ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ

Пилагоры (Пилагоры - делегаты на совещании амфиктионов. Амфиктиония - союз греческих городов-государств.) сели на коней, путь предстоял неблизкий. Кони осторожно ступали по немощеным афинским улицам.

Фемистокл весело посматривал по сторонам.

— Всего два года прошло после нашествия персов, — сказал он своим спутникам, — а город уже встал из пепла. И стена городская стоит. Теперь соединить бы город стенами с Пиреем — и мы были бы неодолимы!

— Очень длинные пришлось бы строить стены, — возразил пил агор Лисикл, человек важного вида, но недалекого ума. — Пирей далеко.

— Да, да, — кивая лысой головой, повторил пилагор Толмей. Он имел удобную привычку соглашаться со всеми, кто бы и что бы ни говорил.

— Ради могущества Афин можно потрудиться. Тогда нам была бы не страшна никакая осада — ни чужеземных войск, ни своих соседей... Но что это там толпится народ?

Они выехали на площадь. Народ собрался, любуясь новым портиком, который поставили совсем недавно. Портик был красив: с одной стороны колоннада, с другой — стена, украшенная яркой живописью.

Фемистокла узнали.

— Привет, Фемистокл!

— Да хранят тебя боги, Фемистокл! Фемистокл, занятый постройкой стен в Пирее, уже многого не видит, что происходит в Афинах.

— Кто же расписал так прекрасно этот портик? — спросил он, придержав коня.

— Наш художник Полигнот.

— Прекрасный художник. Но почему вы пересмеиваетесь, друзья? Я сказал что-нибудь не так? Но ведь я, вы знаете, не обучен искусствам, может, я и ошибаюсь...

— Ты не ошибаешься, Фемистокл. Полигнот — знаменитый художник. Но посмотри, кого он изобразил!

— Кого? Приама, царя Трои, как я понимаю, и дочь его Лаодику... Или нет?

— Это так. Но взгляни получше. На кого похожа Лаодика? Это же сестра Кимона, Фемистокл! Это же Альпиника!

Фемистокл пригляделся. Да, конечно, это Альпиника. Он усмехнулся и тронул коня. Душа его сразу омрачилась. Кимон, всюду Кимон. Кимон, который не стесняется заявлять, что он любит Спарту, что он богатства не ценит, а хочет жить лишь так, как живут спартанцы — простой умеренной жизнью. Как будто в Афинах это не дозволено — жить умеренной жизнью! А давно ли об этом самом Кимоке, сыне Мильтиада, шла скандальная слава о его распущенности, о его пьяных пирах? Теперь же оказывается, что он только и стремится к жизни со спартанским укладом!

«Вижу руку Аристида, ведущую этого юношу, — думал Фемистокл. — Аристид действительно нашел опору себе для утверждения в нашей стране олигархов. Кимон из знатной семьи. Кимон сын героя при Марафоне. Кимон молод, красив, приветлив... А Фемистокл суров и нетерпелив. Когда строили стену вокруг города, сколько было слез, сколько нареканий — там велел разрушить дом, там потревожил могилы... Его просят, плачут, а он, грубый человек, гонит их прочь и делает, что задумал! Слышал, слышал я все это. Но как это люди не понимают, что Фемистокл со своей грубостью оберегает Афины от спартанского владычества, а вежливый Аристид, теперь уже с помощью Кимона, тащит Афины под спартанское ярмо!..»

Выехав из города, пилагоры направились в сторону Фермопил.

Был пасмурный день. Море неприветливо шумело, забрасывая пеной песчаный берег. Печальные воспоминания против воли угнетали путников — может быть, потревоженные души погибших здесь от руки врага эллинов шли сейчас рядом, заклиная не забывать о них...

Стемнело, когда пилагоры ступили на ту узкую дорогу, где шумели, свергаясь со скал, горячие ручьи. Серый туман испарений стоял над ними, мешаясь с вечерней тьмой. Вот и стена, старая стена, преграждающая дорогу, у которой сражался Леонид. Вот и могильные плиты, поставленные погибшим героям.

Пилагофы спешились. Фемистокл достал вина из походной сумы и совершил возлияние на могилах. Надписи, сделанные на каменных плитах, пропали в темноте, но афиняне знали их и без того, чтобы разбирать высеченные на камнях строки. Вот могила эллинов — союзников... Вот могила Магистия... А вот могила Леонида, царя спартанского. Спартанцы поставили льва на его могиле. И сделали надпись:

Путник, скажи в Лакедемоне, 
Что, их законам верны, здесь мы костьми полегли.

