располагал и большим численным превосходством в истребителях, и определенным качественным преимуществом в технике.

Но советская авиация продолжала сражаться. Она поддерживала свои войска на поле боя, уничтожала фашистские самолеты и в небе и на аэродромах, громила технику и живую силу противника в его тылу.

1-й минно-торпедный азиаполк ВВС Балтийского флота в те дни громил противника в районах Пскова и Луги, Кингисеппа и Таллина, на подступах к Ленинграду. Обрушивал торпедно-бомбовые удары на вражеские корабли в морских базах и в открытом море.

Наш аэродром был расположен вблизи Ленинграда. Само его название - Беззаботное явно не гармонировало с той атмосферой, которая царила у нас. Забот у авиаторов было по горло. Но все были полны решимости драться. И жила в нас мысль: ударить по самому Берлину - главному фашистскому логову. Она все прочнее утверждалась, по мере того как авиаторы сталкивались с чудовищными зверствами, творимыми гитлеровцами на советской земле.

Вот лишь одно из многих страшных зрелищ, которые доводилось наблюдать летчикам полка.

К исходу дня мы возвращались на свой аэродром после выполнения боевого задания в районе Кингисеппа. Летели параллельно шоссе Гатчина - Ленинград. И с высоты отчетливо видели, как несколько фашистских истребителей неслись вдоль Гатчинского шоссе на малой высоте, поливая свинцовым дождем женщин, детей, стариков. У меня да и у всех летчиков, наблюдавших эту страшную картину, содрогалось сердце.

После посадки командир полка Преображенский собрал летный состав для разбора полета. И начал на этот раз необычно:

- Наверное, все вы, товарищи, только что наблюдали происходившее на Гатчинском шоссе. Все? Так вот как зверствуют фашисты на советской земле - кровь стынет в жилах. И кому, как не нам с вами, мстить беспощадно гитлеровцам, уничтожать фашистскую тварь всюду, где она есть...

Потом он припомнил и воспроизвел эпизод, невольными свидетелями которого мы с ним оказались под аркой одного из домов в Ленинграде, гневные слова упрека того старика, брошенные в лицо нам, летчикам.

- Думаю, прав этот старик, - сказал полковник. - Советские люди надеются на нас, летчиков. Ждут от нас больше того, что мы с вами делаем. И как бы ни было нам тяжко и жарко, мы обязаны еще крепче громить заклятого врага, наносить по нему все больше уничтожающих ударов, бить по самым крупным и чувствительным целям фашистских извергов.

В тот вечер в мой штурманский планшет легла карта с необычным маршрутом: остров Сааремаа - Берлин. Несколько часов мы с командиром и комиссаром полка размышляли над этим маршрутом, над путями его осуществления. Ведь в те тяжелые для нашей страны дни он казался просто невероятным, фантастическим.

Евгений Николаевич Преображенский, помню, сказал тогда:

- Если лететь, то только с аэродрома Кагул. - Речь шла о небольшом сравнительно летном поле на острове Сааремаа. - Оттуда наши ИЛ-4 смогут долететь до Берлина, захватив с собой каждый до тысячи килограммов бомб, и вернуться обратно, горючего должно хватить. Другого, более удобного аэродрома с точки зрения расстояния я не вижу.

Командир полка не сомневался, что такую боевую задачу наверняка поставит перед нами командование. И он даже наметил экипажи, которые, имея достаточный опыт, могут ее решить.

Теперь в моем планшете лежала карта с маршрутом: Кагул - Берлин - Кагул.

Мы тут же условились держать этот маршрут в строгой тайне.

Евгений Николаевич был прав. Идея бомбовых ударов по Берлину в те дни вынашивалась и в высших сферах военно-морской авиации. Подробности этого замысла дошли до меня позже. Но поскольку они представляют известный интерес, не лишне рассказать, как это было.Много лет спустя, когда я возглавлял штаб авиации Военно-Морского Флота, нарком военно-морских сил адмирал Николай Герасимович Кузнецов поведал мне в одной из непринужденных бесед историю этого смелого замысла. Я не только хорошо запомнил его рассказ, по, придя вечером домой, записал суть его в своем дневнике.

Вот как, по словам Н. Г. Кузнецова, складывались обстоятельства.

В двадцатых числах июля 1941 года к адмиралу Н. Г. Кузнецову обратился генерал-лейтенант авиации С. ф. Жаворонков, командующий ВВС Военно-Морского Флота:

- Вношу на ваше рассмотрение вопрос об ответном бомбовом ударе по Берлину силами минно-торпедной и бомбардировочной авиации Краснознаменного Балтийского и Черноморского флотов.

В состав авиационной группы специального назначения предлагалось включить до 70 хорошо подготовленных экипажей самолетов ИЛ-4, причем без значительного ущерба для фронтов.

- Вопрос сложный и весьма существенный, - ответил после некоторых размышлений нарком. - Пусть специалисты штаба ВВС все тщательно взвесят, проанализируют, и тогда будем решать.

В штабе ВВС основательно занялись этим делом. Рассмотрели разные варианты, учитывали возможные трудности и препятствия. Главная трудность - состояние аэродромов на острове Сааремаа. Их грунтовые взлетно-посадочные полосы длиной 1100 метров внушали некоторые опасения. Требовалось удлинить их. Не все устраивало специалистов и с точки зрения базирования самолетов ИЛ-4 на этих аэродромах. Контр-адмирал В. А. Алафузов, кроме того, обращал внимание на сложность обстановки в Эстонии, где 8-я армия Северо-Западного фронта под натиском превосходящих сил противника с боями отходила на север, к Финскому заливу.

