Православная церковь

Ранний национал-большевизм объединял вокруг себя нетрадиционные элементы русского общества. Традиционная же православная церковь, казалось бы, полностью исключала любое сотрудничество с большевизмом, стремясь лишь к простому выживанию в новых условиях. Но на самом деле и в ее среде уже в первые месяцы революции нашлись священники и даже епископы, готовые к сотрудничеству с советской властью, хотя их и были единицы. Так, ставленник Распутина архиепископ Тобольский Варнава (Накропин) заявил на допросе в ВЧК, что советскую власть он признает «выше и лучше всякой другой, какая была до сих пор, и готов за нее умереть». Варнава сказал также, что нужна новая церковь, и пообещал большевикам привести к ним пол-России. «Только большевики могут спасти Россию», - заявил Варнава241.

Вряд ли такое далеко идущее заявление может объясняться лишь страхом перед ВЧК. Причина этого могла быть другой. Варнава, как и Распутин, мог принадлежать к традиции религиозного нигилизма, и его признание большевиков могло опираться именно на это. Варнава ссылается, в частности, как на единомышленника на архиепископа Пензенского Владимира (Путяту)242. Это не случайно. Владимир, бывший офицер и личный друг Николая II, покинул, подобно толстовскому отцу Сергию, свет, постригся в монахи и, окончив духовную академию, был посвящен в епископы, но был, по-видимому, слишком светским, чтобы надолго удержаться в рамках строгого аскетизма. Будучи архиепископом Донским, он скомпрометировал себя любовной интригой и не был уволен лишь из-за высоких связей. Революция застала его в Пензе. Когда патриарх Тихон решил, наконец, уволить его, Владимир отказался ему подчиниться и в 1919г. начал мятеж, объявив о создании народной церкви, которая будет сотрудничать с большевиками. Он имел в Пензе множество фанатических поклонников, но власть не была готова еще к признанию со стороны духовенства. В 1922г. государственные органы начали широкую антирелигиозную кампанию под прикрытием изъятия церковных ценностей, в первую очередь направленную на уничтожение православной церкви как наиболее массовой организации, не только чуждой, но и прямо противоположной всем принципам, на которых была основана новая власть.

Было принято решение использовать для ее разгрома внутрицерковную оппозицию, что могло дать оправдание действий власти в глазах общественного мнения.

В этих условиях решено было опереться на группу христианских социалистов и реформаторов, которая сформировалась еще во время революции 1905 г. и видела в большевистской революции положительное явление243. Они-то и начали движение, получившее название обновленчества.

Обновленчество имело глубокие корни, уходя в недовольство белого, т.е. женатого приходского духовенства всевластием черного монашеского духовенства. Большое недовольство вызывало и единобрачие белого духовенства. Недовольство белого духовенства давно нашло своих защитников в неославянофильской среде, а именно таких людей, как Иван Аксаков, Гиляров-Платонов, Иванов-Платонов, Шарапов.

Именно неославянофильская среда была колыбелью будущего мятежа белого духовенства против черного.

Сразу после февральской революции возникло движение т.н. «церковного большевизма», лидером которого неожиданно оказался оппортунист, глава русского военного духовенства Г. Шавельский, очень близкий к Николаю II и в прошлом даже участник Союза русского народа. Его особенно активно поддерживали А. Введенский, А. Егоров и П. Боярский.

«Церковный большевизм» требовал глубоких церковных реформ, и в частности резкого повышения роли белого духовенства и мирян.

Он распался после прихода к власти большевиков, но силы, вызвавшие его к жизни, не исчезли и дали себя знать, когда советская власть решила опереться на них. «Церковные большевики», Введенский и Боярский (Егоров умер в 1919г.) оказываются ключевыми фигурами обновленчества.

Все же этого одного не было достаточно, чтобы поднять значительную группу духовенства против церковной власти. Для этого нужно было иметь некоторый исторический прецедент, которым и оказалось сменовеховство. Обновленчество рассматривалось и рассматривается до сих пор как одна из его форм. Такова точка прения советских историков244. Точно так же рассматривают обновленчество церковные историки Левитин-Краснов и Шавров. «Все претензии живой церкви на то, чтобы стать частью советского государственного аппарата, - утверждают они, - имели какой-то смысл тогда, если стать на позиции сменовеховских идеологов, утверждавших, что Советская Россия должна будет в ближайшее время переродиться в крепкое националистическое государство»245. Сменовеховским направлением в церкви называл обновленчество и Троцкий, утверждая, что церковь желает приспособиться к советскому государству, но обновленчество есть лишь запоздалая форма такого приспособленчества246. В этих словах заключена изрядная доля демагогии, ибо обновленчество было навязано церкви, тем не менее, слова Троцкого следует учитывать как свидетельство того, что вплоть до лета 1923г. руководство партии считало, что вся решительно церковь стала обновленческой.

