СКИТАНИЯ

В Аргосе уже была известна судьба, постигшая Фемистокла. Правители Аргоса и друзья Фемистокла собирали его в дорогу.

— Мы бы не отпустили тебя, Фемистокл, но мы не в силах тебя защитить. Проклятая Спарта пойдет на все, чтобы захватить тебя. Вплоть до войны.

— Я знаю, друзья мои, поэтому и покидаю вас.

— Что там нашли они в письмах Павсания к тебе? Говорят, что ты обещал перейти к персам и помочь ему поработить Элладу.

— Нет, не это их напугало. Их напугало, что Фемистокл хотел вместе с Павсанием поднять восстание спартанских илотов — они живут как на вулкане, вот-вот у них под ногами разверзнется земля!

— Но Фемистокл не повинен в этом!

— Вы ошибаетесь, друзья, в этом я повинен, — сказал Фемистокл. — Я не удивляюсь их ярости, это самое страшное, чем я был им опасен: я хотел поднять восстание илотов. Теперь мне уже до конца жизни не ждать пощады от Спарты. Однако то, что я сделал — я поколебал покорность их илотов, — они уже не поправят. Не нынче, так завтра, а илоты все-таки восстанут. И это будет справедливо.

— Нам очень жаль, Фемистокл. Ты уходишь, и у Аргоса уже больше нет в Афинах союзников против Лакедемона!

— Да. Мои планы шли далеко. Я бы поселил афинскую колонию в Италии. Это, конечно, сильно не понравилось бы Спарте, но как это укрепило бы и усилило Афины! Ах, так много я еще мог бы сделать для Афин, но афиняне не поняли этого. Однако простимся. Спасибо за вашу дружбу и за помощь в мой черный день.

Спартанские посланцы вскоре появились в Аргосе и потребовали, чтобы аргосцы выдали Фемистокла. Но те даже разговаривать не стали.

— Если считаете, что Фемистокл у нас, возьмите его!

Небольшое судно вышло в Ионическое море, направляясь к острову Керкире. Фемистокл стоял на корме судна и печально глядел, как удаляются берега Эллады. Навсегда? Нет, этому невозможно поверить. Боги не допустят этого!

Судно приближалось к острову, зеленеющему среди сверкающих волн теплого моря. Фемистокл, простившись взглядом с берегом Эллады, обернулся к Керкире. Керкира встречала его толпой народа. Правители острова, изысканные ионийцы в белоснежных хитонах и расшитых плащах, почтительно встретили Фемистокла, своего евергета (Евергет - благодетель, защитник.).

Это почетное звание евергета Фемистокл заслужил тем, что, будучи у власти в Афинах, постоянно защищал интересы ионийцев — керкирян. Когда-то керкиряне спорили с Коринфом из-за Левкады, лежавшей на западном побережье Акарнании. Коринф считал Левкаду своей колонией, но ионийцы-керкиряне оспаривали Левйаду. Они попросили Фемистокла быть в этом деле третейским судьей. И Фемистокл рассудил их. Колония должна быть общей — и Керкиры и Коринфа, — но Коринф за это обязан уплатить Керкире двадцать талантов.

Звание евергета давало право владеть на Керкире землей и домом, чего не дозволено было людям других государств. Это звание защищало имущество евергета, если ему предъявляли какой-нибудь иск.

Но Фемистокл, поселившись в доме одного из друзей-керкирян, чувствовал, что положение его здесь ненадежно, хотя он и не замечал недоброжелательства или недоверия к себе.

Жизнь на острове казалась ему странной, не то еще не проснувшейся среди полуденных грез, не то задремавшей в тишине прозрачного звездного вечера... Дни проходили без волнений, без событий. Фемистокл привык вставать рано, всю жизнь он торопился — то надо выступить на Пниксе, то надо строить корабли, то надо воздвигать защитные стены, то позаботиться о детях, то надо успеть к друзьям провести праздничный вечер. Сейчас у него не было никаких дел. Осеннее утро разгоралось медленно. Фемистокл не знал, как дождаться полного света. Он уже давно не спал. Мягкое ложе вместо сладких снов нагоняло бессонницу.