- Что получится, - спрашивал он, - если главная база КБФ - Таллин и все острова Моонзундского архипелага окажутся вдруг отрезанными, останутся в глубоком тылу? Это же неминуемо скажется на условиях базирования самолетов ИЛ-4 на острове Сааремаа, а стало быть, затруднит их полеты на Берлин.

Да, риск был велик. Ответственность организаторов дерзкой по замыслу операции была исключительна. И все же мнение в штабе было единым: осуществить полет. В ответ на бомбардировку немцами Москвы ударить с воздуха по Берлину.

- Ваше предложение я доложу Верховному Главнокомандующему, - ответил Н. Г. Кузнецов Жаворонкову. - А вы вместе со своим штабом еще и еще раз взвесьте все за и против. Проверьте тщательно все расчеты.

26 июля Н. Г. Кузнецов был у И. В. Сталина. Закончив доклад о положении на флотах и ответив на вопросы Верховного Главнокомандующего, адмирал развернул на столе карту Балтийского моря и сказал:

- У нас, в штабе ВВС, возникло мнение нанести ответный бомбовый удар по Берлину силами минно-торпедной авиации двух флотов - Балтийского и Черноморского.

Сталин посмотрел на карту. Устремил взгляд на жирно прочерченную линию, соединяющую эстонский остров Сааремаа со столицей Германии.

- Операция выполнима, хотя и риск велик, - комментировал нарком. - Вот и наши расчеты.

Рядом с картой легла на стол табличка со всеми исходными данными специалистов, которым поручалось произвести тщательные расчеты.

Сталин внимательно просмотрел табличку, подумал и коротко сказал:

- Оставьте все это у меня.

На другой день Н. Г. Кузнецова вызвали к Верховному Главнокомандующему.

- Вернемся к вашему предложению, - сказал Сталин, как только адмирал подошел к его столу. - Ставка разрешает вам, товарищ Кузнецов, нанести удар по Берлину в ответ на бомбардировку Москвы немецкой авиацией.

- Морские летчики приложат все усилия, чтобы с честью выполнить ваше задание, товарищ Сталин.

- Будем надеяться, товарищ Кузнецов. Но учтите - авиацию Черноморского флота трогать нецелесообразно. Обстановка на юге весьма сложная. Пошлите пока на Берлин две эскадрильи с Балтики. Потом пошлем еще.

Он задумчиво прошелся по кабинету и, что-то вспомнив, спросил:

- Скажите, товарищ Кузнецов, кто конкретно высказал мысль о нанесении ответного удара по Берлину?

- Это предложение, товарищ Сталин, внес генерал-лейтенант авиации Жаворонков - командующий ВВС Военно-Морского Флота.

- Пусть Жаворонков и руководит этой операцией, - закончил разговор Сталин.

Николай Герасимович Кузнецов с гордостью воспринял это задание. Ведь именно авиации военно-морских сил поручено столь важное дело - нанести первый бомбоудар по столице Германии. Вызванному в тот же час Жаворонкову нарком сказал:

- Операция "Берлин" Ставкой Верховного Главнокомандующего разрешена. Руководство ею товарищ Сталин возложил лично на вас, Семен Федорович.

Лицо Жаворонкова просияло. Он выразил благодарность за оказанное доверие и попросил разрешения завтра же вылететь на Балтику.

- Можете лететь завтра, - согласился Н. Г. Кузнецов и напомнил: - Будете действовать только двумя эскадрильями Балтфлота. Черноморцев не велено трогать.

Вот предыстория этого ответственного и сложного полета, рассказанная здесь со слов наркома Военно-Морского Флота Николая Герасимовича Кузнецова. А все дальнейшее происходило на наших глазах, при нашем участии.

30 июля командир 1-го МТАП полковник Преображенский получил из Москвы срочную телеграмму: "В Беззаботное вылетел на самолете командующий ВВС ВМФ генерал-лейтенант авиации Жаворонков. Встречайте".

Преображенский показал телеграмму военкому полка батальонному комиссару Г. 3. Оганезову.

- Странно, - пожал плечами комиссар. - Ведь только две недели прошло, как он был у нас. Очень странно.

- Должно быть, предстоит что-то серьезное, - промолвил Преображенский. - Но не будем гадать. Пора встречать начальство.

Из приземлившегося самолета вышли трое. Вместе с Жаворонковым сошли на землю его адъютант майор Боков и главный штурман ВВС ВМФ полковник Мостепан.

У трапа Преображенский отдал рапорт командующему ВВС. Приняв его и поздоровавшись с командиром и комиссаром полка, Жаворонков сказал, вытирая платком потное лицо:

- Жаркая погода. Жарко во всех отношениях.

На командном пункте полка Жаворонков попросил командира и комиссара полка доложить о состоянии части, о задачах, которые она решает.

Полковник Преображенский докладывал подробно о материально-технических ресурсах полка. Летный состав трудится с большим напряжением, наносит удары по противнику в районах Двинска, Пскова, Порхова, Дно, Гдова, Луги, Кингисеппа, по кораблям и транспортам противника в море.

Военком Оганезов сказал, что летчики, несмотря на большое напряжение физических сил, рвутся в бой.

- Что ж, хорошо, если все идет как надо, - резюмировал Жаворонков. - Ваш полк, насколько мы его знаем, безусловно, отличный, геройский полк. Это радует. Но, как говорят, большому кораблю - большое плавание. За этим меня и послали к вам.

