НОВОСТИ    ЭНЦИКЛОПЕДИЯ    КНИГИ    КАРТЫ    ЮМОР    ССЫЛКИ   КАРТА САЙТА   О САЙТЕ  
Философия    Религия    Мифология    География    Рефераты    Музей 'Лувр'    Виноделие  





предыдущая главасодержаниеследующая глава

Новые аспекты культурно-исторического процесса и новые виды источников.

Два десятилетия назад в советской исторической науке были подведены главные итоги изучения "норманнской проблемы"150, основанные не только на обобщении письменных, но также и накопленных к тому времени археологических данных. Методологически верные, эти выводы были подтверждены всем дальнейшим ходом научного процесса: как не раз уже с тех пор справедливо констатировалось, ныне вряд ли найдется серьезный историк (равно как и археолог), который, оставаясь на позициях научной объективности, попытался бы рассматривать Древнерусское государство IX-XI вв. как результат деятельности скандинавов на Востоке151. Уже первые, состоявшиеся вскоре после выхода работы И. П. Шаскольского международные совещания и симпозиумы по "варяжскому вопросу" продемонстрировали существенный качественный сдвиг в проблематике, в том числе и со стороны зарубежных ученых: на первый план все более отчетливо выдвигается разностороннее и детальное изучение характера связей между Древней Русью, Скандинавией, а в последние десять лет - другими странами Балтики, в эпоху образования раннефеодального общества и средневековой государственности. Двухсторонний диалог, предпосылки которого наметились уже в конце 1960-х гг.152, становится все более многосторонним и содержательным. Появление в ГДР международного коллективного труда, посвященного теме "викинги - славяне", - свидетельство растущей продуктивности нового подхода153, и предложенный советскому читателю русский перевод, дополнением которого является данная глава, представляет собой дальнейшую разработку намеченного нового подхода. Его продуктивность во многом определяется созданием, по существу, качественно новой базы источников, в первую очередь вещественных. Неисчерпаемость археологического материала проявилась здесь не только в его быстром накоплении. По мере систематизации и углубленного изучения раскрывались все новые, неизвестные ранее стороны материальных свидетельств прошлого. Порою они приобретали выразительность и информативность, не уступающие письменным данным, иногда же в самом прямом смысле вели к открытию новых, ранее неизвестных видов и категорий памятников древней письменности, которые без вмешательства и участия археологов оставались бы недоступными для историков.

Прошедшие два десятилетия характеризуются прежде всего работой по систематизации основных видов славяно-русских древностей. Начатая с обобщения накопленных к 1960-м гг. материалов по археологии славян накануне образования Древнерусского государства154, эта работа, хотя в целом еще далекая от завершения, охватила многие категории погребальных древностей, памятников и даже целых регионов, важных для исследования рассматриваемой проблемы155. Недавно первые результаты были обобщены в одном из выпусков многотомной "Археологии СССР"156.

Параллельно с этим осуществлялись опыты классификации и типологии погребальных древностей, что в сопоставлении со скандинавскими материалами в ряде случаев позволило существенно продвинуться в деле этнической атрибуции погребальных комплексов, изучения динамики этнокультурных взаимодействий в период образования Древнерусского государства157. В то же самое время анализ курганных могильников был дополнен новыми результатами в изучении поселений: с началом раскопок Гнездовского поселения158 появилась возможность для типологической характеристики такой предгородской формы, как открытые торгово-ремесленные поселения; подтвержденные вскоре открытиями в Тимереве, эти новые данные позволили раскрыть ранние этапы формирования таких центров, как новгородское "Рюриково" Городище, ранняя Ладога, догородской и раннегородской Псков159. Новые открытия в Изборске, углубленное изучение южнорусских сторожевых городов, реконструкция ранних этапов истории Новгорода, широкое изучение исторической топографии Киева160 раскрыли неизвестные ранее ступени развития городов предгосударственной и раннегосударственной поры.

Продолжалась систематизация различных вещевых категорий находок. Начатое еще в середине 1950-х гг. В. Л. Яниным изучение денежного обращения VIII-XIII вв. за последующие десятилетия существенно расширило свою источниковедческую базу благодаря новым находкам восточного и западного серебра, а также и некоторых других видов серебряного импорта в кладах161. Систематизированы различные категории украшений IX-XI вв. из могильников, кладов и поселений Древней Руси (в том числе и скандинавские фибулы), разработана хронология ряда ювелирных изделий, вопросы

происхождения и датировки стеклянных бус162. Завершен цикл исследований древнерусского оружия163. В ходе этих работ наряду с вещами западноевропейского и скандинавского происхождения были выявлены изделия, подражающие северной моде, или "вещи-гибриды", в отделке которых видно смешение мотивов, традиционных для нескольких, иногда весьма различных по характеру культур. "Гибридизация" культуры господствующих слоев общества раскрывается как особая качественная характеристика раннефеодальной культуры. Важнейшая ее особенность, как подчеркивает Б. А. Рыбаков,-разрыв "земской" замкнутости164, интенсивное культурное взаимодействие, преодолеваемая гибридизацией эклектичность. Смешанный, евроазиатский характер дружинной культуры, ранее всего выявленный в ювелирном ремесле, проявляется буквально во всех сферах культуры: вооружении, конской сбруе, костюме, наборе украшений, пиршественной утвари, погребальном обряде. Явление это отнюдь не составляет специфики Древней Руси. По сути дела, столь же эластична и "гибридна" культура Скандинавии эпохи викингов, где взаимодействовали северогерманские и славянские, балтийские и финские, английские и фризские, ирландские и франкские, восточные и византийские культурные компоненты.

Древнерусские памятники дали весьма интересные образцы "вещей-гибридов", выявление и обобщение их еще далеко не завершено, однако имеется ряд наблюдений о некоторых формах вещей, родиной которых, по-видимому, были мастерские ранних городов Древней Руси. Булавки с кольцевидным навершием и маской, фибулы в виде маски героя со змеями, кресала с изображением человека в окружении птиц (Один с воронами?), ладожский декоративный топорик с фигурками зверей (равно как и некоторые рукояти мечей) орнаментально и конструктивно представляют собою сплав мотивов и элементов Севера, Запада и Востока165.

Становление прикладного искусства, архитектуры, живописи, литературы Киевской державы в немалой степени отражало знакомство с европейской культурой, и не только с помощью ближайших соседей Киевской Руси - западных славян и венгров, балтов и финно-угров, скандинавских викингов на северо-западе и тюркских кочевников на юго-востоке. В период образования Древнерусского государства интенсивные внешние связи охватили громадное пространство, от Британии до Багдада; при этом наиболее притягательными, хотя и наиболее отдаленными, требовавшими предварительных многосторонних контактов, были земли древнейших мировых цивилизаций Средиземноморья, Византии и Востока. Обобщая представления об условиях, в которых рождалось самобытное и яркое искусство Древней Руси, Б. А. Рыбаков подчеркивает, что именно "общение с десятками различных народов, непосредственное знакомство с крупнейшими городами мира, плавание по рекам и морям, путешествия по караванным путям, необходимость объясняться при помощи разных языков на торговых площадях, богатство быта красочного Востока, его искусство, обычаи и обряды - все это, несомненно, расширяло кругозор славянских дружин, обогащало их множеством новых сведений и подготавливало к более глубокому восприятию византийской и восточной культуры"166.

Узлами сосредоточения этих связей, поступавших по новым каналам коммуникаций ценностей и образов, стали крупнейшие древнерусские города, и прежде всего Киев. Творившего здесь художника окружал пестрый мир разноликих образов далеких и близких стран и народов-греков, арабов, персов, венгров, немцев, чехов, шведов. В этой галерее привлекали внимание скандинавские изделия с присущей им звериной орнаментикой, сюжетами смертельной борьбы людей и животных, конвульсивно вцепившихся друг в друга чудовищ, культом смерти и уничтожения. Это искусство отражало северную "эпоху викингов" с ее ломкой родо-племенных отношений, крушением старого мира. В период такой же интенсивной и порою весьма ожесточенной ломки дофеодальных устоев, отмеченной кровавыми тризнами (вроде той, что справила Ольга над могилой Игоря, истребив древлянскую "старейшину"), острыми столкновениями, культом аскетического героизма Святослава и его соратников, образы северного искусства некоторое время импонировали и дружинникам Руси. При этом их не смущала мифологическая зашифрованность, не всегда понятные представления о земле, небе и власти. Один с его воронами, нашептывающими ему вести со всего света, шествие в Вальхаллу убитого в бою воина, борьба Сигурда со змеем, непременные атрибуты апокалиптического разрушения и убийства: мечи, стрелы, топоры, молнии - все это казалось экзотическим, но грозным воплощением далеких неведомых сил, направляющих течение бурной и яркой эпохи. Это искусство борьбы по самой своей природе было кризисным, скоротечным; даже у себя на родине оно отмирает, как только язычество сменяется христианством, подчинившим творческую деятельность и ее образный строй дисциплине государственно организованной феодальной иерархии, диктовавшей новые, средневековые формы искусства.

