Лекция 13 (15 Ноября)

Мы сказали о том значении, которое имела книга Макиавелли о князе. Мы видели, насколько неправы были обвинения, падавшие и падающие доселе на это знаменитое творение Макиавелли. Оно было написано вовсе не с какою-либо мелкою личною целью, это было выражение патриотических желаний и требований Макиавелли. Прочие сочинения Макиавелли, которые мы сейчас рассмотрим, подтвердят сказанное. Из них важнейшие суть беседы о первой декаде Тита Ливия. Многое, что кажется загадочным и непонятным в книге о князе, получает здесь полное объяснение; здесь-то выражена политическая исповедь Макиавелли. Мы видим из этой книги, что он был республиканец по убеждениям, но республиканец в античном смысле, не понимавший потребностей нового общества, тех нравственных изменений, которые христианство произвело в Европе. Поэтому он принимал только одну гражданскую доблесть и добродетель, одну гражданскую и политическую религию. Внутренний мир, раскрытый христианством, остался чужд Макиавелли. На эти внутренние требования отдельного человека, то, что мы называем субъективными требованиями, смотрел он с сожалением, презрением. С этой точки зрения он обвинял христианство в ослаблении общественной нравственности и доблестей, смешивая, таким образом, христианство с римскою иерархией, повредившей, конечно, во многом Италии. Он не знал другого христианства, кроме католицизма, и к этому-то христианству католическому относятся его воззрения. Но, с другой стороны, у него было темное сознание, что христианство может быть побуждением к великому, и он говорит тогда: «Только народы глубоко религиозные способны к совершению великих исторических подвигов». Конечно, за этим тотчас следует его определение религии — он допускает религию только политическую как побуждение гражданское к совершению гражданских подвигов. Идеалом религии была для него религия римская. Нигде, может быть, так не видно, как в этой книге, до какой степени он стоял на античной почве. Для него история то же, что для Цицерона — magistrae vitae, он предлагает здесь уроки и примеры для нравственности, он верует в силу этих примеров. Но многие, смело можно сказать, легкомысленные ученые смеялись над Макиавелли, обнаруживая его недостаточные знания древней истории. Точно, он не был антикварием; в ссылках его на древних писателей мы находим не один промах, но он глубоко изучил древних, он оттуда вынес свои воззрения. Здесь дело не идет о фактах, дело идет о рассуждениях, которые вставляет он между фактами. Цель, с какою написаны беседы о Тите Ливии, также чисто практическая: она есть показание Римской республики как идеала его гражданства; он не умышленно, может быть, скрывает темные стороны республиканской римской свободы, рабство, угнетение низшего класса. Он ослеплен был могуществом Рима, славой его, величием тогдашней Италии. С такой же целью написаны его 7 книг о военном искусстве.

Мы говорили уже об упадке военного духа в Италии. Граждане, занятые другими интересами, предоставляли войну наемникам, кондотьерам. Этими наемными дружинами поддерживали свою власть мелкие князья Италии, присваивали себе правдою и неправдою власть, вели войны кровавые в итальянских державах. Начальники кондотьеров уславливались наперед в успехе битвы; та кондота, которая получила более денег, та и одерживала победу. В конце 15 ст. открылись все следствия такого порядка вещей. Италия, стоявшая тогда на высоте просвещения, где было много таких политических благородных идей, не могла представить даже слабого сопротивления врагам внешним. Французы прошли ее вдоль, для испанцев и швейцарцев Италия была равно открыта. Она не могла выставить национального войска, кондоты ее оказались недостаточными против этих иноплеменников, которые вели войну серьезно. Макиавелли доказывает необходимость именно национального войска, говорит, как должно образовать его, каким духом оно должно быть исполнено. В связи с этим сочинением Макиавелли о военном искусстве стояли его беседы о Тите Ливии, сочинение собственно о значении республики, возникшее в последующей его жизни, в беседах его в садах Ручелаи о возможности независимости его отечества; там образовалась идея этого соченения. Но в связи с ним находится еще [сочинение] Жизнь Луккского князя Кастручио Кастракани. Это небольшое сочинение подало повод к самым неосновательным толкам. В конце XVI ст. знаменитый книгопродавец Альдо Манучио издал жизнь его с огромным комментарием и ездил для этого нарочно в Лукку. Но к прискорбию своему убедился, что в этой книге мало исторической истины. В наше время эта биография послужила новым поводом к обвинению против Макиавелли, именно, что он искажал будто бы исторические истины и т. д. Но мы должны оставаться верными тому воззрению, которое приняли относительно Макиавелли. Он был по преимуществу практический человек, гражданин. Здесь он написал не настоящую историю Луккского князя, а изложил средства, каким образом маленькая республика в Италии может достигнуть власти и распространить ее.