В отличие от правых и даже левых сменовеховцев в идеологии обновленцев выделялся как раз коммунистический аспект советской власти, будто бы созвучный христианским идеалам и даже будто бы наиболее полно их отражающий. Этим обновленчество сближалось с религиозным мистицизмом скифов и могло бы даже считаться его крылом.

Часть обновленцев, правда, не разделяли христианского социализма, но зато, как и скифы, смотрели на революцию как на очищение истинной веры, в данном случае церкви. Таким был, например, епископ Антонин (Грановский), один из вождей обновленчества. По его мнению, церковь в новых условиях обрела свободу и может теперь вернуться к ее древним очищенным формам, к «древнему благочестию»247. Он был против любых нововведений, касающихся монашества и епископата.

В основе взглядов всех обновленцев без различия лежал знакомый нам религиозный мистицизм. Тяжелые испытания, постигшие православие, толковались как промыслительные, как посланные Богом для необходимого очищения церкви от скверны прошлого. Явная враждебность государства истолковывалась диалектически прямо противоположным образом вопреки тому, чтобы об этом говорили сами большевики. Более того, атеистическая власть, несмотря на сознательное противление Богу, на деле выполняет христианские заветы и как бы даже является неким вместилищем благодати Божьей. Этот взгляд, как мы уже видели, уходит своими корнями в «новое религиозное сознание», к В. Соловьеву. Недаром он почитался в обновленчестве как один из главных авторитетов.

В. Красницкий сказал на Первом обновленческом соборе в апреле 1923 года, что «слово благодати и привета должно быть высказано нами единственной в мире власти, которая творит, не веруя, то дело любви, которое мы, веруя, не исполняем».

В постановлении собора говорилось, что «каждый честный христианин должен стать среди... борцов за человеческую правду и всемерно проводить в жизнь великие начала Октябрьской революции»248.

Будущий глава обновленчества Введенский заявил, что «марксисты, коммунисты, советская власть работают для исполнения заветов Христа». В духе Мережковского он сказал, что «мир должен услышать от церкви, что те, которые пошли бороться с этим злом, они не прокляты, а благословенны, и мы их, не знающих имени Христа, должны благословить именем Христа. Мир должен через авторитет церкви принять правду коммунистической революции».

Не будучи сам националистом, Введенский, так же, как и все революционные мистики, указывает на мессианское предназначение России. «Недаром вещал Достоевский, - говорил Введенский, - с Востока, из России мир услышит новое слово»249.

Активным обновленцем оказывается уже упоминавшийся ярый национал-большевик В. Львов, занимающий и в обновленчестве самую крайнюю позицию, требуя, например, расправы над патриархом Тихоном и до и после его освобождения250.

На стороне обновленцев оказалось немало активных участников крайних правых партий. Одной из ключевых фигур и главным резидентом ГПУ в обновленчестве стал протоирей В. Красницкий, до революции священник церкви СРН в Петербурге, читавший в период процесса над Бейлисом публичную лекцию об употреблении евреями христианской крови251. Активным членом СРН был и другой видный обновленец, священник С. Калиновский252. Вообще на первом соборе живой церкви в 1922г. из шести докладчиков трое были бывшими членами СРН: В. Красницкий, Д. Адамов, А. Дьяконов. Последний стал обновленческим епископом Харькова. Среди активных обновленцев некоторые были депутатами Думы от СРН или же выставлялись на выборы в Думу от этой партии. Депутат Думы 2-го созыва протоирей С. Маньковский стал обновленческим епископом Фотием. Депутаты Думы 4-го созыва протоиереи Т. Попов и В. Лентовский стали соответственно обновленческими митрополитом Воронежским и епископом Казанским. Протоирей А. Надеждин, выставлявшийся на выборах в Думу от СРН, стал обновленческим епископом Вологодским253.

Как движение, обновленчество вряд ли смогло бы возникнуть без активной поддержки властей, но полагать, что оно в целом было лишь оппортунистическим течением и целиком сделано властями, было бы ошибкой. Ряд обновленческих приходов пережил даже немецкую оккупацию254.

Обновленчество рассматривалось как средство разрушения Русской православной церкви, но, по иронии судьбы, оно способствовало усилению национал-большевизма, поскольку расширило часть населения, признавшего большевизм и с национальной, и с религиозной точек зрения.