Жаворонков пристально взглянул на командира и комиссара полка. Он, конечно, хорошо понимал, что те теряются в догадках - что же последует дальше и кто мог послать командующего ВВС флота в полк? Не желая долго испытывать их терпение, Жаворонков продолжал:

- Повторяю, товарищи, именно вашему полку, как одному из лучших на Балтике, оказана большая честь. Перед полком ставится задача чрезвычайной важности. Вам предстоит нанести первые бомбовые удары по столице Германии - Берлину.

Жаворонков заметил, как просветлели лица его собеседников, и улыбнулся. После небольшой паузы продолжал:

- Эта сложнейшая боевая задача поставлена вашему полку Ставкой Верховного Главнокомандования как ответная мера за варварские налеты немецкой авиации на столицу нашей Родины - Москву.

- И Ленинград, - не сдержав волнения, вставил Оганезов. Жаворонков улыбнулся.

Чувство глубокого волнения охватило Преображенского и Оганезова. И оно было понятно Жаворонкову.

- Товарищ генерал-лейтенант авиации! Первый минно-торпедный авиационный полк с честью выполнит поставленную Родиной и партией боевую задачу! - взволнованно произнес Преображенский.

Жаворонков крепко пожал руки командира и комиссара полка. Он спросил руководителей части:

- Сколько можете выделить экипажей для проведения операции?

- Тридцать шесть, - не задумываясь, ответил Преображенский.

- Допустим, тридцать шесть, - продолжал Жаворонков. - Но ведь речь идет о специально отобранных для этой цели, о самых отличных экипажах.

- Такие и отобраны, товарищ командующий, - ответил Оганезов. - Все тридцать шесть и именно для этой цели.

- Как это отобраны? Когда?

- Отобраны для полетов на Берлин и включены в специальный список, - отвечал Оганезов.

- Так точно, товарищ командующий, - подтвердил Преображенский. - Мы специально занимались этим делом. Вот список. Представляем его на ваше рассмотрение.

Лицо Жаворонкова выражало удивление. Он спросил:

- А откуда вам было известно, что предстоит полет на Берлин?

Преображенский ответил:

- Мы это чувствовали сердцем. Мы в это верили. И уже несколько дней готовили себя к такому полету.

Жаворонков глубоко задумался, а потом полушутя-полусерьезно сказал:

- Так, стало быть, этот полет мы готовили и порознь и вместе, что называется, снизу и сверху.

- Выходит, так, - ответил Преображенский. И все трое рассмеялись.

Обсуждение боевого задания продолжалось долго.

- Было бы, конечно, хорошо послать на Берлин и тридцать шесть самолетов, - сказал Жаворонков, - но на первый раз придется ограничиться двумя эскадрильями. Это указание Ставки. Вот и отберите из этого списка двадцать самых искусных, самых опытных экипажей. Тогда мы и рассмотрим список в полном его составе. Хорошенько подумайте, кого назначить командиром и комиссаром специальной авиагруппы. Имейте при этом в виду, что большинство самолетов и личного состава останется на месте. Полку тоже предстоит работа.

- Понятно, товарищ командующий, - ответил Преображенский.

- Отобранные для полета экипажи готовить к перебазированию на аэродром Кагул. Последующие распоряжения будут даваться по ходу дела. Ставлю вас в известность, что руководить операцией поручено мне, - заключил Жаворонков. - И последнее: все держится в строгом секрете.

Через час командир и комиссар полка представили командующему список летного состава, отобранного для выполнения специального задания. Командиром авиагруппы значился полковник Е. Н. Преображенский, комиссаром - Г. 3. Оганезов, штурманом - капитан П. И. Хохлов. Далее в определенной последовательности, по эскадрильям и звеньям, шли экипажи.

Докладывая состав специальной авиагруппы командующему, Евгений Николаевич сказал:

- Товарищ генерал-лейтенант авиации! Я и комиссар полка считаем, что мы оба должны находиться в со ставе оперативной авиагруппы - там, где будет решаться основная боевая задача. Просим доверить нам этот полет. Экипажи подобраны по принципу - лучшие из лучших.

Семен Федорович Жаворонков внимательно просмотрел список, не высказав при этом никаких замечаний. Он лично знал многих авиаторов, комиссара части, но больше всего командира еще по прежним его должностям и высоко ценил его как опытного специалиста, прекрасного пилота и воспитателя.

Евгений Николаевич был замечательным коммунистом и пламенным патриотом Родины. Невысокого роста, крепкого телосложения, всегда собранный, точный, требовательный таким его знали всюду, где он проходил службу от рядового до полковника. Он страстно любил летать, и эту любовь к самолету, к небу прививал своим товарищам по службе. За участие в боевых действиях в Финляндии он был награжден орденом Ленина.

Авиаторы 1-го минно-торпедного авиаполка много были наслышаны о полковнике Преображенском, командовавшим до недавнего времени 57-м бомбардировочным полком нашей 8-й авиабригады, с которым нам не раз приходилось взаимодействовать при выполнении боевых задач. Теперь он был нашим командиром. Неизменным оставалось его правило - неукоснительное выполнение приказа, команды, распоряжения. Он был непримирим к тем, кто поверхностно готовился к боевому вылету, бывало, что отстранял от полета, наказывал и в то же время не упускал случая, чтобы по достоинству оценить подвиг экипажа, учил на хорошем примере других авиаторов.

На все боевые задания Евгений Николаевич водил полк сам, учил летный состав, как действовать в различных условиях боевой обстановки быстро и хладнокровно. В хорошем контакте работал Евгений Николаевич с комиссаром, партийным бюро полка, брал на себя многие функции политработника. Его выступления перед строем или на собраниях были проникнуты идейной убежденностью, партийной принципиальностью, отличались точным критическим анализом.

