СКУПЩИКИ ДЕТЕЙ

Через несколько дней во дворе храма появились двое: один —лидиец, такой заросший, что казалось, его бороде тесно на лице и она растет и под мышками, и на груди, и на ногах. Другой — египтянин, в длинной полосатой юбке, с высокомерной головой, выбритой, как блестящий шар.

Они сидели в полутемной комнате у Килика, пили с ним разбавленное вино со льда, обмахивались веерами туда по очереди водили наших мальчишек. Килик и чужеземцы что-то обсуждали, спорили, иногда даже кричали.

Вечером рабыни, придя с работы и услышав о странных гостях Килика, встревожились, собрались у дверей его дома, молча ждали.

Килик вышел к ним и, против обыкновения, не угрожал, не ругался.

— Что вы, девушки? — лебезил он. — Кто вам сказал, что я затеял что-то против ваших сыновей? Эти чужеземцы — врачи. Я хочу всех рабов подвергнуть осмотру: ведь я пекусь о вашем здоровье...

На другой день вызвали и меня.

Килик снял с меня всю одежду, и я стоял перед чужеземцами голый, поеживаясь от стыда и еще от того, что с моря дул свежий ветер и моя кожа покрылась гусиными пупырышками.

— Стой ты, не ворошись! — приказал Килик. — Подними-ка руку. Посмотрите, какой он юный, а какие уже мышцы!

Черноволосый лидиец цокал языком:

— Ах, хорош мальчик!

Скуластое лицо египтянина было бесстрастно.

— Красивый мальчик, ведь правда? — продолжал расхваливать Килик. — Аполлон свидетель, другого такого кудрявого и глазастого не сыщете в целой Аттике. А если б вы видели, какой красавицей была его мать! Больших денег стоила женщина!

Лидиец предлагал цену — Килик несговорчиво качал головой.

— Плох мальчик, — прервал их египтянин. — Цена дорога. Совсем маленький, а сколько хочешь? Клянусь Сераписом, его еще откармливать надо... Пять лет откармливать — какие расходы, какие убытки!

Мне даже стало досадно, что он так меня охаял, а Килик замахал руками:

— И! Совсем не надо откармливать! Гляди, какой красавчик! Тут же перепродашь за хорошие деньги.

Видя, что лидиец и египтянин больше не щупают мне колени и лопатки, он приказал:

— Одевайся, иди!.. — И продолжал уговаривать чужеземцев: — Я и сам хотел сначала дать ему подрасти, потом отвезти на Делос — продать. Но вы же знаете мои обстоятельства...

Во дворе у колодца, опершись на клюку, пил воду Мнесилох. Он улыбался впалым ртом сквозь плешивую бороденку; ветер трепал складки его многочисленных одежд. Рабыня подавала ему ковшик и что-то рассказывала.

Чужеземцы покинули Килика и выходили в ворота. Мнесилох спросил меня, кивая на них:

— Эти люди и тебя осматривали?

У Мнесилоха под глазом синела опухоль. Я поморщился от сострадания. Мнесилох захохотал:

— Без тумака, без шишки не поешь и пышки! Наши торговки передали моему глазу поклон от твоих мышей. Вот теперь можно отгадывать загадку: что на спине бывает красным, а под глазом синим?

Он поднялся к Килику, постукивая посохом, а меня позвал садовник Псой — носить ему воду на грядки. Я таскал лейки и останавливался передохнуть у крыльца дома Килика.

— Ты слышишь, жрец? — доносился оттуда голос Мнесилоха, и в этом голосе звучала медь грозы. — Ты хорошо понял?

Они меня не замечали, а я мог видеть лицо Килика. Килик растерян — вот как?

— Ну ладно, — терпеливо сказал Мнесилох. — Если ты, жрец, запамятовал, я тебе повторю всю историю. Итак, при Марафоне наша конница захватила царскую палатку с сокровищами — там были и посуда, и бриллианты, и серебро. Помнишь, жрец?

Килик молчал.

— Чудесно, — продолжал Мнесилох. — Рядом была яма — вражеский окоп. В яму сложили сокровища, застелили досками временно, чтобы уберечь от перипетий битвы. На доски навалили убитых; попал туда и я. У Меня была отрублена рука. Вскоре битва переместилась в другой конец поля, а к яме подкрались неизвестные, сбросили трупы... Я как раз очнулся и все видел, всех запомнил... До сих пор архонты и жрецы ищут похитителей. И знаешь, почему не найдут? Потому что сказано: ищи вора в своей норе!

Килик бормотал что-то невнятное и машинально отковыривал штукатурку... Это он-то, хозяйственный Килик!

- Молчал я! — горестно вздохнул Мнесилох. — Молчал все годы, потому что жил из милости при сильных, при тех, кто разбогател на краденых сокровищах! А что мне стоит, Килик, а? Завтра пойти в народное собрание и объявить имена похитителей? А ведь среди них быд один младший жрец, и звали его...

— Алкамен, Алкамен! — кричал с огорода Псой. — Куда ты пропал? Неси же скорей воду!

Вечером Килик за какую-то мелочь выдрал меня за ухо. Но я привык к неожиданным потасовкам и не плакал по пустякам.

Утром, когда распределяют работу на день, Килик велел женщинам идти на самый дальний виноградник. Как всегда, и дети собрались вместе с мамами. Однако на этот раз Килик отпустил на виноградник только девочек, а всем мальчикам приказал остаться. Женщины тревожно распрощались с сынишками, ушли.

Меня внезапно служители храма схватили и заперли в чулан, который провонял кислой капустой и служил иногда домашней тюрьмой. Сквозь решетку маленького окна до меня весь день доносились чужие гортанные голоса и громкий детский плач. Потом все смолкло, и меня выпустили.

Пыльный двор, нагретый солнцем добела, на котором всегда бегали, скакали, носились взапуски мальчишки, был пуст, Килик продал всех мальчиков, кроме меня! Чему я обязан своим спасением от лап работорговцев? Заступничеству Мнесилоха или каким-то замыслам Килика?

После заката возвратились с работы женщины. Их сердца чуяли недоброе. Еще не доходя до храма, они побежали и, запыхавшись, кинулись в сараи, где жиля рабы, искать детей.

Как они кричали, как рыдали! Ветер носил по двору клочья волос, вырванных ими в отчаянии. Одна пыталась покончить с собой — ее вынули из петли. Всю ночь никто не спал — матери звали сыновей, другие их утешали. И все почему-то проклинали меня: мол, из-за моих проделок детей продали, а сам я уцелел.

Очень пустынно и гадко было у меня на душе.

Килик ходил в сопровождении надсмотрщиков с палками — боялся женщин. А мне сказал:

— Надоел ты мне, видеть тебя не могу. Ступай в театр — прислуживай там.