Пилагоры сели на коней. В ущелье становилось все темнее. Пришлось остановиться на ночь, раскинуть палатки и развести костры. Разговор возвратился к войне, к персам, к Леониду.

— Спарта блистательно показала себя в этой войне, — тоном, не допускающим возражений, сказал пилагор Лисикл. — Спарта дала столько героев!

— Да, да, — тотчас подхватил Толмей, — Спарта победила персов! Павсаний разбил Мардония при Платеях, Левтихид разбил персов при Микале, Леонид погиб славной смертью героя...

Фемистокл с укором посмотрел на них.

— Все Спарта да Спарта! — сказал он. — Ах, друзья мои! А вот Афины, оказывается, не сделали ничего достойного славы! Горько мне говорить об этом, но уже забыто, что победу в большей мере обеспечили афинские корабли...

— Это так! Это так! — отозвался Толмей.

— Уже забыты все ошибки спартанских военачальников, а ошибки были! — продолжал Фемистокл. — И никто не задумывается над тем, что Спарте было отдано все высшее командование! Но неужели Еврибиад победил бы при Артемисии, не имея нашего флота? И разве спартанцы без нас отразили бы врага при Саламине?

— Да, это так! — кивал головой Толмей.

— И никто не вспомнит, что афиняне во время этой тяжкой войны превзошли всех своим самопожертвованием, своим всенародным подвигом, решившись оставить город, и что пострадали они в этой войне больше всех!.. А теперь Спарта по-прежнему руководит в Элладе! И вы, афиняне, миритесь с этим, да еще и восторгаетесь этим!

— Ты, пожалуй, прав, Фемистокл, — согласился наконец и Лисикл, — но когда слышишь каждый день — то Аристид выступает, то Кимон, и все о доблестях Спарты, то, конечно... сбиваешься...

— Да, да, сбиваешься, — повторил и Толмей. «Что за пилагоров мне дали? — с досадой подумал Фемистокл. — Или Аристид заранее позаботился послать поддержку спартанцам?»

Рано утром снова тронулись в путь. Фермопильский проход расширился, горы отступили. Путники выехали на равнину. В дымке туманного солнца показались стены города Трахина. Пилагоры свернули в сторону к храму, стоявшему недалеко от города. На каменных скамьях, стоявших на участке святилища, еще лежала плотная светлая роса. Здесь, под сенью бога, собирались на Совет амфиктионы, посланцы эллинских государств.

Народу собралось много, эллины дорожили Союзом амфиктионии. Обсуждали важные государственные вопросы, обсуждали их бурно, однако к соглашению приходили. Казалось, что так и закончится мирно и доброжелательно этот всеэллинский Совет.

Но тут выступил посол Спарты:

— Мы, правители Спарты, считаем, что надо обсудить и пересмотреть состав амфиктионов. Мы вынесли тяжелую войну и, отразив врага, спасли Элладу. Но здесь присутствуют пилагоры многих государств, которые не принимали участия в войне. А есть и такие, которые помогали персам и сражались против нас. Это Аргос, Фивы, Фессалия...

Фемистокл насторожился. Куда это клонит спартанец?

— Так вот, мы, правители Спарты, считаем, что эти государства надо исключить из Союза амфиктионов, и это будет справедливо.

Сначала наступила внезапная тишина, потом поднялся шум:

— Правильно! Мы воевали! Мы принесли много жертв!

— Но вы не можете исключить эллинские города из Союза эллинов!

— Не война определяет наше присутствие здесь, в Союзе амфиктионов!

Неизвестно, чем кончился бы этот шумный спор, но слово взял Фемистокл:

— Если исключить из Союза такие крупные государства, как Аргос, Фессалия, Фивы и многие другие, которые не были нашими союзниками в войне с персами, то Союз будет состоять из двух или трех крупных государств. А такое положение будет гибельным для Эллады!.. Я-то знаю, чего вы хотите, — обратился он к спартанцам. — Если исключить все эти государства из Союза, то каждый раз, на любом Совете, вы, спартанцы, будете побеждать при голосовании большинством голосов, как это и было при раздаче наград после войны и победы. Тогда все дела Эллады будут решаться лишь так, как вы того пожелаете. Но этого не будет, потому что это несправедливо!