И еще одно драгоценное качество. Командир полка старался не отличаться от подчиненных в быту, питался из общего котла наравне со всеми, не позволял повару делать для себя никаких исключений. Особенно его гуманность проявилась в тяжелые блокадные месяцы Ленинграда. Увидев, что в окно столовой, в которой мы питались, заглядывают голодные дети, Евгений Николаевич первым отдавал им половину своего хлебного пайка. Летчикам полка, перегонявшим самолеты на ремонт в тыловые авиаремонтные базы, он постоянно наказывал - попутно перевозить в тыл ослабших от голода ленинградцев, в первую очередь Детей.

Вот с каким командиром предстояло нам совершать этот необычный полет.

Генерал Жаворонков еще раз был немало удивлен, когда, вызвав меня, спросил: имею ли я карту Северной Германии? Я вынул из планшета лист карты с обозначенным на нем маршрутом: Кагул - Берлин - Кагул.

- Как это понимать? - спросил С. Ф. Жаворонков. - Я ведь категорически запретил информировать личный состав о предстоящем полете. А тут - весь маршрут.

- Личный состав не получал такой информации, товарищ генерал, - вступил в объяснения Преображенский. - А мы, как и докладывали вам, загодя готовились к полету и маршрут проработали вместе с флаг-штурманом.

- Стало быть, поставленную задачу знают трое: командир, комиссар, флаг-штурман?

- Так точно, товарищ генерал.

- Вот вас троих и предупреждаю: больше ни одна душа не должна знать, какой полет мы готовим. Это секрет чрезвычайной важности. Летному составу объявим поставленную задачу за сутки до вылета. Понятно?

- Понятно, товарищ генерал, - ответил командир полка. А Семен Федорович Жаворонков углубился в мою карту, в маршрут полета.

В полку началась подготовка. Летчики, штурманы уменьшали девиацию магнитных компасов и радиополукомпасов, составляли новые графики. Инженеры и технический состав приводили в порядок материальную часть самолетов и моторов, готовя их к длительному пребыванию в воздухе.

Экипажи донимали меня расспросами.

- Правда ли, что полетим на Берлин?

- Откуда и когда?..

Я отвечал уклончиво. Будем лететь на полный радиус действия самолетов, в основном ночью. А куда - скажут, когда придет время.

Дел было много, времени - мало. Трое суток шла напряженная подготовка авиагруппы к перелету на оперативный аэродром. А те, кто оставался в полку, выполняли обычные задания. По-прежнему ежедневно вылетали на бомбежку бронетанковых частей противника под Лугой, Гдовом, Порховом, Кингисеппом...

В конце дня 2 августа на аэродром Кагул ушло на автомашинах отделение технического обеспечения с имуществом и боеприпасами. Через два дня оно было на месте. 3 августа из Ораниенбаума (Ломоносова) вышла группа быстроходных тральщиков с авиационными бомбами, которые должны быть доставлены на остров Сааремаа. В тяжелых условиях, преодолевая минные поля и атаки самолетов с воздуха, они выполнили это важное задание. Из Таллина доставлялись на остров авиационное топливо и продукты литания.

Командующий ВВС Балтфлота генерал-майор М. И. Самохин с присущей ему энергией делал все зависящее от него, чтобы боевая задача, поставленная Ставкой Верховного Главнокомандования, была выполнена успешно. По его приказу была усилена авиационная истребительная группа на аэродроме Кагул, предназначенная для прикрытия нашего базирования.

Герой Советского Союза генерал-полковник авиации М. И. Самохин

В 11.00 4 августа наша оперативная группа поднялась в воздух и взяла курс на остров Сааремаа. Летели на небольшой высоте - 300-400 метров, в строю пятерок. Под каждым самолетом подвешено по десять стокилограммовых бомб, чтобы иметь на первый случай хотя бы по одной бомбовой зарядке.

Прошли вдоль южного берега Финского залива. В районе Нарвы заметили группу бомбардировщиков противника Ю-88. Под плоскостями у них висели бомбы крупного калибра. Несомненно, они шли к Ленинграду. Горестно было сознавать, что фашистские самолеты базируются на советской земле, летают над нашими городами и селами, разрушают их, убивают советских людей. Вероятно, у всех летчиков были те же тяжелые думы, что и у меня. Евгений Николаевич говорил мне по переговорному устройству: "Фашистские бомбардировщики поползли к Ленинграду. Сколько сейчас горя принесут они нашим людям".

Впереди показался Моонзундский архипелаг. Мы стали выходить на остров Сааремаа.

Аэродром Кагул, куда мы заходили на посадку, построен перед самой войной для базирования истребителей. Сразу видно - для наших бомбардировщиков условия не из легких. Взлетно-посадочная полоса 1300 метров. В западном своем окончании она подходит к деревеньке с редкими домиками, окруженными деревцами. В восточном - к ней прилегает сосновый лес, а за ним простирается сухое болото, покрытое пнями и камнями. С юга и севера к границам взлетной полосы примыкают хутора: домики, хозяйственные постройки, сады.

Истребителям места вполне хватало, но нам...

В юго-западной части у края летного поля расположился подземный командный пункт истребительной авиагруппы. Теперь он стал совмещенным. В нем разместился и штаб нашей оперативной группы во главе с С. Ф. Жаворонковым.

Впереди КП, в полусотне метрах, стояло несколько дежурных истребителей И-153 ("Чайки").

Это в порядке вещей. Но как быть нам? Не выстроишь же тяжелые бомбардировщики на открытом летном поле. Авиация противника могла их уничтожить при первой же штурмовке аэродрома.