Русский художник в основном остался чужд атмосфере северного искусства и, хотя нередко копировал его произведения, обычно их заметно смягчал и видоизменял. Грозной мятежности духа он противопоставил спокойную уравновешенность лент, цветов, птиц. Ритм и символика русского художественного ремесла исходили с Востока, из Средиземноморья, в первую очередь Византии, сохранившей и развившей в средневековье эллинистические традиции. Как отмечала, характеризуя судьбу византийского наследия в искусстве Древней Руси, 3. В. Удальцова, древнерусские мастера "не только сохранили высочайшие для своего времени духовные ценности, созданные Византией, но и приумножили эти богатства, осветив византийское искусство творческим гением русского народа, внеся в него свой жизнеутверждающий оптимизм, проникновенную мягкость, сострадание к простому человеку, всеобъемлющий гуманизм"167. В элной мере это распространяется и на произведения прикладного искусства. В русских городах средиземноморские мотивы получили собственную интерпретацию и местную окраску. Так возникли оригинальные собственные произведения, исполненные просветленной любви к миру и природе, человеку, орнаментальному узорочью, живительной и воскрешающей силе земли. Деревья, птицы, цветы, образы народных верований наполняли мир восточноевропейского искусства, создавали уверенность в собственных силах, утверждали ценность жизни.

Конечно, не следует абсолютизировать разграничение славяно-русского и северного искусства. Художники подчас оперировали общими мотивами и сюжетами, знали и вырабатывали общий язык символов, комбинировали приглянувшиеся узоры. При всем этом жизнестойкость киевского художественного ремесла очевидна, оно пережило крушение языческого мира и вполне ужилось с христианством, оказав решающее воздействие на формирование средневекового русского искусства. Сила славяно-русского художественного творчества проявилась и в том, что, едва окрепнув, оно оказало влияние на северное мастерство. В скандинавской орнаментике, уже начиная с ранних этапов "эпохи викингов", отмеченных первыми контактами со славянскими землями, а особенно по мере развития этих контактов, растительные мотивы, ритмичное ленточное плетение все более вытесняли укоренившиеся, традиционные звериные образы. Переработка скандинавского искусства началась вдали от его родины, на просторах Восточной Европы. Импульсы искусства Востока в северном художественном ремесле при ближайшем рассмотрении оказываются славяно-русскими.

Киеву принадлежит выдающаяся роль в становлении русского искусства. В течение X в. здесь происходит напряженная работа: скандинавские, византийские, арабские, венгерские, великоморавские художественные импульсы перерабатываются в единое, самостоятельное стилистическое направление. Ему присущи растительный плетеный орнамент, спокойные "ковровые" узоры, неприятие напряженных северных звериных мотивов и агрессивных чудовищ, обращение к собственным эпическим мотивам. Уже в этот период создаются шедевры одновременно "национального" и мирового художественного достоинства, такие, как рукоять и ножны так называемой "сабли Карла Великого", турьи рога из Чернигова, металлические сбруйные уборы. Отдельные элементы искусства соседних стран, конечно, присутствуют и удерживаются в искусстве киевских (и других городских) ремесленников, но уже со второй половины X в. они избрали собственный оригинальный путь, которому было суждено большое будущее168.

Те же явления обнаруживаются и в ходе оружиеведческих исследований, направленных на то, чтобы разграничить и наметить пропорции привозного западного, скандинавского, местного восточноевропейского оружия и снаряжения, а также выделить всякого рода "смешанные", переходные формы. Вещи "смешанного творчества", будь то оружие, сбруя, украшения, с несомненностью устанавливают утрату чистоты северного стиля и деятельность пришлых или местных мастеров "новой генерации", работавших на территории Восточной Европы по "тускневшим" скандинавским образцам. Существование таких мастеров удостоверено вещественными и письменными источниками. Так, в "Житии и чудесах Святого Олава" рассказывается о немом оружейнике, жившем в Новгороде: "Думали некоторые, что он, должно быть, норманн, потому что делал оружие, которое употребляют только варяги"169. Так как северные пришельцы на Руси не располагали каким-то типологически особенным оружием, речь идет, вероятнее всего, об отделке изделий в орнаментальном стиле, свойственном северному искусству. Такие изделия, следовательно, не обязательно привезенные, в древнерусских городах (в том числе и Новгороде) действительно встречаются. Этнокультурная диагностика оказалась особенно сомнительной в отношении находок оружия. В древнерусских курганах IX - начала XI в. насчитывается до 600 комплексов с находками наборов либо отдельных предметов вооружения, характеризующих (с поправками на специфику погребального ритуала) боевое снаряжение профессиональных воинов-дружинников, составляющих основу правящего класса. В погребениях раннекиевской поры оружие, следовательно, прежде всего выступает не этническим, а социальным индикатором. Однако именно среди погребенных с оружием мы с наибольшей вероятностью можем искать "русских" норманнов. Здесь, впрочем, исследователя подстерегают новые трудности.

Викинги, пришедшие на Русь, в тесном контакте с местной средой утрачивали свою "национальную" обособленность, этническую самобытность, по-видимому, раньше, чем норманны, опустошавшие побережья и города в Западной Европе. Характерно, что на Руси, за исключением одного-двух случаев (Плакун в Ладоге и отчасти, может быть, Шестовицы под Черниговом), нет самостоятельных норманнских могильников. Пришельцы хоронили своих покойников обычно на тех же курганах или городских кладбищах, что и славяне: так было в Гнездове, в ярославских могильниках, в Киеве.

Поступив в услужение к великому князю киевскому, варяги нередко утрачивали северные вещи, принесенные с родины, и заменяли их местными или же вообще новыми. Этому способствовал сам принцип дружинного вознаграждения.

В евразийском раннем средневековье была широко распространена практика государственных пожалований своим воинам оружия, одежды, коней, наборных поясов и конской сбруи. Источники подчеркивают страсть "нарочитых мужей" к роскошным одеждам и всему тому, что олицетворяло силу и богатство. Норманнские дружинники, по словам "Саги об Эймунде", требовали от Ярослава в уплату за службу "золото, серебро и хорошую одежду", что перекликается и с летописной просьбой Игоревых воинов своему сюзерену об "оружии и портах" и даже с характером киевских кладов, в которых со второй половины X в. появляются массивные золотые вещи, "более похожие на слитки" (цв. илл. 30). Исследователь этих феодальных сокровищ Г. Ф. Корзу-хина отметила: "Накопление ценностей отличается серьезной деловитостью"170. По представлениям того времени, не так важно было, где и как были сделаны украшения костюма, коня и доспехи, лишь бы они своей ценностью и нарядностью соответствовали знатности их владельца. Отсюда идет международный синкретизм в отделке русской дружинной одежды X в., использование чужеземных художественных вкусов. При таком подходе мы яснее представляем себе, почему в славянских, варяжских и чудских погребениях киевской дружины встречаются самые пестрые сочетания остатков костюма и воинского снаряжения, почему северные украшения соседствуют с венгерскими и восточными, равно как общеевропейскими. Если при этом учесть, что киевские воины пользовались изделиями, которые попадали к ним непосредственно путем торговли или грабежа, то нетрудно понять, насколько трудным порою оказывается "точное" этническое определение многих дружинных погребений.

30. Золотые браслеты из клада X в., найденного в Киеве в 1913 г.
30. Золотые браслеты из клада X в., найденного в Киеве в 1913 г.

Археологически норманнская инфильтрация на Русь первоначально носила, так сказать, капиллярный характер. В тех местах, где в середине - второй половине IX в. имелись единичные норманнские захоронения (район Ладоги, Ярославское Поволжье, район Смоленска), веком спустя их уже целые скопления. Можно заметить, что чем раньше по времени попадал викинг на Русь или чем меньше он жил на новом месте, тем этнически "чище" были его заупокойные дары. В качестве примера можно привести один из ранних гнездовских курганов, № 15 (10) из раскопок М. Ф. Кусцинского.