Но вот уже совсем светло, а в доме тишина. В первые дни Фемистокла тревожила эта тишина. Разве хозяева уже ушли куда-то? Но нет, слуги что-то делали, готовили еду, прибирали дом... Хозяева еще спали.

Фемистокл ходил по городу — та же сонная тишина осеннего утра. Лишь на рынке толпился народ между рядами овощей и рыбы... Фемистокл вышел на окраину и, тяжело задумавшись, долго глядел в ту сторону, где за серебряной дымкой моря лежал аттический берег с гаванью Пиреем, которую для Афин построил он, Фемистокл...

«Как ты там, Архиппа? — думал Фемистокл, и перед глазами стояла в темноте женщина на пороге дома. — Как ты там, маленький мой сынок, владетель моего сердца? Как вы все, дети мои? Сильно ли обижают вас люди?..»

Он видел их всех, испуганных и оскорбленных, а дом свой разграбленным...

Одна надежда — на Архиппу; она сильная, она выдержит и не даст погибнуть семье. Ведь не до конца же их жизни будет так?

— Боги, за что вы так несправедливы ко мне! Керкиряне с любопытством поглядывали на него.

Вот он, изгнанник афинский, герой Саламина!.. Плохо же ему приходится, если он ищет спасения на их острове, не защищенном ни флотом, ни армией...

К полудню вышел из своей спальни Динон, благородный иониец, хозяин дома.

— Я думал, что ты куда-то уехал по делам, — сказал Фемистокл. — Неужели ты только сейчас начинаешь свой день?

— Да нет, день у меня начался раньше, — ответил Динон, — но не хотелось сразу покидать ложе... Потом — ванна, массаж... Убрать голову, уложить волосы... Все это требует времени.

Динон благоухал притираниями. Его локоны были красиво уложены на голове, полотняный хитон был безупречной белизны... «Ионийцы остаются ионийцами, — подумал Фемистокл, — склонность к изнеженности у них неодолима! Не с этого ли начинается гибель народов?»

Но вслух ничего не сказал. Он чувствовал себя здесь чужим. Все изменилось. Когда-то керкиряне смотрели на него как на защитника и благодетеля, от которого многое зависело в их жизни, теперь он сам ищет у них защиты и благодеяний.

«Нет, надо что-то предпринимать, — подумал Фемистокл, — надо немедленно что-то предпринимать. Я не гожусь в челядинцы богатого дома. Мне противна эта пустая бездеятельная жизнь. И, самое главное, не могу же я смириться с тем, что Спарта правит Афинами и что афиняне, угождая Спарте, изгнали меня! Как изменить все это? Если бы не изгнание, я знал бы, что мне делать. Моряки, ремесленники — это мое войско, войско демократии. С таким войском я победил бы этих «лучших» людей, этих «справедливых»... А так? Только силой можно восстановить в Афинах настоящую демократию — власть демоса, простых рабочих людей! Но где эта сила?.. Может быть, Гиерон?»

Никому не рассказывая о своих замыслах и планах, Фемистокл с попутным торговым судном отправился в Сиракузы. Сиракузами нынче правил брат Герона, Гиерон.

Гиерон удивился, увидев Фемистокла. — Какой ветер пригнал тебя ко мне? — громогласно обратился он к гостю. — Может быть, вспомнил старую дружбу, как мы вместе дрались с персом? Или снова началась война и ты ищешь союзника? Впрочем, как я слышал, ты теперь не враг персам, а даже наоборот, благоволишь к ним!

— Да, я ищу союзника, — ответил Фемистокл, — но если ты, как и в то время, когда Эллада просила твоего брата о помощи, ответишь мне так же, как он, упреками и насмешками, то, клянусь Зевсом, я не отягощу тебя своим присутствием, Гиерон.

Гиерон задумчиво посмотрел на него. Афинянин, потерявший отечество, что он для Гиерона? Однако это не просто афинянин, это Фемистокл, человек прославленный и хитроумный: может быть, все-таки надо принять его как гостя и выслушать? К тому же интересно, что он скажет нынче Гиерону.