Вскоре выявилось, что и внутри патриаршей церкви есть тенденция к национал-большевизму, хотя и отвергающая христианский социализм обновленцев. Уже сам патриарх, будучи освобожден в июне 1923г., делает существенный шаг на пути признания советской власти, выражая желание с ней сотрудничать.

«Я, конечно, не выдавал себя за такого поклонника Советской власти, - сказал он, - какими объявляют себя церковные обновленцы... но зато я далеко и не такой враг ее, каким они меня выставляют»255.

Правда, патриарх ни в коей мере не присоединяется к христианскому коммунизму. Для него это сотрудничество - пока еще политический компромисс. Но уже в первые месяцы после его освобождения внутри патриаршей церкви начинает различаться и другая позиция, Она принадлежит ближайшему тогда к патриарху архиепископу Верейскому Илариону, несомненно, являвшемуся одним из ведущих тогдашних богословов Русской православной церкви.

Имеются сведения о том, что архиепископ Иларион был вызван к тогдашнему руководителю советской религиозной политики и в результате трехчасовой беседы согласился на серьезные политические уступки, в частности на усиление раскаяния патриарха и на осуждение эмиграции256.

Впервые Иларион публично выступил со сменовеховских позиций 17 августа 1923 года на дискуссии в Политехническом музее. Он сказал, что «Октябрьская революция испугала русское общество, а вместе с ним и церковь. Внешний страшный вид революции, - сказал Иларион, - принимали за самую сущность революции. Теперь же русское общество одолело курс политической грамоты. Немало слоев населения подумали над новыми условиями государственного строительства. И вот идет смена вех. Меняет вехи и церковь. Она определенно отмежевалась от контрреволюции и приветствует новые формы советского строительства»257.

Однако коллективное воззвание, подписанное патриархом, архиепископом Иларионом, архиепископом Тверским Серафимом и архиепископом Уральским Тихоном, содержит более умеренную формулировку признания советской власти. «Ныне церковь решительно отмежевалась от всякой контрреволюции, - говорится и воззвании.- Возврат к прежнему строю невозможен. Церковь не служанка тех ничтожных групп русских людей, где бы они ни жили, дома или за границей, которые вспомнили о церкви только тогда, когда были обижены русской революцией и которые хотели бы использоваться церковью для своих личных политических целей. Церковь признает и поддерживает советскую власть, ибо нет власти не от Бога. Церковь возносит молитвы о стране Российской и советской власти. Государственный строй Российской республики должен стать основой для внешнего строительства церковной жизни. ...Долг пастыря довести до сознания народа, что отныне церковь отмежевалась от контрреволюции и стоит на стороне Советской власти»258.

Илариону не удалось, по-видимому, убедить патриарха включить в воззвание радикальные сменовеховские лозунги, так как сложилась сильная церковная оппозиция его действиям. Она возглавлялась архиепископом Феодором (Поздеевским), настоятелем Данилова монастыря, до революции ректором Московской духовной академии.

Феодор требовал от патриарха не следовать советам Илариона, утверждая, что тот погубит и его, и церковь259. Хотя патриарх был готов сотрудничать с советской властью исключительно из христианского квиетизма, его раскаяние в той форме, в какой оно было сделано, как справедливо замечает в своей недавней статье священник Г. Якунин, было радикальным шагом к национал-большевизму внутри патриаршей церкви260. В неустойчивой ситуации конца 1923г. Иларион был арестован и выслан, после чего позиция патриарха становится более жесткой. Это, в частности, видно из его сухого формального соболезнования по поводу смерти Ленина261. Но о том, что в патриаршей церкви оставались течения, готовые пойти с советской властью на более глубокое сотрудничество, говорит другое соболезнование по поводу смерти Ленина, принадлежащее архиепископу Минскому Мельхиседеку (Паевскому), выражавшему «чувство искренней скорби о потере величайшего из вождей человечества»262.

Когда непоследовательная еще власть через год отправляет и его на скамью подсудимых, Мельхиседек при обвинении в не совершенных им преступлениях заявляет: «Я выражаю безграничную признательность пролетарскому суду за беспристрастный и справедливый приговор. Да здравствует советская власть!»263 Это заявление отнюдь не следует рассматривать как стереотипное самобичевание, какие начались позднее, с 1928г. Оно отражает его христианский квиетизм, за основу берущий положение «всякая власть от Бога». Но Мельхиседек заходит дальше, называя Ленина «величайшим вождем человечества», что отнюдь не должно говорить о Мельхиседеке как о христианском социалисте.

Распространение сменовеховства в среде обновленцев, равно как и его первые шаги внутри патриаршей церкви, показывали широкие потенциальные возможности опоры на национальные чувства в советских условиях даже в самых враждебных кругах.