4. Педагогическая мысль в Японии

Система образования в Японии организуется и развивается на вполне определенных теоретических и методологических основах. Мы имеем в виду философию образования, а также господствующие в системе образования педагогические концепции. Исходя из целей и задач данной книги, следует хотя бы кратко рассмотреть их сущность. Прежде всего — о философии образования.

Мы употребляем здесь термин «философия образования» как калькированный перевод с английского — philosophy of education. Японцы широко пользуются этим термином с 40-х годов. В нашей педагогической литературе обычно используется аналог — «философия воспитания». Но это не совсем точно, так как philosophy of education охватывает проблемы и воспитания, и обучения. Сами японцы часто отождествляют это понятие с понятием «педагогическая мысль», хотя при анализе теоретического фундамента своей образовательной системы они склонны видеть в них известные различия.

В японской философии образования слились воедино исконно японские, классические восточные и западные мировоззренческие, этические и поведенческие установки. В качестве ее национально-психологического аспекта выступает конструкция синто-бусидо, причем синто образует духовный, а бусидо — поведенческий элемент.

В предыдущих главах (см. гл. II) мы уже рассмотрели сущность и некоторые особенности роли и синто, и бусидо в жизни японцев. Здесь целесообразно выделить функции этих регуляторов поведения в отношении образования.

Синто, как говорилось выше, учит японцев поклонению предкам и природе, но вместе с тем воспитывает у них национальный дух, национальную исключительность. Будучи с колыбели пропитанным идеями синто, японец на все иностранное смотрит с позиций этой системы верований и старается переработать его па «местный» лад. Так случилось и с педагогическими концепциями, которые волною нахлынули в Японию в конце XIX века. Они либо вылились в японский вариант, либо были отвергнуты.

Что касается бусидо, ориентирующего японца на воспитание у себя волевых черт характера и специфических норм поведения (см. гл. II), то самурайские доблести — верность, чувство долга, вежливость, мужество и скромность — культивируются с первых классов начальной школы. Взятые изолированно, без учета тех условий, в которых они были вскормлены, подняты на щит, доблести эти выглядят вполне ординарно: в любой иной культуре тоже воспитывают подобные качества. Однако в Японии они неизбежно пробуждают у школьников националистические настроения. При этом ни воспитанники, ни воспитатели порою и не подозревают, что речь идет о культивировании той самой морали, которую внедрило в Японии самурайское сословие.

Японских школьников восхищают подвиги самураев. Они проникаются неподдельным чувством сопереживания с литературными героями феодального эпоса, отдавшими жизнь ради сохранения самурайской чести, и к их родителям, вдохновившим своих детей на подвиги. Так, когда учащимся красочно рассказывают о поведении одного из таких героев — Насу, написавшего в минуту смертельной опасности письмо матери, и об ответе матери сыну, восторженная реакция класса воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Вот эти письма:

Насу: «Если я паду в предстоящей битве, значит, я умру раньше своей родительницы и буду скорбеть об этом даже под могильной землей! Мое сердце в печали!».

Мать: «С древности и до сего дня те, кто рождается в домах воинов, заботятся о чести и не заботятся о жизни, думают об оставленной жене и детях, скорбят о разлуке с отцом и матерью, но все же не колеблются пожертвовать своей драгоценной жизнью, так как помышляют о своем роде и считают позором, если над ним будут насмехаться. Если ты сохранишь невредимым тело, которое ты получил от меня, — этим проявишь свою сыновнюю любовь; если исполнишь свой долг и прославишь свое имя на все времена, — проявишь эту любовь еще больше!» [100, с. 214].

Следует заметить, что прямая пропаганда в школе самурайских доблестей не одобряется. Однако демонстрируемые на уроках этики кино и телепередачи непременно несут в себе заряд самурайства. Да иначе и быть не может. Ведь сюжеты, которые разыгрывают перед учащимися марионетки или даже представители животного мира, буквально пронизаны традиционным национальным духом. Дух этот всемерно стараются сохранить в различных нормах социальной регуляции — правовых, этических, обрядовых. Бусидо в данном случае выступает как костяк поведенческой ориентации.