Кастручио Кастракани усилился только посредством войны: следовательно, здесь, с одной стороны, Макиавелли показывает, как практически надо осуществить теорию его о военном искусстве, с другой стороны, этот князь получил первенство над всеми окрестными областями. Макиавелли принимает это в большем объеме относительно всей Италии. Одним словом, между всеми сочинениями Макиавелли мы видим глубокую связь. Наконец, его история Флоренции, то сочинение, которое наиболее известно после книги о князе. Если мы приступим к изучению флорентийской истории Макиавелли только с требованием богатства фактов, критического изложения этих фактов, важности их и точности, то наши ожидания не оправдаются. Но тем не менее история Флоренции может стать наряду с величайшими историческими произведениями всех веков и всех народов. Он предпосылает истории города Флоренции обзор истории средних веков. Для него вся история разрешается во флорентийской истории. Он ставит Флоренцию в этом общем отношении, объясняет флорентийскую историю также в этом отношении: уже с одной этой точки зрения, на которую дотоле не становился никто, показывается значение этой истории. В самой истории Флоренции он показывает, как в истории каждого отдельного государства совершаются те же законы, как и в истории всего человечества, он проводит между историей Флоренции и всеми известными ему государствами аналогию. Воззрение это чисто античное, воззрение фатализма: народам нельзя избежать судьбы своей, им даны наперед известные моменты развития, чрез которые они должны перейти. Гениальностью граждан отдельных и чистотою нравов момент падения может быть отсрочен, но отвратить его нельзя. Он принимает общество сначала как скопище людей, соединившихся под гнетом внешних нужд для обороны от внешних неприятелей; потом из среды его возникает аристократия, аристократия в свою очередь становится тягостной, потом следует демократия, во главе демократии является, наконец, монархия. Он берет опыты для подтверждения из римской истории. Отсюда объясняются многие его односторонности. От этого, может быть, также развилось и это его исключительное благоговение пред политической жизнью к ущербу всех других сторон жизни народной. Разбору поэтических его произведений здесь нет места, хотя и здесь мы должны указать на многозначительную сторону — ядовитую иронию, с которой он обращается ко всем явлениям средневековой жизни, на этот сатирический, горький взгляд на жизнь. Только стоит прочесть три стиха, чтобы понять эту сторону; он говорит, как надо встречать несчастье: «Встречая несчастье, не принимай его по капле, проглоти его разом; глуп тот, кто отведывает его понемногу».

Сочинения Макиавелли имели влияние не в одной Италии. В Италии он был признан великим гражданином, проникнутым чувством трагической скорби о гибнущей родине. Потому Италия вправе так высоко ставить секретаря Флорентийской республики. Но, с другой стороны, после того, как мы указали лучшие стороны сочинений Макиавелли, надо сознаться, что другие страны Европы имели полное право горько сетовать на него. Он отрешил частную нравственность от общественной, государственное право от религиозных основ. Он поставил высшим законом благо народа, [но] прибавил к этому правила, приобретшие страшную известность в устах иезуитов, что все средства, ведущие к достижению общественного блага, оправдываются этой целью. Книга о князе сделалась настольной книгой государей 16 столетия, Филиппа II испанского, Екатерины Медичис, Генриха IV французского, пользующегося незаслуженной славой правоты и прямодушия. Можно сказать, что учения Макиавелли отравили, вошли ядовитою примесью в политические идеи XVI столетия. Безнаказанно таких идей и советов нельзя давать народу; как бы ни велика была цель, безнравственные средства вредят цели. Личность Макиавелли остается в том же уважении, сочинения его исполнены великих достоинств, но все-таки должно сказать, что они оказали влияние, о котором, конечно, не думал Макиавелли.