— Не обижайся на меня, Фемистокл, будь моим гостем. Всегда приятно провести время со старыми друзьями за чашей вина!

Гиерон был богат и могуществен и крепко держал в руках своих Сиракузы. Поглаживая свою черную квадратную бороду, он исподтишка следил за Фемистоклом, какое впечатление производит на гостя великолепие его дворца — украшения, ковры, золотая и серебряная посуда, столы и ложи, отделанные сверкающей медью. Но, к досаде Гиерона, Фемистокл словно не видел ничего, он вошел в сиракузский дворец, как в походный полевой шатер.

— Я вижу, сильно скрутила тебя судьба, Фемистокл, — сказал Гиерон, приглашая его к столу. — Ты ничего не видишь и не слышишь, кроме своих неприятностей. Отдохни, выпей вина, вино в Сиракузах не хуже, чем у вас, в Афинах. Впрочем, ты уже, кажется, не афинянин?

— Я пришел к тебе с важным делом, Гиерон.

— Ах да! Ты же ищешь во мне союзника! — продолжал Гиерон, и узкие черные, в набухших веках глаза его смеялись. — Я и Фемистокл! Можно ли было это предположить? Да, не тот уже ты, Фемистокл, не тот! Сейчас я вспоминаю, как ты после Саламина явился на Олимпийские игры. О Зевс и все боги! Молодой, красивый, пышный такой! И народ уже не смотрит на ристалище (Ристалище - площадь, где происходят состязания.), ни на борцов, ни на дискоболов, все только на тебя: глядите, глядите, это Фемистокл, это герой Сала-минской битвы! И чужеземцам покоя там не было: "Вы знаете, кто это? Это Фемистокл, афинянин, герой Са-ламина!" Мне самому прогудели уши Фемистоклом. А Фемистокл сияет, светится от счастья... Любил ты почести, а, Фемистокл?

— Почести эти были заслужены мною.

— Ну еще бы! Кто же спорит. Но как идет время! И как оно все меняет! Помнится, я тогда тоже прислал на риеталище в Олимпию своих лошадей. И палатку свою поставил. Красивую, роскошную палатку...

— Я помню, Гиерон. Но...

— Еще бы тебе не помнить, Фемистокл, если ты тогда из-за этого впал в бешенство. Ты ведь тогда кричал на эллинском собрании: «Лошадей тирана нельзя допускать к состязанию на Эллинских играх! Палатку тирана следует изорвать в клочья, тирану не место здесь, в Олимпии!» Ха-ха! Что было, то было.

— Да, это было, — вздохнул Фемистокл, — но это было так давно!

— И вот теперь ты, герой Саламина, пришел к этому тирану, — продолжал Гиерон, — и, кажется, предлагаешь какой-то союз...

— Мы оба постарели, Гиерон, и оба, как я думаю, поумнели, — сказал Фемистокл, — и довольно шуток. Я пришел к тебе, чтобы узнать, долго ли ты будешь нести бремя спартанского верховодства.

— Значит, ты приехал говорить о моих делах, а не о своих? — усмехнулся Гиерон. — А я-то думал, что у тебя хватает своих забот!

— А это и есть моя забота. Ты прекрасно знаешь, почему я вынужден был покинуть Афины.

— Значит, теперь ты хочешь с моей помощью поразить Спарту, чтобы возвратиться в Афины.

— Да. Твоя гегемония над Элладой, человека просвещенного и гуманного, мне представляется единственно возможной.

— Ты мне предлагаешь гегемонию над Элладой?

— Это будет освобождением Афин от спартанских цепей, которыми опутана сейчас моя родина.

Гиерон с минуту молча смотрел на Фемистокла, и Фемистокл видел, как в глазах его загораются хитрые огоньки.