Всюду, где на Руси оседали варяги, будь то юго-восточное Приладожье, Тимерево, Михайловское и Петровское под Ярославлем, Гнездово под Смоленском, Киев, норманнские погребения (как содержащие оружие, так и лишенные его) отнюдь не единичны. Еще потребуются значительные усилия и время, прежде чем мы получим сколько-нибудь достоверные и надежные данные об их количестве. Однако и сегодня ясно, что в большинстве случаев речь идет о вкраплении отдельных групп северных пришельцев в массив местного населения, а не о сплошных колонизационных потоках. По мнению Б. А. Рыбакова, основывавшегося на сведениях саг, общее число варяжских воинов, постоянно живших на Руси, исчислялось десятками и сотнями171. Наряду с ними периодически, обычно на короткий срок, приходили временные, наемные контингенты, достигавшие нескольких сот (иногда до тысячи) воинов; они расквартировывались обычно в таких крупных городах, как Киев, Новгород, Смоленск, Ладога. В битвах скандинавы сражались самостоятельными полками, а в мирное время содержались в особых дворах172. В составе войск времени князей Олега и Игоря при больших походах насчитывалось до 8-13 племенных подразделений, в том числе и неславянских: чуди, мери, веси, печенегов и варягов, которые, таким образом, составляли в это время от 1/13 до 1/8 полевого русского войска. В составе ратного снаряжения киевских полков имелось оружие франков, греков, венгров, поляков, финнов, литовцев, скандинавов, хазар, алан и других народов. В результате сложился своеобразнейший в Европе арсенал боевых средств. Привозное оружие постепенно перерабатывалось и приспосабливалось к местным условиям. Наряду с заимствованием чужого опыта создавались и использовались собственные образцы копий, топоров, стрел, кистеней и мечей173.

О норманнском вооружении, его подражаниях, заимствовании с Севера типичных изделий, равно как об усвоении варягами определенных достижений восточноевропейского военного дела и оружейного ремесла, стало возможным судить лишь после полного изучения всей массы предметов военной техники, найденных на территории Руси. Наряду с мечами, в IX-X вв. составлявшими важную статью западноевропейского, каролингского экспорта как в скандинавские, так и в славянские страны, следует прежде всего рассмотреть предметы воинского снаряжения, либо бесспорно скандинавские по происхождению, либо возникшие под влиянием северного оружейного ремесла, а также отметить случаи обратного технического воздействия (цв. илл. 20).

На территории Руси найдено около 20 наконечников ножен мечей IX-XI вв. Из них 11 встречено вместе с мечами популярных общеевропейских типов Н, S, Е, V, Y (а также W и А - местный). Излюбленными были северные по происхождению наконечники с изображениями птиц и извивающегося чудовища. Распространенность этих изделий связана, очевидно, с магическими представлениями о возрастающей заклинательной силе оружия, каждый раз погружаемого в тело дракона или осененного древним символом в виде вещей птицы. Не менее трех из этих изделий выполнены на Руси (находки в Киеве, Гнездове и Муроме) со схематичным контуром птицы. Западногерманский археолог П. Паульсен, исследовавший специально эту категорию вещей, отметил нарастание во второй половине X в. в орнаментации наконечников ножен восточных элементов (пальметка) и пришел к совершенно верному выводу о том, что со второй половины X в. на Руси существовали мастерские, изготавливавшие это своеобразное изделие. Он показал, как сильное "восточное влияние" с середины X в. все сильнее сказывается и на скандинавских наконечниках и в конце концов приводит в конце столетия к преобразованию северной звериной орнаментики в близкую древнерусской, растительную (илл. 80). Можно присоединиться к предположению названного автора, отнюдь не склонного преувеличивать воздействие славянской культуры на германские, о том, что новые находки древнерусских наконечников ножен дадут возможность яснее узнать "мощную гегемонию Киевского государства в конце I тысячелетия и его значение для Северной и Восточной Европы"174.

80. Сабля, с наконечником ножен (Киев, первая половина XI в.)
80. Сабля, с наконечником ножен (Киев, первая половина XI в.)

В X в. в качестве подсобного, дополнительного мечу оружия на Русь эпизодически проникали однолезвийные боевые ножи - скрамасаксы. Их у нас найдено 9, появились они с Запада, а вероятнее - с северо-запада Европы и были наследием меровингской эпохи.

Что касается наконечников копий, то среди огромной массы местных изделий угадывается несколько форм, имеющих североевропейский адрес. Таковы прежде всего наконечники ланцетовидной формы, 83 экземпляра которых у нас датируют 900-1050 гг. Более ранний образец этого типа найден в упомянутом выше Гнездовском кургане из раскопок М. Ф. Кусцинского. Он снабжен дамаскировкой лезвия и стрельчатыми вырезами на тулье. Таких наконечников во всей Европе зарегистрировано 12, датируются они VIII-IX вв. и в Скандинавию, Англию и Россию были привезены, вероятно, из рейнских мастерских. Ланцетовидные наконечники копий X-XI вв. наибольшее распространение получили в юго-восточном Приладожье. В распространении этих форм решающую роль сыграли близость и контакты Руси с северными странами. Это относится и к нередким у нас среди находок IX-XI вв. ланцетовидным стрелам.

В древнерусских курганах найдены наконечники копий удлиненно-треугольной формы, с плавным переходом от пера к втулке (тип М по Я. Петерсену). Единообразие этих вещей наводит на мысль о выпуске в XI в. их стандартной серии, изготовленной в немногих, возможно прибалтийских, производственных центрах. Два наконечника XI в. с пером продолговато-яйцевидной формы, украшенные по тулье серебряной платировкой в стиле рунических камней, видимо, привезены на Русь из Готланда; того же происхождения украшенные наконечники удлиненно-треугольной формы, найденные на Черниговщине и в Волковыске175.

В целом влияние скандинавского колющего оружия на славянское вооружение Восточной Европы было незначительным и сколько-нибудь ощущается лишь в конце эпохи викингов; в это время на Руси усиленно внедрялись новые образцы, такие, как пики; в свою очередь, и викинги познакомились с этим так и не привившимся у них номадским вооружением (судя по находкам в отдельных погребениях X в., в частности в Бирке).

Среди топоров выделяются две формы, проникшие на Русь с Севера и Северо-Запада. К первым относятся образцы с "выемкой и опущенным лезвием", с прямой верхней гранью и боковыми выступами-мысками только с нижней стороны обуха176. Наибольшее скопление этих топоров (различающихся на боевые и рабочие) наблюдается среди финно-угорских памятников Северо-Запада; в XI в. эти образцы широко прослеживаются на всем севере Руси, включая Новгородские земли. В Норвегии, Швеции и Финляндии упомянутые формы появились еще в VII VIII вв.

Все исследователи признают скандинавское происхождение широколезвийных секир177, распространившихся около 1000 г. на всем севере Европы. Боевое применение таких секир норманнской и англосаксонской пехотой увековечено на гобелене из Байе (1066-1082 гг.). В период своего расцвета, в XI в., эти топоры распространены на огромной территории от Карелии до Британии, поэтому специально норманнским оружием их назвать нельзя. Показателен в этом отношении пример Руси, где две древнейшие широколезвийные секиры найдены в курганах второй половины X в. в юго-восточном Приладожье, а веком позже они становятся типичны для крестьянских кладбищ Ижорского плато и других сельских местностей Новгородской земли. Находки северных по облику топоров и копий в памятниках XI в., т. е. в пору, когда варяжское воздействие сходило на нет, а также обнаружение этих вещей в сельской глубинке, где варяги никогда не жили, убеждают в том, что заимствованные с Севера предметы послужили образцами для кузнецов в русских или русско-финских деревнях.

81. Боевые топорики X первой половины XIII вв.: Ладога, Углы (южное Приладожье), Пожня-Станок (Костромская обл.)
81. Боевые топорики X первой половины XIII вв.: Ладога, Углы (южное Приладожье), Пожня-Станок (Костромская обл.)

Даже такой достаточно пристрастный исследователь, как П. Паульсен, считал, и справедливо, что варяги восприняли в Восточной Европе древнее изобретение евразийских кочевников, топорик-чекан178 (илл. 81). В Киевском государстве чеканы обрели вторую родину и отсюда в X-XI вв. распространились в страны Средней и Северной Европы. Небольшие боевые топорики с вырезным обухом и образцы с таким же по конструкции обухом и оттянутым вниз лезвием Паульсен называл северобалтийскими. По его мнению, они изготавливались варягами не в Швеции (в Скандинавии, на Готланде и в Финляндии таких вещей насчитывается 16), а в Восточной Прибалтике и на Руси. Из последней западногерманский археолог указывал соответственно 3 и 25 находок. По нашим же подсчетам - соответственно 62 и 256, причем некоторые появились еще в X в. и, насколько можно судить, являются наиболее ранними европейскими находками данного рода. Распространение и хронология этих топоров позволяют рассматривать их как восточноевропейские, а точнее, русские по происхождению типы, которыми среди прочих воспользовались и варяжские наемники (илл. 82).