Где и как укрыть самолеты? Над этим долго ломали голову генерал Жаворонков и полковник Преображенский. Решили ставить самолеты вплотную к хозяйственным постройкам хуторов - по одному, по два, в зависимости от количества построек и густоты растительного покрова возле них. А кроме того, мы располагаем большим количеством маскировочных сетей. Все они нашли применение.

Маскировка закончена, и командир полка поднял свой самолет в воздух. С разных высот мы с ним внимательно всматриваемся в аэродром. Приходим к убеждению, что с воздуха обнаружить самолеты трудно.

Круглые сутки на аэродроме кипит дружная работа. Строятся рулежные дорожки к местам стоянок самолетов. Они себя оправдали. ИЛы, имея достаточно прочные шасси, быстро рулили по грунтовым дорожкам.

Для охраны самолетов на стоянках пришлось выставить посты из числа механиков, техников, вооруженных винтовками и гранатами. Посты разместились в хозяйственных постройках - у самых самолетов.

Приходилось во всем приспосабливаться к неподходящим условиям. Заправка самолетов топливом и подвеска бомб. Вначале их производили непосредственно на летном поле. Несподручно да и небезопасно. Стали это делать на местах стоянок. Этим достигалось и то, что самолеты могли выруливать и взлетать в считанные минуты.

Нас беспокоило близкое соседство аэродромов противника на оккупированной немцами территории Латвии и Эстонии. Противник имел возможность сосредоточить на них значительные силы авиации для борьбы с нами. А противовоздушная оборона аэродрома Кагул была слабой. Две батареи 76-миллиметровых зенитных пушек да 14 истребителей И-153 - вот и все наше прикрытие с воздуха. К тому же посты ВНОС находились от нас на близком расстоянии - всего за 15-18 километров, на морском берегу, и были не в состоянии своевременно оповестить о приближении самолетов противника. Случись это, наши истребители не успели бы взлететь и вступить в бой с противником. Поэтому командование было вынуждено установить зоны патрулирования истребителей, в часы наиболее вероятных налетов вражеской авиации держать в этих воздушных зонах свои "Чайки".

Грозила нам еще одна серьезная опасность. Ее мы почувствовали не сразу, но были своевременно предупреждены, что она существует. На острове действовала тайно фашистская агентура. Меры предосторожности были приняты своевременно, но они, видимо, оказались недостаточными. Но об этом несколько позже.

Считанные дни оставались до полета на Берлин. И тут неожиданно возникла дополнительная задача. Ее поставил командующий Балтийским флотом: бомбовым ударом разрушить наблюдательный пункт противника в городе Пярну. Это было 5 августа. Дело, казалось бы, несложное, но кончилось оно для нас печально.

Полковник Преображенский назначил на это задание три экипажа и решил вести звено сам. Я счел своим долгом напомнить Евгению Николаевичу, что у него и без того полно всяких забот, посоветовал послать на Пярну ведущим кого-либо из командиров эскадрилий.

- Ничего, управимся со всеми делами, - улыбнулся он. - Занимай свое штурманское кресло.

Вылет в 13.00. Температура воздуха в этот час плюс 27 градусов. Под фюзеляжами каждого из трех самолетов по три бомбы ФАБ-500. Пока мы рулили на старт, перегрелись моторы.

Начали взлет. Самолет пробежал чуть ли не всю взлетную полосу и еле оторвался от земли. Правый мотор от перегрева стал давать хлопки, тяга его упала, и самолет никак не набирает высоту. Что делать? О развороте вправо или влево не может быть и речи - нет достаточной скорости. Остается одно - посадка прямо перед собой. Посадка на болото, усеянное пнями и камнями. С убранными шасси сажать самолет нельзя - под фюзеляжем висят бомбы, при ударе об одно из этих препятствий они взорвутся. Выпускаем шасси, и самолет сразу же касается земли, бежит подпрыгивая, медленно подымая хвостовую часть. Того и гляди он скапотирует - и тогда взрыв и всему конец. Такие тревожные мысли мелькают в голове. Но вдруг все задрожало, раздался сильный металлический скрежет в хвостовой части. Самолет бросает из стороны в сторону. Но он бежит по каменистому и пнистому болоту прямо на массивную деревянную изгородь. Сносит ее и мчится теперь прямо на домик лесника. Левой плоскостью задевает за крышу домика и, развернувшись на 180 градусов, замирает на месте.

Я открыл нижний люк своей кабины и без трапа прыгнул вниз. Поскользнулся, упал на спину. Над моей головой еще раскачивались на держателях три мощные бомбы.

Самолет не скапотировал при посадке лишь по счастливой случайности. Он наскочил на большой валун, возвышавшийся над землей на 80 сантиметров, прошел по нему днищем, разрушив нижнюю часть фюзеляжа до самого хвостового оперения. Камень вдавил вверх входной люк стрелка-радиста. Но бомбы? Ни одна из них не коснулась камня.

Спустившись на землю, мы огляделись. Перед нами зияли бреши снесенного забора, сорванной соломенной крыши домика, окон, стекла которых вырвала воздушная волна.

Было жарко и душно. Хотелось пить. Из домика выбежала перепуганная женщина - жена лесника. Мы попросили у нее воды, чтобы утолить жажду. Она вернулась в домик и вновь вышла на крыльцо с двумя кринками холодного молока. Мы мигом осушили их. Обещали доброй хозяйке исправить все разрушения. И это было сделано.

Настроение у нас тягостное. Сильно поврежден самолет. Как же на нем лететь? Да и все случившееся - скверное предзнаменование.

На место происшествия поспешил С. Ф. Жаворонков. Молча осмотрел нас, осмотрел самолет. Прошелся по полосе его приземления. И, обернувшись к нам, сказал:

- Ну, знаете ли, вы родились в сорочке. Впервые в жизни вижу посадку на такой местности, что сам черт ноги переломает. Да!.. Поздравляю со счастливым исходом.