— Клянусь Зевсом, Фемистокл, — сказал он, — ты по-прежнему хитроумен. Но я скажу тебе, чем кончится для меня эта затея. Я возьму верх над Спартой и над теми, кто правит в Афинах по указке спартанцев. Ты вернешься в Афины и снова станешь во главе афинского правительства, а потом захватишь Сикелию и заставишь плясать Гиерона под свою свирель. Не так ли, друг мой? Недаром же ты назвал своих дочерей именем моих городов — одна у тебя Сибарида, а у меня есть город Сибарис. А другая — Италия, уже целая страна!

— Да, я думал вмешаться в твои дела, — ответил Фемистокл, — но я только хотел поддержать тебя против Кротона, который теснил твои города. Однако...

— Давай на этом закончим наш разговор, Фемистокл, — решительно прервал его Гиерон, — сейчас из этого ничего не выйдет. И должен предупредить тебя, что, если спартанцы придут искать тебя здесь, я не стану тебя защищать.

Фемистокл с тяжелой душой вернулся на корабль.

«Что же делать? Где же выход из этого положения? — Мысли его метались, прикидывая то одно, то другое. — Ведь не могу же я так жить, словно зверь, преследуемый звероловами! Но боги, что же мне предпринять теперь?»

Расстроенный, он вернулся на Керкиру. Хорошо, что есть убежище, где его любят, где помнят о его добром отношении к ним, где почитают его героем великих дел... Поживет здесь. Может быть, удастся повидаться с семьей, если тайно проникнуть в Афины... А может, и вообще перевезти сюда семью, это ведь недалеко. Пройдет тяжелое время, и все может измениться. Вдруг откуда-нибудь явится опасность Афинам, и тогда афиняне обязательно вспомнят о нем!

Усталый, но с улыбкой и добрым приветствием он вошел в дом Динона. Динон встретил его сдержанно. Фемистокл почувствовал в его голосе холодок.

— Что случилось, Динон? Тебя что-то огорчило?

— Да, Фемистокл. Меня огорчает и заботит твоя судьба.

Фемистокл поднял голову горделивым движением:

— Именно моя судьба, Динон? Или и твоя тоже?

— И моя тоже, — пряча глаза, ответил Динон. — Вчера у меня были все наши ионийцы... Я говорю о тех, кто правит Керкирой. Они очень обеспокоены, Фемистокл: они боятся, что Спарта и Афины станут мстить нам из-за тебя...

— Значит, мне надо покинуть Керкиру.

— Ты знаешь, что мы любим тебя, Фемистокл. Но вражда таких сильных государств, как Афины и Спарта... Ты понимаешь сам, Фемистокл... Что перед ними Керкира?

— Я все понимаю, Динон. Но куда же мне теперь?..

— Мы можем перевезти тебя на материк. Отсюда недалеко до Эпира.

Сикинн собрал в суму вещи Фемистокла, его одежды и обувь. Жена Динона прислала ему большой узел с едой и вином.

Керкиряне, грустные и смущенные, проводили Фемистокла до пристани. И потом долго стояли и глядели вслед круглому суденышку, увозившему Фемистокла. Они видели, как он стоял у мачты, понурив голову, и как ветер трепал его кудри. Они все ждали, что он оглянется, но Фемистокл не оглянулся ни разу. И когда темный берег принял его, керкиряне молча разошлись по домам.

Зимние ветры завывали в ущельях Эпира. Темные облака летели над горами, багряный свет вечерней зари окрашивал их края, и от этого они казались грозными и зловещими. Мулы с опаской шагали по горной дороге. Фемистокл плотнее запахивал грубый домотканый плащ из овечьей шерсти, присланный Архиппой. Фемистокл, уходя в изгнание, не думал, что этот походный плащ может ему понадобиться — было лето, стояла жара и казалось, что до зимы очень далеко.

Дорога шла вверх, к перевалу. Копыта мулов, сбиваясь с шага, звенели по камням.

— Ты знаешь, в какой мы стране, Сикинн? — спросил Фемистокл.

— Нет, господин. Я только знаю, что мы в стране очень мрачной и суровой.

— Мы в стране молоссов, Сикинн. И ты прав, эта страна сурова. Особенно для нас с тобой. А вернее всего, для меня. А ты знаешь, кто царь молоссов, Сикинн?