82. Боевые топорики XI XII вв.: Владимирская обл. (т.н.
82. Боевые топорики XI XII вв.: Владимирская обл. (т.н. "топорик Андрея Боголюбского"), Среднее Поволжье

Украшения найденных в Восточной Европе боевых топориков оказались таковы, что П. Паульсен считал возможным по изменению орнаментации "проследить постепенное поглощение варягов славянской народностью"179. Действительно, декор 23 известных ныне топориков являет множество черт совершенно не северного искусства. Лишь две находки, из Новгорода и деревни Углы вблизи Новой Ладоги, снабжены на лезвии чешуйчатым узором и зигзагообразного рисунка каемками с отходящими от них язычками180. Аналогии этим вещам известны в Швеции, Латвии, Литве, Казанском Поволжье. По остроумному предположению Паульсена, подобные топоры, а в особенности те, что снабжены клетчатым "текстильным" узором, имитируют викингские стяги181, и изготовлялись они не на Руси, а, возможно, в Латвии (бассейн реки Гауи) и других местах. Перед нами случай, когда восточноевропейская форма была дополнена северной, очень специфической отделкой; однако показательно, что произошло это вдали от древнерусских городов.

В области защитного вооружения норманны, редко пользовавшиеся кольчатым доспехом и еще около середины X в. употреблявшие куполовидные шлемы, конструктивно восходившие к вендельскому периоду (VI-VIII вв.), столкнулись на Руси с развитым употреблением кольчуг и переняли здесь конический шлем. В дальнейшем то и другое станет их излюбленной защитой (илл. 83). Нанос-ник от куполовидного северного шлема, найденный в Киеве182, возможно, указывает на то, что варяги какое-то время являлись на Русь в своих боевых наголовьях. Видимо, норманны принесли на Русь круглые щиты с коническим или полусферическим умбоном в центре, единичные находки которых имеются во всех наиболее крупных древнерусских некрополях. Существование круглых щитов было недолговечным, в XI в. их заменяют более удобные для конника общеевропейские миндалевидные прикрытия.

83. Шлемы X-XIII вв.: Гнездово, Чернигов, Таганча (Киевская обл.), Мокрое (Ровенская обл.), Бабичи (Киевская обл.), Никольское (Орловская обл.), Липовец (Киевская обл.), Пешки (Киевская обл.)
83. Шлемы X-XIII вв.: Гнездово, Чернигов, Таганча (Киевская обл.), Мокрое (Ровенская обл.), Бабичи (Киевская обл.), Никольское (Орловская обл.), Липовец (Киевская обл.), Пешки (Киевская обл.)

Первоначально в значительной мере пешая, киевская рать в течение всего X в. вследствие угрозы со стороны кочевников стала обучаться восточным приемам конного боя. Варяжская часть русского войска в этом отношении, видимо, следовала общему правилу. Характерно, что в Шестовицком могильнике, по меньшей мере частично связанном с пребыванием норманнов, были раскопаны погребения всадников с саблями, пиками, сложными луками, стрелами, колчанами, топориками и стременами явно не северного облика. Среди этих вещей один раз попались две восточные по форме обкладки на-лучья седла, украшенные схематизированным орнаментом в скандинавском стиле Маммен. Узор шестовицких накладок весьма своеобразен и не имеет точных аналогий, что позволяет согласиться с мнением британского знатока древностей викингов Д. Вильсона об их изготовлении в Киевском государстве183. На Руси ни разу не встречено присущих Скандинавии стремян с прямой подножкой, зато типичные для X в. восточноевропейские (округлой по контуру формы) несколько раз найдены в Швеции184.

В русских памятниках IX-XI вв. открыто несколько разновидностей узды, из них одна из гнездовского кургана оказалась украшена 46 бляхами, орнаментированными в стиле Борре185. Среди известных до сих пор образцов скандинавской сбруи эпохи викингов гнездовская узда-одна из самых нарядных и лучших по сохранности.

Мастера-сбруйники, знакомые со скандинавским искусством, принимали участие в создании богато отделанных металлом наборных конских оголовий, распространявшихся в Среднем и Нижнем Поднепровье. Об этом свидетельствует нижнеднепровского происхождения налобная конская позолоченная бляха, представляющая орнаментальный гибрид186. Здесь узел из перевитых лент и деградировавшей звериной маски, напоминающей о северном литье, дополнен восточной пальметкой и международно распространенной меандровой каймой.

В заключение обзора всаднического снаряжения нужно упомянуть конские ледоходные шипы, которые появились, вероятно, с первыми северными пришельцами в IX в. и в дальнейшем (наряду с такими же обувными шипами) привились в русских городах как средство безопасного движения зимой. Эти шипы, равно как и особые, северные по происхождению, "звучащие" плети с наборами железных колец, находятся у нас в средних и богатых по составу находок погребениях X в., а также и на поселениях, характеризуя уже не военные, а транспортные средства средневекового общества.

84. Сабли XI - первой половины XIII в.
84. Сабли XI - первой половины XIII в.

В свете рассмотренного материала выясняется ошибочность представления о том, будто киевское вооружение целиком являлось норманнским, вместе с тем нельзя отрицать определенный вклад (примерно с 900 г.) варягов в военное дело Древней Руси, способствовавший росту и укреплению военной мощи славян. Этот вклад не был обусловлен их превосходством. Норманны в Восточной Европе действовали на уже подготовленной к быстрому оформлению военно-феодальной организации почве, где задолго до их появления созрели условия для активного прогресса в военном деле. В юго-восточное Приладожье, Ярославское Поволжье, Смоленское и Киевское Поднепровье, Суздальское Ополье скандинавы приносили лучшие из имевшихся в их распоряжении образцы оружия, навыки пешего боя и искусного кораблевождения. При посредстве викингов на Русь поступали каролингские мечи и скрамасаксы, северные наконечники ножен мечей, некоторые формы иноземных копий, топоров, стрел, круглые щиты, детали (впрочем, немногие) конской сбруи. Сами пришельцы испытали сильное влияние местных условий. Во время скитаний на русских просторах и на Востоке они переняли саблю (илл. 84), стали более широко употреблять кольчуги, конический шлем, кочевническую пику, восточный чекан, русские боевые топоры, возможно, сложный лук, округлые стремена и другие принадлежности упряжи, обучились новым приемам конного боя. Этот процесс был взаимообогащающим и многосторонним. Учителя и ученики, видимо, не раз менялись ролями. Прогресс в вооружении викингов под воздействием восточноевропейских условий имел определенное значение и для формирования раннефеодальных сил самой Скандинавии. Яркой иллюстрацией этого положения можно считать одно из камерных погребений Бирки (№ 735) с захоронением воина в сопровождении женщины и коня. Среди мужских вещей-массивная булавка с длинной иглой, украшенная тремя масками, по манере изображения близкими маске из гнездовского клада 1868 г. В женском погребении, кроме фибул (типа 51-е), найдено зеркало, остатки шелковой материи, бубенчик восточноевропейского происхождения. Но особенно интересен набор вооружения: меч с опущенным перекрестьем (черта, по мнению оружиеведов, сугубо восточная), пика и овальные стремена. Весь этот набор мог выработаться только "в Гардах", в условиях постоянного военного контакта с кочевнической степью. Перед нами, видимо, одно из типичных погребений "русов в Бирке", пышная могила варяга, после долгой жизни на Руси вернувшегося на родину, где он, судя по погребальному обряду, занял видное место среди свейской раннефеодальной знати187 (илл. 85).

85. Варяжский всадник в восточноевропейском вооружении (реконструкция по материалам могильника Бирки)
85. Варяжский всадник в восточноевропейском вооружении (реконструкция по материалам могильника Бирки)

Соотношение в древнерусской дружинной культуре западноевропейского (каролингского), скандинавского и собственно русского компонентов весьма выразительно прослеживается по характеру важнейшей из категорий дружинного снаряжения, атрибуту социального положения древнерусского "рыцарства", воинов-дружинников - мечам IX-XI вв. На территории Древней Руси известно 87 типологически определимых мечей этого времени (илл. 86). Клинки 55 из них были расчищены при исследовании, проведенном в 1963-1964 гг., в результате чего на лезвиях клинков проступили неизвестные ранее надписи ремесленников, различные начертания и дамаски-ровка.