У нас отлегло на душе.

С удвоенной энергией принялись за дело. Трактор притащил на аэродром изуродованный флагманский самолет.

Долго осматривал повреждения старший инженер Г. Г. Баранов. Разобравшись во всем, доложил:

- Через двое суток машина будет в строю.

6 августа. Преображенский и Оганезов собрали личный состав авиагруппы. Командир полка доводит боевую задачу, поставленную командованием.

- В ответ на бомбардировки немецкой авиацией столицы Советского Союза - Москвы, других городов нашей Родины Ставкой Верховного Главнокомандования приказано нанести бомбовые удары по Берлину, логову германского фашизма. Это боевое задание возложено на первый минно-торпедный авиационный полк. Дадим же клятву Родине, нашей партии, что с честью выполним боевой приказ.

Прозвучало громкое "Ура!". Семен Федорович Жаворонков разъяснил авиаторам всю важность предстоящей операции, ее политическое значение.

Затем я, флаг-штурман полка, изложил маршрут полета и его особенности. Сначала будем лететь над морем до его южной береговой черты, затем - на юг, до Штеттина, а от него - на Берлин. После удара по Берлину экипажи выходят на побережье Балтийского моря в районе города Кольберга и далее летят над морем до острова Сааремаа.

Длина маршрута туда и обратно - 1760 километров, из них 1400 километров над морем. Профиль полета сложный: от малых высот при отходе от аэродрома до практического потолка самолета 7-7,5 тысячи метров над Берлином. Продолжительность полета около семи часов, с учетом возможного захода экипажа на второй круг при посадке. В этом случае топлива в баках самолета останется всего на 15-20 минут полета, так что воспользоваться каким-то другим аэродромом, кроме своего, практически невозможно. Само наше пребывание над Берлином будет коротким. Из этого следует, что штурманы должны выводить самолеты на цель предельно точно и сразу.

В те времена никаких наземных средств обеспечения самолетовождения в районах, прилегающих к аэродрому, еще не было, самолетные локаторы отсутствовали. И это требовало от нас уделять большое внимание вопросам самолетовождения. Каждый командир экипажа стремился к тому, чтобы в его составе был опытный, хорошо подготовленный штурман.

Экипажам следовало твердо помнить и о том, что в случае попадания хотя бы одного осколка зенитного снаряда в один из бензобаков, может не хватить топлива на обратный путь. В таком случае допускалась посадка с рассветом вдали от населенных пунктов, то ли на территории Литвы, то ли Латвии. И ставилось жесткое условие: самолет сжечь, а экипажу пробиваться в свою часть через линию фронта.

На аэродроме в ожидании боевого вылета (1942 г.)

В оставшееся до вылета время летный состав со всей тщательностью изучал маршрут полета и карту Берлина, особенно географию тех объектов, которые были определены для ударов конкретным экипажам.

Столица Германии к тому времени имела десять самолетостроительных заводов, семь авиамоторных, восемь заводов авиавооружения, двадцать два станкостроительных и металлургических завода, семь электростанций, ряд железнодорожных станций и т. п. Естественно, что нас привлекали прежде всего такого рода объекты. Они были распределены между звеньями и экипажами. От экипажей требовалось хорошо ориентироваться в расположении определенных для них целей в городе, территория которого составляла более 80 тысяч гектаров, а население 4,5 миллиона. Кроме Берлина летный состав изучал еще и запасные цели: Штеттин, Кенигсберг, Данциг.

Разумеется, нельзя было не учитывать нам и характера противовоздушной обороны германской столицы. Мы знали в общих чертах, как она прикрыта с воздуха. В состав ПВО Берлина входили тысячи зенитных орудий, сотни самолетов-перехватчиков, подготовленных для ночных боев, большое количество аэростатов воздушного заграждения и многое другое. Все эти средства ПВО были глубоко эшелонированы, вплоть до Балтийского побережья.

Все мы хорошо понимали, что в светлое время суток подойти к Берлину на наших относительно тихоходных ИЛ-4 было совершенно невозможно. Нас посбивали бы еще на подступах к городу. Следовательно, оставался ночной налет. И нужно было так рассчитать его, буквально по минутам, чтобы от побережья до Берлина и обратно от Берлина до моря пройти в темное время суток. Расчеты показывали: надо взлететь примерно в 21 час, когда еще светло, а вернуться в 4 утра, с восходом солнца. Но хотелось в то же время пройти хотя бы в сумерках наиболее опасный для нас участок маршрута от острова Сааремаа на юг в море на 100-120 километров. Ведь на этом отрезке маршрута предстояло лететь невдалеке от прибрежных аэродромов на территории Эстонии, Латвии и Литвы, где базировались истребители противника. Ибо, если бы им удалось перехватить до предела нагруженные бомбардировщики, идущие с набором высоты, то мы для них стали бы легкой добычей.

К сожалению, темного времени было в обрез, даже не хватало. Если, предположим, мы решили бы вылетать с острова Сааремаа в сумерки, то пришлось бы отходить от Берлина с рассветом, а там опасность была бы намного больше.

Из записей в моих бортжурналах видно: мы появлялись над Берлином от часа до часа тридцати минут ночи. Конечно, зная скорости наших самолетов, противнику не составляло труда определить время нашего взлета с острова и время посадки на нем. И именно в эти минуты противник мог бы нанести по нам бомбовый удар. Но не будем пока забегать вперед.