— Не знаю, господин. Но думаю, что нам это все равно?

— Нет, не все равно. Царь молоссов — Адмет, мой враг, Сикинн. Однажды я сильно оскорбил его.

Сикинн придержал мула:

— Твой враг, господин? Так зачем же мы едем к нему? Но Фемистокл не тронул поводьев.

Завывали зимние ветры, мулы с опаской шли по горной тропе

— А может быть, ты скажешь, куда нам ехать? — невесело усмехнулся он. — Как ты видишь, нас привезли и высадили на этот эпирский берег. Что же нам делать? Хуже, если мы будем скрываться где-нибудь в молосских селениях. Да и не скрыться — наутро же будет известно об этом царю Адмету. Уж лучше явиться прямо к нему и довериться его великодушию!

На перевале ветер был неистовым, мулы шли, отворачивая головы, ветер слепил им глаза. Фемистокл плотнее запахнул плащ. Заря погасла. Луна то освещала дорогу, то снова пропадала. И, когда наступила тьма, Фемистоклу казалось, что они сейчас вступят в преисподнюю...

Но вот дорога выровнялась, ветер стал тише, и откуда-то издали вместе с шумом ветра донесся тонкий длинный звон...

— ДодонсКие чаши звенят! — сказал Фемистокл. — Теперь недалеко.

— Какие чаши, господин?

— Тут святилище Зевса Додонского, — Фемистокл поддерживал разговор, чтобы заглушить тяжелое чувство тревоги, — там стоит священный дуб, огромное дерево. В нем пребывает сам Зевс и дает пророчества. На дубе висят медные чаши, вот они-то и звенят сейчас от ветра. Мы этого звона понять не можем. Но жрецы по звону понимают, что хочет сказать божество.

— А может быть, он посадит нас в тюрьму, господин?

— Кто? Зевс?

— Нет. Царь Адмет, к которому мы едем. Фемистокл вздохнул.

— Может быть и это, — сказал он. — Теперь, Сикинн, с нами все может быть!..

Горы расступились, раскрылась долина, сумеречные очертания города встали перед ними.

Фемистокл умолк. Все напряглось в нем. Сейчас он ступит в дом человека, который ненавидит его. Хватит ли у царя Адмета великодушия пощадить безоружного и беззащитного врага?

Едва они вошли в город, как ветер принес тучу мелкого острого снега. Огни жилищ еле мерцали в этой снежной мгле. Сикинн молчал и только кряхтел, укрывая лицо. Фемистокл направил мула прямо к жилищу царя, которое не очень заметно выделялось среди низеньких городских домов.

Они спешились. Во дворе стража заступила им дорогу.

— Кто вы, путники?

— Я — Фемистокл, сын Неокла, афинянин, — ответил Фемистокл, — а это мой слуга. Я к царю Адмету.

И, не дождавшись ответа, вошел во дворец. Стража не решилась задержать человека, чье имя так много прославлялось в Элладе.

Фемистокл сбросил у порога тяжелый заснеженный плащ и вошел в мегарон. Здесь, посреди небольшого зала, жарко пылали дрова в очаге. У очага сидела женщина с маленьким сыном на руках. Это была жена царя Адмета, Фтия. Она в недоумении вскинула на Феми-стокла большие темные глаза.

— Я — Фемистокл, сын Неокла, — повторил Фемистокл. — Я осужден. Меня ищут, чтобы приговорить к смерти.

— Фемистокл... — прошептала женщина, и глаза ее еще больше расширились. — И ты вошел в дом царя Адмета!

— Да. Я вошел в этот дом, чтобы умолять о защите. За стеной послышались шаги и голос Адмета. Адмет спрашивал у слуг, кто приехал к нему... Женщина быстро встала, усадила Фемистокла у очага и передала ему на руки своего ребенка.

В эту минуту в мегарон вошел Адмет. Фемистокл сидел у его очага, склонив голову, и ребенок, смеясь, тянулся к его кудрявой бороде.