Не менее важную роль бусидо сыграло и в утверждении японского стиля обучения. Об этом можно судить и по некоторым разделам книги «Хагакурэ». Приведем здесь мысли о тренировке (см. Приложение № 4).

«Тренировке человека нет конца. Бывает так, что вы вдруг начинаете чувствовать себя достигшим полного совершенства и перестаете заниматься тем, чем занимались до сих пор. Между тем, кто хочет быть совершенным, тот всегда должен помнить, что он еще очень далек от этого. Только не довольствующиеся уже достигнутым и постоянно стремящиеся к достижениям будут почитаться потомством за лучших людей». На базе подобного рода идей и оформилась концепция «образования в течение всей жизни».

Буддизм и конфуцианство представляют мировоззренческий аспект японской философии образования. Из буддизма японские педагоги перенесли в учебные заведения идеи о самодисциплине, настойчивости, целеустремленности, ограничении желаний. Конфуцианство послужило основой разработки в 50-х годах системы этического воспитания «дотоку», а в 1962 году — «программы формирования человека» (хитодзукури). Хотя программа официально преследует две цели (повышение уровня научно-технической образованности населения и эффективности этического воспитания учащихся), именно вторая цель является главной. Этическая часть программы своим содержанием сильно напоминает «Императорский рескрипт об образовании» 1890 года. Идеи Конфуция об уважении родителей и старших, о долге, вежливости и почтительности и т. д. нашли в наши дни официальное закрепление в правительственных документах. Известные положения конфуцианства об интенсивном обучении и беспрерывной цепи экзаменов воплотились в предметные педагогические методики.

Четыре столпа японской философии образования (сицто, бусидо, буддизм, конфуцианство) явились тем оселком, на котором преподавательские круги и правительственные органы испытывали различные педагогические концепции, наводнившие страну в конце XIX века.

После реставрации Мэйдзи на арене просвещения в Японии обозначились две группы педагогов. Одна группа решительно протестовала против чрезмерного допуска западных идей. Во главе ее стоял Н. Мотода (1818—1891). Другая группа, во главе с А. Мори (1847—1889), выступала за их неограниченное восприятие. Сам Мори предлагал отказаться от многих привычных японцам норм поведения и даже ратовал за то, чтобы заменить японский язык английским [204]. Столь диаметральная противоположность не могла долго сохраняться. Постепенно указанные точки зрения начали сближаться на основе взаимных компромиссов, а ярые экстремисты оказались не у дел. Судьба А. Мори была поистине трагичной. Даже на посту министра народного просвешения он не смог добиться реализации своей программы, подвергся остракизму своих же сторонников и был убит ими. Известность в то время получили два новых вождя просвещения — Юкити Фукудзава и Кэйу Накамура.

Ю. Фукудзава считал, что Япония сама обрекла себя на неравенство, отстав от других стран в области научных знаний. Поэтому он ратовал за скорейшее и массовое овладение науками. «Наука, — говорил Фукудзава, — не заключается в том, чтобы запоминать трудные иероглифы, разбираться в малопонятных старинных книгах, наслаждаться старинной поэзией, сочинять китайские стихи, т. е. заниматься бесполезной для жизни литературой» [100, с. 262]. Это — старая наука, говорил Фукудзава. Такая наука не может вывести страну на уровень других стран. Нужно, утверждал он, распространять новую науку. Что же имел в виду этот японский просветитель?

«Прежде всего — это умение писать, умение составлять деловые письма, вести счет, обращаться с весами, а в дальнейшем — и многое другое». Вот это «многое другое»: география, естествознание, экономика, этика. Фукудзава агитировал за европейскую науку. «В каждой области знаний, — подчеркивал он, — в каждой науке брать практически нужное; изучая какую-нибудь вещь, какое-нибудь дело, исследуя законы этих вещей и дел, обращать их на нужды сегодняшнего дня» [100, с. 264]. Это была, по сути дела, программа общеобразовательной школы, точнее — содержание обучения и воспитания.