Летный состав с нетерпением ждал команды на вылет. Каждый экипаж четко знал объект своего удара. Штурманы тщательно изучали подходы к своим целям. Нашему флагманскому экипажу, например, выпало бомбить Штеттинский железнодорожный вокзал Берлина, где, по данным разведки, в те дни скопилось множество воинских эшелонов. И так каждый экипаж мысленно представлял свою цель.

К исходу дня 6 августа закончился этап подготовки к вылету. Вновь в строю был пострадавший наш флагманский самолет. Теперь все зависело от состояния погоды в двух пунктах: остров Сааремаа и Берлин. Начальник метеослужбы ВВС КБФ капитан С. И. Каспин давал обнадеживающий прогноз на ближайшие дни. И все же генерал Жаворонков приказал - на морской аэродром Кихелькона, что на западном берегу острова Сааремаа, перебазировать две двухмоторные летающие лодки. Они предназначались для разведки фактической погоды по маршруту полета и на тот случай, если какому-то экипажу по непредвиденным обстоятельствам пришлось бы произвести вынужденную посадку на воду. Тогда ему придут на помощь летающие лодки Ч-2. Командовал этой лодочной эскадрильей капитан Ф. А. Усачев. Погода имела теперь для нас первостепенное значение. И не только на маршруте полета и над целью. Над самим районом базирования тоже, в особенности же в час возвращения с боевого задания. В предрассветные часы августовских дней остров Сааремаа очень часто заволакивался радиационным туманом. Случись такое в час нашего возвращения - и мы окажемся в весьма затруднительном положении. Ведь запас топлива в самолетах будет на исходе.

Герой Советского Союза майор Ф. А. Усачев - разведчик

Седьмое августа. Еще с утра С. Ф. Жаворонков объявил: "Сегодня вылет".

Инженерно-технический состав готовит самолеты. Все лишнее, ненужное для данной операции снимается с боевых машин. Бензобаки до краев заполняются горючим. Под самолетом подвешиваются бомбы.

Восемь ФАБ-100 подвешены к флагманскому кораблю, в кабины положены кипы листовок.

Вся работа идет с подъемом. Дело спорится. И везде видишь комиссара полка Г. 3. Оганезова. Утром он беседовал с инженерно-техническим составом у самолетов. Затем побывал в здании школы, где размещался летный состав - пилоты, штурманы, стрелки-радисты. Переговорил чуть ли не с каждым.

Оганезова я застал беседующим с командиром второй эскадрильи капитаном В. А. Гречишниковым. У того удрученный вид, что необычно для этого всегда жизнерадостного офицера. Глаза воспалены, на лице выступили красные пятна. Что-то неладно с ним? Да, случилось. Гречишников получил недобрые вести из дому. В родном городе Николаеве фашисты замучили его мать.

- Да, тяжко тебе, Василий, сочувствую твоему горю, - говорит Оганезов. - Счет у тебя к немцам - за мать.

- Только ли за мать, товарищ комиссар? А за жену! А за детей! - И Гречишников рассказывает еще одну тяжкую историю. В июне он вместе с женой и детьми проводил отпуск в белорусском селе Петрикове. 22 числа его, летчика, срочной телеграммой отозвали в часть. А жена Ксения с двумя детьми осталась у своих родителей. Село быстро оккупировали немцы. Что теперь с женой, с детьми? Живы ли они?

- Много бед на тебя навалилось, - вздохнул комиссар. - А может, не стоит тебе лететь сегодня в таком состоянии? Успокойся, приди в себя, а там, во втором полете...

- Да что вы, товарищ батальонный комиссар! - вспыхнул Гречишников, глаза его лихорадочно заблестели. - Да я пешком готов дойти до Берлина, чтобы поквитаться с гадами.

- Тогда лети, Оганезов обнял летчика. - Лети, дружище, и бей фашистскую нечисть.

Потом я слышал, как комиссар разговаривал с двумя летчиками, и вспоминал все предыдущие встречи с ним и многие его замечательные дела, которыми он снискал всеобщее уважение в полку.

В наш полк Григорий Захарович Оганезов прибыл в самые первые дни войны. И мы сразу увидели в нем человека душевного, чуткого и простого. Всегда приветливый, с доброй улыбкой на лице, он располагал к себе людей, умел терпеливо выслушать каждого и дать деловой совет, теплым словом вдохновить человека, разделить с ним трудные минуты. Комиссар был горяч до дела. Он не знал ни минуты покоя. Везде успевал побывать, быть в курсе всего происходящего в подразделениях. Он вел переписку с семьями авиаторов, павших в боях за Родину.

Между командиром полка я комиссаром сразу же установилось взаимное доверие. Они во многом дополняли друг друга, действовали сообща, делили радости и невзгоды боевой жизни.

Григорий Захарович, как и все мы, горел желанием принять участие в полете на Берлин. Все эти дни он готовил к ответственному заданию авиаторов и себя самого. Но накануне генерал Жаворонков объявил комиссару полка.

- Вы, Григорий Захарович, остаетесь на месте. Столь неожиданное решение застало Оганезова врасплох.

- Товарищ генерал-лейтенант, пошлите меня хотя бы воздушным стрелком. Прошу вас, - обращался он к командующему.

Но Жаворонков оставался непреклонным:

- Останетесь здесь, Григорий Захарович. Аэродром ведь тоже боевой участок. По острову шныряют фашистские лазутчики, до нас добираются. Надо принимать меры. А слетать на Берлин еще успеете.

После завтрака летный состав еще и еще раз проверил правильность всех расчетов на полет. Потом был обед и с 14 до 18 часов отдых.