Адмет остановился. Вот его старинный враг, которому он так давно собирался отомстить. Фемистокл — в его руках, Адмет может припомнить ему старую обиду. Когда Адмет просил Афины заключить с ним военный союз, Фемистокл, который тогда стоял у власти, отказал ему в этом.

И вот этот Фемистокл теперь припал к его очагу, к очагу царя Адмета, и держит на руках его сына. Это — моление о защите. Такое моление у молоссов не допускает отказа.

— Встань, Фемистокл, — сказал Адмет, — и отдай ребенка его матери. Тебе ничего не грозит в моем доме.

Фтия облегченно вздохнула и, взглянув на мужа добрыми влажными глазами, взяла сына из рук Фемистокла и вышла из мегарона.

Царь Адмет угрюмо глядел на Фемистокла; его смуглое, с резкими прямыми чертами лицо было замкнуто и враждебно.

— Ты тяжело оскорбил меня, Фемистокл, — сказал он, — и не только оскорбил — ты лишил меня военной помощи, которая мне была так нужна в то время. Но не опасайся меня, я не могу мстить человеку, который не в силах защититься.

— Ты прав, Адмет, — ответил Фемистокл, — но это было не личное мое дело. Для твоей страны было выгодно заключить с нами союз, а для моей страны это было не выгодно. И ты не должен принимать это как личное оскорбление. Будь я на твоем месте, а ты на моем, ты, Адмет, поступил бы так же. И если бы я таил против тебя вражду, разве пришел бы я к тебе искать защиты? Но я пришел, потому что верю в благородство твоей души.

Адмет задумался, опустив глаза. Лицо его постепенно прояснилось. Что было — было. Государственные дела диктуют людям их поступки независимо от личных симпатий и антипатий. И все-таки это Фемистокл, человек большого ума, который много сделал для спасения Эллады.

Он снова поднял взгляд на Фемистокла, и в глазах его уже теплилось сочувствие.

— Я не обижу тебя, Фемистокл, — сказал он, — и никому не дам тебя в обиду. Припавший к моему очагу — мой гость, и никто не посмеет взять тебя из-под моей защиты.

— Но они придут...

— Я не выдам тебя, пока хватит моих сил противостоять им.

Фемистокл остался в доме эпирского царя. Зимние дни в Эпире были сумрачны, ветры гудели в горах, метель пролетала по улицам, дождь и снег шумели над крышей. Иногда наступали ясные дни, и солнце заглядывало в долину. Фемистокл любил в такие дни бродить по уединенным склонам и глядеть на сверкающие снежные вершины гор, это умеряло его непрестанную, как тяжелая болезнь, тоску. Однако уходить далеко от дома было нельзя — могли внезапно явиться спартанские соглядатаи и схватить его; безопаснее было во дворце, там неотлучно дежурила вооруженная стража.

Не было спокойного дня, не было спокойной ночи. Фемистокл ждал своих преследователей, и даже во сне он вздрагивал от каждого стука или громкого голоса слуг во дворе. И, тут же вскочив, хватался за меч; спартанцы могут прийти в любой час!

И они пришли. Конный отряд остановился у ворот дворца. Стража тотчас подняла копья. Царь Адмет сам вышел к воротам:

— Кто вы? Что вам надо?

— Мы посланцы Спарты и Афин. Нам поручено доставить в Афины Фемистокла, который скрывается здесь.

— Можете повернуть своих коней обратно, — сказал царь Адмет, — и забыть сюда дорогу. Моя стража проводит вас, — и, отвернувшись от них, ушел в дом.

Ворота распахнулись, со двора вышел небольшой вооруженный отряд.

— Но мы не можем сразу ехать обратно! — закричал на начальника стражи спартанец. — Мы продрогли и кони наши проголодались! Такая чертова страна, холод и трава под снегом!

— Спускайтесь в Фессалию, там согреетесь и накормите коней, — ответил начальник стражи. — Может быть, у вас пропадет охота появляться в нашей чертовой стране. Ну-ка, ходу! Ходу!