Кэйу Накамура в отличие от Фукудзавы делал упор на религиозные этические доктрины. Будучи последователем Конфуция, он всячески рекламировал конфуцианство. Новое просвещение представлялось ему сплавом морали и науки, способным улучшить человеческую природу. «Они, — утверждал Накамура, — все равно, что два колеса у колесницы, два крыла у птицы. Взаимно помогая друг другу, они ведут жизнь человеческую к благу» [100, с. 270]. В основном это было этическое направление в просвещении. Оно исходило из доктрин конфуцианства, но было сильно разбавлено идеями английского философа Смайлса, работы которого «Самопомощь» и «Характер» были выпущены в 1876 году в японском переводе.

Н. И. Конрад подметил у Фукудзавы и Накамуры два весьма существенных принципа. Это принцип «независимости и самоуважения» (докурицу — дзисон), выдвинутый Фукудзавой, и принцип «самопомощи и самосовершенствования» (дзидзё—дзисю), сформулированный Накамурой [100, с. 270]. Оба принципа также внесли определенный вклад и в концепцию «образования в течение всей жизни», и в «программу формирования человека». Ими же в свое время проверялись вторгавшиеся в Японию западные педагогические идеи, например, идеи И. Ф. Гербарта, Г. Песталоцци, Дж. Дьюи.

Поскольку все трое оказали заметное влияние на развитие японской системы образования, остановимся вкратце на основных положениях названных классиков педагогики.

В первые годы после реставрации Мэйдзи было особенно заметно влияние на японскую педагогику и школу идей немецкого философа и психолога И. Ф. Гербарта (1776— 1841). В Токийском университете в то время работал профессор Е. Гаускнехт, который пропагандировал доктрину Гербарта в своих лекциях. Она, в самом общем виде, сводилась к разделению педагогического процесса на три части — управление детьми, обучение и нравственное воспитание. В Японии были горячо восприняты гербартовские ступени обучения:

1. Ясность — изучаемый объект выделяется из окружающих предметов и подвергается изучению (рассказ, показ предмета).

2. Ассоциация — объект изучения сопоставляется с другими уже знакомыми предметами (сравнение).

3. Система — усвоение понятий, установление связи между понятиями, формулирование законов (обобщение, выводы).

4. Метод — применение полученных знаний на практике (решение задач, выполнение различных работ).

И. Ф. Гербарт считал, что эти ступени должны лежать в основе структуры любого урока, курса, учебной дисциплины. Эта мысль так покорила японских педагогов, что они на время оставили ориентировку на американцев, так как те в XIX веке не могли предложить что-либо более существенное. Надо сказать, что и до сих пор следы гербартовских воззрений продолжают встречаться в методиках учителей средних школ. Многие частные руководства по обучению до сего времени тоже следуют концепции гербар-товских ступеней.

В 1882—1883 годах в Японии получили известность идеи швейцарского педагога Генриха Песталоцци (1746— 1827). После опубликования японским педагогом С. Идзава книги «Педагогика», где популяризовались методы Песта-лоции, в Японии началось движение за внедрение их в систему школьного образования. Движение получило еще больший размах после выхода в 1897 году книги «Песталоцци», написанной японским педагогом Масатаро Сава-янаги. Г. Песталоцци постепенно затмил своим авторитетом всех других западных педагогов, в том числе и Гер-барта. Особенно сильно это стало заметным после русско-японской войны, когда развитие японского капитализма резко ускорилось и общеобразовательная школа начала испытывать потребность в обновленных методиках.

Известно, что Песталоцци разработал идею начального образования, согласно которой дети в школе должны усваивать основы научных знаний, мораль и приемы труда. При этом преподавание должно все время усложняться, побуждая детей развивать свои способности и вырабатывать такие черты характера, как настойчивость, самостоятельность, терпение. Большая заслуга Песталоцци состоит в развитии принципов преподавания, особенно принципа наглядности в обучении. Посредством наглядности, учил Песталоцци, легче связать образное и логическое мышление, что обеспечивает развитие ребенка. Кроме общих дидактических положений Песталоцци разработал эффективные приемы обучения родному языку, арифметике, теометрии, географии.