Командир полка назначил построение летного состава на 20.00 - сразу после ужина. К этому времени должен был возвратиться из полета на разведку погоды в море капитан Усачев, вылетевший на своем Ч-2 в 15 часов. Мы с нетерпением ждали его. Усачев должен был доложить метеорологическую обстановку на море, сказать, что следует ожидать от погоды на ближайшие несколько часов, ибо от этих данных зависело теперь, лететь ли на Берлин или на запасную цель.

Я уже собрался отправиться на аэродром. И тут у помещения, где размещался летный состав, ко мне подошел начальник штаба третьей авиаэскадрильи майор М. И. Котельников. Я знал его как хорошего штурмана, много летавшего на тяжелых самолетах в сложных условиях и днем и ночью. Когда комплектовались экипажи нашей оперативной группы, он умолял включить его в авиагруппу хотя бы штурманом экипажа. И командир полка согласился.

Майор М. И. Котельников

Михаил Ильич Котельников был постарше меня и по возрасту и по званию. Я знал - в авиацию он пришел из кавалерии, где был командиром эскадрона и два года воевал с басмачами в Средней Азии. Имел прекрасный послужной список. За его плечами была школа летчиков-наблюдателей. В совершенстве освоил он штурманское дело.

Что же теперь волновало М. И. Котельникова? А вот что.

- Скажи мне по совести, Петр Ильич, долетим мы до Берлина?

- Не только долетим, но и отбомбим его по всем правилам. А ты что, сомневаешься?

- Да нет, но предчувствие какое-то, черт бы его взял.

- Бывает. - И, хорошо понимая его состояние, постарался уверить его в успехе полета.

Но уже надо было спешить на аэродром. Часовая стрелка приближалась к цифре "8". Мы ехали на автомашине. Из-за поворота лесной дороги в клубах пыли показалась идущая навстречу легковушка. Из нее вышел капитан Усачев.

- До параллели южной части острова, - докладывал он командиру полка, - облачность шесть баллов с нижней кромкой 1300 метров. Видимость хорошая. Южнее этой параллели облачность становится плотнее, доходит до девяти баллов. Видимость пять километров. За пятьдесят километров до южной береговой черты моря начинается сплошная облачность, местами мелкий дождь. - В заключение Усачев сказал: - Погода сложная, но лететь можно.

Метеоролог Каспин со своей стороны добавил, что в районе аэродрома к возвращению самолетов с задания погода ожидается хорошая.

Получив информацию о погоде, генерал Жаворонков принял решение выпускать экипажи на Берлин и подтвердил время вылета - 21 час.

- Запуск моторов - по зеленой ракете, - отдал распоряжение полковник Преображенский. - Выруливание согласно очередности взлета. - Затем подал команду: - По самолетам!

Командир, комиссар полка и с ними я направились к флагманскому кораблю. Возле него уже стояли стрелки-радисты старший сержант И. И. Рудаков и сержант В. М. Кротенко. В меховых комбинезонах и унтах. А вечер теплый, и пот крупными каплями катился по их лицам.

Стрелок-радист флагманского самолета, летавшего на Берлин, лейтенант В. М. Кротенко

До запуска моторов оставалось еще 25 минут. Е. Н. Преображенский решил посмотреть экипажи перед стартом. Автомобиль подкатывал нас поочередно к экипажам капитанов Е. Е. Есина, М. Н. Плоткина, В. А. Гречишникова, Г. К. Беляева, старших лейтенантов П. Н. Трычкова, А. И. Фокина, И. П. Фенягина, А. Я. Ефремова, лейтенантов Н. Ф. Дашковского, К. А. Мильгунова А. Ф. Кравченко... У каждого самолета стояли в боевой готовности авиаторы, уже побывавшие в сложных полетах, прославившиеся в боях. Спокойствие, уверенность и твердую решимость выражали их лица.

Мы вернулись к флагманскому кораблю. Тоже облачились в летную форму и начали было подыматься по трапу на борт самолета. Но тут загремел своим раскатистым басом Григорий Захарович Оганезов.

- Дорогие друзья, братья, - расчувствовавшись, говорил он, - я всей душой с вами. Каждую минуту буду думать о вас и ждать с победой. Счастливого вам полета...

Пробуя моторы, мы смотрели и на комиссара полка, вытиравшего глаза платком. Стрелки часов приближались к цифре "9". Я открыл астролюк и с ракетницей в руке поднялся над своей кабиной. Е. Н. Преображенский кивнул мне головой, что означало - давай сигнал. Зеленая ракета прочертила воздух в предвечерних сумерках. Начался запуск моторов. Все вокруг зашумело, загудело, замелькало.

Флагманский корабль, тяжело двигаясь по рулежной дорожке, вышел на простор аэродрома и подрулил к старту. Здесь с двумя флажками в руках стоял генерал Жаворонков. Помахав нам рукой, он протянул белый флажок вдоль взлетной полосы, это - разрешение на взлет. И я занес в бортовой журнал первую запись: "Взлет - в 21 час".

Самолет двинулся по взлетной дорожке. Пробежал почти все взлетное поле, перескочил мелкий кустарник и поднялся в воздух. Надрывно гудели моторы. Самолет, набирая высоту, шел к южной оконечности острова к мысу Сырве - исходному пункту маршрута.

В воспоминаниях об этих днях Семен Федорович Жаворонков говорил: "В первом полете на Берлин много было взлетов неуверенных, почти опасных, и я глубоко внутренне переживал их. С каждым из них как будто отрывалась и уходила вместе с ними частица моего сердца. Кто знает, что их ждет в этом далеком и опасном полете на двухмоторных колесных самолетах над морем, затем над территорией противника и, наконец, над главным, хорошо защищенным логовом врага, каким являлась столица фашистского государства".