86. Мечи IX-X вв. из древнерусских памятников: 1 - Новгород, 2 - Ручьи (южное Приладожье), 3 - Усть-Рыбежна (южное Приладожье), 4-5 - Гнездово, 6 - Ленинградская обл., 7 - Вахрушево (южное Приладожье), 8 - Бор, 9 - Заозерье (там же)
86. Мечи IX-X вв. из древнерусских памятников: 1 - Новгород, 2 - Ручьи (южное Приладожье), 3 - Усть-Рыбежна (южное Приладожье), 4-5 - Гнездово, 6 - Ленинградская обл., 7 - Вахрушево (южное Приладожье), 8 - Бор, 9 - Заозерье (там же)

Основываясь на самом тщательном анализе внешних признаков вещей, ученые долго спорили о месте изготовления мечей, не подозревая, что точный ответ на их вопрос написан на самих изделиях. Теперь, когда клейма выявлены и приведены в систему, можно говорить о пополнении наших знаний историческим источником большой убедительности (илл. 87).

87. Клейма на клинках мечей из древнерусских памятников. Именные каролингские (1-5), именное русское (6), геометрического рисунка (7-10).><p>1, 7, 8 - Гнездово, 2 - Полоцк, 3 - Заозерье, южное Приладожье, 4 - Альметьево, Казанское Поволжье, 5 - Сарское городище, 6 - Фощеватая, 9 - местонахождение неизвестно, 10 - Усть-Рыбежна, Южное Приладожье</p>
87. Клейма на клинках мечей из древнерусских памятников. Именные каролингские (1-5), именное русское (6), геометрического рисунка (7-10).

1, 7, 8 - Гнездово, 2 - Полоцк, 3 - Заозерье, южное Приладожье, 4 - Альметьево, Казанское Поволжье, 5 - Сарское городище, 6 - Фощеватая, 9 - местонахождение неизвестно, 10 - Усть-Рыбежна, Южное Приладожье



Мечи являлись единственным раннесредневековым оружием, имевшим клейма. Большими латинскими буквами капитального шрифта на лезвиях были написаны имена не самих мечей или их владельцев, а мастеров или мастерских. Из числа изученных у 25 мечей (45%) обнаружены имена западноевропейских каролингских оружейников, работавших, вероятно, в районах Рейна и Дуная: Ulfberht (встретилось 16 раз), Ingelrii me fecit ("Ингельрий меня сделал", встретилось 2 раза), буквосочетание, близкое предыдущей марке, начинающееся с NRED (встретилось 1 раз), Leutlrit, Cerolt, Ulen (no одному разу)188. Именные надписи трех мечей неразборчивы. Некоторые из приведенных имен или редки, или встречены впервые.

Мы получили возможность судить о работе древних мечедельцев, узнав их продукцию. Наиболее крупной была мастерская Ulfberht'a. До сего дня в европейских коллекциях зарегистрировано не менее 120 мечей с этой, очевидно семейной, маркой. Можно себе представить, в каких количествах расходились эти лезвия в древности. В производстве клинков существовала, видимо, значительная концентрация рабочих сил и технических достижений, далеко опережающая свое время. Несмотря на торговые запреты, франкские клинки проникали к скандинавам и славянам, и в том числе к русским.

Наряду с мастерскими, подписавшими свои изделия, существовали и такие, которые клеймили лезвия только несложными геометрическими рисунками. На 10 обследованных у нас клинках оказались кресты, круги, спирали, полумесяцы. Эти знаки, несомненно, были не только маркировкой, но имели и магическое значение, они символизировали огонь, солнце, возможно, отвращали злых духов. Где изготовляли эти "буквенные" изделия? Багдадский философ IX в. ал-Кинди, автор единственного в своем роде трактата о мечах всего мира, писал, что у франкских мечей в верхней части находятся кресты, круги и полумесяцы189. Перечень знаков точно совпал с теми, которые открылись и на некоторых наших клинках. Таким образом, родиной этих изделий, как и подписных, был франкский Запад.

Среди мечей с начертательными клеймами встречены и уникальные по своим изображениям. Выделяется меч X в. из Гнездовского могильника со стилизованным изображением человека. Согласно ал-Бируни, такое клеймо было присуще ценным индийским клинкам190. В данном же случае речь идет, очевидно, о международном распространении некоторых сюжетов клеймения. Не результатом ли подражания подписным явились те из исследованных нами два меча, у которых буквы превратились в орнаментально повторяющийся значок? Возможно, что объектом копирования языческих кузнецов, незнакомых с латинским шрифтом, были также и полосы с символическими знаками.

Из числа расчищенных 7 клинков оказались с дамаскированным узором. Для европейской металлургии X в. техника сложноузорчатой сварки была в основном уже пройденным этапом. В это время сварочный дамаск употребляли преимущественно для надписей. Дамаскированные мечи X в. - отзвук уходящей технической традиции. Не случайно, что эта техника присуща нашим трем древнейшим мечам IX в., относящимся к типу В.

На восьми клинках X в. при изучении не выявлено клейм. Все до сих пор упоминаемые мечи были в большинстве снабжены рукоятками общеевропейских форм (типология Я. Петерсена, типы В, D, Н и т. д.), по своему внешнему виду не вызывавших уверенных предположений об их местном изготовлении. Некоторые из них, типы D, Т-1, Е, Z - особый, А - местный, и фощеватовский меч, в особенности относящиеся ко второй половине X и рубежу X-XI вв., обращали внимание своей "нестандартностью" и вторжением некаролингских декоративных элементов191. В серии неклейменых клинков таким является меч из деревни Ручьи (юго-восточное Приладожье) с рукоятью, обозначенной как "U - особый". Отсутствие знаков на этом мече только подтверждает правомерность его выделения. Не имели знаков также отдельные мечи типа Н, распространение которых согласуется с возможностью их местного изготовления.

Многие мечи на Русь привозились норманнами. Отдав должное варягам как распространителям высококачественного оружия, исследователи отмечали, однако, преобладание на Руси не скандинавских, а франкских клинков192. Теперь это суждение становится бесспорным. Клейм явно скандинавского происхождения опознать не удалось. Зато не менее 35 клинков (т. е. 64%) мечены надписями и знаками в виде круга, креста, подковы, спирали, указывающими на каролингские мастерские. Что же касается остальных клинков, с буквообразными начертаниями, фигурой с косо расположенными лентами, изображением человека, дамаскировкой, наконец, и вовсе не клейменных, то места их изготовления гадательны. Среди претендентов могут оказаться как шведы, так и русские.

22. Меч, найденный у д. Монастырище Орловской губ. (до 1873 г.). Прекрасный образец клинкового оружия типа T-1 с латинским  клеймом на клинке NRED...FPIT (INGELRED FECIT?)
22. Меч, найденный у д. Монастырище Орловской губ. (до 1873 г.). Прекрасный образец клинкового оружия типа T-1 с латинским клеймом на клинке NRED...FPIT (INGELRED FECIT?)