Книги Песталоцци, переведенные на японский язык, становились у японских педагогов настольными. Даже когда в первое десятилетие XX века в Японию завезли идеи других, получивших большую известность в Европе педагогов, авторитет Песталоцци оставался незыблемым. В это время японцы познакомились с педагогическими сочинениями Е. Паркхерст,Г. Кершенштейнера, Е. Меймапа, У. Лая и др. Идеи этих авторов находили в Японии своих сторонников и последователей. Некоторые средние школы и университеты устраивали по этим идеям диспуты и конференции. Тем не менее Песталоцци оставался ближе и понятнее большинству японских педагогов.

Популярность Песталоцци не уменьшилась и в наши дни. В 50—60-х годах в Японии вышло несколько работ, где его идеи рассматриваются через призму задач современной японской школы. В 1959 году Киити Ивасаки выпустил книгу «Песталоцци о человеке». Японские аедаго-гические ассоциации способствовали публикации ряда переводов из сочинений Песталоцци. Популярность Песталоцци в Японии можно сравнить разве только с популярностью американского философа и педагога Джона Дьюи (1859-1952).

Известно, что Дж. Дьюи в конце XIX века выступил с рядом работ по педагогической философии, в которых он резко обрушился на формализм и догматизм школьного обучения. Написанная Дж. Дыои в 1899 году книга «Школа и общество» быстро разлетелась по многим странам. Она попала и в Японию. Наибольшую известность Дж. Дьюи принесла, конечно, опубликованная в 1916 году книга «Демократия и образование». Японские педагоги зачитывались ею. Однако многое в доктрине Дж. Дыои японцам было непонятно. Поэтому они пригласили его в Японию. Он прибыл туда в 1919 году.

Дж. Дыои прочитал в Токийском университете восемь лекций, которые были записаны и размножены. Педагогическая общественность смогла тогда получить полное представление о сущности его доктрины. Основные положения ее сводились к следующему:

1. Образование должно строиться вокруг учащегося, он — центр учебно-воспитательного процесса. Учащийся сам определяет процедуру обучения.

2. Учитель отодвигается на второй план, он призван лишь давать ученику советы.

3. Процесс обучения должен быть направлен на решение проблемных задач, зазубривание порицается.

4. Образование — это сама жизнь. Человек должен учиться на всем ее протяжении.

5. В процессе обучения должно быть обеспечено сотрудничество со сверстниками. Соперничество между учащимися допускается как исключение.

6. Человек развивается в социальной среде, поэтому «образование и демократия» неотделимы друг от друга.

Японцы стали было усваивать доктрину Дж. Дьюи, но быстро убедились, что она во многом не укладывается в их концепцию образования и даже противоречит устоявшимся социальным ценностям. Так, привыкнув к неоспоримой роли авторитета учителя, многие даже ярые сторонники Дж. Дьюи не могли принять идею о том, что учитель должен оставаться на втором плане, а ученик руководить им. Кроме того, Дж. Дьюи, как мы видели, резко выступал против зазубривания, т. е. против того самого сложившегося на Востоке стиля обучения, в рамках которого зазубриванию всегда отводилась ведущая роль. Сам Дьюи объяснял на лекциях, что его положения в основном относятся к европейской цивилизации. Так или иначе, многое в его доктрине вызывало резкую критику. Вместе с тем ряд положений совпадал с основными идеями японской философии образования. Это идеи: а) о непрерывном образовании; б) о недопущении соперничества между отдельными учащимися; в) о необходимости социального воспитания. Именно эти идеи и получили наиболее полное освещение в японской печати.