Пилагоры согласились с Фемистоклом и отклонили предложение Спарты.

Благодарные аргосцы, фиванцы, фессалийцы провожали Фемистокла домой. Особенно благодарили его аргосцы, ненавидевшие Спарту.

Фемистокл еще раз победил спартанцев. И еще раз навлек на себя их гнев.

Спартанские пилагоры угрюмо переговаривались между собой:

— Нас не учили риторике. А у афинян длинные языки!

— Надо избавиться от этого человека. Он мешает нам во всех наших делах!

— Вся надежда на Аристида. Аристиду надо занять в Афинах высшую должность...

— Не забывайте о Кимоне. Кимон — наш друг.

— Это так. Аристид и Кимон будут править Афинами. Наши эфоры позаботятся об этом. И тогда слово Спарты будет законом для всей Эллады.

Фемистокл торжествовал победу над Спартой. Но, умевший провидеть судьбы государства, он не умел предвидеть своей собственной судьбы. А звезда его славы уже шла под уклон. Влияние Спарты на афинян тайно подрывало его авторитет и возвышало авторитет Аристида и его молодого друга Кимона. Времена менялись. Аристократы брали верх.

Аристид сделал уступку, провел закон, по которому ремесленники и земледельцы получили политические права наравне с высшими сословиями и даже почетное право быть избранными на должность архонта! И уже имя Аристида в Афинах стало самым любимым, самым уважаемым. Он умел угодить всем — и богатым людям, обедневшим во время войны, а значит, потерявшим многие права, и беднякам, которым он дал теперь эти права. И никто не вспомнил, получая от Аристида благодеяния, что все это уже подготовил для афинян Фемистокл.

Аристид, всегда спокойный, ласковый и приветливый, не вступал теперь на Пниксе в споры или в перебранку с Фемистоклом. Но он старательно готовил ему замену, воспитывал и обучая молодого Кимона искусству властвовать, покоряя умы и сердца людей.

— Бели ты хочешь, Кимон, нравиться афинянам, будь доступным и сговорчивым. Ты глава знатного рода, ты богат. Так помни старые заветы аристократии — накорми бедных родственников, открой сады и огороды для тех, у кого их нет, пусть придут и возьмут какую-нибудь луковицу или пучок редиски, ты не обеднеешь. Накормишь человека, дашь ему незатейливый обед, а он за тебя в нужную минуту проголосует. А это поважнее, чем луковица или пучок редиски!

И вот уже шла слава о щедрости Кимона. Он приказал каждый день готовить обед — не слишком обильный! — для тех, кто придет и попросит поесть. Он распорядился снять изгороди со своих садов и огородов — пусть приходят и берут что хотят из плодов...

В доме Кимона часто собирались гости, друзья, приятели и просто знакомые. Легкая беседа, ласковое обхождение, хорошее вино... Вот и сегодня у него полно гостей в доме, беседа течет, как река, полная меда.

— Кимон, не забывай о том, что твой отец Мильтиад, герой Марафона. Надо и тебе совершить что-нибудь великое!

— Да, Кимон. Мы видели, как ты храбро сражался с персами. Суждения твои зрелы, хотя ты и молод. Тебе надо нести какую-нибудь общественную службу. Не все же отдавать в руки Фемистокла!

— Да, да! Не все же Фемистоклу возвышать до чрезмерности моряков и горшечников!

— Его грубость уже надоела.

— А его самохвальство? Мы все время должны выслушивать, сколько благ он доставил Афинам! Право, это становится утомительным!

— Да, я хотел бы занять какой-нибудь государственный пост, — сказал Кимон. — Персы еще сидят на Стримоне, на фракийском берегу. Если бы афиняне мне доверили...

— Афиняне доверят!

— Каких еще правителей нам надо, если отвергать Кимона?

Снова вспыхнул костром хор похвал Кимону, щедрому, доброму, знатному и богатому Кимону, который не жалеет своих богатств для бедных и к которому каждый может прийти за помощью, за советом, за содействием.

— Послушайте мои новые стихи в честь нашего гостеприимного хозяина! — возгласил поэт Иона.

В доме Кимоно, полно гостей, беседа течет, как река, полная меда

Иона прочитал стихи, восхваляющие Кимона. Кимон, потупив свой голубой взор, принял смущенный вид:

— Стою ли я таких похвал?