Большинство клинков, в особенности подписных, и рукоятей к ним, по-видимому, изготавливались одновременно. Украшения геометрического характера на этих изделиях часто лишены "национальной" окраски (типы Н, Т-2, отчасти Е). Однако в Европе встречаются случаи, когда рукояти готовых клинков монтировались или переделывались позже сообразно местным вкусам. Таковы некоторые лезвия с надписью Ulfberht и рукоятями, орнаментированными в еллингском стиле. Отметим несколько образцов, которые кажутся отделанными скандинавскими мастерами: мечи X в. типа Т-1 из Новгорода, со дна Днепра у острова Хортица, из деревни Монастырище в Орловской области (с надписью NRED, цв. илл. 22), меч типа D из Михайловского могильника (с клеймом из кружков и палочек)193. Орнаментация этих изделий, включающая звериные мотивы, имеет аналогии в северных древностях. Особо выделяется эффектно украшенный образец из Монастырища. Его массивное перекрестье и навершие покрыты гравированным по серебру и усиленным чернью узором. На перекрестье различимы две пары лап, перехваченные лентами. На поверхности рукояти прорезаны углубления для вставки золотых пластинок с напаянными колечками. Сходная отделка оказалась на шведских и готландских круглых фибулах, украшенных в еллингском стиле, осложненном англосаксонскими декоративными элементами194. Не является ли трудночитаемое клеймо этого меча лишним подтверждением его некаролингского, собственно скандинавского происхождения? В галерею викингских мечей можно включить и меч типа D X в. из Гнездова195. Его рукоять из бронзы орнаментирована плавно изгибающимися завитками растительного характера. В изгибах плетения различимы звериные лапы. В целом украшения меча напоминают скандинавский орнаментальный стиль Борре. В Скандинавии мечей с аналогичными узорами не обнаружено, поэтому видный шведский археолог X. Арбман не без оснований полагал, что рукоять меча была изготовлена ремесленниками Гнездова (возможно, жившими там шведами второго поколения), использовавшими при ее отделке мотивы орнамента женских черепаховидных фибул196. Наиболее бесспорным скандинавским мечом длительное время считался образец, найденный в местечке Фощеватая у Миргорода на Украине. Он снабжен красивой бронзовой рукоятью с рельефным орнаментом в виде перевитых чудовищ в стиле рунических камней. Ряд лет тому назад X. Арбман, обратив внимание на разностильность отделки навер-шия и перекрестья по отношению к стержню рукояти, усомнился в шведской родине этого клинка (илл. 88). Вопрос о месте производства фощеватовского меча принял совершенно неожиданный поворот после того, как был расчищен его клинок. На одной стороне полосы вместо ожидаемого латинского клейма отчетливо проступило наведенное Дамаском слово коваль (т. е. кузнец), на другой - имя мастера, которое можно прочесть как Людота или Людоша197. Надпись явно не владельческая, а производственная. Итак, клеймо, состоящее из уставных кириллических букв, установило не норманнское, а русское происхождение если не всего меча, то, несомненно, его клинка. Полученная на основании лингвистического, типологического и искусствоведческого анализа дата меча показала, что он сделан, по-видимому, не позднее первой половины XI в. Надпись клинка является древнейшей сохранившейся русской надписью на оружии и металле вообще и передает первое дошедшее до нас имя русского ремесленника, а именно кузнеца. Фощеватовский клинок, судя по его клейму, доказывает, что собственное производство клинков грамотными мечедельцами имело место в эпоху бурного подъема Киевской Руси при князьях Владимире или Ярославе. Древнейший русский подписной меч явился результатом плодотворного использования технических знаний и навыков: каролингских (техника исполнения надписи), скандинавских (орнаментальный узор) и русских (клеймо и форма рукояти с опущенным перекрестьем). Киевское государство было второй после Каролингской империи страной Европы, где был выпущен собственный подписной меч. Изготовивший его мастер, следовательно,считал себя "конкурентоспособным" по отношению к прославленным западноевропейским образцам. Можно надеяться на отыскание у нас или за границей других бесспорно русских клинков, что, однако, не может быть противопоставлено выводу о несомненном преобладании в Восточной Европе каролингского мечевого импорта для IX-X столетий.

88. Рукояти богато декорированных мечей из древнерусских памятников.
88. Рукояти богато декорированных мечей из древнерусских памятников.

Динамика распространения типов каролингских мечей, представленных на Руси и в скандинавских странах, показательна для развития русско-скандинавских отношений. Из примерно трех десятков типов мечей, в эпоху викингов известных в Скандинавии, на Руси представлено 12 (с некоторыми вариантами); не менее 4 типов мечей IX-X вв. следует рассматривать как сформировавшиеся на Руси198. Можно выделить несколько основных групп типов мечей: ранняя, характерная для начала эпохи викингов, представлена типами В и Н, распространенными в IX в. (варианты последнего-и в X в.); зрелая группа типов нарядно декорированных мечей со сложнопрофилированными навершиями, получившая широкое распространение в "дружинной культуре" раннефеодальной знати199, представлена типами D, Е, S, Т-1, Т-2 (сюда входит описанный выше меч из Монасты-рища); поздние типы мечей эпохи викингов у нас представлены типами U, V, W, X, Y, Z, распространившимися со второй половины X и существовавшими до XI в. Особую группу составляют "русские формы": мечи типов Z-особый, А - местный, и "скандинавский" (фощеватовский меч)200.

В целом мечи IX - первой половины XI в. встречаются в бассейнах Днепра, Ладожского озера и Верхней Волги, концентрируясь в районах древнейших городских центров (илл. 89). Территориальное распределение мечей выделенных типов и форм позволяет установить определенные тенденции в их распространении, во многом, видимо, мотивированном этносоциальными условиями.

89. Меч из Киева, тип А - местный (ок. 1000 г.)
89. Меч из Киева, тип А - местный (ок. 1000 г.)

Мечи ранней группы концентрируются в Приладожье и близ южного побережья Финского залива, в Днепре-Двинском междуречье (район Смоленска-Гнездова), Киеве и Чернигове; два меча типа Н найдены в Подболотье близ Мурома.

Мечи поздней группы сосредоточены в тех же центрах, 4 меча найдены в Ярославском Поволжье (Михайловский могильник).

Мечи зрелых форм "дружинной группы" с богатой парадной отделкой, в отличие от двух предыдущих, равномерно распределяются в пределах государственной территории Древней Руси. Они представлены как в тех же районах, где и ранние и поздние группы мечей, так и в бассейне Верхней Волги, в Среднем и Нижнем Поднепровье, на Дону, в Новгородско-Псковской земле (на Шелони). Ареал этой группы оказался самым широким, совпадая практически с территорией Древнерусского государства IX-X вв.

Мечи "русских форм" сосредоточены в Среднем Поднепровье и прилегающих районах, они образуют самостоятельный и компактный ареал.

Распределение импортных и местных форм мечей можно интерпретировать следующим образом. Ранние формы, характерные для дружин викингов, появились на Руси в связи с проникновением варягов на Волховско-Днепровский путь. Эти мечи концентрируются в могильниках наиболее ранних открытых торгово-ремесленных поселений, локальных центрах на водных путях и дружинно-городских могильниках Киева и Чернигова. В тех же центрах, включая район Ярославского Поволжья, сосредоточены поздние формы мечей эпохи викингов. Как и ранняя группа, они связаны с присутствием на Руси варяжских дружин и отражают различные этапы интеграции скандинавов в древнерусской военно-дружинной среде, "руси" IX - первой половины X в.

Парадные, богато украшенные дружинные мечи "зрелых форм" получили общерусское распространение. По-видимому, в конце IX-X в. принесенная варягами мода на роскошно украшенное каролингское оружие утвердилась в качестве одной из культурных норм в дружинной среде, и русские дружинники, "русь" X в., разнесли ее по всей территории Киевского государства. Эти мечи найдены не только в крупнейших центрах, но и в "глубинке", сигнализируя о начавшемся процессе феодального освоения племенных земель. Ареал этих мечей точно соответствует сложившейся государственной территории Киевской Руси, вписываясь в ее границы от Балтики до Черного моря (включая зону военной активности киевских князей).

Мечи группы "русских форм" представляют собой особый, специфический для Древней Руси этап развития дружинной культуры, неизвестный в Скандинавии (илл. 90). Это выразилось не только в их конструктивных отличиях (связанных с воздействием кочевнической сабли и повлиявших на конструкцию некоторых скандинавских мечей), но и в характерном богатом декоре, лишь в незначительной степени использовавшем северные мотивы. Ярким образцом этой группы является фощеватовский меч.

90. Древнерусский меч типа A - местный (Глуховцы близ Бердичева, начало XI в.)
90. Древнерусский меч типа A - местный (Глуховцы близ Бердичева, начало XI в.)

Ареал этих мечей представляет собой особую культурно-историческую область (илл. 91). Показательна четкая граница между ареалами группы "русских форм" и ранней группы мечей: она проходит по линии Киев-Чернигов-Муром. Это граница распространения черноземных почв, северная граница зоны наиболее эффективного земледелия, зоны, где быстрее и ранее всего происходила феодализация, "оседание" древнерусских пружин на землю и где нет следов присутствия ранних варяжских, викингских дружин.

Ареал мечей группы "русских форм" довольно точно соответствует очертаниям территориально ядра, первичной государственной территории Киевской Руси, "Русской Земле" вокруг Киева, Чернигова, Переяславля. За пределами Древней Руси мечи "русских форм" известны в Финляндии, Прибалтике и Польше, т. е. тех землях, которые в первую очередь испытывали культурно-политическое влияние Киевского государства.

Итак, в IX в. вместе с варяжскими дружинами на важнейшие водные магистрали в землях восточных славян начинает поступать каролингское оружие, распространяются новые формы дружинной культуры, первоначально представленной в немногих, наиболее развитых центрах на торговых путях, прежде всего в "трех центрах русов" арабских источников. В конце IX - начале X в. по мере объединения Древней Руси эти нормы обретают общерусский характер. Во второй половине X - начале XI в. древнерусское "рыцарство", дружинная "русь", распространившая по всей земле Древнерусского государства богато украшенные формы оружия, вырабатывает новые, собственные, специфические культурные нормы. Они представлены в центральной области Древнерусского государства и связаны с утвердившимся у власти феодальным классом, славянским по происхождению и составу, "русинами" "Русской Правды".