В 1945—1946 годах, в период доминирования в Японии американских взглядов на систему образования, доктрина Дж. Дьюи оказалась на авансцене. В учебных заведениях стали распространять методы обучения, которые обеспечивали полную инициативу учащихся (например, «метод проектов», заключающийся в том, что учащийся сам выбирает себе какой-либо проект, а учитель помогает ему реализовать его). Соответствующую направленность обрела и подготовка учителей и администрации учебных заведений. В 1955 году в Японии была создана педагогическая ассоциация имени Дж. Дьюи. Выпускалось много специальных статей, брошюр, монографий. Тем не менее к концу 50-х годов слава Дж. Дьюи померкла. Причина вполне понятна: его доктрина в целом все-таки слишком далека от чисто японских представлений о содержании образования. Сказалась, как признают сами японцы, и аргументированная критика доктрины советскими педагогами.

Японцы начали присматриваться к советской педагогике и школе еще с 20-х годов. Им импонировали идеи Н. К. Крупской о воспитательной работе в школе, о политехническом образовании. Однако в период разгула японской военщины передовые педагоги Японии вынуждены были хранить молчание о советском опыте. Кроме того, засилье в японских учебных заведениях западных доктрин не оставляло места для популяризации советских идей. В послевоенные годы многие японские педагоги стали все настойчивее высказывать мысль о том, что по вопросам образования у них больше общего с русскими, чем с американцами. Толчок к подлинно научному пониманию теории и практики образования в нашей стране дала опубликованная в 50-х годах книга Токумицу Ягава «Философия образования в СССР».

В 50—60-х годах вышли работы и других авторов на эту тему. Вскоре были организованы поездки советских педагогов в Японию, а японских — в Советский Союз. Наши педагоги к своему удивлению заметили, что японская и советская школы имеют много общего: классно-урочная система, обязательное посещение занятий, экзамены по прослушанным курсам, наполнение классов (40—45 учеников в классе), унификация классных групп (отсутствие дифференциации по способностям, как, например, в США), перенесение центра тяжести в учебном процессе на педагога, централизованное управление школой и т. д. Для наших педагогов довольно неожиданным явилось то обстоятельство, что в японских школах нашли отражение идеи А. В. Луначарского о гармоничном образовании личности, включающем в себя, как известно, вопросы интеллектуального и физического развития, морального воспитания, эстетического и художественного совершенствования.

В условиях капиталистической действительности и специфической социокультуры все эти идеи о работе с детьми, конечно, профильтрованы через японскую философию образования, но, так или иначе, влияние их на школу ощущается повсеместно. Тяга японских педагогов к советской теории образования выразилась и в активной оппозиции японской педагогической общественности доктринам США. Предпринятая в 70-х годах попытка правящих кругов Японии реформировать общее образование на американский манер встретила единодушный отпор всех прогрессивных сил.

Известно, что под предлогом повышения эффективности учебного процесса предлагалось вести обучение в начальной школе в зависимости от проявляемых детьми склонностей. Практически это означало бы, что примерно в 12-летнем возрасте дети должны были бы сделать выбор, определяющий их будущее. Прогрессивная общественность отмечала при этом, что в условиях подобного обучения часть учащихся заранее лишалась возможности поступления в университеты [84, с. 386]. Для многих японских педагогов, как они это сами не раз подчеркивали, наглядным примером является советская школа, которая открывает дорогу в университет для каждого учащегося.

Факты неумолимо свидетельствуют о том, что советская педагогика и школа не только привлекли к себе внимание японской педагогической общественности, но и оказали влияние на развитие японской системы образования. Мы не утверждаем, конечно, что модель советской общеобразовательной школы скопирована японцами в деталях. Это далеко не так. Из нашей теории и опыта обучения и воспитания школьников воспринято лишь то, что не противоречит устоявшейся традиции То же самое проделано и с другими моделями — французской, западногерманской, английской, американской.

Подводя итог изложенному, можно сказать, что современная система образования в Японии в методологическом отношении зиждется па укоренившихся в стране религиозно-этических доктринах, а в теоретическом — на довольно известных в мировой педагогике концепциях. Первые определяют общую стратегию народного образования в стране, а вторые дают ему тактическое оснащение. Это оснащение является довольно действенным. В принципе оно обеспечивает успешное функционирование всех звеньев подготовки квалифицированных кадров.