Морское сражение

Гости заверили, что стоит. Еще не таких похвал стоит. С места поднялся поэт Меланфий:

— Разреши, Кимон, и мне прочитать то, что написал я сегодня ночью.

— Я переложил эти стихи на музыку, — сказал один из музыкантов, постоянно обитавших в просторном доме Кимона.

Так и длился пир, среди стихов, похвал, музыки, полный веселья...

Сражение на мечах

Немного времени понадобилось Кимону, чтобы занять в Афинах видное место. С помощью Аристида и Спарты он стал получать государственные должности. Потом, назначенный стратегом, вывел афинские корабли к фракийским берегам, где еще сидели на Стримоне, в городе Эйно, персы. Кимон разбил персов и запер их в городе. Бут, наместник персидского царя, не желая сдаваться, поджег город и сгорел в нем сам. Кимон взял этот сгоревший город и отдал афинянам. Это было красивое место на берегу реки и плодородная земля.

— Кимон! Кимон!

Клики приветствий встретили Кимона в Афинах. И, наградив особой милостью, ему разрешили поставить на площади гермы — четырехгранные каменные столбы с головой Гермеса.

Кимон поставил три герма и на каждом сделал надписи. На первом было написано:

Были поистине твердыми духом и те, кои персов 
Там, где, минув Эион, воды Стримона текут, 
Голод, с огненным, страшным Ареем (Арей - бог войны.) вместе приведши, 
Прежде других смогли всякой надежды лишить.

На втором Кимон написал так:

Это афиняне дали своим полководцам в награду 
За добродетели их и за благие дела. 
Герма же этого вид усилит в потомке желанье, 
Кинувшись доблестно в бой, общее дело спасать. 

На третьем он сделал еще более пышную надпись:

Некогда царь Манесфей отсюда с Атридами купно Войско к троянской земле, трижды священной, повел.

Был он, как молвил Гомер, среди крепкооборонных данайцев Славен искусством своим войско построить на бой. Вот почему и теперь пристало афинянам зваться Лучшими в деле войны, славными духом своим.

Фемистокл, увидев эти гермы, был поражен. Такая великая честь Кимону! Когда же это было, чтобы так щедро афиняне чествовали человека? Когда Мильтиад после Марафонской победы хотел получить венок из оливковых ветвей, афиняне возмутились. Тогда на Народном собрании выступил некий Сохор из Декелей и так ответил Мильтиаду:

— Когда ты, Мильтиад, в одиночку побьешь варваров, тогда и требуй почестей для себя одного!

И народу эти слова понравились!

Однако когда Павсаний после своей победы под Платеями написал свое имя на треножнике, поставленном в храме, имя его стерли, а написали названия городов, сражавшихся там!

А он, Фемистокл, за все заслуги, за все, что он сделал для Эллады, — а он ни много ни мало всего лишь спае Элладу от персов! — когда получал Фемистокл от афинян подобную честь? Никогда! И сознание этого наполняло горечью его душу.

«Не требуй благодарности за благодеяния, принесенные людям, — это невеликодушно. Не требуй и не проси любви — никто не может дать этого ни по требованию, ни по просьбе. Не напоминай о своих заслугах — это унижает тебя» — сколько раз он слышал эти слова от своих друзей!

Фемистокл понимал, что они правы. И все-таки на одном из Народных собраний, когда афиняне не захотели слушать его, он не удержался, чтобы не упрекнуть их:

— Что же, разве устали вы получать благодеяния из моих рук?..

Ему ответили недовольным гулом, и он сошел с трибуны, прерванный на полуслове.

«Как же так? — думал Фемистокл, уходя с Собрания. — Уже никто не поддерживает меня... А ведь я хочу только одного — возвеличения Афин».

Замыслы у него были большие. Прежде всего надо ослабить Спарту. Надо поднять восстание илотов и уничтожить правление аристократии. Вот путь к могуществу афинян! Но его уже не хотят слушать. Опять война... Опять раздоры... А речи Аристида, призывавшие к сближению со Спартой, сулили мир и спокойствие. Подвиги Кимона на море, который нападал на азиатские берега и воевал с персами уже не со щитом, а с мечом — не защищаясь, а нападая, — его смелые деяния восхищали афинян... Партия Аристида и Кимона, партия союза с аристократической Спартой, побеждала народную партию Фемистокла.