Мечи-лишь один, хотя, может быть, один из самых выразительных аспектов славяно-варяжского культурного взаимодействия. Динамика их распространения показывает, во-первых, насколько продвижение норманнов по магистральным водным путям Восточной Европы было связано и подчинено встречному процессу формирования древнерусской государственности; во-вторых, насколько самостоятельно и полнокровно эта государственность развивалась в центральной области Древней Руси, Русской Земле Среднего Поднепровья, ставшей территориальным ядром Киевской державы. Именно здесь закладывался фундамент новых отношений, здесь в наибольшей степени концентрировались новые социальные силы и средства, и прежде всего отсюда исходили социальные, политические, культурные импульсы, определявшие со времен "каганата росов" на протяжении IX-XII вв. ход, направление, сферы русско-скандинавских отношений.

Новыми источниками для изучения этих отношений наряду с систематизированными артефактами, результатами типологических и стилистических анализов находок, открытием "клинковой эпиграфики", по существу образующей особую категорию письменных исторических памятников, за последнее десятилетие стали и памятники скандинавской рунической письменности, как выявленные на территории Древней Руси, так и находящиеся в Скандинавии, но тематически связанные с событиями в Восточной Европе. Материал этот, систематизированный группой советских рунологов, и прежде всего в монографической публикации Е. А. Мельниковой201, постоянно пополняется новыми находками: овладев навыками опознания и отчасти прочтения рун, археологи совместно с ру-нологами выявляют памятники и даже новые их разновидности, которые ранее, не исключено, просто ускользали от внимания исследователей (как руноподобные надписи на кости, обломках деревянных стержней и пр.). Поэтому вполне можно ожидать дальнейшего роста этой группы источников.

Рунических текстов со сведениями о Восточной Европе, нанесенных на поминальные камни в Скандинавских странах, известно 97 (из общего количества около 3500 надписей такого рода). Из них 5 датированы X в., 3 - рубежом X-XI вв. и 4 - XII в. Абсолютное большинство надписей сосредоточено в Швеции (82 текста; на Готланде - 8, в пределах Датского королевства - 5, в Норвегии - 2), где в свою очередь они главным образом представлены в среднешведских провинциях: Упланде (32 текста) и Сёдерманланде (35 из 383 известных в этой провинции; по относительному количеству "восточных" надписей это самая насыщенная область Швеции). Таким образом, наиболее богаты памятниками связей с Русью XI в. районы, лежащие на южном побережье озерной системы Меларен, т. е. непосредственно включенные в систему водных коммуникаций (через Балтийское море и Финский залив), выводивших на речные водные пути Древней Руси.

Скандинавские рунические надписи освещают сравнительно поздний период русско-скандинавских контактов, по времени - следующий за эпохой, отраженной памятниками "клинковой эпиграфики", дружинными погребениями с мечами и прочим вооружением, равно как украшениями и остальными видами "норманнских древностей" в древнерусских курганах и раннегородских поселениях. Стандартные по содержанию, поминальные тексты содержат ценную информацию о социальной структуре общественных слоев, связанных с поездками "на Восток, в Гарды", их взаимоотношениях - родственных, товарищеских или деловых; в 11 памятниках упоминаются "фелаги" - товарищи, компаньоны по торговому предприятию или соратники по дружине; среди участников связей с Русью - свободные общинники-бонды, "лучшие мужи", молодые воины - "дренги" (составлявшие основной контингент дружин викингов)202, слуги, домочадцы, дружинники. Один из памятников (Колинд, в Дании) установлен ремесленником-кузнецом, брат которого умер на Востоке.

Обширная терминология раскрывает характер поездок. Они совершались на больших торговых судах (knorr), с командой 15-20 человек, равно как и на быстроходных боевых skeid. Капитаны кораблей, а нередко и их владельцы и предводители дружин обозначались термином styrimadr - в источниках он применим к главе как военных, так и торговых походов. Последнее подкреплено рядом торговых терминов: упоминаются корабли с ценными товарами, кожи, меха, шкуры, весы (в надписи на коробке для весов из Сигтуны; стоит отметить, что аналогичные весы и футляры к ним известны широко в археологических памятниках как Скандинавии, так и Восточной Европы). Судя по некоторым текстам, определенную организационную роль в торговле XI-XII вв. играли скандинавские церкви, известные по письменным и археологическим источникам в Новгороде и Смоленске203. Лаконичность текстов не позволяет детализировать цели поездок: несколько раз упоминается о "нажитом на Востоке" богатстве, имуществе, наследстве, золоте. Источником этих средств могли быть торговые операции, но в равной мере и военные походы. Некоторые из них, как поход Ингвара Путешественника в 1040-х гг. (последний из походов шведских викингов на Восток), освещены в источниках довольно подробно204. Предводители походов (конунги, стюриманны, форинги и др.) названы неоднократно. Симптоматично появление спецализированного термина pingalid для обозначения наемного войска. Наряду с ним употребляется шведское слово grid, обозначающее дружину, а также другие слова военной терминологии.

Наряду со сведениями по экономической и политической истории особый интерес представляют материалы по исторической географии Древней Руси, содержащиеся в рунических текстах. Они свидетельствуют о формировании в скандинавской традиции специальной восточноевропейской, в том числе древнерусской, географической номенклатуры, составившей впоследствии оригинальный фонд сведений в средневековых исландских географических сочинениях205. Знакомство скандинавов с местными (финскими, балтскими, славянскими) географическими названиями началось еще до эпохи викингов, а к концу ее, в XI в., они уже сложились в достаточно стройную систему, позволявшую варягам ориентироваться на основных магистралях и в важнейших центрах Древней Руси. При этом для Древнерусского государства у скандинавов установилось собственное, не опирающееся на местную традицию (хотя и восходящее к восточноевропейской топонимике) название "Гарды"; имена рек были транскрипцией местных, восточноевропейских гидронимов; названия городов образовывались по двум типам: ранние, по модели "X-gard" для важнейших центров на "Пути из варяг в греки", и более поздняя транскрипция местных топонимов206.

На территории Древней Руси, как уже отмечалось, известен единственный поминальный камень с рунической надписью XI в., на о. Березань в устье Днепра. Он документирует не только функционирование в это время "Пути из варяг в греки", но и достаточно высокую интенсивность русско-скандинавских связей в период развития рунической эпиграфики поздней эпохи викингов. Ряд находок рунических текстов в древнерусских памятниках, сделанных за последние десятилетия, позволяет проследить определенную динамику в развитии этих связей с IX по XII в.

Древнейшая из надписей эпохи викингов, датированная первой половиной IX в., найдена в слое Е2 в Старой Ладоге. Поэтический текст прочитан, но по-разному интерпретируется рунологами207. Однако все предложенные интерпретации позволяют рассматривать его как один из первых памятников древ-несеверной поэзии эпохи викингов, представляющий один из ее начальных жанров: либо магическое стихотворное заклинание, либо "щитовая драпа", хвалебная песнь, посвященная описанию изображений на мифологические темы, укра-щающих парадный (подаренный?) щит, либо, наконец, похоронная песнь в честь умершего. Уже в IX в. русско-скандинавские контакты в Ладоге охватывали высшие уровни духовной культуры. Это предположение подтверждает, в частности, и находка в Ладоге небольшого деревянного идола, в иконографии и атрибутике которого выступают элементы скандинавской мифологемы Тора: выделенная борода, "пояс силы", характерная юбка (по одному из мифов, Тор побеждает великана, переодевшись женщиной). В ритуальной практике использовалась и руническая письменность: в Ладоге найдена медная подвеска с несколькими десятками рун, составляющими магическое заклинание208. Аналогичные подвески найдены недавно на "Рюриковом" Городище в Новгороде209.

Новгородские находки рун, вырезанных на кости, по крайней мере в одном случае фиксируют следующий, более реалистичный уровень культурной практики: некий варяг в первой половине XI в. вырезал рунический алфавит, вероятно, не столько в ритуальных, сколько, может быть, в учебных целях.

Богатая коллекция вещей XI в. обнаружена недавно в Суздале, на усадьбе одного из бояр, возможно, варяга по происхождению; комплекс датируется по монете 1031-1051 гг. и, возможно, образовался в связи с пожаром 1096 г. Среди находок - литейная форма для изготовления украшений, среди которых, наряду с восточноевропейской лунницей, вырезаны две круглые подвески: на одной был изображен Один с воронами, на другой в орнаментальную кайму включена руническая надпись, указывающая на принадлежность вещи (амулета) некоему Олаву.

Близка по времени этой находке игральная кость из Полоцка, на которой рунами вырезано пожелание удачи (kapi). В культуре древнерусского населения городов, связанных с присутствием варягов на Руси, руническая письменность эпизодически использовалась как в культовых, так и бытовых целях, очевидно, в варяжской среде210.