Мы увидим далее, что Макиавелли не замкнулись эти попытки перестроить феодальное общество на основании идей античного мира и чистых умозрений. Мы посмотрим теперь на распространение идей античности в других государствах. Еще в начале XV столетия Германия обратила внимание на движение в Италии. Молодые люди из достаточных, частью из аристократических фамилий посещали Италию, познакомились с древней образованностью, способами изучать эту образованность и принесли все это на родину. Агрикола, Рудольф Ланге, Буш и другие были во главе этого направления. Здесь не должно забывать, что именно в XV ст. возникла большая часть немецких университетов. Преподавание в этих университетах было по преимуществу схоластическое, читались разные отрасли схоластики, богословия на схоластических основах, право каноническое и римское; об естественных науках, истории и философии не имели понятия. Но в конце XV столетия в городах являются один, несколько человек, проникнутых другим направлением, читавших древних писателей, поэтов, историков и силившихся поделиться этим наслаждением с юношеством. Наконец, с этим движением совпадает и распространение книгопечатания. Книги доставать стало легче, новые издания древних писателей распространялись повсюду. Но одно глубокое различие отделяло Германию от Италии. В Италии это возвращение к древнему миру тотчас приняло характер оппозиции против католицизма, против христианства. Не только светские ученые, занимавшиеся древней греческой и римской литературой, но многие кардиналы были заподозрены в совершенном равнодушии к христианскому учению. В Германии было совсем иначе. Здесь ученое движение шло вместе с религиозным. Попытки заменить схоластику впервые видим мы в Нидерландах; они вышли из религиозного братства, от братства взаимной любви, к которому принадлежал знаменитый Фома Кемпийский. В этих школах, заведенных членами этого братства, впервые начинается основательное преподавание древних языков; разумеется, целью их было изучение Святого писания в подлиннике, а не чтение светских писателей, но с тем вместе шло и изучение древних. Всякое движение в истории олицетворяется в знаменитых его представителях. Еще в первой половине XV ст. Германия оказала значительную услугу Европе в этом отношении; мы упоминали об Энее Сильвии Пикколомини, впоследствии папе, тогда еще юном, исполненном любви к древним писателям, проникнутому нравственными идеями древних (Hagen... (Deut[schlands] lit[erarische] und... Verbal[tnisse]...). В каждом городе, который посещал он в Германии, он оставлял следы своего пребывания, он собирал вокруг себя латинистов, знакомил их с тем, что было сделано в Италии по этой части; в Вене после его пребывания составился целый круг людей, действовавших в этом направлении. Потом явились немцы, которые пошли по его следам, Буш, Рудольф Ланге, Агрикола и т.д. Биография каждого из них представляет высокую занимательность. Это были странствующие рыцари науки, гуманисты, как их называли тогда; они переходили от одного города в другой как миссионеры, проповедники новых идей и нового вкуса. Во второй половине XV столетия Германия обратила внимание на изучение Греческой литературы. Дотоле изучалась одна латинская. Значительную помощь в этом оказали изгнанники византийские. Об этом влиянии было много писано, влияние было, конечно, велико, но его можно назвать более вещественным, нежели духовным. Византийские ученые могли научить европейцев только грамматике, передать им материальную часть языка, привезти рукописи, но в понимании этих памятников не могли быть руководителями. Лучшее доказательство тому — в Византии они были также изучаемы и ничего отсюда не вышло. Но как скоро коснулись они другой, более плодотворной почвы, пошло другое развитие. Они были, так сказать, только разносчиками рукописей, странствующими учителями греческого языка; другой высшей услуги за ними не было.

В конце XV ст. Иоанн Рейхлин, сын ремесленника, взятый сам по прекрасному голосу в певческую одного из прелатов немецких и сознавая в себе глубокую потребность знания, преодолел все материальные препятствия и посетил Италию. Он ознакомился там с греческим языком, принес с собой на родину отличные знания этого языка и первый экземпляр Одиссеи.