Дал о себе знать и поэт Тимокреонт. Он написал песню, которую распевали на пирах у Кимона, у его друзей и с удовольствием повторяли в Спарте:

 Хвалишь ты верно Павсания, иль одобряешь Ксантиппа, 
 Иль, может бить, Левтихида, — 
 Я же пою Аристида. Средь многих пришедших 
 К нам из священных Афин лишь он был один наилучший. 
 А Фемистокла совсем ненавидит Лето (Лето - мать Аполлона и Артемиды, ненавидящая ложь): 
 Лжец он, обидчик, предатель, 
 Гостеприимцу Тимокреонту 
 Денег ради презренных 
 Не дал вернуться в родной Иалис на Родосе (Из «Фемистокла» Плутарха.). 

Вскоре на помощь «лучшим людям» пришла новая клевета:

«Фемистокл продался персам! Он берет у персов деньги, он замышляет измену!»

И герой Саламина вынужден был предстать перед судом.

Брал ли у персов деньги? Нет, не брал. Замышлял ли измену? Нет, не замышлял. А разве не получал писем от Павсания, сына Клеомброта, того самого Павсания, что был стратегом при Платеях, а нынче стал тираном в Византии? Да, получил письмо от Павсания, сына Клеомброта. В этом письме — вот оно — Павсаний уговаривает Фемистокла перейти к персам. Но если бы Фемистокл задумывал перейти к персам, разве пришлось бы Павсанию уговаривать его? Это письмо Павсания как раз и доказывает невиновность Фемистокла!

Суд кончился ничем, Фемистокла оправдали. И потом даже с почетом проводили его домой.

Но разве это загладило нанесенное оскорбление?

В этот вечер друзья долго сидели у очага в его мегароне. Все уже потерявшие блеск молодости, с проседью в кудрях, с паутинкой морщин у глаз, они не шумели, как прежде, но разговаривали тихо, и слова их звучали между паузами раздумья.

— Тьфу на этого Павсания! — сказал Евтихид, когда-то румяный, как девушка, и златокудрый, как бог. — Зачем ты показал его письмо?

— Письмо оправдало меня, Евтихид.

— Сегодня оправдало, — сказал Эпикрат, — но спартанцы его содержание забудут, а то, что Павсаний обращался к тебе, запомнят.

— Я еще не побежден. И еще неизвестно, кто победит, клянусь Зевсом! Я знаю, как справиться со Спартой.

— Один ты ничего не сделаешь, Фемистокл. А кто поможет тебе? Аристид умен, он дал многие права простому люду.

— Но ведь это же я подготовил дело! А благодарность — ему?

— Фемистокл, забудь ты обо всем, что сделал и чего не сделал, — сказал Евтихид. — Тьфу на все эти дела!

Угли тихо потрескивали в очаге. Янтарно светилось вино в чашах. Отсветы пламени то вспыхивали, то гасли на беленых стенах.

— Если бы Павсаний вел себя умнее и не ушел с войском в Византии, — сказал Фемистокл, — он мог бы оказать мне большую помощь.

— Я не понимаю тебя, — сказал Эпикрат.

— Спартанцы сейчас дрожат, боятся, что илоты поднимут восстание. А это рано или поздно так и случится, потому что жизнь их невыносима. Мы с Павсанием могли бы помочь илотам, и тогда, клянусь Зевсом, спартанцам хватило бы своих забот и некогда было бы вмешиваться в афинские дела и подводить под суд Фемистокла! Но Павсаний... Эх!.. Ушел.

— А ты уверен, Фемистокл, — сказал Эпикрат, — что Павсаний только и думает о том, чтобы оказать помощь илотам? Судя по тому, как он самовольно ведет себя в Византии, Павсаний думает не об илотах, а о себе. Похоже, что он хочет захватить власть в Спарте.

Фемистокл задумался.

— Пожалуй, ты прав...

— Но если я прав, то годится ли тебе такой союзник, Фемистокл?

— Да, — в раздумье сказал Фемистокл, — захватив Спарту, он протянет руку и к Афинам...

- Тьфу на Павсания, Фемистокл! — в сердцах закричал Евтихид. — Лучше вели принести нам еще вина А что касается Павсания, то пусть о нем болит голова у спартанских эфоров. Я бы себе такого союзника не хотел. Да и тебе тоже!