Большой интерес представляет коллекция надписей и рисунков на кости, обнаруженная при раскопках небольшого укрепления, прикрывавшего западную границу Полоцкого княжества, и, вероятно, служившая таможенным пунктом на Западной Двине, в городище у деревни Масковцы. Здесь найдено свыше 100 костей со знаками; из 310 начертаний примерно 260 (25 видов знаков) отождествляются с рунами211. Судя по разметке костей, характеру прочитанных слов, общему контексту находок, они, возможно, представляют собой остатки своего рода технической документации, ведомости таможенного пункта, в котором находился в XI-XII вв. варяжский гарнизон с подчиненными полоцкому князю чиновниками. Таким образом, в течение IX-XII вв. рунические тексты, найденные в городских центрах Древней Руси, позволяют выявить различные уровни славяно-скандинавских контактов, от сакрально-магических и поэтических к бытовым и, наконец, административно-хозяйственным.

Особый интерес представляют обнаруженные недавно рунические надписи среди граффити, нанесенных на арабские монеты212. Эта принципиально новая категория источников введена в обращение группой советских исследователей, объединяющей рунологов, археологов, нумизматов213. Фонд граффити пополняется непрерывно и с нарастающей интенсивностью, здесь еще возможны самые неожиданные открытия. Характеристика и классификация этих начертаний, нанесенных иной раз много десятилетий спустя после выпуска монеты, во время ее обращения, главным образом, видимо, на территории Древней Руси, могут пока что быть лишь самыми предварительными. Однако уже сейчас можно сделать некоторые выводы.

В начале 1980-х гг. было обследовано свыше 30000 арабских монет из 21 клада Восточной Европы (илл. 92-94). Граффити были обнаружены на 85 динарах и дирхемах. Самое большое количество монет с граффити оказалось в кладе из деревни Большое Тимерево, обнаруженном в 1973 г. при раскопках Тимеревского поселения: граффити здесь встречены на 11 монетах. Граффити наносились острым режущим предметом (ножом) как на лицевой, так и на оборотной стороне монет, как правило в местах монетного кружка, свободных от надписей. Одно из ранних начертаний (грузинская надпись, которая может быть прочитана как "христианство") расположено, как бы повторяя круговую арабскую легенду и, видимо, для того, чтобы лишить сакральной силы исламский текст. В остальных случаях граффити наносили, не придавая особого значения монетной легенде. Хронологически наиболее раннюю группу граффити (как по чеканке монет, так и по датам кладов) составляют именно надписи, в том числе рунические: отдельные знаки и начертанные рунами скандинавские слова обнаружены сейчас на 12 монетах. Все они (как, в общем, и грузинская надпись) магического характера. Одно из слов, gud, выражает понятие "божество", "боги". Отдельные руны выражали пожелания блага, отвращения несчастья и пр.

92. Граффити на монете: изображение копья. Из клада в Эстонии (местонахождение не установлено). Аббасидский дирхем, ал-Мамун, место чеканки Мере, 828/29 г.
92. Граффити на монете: изображение копья. Из клада в Эстонии (местонахождение не установлено). Аббасидский дирхем, ал-Мамун, место чеканки Мере, 828/29 г.

93. Граффити на монете: изображение ладьи и воинского стяга.
93. Граффити на монете: изображение ладьи и воинского стяга.

94. Клад начала X в. (местонахождение неизвестно), аббасидский дирхем, ал-Мутадз (Самарканд, 866 г.)
94. Клад начала X в. (местонахождение неизвестно), аббасидский дирхем, ал-Мутадз (Самарканд, 866 г.)

Рунические граффити в кладах X в. сменяются изображениями дружинной атрибутики. С привлечением археологических материалов удалось опознать довольно точные воспроизведения мечей, скрамасакса, ладей, воинского стяга; некоторые из них имеют довольно близкие иконографические параллели в скандинавском искусстве (илл. 92, 93, 97).

Особую группу составляют изображения, связанные с различными религиозными символами. Среди них - молот Тора, кресты греческого и латинского типов (илл. 95).

95. Граффити на монете:
95. Граффити на монете: "молот Тора". Находка из Кехра, Харьюский район Эстонской ССР. Саманиды, Ахмед ибн Исмаил, Самарканд, 909/10 г.

Наконец, некоторые знаки обнаруживают точные соответствия в древнерусской княжеской символике: в четырех случаях выявлены "знаки Рюриковичей". Самые ранние из них тождественны знакам Святослава (до 972 г.); опознается также тамга Владимира Святославича (до 1015 г.). Следовательно, уже первые результаты классификации граффити на куфических монетах позволяют проследить последовательное укрепление в системе денежных отношений сначала дружинного, а в X в. - государственно-княжеского элемента. На смену разноплеменным владельцам кладов, в IX в. метившим свои сокровища различными языческими и прочими религиозными символами, в X в. приходит дружинно-княжеская администрация, использующая раннюю государственную символику (илл. 96). Несомненно, это явление отражает решающие сдвиги в распределении денежных средств, связанные с укреплением на международных торговых путях и во всех городских центрах феодальной администрации Древнерусского государства.

96. Граффити на монете:
96. Граффити на монете: "знак Рюриковичей". Место находки неизвестно. Саманиды, Наср ибн Ахмад, Андараба, 913/14 г.

97. Граффити на монете: изображение меча. Ериловский клад, найденный в 1930 г. в Островском районе Псковской обл. Монета византийских императоров Константина VII Багрянородного и Романа II (945-959 гг.), дата младшей монеты клада 975/76 г.
97. Граффити на монете: изображение меча. Ериловский клад, найденный в 1930 г. в Островском районе Псковской обл. Монета византийских императоров Константина VII Багрянородного и Романа II (945-959 гг.), дата младшей монеты клада 975/76 г.

Начало становления системы денежного обращения и роль Волховско-Днепровского водного пути ("Путь из варяг в греки") в IX - первой половине X в. документировано сейчас, наряду с рассматривавшимися ранее214, интересными находками, содержащими, в частности, новые разновидности граффити. Они обнаружены в составе так называемого "Петергофского клада", зарытого, по-видимому, на южном побережье Финского залива в первой четверти IX в.215 На одной из монет было нанесено греческое имя Захариас216. Еще на 12 монетах обнаружены две серии и отдельные знаки. Среди них - руническая надпись kiltr ("полноценный", "полновесный"), скандинавское имя "Убби", единичные руны. Интересно отметить арабские надписи (весьма условно читается "ли-ллахи" - "хвала аллаху", полемически перекликающееся с приведенной выше грузинской христианской надписью). Наконец, подлинным открытием явилось прочтение на четырех монетах серии не скандинавских, уже известных исследователям, а восточных, тюркских рун, относящихся к орхоно-енисейской письменности. Тюркские и аланоязычные памятники этой письменности представлены прежде всего в древностях Хазарского каганата.217

Несомненно связанные с Ладогой, а судя по греческой надписи, по крайней мере и с византийскими форпостами в Крыму, на южной оконечности "Пути из варяг в греки", Петергофский клад сейчас является весьма ранним и поразительно многообещающим источником, раскрывающим яркую и богатую картину многосторонних международных отношений, сложившихся уже в первой четверти IX в. В период 800-825 гг., за полтора-два десятилетия до появления в Константинополе послов "хакана росов", возвестивших миру, по словам "Повести временных лет", о том, что "нача ся прозывати Руская земля", вполне определившимися выступают отношения восточнославянских центров на торговых путях с исламским миром, основным источником серебра. Обозначилось противостояние с Хазарским каганатом: вскоре, в 830-х гг., на славяно-хазарской границе будет воздвигнута крепость Саркел (построенная византийскими инженерами, присланными Феофилом); и почти на 150 лет, до грозного похода Святослава и взятия Саркела - "Белой Вежи", над окраинными славянскими племенами вятичей, северян, радимичей нависнет постоянная угроза хазарских вторжений. Налаживаются и первые контакты с Византией: грек, пометивший своим именем монетное серебро, должен был хорошо знать нравы и обычаи "русов", в среде которых обращались меченые дирхемы. Наконец, можно констатировать и участие в этом сложном переплетении экономических, политических, культурных отношений норманнов. Новые источники позволяют сейчас последовательно рассмотреть в рамках ранней истории народов и стран Балтики этапы русско-скандинавских отношений в широком хронологическом диапазоне, начиная с середины VIII в. Эти отношения, несомненно, играли важную роль в жизни всего Балтийского культурно-экономического сообщества IX-XI вв.

предыдущая главасодержаниеследующая глава








Рейтинг@Mail.ru
© HISTORIC.RU 2001–2023
При использовании материалов проекта обязательна установка активной ссылки:
http://historic.ru/ 'Всемирная история'