Посланцы Спарты с бранью погнали коней обратно.

— Мы еще появимся! — кричали они. — Весной ждите, и тогда вам несдобровать! Ни вам, ни вашему царю!..

— Вот видишь, Фемистокл, — сказал царь Адмет, — не так все страшно, как кажется издали. Так что можешь успокоиться!

— Спасибо, Адмет. Но, как я вижу, покоя мне не дождаться. Враги мои не забывают обо мне. А вчера Сикинн вернулся из Аттики.

— Что там?

— Что ж там? Дом опустошен. Семья в нищете. Всего имущества взято едва на три таланта, а по городу уже кричат, что целых восемьдесят талантов выгребли у меня. Есть и такие, которым восемьдесят мало, они прибавляют еще — уже сто талантов нашли у Фемистокла, вот сколько он награбил!

Адмет усмехнулся:

— Если бы у тебя было сто талантов, Фемистокл, я думаю, ты купил бы всех своих врагов и тебе не пришлось бы прятаться в бедном доме молосского царя!

Фемистокл молчал, стиснув зубы. Перед его глазами стоял его опустошенный дом, его Архиппа, его дети... Снова гнездо его разорено. Но тогда разорял враг, а теперь?!

Это было трудно, почти невозможно вынести!

Адмет угадал его мысли.

— Надо переправить сюда твою семью, Фемистокл. — Спасибо, Адмет. Это было бы справедливо. Но ведь их не выпустят из Афин — они теперь как заложники.

— Им надо бежать. Неужели ни одного друга не осталось у тебя, Фемистокл, который помог бы им? Если так, афиняне низкие, неблагодарные люди и подлые трусы, клянусь Зевсом Додонским, если теперь ни один не вспомнит о Саламине!

Но Адмет ошибся. На это опасное дело решился Эпикрат. Он достал лошадей и повозки и, дождавшись полуночи, когда зимняя мгла затопила Афины, проводил из города семью Фемистокла. Тихо шли кони, тихо катились повозки. Эпикрат хорошо заплатил возницам, чтобы молчали, кого они увезли из Афин.

Архиппа не смела плакать. Дочери тихонько всхлипывали под покрывалами. Сыновья хмурились и негодовали. Но все думали только об одном — как бы их не увидели, как бы не задержали! И только утром, когда пересекли границу Фессалии, вздохнули свободнее, Архиппа ободрилась.

— О чем нам жалеть в Афинах? Дом наш разорен. Вокруг ходят сикофанты, за каждым шагом нашим следят. А там, куда мы едем, нас ждет отец! Это ли не радость, дети? Это ли не великое счастье нам?

У границ Фессалии Эпикрат простился с ними. Архиппа призвала благословение богов на его голову.

— Передай Фемистоклу, Архиппа, — сказал, прощаясь, Эпикрат, — что я счастлив был помочь великому человеку, хотя бы мне за это пришлось поплатиться жизнью!

— Тише, Эпикрат! — испугалась Архиппа. — Зачем ты так говоришь? Боги могут услышать! Да и люди тоже... Не произноси таких слов, не наталкивай их на страшные мысли!..

Повозки тронулись дальше.

«Уже уезжали — и возвращались, — думала Архиппа, стараясь как-нибудь успокоить свою сердечную боль. — Два раза возвращались. Возвратимся и в третий... Только когда?»

И, не в силах сдержать рыдания, обернулась в сторону Афин:

— Родина моя! Славный город наш... Прощай! Каким-то тайным чувством она уже знала, что на этот раз в Афины ей не вернуться.

Семья Фемистокла устроилась в Эпире. Друзья успели спасти из его дома многие ценные вещи, которые теперь пригодились — Фемистокл продал их, чтобы выручить деньги. Прекрасные чаши сидонской работы, расписные левкиппы, кувшины для воды, украшенные лепными фигурками... Жена отдала свои золотые застежки, которыми закалывала гиматий. Но у дочерей он не взял ничего — ведь каждый драгоценный пустячок приносит им радость. Пусть хоть эти искорки радости останутся у них!..